|
|
||
Глава
10.
Удача улыбнулась Епистиме под самый
конец зимы, в глухую трескучую пору. Обычно, в это время никто к ней не
приходил, не сезон, редко какая баба умудрялась нагулять ребёнка. Любка же
умудрилась. Деваться некуда, живот упрямо выпирает из шубы, не спрячешь.
Епистима придирчиво осмотрела посетительницу и поджала губы:
- Ты, девка, совсем сдурела? Тебе же рожать скоро, какой аборт?
Любка прислонилась к бревёнчатой стене и устало закрыла глаза. В хате было жарко натоплено и ласковое тепло, проникая все уголки озябшего тела, клонило в сон. За окном еле слышно завывает ветер, в печке потрескивают дрова и где-то там, на окраине сонного сознания журчит ворчливый ручеёк Епистимьиного голоса.
- Надумала. Пришла. Теперь-то чего делать? Это же убийство ни в чём ни повинного дитя. Почему он должен страдать из-за беспутства матери? О чём ты думала, когда ноги раздвигала? Эх, бабы-бабы...
Любка стояла молча, почти не слушая Епистиму. Она знала, что после этой отповеди, знахарка всё равно сделает всё как надо. Да и идти Любке было уже некуда. Мыкнувшись было в город, в больницу, она вернулась ни с чем - слишком большой срок. Поэтому оставалась только одна надежда, на бабку Епистиму.
Епистима отчасти лукавила, когда распекала Любку. Она давно и твёрдо знала, что дети, нагулянные на стороне, дети не от родного мужа - это всё бесовское. Это под его нашёптывания всё и происходит. А раз так, то туда им и дорога. Поэтому безо всяких колебаний избавляла непутёвых баб от бремени, чем заслужила к себе стойкое уважение и почти благоговение с их стороны. Районная больница хоть и за сорок километров от деревни, да всё равно боязно. Сунешься туда, а потом сорока на хвосте принесёт, что Люська-буфетчица на аборт бегала, а муженёк её об этом ни слуху, ни духу. Скандал. А Епистима кремень, что знает - никому не скажет. И что странно, она всегда знала, когда и кому понадобится. В деревне старуху могли по полгода не видеть и уже привыкли к её длительным отлучкам, но если кому была в ней надобность, она всегда была тут как тут. Только подумал, только вспомнил, а она уже вот, навстречу идёт.
Планов у Епистимы всегда было гораздо больше, чем рабочего материала. Давно она хотела опробовать новый заговор для сотворения властницы, да никто не приходил на больших сроках. И тут Любка со своим пузом...
Обрадованная такой удачей, Епистима увела Любку в свою лесную избушку, подальше от любопытных глаз, велев беспрекословно следовать всем её указаниям. Пока старуха носилась по всему лесу, по потаённым его углам, добывая нужные ей корешки, заранее схороненные в знаковых местах, в заговоренных дуплах и хитрых норах-пиктограммах, Любка сидела одна в старой, но ещё крепкой избушке. Вернее почти одна.
С Епистимой жил, сотворённый ею ещё бог весть когда, болотник Инсар. С виду он ничем не отличался от обычного деревенского мужика. Широкие плечи, сильные руки, белые зубы. Только уж косматый сильно, и уши немного странной формы, заострённые, но это если очень уж присматриваться. У Епистимы он занимался всякой работой по дому, содержал кое-какую живность, приглядывал за своими сородичами и охранял дом, когда хозяйка жила в деревне. А, кроме того, был её любовником. Для этого, в основном, Епистима его и оставила при себе, пользуясь его неутомимостью. Ведь всем известно, что семя инкуба обладает сильным омолаживающим воздействием на женский организм. Были у такой связи и отрицательные стороны, но на это у Епистимы свои заклинания имелись.
