Федоровский Игорь Сергеевич : другие произведения.

Палата Гром. Исповедь Донована Ретли

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая история из печальной галереи палатных лиц. Донован Ретли может вызывать отвращение, порой вам самим захочется его обить, но так ли он однозначен и можем ли мы вообще судить его строго?

   Койка вторая. В кромешной тишине
   (Исповедь Донована Ретли)
   1.
   - Ты любишь меня? - глядя девушке в глаза, спокойно произнёс Донован Ретли. Она уже надоела ему до безумия, покрытого пугающей коростой красавицы. Прозелень глаз в окантовке вечного изумления выводила его из себя.
   - Но... Донни, - пухлая блондинка, которую он отбил у Карнеги, замялась, - я не знаю, это так сложно...
   "Просто высшая математика, твою мать!" - подумал Ретли и мысленно похвалил себя за яркость мысли. Ему нравилось, когда слова подходили друг другу, как в этой только что им придуманной фразе. Отрицательного ответа он не получит, он слишком великолепен для того, чтобы услышать "нет" от какой-то сучки, пусть даже "одной из лучших", если верить её пустым и ничего не значащим словам. Конечно, она ему не нужна, но лишнее "да" в его копилке соблазнителя будет только на пользу.
   - Я люблю тебя, - прошептал он, - ты всегда знала это.
   Правой рукой он притянул её к себе, левая - неслышно скользнула в карман штанов. За что Ретли любил эти длинные непонятного цвета штаны, так это за то, что в них можно было без проблем спрятать даже пулемёт, если очень хорошо постараться.
   Она сделала слабую попытку вырваться, дёрнулась, потом обмякла и прижалась к нему.
   - Я люблю тебя, - повторил он, стараясь, чтоб всё казалось естественным. - И потом, когда пройдёт уже много лет, мы по-прежнему будем вместе.
   На самом деле грядущее страшило его, потому было трудно говорить эти слова. Они норовили ухнуть в живот свинцовой тяжестью, он с трудом по нескольким звукам вытаскивал их на язык, и "отчитавшись" замер, внутренне опустошённый.
   - Ну ладно, - наконец согласилась девушка, видно ей надоело слушать его бред, и она хотела заняться делом, - Я люблю тебя.
   У неё это легко получилось, привычно, даже, как показалось Доновану, с лёгкой ленцой. Не желала она больше ни о чём говорить - что ж, тем хуже для неё.
   - Да, родная, - прошептал он, - именно это я и ждал от тебя услышать.
   И прижав её правой рукой к себе ещё крепче, он одним лёгким и изящным движением перерезал ей горло.
  
   Закончив очередную главу своего не имеющего конца романа, Донован облегчённо откинулся на спинку кресла. Конечно, всё ещё несовершенно, работы непочатый край. Но Вера Радова будет в восторге, она ждёт, что будет дальше с его героем. Тот Ретли, которого он придумал, нравился ей куда больше реального, он был сильнее, увереннее в себе. Для него не существовало границ и рамок, Ретли сам был рамкой для других. И все стелились под него, радуясь, когда он оставлял на них след своих грязных ботинок.
   Донован жил в одном из домов у падающей пожарной башни. Квартиры здесь были дешёвые, потому что селиться в этом районе никто не хотел. Всем казалось, что башня только и ждёт новосёлов, чтоб свалиться. Ретли смеялся над всеми. Он знал, что башня упадёт именно в тот день, когда на сажевом заводе поднимут заработную плату. А это значило ни-ко-гда.
   Гланды у него воспалились ещё в детстве, но он не дал родителям заманить себя в больницу. Улица текла по городу спокойным потоком, не зная, куда выльется в этот раз, и эта неопределённость его бесила. "Я распадаюсь на молекулы, - подумал Донован, отодвигая в сторону блокнот, - порой мне сложно бывает вырваться из объятий другого придуманного Ретли. И ты, друг, радуешься сейчас, потому что я не знаю, что мне с тобой делать".
   Что он сам будет делать в ближайшее время, казалось очевидным. Часы болтались на руке нелепым лишним грузом, не давали спокойно жить. У Ретли имелось своё собственное время, которое сейчас показывало половину пятого утра. Значит, нужно было идти. Встреча у Веры Радовой в шесть, а ему ещё ехать через весь город.
   Во дворе судачили, когда упадёт башня, и сочиняли снова кому-то коллективное письмо. Плёнка вчерашнего дня просматривалась по второму разу, и Ретли понимал, что завтра то же будет. Позвали его, он подошёл и расписался под белой пустотой, где полагалось быть письму. Ничего, что его ещё нет. Написать пару возмущённых фраз куда легче, чем повалить одну, пусть даже очень старую башню.
   Проходил мимо, нарочно задел её рукавом куртки. Все охнули и на мгновение перестали судачить. Он улыбнулся, представив, как выкатываются из орбит у них глаза, и пошёл дальше. Башня не упадёт, потому что он ещё не придумал, что будет на её месте. Солнце прилепилось где-то на верхней площадке, и падающая башня стала похожей на маяк, который освещает его путь.
  
   - Поделимся свежими поэтическими опытами, коллеги воодушевлённо провозгласила Радова. Литературный клуб на Лепёшинской шуршал, лениво перешёптывался. Никто не хотел вытягиваться над миром и первым орать невесть что. И Ретли не был исключением. Роман лежал в сумке, но даже дотрагиваться до него было неприятно. Вдруг из заросших буквами листов выпрыгнет тот другой нехороший Ретли, его тогда будет не остановить.
   - Читай ты, - выбрала жертву Радова. Нескладный какой-то замызганный студент. Такие могут сидеть с тобой рядом час или два, даже говорить о чём-то, только потом ты их лица не вспомнишь. Донован знал таких, понимал, что их привлекают в таких вечерах только чай с печеньками, а все глупые разговоры перед ним можно сразу смять и выбросить в мусорное ведро. Меньше ерунды, мы ведь не знаем, удастся сегодня ещё раз поесть или нет.
   Несчастный откашлялся и начал:
   Турула, трум, турула,
   Турула, трум, турула,
   Турула, трум, трум,
   Трум, трум, турула...
   "Ты несёшь ерунду, - читалось в мутном неуловимом взгляде Радовой, - прекрати".
   Её улыбка настораживала и пугала Ретли. Он понимал, что сейчас этот ледяной безжалостный взгляд приблизится к нему, как бы нехотя ощупает его, выудит ту полноту, которая набиралась в нём всю жизнь, и бросит под ноги этим... Студент уже улыбался, шепча чего-то на ухо своей приятельнице. О том, что ему пришлось чего-то там читать, он уже не помнил.
   Ретли спасла Касторская, вдруг шмыгнув носом и подняв руку, совсем как школьница.
   - Я... я... прочитаю, - встряхнулась она, словно оседающая весной снежная баба, которая до последнего часа своего мечтает перевалиться через зиму. В накрашенном, размалёванном лице женщины угадывалась проделка безобразника мальчишки, который решил вылепить свою бабу круче всех. И она казалась школьницей, в первый раз попробовавшей косметику, скорее всего не по своей воле. Касторская никогда ничего не читала прежде, она приходила на занятия, наверное, от нечего делать, клевала носом, бросала ничего не значащие пустые слова, когда к ней обращались. Сейчас её глаза горели, ждали сдержанного кивка Радовой и, дотерпев до него, погасли. Поднявшись с места, она не могла вымолвить ни слова. А все смотрели на эту яркую разноцветную куклу и студенты, одинаковые в своих новёхоньких формах, и старушки, все как одна воспевающие деревню, хотя мир их сейчас сжался до рамок городской однокомнатной, и Ретли глядел, томясь в духоте точек и запятых. Даже дыхание на какой-то зыбкий миг пропало в тишине. Мир замкнулся в нервный клубок автострады за окном.
   А за окном трещат морозы,...
   Он слушал и не верил. Мороз - это уже треск обленившегося летнего сознания. Зачем же трещать треску?
   ...Я исцарапал руки в кровь,
   И на столе увяли розы,
   И умерла моя любовь.
   - Браво! - захлопала в ладоши Вера, и нельзя было определить, на самом ли деле стихотворение ей понравилось или она искусно притворялась.
   Зааплодировал и не знакомый Ретли бородатый мужчина. Он кричал "Браво!" так громко, что уши Доновану хотелось заткнуть. "Читай уже!", - махнул тот рукой бородатому. Но с первых услышанных звуков, вылетевших из незримого рта, пожалел об этом.
   Завинчивать в попу гаечки
   И задыхаться от ветра,
   О вы, мои попугайчики,
   Оставшиеся без ответа...
   - Хватит, хватит, - оборвала его Радова, прекрасно понимая, что поэма эта может длиться вечно, - потом... дочитаешь, Просто времени нет, другим надо дать выделиться, а так вполне приличное стихотворение, что скажете, коллеги?
   - Хорошее, хорошее, - затрепетала снежная баба Касторская, - ведь правда, коллеги?
   - Циклоалканы, - очнулся бородатый, будто бы решив для себя, что все взгляды устремлены именно на него, и нужно не сплоховать, немедленно ответить что-нибудь умное. Да так, чтобы все ахнули потом от немого восторга.
   - Да, циклы, - после недолгих раздумий выцедил его бородатый и угрюмый сосед, потом выпустил дым из носа и прибавил, - и алканы.
   - Спасибо, коллеги, - улыбнулась Вера. Ретли редко замечал улыбку на этих сухих строгих губах. Обычно Радова позволяла всем ржать до потери пульса, оставаясь невозмутимой. Видно завтра грядёт землетрясение или конец света, чёрт знает, что такое происходит.
   - Трансвиститы, - продолжал быть главным первый бородач, пыжась от неминуемой славы.
   - Транс, - отозвался второй и, понимая, что ещё что-то нужно, присвистнул.
   Донован промолчал, оставшись незамеченным на этой встрече. Он так и не прочитал Радовой и всем конец своего романа. Видно торчавший из рукописи Ретли был всё-таки его сильнее и не хотел раньше времени появляться на свет.
  
   - Ретли, - ответил он неизвестному, - Донован Ретли.
   - Как? Трудно... запомнить, - проговорил тот, едва ворочая языком. - Ты... пожалуйста... напиши на бумажке... будет легче...
   Но каждая бумажка была у него на вес золота. Тетрадки из канцелярского магазина остались в прошлой жизни. Потом, когда Гришка будет пытаться сделать бумажного голубя и пустить его по палате, Ретли попытается убить его.
   - Запоминай так, - пожал плечами он, - я же не спрашиваю твоего имени. Мне неинтересно.
   Ему действительно было на всё наплевать. Его собственное время текло здесь лениво, в каждой минуте могло оказаться несколько часов. Когда Колин пришёл навестить неизвестного, Ретли сразу же ему сказал:
   - Медсестра... в палате заметит, что тебя нет, - не знаю, кто там у вас, но у нас такая стерва, никому не пожелаешь! Я не хочу из-за тебя проблем. Потому убирайся.
   Сказано это было без эмоций, в глазах таяли белые льдинки зрачков. "Да, да, обрадовался Ретли, подошёл к своей койке, где лежала толстая пачка школьных тетрадок, и начал писать, - на негативе они ведь белые".
  
