Аннотация: Роман разлом, попытка взгляда через поколение и промахи и ошибки нас и наших детей
Игорь Федоровский
ОХОТА НА ОС
Роман-миниатюра в 3D формате
Утро прорвалось сквозь теплую темноту холодное больное, какое-то случайное, будто бы его и не должно было быть тут. Что-то бледное прорывалось сквозь черноту и всё это так похоже было на наряд ос, что дальше лежать без сна стало противно. Вотобьёнок открыл глаза, угадав в последнем мгновении тишины звук будильника, и выдохнул из своих лёгких спёртый воздух снов.
Утро сбежало из комнаты, испугавшись звона будильника, но оставило дозорного тусклым жёлтым глазом подсматривать в окно.
Воробьёнок встрепенулся, отбросил одеяло, но тепла неоткуда было взять, и он сжался в комочек, прижав колени к телу и обхватив их руками. Так он лежал долго.
Потом поднялся: спрыгнул на голый пол, стал приседать и махать руками, прогоняя прочь своих невидимых птиц сна. Они укрылись в углах, запутавшись в паутине. А воробьёнок помчался умываться.
По-настоящему его звали Ильёй, может быть, даже фамилия когда-то у него была Воробьёв. Но он вымарал её чернилами, когда получил паспорт, и вписал новую революционную - "Калильный". Из-за такого священнодейства в паспорте навсегда осталось большое фиолетовое пятно, но воробьёнок не расстраивался. Милиции, которая могла прикопаться к этому пятну, он не боялся. К Илье и так придирались часто, он руководил отделением юков в городе. Просто в последнее время Калильный перестал обращать на милиционеров внимание. Пусть катятся куда подальше.
Наскоро поклевав разваренную кашу и глотнув холодного чая прямо из чайника, воробьёнок поспешил одеваться. Дорога предстояла длинная - через весь город - а автобусы ходили редко.
"Слишком долго сегодня я грелся", - ругал себя Калильный, не попадая в рукав кофты. Скорее, скорее!
Вниз с пятого этажа за несколько мгновений, потом через терёшкинский двор, норовя грохнуться на обледенелом асфальте и повернув направо, уже видеть дорогу, гулкую, чёрную, живую, тянущуюся в город. "Опять на Крокусе встанем, - подумал Илья, считая, что сегодня снова попадёт в пробку возле метромоста и опоздает. Его дорога была попросту клубком ниток, который пересекался с другими клубками из Поповки, из Комбината, из Иммельмана, из Орловки... Отовсюду в город в это утреннее время спешили машины, и Воробьёнок не понимал, куда они деваются потом, ведь город не резиновый и всех проглотить никак не сможет. "Вот он и устраивает пробки, чтобы впустить в себя лишь избранных, - поразмыслив, пришёл Илья к такому выводу и улыбнулся. Ему нравилось думать, - будем опять целый час двигаться как черепахи и - ни к чёрту".
Но сегодня на удивление обошлось. В районный комитет партии он явился к десяти, как и было нужно.
Серая трёхэтажная каменная громадина будто бы навалилась на переулок Правды и поглотила его. Здесь не было больше домов, лишь нелепо торчал, пытаясь оградить весь мир, забор авиамоторного завода, где теперь новый его владелец бизнесмен Юсупов собирает стиральные машины.
Воробьёнок хотел знать всё, что происходит в его городе. Не умея летать, он всё же двигался очень быстро: то ли бежал, то ли прыгал, то ли то, и другое вместе. В райком он всегда спешил, потому что там друзья. Его "юкушата", все члены партии, с которыми всегда интересно поговорить и самый главный, самый опытный из них Коротов. С ними точно не пропадёшь.
В особенности Илья хотел быть похожим на Павла Прядина. Молодой, энергичный, весёлый, этот член партии никогда не проходил мимо Калильного не поздоровавшись, даже если очень спешил. Он один знал по имени каждого "юкушонка". Да и в думе Прядин боролся с осами изо всех сил. Жаль только, что их, этих гадов, много...
-Погоди, - окликнул Илью вахтёр, когда тот, задумавшись, пробегал мимо, - вот у меня тут сидит какой-то... Пришёл, спрашивает, как мол записаться в юки. Объясни ему, это же твоё ведомство.
На диванчике у входа действительно сидел какой-то пацан. Невзрачный серый он, казалось бы, сливался с потрёпанным диваном, и Калильный, пробегая мимо, даже его не заметил.
-Пойдём, - кивнул головой Илья, указывая на свою каморку в углу, - там поговорим.
Было заперто. Никого из его "юкушат" ещё не было. А скоро они набегут, "оккупируют" старый компьютер в углу и станут играть в стрелялки, писать буржуям письма с угрожающим содержанием, короче заниматься чёрт знает чем. Илья не запрещал этих детских забав, но сам никогда в них не участвовал. В своих мыслях он казался себе куда старше своих пятнадцати лет, хотя незнакомые люди не дали бы ему и тринадцати. Илья думал в свободное время, что можно сделать хорошего для народа, равнодушно оглядывая орущую возле компьютера "малышню". Среди неё, правда, встречались парни постарше Калильного, но его это как-то не занимало.
-Подожди, - сказал Илья новенькому и стал рыться в карманах в поисках ключа. Вообще-то все ключи было принято держать на вахте, но Калильному удалось с помощью Муфты сделать себе второй такой же. Теперь он не боялся, что кто-нибудь из "юкушат" ненароком потеряет ключ, задержавшись в каморке.
Новенький пока не сказал ни слова. Он лишь кивал и глядел по сторонам, будто бы пытался глазами впитать в себя бедную обстановку райкома. "Уж не шпик ли он какой? - невольно подумалось Калильному, - Муха говорил, что у них в Январском райкоме завёлся такой. Всю информацию осам передавал"...
-Ничего, возьмём власть, будут у нас и дворцы, - сказал Илья незнакомому парню, чтобы тот не понял, что его подозревают. Новенький ничего не ответил, лишь снова кивнул и посмотрел на Калильного как-то уже свободнее, смелее. Глаза у него были хорошие тёплые коричневые, он будто бы пытался скрасить собой всё убожество райкома и не мог.
Дверь, наконец, открылась. Калильный по привычке нащупал кнопку выключателя и разогнал темноту, поселившуюся здесь вчерашним вечером. "Рейдерский захват", - подумал Илья и улыбнулся. Окошко здесь было маленьким и света почти не давало, потому как упиралось в глухую стену соседнего здания.
-Здесь и в самые солнечные дни темно как в погребе, - объяснил Илья, словно в первый раз оглядев свой рабочую комнату. Потом нырнул в своё любимое сломанное кресло, стараясь не потеряться в его взрослой солидности.
-Жаль, солнечных зайчиков не попускаешь, - выдавил из себя новенький. Под ярким светом он будто бы распрямился, стряхнул с себя своё вечное скукоженное состояние. Даже волосы его посветлели.
-Как тебя зовут? - спросил Илья, заметив, что парень всё ещё робеет.
-Аркадий, - ответил тот осторожно-осторожно, чтобы свет разом не дрогнул от его голоса и не погас.
-А чего имя какое-то, - Илья поморщился, - буржуйское что ли... Ну ладно! Если захочешь, придумаешь себе здесь новое имя. Можешь даже его в паспорт вписать, я это устрою.
Аркадий не обиделся. Он и потом редко обижался на людей, которых успевал полюбить. Илья понравился ему. Понравились его корявость и угловатость, именно те качества, которые сам Калильный пытался скрыть.
-Не надо ничего придумывать, - робко улыбнулся Аркадий, - я сын профессора Северцева. О котором недавно все газеты писали.
Илья редко когда читал газеты, некоторые из членов партии даже считали, что он неграмотен. Но Калильный просто не любил газет. В них говорилось в основном о делах прошедших, а он любил сам эти дела творить. Потому о профессоре Северцеве Илья не слышал.
-И что он сделал, твой папаша? Опять какую-нибудь муру накатал на сто листов и ждёт, когда ему орден дадут? Так у нас и среди буржуев находятся такие, которые под интиллигентов косят.
-Он с осами отказался сотрудничать, объяснил Аркадий и заметил, что Калильного передёрнуло от этих слов, - те хотели, чтоб он в их партийном списке вторым шёл. Профессора Северцева ведь многие учёные уважают, вот осы и ухватились за его известность. А папа этому осиному представителю сказал, что в их игры не будет играть, что они ломают, не научившись даже строить.
