Аннотация: Скажем так... попытка игры с подсмыслами. Ищите занозы. История девушки-пилота, которую, видимо, небо и предало.
Le Ciel.
Пол, холодно бликующий матовыми разводами: над головой ледяные моргающие лампы. Стены в мелких твердых каплях, угрюмые, противные, прыщавые стены. Стук каблуков лаковых ботинок по кафелю; того рода стук, от которого морщится сам идущий, вжимает мысленно голову в плечи и страстно желает хоть как-то скрасть водяной привкус эха.
Он прошел до конца коридора, а там повернул направо. Поздоровался с хорошенькой медсестрой, чья красота была сведена до этого невзрачного титула наличием кривых ног и неприятного родимого пятна на виске. Был проведен еще вперед, вверх, потом прямо и вниз: многие на вид четырехэтажные больницы прячут в себе тысячи измерений. Медсестра остановилась у двери с деревянной табличкой. Триста восемь. Третий этаж, восьмая дверь.
- Третий этаж, восьмая дверь, - лаково улыбнулась медсестра, подтягивая узел толстых волос на затылке. - Уже пора бы запомнить, не первый год уже даже ходите. Да и последний раз были... в октябре?
- Нет, раньше. Сейчас пятое ноября, а до этого я месяц был за границей.
Он мимоходом отметил темное пятно на шве ее рукава, совсем у отшитого розовой каймой нагрудного кармана, кивнул, не вникая в смысл сказанного, и толкнул дверь. Дверь по старой привычке упруго пихнулась в руки, не желая пропускать его в совсем другой мир - а быть может, это совсем другой мир отказывался принимать вторжение извне.
Несмотря на то, что, когда он заходил в больницу, на улице шел проливной дождь, в комнате было солнечно. Предзакатно так солнечно, с рыжинкой, с рамками оконных стекол на дощатом (паркет? Да что вы говорите!) полу. Кровать была тонконогая, как олененок, и грузная, как носорог, и тонула в пухлых одеялах. У изголовья топорщились горбом подушки, почти не продавленные весом девчачьей фигурки. Главное одеяло было бесцеремонно отброшено в ноги и отчаянно тянулось хотя бы уголком коснуться пола. Остальные, второстепенные одеяла, расползлись по мятой простыне, поджали края, уступая место главной героине этого мира.
Хрупкой ее назвать было сложно. Полноватой - тем более. В мышцах чувствовались под взглядом пружинистые тросы, какие бывают у совершеннейших сорвиголов, которые с детства предпочитают брюки юбкам - только, конечно, никто не позволяет юным леди носить мужскую одежду. Но как раз-таки сидящая на постели была в брюках вопреки всем правилам - хотя по этой особе явно читалось, что правила для нее являются исключительно существительным среднего рода во множественном числе.
Впрочем, это лирическое отступление было скорее навеяно мыслями вошедшего. Конечно же, на вид ее бунтарство выражалось только в брюках - да, пожалуй, еще в копне разбросанных по плечам и падающих с затылка на нос пшенично-медных кудрей. Тонкие брови сдвинулись, собрав почти хмурую сосредоточенную складку над переносицей. Ресницы, мягкие, как беличья шерстка, бросали тень на скулы, прикрывая карие глаза, уставленные в книгу. Девушка иногда шмыгала своим чуть курносым носом, прикусывала светлые губы, морщила рот, позволяя мысленному процессу непосредственно отражаться на лице, и вместе с этим невольным гримасничаньем как будто бы бегали по молочной коже сотни солнечных веснушек, рассыпанных по носу и щекам.
Он обратил внимание на предмет таких сосредоточенных размышлений: это был технический словарь. Еще несколько книг по авиации валялись тут же, под согнутыми коленями девушки и у ее бедер; две испугались столь ярого напора и сбежали вниз: одна попыталась прикрыться краем одеяла, а вторая спряталась за ножкой кровати, расставив плотные страницы веером.
Читающая так и не обратила бы внимания на посетителя, если бы несколько золотящихся пылинок не втянулись бы с дыханием и не заставили бы его расчихаться.
- Папа! - радостно вскинулась она. - Ох, а я уж было думала, что сегодня сидеть одной. Мартин вчера говорил, что у него будет экзамен, а Валентина сказала...
- Полегче на поворотах, милая, - он засмеялся, поцеловал ее в щеку. Освободил себе место, взяв в руки одну из книг, растерянно повертел ее в руках, перебрав пальцами листы (снова все в пометках и набросках чертежей на полях), с легким кряхтением опустился на скрипнувшую кровать и якобы незаметно сунул книжку вниз, к двум ее товаркам, в пыльное подкроватье. - Кстати, Айлин, говорил я тебе не называть так леди Эмеральд? Говорил или нет, а?
- Но ведь ей совсем не идет, когда так громоздко!..
- Не морщься, рано постареешь. Ну, в конце концов она старше тебя на десять лет. И, кстати, вдова твоего дяди в свои двадцать шесть, а ты в шестнадцать отшиваешь замечательных ребят одного за другим.
Айлин смогла только вновь скорчить гримасу: у нее был секрет. Пока она не была готова о нем рассказать, вот когда-нибудь - обязательно. Но не сейчас. Поэтому отцова попытка перевести разговор в удобное русло окончилась ничем:
- Ну а хотя бы леди Валентиной можно?
Отец тяжко-тяжко вздохнул, но Айлин уже поняла, что победа за ней.
- Можно-можно-можно? - и ослепительная улыбка с ямочками на щеках.
- Ладно, ладно, - поднятые в жесте капитуляции руки и шутливо-обреченное лицо. Жест складывается в предупреждающе указывающий вверх палец, и тон серьезнеет: - Но только если она сама разрешит, хорошо?