   Он любил проявлять плёнку, глядеть, как из хаоса бытия рождается чёткий цельный мир. На негативе быстро загорелся голубой сигнал светофора. Надо было продолжать создавать этот мир, но в дверь позвонили. "Чёртов Ерохин", - выругался Ретли и пошёл открывать дверь. Они договорились встретиться сегодня, поговорить о бунте на этих выходных, как другие говорят о походе в кино.
   Часы показывали без пяти два.
   - Надо выступать, - Ерохин был серьёзен, неумолим, уверен в себе, - если промедлим, пусть даже совсем немного, анархисты и националисты отойдут от нас. Ты хочешь показать народу баррикады или жалкую кучку неудачников?
   Ретли не знал, чего ему хотелось. Наверное, вернуться в кладовку и продолжать делать новый мир более мягким способом. Но медлить с ответом он не мог: ещё подумает Ерохин, что он трусит.
   - Только давай не завтра, - медленно неуклюже начал Донован, прощупывая отношение собеседника к его фразам. Ничего в узком спокойном лице Ерохина не менялось, он ждал конца фразы, конечно, зная причину. Только пусть попробует сказать, что это бабский, пустячный повод! Тогда он, Ретли, разобьёт ему морду.
   Услышал он об этом по радио. Передали в новостях, в самом конце уставшим безразличным голосом. Даже он сам рассказал бы лучше. Проверяются друзья и знакомые? Что ж он не был её знакомым, а уж тем более другом. Его не касается, что где-то в дешёвой общаге какой-то маньяк перерезал дешёвой шлюшке глотку. Если говорить серьёзно, всё это было просто кошмаром.
   - Мне нужно попрощаться с Липой. Я её и так неделю не видел. Курсовая работа, контрольные. А тут... вдруг со мной что случится.
   - Сегодня, - задумался Ерохин, - вы можете ещё успеть попрощаться.
   - Воскресенье тоже хороший день для начала революции, - эта фраза нелегко ему далась, Донован выдохнул из себя весь тяжёлый воздух кладовки, оставаясь совершенно пустым.
   - Они не виноваты в том, что ты ещё не нагулялся, дружище, - медленно, совсем как Ретли проговорил Ерохин, вспоминая. Маленькая девочка боялась змей и просила его, Стаса, поглядеть, нет ли кого там, в траве. Они шли, однажды уже потерявшись в этом зелёном мире, шли, чтоб заблудиться, отстать от паровоза истории.
   Взгляд Ерохина смягчился. Всё было понятно. Где-то там у этого темноволосого паренька с двоящимся взглядом тоже есть маленький человек.
   - Ладно, передай всем, что в воскресенье выступаем. Можешь создать группу "В контакте" под названием "День добра". Наши поймут.
  
   Колин и Влад были друзьями. Казалось бы, совершенно непохожие люди, в большом мире Ретли никак не мог бы их воспринимать вместе. Колин постоянно молчал, а Влад старался развеять атмосферу весёлой шуточкой. Колин глядел на Донована серьёзными детскими глазами, во взгляде его читался живой укор всему миру, а Влад никогда не ныл, даже когда Ретли украдкой стянул у него книгу. Когда тетрадки кончатся, можно будет писать на полях или между строк. Всё равно найдётся кто-нибудь, кому захочется узнать, чем же закончилась история Донована Ретли.
   К нему подошла Лиза, сказала какую-то ерунду, он даже не понял. У неё красивые карие глаза и тёмные волосы. Надо будет её трахнуть. Но это завтра, сейчас важнее узнать, что будет с Ретли дальше.
  
   Он вышел на аллею, роскошный в новёхонькой куртке, которую завтра прошьют десятки пуль. Только бы Липа не пугалась и не охала, он пообещает ей, разумеется, что останется жив.
   Какой-то мальчик ждал папу, чтоб запускать змея. Дохловатый, беззубый, бледный. Неужели и он, Ретли, был когда-то таким идиотом? Ему вдруг до боли захотелось подурачиться, да он обещал Липе поумерить свой пыл, но её-то здесь нет. Сама виновата, не надо опаздывать.
   - А ты знаешь, что голуби размножаются делением? - совершенно серьёзно начал он, разговаривая с пацаном, как с равным, - Погляди, сейчас придёт тётка с зерном, и когда голуби взлетят, их станет ровно в два раза больше, чем было раньше.
   - Это правда? - мальчик с интересом его слушал, он даже про змея забыл, - а я тоже так появился?
   - Нет, брат, - рассмеялся Ретли, - с тобой всё было далеко не так просто. Он хотел ещё поиздеваться над несчастным мальчиком, но увидел Липу, и улыбку тут же прогнал с лица. Пусть она думает, что муки ожидания сказались на его хорошем настроении, и теперь он будет ныть всю дорогу.
   Она сразу заметила, что с ним что-то не так. От Лизы ничего невозможно было скрыть. Когда он не смог её трахнуть, она не стала его упрекать, а просто придвинулась к нему и посмотрела в его глаза.
   - Я знаю, - прошептала она, - Это из-за этого ужасного убийства. Ты ещё в кафешке вздрогнул, когда показали в новостях.
   Ну, почему именно из-за него? В мире ежедневно гибнут люди, попадают под машины, бросаются с мостов и вешаются на ремнях, подаренных любимыми девушками...
   - А что Ретли? - спросила Липа, - у тебя в конце романа его арестовали?
   - Наверное, - пожал плечами Донован. Понимаешь, это ещё не конец всего, это просто завершился определённый этап. Теперь мой Донован совершил преступление и за ним охотятся.
   - А почему он его совершил? - не понимала Липа.
   Ретли и сам не до конца понимал. Он хотел освободиться от пустых, бесполезных людей, но ведь и сам был пустым. Но Липа не должна этого подозревать. Они уже тысячу раз прошли по аллее, названной её именем, потом девчонка остановилась и прислушалась. Ретли послушно стоял и терпел. Пожалуй, он любил её, но закидонов ему хватало своих.
   - Ты что? - бросил он, словно струны перебирая длинные её рыжеватые волосы.
   - Это Максим. Я плачу, когда слушаю её песни. - Липа и сейчас всхлипнула, хотя никакой Максим поблизости не было, звучал лишь плохой шансон из остановившейся на светофоре "Газели". Сколько Ретли ни вслушивался в мир, он не мог уловить в нём Липкиных звуков.
   - Скажи ещё, что она приезжает к нам, - усмехнулся Донован, - в следующем месяце, держу пари. Иначе, зачем тебе играть тут комедию?
   Липа отодвинулась от него, но не засмеялась, только грустно улыбнулась, что-то припомнив.
   - Просто. Ты ведь... никогда не дарил мне цветов. Всё только рвался и обещал. Вот, билет на концерт будет для меня сейчас важнее цветов.
   - Они всё равно завянут, - отмахнулся Ретли, злясь на себя. Завтра ему на баррикаду, а он всё не может Липе сказать об этом, несёт какую-то чепуху, - что толку тратиться на мусорку?
   - Я знаю, - прошептала она, - не пытайся обманывать меня и говорить, что я ошибаюсь.
   - Нонна Иеронимовна, - Ретли уже не думал, а просто врал, - сказала на днях, что мы просто идеальная пара.
   - И ты веришь словам полоумной тётки? - Лиза улыбнулась, - поэтесса без Тэсса, ха, ха. Я была о тебе лучшего мнения.
   Словно в растянутой киноленте он глядел, как она одевается. Ещё бы пара фраз, брошенных в него, и он бы заплакал, уткнувшись в подушку. Ретли не мог убить её. Потому что вся жизнь потом потеряла бы смысл.
   Воздух какой-то низкий, собравшийся под кроватями, а на них и выше дышать уже нечем. Ретли залез под кровать, позвал Лизу, но та сидела с неизвестным и не могла отлучиться. Интересно, как он дышит в этом безумии? Понятно, почему дядя Ми отправился мскать иной свет, в первом попавшемся ему будет лучше, чем здесь.
   Его нашла Натка, улыбнулась своей дурацкой улыбкой и легонько ткнула его в бок носком кроссовка.
   - Крыс ловишь?
   Честное слово, убил бы, наплевав на всяких санитаров и свинцовый взгляд Горавски в конце боли. Девчонка, а следить за собой не умеет. Поучилась бы что ли у Лизы.
   - У меня нет дудочки для ловли крыс, - отозвался он печально и указал на край фанерного щита, - там дыра есть, и сегодня ночью я видел одну. Она интересовалась маленькой девочкой по имени Натка.
   Почему-то он не мог считать её взрослой, хотя она, похоже, была одного возраста с Лизой. Сколько ему лет, Ретли не знал, его собственное время стояло. Часы показывали без двадцати восемь.
  