Обрадовавшийся было при виде вернувшейся из деревни хозяйки, Инсар, видя её суету и волнение, понял, что и сегодня ей будет не до него. А он и так уже почти неделю был на голодном пайке. И это он! Опытный, мощный инкуб! В деревню, Епистима ходить ему запретила, грозя совсем со свету сжить, а в лесу, где ему бедолаге, другую бабу найти? Настроение было мерзкое, а мелькнувшая было пушистым, беличьим хвостом, надежда, омрачила ещё больше. Смурной, сутуля широкие плечи, он нехотя ковырялся во дворе, занимаясь мелкой работой. Но, несмотря на все его усилия, его всё сильнее и сильнее тянуло к избе, где, изнывая от безделья, в тревожном ожидании сидела Любка. Хозяйка ему строго настрого запрещала и близко подходить к своим посетительницам. А ещё лучше и вовсе на глаза им не показываться. Если же, кто о нём спрашивал, то говорила, что это сын её сестры, хотя обычно бабы были не в том состоянии, чтобы проявлять излишнее любопытство. Но на всякий случай, первым из настоев, которым ведьма потчевала своих гостей, был отвар из зверобоя с полынью, на дух не переносимый инкубами. В этот же раз, взволнованная нежданной удачей, она про него совсем забыла.
Исподволь закравшаяся в голову Инсара крамольная мысль, стала всё сильнее подминать под себя не сильно сопротивляющуюся волю. Искушение было слишком велико. Ведь вот оно, так сильно желаемое! За скрипучей сосновой дверью! Только руку протяни.
Постепенно теряя выдержку, Инсар медленно, словно нехотя, кружа по двору, неумолимо приближался к сеням избушки. Как ни пытался он собраться с духом, как ни живописал себе страшные кары, которым наверняка подвергнет его хозяйка, всё бестолку. Сущность инкуба упрямо перевешивала его благие волевые усилия. Да и запах похоти, исходивший от сидящей в избе бабы, просто сводил его с ума. Силы для борьбы с самим собой закончились. Как оказалось, слаб бывает не только человек.
По мере приближения к Любкиной комнате, Инсар постепенно преображался. Распрямились сутулые плечи, засверкали блёклые обычно глаза. Взлохмаченные волосы не торчали теперь грязными космами, а спускались на плечи артистично спутанными прядями. А чуть заострённые уши придавали особый шарм его законченному облику.
Поднимаясь по деревянным ступеням на крыльцо, Инсар ощутил в себе знакомое чувство силы, наполнившей всю его тело. Весь подобранный и сконцентрированный, как кошка готовая к прыжку, он в тоже время был внутренне расслаблен, готовый принять и предупредить любое изменение ситуации. А хвалёная скорость перемещения инкубов, делала его практически неуязвимым. Секунда, и он бесплотной тенью проскользнул сквозь полутёмные сени, вошёл через удивлённо пискнувшую дверь в комнату и остановился позади сидевшей за столом Любки. Подняв руки над головой женщины, Инсар сплёл пальцы в замок Блаусса, закрыл глаза и начал настраиваться на роившиеся в её голове мысли...
...Любка сидела так уже несколько часов. Полностью доверившись опытной знахарке, она постепенно успокоилась. Многие бабы, из уст в уста, по страшному секрету, передавали друг другу свои житейские истории, из которых им помогла выкрутиться деревенская старуха-шептунья. Хотя тут сведения о ней были самыми противоречивыми. Кто-то говорил, что Епистима, чуть ли не столетняя бабка, кто-то, что ей не больше шестидесяти. А некоторые, особенно молодые девки, уверяли, что она молодая, не больше сорока. Хотя чего этих дур малолетних слушать?