Девушка ни на секунду не сомневалась, что разрешит. Но эта тема ей уже наскучила, и она тоже перешла на серьезный тон:
- Слушай, а сколько мне еще придется тут пролежать?
- Врачи говорят, еще две недели.
- Так доооолго!.. - с мученическим лицом протянула она. - Но почему? Гипс ведь уже сняли, и я спокойно могу ходить, мне совсем-совсем не больно!
- Врачам виднее, милая. И потом, нечего - сама виновата. В конце концов ты насмерть убьешься с этими своими самолетами...
Айлин обычно предпочитала не распространяться на тему того, что она - не мальчишка. Периодически даже об этом жалела, впрочем, без толку. Однако для самой себя ей хватило в свое время решить, что она имеет право быть кем угодно. Юношеский максимализм - мне все равно, что скажут другие, что подумают, как это выглядит.
Мне все равно, кем меня видят - мне важно то, кем я являюсь. Готова ли я идти до конца, готова ли я бороться, здесь ли, в груди ли мои идеалы.
Свободна ли я? Какова моя свобода?
Моя свобода до боли резко забивается в уши ледяным ветром, не помогает даже тяжелый плотный шлем. Моя свобода - когда я каждым нервом чувствую слои воздуха, которые разрезает крылом моя "Аннабель Ли". Моя свобода в гулком дрожании пропеллеров, в хлестких хлопках жести, в родниковом холоде, в громком, но все равно глухо долетающем крике Мартина "Пошла!"
Мне не нужны стихи и песни. Мне скучны любовные романы и светские беседы. В небесах не рассказывают сплетен и не очерняют за спиной. В легкой рукой проставленной галочке птичьих тел не расписаны интриги и насмешки.
Это мое небо. Без дымно-горького смога, без удушливого смрада фальшивых людей. Здесь я... это я. Здесь нет Айлин, нет рыжей девицы. Здесь есть тот самый концентрат, то сияющее аморфное облако плазмы, которое и есть я. Моя душа, если вам угодно. Впрочем, как вам угодно - не имеет значения.
В голове перебирая рукописные листы оправданий, Айлин запихнула заметки на блокнотных листах в Большой Технический Словарь (лист загнулся аккуратной диагональю, но не суть), с трудом уместила его на листе почтовой упаковочной бумаги так, чтобы можно было его завернуть и перевязать растрепавшейся бечевкой. Небрежный узел, который потом будет сложно и гневно пытаться развязать Мартин, потому что сама Айлин и не подумает этим заняться, несколько жизненно важных вещей летят в почти походный рюкзак: зубная щетка, расческа, потерявшая уже несколько пучков щетины, пакет с бинтами и какими-то еще йодами и перекисями, который некогда собрала Валентина и который так пока и не пригодился, большой лохматый пук неуклюжих проводов, смена белья, маленький сверток из бархатной ткани, суконный мешочек с деньгами, пухлая тетрадка с вываливающимися исписанными страницами, книга в картонно-бурой своей кожуре - в руках. Айлин еще раз оглядела больничную палату, решительно распахнула шкаф - тот холодно и сухо щелкнул дверцами об собственные же стенки - вытащила пару побитых не временем сапог, натянула, проверив шнуровку, как альпинист - страховочный трос, раздела вешалку и пристроила толстокожую куртку на собственных плечах. Распахнула окно. Второй этаж - вполне реально. Она с пару секунд покачалась на выпрямленных до состояния рычага руках, упертых в подоконник, сноровисто перекрутила волосы в жгут и сунула за воротник (все равно выберутся).
Упруго сжалась на секунду, кувыркнулась, свесилась задом, опасливо косясь вниз и нашаривая ногой более-менее просторную точку для мыска сапога. Нашарила, прокарабкалась немного, ссаживая ладони и поминутно морщась от кирпичной пыли, засевшей в ноздрях, ухватилась за шершавую толстую ветку подслеповатого корявого ясеня, который авансом выразил свое недовольство ее поведением, всю прошлую ночь стучавшись в окно. Изящно соскользнула вниз, мягко топнув по податливой влажной почве.
Ой, нет, простите - это из другой книги. Айлин же тихонько взвизгнула, почувствов, как извилистая кора пробороздила ладонь и задела бок под задравшейся курткой и футболкой, и мешком свалилась вниз - по счастью, в густой безымянный куст. Потерев пятую точку, слегка обиженную нежданным спасителем, девушка решительно выдохнула, подобрала упавшую книгу, чуть-чуть попортившую коричневую шкурку. Для того, впрочем, и предназначавшуюся.
Ее ждал мягкий сумрак ранне-осенней ночи, готовый расступиться от ее первого шага.
Хотя прошу прощения, снова ошибка: Айлин просто рванула к ограде, надеясь на "авось как-нибудь перелезу". О сумраках она, честно говоря, не думала.
Айлин отлично помнила адрес, который ей нужно было найти: Рефорто, Вторая Парадная улица, дом 17. Не заблудиться в этом хитросплетении домов и переулков практически невозможно, если, конечно, до этого не было активной подготовки, включающей в себя осмотр района сверху. Мало кто, впрочем, мог похвастаться такой практикой (все больше работа-дом, дом-работа, живи еще хоть четверть века...), однако Айлин могла. Правда, особенно некому - отец не одобрит, Мартин и сам город знает не хуже, даром что с Островов, а Валентина... Валентине хочется хвастаться, но стыдно. Вот если бы что-то посерьезнее, не такое детское, вот тогда бы, ах, тогда бы... Однако про Острова Валентина прекрасно знает от Мартина, а больше никакими достижениями Айлин пока не отличилась. Девушка фыркнула, воскресила перед глазами заветный образ острой и гладкой каштановой прядки, дугой лежащей на молочно-голубой бархатистой скуле. Достижения - это ничего, будут.