   - Никого уже нет, - сказал охранник, недоумевая, что кому-то тут сегодня ещё может что-то понадобиться, - что вы забыли так поздно? Все давно разошлись.
   - Я знаю, - ответил Ретли, и его впустили. Уборщицы уже закончили мыть этажи, но запах чего-то чистого, свежего остался, словно решил потанцевать, пользуясь удивительной пустотой второго корпуса. Ретли казалось, что он никогда не забудет этот запах, появившийся раньше него здесь. Тогда ещё шумели, торопясь на метро, последние студенты, теряли мелочь в тесноте раздевалки, опаздывали на неназначенные встречи, рушились и воскресали снова неожиданные планы, преподаватели спешили домой, думая, что последний батон с изюмом сегодня опять заберут за два человека до них.
   Все разошлись, но Доновану сейчас никто и не был нужен. Быстро поднялся он на родной второй, где до боли знакома каждая пылинка. На этаже свет был выключен, но Ретли не стал искать выключатель, во-первых, потому, что он был в другом конце коридора, а во-вторых...
   Свет всё равно не зажжётся, потому, что ты этого не хочешь...
   Всё равно Донован ориентировался здесь превосходно. Сегодня он пришёл в свой уголок в последний раз. Ретли знал, что завтра всё будет по-другому, но думать не хотелось, совсем ничего не хотелось, осталось лишь прижаться к заколоченной двери, за которой скрывалась лестница в заброшенный спортивный зал. Когда-то там хотели поставить тренажёры, даже выбили деньги из министерства. Но потом всё быстро и вроде бы само по себе затихло и только деньги неизвестно куда девались, как это обычно и бывает. Ретли всегда интересовало, что теперь там, где когда-то был спортивный зал, но добраться туда не мог.
   Переход наконец-то открыли, и завтра его любимый уголок рядом со словарным кабинетом сольётся с внешним миром - не спрячешься со своей неразлучной тетрадкой туда, народу будет не протолкнуться. Особенно завтра поднимется шумиха, хоть уши затыкай и беги прочь!
   А сейчас Пустота тосковала, дожидаясь первой яркой полоски на горизонте.
   В переходе горел свет, потому в уголке темно не было. Чья-то забытая тетрадь с расписанием движения метро на обложке лежала на полу, наверное, страдая от нахлынувшего одиночества.
   И как уборщицы её не заметили? Или специально оставили, чтобы было не так скучно?
   Ретли, нисколько не стыдясь того, что в тетради могут быть очень личные моменты, подобрал тетрадь, нашел светлое место, чтобы не портить глаза, и стал читать.
   Филологический факультет - самый лучший факультет в университете. Именно сюда я прихожу, словно в родной дом. У меня всего лишь четыре страницы для того, чтобы поведать всему миру про наш факультет, кто бы знал, как это мало! Как ничтожно мало: не выскажешь всё то доброе и простое, что пытается вырваться наружу, принести в мир хотя бы грамм... градус тепла...
   Тут Ретли сплюнул и поморщился. Слишком банально и вроде бы ни о чём. "Наш второй дом", "Огонь, мерцающий в сосуде"... Всё это было уже у кого-то, может, на прошлогодних сочинениях, а может, раньше, когда все вокруг маршировали в пионерских галстуках и держали курс на мавзолей. Ретли бы выразился по-другому - он ещё не знал как, но был уверен, что его сочинение, даже ненаписанное, лучше всех на этой планете. И Липа тоже была в этом уверена.
   А ещё на филологическом факультете я в первый раз влюбился. Её звали Наташа, она училась в параллельной группе. Там не было ни одного мальчика, и я мог не бояться, что кто-то вздумает её отбить.
   - Отобьют друг, - вдохнул Ретли, видимо что-то пытаясь вспомнить, - и на сковородку, чтобы хорошо прожарилось...
   Шаги... Где-то там, на главной лестнице. Нет, вроде показалось. Вряд ли охранник пустит кого-то так поздно.
   Почему он не сказал Липе про завтрашний день? Ведь откладывать уже некуда. Или... ты действительно думаешь, что способен уцелеть?
   Ретли так и думал. Он лежал, грыз подушку, сдерживая тошноту.
   Интересно, есть ли звёзды на небе? Они не могут потеряться вдруг, хотя и для них наступает чёрная полоса.
   У нас есть словарный кабинет, где нужную тебе книгу можно найти, как говорится, не выходя из дома. Не знаю, как бы я сдавал экзамены без него. Не представляете, как не хочется порой тащиться в библиотеку и заполнять требование на книгу! Только вы не думайте, что я ленивый. Просто с компьютером писать совсем разучился. Простите.
   Рядом со словарным кабинетом есть место, которое я назвал своим уголком...
   - Неправда! - проскрипел сквозь зубы Донован, - Это мой уголок, и я тебе его не отдам, слышишь?
   ...А я и не прошу помощи, я всего добиваюсь сам. Летом я вместе с группой ездил на практику, собирать говоры. Не помню, когда в последний раз был в деревне, наверное, в детстве. Город отнимает последние молекулы свежего воздуха, не хватает деревьев, превращённых в уродливые пни-великаны. От машин некуда увернуться, ещё немного - и они без проблем будут ездить по университетским коридорам. В деревне всё не так. Из машин там только трактор, который, наверное, видел маленькими наших бабушек, да старый "Москвич" дяди Володи. Если бы я так сильно не любил родной университет, то уехал бы в деревню. Меня там чуть бык не забодал, но это ерунда. Главное - меня просили остаться. Учителей в глухих северных районах не хватает, я понимаю, туда поедет не каждый...
   - Привет! - прогремел, словно выстрел, за его спиной голос, и парень вздрогнул. Обернулся: нет, это был не Ретли, Максим, довольный, что прошёл неслышно, улыбался.
   - Как ты здесь оказался? Ведь никого не пускают, - Донован совершенно не был рад появлению Максима. Его последнее в жизни одиночество было нарушено. И ведь надо говорить про завтрашний день, про баррикаду, а у Ретли все слова на сегодня кончились.
   - Я через переход, - махнул рукой Максим. - В первом корпусе охранник - свой парень.
   - Но там же закрыто, - пожал плечами Ретли.
   - Кто сказал? - уставился на него Максим, - Или ты сам догадался?
   - Ведь торжественное открытие завтра, - махнул рукой в сторону плаката с кричащей надписью Донован, - тут и догадываться нечего.
   - Это потому, что твоё сознание смирилось с этим, - ответил Максим. - Ты веришь тупым плакатам, а не себе.
   Мой филологический факультет самый лучший факультет на всём земном шаре. Не верите - приходите к нам и проверьте. Даю гарантию. Только учтите, лодырей и лентяев факультет не любит...
   - Надоело, - прошептал Ретли. Ничего нового, всё избито до мелочей. Чем больше красок, тем лучше сочинение. Наверняка оно когда-то заняло первое место...
   - Там остальные, - Максим толкнул запертую дверь, и она открылась.
   Я буду преподавать литературу в школе...
   Я пойду в аспирантуру и стану большим учёным или не очень, как получится...
   Я всю жизнь мечтал выдумывать рекламные плакаты и общаться с людьми...
   Мне интересно возиться с книгами. Я всегда получаю удовольствие, попадая в библиотеку...
   - Там нет ничего... Там заколоченный выход, - не понимая, как вообще дверь оказалась открытой, проговорил Ретли.
   - Каждый пишет о своём, - сказал Максим и побежал по лестнице наверх. Ретли остался, он не мог понять, как тетрадки с сочинениями оказались здесь. Почему их просто забыли? Каждый хотел быть услышанным, открывал свою душу...
   Может быть, меня и не вспомнят спустя двадцать лет... Скорее всего не вспомнят... Я в первый раз поцеловалась здесь, на лестнице, опаздывая на физкультуру. Он тоже опаздывал. Мы засиделись в словарном кабинете, у нас был доклад по забытым поэтам девятнадцатого века... Завтра... Сегодня физкультура и - по домам. Но мы опаздывали и опоздали...
   - Почему ты пришёл, Ретли? Почему ты пришёл сюда?
   Голоса... Они доносятся сверху, хотят, чтобы ты пробежал пару лестничных пролётов...
   - Зима. Холодно. Я замерзаю, - ответил Донован, для правдоподобия постучав зубами.
   Но ему не поверили. Неизвестные имена в ещё школьных тетрадках. Имена, которые ничего ему не говорили. Сил подняться наверх не было. Ретли казалось, что там его встретят авторы сочинений, и дверь, забитая, заколоченная дверь никогда больше не откроется...
   Порой мне кажется, что я останусь здесь навсегда. Страшно, что через год - диплом и дорога в большую жизнь. Кем я буду там? Кому останусь нужна? Здесь меня любят, ценят моё усердие, понимают меня. Вы не представляете, как важно порой, чтобы тебя правильно поняли.
   - Ничего уже нет, - сказал Ретли, - можете подняться... вы увидите...
   Охранник покачал головой. Он не хотел увидеть, а значит, и не смог бы. Лестница была закрыта для него, и Ретли понимал это. Завтра переход откроют, и свидание с прошлым больше никогда не состоится.
   - Там тетрадка с сочинениями... на втором, - бросил он, уходя, - посмотрите, может, она кому-то нужна?
   Но для него это будет просто тетрадь, если он вообще её заметит.
   - Далеко живёте? - крикнул ему вслед охранник, - А то посмотрите на часы. Ничего уже не ходит.
   - Я доберусь, - отмахнулся Донован. Один поворот ключа, и он на улице.
   Целый мир можно уместить в мой факультет. Он такой же, как я, необычный и строгий, внимательный и рассеянный, опаздывающий и приходящий вовремя. Он живой человек со своими достоинствами и недостатками. Не верите? Всё ещё не верите?... Я не смог подняться выше, но я знаю, я так мало знаю...
   За окном падали звёзды. Одна за одной, но он не спешил открывать дверь. Он просто хотел поверить.
   Наверное, это были бумажные голуби. Один ткнулся носом в его лицо, и Донован проснулся от этого поцелуя. Второй ударился в красное пятно, издал страшный хлопающий звук и мёртвым свалился на кровать. Они размножаются делением, мой друг, ты сам это придумал.
   Гришку он узнал сразу. Никого не мог - все кружились перед ним беспорядочными тенями, а его определил. "Ага, псих", - проговорил он и снова погрузился в забытьё. Там было спокойней. Там в него не стреляли.
  
   Он встретился с Липой в театре квадрата, она пришла играть торшер. Они репетировали спектакль уже седьмой год. Одни актёры уходили, на их место приходили другие, необъезженные. Пьеса не имела названия. На афише в треугольных скобках значилось многообещающее многоточие.
   - Уже само название будет привлекать зрителей, - говорил Шверубович, режиссёр всего этого бедлама. - У нас в России теперь нет хороших фильмов и спектаклей. Пусть наш будет первым в новом роде.
   Ретли играл там квадрат, главную, в общем-то, роль. В финале пьесы они с торшером целовались, вот почему они с Липой и стали встречаться.
   - А с предыдущим... торшером у тебя тоже что-то было? - однажды спросила Липа, честно глядя на парня прозрачными глазами.
   - Нет, - сплюнул Донован, припоминая, - в тот раз он был мужчиной. И наша задача, помню, была высмеять гомиков. Потом главному это надоело.
   - Со мной ведь лучше, правда? - улыбалась она.
   Да с ней было лучше. Может быть, с Лизой тоже было бы хорошо, он не знал. Но одиночество пугало его, оно казалось ему третьим Ретли, потерявшим все человеческие черты и оказавшимся в холодной пустыне палаты Гром.
   Он скучал по Лизе. Представить, что она с кем-то другим, он не мог, а позвонить стеснялся. Дошёл до того, что через неделю она позвонила сама и сказала, что записала его в покойники.
   - Перерезал тебе горло тот маньяк, а мне-то сообщить некому, - голос казался весёлым, никакого укора, услышанного им в последнюю ночь, Ретли не уловил. Они встретились возле башен-близнецов, так сами студенты универа называли свою общагу.
   Он целовал её покорные, какие-то мягкие губы, не решаясь понять, что он уже не квадрат, и можно пойти дальше. Башни близнецы сурово смотрели, с шапок облаков стряхивая снег.
  
   ...И когда ничего не осталось, огненным факелом вспыхнуло солнце. Целое мгновение оно никому ничего не дарило, потому что было поздно. На остывших полях, покрытых неубранным снегом, всходила земля, пробиваясь сквозь смёрзшуюся корку сугробов. Дорога заплеталась в косах полей серой, едва различимой лентой, потерявшейся за первым поворотом. Вдалеке была видна машина, красное инородное пятно в гнетущей белой пустоте. Но отведём на мгновение взгляд, посмотрим, как быстро и неизбежно прозревает небо, похожее теперь на тёплое синее одеяло с белыми облаками-заплатами. Потом взглянем на машину снова - она не двинется с места, лишь солнечный луч отразится в её ветровом стекле и полетит себе дальше на поиски других отражений. Но больше не будет ничего, и осколок солнца потеряется в холодном и безжалостно точном безумии пустоты. Не будет писем с фронта, потерянного где-то на рубеже столетий, и похоронок со стёршимися именами тоже не будет. Ребятишки найдут сумку мёртвого почтальона, и начнётся история "Двух капитанов", а может быть, не начнётся, потому что и так ничего не осталось в огромной бесприютности несказанного. Нет стартовой точки, всё исчезло, погрузившись в пугающую нереальную тишину. Нечего было начинать и не с кем. Натка поддерживала неизвестного, он был ещё слаб, Ретли убежал далеко вперёд. Он давно уже не чувствовал такой лёгкости в себе. Сколько тяжести свалилось с него в палате Гром, сколько времени он потратил впустую. Сейчас его часы шли, ещё утром он бережно завёл их.
   - Сколько мы идём, а я не вижу ни одного живого человека, - крикнула ему Натка, как будто он сам этого не замечал. Дура она, всё-таки. Хотя без дураков невозможен мир, пусть даже такой пустой и невзрачный как этот.
  