Мысли текли плавно, лениво поворачиваясь в голове, хаотично перескакивая с одного на другое. Вспомнив дорогу к Епистиме, уговоры и дорогу по глухому лесу сюда, в заброшенную избушку, Любка постепенно унеслась мысленно домой, к недавним скандалам по поводу её беременности и её уговорам своих сожителей решить всё по-людски. Но здесь они были непреклонны. Как ни уговаривала она их, как ни молила - ничего не помогало. Как в кровати ни ублажала, как ни старалась во всём угодить - ничего их не брало. От её жарких, страстных ласк они не отказывались, но решения своего не меняли. А когда округлившийся живот уже стал бесстыдно выпирать из любой одежды, ей показали на дверь. Поначалу она даже думала вернуться в родную деревню, к себе в хату, пустующую уже почти два года, но, вспомнив все сплетни местных кумушек, передумала. Да и отказаться от такого комфортного сожительства, удовлетворяющего все её запросы, тоже не могла. Женское начало всегда было в ней настолько сильно, что определяло всю её жизнь. За свою любовь к сильному полу, Любка часто страдала, была не однократно бита, причём как мужиками, так и их бабами, была гоняема с одного места работы, на другое, а их в деревне-то всего раз, да два. А уж сколько раз ей местные сплетницы косточки перемывали, тут вообще, не сосчитать.
Внезапно, лёгкий ветерок колыхнул застоявшийся воздух избы, чуть скрипнула дверь, на мгновение, вернув Любку к реальности. Она прислушалась. Тихо. Рассыпавшиеся было мысли, вновь собрались воедино, рисуя в Любкином воображении яркие реалистичные картины.
Вспомнилось первое утро, когда к ним перебрался жить Лёшка, вернувшийся из армии. Любка уже давно встала, управила скотину, и теперь возилась возле печки. Мужчины, хмурые после вчерашнего застолья, затянувшегося далеко за полночь, ушли в лес. Дома остался только Лёшка, отсыпавшийся на хозяйской пуховой перине. Замешивая тесто на хлеб, Любка невольно думала о нём. Его крепкие руки, густые чёрные волосы, жгучие, как у брата, глаза.... И как он смотрел на неё, мысленно ее, раздевая и оценивая. Не пропуская на крутые бёдра, ни крепкую грудь, ни тяжёлую волну тёмных волос.... Любке, такое внимание, необычайно льстило, а когда они встречались глазами, сердце её проваливалось куда-то вниз, а ноги внезапно слабели и отказывались служить.
Услышав, как скрипнула дверь, Любка оглянулась. В проёме, в одних трусах, стоял Лёшка, хмурый спросонья, со всклокоченными волосами на голове.
- Что, проснулся, служивый? - улыбаясь ему, спросила Любка. - Иди, умывайся.
Лёшка молча кивнул, вскользь оглядел Любкину фигурку, облаченную по случаю лета, в лёгкий сарафан, и вышел во двор. Вернувшийся, через пять минут, умытый и расчёсанный Лёшка был напоен ею квасом и накормлен горячими пирожками. После чего сытый и довольный жизнью, он вышел на крыльцо покурить. Любка вымыла, оставшуюся с вечера посуду, и теперь вытирала её полотенцем, целиком сосредоточившись на работе. Внезапно, она почувствовала, как чьи-то руки легли ей на бёдра, чуть задержались на талии и очень быстро оказались на её груди, захватив её в плен.
- Лёшка, что ты делаешь? Перестань! - выдохнула Любка, чувствуя, как забилось её сердце, внутри, ставшей вдруг тесной, грудной клетки. Но крепкие руки продолжали своё путешествие по её телу, разглаживая ткань сарафана на упругом теле женщины. Сил для сопротивления у Любки не было, равно как и желания, и она с удовольствием покорилась ласкающим её ладоням. Вскоре, к ладоням добавились и губы, щекочущие её шею около ушка.
- Прекрати сейчас же! - слабеющим голосом прошептала женщина, открывая в то же время свою шею для жадных, настойчивых губ. - А если об этом узнает твой брат? - спросила она, откидываясь назад, опираясь на сильное Лёшкино тело, ощущая ягодицами его твёрдость.
- Ха, конечно узнает! Он сам мне всё про вас рассказал. И про то, как живёте втроём, и как ты мужиков любишь....
- Да, люблю..., тяжело задышала Любка, чувствуя как уверенные руки, опускают бретельки с её сарафана, обнажая грудь.