Мне сейчас шестнадцать. Я еще многое успею сделать.
Вторая Парадная не заслуживала своего названия: тенистая, узкая, как горло кобры, с нестрижеными деревьями посередине, изображавшим разметку дороги. Айлин позвонила в дом под номером тридцать восемь, и при этом в соседнем (тридцать шесть и расколовшаяся ступенька) разочарованно мигнуло и погласло окно на раз, два, три... потеряла, на каком этаже.
Девушка выждала ради немых приличий еще несколько минут, отлично понимая, что Мартин - не тот человек, которого можно разбудить в - быстрый взгляд на тяжелые часы с грубым ремнем - без четверти два ночи. Так и случилось: он соизволил спуститься только после пятого звонка.
Вид у него был заспанный, помятый и только сильнее усугубляющий его и без того болезненную внешность: коротко стриженые блеклые волосы неопределенного светлого цвета, запавшие немного глаза, мутные, часто моргающие, с залегшими под ними полупрозрачными тенями; острый, клювастый, клюющий нос с длинными чуткими ноздрями, слегка впалые щеки, тонкие бескровные губы, слабо изогнутые, твердый, костлявый подбородок. Новый спальный халат немного распахнулся, открывая грудь (анатомический атлас после наводнения), и общий вид этого ошибочного призрака наводил на чахоточные мысли и чахоточные ассоциации. Но Айлин не смутил взгляд усталой рыбы: слишком хорошо она помнила, какого размера и веса стальные детали он преспокойно таскает и кто именно из них двоих слег с температурой, когда оба вымокли в конце октября под омерзительно липким холодным дождем.
Все, что изменилось в мимике Мартина - это брови, немного сосборившие кожу на переносице, и Айлин автоматически перевела это: ошеломленность, досада, гнев.
- Ты опять сбежала из госпиталя?
- Они сказали, что потребуется еще много времени на восстановление. О каком восстановлении речь - черт его знает, хожу я уже спокойно, бегаю - тоже, от нагрузок ничего не болит, - бодро отрапортовала беглянка.
Бесцветный взгляд: с темных по вине ночи волос, торчащих витой проволкой, до подошв сапог - а потом обратно вверх, на угадывающуюся ухмылку во весь тридцать один с половиной (половина резца была отбита Мартином самолично, но это старая история).
- То есть отправлять тебя обратно бесполезно?
- Совершенно бесполезно.
Разумеется, Мартин не позаботился о том, как подниматься в темноте: ни свечи, ни фонаря у него с собой не было. Сам он за пару лет жизни здесь уже выучил лестницу наизусть, чего нельзя сказать об Айлин, которая не то чтобы редко заходила к нему домой, просто не могла еще передвигаться вслепую по пролетам. Поэтому совсем неудивительно было то, что она чуть было не расквасила нос об перила, вызвав на редкость бурную реакцию коренного обитателя - досадливое цоканье языком.
За открытой Мартином дверью в его апартаменты (Айлин всегда произносила это слово с особым привкусом, с особым выражением лица) стало немного светлее: в зажатый ящиками и чемоданами коридор, из-за тесноты вытянувшийся во весь рост, проникало немного света из-за двери с мутным, матовым, подкопченным отсутствиями уборки стеклом. Мартин поменял сапоги, в которых он выходил встречать подругу - Айлин пожалела, что не заметила его обувки раньше, в сочетании с халатом вид должен был быть по меньшей мере экзотическим - на домашние туфли и согбенно, но уверенно пошаркал на кухню, все-таки распрямившись разок и с заманчивым и абсолютно несовместимым с жизнью хрустом потянувшись. Девушка мимолетно прищурилась на его спину, закрывшую расплывчатое пятно света, попрыгала на одной ноге, с шепотливой бранью пытаясь совладать с пряжками сапог, норовившими сорвать и без того короткие ногти, махнула рукой - продолжила движение, быстро отряхнув от земли подошвы и воровски вытерев ладонь об какой-то подвернувшийся сундук. Конечно же, зацепила занозу и явилась на полутемную кухню, посасывая изнутри костяшку указательного пальца. Увидевшего это явление Мартина, который без труда восстановил в голове всю цепочку действий, брезгливо передернуло в плечах, и Айлин была немедленно ухвачена за шкирку и не без намека повернута лицом к умывальнику.
Отфыркиваясь и отплевываясь от активно забрасываемой в лицо воды, девушка начала разговор без предупредительного выстрела:
- Скажи, а как там "Аннабель Ли"?
- Ну, я бы не сказал, что произошло что-то катастрофическое. Нам доводилось подлечивать ее из куда более пугающего состояния. Основная часть повреждений на носу...
Несколько минут было потрачено на пересыпание терминов из пустого в порожнее, потом они начали объединяться в уже несколько осмысленные цепочки, и около получаса решалась судьба Аннабель - а точнее, расписывался план ее реанимации. Наконец зевать начала и Айлин, перехватив эстафету у немного проснувшегося к тому моменту Мартина.
- Знаешь, дорогая, ложись-ка ты спать.
- Наверное, пора бы уже... Я в гостиной расположусь, хорошо?
- Да, конечно. Постель возьмешь в шкафу на верхней полке.