   - Пойди полей цветочки, - сказала Натка, потому что он ей надоел.
   - Сегодня не моя очередь, - обиделся Ретли, пошёл к своей койке, застал там Лизу и очень удивился, подумав сначала, что ошибся койками. Но пятно крови было здесь, оно отталкивало буроватой неподвижностью, мрачнело с исчезновением солнца. "Интересно, а вдруг она... ещё ни с кем?" - подумал Ретли, но тут же рассмеялся собственной глупости. Ему никогда не везло. Всё время пил снятое молоко. Конечно, она хочет сбежать, потому что там её ждёт парень.
   - Мне нужно с тобой поговорить, - сказала Лиза, видно заметив его ухмылку, - как ты думаешь, они следят за нами?
   А он ещё считал её умной девушкой. Действительно считал.
   - Зачем за нами следить? - пожал плечами Донован, - Мы сами контролируем друг друга. Ты не была ещё у Горавски? С ним поговоришь и станешь лучше любой камеры наблюдения, будешь впитывать в себя все незрелые мысли, чтоб потом сообщить куда следует. Вот я сейчас поговорю с тобой, и всё ему передам.
   - Тебе ведь хочется меня поцеловать? - прошептала Лиза. Никому в палате не было дела до них, только Жасмин-Бурдынчик неодобрительно щурился. - Я не хочу, чтоб какой-то вшивый Горавски видел нас.
   - Может, пойдём в ваш уголок? - успел прошептать Ретли, прекрасно зная, что уйти никуда не сможет. Он выкрикнул "Лиза!" сначала робко прикоснувшись к её смуглому плечу, потом, понимая, что всё дозволено просто повалил её вниз, туда, где остался ещё воздух, где была возможность дышать вдвоём. Башни-близнецы надвигались на них и казались спинками кровати, тускнеющими в полумраке. На них могли смотреть все студенты общаги, ржать, показывать пальцами - было всё равно. Он кончил, выдавив из себя всю сегодняшнюю порцию зла. Сегодня мир может спать спокойно, он никого не убьёт.
  
   Утром пришёл Максим, набегавшийся вчера по всем корпусам универа. Видно тоже прощался с миром, понимая, что сегодняшний день может быть последним.
   - Меня Ерохин послал, - шмыгнул носом парень. Сейчас Ретли дал бы ему лет четырнадцать. Чёрт, неужели столько мальчиков сегодня погибнет? Наверное, впервые за эти два дня Донован по-настоящему испугался.
   - Буду тебе это...
   Лицо Макса вытянулось.
   - Пособлять, - выдохнул Ретли и сам удивился сказанному, - ты хоть сегодня ночью спал?
   - Нет, лишался девственности, - улыбнулся Макс, и Донован снова не поверил, что перед ним взрослый парень. Кудрявые волосы свалялись, будто поросли травой, в молодом каком-то диком лице не было ни намёка на усталость. - Мы ведь сегодня все подохнем, так говорят студенты.
   - Ты бы расчесался что ли, - улыбнулся Ретли, - прежде чем умереть.
   - Некогда, - махнул рукой новоиспечённый мужчина. Нас внизу мотор ждёт. Революционный комитет выделил нам роскошную машину, чтоб привезти флаги.
   - Так давай торопиться! Трепаться хватит!
   Ретли радовался тому, что покатается на роскошной машине, что его довезут до центра, что в новой обстановке его Донован Ретли может показаться с совершенно невероятной стороны.
   На стене рядом с дверью Ретли кто-то намалевал углём "Гришка - говно". Дальше - чернел телефонный номер. Донован под звонкий ржач Макса позвонил. Долгие гудки, как тяжело и утомительно их слушать, боясь и вместе с этим сладостно ожидая услышать голос!
   - Про тебя на стенке подъезда написали, что ты говно, - ответил Ретли, дождавшись, когда трубку снимут. Потом, не дожидаясь ответа, отключился. Надо будет ещё Липе позвонить... потом, позже.
   Роскошной машиной оказался старый уазик, грязный, облезший "последнее слово техники", как сразу окрестил его Донован. До обеда они с Максимом путешествовали по городу: привезли флаги, съездили на вокзал к Гужинским, потом на кожевенный завод к Алтыновым. Все говорили, что придут и приведут людей, давали какие-то пустые советы, которые Ретли сразу же выбрасывал из своей памяти.
   Девчонку он встретил на обратном пути, когда в моторе уже чётко улавливались хрипы и подозрительный скрежет. Она голосовала, нисколько не стесняясь своей короткой маечки и шортиков. "Как её родители вообще куда-то одну отпускают?" - бросилось в голову Доновану, но машину он остановил.
   - К подружке, в Петровку, - нисколько не стесняясь, уселась она рядом с ним. - Что вылупился? Не веришь, что мне восемнадцать? Паспорт показать?
   - Лучше сядь сзади, - посоветовал ей Донован, - честно. Я всему верю и не надо мне ничего показывать.
   - Вот и отлично, улыбнулась ему девчонка, всё же показав ряд неровных пожелтевших зубов. Однако с места не двинулась, только толкнула его и приказала ехать.
   Ретли и не запомнил её как следует. В постели она царапалась, кусалась, твердила, что её парень ему отомстит. Ничего, он разберётся и с парнем. Он со всем разберётся, дайте только на всё хоть один час лишнего времени.
  
   А когда его минуты перестали проходить, Донован заскучал. Сначала он ещё пытался выбить из часов несчастное время, тряс их, вслушивался в круглую тишину, даже пытался открыть крышку своими ногтями. Ничего не удавалось сделать, и с отсутствием времени всё в его мире перестало изменяться. Ретли продолжал глупо улыбаться соседям по палате, поливал вне очереди цветы, безразлично твердил остальным, чтоб вели себя хорошо. Когда умер дядя Ми, Ретли подумал, что тот, наверное, когда-то повёл себя плохо, вот и теперь расплатился.
   Сегодня получил своё Гришка. Донован, лежал привязанный к койке, не шевелился, при малейшем движении верёвки впивались в тело, и улыбался. Тот Донован Ретли сегодня мог им гордиться, несомненно.
   А как всё случилось? Подойдя к своей койке, Ретли заметил, грузную вонючую фигуру, рывшуюся в его тетрадках, а рядом лежали уже выдранные листы для голубей. Не произнёс ни звука, хотя крик душил, вертелся на языке, упираясь в зубы. Шея Гришки была неестественно цыплячьей для такого кабана, обхватил её руками, стал душить.
   Потом бросил прощальный взгляд на тело, оно показалось ему маленьким и хрупким. "Большой безобразный ребёнок", - подумал он и ощупал свои мускулы. Как ему показалось, в нём заметно прибавилось силы. Теперь он сможет справиться и с Лизой, если она будет чересчур настойчивой.
  
   Ему позвонила Касторская, приглашала присутствовать на литературном вечере.
   - Прочитаете, чем там кончилось у вас дело с Ретли, - величественно провозгласила она, давая свою царскую милость, - народу ведь интересно.
   Кому интересно? Касторским? Ноннам Иеронимовнам всяким? Шверубовичу в квадрате? Ни за что не поверю.
   - Увы, я присутствовать не смогу. Ибо умру, - Ретли помолчал немного и прибавил, - вот ещё, прочтите на вечере моё новое стихотворение. Волосы похожи на кучки рыжего говна. Будет очень в тему.
   Медленно слушал гудки и таял в них. Запятые, точки, кому они нужны в этой бесконечности одиночества? Даже писать ни черта не хочется. Она сейчас у этого Трона, они пьют шампанское, а потом тот начинает её целовать и медленно, но естественно так стягивает с неё пинкфлойдовскую футболку. Дальше было противно думать и представлять. Хотелось натравить на Трона своего Донована Ретли, да только тот тогда тоже плакал в подушку, считая, что Лиза разлюбила его.
   Наяву всё равно было страшнее. Донован не знал, можно ли прожить без Липы или это будет просто бесцельное существование, где он будет тупо передвигаться как робот и отвечать на поставленные вопросы. Всё живое убьёт в нём это чудовище Трон.
   Контакт отключён, Твиттер тоже. Пора умирать.
   Но на баррикаде он ещё был нужен. Самая важная площадка у ресторана Аврора был за ним. Карпатов и Ерохин расположились восточнее, ближе к реке. "Если что, они-то не умрут от жажды", - попробовал пошутить Ретли, но никто не засмеялся: серьёзными были лица рабочих, студентов и их преподавателей. Многих Донован раньше не знал.
   - Ретли! - крикнул ему Максим, - мы психа поймали! По-моему он совсем тю тю! Что его сразу кончать или тебя подождать?
   - Сейчас, - Ретли не хотелось никуда идти, среди всех он терялся, казался незаметным. Можно было просто притулиться где-нибудь в уголке с блокнотом и ждать полицейских. Все автоматы, которые у него были, он раздал тем, кто хоть раз держал в руках оружие.
   Огромный лохматый, с бегающими от непонятно чего глазами парень действительно оказался психом. В руке у него была какая-то палка, которой он постоянно размахивал.
   - Почему ты пришёл? Что тебе здесь надо? - наверное, придуманному Ретли приходилось в своей жизни разговаривать с сумасшедшими, он бы спросил по-другому, не так резко. Но нервы у Донована были уже на пределе.
   Гришка кончил сосать палец, верно понял, что это неприличный поступок. Потом оглядел черноволосую глисту в очках с треснутым стеклом, выставил вперёд деревянный автомат и решительно произнёс.
   - Я пришёл на баррикаду. Сражаться.
   Сдерживая себя, Ретли улыбнулся. Хороша же станет баррикада, если такие будут стоять над ней! Ему и невдомёк было, что скоро он сам окажется в шкуре Гришки, и в остановившихся часах будет искать разум.
   - Но ведь можно сражаться и дома. Поддерживать нас морально. Тебе так будет безопаснее.
   И тут псих сказал такое, от чего Ретли самому захотелось на мгновение сойти с ума, чтоб его унесли скорей с баррикады домой.
   - Меня послал Трон. Он сказал, что как раз здесь место таким как я. Идеальным людям.
   Наверное, Ретли тоже был идеален. Он ведь уничтожал мир от ненужных элементов, находил их как сор на субботнике и помогал отправиться в иной мир. Там и они станут лучше, и всем идеальным людям без них будет хорошо.
   Но кто-то, наверное, любил и блондинку Карнеги, и ту девчонку. В детстве-то точно. Хотя вряд ли. Если любил, почему не уследил, дал испортиться и сгнить? Или... любая любовь имеет свои временные промежутки? Верить в такое не хотелось.
   Он мог бы всю ночь продумать о себе и своих жертвах, но в дверь позвонили. А он ведь никого не ждал. Наверное, это Лиза. Только она может прийти к нему в любое время.
   - Привет, - Ретли не помнил, что они виделись уже вечером, казалось, с этого момента прошла целая вечность, - я тебе звонил, но сегодня ужасная связь...
   - Давай налаживать все связи, - Липа прижалась к нему и стала долго и непонятно оправдываться. - Я люблю, когда меня ищут. Понимаешь что ещё кому-то нужна здесь.
   - А Трон? - не верил Ретли, - вы же вместе с ним ушли из театра.
   - Ничего не было, - Липа улыбнулась, - ты всё придумал.
  