-Это он верно сказал, - теперь в глазах Калильного играла ярость, злые огоньки готовы были пулями вылететь из глаз, - осы - это такие твари, что лучше и не лезть - потом весь изжаленный ходить будешь. Но пока у них власть, нам надо с ними бороться, а на мелкие их укусы плевать.
-Вот я и пришёл сюда, - упрямо продолжил Аркадий, - я хочу с вами бороться против них.
-А почему не пошёл к осам? - бросил Калильный, - Они любят всяких там профессорских сынков, головы им дурят. А у нас люди простые, тебе среди них неуютно будет.
Илья говорил как взрослый солидно с лёгкой иронией. Казалось, он украл этот голос и попросту присвоил его себе, так не вязался он с коротенькой мальчишечьей фигурой в кресле.
-Вот и хорошо, - опять не обиделся Аркадий, - я как раз люблю, когда простые, мне баронов не нужно.
Вдруг лёгким холодком повеяло от двери, видно она приоткрылась. Илью опять передёрнуло, но на этот раз он сдержал себя. Вошёл Малилин - сын одного из депутатов. Аккуратный, всегда при галстуке, в новёхоньком костюмчике он казался совершенно лишним в этом пыльном растрёпанном рае юков. Малилин редко заходил сюда. Он числился помощником своего отца и имел собственный кабинет на втором этаже. Там тоже был компьютер, поновее, чем в этой каморке, но никто из "юкушат" никогда не просился за него. Знали отлично - не пустит. Несмотря на то, что у Малилина был компьютер дома в собственной комнате на Арцаловке. Район был не чета Комбинату, а уж тем более Орловке - селились там богачи. Малилины жили в Шестиконюшенном - переулке, где квартиры стоили бешеных денег.
Малилин не состоял в юках, хотя делил вместе с ними их славу. Когда юки вышли на первый пикет в Голубинове и стояли дружной стеной на тридцатиградусном морозе, Малилин тоже был там, но сидел в отцовской машине и ничего не кричал, лишь однажды попросил водителя увеличить подогрев.
Илье не нравился Малилин, несмотря на то, что он был сыном одного из партийных лидеров. Не нравилось его высокомерие, тот никогда не здоровался с "юкушатами", словно бы их и не было вообще в природе. Наверное, была б его воля, он не общался бы и с Ильёй. И вот сейчас Калильный словно бы в первый раз с лёгкой неприязнью оглядывал высокую фигуру в длиннополом пиджаке. А Малилин смотрел со своей шестиконюшенной высоты на каморку Ильи, заваленную бумагами, книгами и ещё чёрт знает чем, и ему невольно хотелось отряхнуть длинные полы своего пиджака. Кто знает, какую заразу можно здесь подцепить?
-В шесть пикет, - безразличным тоном произнёс он, - опять же в Голубинове. Понял? Сообщи своим... чтоб были там без опозданий, а то сейчас я никого что-то не вижу.
Аркадия Малилин словно и не замечал. Поручение отца было выполнено, но хотелось ещё поиздеваться над Калильным. Малилин напоследок процедил с ехидной усмешкой.
-Папа велел передать, что тот, кто не придёт, будет исключён из юков. Уж больно вас много жирует на партийных харчах, а толку мало.
-Придут все, - сказал Илья, но Малилин уже ушёл. Так же незаметно, как и появился. Калильный встрепенулся, хотел подняться наверх, узнать подробности проведения пикета, но тут дружной оравой в каморку влетели его "юкушата". Муха оказался ловчее других и первым занял место за компьютером, но Верзила Лом принялся его спихивать. "Лом кого хочешь спихнёт", - невольно улыбнулся Илья. Но сегодня он не дал никому вольной жизни. Произнёс "Внимание", а это был тайный сигнал, каждый "юкушонок" понимал, что должно произойти что-то важное. Все замерли, и лишь Аркадий зашевелился и кашлянул на стуле в углу.
-Сегодня в Голубинове опять будем протестовать, - сообщил Калильный. - Надо отстоять площадь, где были расстреляны наши деды и рощу. Вот с нами пойдёт Аркадий, он сегодня вступил в юки.
-А он не засланный казачок? - с недоверием произнёс Муха, тонкий живой с большими чёрными глазами на почти плоском лице. Он несколько раз бросил взгляд на съёжившегося на стуле Аркадия и прибавил, - Уж больно рожа подозрительная. Родительский сынок, факт.
Аркадий напрягся. Нет, его не примут и прогонят отсюда. Говорил же тот длиннополый, что юков и так слишком много. Лучше уйти сразу.
-Я за него ручаюсь, - вдруг сказал Илья и посмотрел на Аркадия, который прочитал в его взгляде одно: "Не бойся, не съедим".
"А я и не боюсь", - ответил Аркадий, и в его коричневых глазах промелькнул огонёк радости.
Это были первые слова, которые они сказали друг другу без слов.
С каждым рассветом боль отступала. Каким-то особым чувством он угадывал, когда придёт первый луч солнца и выдернет его из бездны сна. Там было прошлое. Оно надвигалось своей неумолимой очевидностью, и он заново переживал все кошмары своей жизни. Однажды он увидел во сне Тамару, но это было уже давно. В последнее время его манили за собой сумрачные коридоры прошлого и проводили давно забытыми дорогами, встречая с давно забытыми людьми.
Он давно уже отправил Тамару ночевать в большую комнату, не хотел пугать её своими ночными криками. Иногда его во сне били мильтоны, иногда доставали осы чёрными ботинками, выглядывающими из-под жёлтых брюк. Сны не стирались из памяти на следующее утро, они лишь неохотно прятались от солнца и копили силы для следующей ночи.
Он проснулся. Жёлтое солнце слепило, пробившись сквозь чёрные шторы, и он подумал, что их надо сменить. Жаль, конечно, что он не может изменить цвет солнца, но уж шторы он всегда сможет найти новые. Например, пойдёт после завтрака в "Планету" и выберет.
-Дорогой, - позвала его из большой комнаты жена, - ты проснулся?
"Дорогой, - усмехнулся он, попытался приподняться на локтях, но передумал и снова рухнул в подушку, - почти без зубов, с мокрой лысиной и двумя предынфарктными состояниями за последний год. Уж скорее дешёвый - это мне больше подходит".
Он всё же медленно поднялся, сосчитав сколько раз хрустнули кости. Вышло десять или около того. "Ну, терпимо", - подумал он и выдавил на своём лице что-то похожее на улыбку.
-Дорогой! - снова позвала жена, теперь её голос был куда решительнее, видно слышала, как он хрустел. - Давай, умывайся и будем кушать!
Когда-то ему не нравилось, что она обращается с ним как с ребёнком, а потом он привык. Их дети уехали в Москву, Павлик живёт даже возле станции метро. Может, всё бы было хорошо, если б не просьбы прислать денег: "Ещё пару тысяч, чтобы продержаться, а потом мы вернём, всё вернём. Всего лишь пару-тройку тысяч, только на время". На его электронную почту Павлик и Ромка отправляли удивительно похожие письма, может, даже и сдували их друг у друга, как бывало в школе. Отличались лишь номера электронных кошельков. Он не сердился и деньги переводил. Кто знает, может, в Москве не снятся кошмары.
А Тамара, как и прежде, не может без детей. Вот он и стал её ребёнком. Всё равно кем быть.
Он надел "приличную" домашнюю футболку и мятые спортивные штаны, но которые жена давно косилась, но ему всегда удавалось их уберечь. "Да никто сейчас не ходит в таком даже дома!" - возмущалась Тамара. Он соглашался, кивал, но отказаться не мог. Видно всё-таки остались у него любимые вещи.
Он умылся, прополоскал рот и сел за стол. Никакого завтрака ещё не было: его жена не ожидала, что он так быстро соберётся.
-А побриться? - на всякий случай напомнила она.
-Не отросла ещё, - потрогал он колючий подбородок. Почему-то в юности ему наоборот нравилось бриться, хотя многие из его окружения ходили с заросшими подбородками, а то и вовсе с бородами. А сейчас вот лень.
Воспоминание о юности больно отозвалось в сердце, словно дал о себе знать особо бойкий сон. "Нет, не помнить. Когда не помнишь, тогда хорошо. Тогда вполне пристойная жизнь как у всех".