-...мужчин..., - шептала она, возбуждаемая губами, захватившими её сосок.
-...Ооо, - стонала вслед за руками, задравшими подол её сарафана и путающимися у неё между ног.
Покорная сильным рукам, она легла грудью на кухонный стол, позволив Лёшке хозяйничать у себя за спиной. Но всё дальнейшее произошло слишком быстро, видимо сказалось длительное Лёшкино воздержание. Разочарованная Любка нехотя выпрямилась. "Только зря испачкал", - раздражённо подумала она.
Лёшка натянув трусы сел на стул, налил себе квасу и смотрел на женщину, приводящую себя в порядок. Сняв измятый сарафан, она помылась, и теперь расчёсывала волосы, стоя в полный рост перед сонно жмурившимся Лёшкой. Солнце, освещающее её сзади, искрилось в её волосах, контуры её зрелого тела, были тонко очерчены ярким, янтарным, живым карандашом. Листья, подступавших к самому окну деревьев, заставляли солнечный луч дробиться на множество мелких лучиков, играющих на её коже, выхватывая из полумрака избы отдельные фрагменты её тела, внезапно вспыхивающие ласковым тёплым огнём. Тяжёлая грудь, чуть колышимая движениями рук, заплетающими волосы, плавный бок, перетекающий от груди, через талию на крутое бедро, крепкие, устойчивые ноги, уверенно стоящие босыми подошвами на дощатом полу. И запах. Запах женщины, которой ты только что обладал. Не отрывая вновь загоревшегося взгляда от гладкого женского тела, Лешка, стаскивая с себя трусы, направился к ней. Прижавшись к ней сзади, он опустил её руки вниз, забрал расчёску, швырнув её в угол, зарылся лицом в ароматные волосы.
- Ну что ты? - спросила Любка, недовольная такой помехой, - Что ещё придумал?
Не обращая внимания на её слова, Лёшкины руки скользили по тёплому её телу, доставляя ему необъяснимое, скорее даже эстетическое удовольствие. Он наслаждался её формами, как частый посетитель музея наслаждается выставленными в залах статуями. Ему не важно их безмолвие, их холод и белизна. Только форма, увиденная однажды их создателем, и теперь, воплощённая в гипсе или мраморе, трогающая какие-то скрытые струны человеческой души. Заставляющая видеть вместо дерева или бронзы что-то большее, что-то неуловимое. Чью то мечту ...
Возбуждённый Лёшка, распалённый близостью такой красивой, такой доступной, такой восхитительно безотказной женщины, развернул её к себе лицом и усадил на кухонный стол. Устроившись между привычно расставленных ног, он без лишних церемоний вошёл в её ещё горячую глубину.
- Я же только помылась, - проворчала Любка, тем не менее, приноравливаясь к заданному им ритму. - Какой ненасытный... Ты всегда такой до баб охочий? - уже совсем другим голосом спросила она.
Парень только кивнул, не отрываясь от столь приятного процесса. Любка довольно улыбнулась, чувствуя, как от Лёшкиного напора у неё начинает прерываться дыхание и путаться мысли. Вспомнились, случайно подслушанные, вчерашние пьяные откровения Сергея, её первого сожителя, Лёшкиного брательника. "- Любка ни перед каким мужиком устоять не может, такая уж у неё порода, на передок слабая. Как увидит кого в штанах, так уже ни о чём другом и думать не может. Так, что пользуйся на здоровье. Уж лучше с тобой, чем с кем ни попадя. Хоть заразу, какую не подцепишь. И не церемонься с ней особо. Цыкнешь - она, тогда как шёлковая".