   2.
   Кромешная тишина надвинулась на него ночью. Подмяла под себя, овладела им, благо он был привязан к кровати. Не осталось ни звука, ни света в его мире, уже лишённом времени и пространства. Конечно, никто в палате не двигался, не шевелился, и, прекратив движение, все погубили друг друга. Ретли, Неизвестный, Гришка, Натка, Лиза, за стеной в маленькой комнатушке Колин и Влад. А может, их нет, и он просто всех придумал? Наворотил, как в романе, чёрт знает что. Нужно было как-то выжить, вот и увлёкся. Придуманному Ретли такое и во сне не снилось.
   Впервые сравнение было не в пользу героя, и Донован был этому несказанно рад. Он лежал в кромешной тишине и скалился, обнажая невидимые зубы. Сейчас против него была только Палата. Казалось, она была всегда с самого первого дня, когда Ретли только открыл глаза и закричал. Тогда тоже была кромешная тишина, и он таращился в неё и вопил, ещё веря, что что-то может нарушить.
  
   - Ты понимаешь, дурак, что, все кто останется тут покойники?
   Понимал ли он это сам? Что думает младенец, когда кричит в первый раз в жизни и не знает, закричит ли во второй? Донован тогда не хотел зла Гришке, хотел, чтоб тот спокойно лепил куличики в песочнице или пускал голубей кому-нибудь в рожу.
   - Слышишь, что тебе говорят? Убирайся!
   Но Гришка упёрся. На ладони его показалась маленькая грязная подушечка.
   - А если я вот что подарю, позволишь остаться?
   Ретли только рукой махнул. Ладно, пусть умирает. Для его придуманного Донована психи - люди того же сорта, что и проститутки, а значит, их можно истреблять без разбора, не задумываясь.
   Он повертел подушечку в руках. Мокрая липкая, наверное, она в слюне этого психа. Но всё же... сделана для него. Чтобы ему, этому дурню, позволили остаться на баррикаде. Специально для Ретли никто никогда ничего не делал. Он вздохнул, повертел подушечку в руках и пошёл на соседнюю баррикаду. Нужно было посоветоваться с Ерохиным, что делать с этим больным человеком. Главным на баррикаде вместо себя оставил Калитина.
  
   Когда Гришка уходил и с тупой приклеенной к губам улыбкой прощался со всеми, Ретли вдруг рванулся с места и сдёрнул матрас со своей кровати. Обнаружилась пачка бумаги, которую Донован берёг больше жизни. Там затерялись и последние записи о Доноване Ретли, выдуманном герое, который не имел над Ретли настоящим уже никакой власти.
   Можно было оставить себе хотя бы одну бумажку, но Ретли не стал. Подошёл к Гришке, бросил ему пачку.
   - Будешь делать голубей, - сказал он, - если там уже нет настоящих. Я знаю, ты сумеешь.
   - Я сумею, - серьёзно сказал Гришка, - и тут только Ретли заметил, что тот плачет, и все в палате едва сдерживают слёзы.
  
   Автобус был полупуст, как-то подозрительно чист и похож на больничную палату на колёсах. Ехал хорошо, легко, хотелось закрыть глаза от случайной радости в жизни.
   Девочка вошла на Комсомольском городке, растерянная, взъерошенная и злая. На лице дешёвая косметика, хотелось её поскорее умыть, чтоб невинные тринадцать лет проступили со всей очевидностью. Пока в ней всё было несовершенно, всё приблизительно, лишь затаённое беспокойство в серых глазах, казалось, пришло уже навсегда. Ей не повезло: негде было укрыться, и кондукторша сразу уставилась на неё, пока ещё ничего не говоря, выжидая. Взгляд иногда куда страшнее любых слов, он даже не требует, а выворачивает человека наизнанку.
   Ретли расхотелось дремать он лениво, но уже со свойственным ему интересом разглядывал девчонку. Сейчас она стала рыться в своей сумке, показались её помятые тетрадки, учебники с оторванными переплётами, косметичка. Когда Ретли было тринадцать, девчонки из его класса о косметичках имели лишь малое представление.
   - Ну что, ты заранее не могла деньги на проезд приготовить? - начала возмущаться кондукторша. Её лицо не выражало ничего, фразы недовольства, казалось, были записаны раньше на плёнку и сейчас прокручивались. На девчонку она и не глядела, - Долго мне ещё тебя ждать?
   - У неё нет денег, - ответил за неё Ретли, - она же просто тянет время, неужели вы не понимаете?
   Девчонка бросила на него полный ненависти взгляд. Ещё немного, и она бросилась бы на него выцарапывать глаза. Почему все они становятся красивее, когда злятся?
   - Возьмите, - он бросил кондукторше десятку, - и не требуйте больше, она столько не стоит.
   Та поворчала, но детский билет оторвала. Ретли передал его девчонке, в первый раз ощутив её сухую и тёплую ладошку.
   Им надо было выходить на одной остановке. По дороге к башне оба молчали, когда Ретли попытался перехватить её взгляд, она назло ему отвернулась. Лишь около башни девчонка скромно его поблагодарила.
   - А то бы меня вышибли на следующей остановке, - призналась она, - я эту кондукторшу знаю, у неё бесплатно не проедешь.
   Ретли улыбнулся. Он-то знал всех кондукторов в городе, и эта была ещё не самой страшной.
   - Пойдём, сядем, поговорим, - показал он на брошенный детский садик. Башня должна была скоро упасть, потому садик быстро закрыли, не найдя для детей другого помещения. - Тебя как зовут?
   - Не пойду, - была категоричной девчонка, - слышал ведь, что в нашем городе объявился маньяк. Ещё неизвестно, кто ты такой. И говорить, как зовут, не стану.
   - Убивать тебя я не собираюсь, - рассмеялся Ретли, стараясь, чтоб хохот был естественным, - я просто вижу, что тебе нужна помощь. Год проработал с такими, как вы. Родители у тебя есть?
   - Мы же не в войну живём, - обиделась девчонка и сама указала на скрипучую дверь садика, - пойдём уж туда. Всё равно убьёшь меня, сам не рад будешь.
   Здесь Донован не мог с ней согласиться. Сели на карусель, для чего Ретли пришлось неестественным образом скрючить ноги, и закружились то по часовой стрелке, то против, чтобы голова не закружилась.
   - Ты кем был? Социальным работником? - рассмеялась девчонка, - я так и подумала. Нудный ты. И на карусели кататься не умеешь.
   - Зато я сам плачу за себя, - отбрил её Ретли, - что ты на Комсомольском-то делала? Там ты скорее встретишь своего маньяка.
   - У меня там парень живёт, - наверное, врала, ездила к какой-нибудь тёте моте или бабушке. А может, просто школу прогуливала. Ретли уже забыл, во сколько у этой школоты кончаются занятия.
   - Плохой у тебя парень, если тебя провожать не поехал. Было ещё светло, солнце сидело на верхотуре пожарной башни и казалось, собиралось рухнуть вместе с ней на землю. Было ещё светло, парень для провожанья не требовался, но Донован хотел, чтобы она разозлилась. Ещё раз.
   - Много ты знаешь, - она не разозлилась, просто остановила карусель и соскочила с неё. Теперь девчонка казалась взрослее Ретли, который всё кружился на карусели и не мог остановиться, - дерьмово это, когда отец и два старших брата пьют, не просыхая, а один из братьев только и ждёт момента, чтоб меня трахнуть. Матери всё равно, она на двух работах пашет. У нас в голубом домике протекает крыша, давно уже, и никому дела нет. Поневоле сбежишь, хоть к парню, хоть к самому чёрту на рога.
   Ретли поднялся на землю. Голова его кружилась. Он знал, что в здании детского сада никого нет, и если зажать девчонке рот, никто ничего не услышит.
   - Как тебя зовут? - ещё раз проговорил он. Губы его не двигались, в серых глазах прыгали, кружились тысячи таких вот девчонок, не нужных никому в этом мире.
   - Оки, - проговорила по буквам она и рассмеялась, - само имя говорит, что всё у меня будет хорошо. А где я живу, тебе знать незачем.
   - А меня зовут Джастин, - немного помолчав, сказал он. Ему было трудно врать этой девчонке, - Джастин Релакс.
   Она нисколько не смутилась, вытащила из кармана школьную справку, на которой чёрным по белому стояло: Городовикова Оки Сергеевна.
   - А теперь ты покажи свой паспорт, - ударила его кулачком в живот она, - Джастин Релакс, как бы не так!
   Он не убил её. Сцена в автобусе была слишком запоминающаяся, и он боялся, что его потом легко вычислят. Но голубой домик с протекающей крышей занёс в свою память. И её - Городовикова Оки Сергеевна. Когда надо будет, они найдут друг друга.
  