Айлин вытащила из сумки расческу и шнурок, чтобы заплести косу на ночь, иначе утром эту курчавую гриву можно было бы прически в порядок только ножницами. Для того, чтобы рюкзак отдал пленные вещи, из него пришлось сначала вытащить все, что было с таким трудом запихано. Груда на столе росла и росла под ехидным взглядом Мартина, пока наконец под блеклым светом настольной лампы не обозначились контуры того самого кулька бархата, в полумраке совсем почти черного. Мальчик на подсознательных правах старого друга взял его в руки, сначала попытавшись ломкими пальцами прощупать содержимое, не угадал и аккуратно развернул шершавые складки. Внутри застенчиво пряталось ожерелье: крупный изумруд граненой каплей в стае бабочек из сплава, похожего на латунь по цвету. Тончайшие вырезы, плавные переходы, перегибистые пластинки хрупких крыльев - и даже на лице серого флегматика отразилось удивленное восхищение, перетекшее в нервное касание позванивающих струящихся цепочек. Айлин, с шуршащим хрустом расчесывающаяся (такой звук могут дать только кудрявые волосы, путающиеся до состояния лабиринта при первой удобной возможности), не могла не заметить этих манипуляций и нарочито небрежно сказала:
- Завтра пойдешь со мной к Валентине отдать эту вещицу?
- Да, за такое выложат крупную сумму, - отозвался Мартин, за что немедленно получил щеткой для волос по затылку. Деревянной, между прочим. С размаха.
- Придурок! Подарить! Изумруд для изумруда , совсем не понимаешь? - раздраженно прошипела Айлин.
Опустила расческу, рассеянно, на грани сознания пробегаясь по плоским щетинкам кончиками пальцев.
- Я... хочу рассказать ей.
Мартин откровенно был ошарашен, его лицо было так непривычно искажено, глаза казались слишком большими - как у рыбы задыхающейся.
- Айлин, ты что, сдурела? Ты понимаешь, что именно ты хочешь ей сказать и какую реакцию это вызовет?
- И что? И что, - упрямо повторила девушка. - Мне все равно. Мне уже тяжело молчать.
- Точно сдурела. - Мартин сморгнул, озабоченно потер висок и вышел вон: спать, не беспокоясь о приличествующем "спокойной ночи".
Айлин замедлила движения, села за стол обратно. Закрыла рот ладонью.
Как она отреагирует? Да никак. Вежливо улыбнется, скрывая потрясение, высвободит ладони из ее, Айлин, рук, отступит на шаг. Помотает слегка головой, и все с той же отвратительно доброжелательной, ненавистно обычной витринной улыбкой объяснит, почему нет. Почему жесткое такое, прилично тактичное, но решительное и бесповоротное нет.
Может еще порассказывать о современной морали и нравственности, о дружбе и привязанности, о том, что можно и что нельзя путать - и первого будет с горьким в горле привкусом мало, а второго не менее горько много. О, Айлин не требовалось быть Кассандрой, чтобы рассказать по нотам, по репликам завтрашний разговор. Знала, что Мартин будет стоять у двери и молчать, знала, что не попросит его выйти, потому что иначе будет слишком страшно. Знала, что он будет мяться, смотреть в пол, дышать совсем неслышно и как будто бы не замечать: так не замечают в общественном транспорте, что у соседа нет пальцев, уха или глаза. Аккуратно и прилично не замечать.
Прилично, пристойно, подобающе - проклятые слова. Те самые слова, которые мешают летать.
- Тебе придется подождать около месяца, пока я приведу "Аннабель Ли" в порядок, - сказал Мартин, пнув носком ботинка особенно круглый пыльный камешек на дороге, когда на следуюший день они направлялись в лавку антиквариата на улице Святого Витта.
- А почему так долго? Вчера перспективы казались гораздо более радужными.
- Они такими и остались. Просто несколько крупных деталей повреждены так, что придется заказывать новые.
- Почему бы просто не купить подержанные? - раздраженно дернула плечом Айлин.
- Айлин, "Аннабель Ли" была собрана по твоим чертежам и по твоим инструкциям. Половина людей, которые о ней знают, вообще до последнего не верили, что оно поднимется в воздух. И ты правда думаешь, что запчасти для нее можно перекупить у любого авиатора?
- Поменьше скепсиса. В конце концов, некоторые ты покупал.
Звякнул хрупко длинный трубчатый колокольчик. Дверь в лавку всегда открывалась так, будто на улице сильный ветер: с напрягом, так что Айлин всегда упиралась ногами в ступени с ощутимым усилием, чтобы ее отворить. Как эту дверь открывала Валентина - неизвестно. Впрочем, Айлин не доводилось на это посмотреть.
- Ну что поделать, сейчас пока дам возможность поразмять крылья "Еве".
- Айлин, ты точно больная. После того, как она тогда поломалась, ты на ней не пролетишь и мили, - заметил Мартин, прикрывая за собой дверь. В его словах была логика: что произошло с "Евой", так никто и не понял: просто ей пришлось совершить аварийную посадку, а когда пытались разобраться, что с ней случилось, создалось такое впечатление, что ее прошили насквозь гигантской иглой. Несмотря на то, что никто ничего, способного произвести такие разрушения, не видел.
- Добрый день, - раздалось сквозь шорох раздвигаемых штор, и Айлин как всегда слегка задержала поворот головы в сторону Валентины.
Она стояла у шахматного столика(трехсотлетнего, по ее словам) и приветливо улыбалась из-под вуалетки. Как всегда - невероятно изысканная, тонкая, гибкая, грациозная - леди с большой буквы. Каштаново-шоколадные волосы убраны в аккуратную прическу, украшенную прикрепленной чуть сбоку шляпкой с перьями и той самой вуалеткой в тонких узелках. Впрочем, вуалетка не могла скрыть высокого чистого лба, миндалевидных карих глаз, мягко блестящих из-под длинных острых ресниц. Немного длинноватый, но красивой французской формы нос с неподвижными ноздрями, гладкие выразительные скулы, красиво очерченные темные губы в светском, но без пошлости, изгибе, с легкими тенями в уголках. Как всегда - утянутая в корсет, с воротничком-стоечкой, скрывающем всю шею, со спрятанными в перчатки музыкальными руками, с пышным турнюром - безупречно подтянутая и почти до ненатуральности идеальная. С ног до головы в матовом черном: после смерти ее мужа прошло не так много времени.