Такие мысли возбудили женщину ещё сильнее, как ни старалась Любка растянуть удовольствие, долго продержаться она не смогла. Мощный оргазм основательно протряс всё её существо, до боли сжал, а потом расслабил до волшебного, воздушного состояния, каждую клеточку её горячего тела. Теперь Любка расслабленно лежала на кухонном столе, повернув голову набок, и полусонно щурилась на игру листьев за окном. Тело, распятое на столешнице, казалось, принадлежало уже не ей, улетевшей куда-то высоко, под самый закопченный потолок, а совсем чужой, правда, довольно привлекательной женщине. Оно существовало само по себе, двигающееся уже без её участия, послушное лишь монотонным толчкам стройного черноволосого парня, трудящегося между её бесстыдно раскинутых ног.
По мере того, как её голова перемещалась по столу, следуя его любовному ритму, солнечный лучик, то показывался из-за ветки, попадая ей прямо в глаза, то опять за неё прятался. Вскоре, свет стал слепить её всё чаще и чаще, она поняла, что Лёшка ускорил темп, и почти сразу почувствовала на себе всю тяжесть его расслабившегося тела.
Пришедший в себя Лёшка как был, голый вышел во двор. А кого стесняться? Вокруг лес. На многие километры вокруг ни души. Так он и сидел на крыльце, с удовольствием куря вторую за день сигарету, приятно охлаждаемый дивным, лесным воздухом, улыбаясь своим мыслям и щурясь на солнце.
Любка, несмотря на охватившую её негу, тоже встала и принялась за прерванные домашние дела. Готовка, скотина в хлеву, маленькая стирка, куры. Каждый раз, проходя мимо голого Лёшки, сидящего в тени крыльца, Любка чувствовала, как краска густо заливает её щёки. А когда они встречались глазами, её сердце начинало бешено стучать, заставляя замирать дыхание как у девочки-школьницы. Когда же после сытного обеда, отдохнувший после полуденного сна Лёшка опять пришёл к Любке, она попыталась показать характер. Но Лёшка, наученный братом, не стал слушать её отнекивания и молча погнал, стаскивающую на ходу платье Любку, в спальню. Толкнув её на широкую кровать, он подмял женщину под себя, закинул её ноги высоко вверх.... Любка, не готовая к такому повороту, только ойкнула, но тут же задохнулась от нахлынувшего удовольствия. Только поза была не очень удобной, Лёшка навалился на неё всем весом, давя на ноющий от множества оргазмов живот. Почувствовав, как Лёшка задышал чаще и ускорил темп, Любка прогнулась на встречу его ударам и почувствовала... как в её разгорячённую глубину вливается что-то ледяное, настолько неожиданное, что она открыла глаза...
Вернувшаяся в избу Епистима застала как раз тот момент, когда Инсар начал спускать в разметавшуюся на лавке Любку, погружённую им в транс. Бросившись вперёд, Епистима хотела, было оттащить инкуба от его добычи, но куда там. Он только зарычал и вцепился в лежащую под ним бабу, продолжая изливать своё семя. В этот момент с ним никто не справится. Епистима устало опустилась на стул и молча наблюдала за ним, пытаясь привести в порядок скачущие мысли. Сперма инкуба, попавшая на плод непосредственно перед обрядом.... Что с этого получится, никто сказать не сможет. Покажет только время.
Почувствовал вливание в своё нутро холодной инкубовской спермы, Любка открыла глаза, и с ужасом уставилась на нависшего над ней Инсара. Ничего не соображая после гипнотического транса, где она, с кем она, женщина попыталась было спихнуть с себя инкуба, но также потерпела неудачу.
- Ничего, терпи девка, - подала голос Епистима. - Он теперь пока всё не сольёт, с тебя не слезет.
Любка молча беззвучно заплакала. Закинутые вверх ноги затекли, огромный живот ныл, задавленный Инсаром. Распятая под ним, она не могла даже пошевелиться, чувствуя, как его холодное семя заполняет её нутро, проникая во все закоулки, добираясь почти до сердца.
- Терпи, терпи, - повторила ведьма, - он уже скоро закончит. И я с тобой скоро закончу. Сегодня, вот корешков нужных принесла, завтра всё и сделаем. Всё в лучшем виде будет.