-Что ты там шепчешь? - удивилась Тамара, не желая готовить завтрак, - Вообще, тебе надо показаться врачу с твоими кошмарами и головными болями. Меня Клавка напугала, что это может быть опухоль.
"Да, это опухоль, - грустно улыбнулся он, - громадная опухоль прошлого". Но как объяснить это жене он не знал, просто поддакнул ей, согласился показаться врачу и пошёл на кухню. Нужно было готовить себе и Тамаре завтрак.
Прядин увидел на своём рабочем столе два конверта с уже хорошо знакомыми ему печатями и штемпелями.
-Очередная тысяча предложений переметнуться, - рассмеялся он, - как ты их ещё не научилась распознавать - уму непостижимо. Всё прочь.
Жена недовольно глядела на него. Крашеная блондинка с пухлым ещё не потерявшим своей красоты лицом и печальными зелёными глазами, которые когда-то его и покорили.
-Они в прошлый раз обещали сто тысяч за то, что ты снимешь свою кандидатуру, - негромко проговорила она, - сейчас наверняка предлагают больше.
Прядин расхохотался.
-Да уж действительно сто тысяч - бешеные деньги! Да их какой-нибудь Ройзман может швырнуть водиле за то, что вёз не укачивая. И ты думаешь, что счастье народа стоит этих денег?
-Не знаю я ничего о народе, Паша, - попыталась возразить ему жена, прекрасно зная, что у неё это не получится. - Я знаю лишь, что Малилин и Пересветов такие же депутаты как ты, однако имеют загородные виллы и автомобили.
-Вот бы тебя на митинг! - улыбнулся Прядин, прогоняя неожиданно пришедшие к нему грустные мысли, - Всех бы разнесла, никто бы не устоял! Сколько раз говорил тебе, выступи!
Жена ничего не сказала, просто повернулась и вышла из рабочей комнаты Прядина. Тот сделал вид, что даже не заметил её уход, быстро смял конверты с предложениями переметнуться и отправил их в мусорное ведро. Там же место всем осам! Он будет баллотироваться в думу в этом году, чего бы они ещё не придумали. Потому что за эти четыре года он сделал ничтожно мало. Его смелые почти революционные идеи осы проваливали, так как их было в думе большинство. Удалось отстоять Чуковку - детский кинотеатр, в котором Ройзман и его осиная компания уже планировали сделать ночной клуб. Была отремонтирована дорога в Озерки, а то в непогоду туда было просто не проехать. И ещё он всегда выступал против строительства торгово-развлекательного центра в Голубинове на месте расстрела борцов за Советскую власть. Но это был не его избирательный округ, и в думе Павлу пытались всё время это сказать. Но он всегда уворачивался от холодных реплик ос, тут же парировал их, говорил, что герои всегда герои, независимо от того, прошло их время или нет, и совершенно неважно чей это округ его или ос полосатых. Ему отключали микрофон и давали слово Малилину, которого когда-то избрали жители Голубинова. Но тот говорил невнятно и неубедительно. В итоге проект о застройке Голубиной рощи отправляли на доработку, но Прядин понимал, что бесконечно это продолжаться не может, что осы всё равно рано или поздно добьются своего.
Он начал действовать. Провёл с помощью Ильи и юков опрос общественного мнения, начал собирать документы о том, что земля является исторической собственностью, но осы пронюхали, чего он хочет, и стали пакостить. Теперь Прядину не выдавали ни одной справки, отговариваясь, что это, мол, не его район. Ходил с Калилиным - всё равно отказали. А между тем "какой-то хулиган" уже срубил восемь деревьев в роще. Всё списали на пьяных, но Павел знал, что это не так. Юки, невзирая на мороз, устраивали пикеты, часто к ним присоединялся и Прядин. Вот и сегодня, узнав про пикет, он решил пойти. Наплевать, что можно попасть в "дружеские" лапы ментов. Однажды "совершенно случайно" его задержали на одном из пикетов и не хотели отпускать. Пришлось звонить руководителю партии Коротову, тот приехал вместе с юристом, злой, негодующий. Они вытащили Павла, оба жали ему руку, говорили ободряющие слова, но вид у них при этом был такой, словно они хотели ему сказать: "Нет уж братец, своё говно смывай сам. Сегодня, так уж и быть, мы тебе помогли, но в следующий раз не зови никого, не пачкай славное имя партии, выпутывайся сам". И Прядин действительно больше никого на помощь не звал. На провокации не обращал внимания, в потасовки не вступал, но всё равно на всех митингах был не со своими товарищами по партии, а в толпе народа.
Жена что-то ворчала у плиты, но Прядин знал, что она любит его. И перед пикетом обязательно выгладит ему рубашку, чтобы он не ходил в чём попало.
-Пойду на рынок, - сообщил он жене за завтраком, - Бороку сегодня я не нужен, он вчера сказал.
-Потерпи немножко, скоро пойдёшь на пенсию, - улыбнулась Тамара, и он вспомнил, что она говорила так и три, и пять лет назад. - И тогда покажешь всем, и этому противному Бороку, и остальным!
Да, он покажет. Скрюченные артритом пальцы и беззубый рот. В поликлинике все обрадуются, когда его проводят на пенсию. Сейчас в почёте врачи, умеющие поставить диагноз по фотографии пациента "В контакте" и излечивающие депрессию по скайпу, а никак не он.
-Ах, чуть не забыла, - проворковала жена, как только он поднялся из-за стола. Вчера нам звонил какой-то пьяный. Просил тебе передать, что умер Алексей Мухин. Конечно, ошибся, спьяну так легко перепутать номер. Ты ведь никакого Алексея Мухина не знаешь?
-Нет, конечно, - напряг память он, вспоминая забытых родичей. - Может, он так глупо пошутил по пьяни.
-Нет, ты посмотри, - возмутилась Тамара, - так глупо шутить над приличными людьми.
Но он её уже не слушал. Люди умирали каждый день, и он ничего не мог с этим поделать. Лучше поскорее забыть и идти на рынок. А то кошмары снова начнут мучить, а проснуться будет уже нельзя.
Он медленно оделся, пытаясь не пробудить боль в теле. Не обращая внимания на бормотание жены, он взял старую хозяйственную сумку, с которой, наверное, ходила за покупками его мать, и вышел.
Они жили на пятом, и он постоянно спускался по лестнице пешком. Сегодня постоял на площадке, решил, что не может, и уверенно нажал кнопку лифта. Так надёжнее.
Дом был внеплановым, потому и неуклюже топорщился на перекрёстке, напоминал дудку, вонзающуюся в небо и готовую застонать. Здесь сходились Весёлая и Светлая улицы, когда-то они назывались по-другому, но как он не помнил. Двора и детской площадки у дома не было. Мало того, выходя оттуда, нужно было оглядеться по сторонам, так как дверь подъезда выводила прямо на дорогу, и тебя мог по неосторожности сбить какой-нибудь пьяный посетитель "Стриптиз-центра". Это уродливое, неправильной формы здание прочно встало здесь давным-давно, но места на него оказалось чересчур много, вот власти и "заботясь о нуждах населения" поспешили возвести рядом шестнадцатиэтажку. Никто в последнюю минуту не подумал о том, что места может не хватить.
А его не хватало. Дети играли прямо у входа в "Стриптиз-центр", им принадлежали все дорогие машины у входа. Устраивался автомобильный рынок: чумазые нищие ребятишки пытались сбыть машины подороже и обмишурить друг друга. Когда он проходил мимо, ребята поздоровались с ним. Он вздрогнул, потом опомнился, погрозил им пальцем. "Шли бы вы в какой-нибудь двор играть, а то сейчас выйдет из клуба охранник и вас прогонит".
Когда до остановки осталось всего ничего, что-то вдруг остановило его, ударило в голову, будто бы вбило в асфальтную землю. "Здесь, - невольно подумал он, - я стоял здесь".
Он хотел двинуться дальше, но не мог, отчётливо увидев вдруг кровавое уходящее солнце, хотя день только-только назревал. Холодный ветер играл солнцем как мячом, лишая его лучи тепла, веселился, по-детски хохоча, гулял по его непокрытой голове, пытаясь её сорвать с плеч. Нельзя было шевельнуться - подумают, что он хочет сбежать. Он отчётливо видел берёзку вдали и кочковатое поле, твёрдое, как камень. Казалось, в него не вобьёшь ни одну сваю.