- Добрый день, - почти с вызовом в тоне поздоровалась Айлин, ее спутник извиняющимся жестом поклонился. - Мартин, постоишь у двери, хорошо? Я хотела бы с вами поговорить. Если у вас сейчас есть свободное время, конечно.
- Да, Айлин? - с мягким удивлением в голосе ответила Валентина, внимательно наклонив голову - слегка, конечно.
Айлин чувствовала себя пловцом перед нырком, уже в полете. Ее обычная тактика - сжечь все мосты, и сейчас уже сказать "Нет, ничего, простите" невозможно. В легкие ринулась прохладная вода, не давая дышать. И она решила идти по пути меньшего сопротивления - протянула сначала все тот же сверток, металлически звякнувший, когда его приняли гибкие руки. Валентина аккуратно потянула за конец бечевки, отпустила ее падать все на тот же шахматный столик, развернула пальцами бархатные складки, улыбнулась при виде ожерелья, приподняла его, любуясь полетом бабочек:
- О, это ведь работа мастера с Островов? На материке такого не делают. Боже, Айлин, я правда не знаю, что бы я делала без вас с Мартином: спрос на антиквариат и подобные вещицы велик, но все меньше и меньше становится самого товара.
- Нет.
И под удивленным взглядом Валентины Айлин опустилась перед ней на колени. Взяла в руки точеную ладонь в чуть свободной перчатке, и наконец выдавила, глядя не в лицо Валентины - на ее руку:
- Я очень давно... Я хочу сказать... Леди Валентина, знаете, вы...
Запуталась в некогда придуманных словах, отбросила в сторону мешанину оборванок-фраз и сказала самое простое для голоса. Но не для легких.
- Я люблю вас.
Леди Эмеральд хотела было переспросить, но промолчала; замерла. Айлин чувствовала, как на ее губах появляется безупречная улыбка, которая идеально шифрует любые мысли и любые фразы. Осторожно, чтобы не ранить израненную Айлин, леди высвободила свою руку из ее пальцев. Юбки перед лицом девушки качнулись: Валентина отступила на шаг. Мартин смотрел в пол, и его присутствие давило в спину, не давая встать и убежать отсюда, убежать, не видеть, забыть навсегда. Дама сердца главной героини - какое едкое, однако, сочетание - слегка мотнула головой, немного нервно помассировала висок.
- Айлин, я тоже очень тебя люблю. И Мартина тоже. В конце концов, именно вы помогли мне пережить смерть мужа, у меня нет более близких друзей.
Айлин, не вставая с колен, с совершенно безразличным выражением лица и невидящими глазами покачала головой и слишком тихо, на грани с позорным шепотом сказала:
- Я люблю вас не как друга.
Откуда-то сверху - мягкое прикосновение руки, слегка дрожащее: Валентина погладила солнечные кудри, рассыпанные по плечам неудавшегося рыцаря.
- Но, Айлин, ты же девушка. - слишком мягко, слишком ласково, слишком пристойно.
Хотелось ответить очень едко, очень грубо.
- Я в курсе.
Нет, нельзя.
- Да что вы говорите, в самом деле?
Нет, нельзя.
Айлин болезненным глотком сдержала в себе накопившийся яд.
- Да, и я ничего не могу с этим поделать.
- Я думаю, это просто привязанность. Ты найдешь себе замечательного мужа, у тебя будет чудесная семья, дети... Посмотри, какой ты красавицей выросла. А это... ты просто перерастешь это, милая.
- Позавчера я отказалась встречаться с очередным отцовым кандидатом. Я не перерасту.
Резкое движение, слегка закружилась голова: Айлин слишком стремительно встала и выпрямилась. Глядя уже в глаза Валентине:
- Я хочу возвращаться к вам из моих полетов, я хочу просыпаться рядом с вами, я хочу знать, что вы ели на завтрак и когда у вас в последний раз болела голова. Простите, сейчас я вынуждена уйти так внезапно, извиняюсь на вторжение. Наверное, все-таки было ошибкой признаться вам. Я знала, что встречу именно такой ответ. Еще раз... простите.
Поклонилась, вышла, проигнорировав мнущегося на одном месте Мартина, открыла дверь как-то слишком легко, аккуратно закрыла и рванула с одного места вперед. С совершенно сухим лицом, со шлейфом развевающихся сзади волос цвета ржавчины, с хлопающей по бокам курткой.
Она прекрасно знала, куда бежит - благо ключи от ангара "Евы" были в кармане.
Внешним видом "Ева" больше всего напоминала стрекозу. Или... ну, например, бабочку. Слово "бабочка", казалось бы, должно было кольнуть, но нет, не было. Может быть, потому, что Айлин заранее знала, что произойдет. А еще "Ева" была очень-очень дамской какой-то. Изукрашенная, ажурная, легкая, маленькая. Слишком маленькая и слишком легкая, более тяжеловесной "Аннабель Ли" управлять было не в пример проще - ну и, конечно, Аннабель была знакома Айлин до последнего винтика, со всем ливером и всеми косточками. В конце концов, предпочтения Айлин определил последний и решающий момент: откуда "Ева" взялась в ангаре, не знал никто. Вообще никто. Она просто была там всегда - хотя, казалось бы, откуда взяться такому ухоженному аппарату в ангаре, замок которого давно зарос плющом, когда Айлин смахнула с него пыль?