- А кто это? - всхлипывая, спросила Любка, кивая на сопящего на ней Инсара.
- Это? Ммм... Ну, вроде как, лесной дух, - ответила Епистима, придумывая страшные кары, которым она подвергнет зарвавшегося Инсара. - Только об этом никто не должен знать. Чтобы его не разозлить.
- А кому мне рассказывать? Деревьям в лесу? Или моим мужьям? Так они всё равно мне не поверят.
- А и хорошо, что не поверят. Одно я тебе должна сказать. Детей у тебя теперь никогда не будет. Там, куда сперма болотника попала, ничто живое зародиться не может. Но тебя ведь это не расстроит?
- Я думаю, нет, - подумав, ответила Любка. - Так даже удобнее. Никаких таблеток, никаких скандалов. Да, мне это нравится, - улыбнулась она знахарке.
Весь следующий день, Епистима поила Любку заговорёнными настоями и читала заклинания. Отупевшая женщина уже давно потеряла ощущение реальности. Всё смешалось, мир сузил свои границы до размеров лесной избушки, затерянной среди дремучего леса. День за окном или ночь, мороз или жара, лето или зима - всё стало второстепенным. Первые часы обряда Любка ещё что-то соображала, пытаясь вникнуть в происходящее, но потом Епистима, видя её измученное, потерянное состояние погрузила свою пациентку в милосердное беспамятство, давая отдых её изнурённому сознанию.
А Епистима продолжала читать и читать по своей толстой рукописной книге. Сидя на табурете перед телом Любки, покоящемся на огромном дубовом столе, ведьма упорно двигалась вперёд, от заклинания к заклинанию, пробиваясь сквозь, только ей ведомые преграды, призывая только ей известные силы, приближаясь к только ей известной цели. Инсар, выгнанный хозяйкой на улицу, сидел в коровнике, со страхом вглядываясь в тёмные окна избы. И хотя сам был частью тьмы, он с ужасом смотрел на яркие вспышки света, озарявшие избу, вздрагивал от громких раскатов грома, раскалывавших морозную ночную тишину над лесной делянкой. Силы, с которыми противоборствовала Епистима, были настолько могущественны, что Инсар только втягивал свою косматую голову в могучие плечи. Его голову наполнял почти различимый рой голосов. Будучи и сам творением Епистимы, он не утратил с ней духовную связь, и теперь, ему передавались отголоски той борьбы, которую вела сейчас ведьма. Он чувствовал огромное напряжение и важность момента. Такого обряда хозяйка ещё не проводила. Это было нечто совсем иное, совсем небывалое. И от этого было страшно.
Так Инсар протрясся до самого утра. Перед самым рассветом, внезапно он почувствовал, что всё закончилось. Закончилось хорошо. В его мятущуюся душу пришло спокойствие. Наверное, это состояние люди называют благодатью. А вскоре услышал слабый голос хозяйки, зовущей его.
Войдя в избу он увидел Любку, лежащую в беспамятстве на столе. Ноги женщины и задранный подол длинной сорочки был в крови, как и поверхность стола. Но огромный живот исчез, а дышала она ровно и спокойно. Рядом, почти бесплотной тенью ходила Епистима, наводя порядок.
- На вот, пойди выброси, - сунула ему ведьма ворох окровавленных тряпок.
Инсар молча взял протянутый ему свёрток, и хотел уже было идти к выходу, как вдруг услышал с лавки, стоящей в тёмном углу еле слышное кряхтение и попискивание. Он недоумённо перевёл взгляд на Епистиму.
- Чего замер? Ступай!
- Так ведь...
- Что?
- Там, на лавке... Кто это?
- Ребёнок это! Эка невидаль!
- Но ведь ты никогда...
- Да никогда! А теперь сделала. Так как хотела и что хотела. Я впервые провела через обряд ЖИВОГО ребёнка. Я открыла ему истины не в момент смерти, а в момент рождения. Я наконец это сделала. Ты понимаешь, что это значит?