Но потом его толкнули, и он чуть не упал. Какие-то парни спешили на остановку. Он понял, что мешает всем двигаться своими растянувшимися воспоминаниями и тоже медленно поспешил туда, почти не отрывая ног от земли.
Последним из Илюшкиных "юкушат" появился Муфта, растрёпанный, чёрный, казалось, он не умывался лет сто.
-Глядите! - озорно прокричал он, - что у меня есть!
Аркадий посмотрел и увидел колбасу, самую обыкновенную, может, даже и "краковскую". За три часа в каморке "юкушат" он проголодался, но в весёлый ворох ребят не думал прыгать, осторожничал. Кто знает, вдруг с ним не захотят делиться, ведь это их колбаса.
Юки хором стали освобождать верстак в углу. Всё они делали вместе. Вместе хотели играть в компьютер, вместе радовались, вместе грустили, вместе готовились к чему-то серьёзному. Аркадий и сам не помнил, как он вмешался в их весёлую компанию. Просто ему хотелось быть вместе с ними.
Не обрадовался колбасе только один человек в каморке - Илья. Он хмурился, пытался вытащить из толпы Муфту, но того уже затолкали. Каждому хотелось получить лишний кусок.
-Эй, Муфта! - наконец не выдержал Калильный, - подойди сюда!
-Сейчас! - радостный Муфта вынырнул из толпы, - Сейчас Лом всё организует, и будем жрать. Жизнь говно, но колбаса хорошая.
Он уже жевал чего-то, видно успел под шумок лишний кусок себе оттяпать.
-Откуда это? - жёстко проговорил Илья, хотя ему было понятно, откуда, - Опять на "Хитром" свистнул?
-А что лучше голодным сидеть? - не смутился Муфта, а только пригладил свои вихры, чтоб они не торчали как у дикобраза. - Я ведь на всех наших пацанов принёс. Вот возьми.
Он протянул кусок колбасы Илье.
-Зря это, - недовольно пробормотал Калильный, - мы же не преступники, мы светлое дело делаем. А ладно, чёрт с тобой! Вкусно ведь!
И все согласились что вкусно. Правда Муха пытался под общий рёв схватить и схавать третий кусок, но этот манёвр пресекли. Лом легонько отпихнул хитреца от верстака и заслонил своей медвежьей фигурой оставшиеся куски.
-Нужен коммунизм, тогда всё будет бесплатно, - нахмурился Муха и отошёл в сторону, поняв, что колбасы ему больше не видать. - А то до чего дошли - рыночная экономика! Так она выгодна только буржуям, которые денег нахапали и могут свободно по рынкам шататься.
Аркадий уже успел познакомиться с Мухой. Тот перестал считать его "засланным казачком" и сказал, что обязательно примет его в свою компанию. Муха, как и Калильный, немного кумекал в политике и спешил делиться со всеми своими новыми политическими озарениями.
В каморку заходили и взрослые партийцы, но редко. Показался руководитель партии Коротов - Аркадий видел его лицо на оппозиционных листовках - и ещё раз предупредил о пикете. Раза два заходил вахтёр, рассказывал анекдоты. А перед самым пикетом заглянул незнакомый молодой парень, светлый с добрыми голубыми глазами, и сказал, что организовал грузовик для всех "юкушат".
-А то Голубиново далеко, а вы, наверное, ещё не обедали, - он улыбнулся и подмигнул Аркадию, - по себе знаю, трудно протестовать усталым и голодным. Весь запал пропадает.
-Спасибо, Прядин, - отозвался Илья, как показалось Аркадию несколько грубовато, - но мы люди привычные.
Почему-то он пропустил автобус до рынка. На остановке было шумно - опять агитировали голосовать за какого-то подонка. Надоели, прекратите шуметь. И тогда он в день выборов пойдёт и проголосует за того, кого нужно. Имя за два месяца агитации ещё успеете вдолбить.
Вырвалось из памяти "Орловка, улица Красных орлят четырнадцать". Возможно там. Он отмахивался от этой мысли, понимал, что Кочкарёв звонил спьяну, и что могло пройти уже много времени. Но всё же дождался автобуса в Орловку, кое-как вскарабкался в него и занял там скромный уголок у окна. Он ехал туда, где не был лет сто. Орловка - это жуткая окраина, где и раньше было опасно появляться вечерами. Вот и сейчас он слышал, кого-то убили в этом районе. Частные дома там были слеплены из чего попало, потому продавались задёшево. Когда-то Ройзман купил там целый квартал домов почти даром, а потом стал сдавать комнаты всем подряд. Район, который планировали создать к очередному юбилею революции всё-таки вышел и на карте города отмечался большим бурым пятном с едва заметными прожилками дорог. Лишь номера домов там не были указаны и то потому, что любой брошенный дом жильцы смело могли в любой момент растащить на дрова. Район стал хорошим убежищем для мигрантов, нищих и преступников. Там и жил давно забытый Лёшка Мухин. Кажется, у него на доме был почти стёршийся номер.
Он не хотел ничего вспоминать - эти обрывки мыслей ворвались случайным сквозняком в его опечатанную голову. Он старался не задремать, чтоб не вернулись его кошмары и чтоб кто-нибудь не утянул у него кошелёк.
Илья расставил свою гвардию по всему полю, выделил каждому участок, словно хотел защитить рощу вдали заслоном из людей. Глаза у него горели.
-Начинается новая охота на ос! - кричал он, подобрав где-то половинку кирпича. - Мы им зададим сегодня жару!
Он успевал подбодрить всех "юкушат" и ещё сбегал к Прядину на другой конец рощи. Там люди только подтягивались. "Эх, был бы Ванька здесь, сразу всех бы по цепочке собрал", - невольно подумал Илья, и сердце его куда-то упало. Переполнилось внезапной болью и скакнуло вниз. Будто бы под ним оказалась глубокая яма метров на сто. Но рядом стояли Прядин, Коротов, другие члены партии. Калильный не хотел в их глазах выглядеть растерявшимся пацаном, который поддался случайной слабости. Потому он обругал себя последними словами и поспешил к "юкушатам". Пока через рощу бежал - прошло.
Его юки тоже вооружились кто камнями, кто палками. Один Аркадий не покинул того места, где ему велел стоять Илья, потому Калильный подошёл к нему и предупредил, что возможно будет стычка с осами.
-Возьми палку или ещё что-нибудь. Это такие ублюдки, которые не смотрят кто перед ними, какая-нибудь бродяжка или профессорский сынок. Так тебя разукрасят, что сам себя в зеркале бояться будешь.
Аркадий ничего не ответил. Он думал о чём-то своём. Из-под колёс автомобилей, с озера - отовсюду вырывался сухой колючий ветер.
-А вот интересно, - наконец заговорил Аркадий, - те красноармейцы, которых здесь расстреляли... о чём они думали перед смертью, кого вспоминали, что напоследок шептали друг другу... Быть может, и среди них был такой же как ты, который всех поддерживал, никому не давал упасть духом...
-Какое тебе до них дело? - Илья понял, что не надо далеко уходить от новичка, а то он и драться, наверное, не умеет. Лопочет непонятное что-то. Придёт пора биться, а он так и будет стоять, рот разинув, и думать невесть о чём. Осы таких не жалеют.
-Я ведь стою здесь, а значит, есть дело, - сказал Аркадий, выбираясь из своего транса, - это осам и всей власти нашей наплевать на них.
-Да это всё зажравшиеся морды, - сверкнул глазами Калильный, и Аркадий понял, как тот ненавидит ос. - Они ведь молодёжь за деньги нанимают, чтоб те в осиный цвет красились и против нас шли.
Показались грузовики. Они двигались осторожно и неуверенно, будто под ними было болото. Видно водители были предупреждены о возможном пикете.
-Столбы и доски для заборов, - пробурчал кто-то позади Ильи, - Мы это уже проходили.
-Крепче цепь! - скомандовал Калильный.
Они взялись за руки и стали наступать. Первый из грузовиков остановился, и шофёр велел всем убираться.
-А то вас в колонию за произвол, - он спрыгнул на землю, рыжий оскалившийся какой-то хищный. - Я законы знаю. Где организатор этого посмешища?
Однако водитель не смеялся, а злился. И когда Калильный подошёл к нему, грязно выругался, словно вокруг и не было детей.
-Я здесь главный, - сообщил Илья, словно защищая всех собой. В глазах его плясали злые чёртики, - а то, что вам нужно, я знаю и без объяснений. Можете силы зря не тратить и уезжать.