Обычно легкие аппараты они с Мартином выталкивали сначала на "взлетную полосу": кое-как проторенную посреди золотистого поля диких злаков тропинку, по которой дай бог мог проехать один дилижанс в ширину - не более. Сейчас Мартина под рукой не было, он остался в антикварной лавке. Айлин подумалось, что за это его надо будет поблагодарить: единственное, что ей сейчас было нужно - это ветер, вышибающий из головы всю дурь.
Ворота ангара, рыжие от ржавчины, отворялись еще сложнее двери в лавку Валентины. Пришлось сначала, кряхтя и глотая навернувшиеся-таки слезы, отворить одну створку(скрипит, цепляется за пожухлую траву, упирается), вздохнуть, выпрямиться, отряхнуть руки. Вспомнить про перчатки, мимолетно утереть нос, ухватиться за вторую створку, протащить ее за собой, напрягая жилы в локтях и поминая такую-то мать. Забраться в "Еву", выехать - почти уже было выйти на взлет, обернуться и закрыть эти чертовы створки.
В результате, когда урчащая "Ева" уже нетерпеливо притоптывала, а ангар был закрыт, Айлин была вынуждена остановиться на пару минут и отдышаться. Отхлебнула воды из фляжки и закашлялась, так что горло заболело. Застегнула куртку, нарочито медленно, считая кнопки, одела шлем, старательно убрав все волосы назад, сдвинула очки на переносицу, сразу став похожей на карикатурную стрекозу. Легко запрыгнула в кресло пилота и едва сдержанным движением ударила по тумблерам. Земля затряслась под шасси, толчок, заставивший пилота податливо качнуться плечами назад и вспомнить про ремни безопасности.
Небо раскрылось спереди тускло-лазурным бескрайним покрывалом, безупречной водной гладью. Айлин не сразу вдохнула, не сразу избавилась от иллюзии падения в слишком светлое море. Ветер бил в грудь "Евы", ветер гудел везде - и Айлин точно помнила, что с самого утра безветренная погода, а значит, этот ветер - она сама. Не покидало чувство распахнутых до сведенных лопаток рук, не покидало ощущение воздушного кома в горле, не покидало ощущение передозировки кислорода. Плакать больше нельзя: слезы не вытереть, когда на тебе летчицкие очки. И она засмеялась, так отчаянно, так бесшумно для всех на свете людей, потому что ни одна живая душа ее не слышала.
Самым смешным было то, то Валентина повторила каждый жест, который видела в своих недопредсказаниях Кассандра-пилот. Каждый, до единой детали.
Айлин не знала, куда она летит. Совсем как когда-то давным-давно, когда материк остался далеко за пределами видимости, и море и небо слились в один цвет. Девушка прекрасно помнила, как тогда было страшно, как тогда было непонятно, где верх и где низ, и как неудержимо ее тянуло вперед. В бесконечности без здесь и без сейчас, в ровном бледно-голубом мареве ее захлестнул ниоткуда взявшийся ураган, скрутил, как прачка отжимает белье, выжимая до последней заблудившейся в складках капельки - а, нет, подождите, неизвестно, что выжимая. Просто вот выжимая и все - как самоцель. Кручение как самоцель, движение как самоцель, полет как самоцель. Небо было похоже на неаккуратно сшитое лоскутное одеяло, с кривыми швами, местами расплывшимися до нежного градиента. Все вокруг гремело костями судорожно вздрагивавшего несчастного летательного аппарата, и в такт громыханию цепей и пластин подлетала слишком хрупкая Айлин, человек, который легко ломался: кости крепки, но недостаточно. С перехватываемом веревками дыханием, с мерзкой щекоткой (тихо, куда ты, там яма, не падай!), с пересохшими глазами, которые саднило, когда пилот набиралась смелости сморгнуть. Чудилось, что "Аннабель-Ли" -а тогда это была именно она - привязана свободной витой веревкой, легко метавшейся в чересчур многомерном пространстве. Чересчур много острого запаха воздуха в ноздрях - чересчур страшно чихать; чересчур много грохота и свиста в исколотых звуком ушах - чересчур слабо защищает шлем; чересчур хочется кричать - чересчур бесполезно.
Закончилась эта какофония как по взмаху дирижерской указки: в следующий раз, когда "Аннабель" подбросило, ремни безопасности лопнули с тонким хлопком перегоревшей лампочки. Может быть, хлопка и не было, и это лишь попавший в ноту бред Айлин, крепко приложившейся виском о рычаг. Не спас даже шлем, забытье было мрачным с радужными разводами - и очень муторным, и поэтому, как только девушка очнулась, ее тут же начало мучительно, до желчи, рвать. Тошнота сидела в животе, под ребрами, комом стояла в горле, спиралью свернулась между висков. Парой секунд-вечностей позже, когда она наконец смогла успокоиться, когда дыхание начало брать свое, пришло ощущение сильных ладоней, поддерживающих ее за плечи. И вот только когда она нерешительно подняла взгляд, в котором все еще блуждала муть недавнего забытья, перед глазами Айлин предстал первый человек с Островов, с которым она в своей жизни встретилась: дедушка Мартина, мистер Коппер. А потом Айлин одурманено оглядела комнату, медленно, туго преображая существующее в видимое (кровать, ковер на полу, таз с чистыми мокрыми тряпками, компресс, видимо, тяжеловесный гардероб на четырех уверенных пузатых ножках, не работающая сейчас лампа под потолком, где ни паутины, ни мух) и наконец обратила внимание на окно. А за окном не было ничего. Плоский, гладко залитый голубым холст, скрипичный ключ без нотных строк, лист бумаги с надписанным вверху "Таким образом,". Ни земли, ни моря - не говоря уж о домах, о городе, о садах, которые обязаны окружать каждый уважающий себя дом на материке.