   - Мне не нравится, что она общается с вами, - Трон, маленький чёрный, безжалостный крутился в кресле, словно на карусели. Включённый компьютер, казалось, его не интересовал, - Вы ведь не хотите жениться на ней, так?
   Из тумбочки Трон достал молоток, поглядел на него куда с большим интересом, нежели секунду назад смотрел на Ретли. Доновану стало не по себе. Он ведь совсем немного знает Трона, может статься, что тот настоящий псих, умеющий искусно притворяться нормальным человеком.
   - Те, кто доводит свою любовь до брака - гиблые люди, - Ретли хотел разозлить, вывести из себя этого Трона, чтобы раскусить его, - пусть помашет своим молоточком, а он, Донован, потом расскажет Липе, с кем она связалась. Ретли не знал, группу инвалидности Трона, но был уверен, что она есть.
   - Липа хорошая девушка, и она не для вас, - ноль эмоций, все слова сказаны не ему, а молотку. Ретли это взбесило.
   - Да ты её не знаешь совсем, а мелешь ерунду! Сколько вы знакомы? Знаешь ли ты её любимое мороженое, какие цветы она обожает? Ты ничего не знаешь, ты просто псих!
   Он был готов драться с ним. Разбить ему морду
   молотком
   потом топтать ногами этот жалкий бедняцкий трон, которому стоять бы в сарае и мух собирать.
   Коротенькая фигура поднялась с кресла. Ретли напрягся, полагая, что Трон сейчас кинется на него с молотком. Но ничего не случилось. Трон оглядел его и снова сел в своё любимое кресло.
   - Посмотрите на себя, - пробубнил он, - Это вы сумасшедший, а не я. Вы ничего не можете изменить, потому что она выбрала меня. Вы ведь могли всё решить тихо-мирно, а не приходить сюда и не выяснять отношения. Испортите вот себе нервы и начнёте потом себя жалеть.
   Трон зашёл в контакт, посмотрел на кучу непрочитанных сообщений и наверное в первый раз за всё время на его лице мелькнуло подобие улыбки.
   - Мне всё равно, чего они там мне понаписали.
   И удалил свою страничку. Потом выключил компьютер и снова повернулся к Ретли. Мудрое лицо Трона теперь было добрым, и даже в зелёных глазах появилась какая-то живость.
   - Вы знаете, что сегодня день избавления от зависимости? Приходите вечером в центр, там мы будем бросать в реку сотовые телефоны. Вот и вы выбросите свою любовь и найдите кого-нибудь другого.
   - Липа моя, - Ретли решил играть картами Трона и надел на себя маску невозмутимости, - я люблю её.
   Наверное, любил даже тогда, когда целовал Лизу, когда пытался скрасить их последние часы. Ведь он называл её другим именем, надеясь, что Лиза не заметит эту чужую букву.
   Трон взял в руки молоток, повертел и легонько стукнул по монитору. Тонкие неуловимые трещинки. Потом удары стали сильнее и сильнее, расколотив монитор, он принялся за клавиатуру, и буквы полетели во все стороны. Ретли подобрал четыре буквы Л, И, П, А и спрятал их. Всё равно этому психу он её не отдаст.
   - Посмотри, не шляются какие-нибудь дураки под окнами? - бросил в пустоту Трон. Мышка взвизгнула, в отчаянном желании уцепиться за жизнь. Предсмертный хрип её был куда страшней человеческого.
   - Может, алкаши спят. Район у тебя никакущий, вот и прутся сюда все подряд.
   - Им же хуже, - последнюю реплику Донована Трон пропустил мимо ушей, - открой окно. Нужен свежий воздух.
   "Хорошо бы тебя сбросить вниз, - подумал Ретли, громко щёлкая шпингалетом, - подойти, встать рядом, сделать вид, что безумно интересно, как Трон захлёбывается воздухом, и толкнуть, не думая, что будет дальше".
   Системный блок полетел на асфальт. Обрушился решительно, громко, на всю округу слышно было. Лежал потом долго никому не нужный, мёртвый, победивший весь мир и поставленный над ним системным памятником.
   Во всех квартирах по соседству раздавалось похожее буханье, видно там тоже разбивали, крушили, прощались с девственностью. Это был дешёвый студенческий район, но Ретли всё равно не удивлялся. С чего-то надо было начинать.
  
   - А кто тебе Трон? - спросил Донован Гришку, но тот никого не слышал. Он спал, развалившись на компьютерном столе. Нашёл время! Скоро уже плохие начнут наступление.
  
   Он открыл глаза. Ретли стоял над ним, в его бессонных глазах читалось отчаяние. Похоже, все ещё спали: не было слышно никакого движения. Да и сам Донован не шевелился, казалось, он прирос к его кровати словно ночник.
   - Ты давно не приходил, Ретли.
   - Попросился подежурить возле тебя. А то Натка уже третью ночь не спит. Ей бы понять, что ты всё равно подохнешь.
   Тьма вокруг него начала слабеть, но было ещё слишком, слишком рано. Даже самый тусклый свет он не мог удержать в себе.
   - Неужели ты оттуда? - Ретли продолжил вглядываться в узкую полоску его живого лица. - Я ведь только там мог тебя видеть.
   - Ничего не понимаю, - он с трудом произнёс эти слова, губы не хотели размыкаться, язык с трудом поворачивался в беззубой бездне рта.
   Ретли оскалился.
   - Не прикидывайся таким вот больным-пребольным. Мы ведь с тобой знаем, что это лишь маска, чтоб тебя не трогали. Это Натке можешь мозги пудрить. Вот сейчас пойду, расскажу Горавски, что ты был на баррикаде.
   Он умолк, глаза его, поймав скупой больничный свет, потухли. Те слова, которые сразу ложились на язык явно не годились, потому что очень напоминали стон. Скоро он научится говорить по-новому.
  
   - У меня нет взглядов и интересов, - поднявшись над миром, произнёс Трон, - и мне всё равно, кто из вас и что об этом думает.
   Ретли отвернулся, не желая смотреть на короткую, надоевшую ему фигуру в высоких ботинках. Ещё ходули нацепи, так всем покажешься великаном! Вообще ему хватало Трона в театре и в Липином обществе. И вот теперь он пришёл в общество Света, готовившее революцию.
   - Зачем же вы тогда здесь? - Ерохину нравилась странная, почти безумная уверенность Трона, его взгляда не выдержал бы человек слабый. Даже сам Стас глядел на нового посвящённого с нетерпением, ожидая когда тот посмотрит в сторону.
   - Я думал, здесь об этом не спрашивают, - пожал плечами Трон, - каждый, кто приходит в это общество, вправе забыть о своей прошлой жизни и начать всё заново. Я могу не отвечать на вопросы?
   - Вы говорите, что знакомы с Ретли, - взгляд Стаса упёрся в затылок Донована, рассматривающего трещину в стене. Чего Ерохин хочет? Чтобы он вот сейчас встал и поддержал эту мразь? Да ни за что! Он, Донован Ретли, никому ничего не обязан. У него тоже нет ни мнений, ни убеждений, он просто хочет, чтоб соседка тётя Даша варила не пустые щи, а с мясом. Пусть Трон ищет других поручителей, да и никогда он не найдёт их со своим тупым безразличием к этому миру.
   - Что можете сказать о нём? Говори! Говори! - понеслось отовсюду. Встал, уловил, как ему показалось, презрение во взгляде Трона и отвернулся.
   - Знаком, - Ретли был готов продышать в стене дыру. Он не смотрел ни на Стаса, ни на Трона, Донован словно бы сам угодил в трещину и беспомощно барахтался там. - Могу за него ручаться.
   Потом он пил пиво, ожидая ночной распродажи в Маус Хилле. Город постоянно бежал, спешил, разрываясь на микрорайоны, ревел, чтоб призвать всех к какой-то новой жизни. От которой Ретли хотелось спать, а вовсе не мчаться незнамо куда вместе с тысячей пешеходов.
   - Вы скоро допьёте? - спросил бомж, который уже давно наблюдал за ним. Лицо заросшее, даже под глазами растут волосы, хотя по природе быть так не может. Рассказ про него был бы слишком примитивным.
   - А вам зачем? - Ретли не хотел больше ничего спрашивать, он уже знал всё. Просто нужно было сказать, чтобы поделиться голосом. Одним глотком влил в себя оставшееся пиво и сунул бомжу бутылку. Все внутренности взбунтовались, не желая пропускать столько пива, и Ретли поперхнулся. Глаза его выкатились из орбит и поймали благодарный, но какой-то очень уж прямой и открытый взгляд бомжа. Так мог глядеть на него Ерохин, но никак не бездомный человек в обносках с местной помойки.
   Бомж услужливо постучал Доновану по спине и тот очухался. С тех пор Ретли станет ненавидеть прямые взгляды людей. Может быть, потому, что привык на всех смотреть косо, незаметно пытаясь изучить грехи каждого.
  
   Горавски тоже глядел на него прямо и Донован терялся под этим свинцовым всевидящим взглядом. Пол был гладким, скользким, сквозь него пробивались колонны, не достигая потолка, они почему-то искривлялись и упирались в стены.
   На одной из колонн было написано "Дерево". Потолок то опускался, то поднимался, и когда он уходил на неуловимую высоту показывался свет, яркий холодный электрический. Это светило солнце нового мира.
   - Я не думаю, что вам тут будет плохо, - сказал Горавски, дав Ретли возможность осмотреться, - вы же любите всё изобретать, сколько раз сами писали о смерти. Скажите, Вы это так себе представляли?
   Девчонка Карнеги и не помышляла о таком. Ей бы было сложно представить это даже в том случае, если бы придуманный Ретли рассказал, что после смерти будет так.
   - Но я не умер, - он сказал это неуверенно, словно и сам не понимал, что всё ещё жив. Что было после того как какой-то ублюдок на баррикаде ударил его прикладом?
   Ничего. Время остановилось. Часы его ударились об асфальт и замерли, стекло покрылось тонкими-тонкими трещинками.
  
   Ретли покинул баррикаду вместе с девушкой, которая призналась ему, что ей надоело сражаться, и что у неё дома куда интереснее. Впрочем, девушкой её можно было назвать лишь условно. Чем-то она напоминала Лизу, только тёмные волосы были подкрашены, а настоящее лицо тонуло в размазанной по всему лицу косметике. Зачем она намазалась, отправляясь умирать, Ретли не знал. Может, перед смертью, хотела побыть женой всей баррикады - больше вероятности, что потом попадёшь в историю. В прямом и переносном смыслах, разумеется.
   Ночная распродажа снова звала покупателей. Но никого не было возле Маус-хилла, несмотря на то, что этот спальный район оставался самым спокойным в городе. Никто не захотел бы рисковать, отдавай продавцы сегодня все товары даром.
   Они вышли на тракт, это уже было далеко от сверкающих электрических звёзд. Ретли не разбирал уже, с кем идёт рядом иногда это была девчонка, голосовавшая на автотрассе, иногда Оки, даже девушка Карнеги начинала новую эпоху словами "Ты любишь меня?"
   Он любил Лизу. Закрывал глаза, когда целовал чужое, нехотя отвечающее на его ласки тело. Нет, он целует не эту девчонку с баррикады, рядом с ним - Лиза, которая его всегда поймёт.
   - Ты как баба, - потом он ей всё припомнит и эти слова, и то, что она не особо была ласкова с ним, - ушёл, бросил своих друзей. Ты хуже самой последней шлюшки, которая у тебя была.
   - Может, тебе нравятся девушки, - Ретли закурил сигарету, ухмыльнулся и потушил её о стену. Над кроватью появилось чёрное пятно, оно увеличивалось и темнело. - С парнями ведь скучно, мы такие одинаковые.
   - Хочешь, скажу, какой ты у меня? - потянулась она к бокалу с шампанским, - что мне стоит?
   - Незнание не освобождает от ответственности, - ухмыльнулся Ретли, - так что давай.
   Бокал, конечно, опрокинулся, шампанское растеклось по её животу. Медленно растёр гремучую смесь кончиками пальцев по всему телу, потом покрывал эти места поцелуями и пьянел. Он так и не узнал своего порядкового номера. Но её он убил третьей. Оглушил бутылкой из под шампанского, когда оно уже впиталось в её тело. Положил подушку на её лицо и сел на неё, уставясь на пятно над кроватью, словно бы погружаясь в него. Зелёные глаза Ретли стали совсем чёрными, а он всё сидел, уже не надеясь услышать её сухое, поломавшееся теперь дыхание.
  