Юки были готовы к тому, что водитель может просто отшвырнуть Илью в сторону. Аркадий заметил, что Муха, не расставаясь с обломком трубы, что-то прошептал Муфте и Лому. Даже небо раскалилось до кроваво-синего, и в раннем зимнем закате билось как в паутине солнце. Аркадий думал, что водитель не наступает, потому что ждёт появления ос. По телу пробежала противная дрожь. Дрался Аркадий редко. Отец не одобрял дворовых мальчишеских сражений, считая, что дело всегда можно решить словами.
"Вот и попробуй сейчас что-нибудь сказать, - подумал с горечью Северцев. - Ещё подумают, что ты здесь главный и ещё сильней накостыляют".
Всё кончилось быстро. Солнце почерневшей монетой кануло за горизонт, вырвавшись из паутины. Водитель снова выругался и поспешил в кабину. Но Илья оставался на своём месте до тех пор, пока грузовики не уехали. Он видел тупую бессильную злобу на лице водителя, слышал, что он продолжает материться в кабине. "До чего они довели его, - с горечью подумал Калильный, - ведь был наверняка хороший работяга".
"Юкушата" встретили Илью как героя, радовались и кричали ура. Один Аркадий глядел понуро, видно стыдно ему было за недавнюю трусость. Потому Илья сперва подошёл к нему и объяснил, что ос сегодня уже не стоит бояться.
-Они как обычно поступают, - сообщил он, заметив во взгляде Северцева сомнение, - либо своих парней с резиновыми дубинками на нас пускают, либо вот этих водил на грузовиках. На что-то большее у них просто ума не хватает.
-Значит, мы отстояли лес? - с нескрываемой радостью в голосе произнёс Аркадий, - не дали этим водилам сгрузить доски!
-Если бы всё было так просто, - почесал свой затылок Калильный, - видишь ли, однажды они уже привезли сюда доски, но мы их сожгли. Вон Лом бензин у отца надыбал. Но осы хитрющие, гады! Просто так не берутся. Держу пари, этот сегодняшний автопробег - просто показуха. У того водилы, с которым я препирался, в кузове были лишь одни гнилые брёвна. Осы теперь уже знают, что и нас так просто не взять, что мы не жалим, а жжёмся.
От дороги до его дома было двести двадцать четыре шага. Они проверили это как-то вместе, когда разрабатывали "План отступления". И ещё в автобусе он решил проверить, насколько стал короче его шаг. Он не был в этом районе лет сто, потому что здесь не работали дешёвые рынки и не текли молочные реки. Ехать сюда было незачем. Немногие сохранившиеся знакомые, разумеется, жили в других более благополучных частях города и об Орловке слышали только из телевизора.
Он шагал по распадающейся на части дороге в Орловку, куда в непогоду было просто не проехать, и считал шаги. Сейчас будет здание интерната. Помнится, Лёшка часто шутил, что сбежал оттуда...
Но все шутки кончились. Надо успеть на похороны. Наверняка Лёшка лежит сейчас в своей неприбранной конуре какой-то до неприличия чистый, одеревеневший, совершенно равнодушный к шумихе, происходящей вокруг его персоны.
Дорогу так никто и не асфальтировал с тех пор. Она рвалась у него из-под ног, тяжёлая, избитая временем. На обочинах бесполезно лежали мешки с мусором, у некоторых сквозь разорванные бока бесстыдно глядели разноцветные внутренности. Дом-интернат, встретившийся ему по дороге, ещё больше развалился: страшной серой громадой он вытеснял из мира детство. За серой загородкой не слышно было детского шума, окна на первом этаже оказались заколочеными. Даже воздух здесь был застаревшим и пыльным, тяжёлый на подъём, он не давался ветрам и бурям только путался под ногами.
"Вот и я стал таким", - подумал он, продолжая шептать себе под нос числа. Он был уверен, что ещё не сбился. Сейчас старый корпус интерната нехотя отодвинется, а за ним покажутся дома. Сначала они будут выглядывать осторожно испуганно, боясь, чтобы их не придавила ненароком разрушающаяся громадина, но потом посмотрят на мир нахально с вызовом, с лёгкой ленцой разворошив небо дымом от печных труб.
Но он не увидел никаких домишек. Сразу же за интернатом начался новый квартал пятиэтажек. Они скрывали всю свою непотребную красоту за старой шкурой каменного корпуса интерната. И когда двести двадцать четыре шага кончились, он запнулся о неприметный выступ песочницы и едва не расшибся. Потом присел на него, огляделся. Да, здесь было Лёшкино крыльцо. Они ещё, бывало, спорили, кто быстрей до него добежит от остановки. А теперь Алексея нет и нет мира, в котором он жил. Чужие дети играют здесь, и эта песочница - их космический корабль или средневековая крепость. Да только вряд ли они часто приходят сюда. Теперь все сидят в интернете и возводят не песочные замки, а финансовые пирамиды.
Прядин видел, что грузовики, недовольно фырча, проезжают мимо. Малилин стоял рядом, жирный, лоснящийся. Он уже праздновал новую победу, ожидал, что Коротов его похвалит, улыбался.
"Больно много ты сделал для своего округа", - подумал Павел. Красные флаги в сгущающейся темноте совсем почернели.
-Можно сворачиваться, - махнул рукой Малилин, - а то в прошлый раз затянули, и милиция к нам прицепилась.
А Прядин почему-то вспомнил, что говорил Малилин перед прошлыми выборами.
Он обещал, что отменит квартирную плату, демонстративно рвал какие-то бумажки, квиточки и чеки. Говорил, что нужно немного времени, и все заживут по-новому. Но прошло четыре года, а ничего не изменилось, лишь квартирная плата выросла, а квитанций стало ещё больше.
Перед пикетом к Павлу подошёл Коротов и сообщил, что Михеев отказался участвовать в выборах. Сослался на трагедию в семье.
-Седьмой округ, там все коптилки осы хотят прибрать к рукам, - проговорил Прядин после долгого молчания. - Их человек в думе поможет им всё распродать, и лишний повод для риска не нужен.
-Вы полагаете, Михеева подкупили? - дыхнул прямо в лицо Павлу Коротов. Произнёс он это так тихо, что сам Прядин его едва расслышал. Но ничего не ответил. Коротов прекрасно знает, что подкупили, что случай это не первый, и скрывать это от остальных не стоит. Все и так знают, и даже пытаются угадать, за сколько Михеев продался, сколько потеряли осы и сколько они предложат в следующий раз кому-то. Никто не думает о главном, о том, что Комбинат теперь пойдёт с молотка.
А года четыре назад появился на Комбинате Ванька Домрачев, и ему бы нужно было идти в думу по седьмому округу. Люди там знали его, некоторые до сих пор верили, что он придёт к ним в гости. Ванька был только помощником депутата, но работал куда больше Михеева. Не было ни одной убогой лачуги на Комбинате, где бы он не побывал. Именно Ванька придумал цепочку, по которой можно было быстро собрать всех членов партии в одном месте. У юков, кажется, она до сих пор действует. Павел вздохнул и отвернулся от Коротова, который ещё что-то старался сообщить ему "по секрету". Ваньки больше не будет. Бедняки Комбината не услышат его рокочущий бас в своих развалюхах, но будут беречь для него банку варенья где-нибудь в чуланчике. Ванька, Ванька... А без него наша цепочка рассыпалась на множество крохотных звеньев, некоторые из которых уже потерялись в этой жизни, не найдя опоры. Вот и Михеев один из них. Прядин пытался представить, что толкнуло Стаса на такой поступок. Вроде бы неплохой человек, добрый грузный, весёлый. Бывало, поднимет пару "юкушат" и тащит их на своих плечах на третий этаж и обратно. Наверное, физкультминутка у него такая в режиме дня стояла. Не будет ли он теперь о ней скучать? Павел искал причины этого необъяснимого предательства и тогда, когда проезжали мимо грузовики и Малилин начал дёргать его за рукав.
-Вы остаётесь? - продолжал бубнить он, - смотрите, будут неприятности...
-Пойдёмте, - сказал Павел и стал сворачивать флаги.
Иванов жил в панельной многоэтажке, и хоть сам Фомка говорил, что это самая старая девятиэтажка в городе, казалось невероятным, что её можно снести. Он приехал в Иммельман, когда солнце готово было уже скатиться с неба, норовя упасть в трубу одного из заводов, чтобы оттуда, хотя бы на несколько часов повалил дым.