Айлин "повезло" - дом Копперов был построен на самом краю одного из Островов, и потому, куда ни глянь, остальной части его видно не было, и казалось, что комната парит воздухе сама по себе, без опоры.
Островов на самом деле не так уж много: не больше десятка в любом случае. Айлин уже не раз собиралась либо спросить об этом, либо посчитать самой. Но спросить все как-то забывалось, а посчитать... Айлин не могла считать Острова. Потому что каждый раз, когда они уже были в зоне видимости, от зрелища перехватывало дух. Глыбы земли, скалы, по неизвестным причинам парящие в чистом - да и не очень чистом небе - увенчанные горами, лесами, полями, домами - по маленькой деревеньке на Остров. Домов пять, не больше в любом случае. Они смотрелись бесконечно утопично и на закате, когда солнце, заходящее неизвестно куда(внизу море сливалось с облаками переливами цветов), подкрашивало вид в розовый, в персиковый, во все тона красно-желтой гаммы, смешиваясь с лазурной акварелью. В полдень, когда они смотрелись филиалом придуманного Рая со всем своим неземным спокойствием. И лучше всего - на рассвете, когда их неровную, неправдоподобную череду газовым шарфом окутывал легчайший, тончайший, неосязаемый, как духи, туман. Ни о каком счете, конечно, и речи быть не могло - не могло быть речи вообще больше ни о чем...
... но не сегодня. Не сегодня. Сегодня близились сумерки, однако нельзя было бы сказать, что они уже подмешали свои тени. Айлин бы тоже этого не сказала, но по другой причине. Она смотрела на приближающиеся Острова сначала с успокаивающимся умиротворением, потом с возрастающим недоверием (их слишком много?..), потом - с откровенным страхом, причем в разы более сильным, нежели испытанный ею некогда в приснопамятном урагане. Потому что ураган - это пусть и неукротимое, пусть и неуправляемое, но знакомое. Существующее. Естественное. Увиденное же сейчас Айлин кричало о своем неправдоподобии, всем своим наличием заявляло, что такого быть не может, что это сон, галлюцинация, бред.
На подлете к Островам, в жалких сотнях метров, в небе были подвешены рыбы. Чудовищных размеров рыбы, с отсутствием разума в глазах, но направленными на Острова клювами, каждая - способная проглотить Остров и не заметить. Эта сцена была молчалива, она резала нервы, она заставляла спину покрываться мелкими мурашками, неприятно холодящими хребет.
Они были живы - это совершенно точно. Они, наверное, все же двигались, просто слишком медленно, чтобы неприспособленный человеческий глаз мог уловить их неотвратимое движение. И они скользили, плыли в стоячем нигде - и на их дороге были Острова и позже - материк. Солнце отражалось острыми холодными бликами от неподвижной чешуи, похожей на латы, плоские морды не открывались, жабры не трепетали лихорадочно, как это бывает у вытащенных на сушу нормальных рыб, и, конечно, и без этого было понятно, что ничего нормального в этих рыбах не было. Они были олицетворением, персонификацией тупой, неповоротливой, бескомпромиссной силы, и они не несли ничего хорошего. Такое впечатление вызывали древние божества у древних людей, такое впечатление производит хищник на замеревшую после двух тактов судороги жертву, такое впечатление на одинокого путника производила сходящая неотвратимо и уверенно прямо на него лавина. Состояние: спокойствие идущего на плаху.
Айлин вдавилась в свое кресло, задыхаясь от затаенного в легких, сердце стучало, как тамтамы далеких южных племен. И только в последний момент, приближаясь к Острову слишком быстро, она успела вспомнить, что нужно сесть аккуратно, не повредив "Еву". Болезненно ударилась шасси о разровненную площадку, пригнув голову- удар отдался под шлемом коротким дрожащим взрывом, выцарапалась из еще катящегося по инерции аппарата, бросила "Еву" ехать дальше по инерции, а сама рванула к ближайшему дому, утопически спокойному (если не смотреть на задний план), срывая на ходу с головы толстую кожаную скорлупку и негнущиеся стрекозьи очки.
Копперов не было на крыльце; не было в столовой, в кладовках, в мастерской Бенджамина, мистера Коппера-старшего, не было в спальне, куда стучаться было неловко и не хотелось, не было на веранде и не было в гостевой комнате. Айлин, растерянная, испуганная, с прилившими к разгоряченным щекам медными прядками, уже думала упасть на крыльце и позорнейшим образом разреветься. Но часто так бывает: поиски заканчиваются там, где начинались, и мистер Коппер вышел из-за угла дома как раз в тот момент, когда первое обессиленное рыдание уже собиралось было сорваться с кончика языка. И поскольку девушка растерянно смотрела вниз, в дощатые ступени сквозь собственные опущенные руки, "дедушка Бен" узнал ее первым:
- О, привет, леди. Что ж ты на ступеньках искала? Зашла бы в дом, как будто чужая, честное слово.
Из-за нервов речь получилась у Айлин не сразу, а после двух репетиций: сначала без голоса, потом тихо, срываясь, а потом наконец так же прерывисто, но уже осмысленнее, громче и разборчивее:
- Мистер Коппер... что это за дьяволь - перехватила воздух - щина в небе?!
- Ты про что? А, рыбы-то? Да черт его знает, висят себе и ладно. Может, миражи просто. Ты напугалась?
Айлин смотрела на него молча, с расширенными глазами. Это спокойное отношение казалось элементом картинки, таким же неестественным, неправильным.