   - Ты не спишь, Ретли, нет? - спросила Липа.
   - Нет, - выдохнул Донован, - не сплю.
   С распродажи ближе было идти к Ретли, ведь на такси у них больше не осталось денег. Постелил Липе на диване у окна, сам бухнулся в кровать, нащупывая взглядом тёмное пятно на стене, в которое всегда погружался перед сном.
   На этот раз стена была светло-серой без тёмных полос. Фонарь возле падающей башни дарил немного света его снам, но сегодня он горел особенно ярко.
   - А почему ты не спишь? - он представлял, что она думает, какие обиды на него скопились в её душе, что сейчас прячется в её зелёных глазах. Конечно, она не думает о тех тряпках, которые купила на распродаже.
   - Дурак, наверное, - произнёс Ретли, - потому и не сплю.
   - Ретли, знаешь кто ты? Ты чудовище! Ибо только оно может представить, что мне может нравиться это существо без души и сердца.
   - Ладно, давай спать, - вздохнул Донован, найдя на стене крохотную чёрную точку, - я устал.
   - Когда Ретли проснулся на следующее утро, то обнаружил Липу рядом с ним. Она крепко-крепко обнимала его, может, потому что боялась свалиться с такой узкой для двоих кровати, может, оттого, что так сильно его любила.
  
   - Жасмин Бурдынчик - истинный бог, жизнь в палате самая лучшая, а не слушаться и быть нехорошим нельзя. Не находишь, что это всё уже где-то было?
   Да, было и ещё много раз после этого повторится. Ибо время остановилось, устав от однообразия.
   - Лиза, - начал было Ретли, но не смог ничего сказать дальше. Сейчас он был похож на неизвестного, говорившего фразы с большим трудом. - Прости меня за то, что я тебя тогда...
   Трахнул...
   - За то, что я... Ты думаешь, они всё понимали?
   - Всё равно, - Лиза подошла к нему и произнесла прямо в его губы, - Никто не поймёт этого так, как мы. У тебя же тоже есть кто-то там?
   Было ли у него вообще что-то? Его башня рухнула, от квартиры, наверное, осталась тысяча осколков. Но Лизу не хотелось расстраивать, она была красивой девушкой.
   - Есть, - произнёс Ретли, сам уже разучившись верить во что-то, кроме Жасмина-Бурдынчика. - Только она сейчас, наверное, с Троном.
   - Мы должны выбраться отсюда, - прошептала Лиза, начиная целовать его неживые, будто бы вылепленные из гипса губы, - и тогда ты её вернёшь. И я тебе помогу в этом. Ты даже не представляешь настоящей причины.
   Он и не хотел. Причины всегда были слишком сложны для его сознания. Хотелось действовать и поскорее. Быть квадратом, целовать торшер, проявлять плёнку, ходить снова по корпусу университета. Даже беседа с Касторской не казалась больше ужасной. Не встречалась она в своей жизни с доктором Горавски или с Троном. Вот у кого бы ей поучиться безразличию.
   Любая перемена лучше того, что есть сейчас. Вот потому он пришёл на баррикаду. И придёт ещё раз и ещё, если поймёт, что это сейчас никуда не годится. Он целовал смуглое горячее тело Лизы и удивлялся, откуда она взяла тепло для него? Ведь в нём ничего уже не осталось, и, засыпая в одиночестве на своей койке, он мог лишь долго дрожать и выстукивать зубами колыбельную безумия.
  
   У своего подъезда он наткнулся на Оки. Девчонка ждала его по всей вероятности долго и вся продрогла. Рассвет едва только просачивался сквозь чёрное пятно ночи, постель с девчонкой, похожей на Лизу, ещё не успела остыть. На прощание он поцеловал своего товарища по баррикаде в мёртвые губы, как будто бы её сразила вражеская пуля.
   - Ты что здесь? - на ходу достал ключ, отпёр тяжёлую подъездную дверь. Бегом на последний этаж!
   - У тебя плохая девчонка, - с презрением отозвалась Оки, не имея сильного желания куда-то бежать, - если выгоняет тебя в такую рань. Я бы никогда так не поступила.
   - Ну, у неё работа, - Ретли смутился, не зная, что отвечать той девчонке, которую планировал убить, - как ты меня вообще нашла?
   - Проследила тогда за тобой, Джастин, - она сделала упор на этом имени, - что, вспомнил теперь, как тебя зовут?
   - Нет, - ответил Ретли, - не вспомнил.
   Но надо опасаться этой девчонки. Если она так незаметно будет рыскать за ним, то может раскопать, что именно он тот самый "маньяк", который убивает городских шлюх.
   - Меня дома совсем достали. Говорят, что я уже должна себе на хлеб зарабатывать. А как? Ты подскажи.
   Он бы мог подсказать. Знал некоторых вполне достойных в этом обществе личностей, позвонив которым и сказав кодовое слово, можно было получить на ночь вполне себе ничего тринадцатилетнюю целочку, чтоб потом всю ночь учить её уму разуму.
   Но он не стал ей ничего говорить. Не стал и приглашать в комнату. Всё равно там было неубрано и от постели несло мужским запахом, который Оки не стоит ощущать так рано.
   Он просто снял куртку и набросил её на девочку. Сразу стало холодно, рассвет впился в него тысячей ледяных светящихся иголок. Но Ретли стиснул зубы и пробубнил "Пойдём!". Он бы вытерпел, честно. Но девочка улыбнулась, показав на открытую железную дверь его дома.
   - Ты не спал эту ночь, а это вредно. Вот теперь и понять ничего не можешь. Поднимись, возьми какую-нибудь другую куртку. Хотя бы ту, что была на тебе, когда мы познакомились.
   Странно, он не мог её убить. Что-то мешало. Да, он освободил бы её от ужасов этого мира, но кто гарантировал, что в следующем ей будет хорошо?
   - Может... поднимемся? - он всё-таки произнёс это, но голосом того Ретли, который просил у Лизы прощения за проведённые вместе
   Ночи? Часы? Дни?
   Она не поддалась. Помахала ему ручкой, когда подъезд сожрал его, утолив свой утренний голод.
  
   - Вы уверены, что не мертвы? - улыбнулся Горавски, - Поразительно. Точно так же вы считали себя квадратом, целовали торшер, находились в кромешной тишине. И вроде я общаюсь не с полным идиотом, не с человеком больным вроде всех остальных. Общаюсь не с идиотом, а он несёт такой бред, что самому стыдно. Ведь стыдно, так?
   Ретли уже не помнил, чего он там говорил, но понимающе закивал головой. Видимо Горавски это удовлетворило. Он открыл высоченную стеклянную дверь - Ретли казалось, что верхним косяком она упирается в какого-нибудь бога и мешает ему почивать на небесах.
   - Запоминайте, что увидите, - откуда-то сверху прогремел голос Горавски, - это ведь тоже своеобразный выход наружу.
   В глаза Ретли ударило электричество, и на мгновение он ослеп от этого злого, придуманного солнца. А Самуель Горавски глядел на своего пациента и смеялся, смеялся.
   И поскольку Донован не мог сделать ни шага, сам взял его за руку и точно ребёнка повёл в сад.
   Это было странное сплетение труб, тянущихся из мусора, впивающихся в небо, затянутое чёрной бумагой. "Блин, сколько всего про Ретли можно было написать!", - бросилось в голову Доновану, и он впервые пожалел о куче бумаги оставленной под матрасом. Вдруг этим сучкам Натке или Лизе захочется обыскать его кровать? За их мозги ведь никто не ручается.
   Горавски был доволен, но произнёс грубые и резкие слова.
   - Так и надо. Никого из них не жалейте, ведь и они вас не жалеют. У вас есть талант, а у них нет, вот они и затаили злобу. Но у вас есть надёжный союзник, об этом они даже не догадываются. Я вам помогу.
   Сквозь дыры в чёрной бумаге пробивался электрический свет, но здесь он был лишним, Донован ожидал дождя из мышей и лягушек.
   У сада не было конца, казалось, весь мир уже стал таким же искусственным. "Эх, Трон, - впервые подумал с жалостью о своём противнике Ретли, - мало мы с тобой компьютеров повыбрасывали".
   На дорожке жёлтыми, похожими на золотые буквами было выбито: "Не убивай", "Не укради", "Не лги", "Не завидуй" и тому подобная ерунда. Чтобы прочитать, надо было склонить голову, а Донован хотел увидеть настоящее солнце. Он шёл, натыкаясь на столбы с табличками "дерево", "куст", "бог", "огонь". Поняв, что ходит по кругу, он взвыл, сошёл с дорожки, и тут же весь свет в саду погас. Двигаясь наугад, Ретли пытался вспомнить, где запад и восток, а ещё в какую сторону ему надо идти, чтоб выбраться из этого чудовищного сада. Натыкаясь на столбы, путаясь в проводах, он всё же рвался вперёд, понимая, что уйти ему не дадут. "Ничего, за Ретли тоже будут гоняться, как за зайцем", - подумал он и успокоился. Лицо его было разбито, тёплая невидимая кровь сочилась из носа. "Это ведь мой сад, куда я бегу?" - вдруг мелькнула мысль. Она была чужой, будто бы кто-то заставил его думать так. Прогнав пришлую мысль, Донован обнаружил другую, что, в общем-то, в палате Гром с помощью Горавски можно легко подчинить себе всех и самому стать лидером. Тогда никто не тронет. Ретли бы вспомнить, что его и так не колотили, но мыслей уже не было, сил сопротивляться чужому внушению не осталось. Потому, когда он наткнулся на очередной столб и свалился без сил на пенопластовую землю, то понял, что потерять сознание здесь - первое спасительное благо.
   Ухаживала за Донованом Лиза. Она промыла ему разбитое лицо, остановила кровь, не имея ничего кроме носового платка. Зачем лекарства в больнице провонявшей ими до основания? Натка считала веснушки, вздыхала. В мире творилось что-то ужасное, а она этого не могла понять.
  
   - Здесь живут мои матерята, - указала Оки на плохонький деревянный домишко с оторванными ставнями, когда-то действительно покрашенный в голубой цвет. - Там кухня и большая комната, перегородку мы давно пустили на дрова.
   Он так и не нашёл тогда этот дом. Девчонка сказала, что он голубой, а вовсе нет - это грязное безобразного цвета здание, даже смешно его называть домом.
   - Почему матерята, объяснять, думаю, не надо? - Оки чувствовала себя хозяйкой этого района, она рассказывала что-то интересное про каждого из соседей. Сознание не улавливало всех подробностей, но он понимал одно: их всех есть за что убить. Но сделать это один он не мог, оттого и бесился.
   - Тебе ведь всё равно придётся сюда вернуться, - от своего бессилия Ретли даже не мог посоветовать Оки ничего дельного. Если у себя её оставить, то где встречаться с Лизой?
   - Да ты просто бабник какой-то, - девочка словно бы умела читать его мысли, - я ведь могу сойти и за твою меньшую сестру. Двоюродную.
   - Ты хочешь, чтоб меня посадили за совращение малолетней? - как ни тяжело ему было, однако Ретли улыбнулся, - Ты не знаешь, какие у меня соседи! Сразу сообщат куда надо.
   - А я спасу тебя! - воодушевилась Оки, видно уже чувствовала себя героиней скандальных новостей, - Я докажу всем, что ничего не было.
   Но ему не надо раньше времени светиться. Может, на баррикаде кто заметил, с кем он ушёл оттуда. Вообще он оставил кучу улик тупым ментам. Удивительно, что его до сих пор не схватили.
   - Ты же считала меня маньяком, - напомнил ей Ретли, - А он уже убил троих людей. Какими бы не были твои родители, но они с ума сойдут, когда ты исчезнешь. Позовут ментов, а те скоро выйдут на меня.
   - Так и говори, что боишься, - теперь Оки смотрела на него с презрением, Ретли захотелось убить самого себя как ни на что не годного человека, - тогда побегу, прощай! И даже не пытайся меня искать!
   - Куда ты пойдёшь? - оригинальное имя, пыльные волосы, страшная и от этого притягивающая Ретли жизнь.
   - К своему парню, - отмахнулась от него Оки, подарив на прощание взгляд красивых детских глаз. Интересно, он сам когда-нибудь смотрел на мир как ребёнок?
   - Подожди, - почти шёпотом, потому что Донован знал, что она не вернётся. Тот, к кому она бежала, был куда лучше его.
  