Дом казался горбушкой хлеба, чёрная разбухшая, она уродливо сохла среди новёхоньких пятиэтажек, ярких, чистеньких, похожих на только что выпеченные булочки. Он ничего не ел с самого утра, потому и в голову ему лезло что-то несуразное. Он помнил, что на месте новостроек раньше томились частные домишки, но ни одного припомнить не мог. Все эти бесцветные развалившиеся инвалиды потеряли лица давным-давно, как и серые молчаливые жители Иммельмана, послушно отдающие на всех выборах свои голоса осам.
Рядом был аэропорт, когда-то они с Фомкой любили глядеть с балкона в бинокль на лётное поле. Самолёты нехотя отрывались от земли, лениво перебирали лапами-колёсами в воздухе, мельчали, тщетно пытаясь обогнать время. "Сейчас, наверное, всё заросло там", - подумал он, вспомнив, что аэропорт перенесли за город. А осы никак не могут поделить эту землю вот и торчит она тут бесхозная с провалившейся оградой ждёт своего осиного хозяина.
Мысль об осах не вызвала в его душе прежний протест, он просто отмахнулся от неё, как от надоедливого насекомого и подошёл к дому. Двор был загорожен, но он дождался какого-то жильца и вошёл вместе с ним.
За загородкой было спокойнее. Детская площадка оказалась целой, новёхонькие стены игрушечного дома ещё не посетила тонкая паутинка времени. Крыша играла всеми цветами радуги, а крохотный петушок на трубе будто бы чуял пробуждение солнца и уже думал заголосить.
В доме никто не жил. Не было видно хозяев-детей, зовущих друг друга в гости, лишь какая-то бездомная собака облюбовала себе уголок и справляла там свои дела. "Собакам закон не писан, - подумал он, улыбнувшись, - им всё равно есть частная собственность или нет. Двор огорожен, так они обязательно найдут какую-нибудь щелочку и проползут".
Где-то во дворе пряталась видеокамера. Он учуял её, когда стукнул три раза в бывшее Фомкино окно. Ну, Иванов, выходи! Показался тяжёлый охранник с мутным безразличным взглядом и попросил его убраться. Но он не уходил ведь сейчас откроется окно, оттуда вывалится лохматый Фомка и скажет, чтоб не мешали дрыхнуть. Придётся пообещать засунуть ему удочку в одно место.
Его ещё раз попросили уйти, уже настойчивее. Глаза охранника были пусты, в них не было злости. Казалось, губы повторяют одну и ту же фразу просто потому, что сказать больше нечего. Нажми кукле на живот, она скажет "мама". И так всё "мама" и "мама", пока пузо не лопнет.
А хочется "я тебя люблю".
Он не мог понять, почему оказался чужим. Вроде заходят во двор и идут к подъездам такие же люди не дельцы, не буржуи какие-нибудь. Вот показалась мадам с девчушкой. Ничего особенного, никакого западного лоска. Но девчушка смотрела на него как на доисторического мамонта. Потом что-то зашептала на ухо мамушке и та тоже посмотрела на него с пренебрежением. Видно все те, кто не слушается охранника чужие, а к чужим и отношение соответствующее. А ведь он, по выражению Тамары, "прилично одет": старое пальто ещё не тронула моль, и вообще это не какое-нибудь тряпьё, в каком ходят бездомные. Ну и что - не побрился сегодня? Зато его глаза что-то выражают, он ещё не стал покорным лупоглазиком, покорно внимающим каждому слову ос как большинство. И тут он вспомнил, что люди сейчас не любят смотреть в глаза. Может, боятся увидеть в них то, чего уже не углядеть в своих?
Внезапно ему захотелось упереться. Не слушать никого, остаться здесь, назло всем. Разве сорок лет назад он бы смирился просто так? Да из него тройка милиционеров в отделении даже фамилию не могла выжать, что уж говорить об остальном? И будто бы из прошлого на него обрушился удар дубинки, и от боли небритое лицо его вытянулось, а рот сжался в какую-то пещерную складку. "Дубинки у них стали тяжелей" - подумал он, посмотрел ещё раз на девочку и побрёл к выходу. "Взгляд... Совсем не как у Олечки Чадовой".
Охранник так ничего и не понял. Ему показалось, что старика хватил сердечный приступ. Сначала он хотел ему помочь, нерешительно дёрнулся с места, но заметив, что тот вроде очухался, махнул рукой и отправился в свой закуток.
Он уже и не помнил, как выглядят резиновые дубинки.
"А теперь, - шепнул Муха Аркадию, - будет неофициальная часть".
Они шагали из Голубинова в центр. Никто не расходился, все стали собраннее и злее. Их объединяла ненависть к сытым. Они почти все выросли в рабочих районах. Сейчас, когда они идут в дорогие светлые кварталы, автобусы развозят их родителей в разруху и темноту. Да и хорошо если развозят. Сегодня рабочие авиационного завода в Иммельмане снова объявили голодовку, так как обещанных денег так и не получили. Илья шёл вместе со всеми, но видел эти худые измученные фигуры ракетостроителей, тех, на кого он всегда равнялся. Бледные лица их, казалось бы, выглядывали из редких фонарей, а в шуме проезжающих машин он слышал их голодный шёпот.
А ещё он успевал думать о Баранке, о том, что предать легко, если нет в голове чёткой идеи, если сам не знаешь, куда идти. Казалось, что в голове Калильного умещался весь мир, он то съёживался там в какую-нибудь горошину, то ширился, места ему не хватало и тогда голове было больно. Баранка оказался единственным "юкушонком", кто не пошёл вместе с остальными на пикет. Когда они все дружной толпой вышли из райкома, Баранка отстал от остальных и осторожно, чтоб никто не углядел, стал забирать в сторону.
-Куда ты? - окликнул его Калильный, от которого ничего не ускользало. Баранка был незаметным тихим с испуганными серыми глазами и хохолком на макушке, который упорно торчал, сколько бы Баранка его не приглаживал и не причёсывал. Илья вспомнил, что в последнее время Баранка стал увиливать от протестных акций в Голубинове, говорил что-то непонятное и исчезал. Юки не обращали не него внимания, кажется, никто с ним не дружил. Появлялся он в комнатушке реже остальных, но уж когда приходил, его нельзя было отправить домой, сидел до полночи, а пару раз даже ночевал в каморке, свернувшись в крохотный клубочек.
И вот Баранка уходит.
-Мне на Чуковку сегодня надо, - едва слышно ответил он, почти совсем утонувший в своём длинном пальтишке, - я не смогу с вами...
И этот жалобный взгляд, похожий на фонарь, что вот-вот погаснет. Илья не сказал Баранке, что велено быть всем без исключения и что за сегодняшнюю неявку могут исключить из юков. Конечно, и Коротову он не сказал, что в его гвардии кого-то нет. Вряд ли в партии кто-то ещё кроме Прядина знал всех "юкушат" в лицо.
Внезапно он решился, сказал Аркадию, что догонит всех, и что возникли срочные дела. Просто надо сбегать в одно место, пока ребята ещё не в центре.
-А мне с тобой можно? - спросил Аркадий, не понимая, что могло заставить Илью покинуть юков в такой важный момент.
-Нет, я быстро, - бросил Илья в толпу, - не расходитесь, ждите меня у Крокуса. Если менты полезут, сильно не рыпайтесь, ещё рано. Аркадий будь главным, пока меня нет!
-Но как же..., - растерялся Северцев, хотел отказаться, но Ильи уже не было. Он лишь успел пробуравить взглядом мир Аркадия, и Северцев смог прочитать в его взгляде одно: "Не будь говном. Ты здесь не в осином притоне, чтоб тобой помыкали. Привыкай командовать".
Илья бежал так быстро, что шофёры удивлялись, провожая взглядом эту маленькую молнию. Дальше все улицы были как одна. Остановился он только возле Чуковки и то чтобы перевести дух. Времени размазывать сопли по лицу нет, надо искать Баранку.
Детский кинотеатр уже давно перестал называться детским, и по вечерам здесь крутили эротические фильмы и ужастики. "Иначе, - объяснил Прядин, - Чуковку не спасти. Слишком много лап тянется сюда. Все они хотят сжать киношку и раздавить. Но пока мы оставили всех с носом! Пусть уж вечером здесь крутят всякую дрянь. Зато утром и днём остались детские сеансы".