- Это значит, что ты сделала несовершенного инкуба. Инкуба, который подвержен болезням, который испытывает голод и жажду как обычные люди и который боится холода.
- Нет! Это не инкуб, это - властница. Это существо совершенно! Ему нет равных здесь, среди дюжин сотворённых мною русалок, болотников, лесовиков и прочей нечисти. Да и вообще, вряд ли кто сможет сравниться с ней силой. Она не прошла через смерть, а значит, сама владеет своей судьбой. Никто не может на неё влиять. Она сама и добро и зло, и свет и тьма.
- И зачем тебе это всё? Чтобы потешить своё самолюбие? Чего ты хочешь? Свой возраст ты уже победила, перемещаешься ты как инкуб, у тебя огромная власть над всем лесом и всем, что его населяет, от животных и растений до людей. Зачем тогда всё?
Епистима облокотилась обеими руками на стол и в упор посмотрела на Инсара. Лицо нахмурилось, брови сурово сошлись к переносице, губы плотно сжались, сдерживая рвущиеся наружу слова. Но внезапно её лицо разгладилось.
- Ты глуп Инсар. Я всё время про это забываю. Человек жив только до тех пор, пока он может идти вперёд, пока в нём есть жажда новых знаний, есть тяга к совершенству. Иначе конец неизбежен. Человек умирает тогда, когда достигает того, что он считает своим пределом. Я, сделав этот обряд, перешла на другой уровень. Теперь ТАМ, со мной нельзя не считаться, я стала слишком могущественна. К тому же мне нужна преемница, которой я смогу передать свои знания. Кому я смогу доверять. Кто не использует мой опыт во зло. Да и просто, в конце концов, мне это было интересно! Понял?
- Да, хозяйка. По крайней мере, мне так кажется. Можно посмотреть на ребёнка?
Епистима прошла к лавке и вернулась, неся крохотный свёрток поближе к свету.
- Любуйся. Кстати, твоё участие тоже не прошло бесследно. И ещё не известно, как оно скажется на ней в будущем. Смотри.
Ведьма положила сверток на стол и распеленала. Несмотря на небольшую недоношенность, ребёнок выглядел вполне здоровым. Тугое тельце, маленькие ручки сжатые в кулачки, смешной подвижный носик пуговка и два маленьких острых верхних зуба крепко сидящих в сонно приоткрытом ротике.
- Девочка, - сказала Епистима. - Вот почему зубы - непонятно. Смешная. Личико подвижное, видишь, даже во сне она будто принюхивается.
- Ну, да! Как хомячок или крыса.
- Точно! Так мы её и будем звать. Крыська!
- Как?
- Крыська. А что? Имя ей иметь рановато, до инициации она и знать его не будет, а для каждодневного прозвища, вполне сгодится.
- А что её мать?
- А что она? Она получила то, что хотела. Избавилась от обузы, теперь может вернуться к своим сожителям и жить так как привыкла. Она счастлива.
- А если спросит про ребёнка?
- Зачем? Он ей не был нужен даже тогда, когда она его носила, а уж теперь... Я его унесу в дальнюю комнату, на всякий случай, чтобы она плачем себя не выдала. А сейчас помоги мне навести здесь порядок.
- Хорошо хозяйка
- И ещё. Помни, теперь Крыська на твоём попечении. Ты отвечаешь за неё всем, что у тебя есть, жизнью, которую я тебе дала. Ты станешь её тенью. Ты всегда будешь рядом, когда ей понадобится помощь. А она понадобится. Потому, что то, что я ей открыла, она на время забудет. Это необходимо. Она будет расти как обычный ребёнок до того момента, пока сама не почувствует свою силу. И не научится с ней жить и ею пользоваться. Запомнил?
- Да. Я всё понял.
Ведьма дождалась, пока за Инсаром закрылась дверь, запеленала ребёнка и вынесла его из комнаты.
(C) Фролов Вячеслав Владимирович август 2004 - октябрь 2006 г.
|