   Гришка сопел, во сне улетая в мир иной вместе с белыми голубями. Когда было особенно страшно, он издавал странный звук, похожий на крик голубя. Чтобы не разбудить Гришку, Ретли вошёл в магазин канцелярских товаров. Всё равно все продавцы разбежались, и пачки новёхоньких только что полученных тетрадок лежали на прилавке. Потом Доновану будет их не хватать.
   На одной из обложек он опознал певицу Максим, правда, скорее всего, ошибся: не различал он в лицо поп див. Но назовём её так, Липе будет приятно.
   Он набрал номер, долго ждал. Чёрт,гдежеона?Репетициядолжнабылазакончиться,неужелиТронопятьувёлеё?Ноонаобещаланикудаснимнеходитьиглупыхегосказочекпросверхчеловековнеслушать.Может,Тронобманомзаставилеёидтисним?Надобудетещёразпоговоритьсним,долгвернутьтаксказать...
   - Ретли? - услышал он в трубке долгожданный немного встревоженный голос. Он с ним. Даже когда он будет умирать, её голос останется в сознании.
   - Липа, я взял билеты на Максим, вот только что, - он врал, не до билетов ему было в этот день. Но пусть Липа запомнит его не злым, жадным и ревнивым. Он ведь любит её, наверное, сильнее, чем придуманный Ретли Лизу.
   В его часах с грязным треснувшим стеклом бился голубь. Когда Ретли вернулся на баррикаду, Гришка уже проснулся и щурился от наступившей темноты.
  
   Горавски пришёл на третий день, когда Ретли только-только начал вставать с кровати и детскими шажками с помощью Лизы или Натки добираться до туалета. Мысли Донована остались спутанными, как деревья из труб в больничном саду, а в глазах росла красная трава, за ней не угадывалось привычного серо-зелёного цвета. Ни одного звука за эти три дня не донеслось с его койки, впрочем, для Ретли больше не существовало дней и часов, его время не шевелилось.
   - Я пришёл, чтобы рассказать вам про Липу, - Горавски сел на койку Донована, поглядел на красное пятно, нахмурился. Видно что-то было не так, что-то его не устраивало. - Вас ведь всегда мучил этот вопрос, на который вы уже и не думали получить ответа. Но в Палате Гром нет никаких тайн. Спрашивайте у меня про Липу всё что хотите. Мне известна правда.
   Он не имел права называть её Липой. Презрительно морщиться, произнося её имя, намекать на что-то недостойное. Только он, Ретли, имел крохотное права сомневаться в ней, но никогда бы не стал делиться своими заблуждениями ни с кем.
   - Она изменяла вам, - ухмыльнулся Горавски, так и не получив от Ретли ни звука, - с парнем... как же его зовут? Вам, наверное, ближе будет его кличка Трон. Неужели вы скажете, что впервые её слышите и с этим человеком незнакомы?
   Нет, он хорошо знает Трона. Изучил его страничку в контакте, ещё до того, как она была удалена. Выяснил, где тот живёт, чем занимается, как проводит своё свободное время. Появись новые сомнения, полез бы в его квартиру. Он ведь прирождённый убийца, неужели тупому Горавски это неизвестно?
   - Он уводил её после репетиций к себе домой, сперва она упиралась и не хотела идти, зато потом бежала за ним как собачка. Он приводил её к себе домой, они не целовались в чужом подъезде, как вы. Наливал в длинные узкие бокалы шампанского, сначала она пила медленно, чтобы оттянуть момент, когда Трон начнёт её целовать. Наверное, она думала сперва, что делает больно вам, но потом её утешили и приказали забить.
  
   Не надо больше ничего говорить, - губы Ретли дрогнули, но звука никто не услышал, - я буду вам помогать, следить за всеми, но прошу, больше ни слова!
   - Он делал всё размеренно, чётко, даже любил по правилам, которые сам установил. Она не могла остаться на ночь, потому что они не были женаты. Липе нравился такой порядок. В десять ей надо было попасть домой, чтоб у родителей не возникали подозрения. Иногда, правда, она задерживалась, потому что в холодильнике случайно обнаруживалась лишняя бутылка шампанского.
   Он часто звонил ей в десять и позже, но телефон был выключен. Так неужели это правда? Тогда ведь всё, всё на свете теряет смысл.
   - Дядя Ми умер, - вдруг услышал он страшный истеричный визг Лизы, - помогите, сделайте что-нибудь!
   Горавски поднялся со своего места. Стало легче. Боль это ерунда, только не давите со всей силы. То, что кто-то там умер, не имеет значения. Любая смерть делает нас сильнее.
  
   Когда Ерохина забросали камнями, тоже было всё равно. Даже злость на эту глупую девчонку прошла. Ретли понимал, что и его ждёт такая же смерть, если не ещё ужаснее. Жизнь протянулась перед ним тонкой линией, спрыгнувшей с его ладони, и словно бы ждала, когда он перепрыгнет через неё. С ужасом Ретли понял, что линия настолько тонка, что в неё нечего вместить. "Ни для чего, впустую прожил", - он стоял на баррикаде, открытый всем камням и выстрелам, на него шипели, чтоб он пригнулся, но жизнь ведь была здесь под его ногами. Бежать от неё не было никакого смысла.
   Они встретились на заброшенной стройке, протиснувшись в щель между плитами забора. Это было одно из их постоянных мест встречи. Озорной рукой на заборе кто-то написал "Здесь был сквер". Теперь тут росла только трава, такая высоченная, что в ней терялся фундамент будущего бассейна.
   - Ты думаешь, я кто-то? - спросил он у Лизы. В щель было видно, как бабушка собирала пыль с дороги, занимаясь бесполезным делом, так как ветер поднимал эту собранную пыль, играя ей снова и снова, - на самом деле меня вообще не существует. Все эти дни я был с другими девчонками и всем им отдавал себя. Так что сегодня пришёл к тебе ни с чем.
   - Но у меня больше никого нет, - Лиза глядела на него напряжённо и внимательно, пытаясь понять, что именно изменилось в нём. Сейчас Ретли не казалось, что она врёт. Спала ведь, конечно спала с другими парнями, только... всё это осталось за забором, в прошлом времени.
   - Как я могу быть с тобой, когда меня нет даже для самого себя? - он любил её, потому не хотел, чтобы она связала жизнь с убийцей, - наверное, я слишком слаб для тебя, прости.
   Он отправился разведать, что там по ту сторону стройки. Он пропадал, с каждым шагом уходя всё глубже и глубже в траву. Вот он покажет свою голову из травы. Ещё, ещё несколько мгновений. Нет, там же нет никого на той стороне, трава не может быть такой высокой. Лиза смотрела и не замечала никакого движения. Словно и не было в этом мире человека со странным именем Донован Ретли.
   Он простился с Лизой. Незаметно выскользнул сквозь дыру в заборе и исчез. Шёл, стряхивая с волос невидимую траву, опустевший, выдохшийся. И дойдя до своего квартала, понял, что башня рухнула прямо на его дом. Теперь Оки можно приглашать туда - больше она не увидит грязных простыней.
  
   "Гришка", - было начертано мелом на набережной. Надпись клевали размножающиеся делением голуби. Ретли вглядывался в людей, пытался высмотреть Трона, но безуспешно. Может, они были здесь с Липой, выбросили телефоны и ушли в квартиру, где никакой компьютер не станет теперь отвлекать их от шампанского и поцелуев.
   Ты примитивный человек, Ретли. Ты не можешь писать романов, ты не умеешь правильно понять даже свою жизнь. Может, потому те девушки, которых ты убил, были одинаково глупы и безлики. Тебе просто не хватило ни сил, ни желания раскрасить их, вдохнуть жизнь. Даже богу хватило ума создать ярких персонажей, хотя ему-то не на кого было равняться. Он просто дал жизнь своим Адаму и Еве, чтобы в нужный момент сказать, что они умрут.
   А может, он наткнётся на них с Троном случайно? Да, они с Липой спрятались в кустах, только лишь для того, чтобы поиздеваться над ним. Знают, что он любит пробираться сквозь заросли, порой пропадать в них.
   Лиза долго будет ждать его возвращения. Где ты, мой мальчик? Трава ли была густой, злые строительные духи ли были к тебе беспощадны? Где ты?
   Где он? Туман застелил его мысли тонким рваным одеялом, сквозь дыры пробивалась высокая трава. "Здесь был сквер". Теперь его деревья будут сварены из железных труб, его райским садом станут спутанные провода. Вообще, зачем было создавать Донована Ретли?
   Может, каждый человек что-то значит? И любая проститутка, если на неё посмотреть под каким-то иным, ему неизвестным углом, окажется не так уж плоха? Но тогда выходит три человека погибли зря?
   Нет, он не собирался заканчивать свой роман так. Донован Ретли был сильнее его, он не мог просто взять и бездоказательно поверить в человеческое величие. Но ни сил, ни бумаги у Донована уже не осталось. Ведь он отдал всё Гришке.
   Туман быстро рассеялся. Его вроде бы и не было совсем, ведь день клонился к закату, а туманы прилипают к глазам по утрам. "Гришка" проводил его, когда Ретли спустился к реке. Самые глупые могли подумать, что Донован собирается нырнуть за телефонами, а кто-то уже заключал пари, сможет ли он что-то достать.
   Ретли не стал никуда прыгать. Остановился, когда вода поднялась до колен. Дальше была совсем уже пустота, белая с кровоточащим пятном в центре. Скорее окунуться в воду, промыть глаза, чтобы исчез кошмар этой и многих других жизней.
   Кто-то смеялся над ним. Не попадая, бросал камни. Обзывал дураком. Но уже не было пути обратно. Он увидел их на другом берегу реки. Липа рассказывала что-то Гришке, а он мотал лохматой башкой, из которой во все стороны, залетая даже в Палату Гром, сыпались бумажные голуби.
  
   Конец второй части
   2008 - 2013
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"