"Тебе сохранят жизнь и свободу, но ты лишишься одной руки, - вспомнил Илья строки одной из сказок. - Да, всё верно. Это сейчас происходит со всеми. Идём на уступки".
Он сразу увидел Баранку, хотя вокруг него были люди. Тот раздавал всем погудовские листовки, даже не раздавал, а просто нерешительно протягивал, чтоб взяли из жалости к нему. Баранка будто бы ожидал того, что его в любой момент могут ударить по рукам и в своём огромном пальто казался робким нерешительным взрослым, на пару часов обратившимся ребёнком. Он даже лепетал что-то умное, когда его о чём-то спрашивали, но выходило это смешно и нелепо.
Баранка сразу заметил Калильного и задрожал. Сначала он хотел укрыть листовки в своём пальто, потом понял, что это бесполезно, что Илья всё знает.
-Баранка! - подозвал его Калильный. Ветер казался горьким, касался губ Ильи, пытался оторвать его от земли, - Почему ты не с нами сегодня, а тут околачиваешься?
Ему всё было уже ясно, но он сказал это лишь для того, чтобы сдержать грубые слова, готовые уже сорваться с языка. Баранка медленно подошёл к Илье, путаясь в длинных полах пальто. В последний момент он упал, и листовки разлетелись по площади. Ветер обрадовался, закружил их по городу,
прикасался шершавым своим языком к горькой правде...
не злись, успокойся, всё равно ничего уже не изменить...
листовки желтели как листья на холодном асфальте.
Илья наступил на одну ногой.
-Желтопогонники, - выдохнул он, пытаясь прогнать из себя безумную злобу, - перекрасившиеся в жёлтый цвет погудовские ублюдки. И что же тебя связывает с этим дерьмом?
Баранка всхлипнул. В глазах Ильи он не видел ничего, кроме злого ядовитого презрения.
-Они хорошие деньги обещают за один день агитации, - сыпал слова вместе со слезами предатель, - а у меня матка болеет, лекарств дома нет никаких. Илюша, они же не совсем враги? У них в политике много общего с нами есть.
Илья понял, что Баранка сейчас может закрыть свою душу и навсегда уйти. И уйдёт, потому что мать для него дороже юков, дороже идеи коммунизма. Потому тщательно подбирая слова, он ответил:
-Нет понятия совсем или не совсем. Если не с нами и если выставляют своих кандидатов по тем же избирательным участкам, что и мы, значит, враги. Иначе просто не может быть. Почему ты не попросил денег у Коротова? Нет, надо к желтопогонникам в карман залезть!
Он просил, также вот плакал как сейчас, а ему говорили, что лишних денег нет, что всё сейчас брошено на избирательную компанию. Обещали что-то, но через месяца два, видно устали от его слёз...
-Ты сходи ещё к осам, они тебя с распростёртыми объятиями примут. Они любят перебежчиков, до выборов целуют и милуют их, а потом за ненадобностью выкидывают на свалку.
Илья потом и не вспомнил всего того, что он тогда сказал Баранке. Не мог - больно было. Перед его глазами стоял одиннадцатилетний пацан во взрослом пальто, чужой для этого мира, потому и отстранившийся ото всех. Помнил Калильный лишь то, что после всей этой лавины слов Баранка дрогнул, будто бы получил пулю в спину, а по щекам его всё катились слёзы. Потом он только и делал, что ныл, даже когда Калильного уже не было. А Илья проговорил ещё несколько пустых слов, потом понял, что всё зря, и побежал догонять остальных. Завтра он, может быть, сможет помочь Баранке, пусть тот хотя бы раз улыбнётся в своей жизни.
А вот Ванькин дом совсем не изменился. Старая "хрущёвка" конечно не ремонтировалась после убийства. Он помнил её такой всегда, будто и не было этого страшного времени, разделяющего Домрачева и его. Остался лишь кособокий дом, где на левой стороне насторожённо глядели на мир окна подвального этажа. Правая сторона будто бы ухнула вниз, потерявшись в пыльной траве. Здесь не появилось даже домофонов, что уж говорить об огороженном дворе и охраннике. Да и нечего тут было огораживать, разве тополя, которые здесь никто не уродовал каждую весну и потому выжили они, поднялись выше дома, выпрямились в мире согнутых деревьев и людей. И теперь молчаливые и величественные смотрят они на его корявую фигурку, как на пень, обросший грибами.
Чем больше квартир в доме, тем меньше считаешь этот дом своим. Так думал Ванька, любивший бывать в домах-развалюшках Орловки и в частном секторе Комбината. Он брал огромную серую сумку, набивал её газетами и ходил по бедным районам. Наверняка эта сумка, никому не нужная теперь пылится в райкоме Комбината, может, в ней ещё остались Ванькины газеты.
Он был согласен с Домрачевым. Шестнадцатиэтажку, в которой жили они с Тамарой, он своим домом не считал. Просто приходил туда обитать. Больше некуда было.
Тополя уходили в темноту. Отсюда солнце уже ушло и лишь ржавые пятна, выплеснувшиеся из-за соседнего дома, напоминали о закате. Фонарей здесь не было видно, лишь восклицательные знаки столбов бессмысленно таращили в пустоту угасшие точки-глаза. Он вдруг испугался наступающей темноты как маленький мальчик и решил ехать домой. Всё равно уже никому он помочь не может. Надо было отправляться на рынок, а не впадать в чёртовую меланхолию. Вот и сумку где-то потерял, наверное, в Орловке выронил. О том, что его ждёт неприятный разговор с Тамарой, он пока не думал. Потом, потом... дайте добраться до остановки и удержать своей слабой неподъёмной рукой маршрутку.
Ему встретилась группа школьников, проходящих через двор. Одни были чёрные, другие белые третьи какие-то средние. Вот средних как раз было больше всех. Они шли просто так без учителя, шли, чтобы прийти, хотя на самом деле идти было некуда. Один держал грязную бутыль они, наверное, и шли в Ванькин дом, чтоб их не прогнал охранник. На улице такую большую компанию с выпивкой скоро бы заметили, да и холодно уже было. Скоро, говорят, пойдёт снег, как-то непривычно глядеть на бесснежную зиму.
Он и не помнит таких вот долгих голых холодов на своём веку.
Его заметили, и стали над ним ржать. Те самые средние. Может, они были уже под мухой, а может, вид у него действительно был дурацкий, кто знает? Старичок, потерявший свой мир - такого видали? Сколько сейчас времени? Ещё вчера он сам бы побоялся выйти на улицу так поздно.
Они ржали не со зла, просто хотели разнообразить чем-то свою безрадостную жизнь. В их смехе не было веселья, он вырывался из глоток похожий на предсмертный хрип диких зверей, зовущих на помощь. Он хотел сказать, что тоже был молодым, но вовремя спохватился: ему не поверят. Даже сам он верил в это с трудом, а каждое воспоминание вызывало боль.
Они не убили его. Они были слишком слабы. В их хрипе слышалась безнадёжность. В их глазах ничего не светилось. Они ушли и он ушёл.
Сегодня ночью ему предстояла расплата за то, что он вспомнил так много.
Сохранный дом, где раньше была тюрьма, светился, хотя в окнах не было заметно жизни. Крокус просто полыхал, оттуда порой вываливались чёрные танцоры, которым сегодняшняя вечеринка пришлась не по душе. Да и день завтра был будний, мало кто мог позволить себе пляску до утра.
Аркадию показалось, что Илья вернулся понурым и злым. Он хотел спросить, куда бегал Калильный, но тот махнул рукой, призывая шевелиться, и сам первым бросился в блестящую пустоту центра.
Остальные поспешили за ним, все они замёрзли под стекленеющим от мороза небом. Центр вспыхнул тысячами холодных огней внезапно, словно юки выбежали из тёмной комнаты в светлую. Скверов в центре совсем не осталось, земля здесь стоила бешеных денег и за каждую пядь шла борьба, как в думе, так и среди крупных бизнесменов. Даже рядом с драматическим театром Ройзман открывал летний пивной бар, перегораживая пешеходную дорожку к остановке.
Илья остановился возле одного из ресторанов. Долго стоял и глядел в огромные окна, не видя никого внутри. Ему было страшно представить, что там может рядом с одним из сытых буржуев сидеть и его мать, улыбаться этому ублюдку и бегать через каждые пять минут в уборную, чтобы привести себя в порядок. Калильный чувствовал, что раскисает, что может сейчас и нюни пустить, слышал, что юки за его спиной удивлённо перешёптываются. Обругал себя скотиной, услышал, что хлопнула дверь в ресторан и обернулся. Он знал, что все ждут только лишь его сигнала. Вышел сытый буржуй, похожий на барона Апельсина из сказки. Казалось удивительным, что его живот на тележке не везёт слуга.
-У-у сытый! - начал Илья, оглушительно засвистев.
-У-у! - кричали и улюлюкали ребятишки, пытаясь переорать и пересвистеть друг друга.
Сытый, ничего не замечая и ни на кого не обращая внимания, спускался по лестнице. Его лицо ничего не выражало, словно он надел маску. Перед тем, как сесть в автомобиль, он с презрением оглядел всю нищенскую братию и пробормотал что-то грязное. Илья угадал эти слова по движению губ, нагнулся, чтобы поднять камень и швырнуть в машину, но не нашёл ничего подходящего. Мостовая здесь тоже светилась под его ногами. "Наверное, чтоб пьяный буржуй не убился", - подумал Калильный. Злость его утихла. Рука, не бросившая камень, всё ещё искала что-то на мостовой и не находила. Ему было обидно, что сытые внутри могут на него глазеть, а он никого из них не видит. Кто придумал такие стёкла? Автомобиль с сытым уехал. Илья заметил, что Аркадий стоит рядом и держит неизвестно где подобранный камень.
-Жалко бить, - вздохнул Аркадий, глядя на освещённые окна ресторана.
-Ты что, - разозлился на него Илья, - нюни распустил? Там же буржуи сидят и жрут. Их жалеть? Бросай и бежим.
-А всё-таки можно было бы потом сделать столовую, где всех голодных бы бесплатно кормили, - мечтательно произнёс Аркадий, - им бы приятно было в красоте посидеть.
Но тут Муха швырнул камень в окно, а за ним Муфта и кто-то ещё, Илья не заметил. Стекло разлетелось, и сразу же заныла милицейская сирена где-то рядом. Сытые повалили из ресторана, толкаясь в дверях, мешая охранникам пуститься в погоню. А юки, утихнув, бежали, не останавливаясь, до самой Балетной. Там уже не стояло памятника Ленину, потому площадь недавно переименовали.
Он добрался до остановки, почти сразу же подошёл автобус. Хорошо, а то маршрутку ему было уже не поймать. Руки больно было даже чувствовать. Казалось, в этот вечер он только и занимался тем, что швырял во всех камни.
Он ни о чём не думал, он был пустой. Автобус ехал быстро, и кондуктор, крашеная блондинка лет сорока, что-то подозрительно часто ему улыбалась.
На Балетной они устроили бунт. Кричали невесть что, размахивали руками, были готовы встретиться не то что с полицейскими, с самим чёртом волосатым.
Но никого почему-то не было, наверное, все менты двинулись от ресторана на Крокус, полагая, что юки отправились в Орловку. Но Илья это предвидел и сейчас радовался своей проницательности.
-Завтра пойдём бродячих собак пугать! - кричал он, воодушевлённый новым успехом, - На Выдькино поле, только туда рано нужно. Мне Коротов сказал, что завтра туда осиная банда отправится их убивать! А мы придём, собаки разбегутся, и шиш они кого поймают!
Аркадий чувствовал, как в нём назревает злоба. Он даже сжал кулаки, чтобы она не выплеснулась из него вместе с криком. Орать невесть что Аркадий не мог. Но думать о том, что кто-то может убить собак, пусть даже бродячих, было тоже паршиво. Хотелось сделать что-то большое, назло осам и их прихлебателям.
Решившись, он подошёл к Илье.
-Пойдём окна бить в буржуйских домах!
-Окна бить? Там сейчас ворота, - задумался на мгновение Илья, но тут же воскликнул, - а пойдём! Меня там каждая собака знает. Только ребят мы отпустим, а то они завтра обязательно проспят.
Балетная ещё немного пошумела, а потом все стали расходиться. Ребята устали. Они верили, что сделали за сегодняшний вечер много полезного: помогли старшим товарищам бороться с осами, осмеяли буржуев возле ресторана, помитинговали здесь, на Балетной возле драматического театра. Сейчас "юкушата" не были похожи на грозную армию они говорили о хоккее, спорили, сколько шайб завтра забьёт Бакунин, обсуждали знакомых девчонок. Лом, у которого был роман с дочкой поварихи из Озерков, во всех красках описывал свою первую ночь. Его слушали заинтересованно, уже не ржали как прежде, да только Лом уже сам забыл, как всё было, и шмыгал носом, не зная, чего бы ещё присочинить. Только Калильный и Аркадий откололись от компании и пошли по набережной прямиком на Ленинградский мост. Через Крокус было бы дальше, да и менты могли их там караулить.
-Сейчас они поговорят немного и разойдутся, - сказал Илья, заметив, что Аркадий беспокойно смотрит вслед "юкушатам". - Что поделать, любят они потрепаться. Ты за них не бойся.
Аркадию стало стыдно. Он вовсе не за юков боялся, а за себя, думал, не приближается ли к ним отряд ментов. Но Илья видно и это понял, потому что прибавил, улыбнувшись:
-А кто докажет, что мы били окна в центре? Мы всегда были тут. Вообще-то вечерние прогулки полезны для здоровья, пока их никто не запрещал. И мы никуда не бежим, просто нам здесь хорошо.
Они и правда не бежали, но шли очень быстро. Справа серел пляж. Сейчас песок был пустым. Только несколько пивных бутылок, да и те возле самой дороги. Можно было идти по пляжу как по асфальту, но, наверное, там было скользко, потому Илья и шёл по дороге. Река Аркадию было не видна, но он чуял там, дальше песка, её ледяное спокойствие. Казалось, там под панцирем спряталось чудовище, похожее на змею, но с тысячей рук и ног. Хотелось пробежаться по льду, показать свою смелость, но очень уж темно было там, где дремала река, даже казалось, что там вообще ничего нет, и земля кончается. Падать непонятно куда Аркадий не хотел, потому старался не потерять из виду Калильного.
-Как тебе наша компания? - проговорил тот, когда они уже по обледеневшей лестнице поднимались на мост. Аркадий не ожидал вопроса, он весь был в своих мечтах, потому вздрогнул, поскользнулся и едва не свалился в бездну, о которой только что думал. Хорошо, что Илья поднимался следом и поддержал его.
-Ты молодец! - поблагодарил товарища Аркадий, поняв, что надо кончать свои пустые фантазии, - кажется, без тебя всё развалилось бы.
-Что всё? - не понял Илья.
-Ну что? Организация юков, например. Я вот с ними один день побыл и всё понял. Они же настоящие уголовники и только ты помогаешь им стать людьми, находишь в каждом что-то человеческое.
Эта похвальба польстила Калильному, но обида за своих "юкушат" пересилила.
-Они дети рабочих, - сухо ответил он, - и не они виноваты в том, что шляются по улицам. Им просто некуда деться. В хоккейный клуб их не примут, там деньги нужны. Президентская секция бокса? Не смеши. А к осам они не побегут, понимают, чем там всё пахнет. Это ты дурачок ещё, не понимаешь.
-Да я и не думал про ос! - испугался Аркадий, но Калильный его уже не слушал. Всё равно все слова пусты. Илья остановился на середине моста. Это было ещё тогда, не потом. Только тогда ещё ничего не было видно, лишь шептала что-то внизу ледяная пустыня, да перебивал все её слова автомобильный шум, и ничего нельзя было разобрать. Свет фонарей не достигал дна, он пропадал где-то возле самой реки, попадая в холодные объятия ветра и теряясь в них. Илья пытался разглядеть невидимую пустыню, чтоб потом рассказать о ней Аркадию, да только мало что видел, больше ощущал. А Северцев ничего не понимал, он хотел быстрее идти, чтоб начать уже что-то делать, приносить пользу, чтоб Илья перестал обращаться с ним как с чужаком.
Потому тогда Аркадий ничего не понял. Он вроде и стоял рядом и смотрел туда же, но видел лишь себя, бросающего камень, да разбитые окна в буржуйских домах. Сквозь осколки проступала чёрная вода, краснела, достигнув света, и увидев, Илья закричал. Крик его был невелик, но он становился больше и больше, разворачиваясь в воздухе, и долго ещё звенел после того как разбился, тупо ударившись об лёд.