- Ты мне лучше вот что скажи: какие цвета на материке будут барышни носить этой осенью, пока не ясно? Мы вот думаем, как будут изумруды продаваться. На Нест-айленде закончились неделю назад рудники, кстати. Хотя это не страшно, не удивительно - в конце концов, его первым начали разрабатывать, да и рудники на нем были самые маленькие из всех Островных, но считаться надо... Впрочем, если мода на золото не ушла...
Айлин оцепенело слушала его неуместную болтовню.
Существование Островов держалось на честном слове. Причем совершенно серьезно, без преувеличений и фигур речи: на честном слове. Об Островах на материке не знали, и не узнают, пока не схлынет интерес к Югу из-за бушующей там золотой лихорадки и взгляд шебутных меркантильных исследователей не обратится к пустым пока областям на левом крае карты. С Острова не выпускали детей до шестнадцати, предварительно каждый подросток обязан был научиться управлять летательными аппаратами лучше, чем разговаривать. Человек с Острова не имел права употреблять алкоголь на материке, человек с Острова не права кому бы то ни было рассказывать о своем месте жительства, обязан был при вопросах полиции говорить, что он бездомен либо называть свою обитель на материке. Исключение составляют люди, которые сами нашли Острова. Айлин.
Конечно, это хрупкое существование. Но люди с Островов живут в бесконечно прекрасном месте, вдалеке от политических дрязг, городской грязи и сельской тупости. И каждый знает, что если он посмеет сдать материку их тайный прекрасный мир, его найдут и объяснят, почему это было ошибкой, потому что каждый из Островных жителей знает всех своих небесных соседей.
Чаще всего Островитяне живут постоянно дома, некоторые имеют частную собственность на материке, имеющие детей владеют такими подставными квартирами и домами в обязательном порядке, потому что иначе ребята не смогли бы получить образование. Островитяне живут в основном на разработке небольших, но достаточно насыщенных изумрудных копей, которые располагаются мало того, что на каждом Острове, но еще и почти на виду: это место и впрямь является раем, но, увы, слишком маленьким для многих.
Это и много другой необходимой ее делу и просто природному женскому любопытству информации Валентина знала в основном от Мартина: Айлин не имела обыкновения долго задерживаться на вещах полезных в пользу вещей интересных, зато не по годам практичный и расчетливый юноша оказывал леди Эмеральд неоценимую помощь. Наличие на Островах изумрудов поспособствовало тому, что несколько местных жителей с энтузиазмом и жаром взялись за ювелирное искусство, и, надо сказать, если и не овладели им в идеале, то по крайней мере выработали свой стиль, совершенно непохожий на стиль ювелиров с материка. Те учитывали в работе прежде всего то, сколько можно будет выручить, будет ли продаваться и насколько хрупкой станет готовая вещица, и в результате в их работах не было главного: полета. Например, Валентине очень запомнилось случайное сравнение, когда в ее лавке случайно на продажу оказались две бабочки-броши: материковая и островная. Обе - золото с изумрудом. Но если бабочка материкового мастера блестела гранеными крылышками, где каждое было выполнено из изумруда, причем не слишком плоского, и оправлено золотом так, чтобы не выпали, то бабочка островная была совершенно плоской и тоненькой, как лист писчей бумаги, а изумруды - всего шесть или семь крохотных капель - были рассыпаны по брошке хаотично, бликами, и подкрашивали не золотую основу, а впечатление от работы. Островная бабочка ушла за баснословную сумму, а материковая до сих пор лежит в сундучке с редко запрашиваемыми драгоценностями.
На самом деле, Валентина подумывала отписать лавку Мартину в будущем. Ее муж умер, не успев наградить ее детьми, второй раз выходить замуж она не собиралась, но не хотелось и оставлять накопленное и созданное трудом не одного поколения на растерзание деньголюбам из властей. Поэтому юноша пришелся очень вовремя и очень кстати, да и учился с охотой, даже не показывая этого: запоминал все, что говорит Валентина, задавал вопросы, часто оставался за чаем уже тогда, когда Айлин срывалась куда-нибудь еще: чинить, совершенствовать, учить, искать. Когда Мартин остался в этот раз, леди Эмеральд подумала, что он снова хочет уточнить какую-нибудь деталь или поинтересоваться парой торговых хитростей. Однако глаза Островитянина были гораздо жестче, чем обычно.
- А ведь она серьезно, - безотносительно начал он. То есть, разумеется, относительно, но фраза прозвучала ответом на заданный даже не сегодня вопрос, и Валентина не сразу сфокусировалась на смысле.
И не сразу нашлась с ответом. Помолчала, повертела в нежнейших перчатках какую-то незначительную свечу в резном маленьком канделябре на одну персону, пробежалась глазами по выученным наизустьстеллажам, столикам, тумбам, по ажурным драпировкам, по нервной легкой бахроме, взволнованно отзывающейся даже на призрак дыхания, по подставке для зонтов, пытающейся прикинуться зонтом, по застенчиво спрятавшимся по полкам пресс-папье, южным статуэткам, чайным принадлежностям. Все отводили нарисованные или несуществующие глаза, все отчего-то чувствовали вину - или же это зрачки Валентины подкрашивали видимое ее лиловым привкусом.
Леди вздохнула, подняла вуаль, упала в кресло, прижав спиной взбунтовавшуюся было шелковую шаль, тихонько раздраженно застонала. Мартин должен был бы удивиться и наверняка именно так и поступил, но лицо осталось по прежнему бесстрастным, все с тем же укоряющим серым оттенком в глазах. Такой, разумеется, Валентина не показывалась никому, кроме, разве что, родителей. Но все же - все же, все-таки леди, все-таки обязанности, все-таки правила. И она ответила чуточку более нервно, чем стоило бы, но успела прервать подвешенную тишину за мгновение до того, как она стала откровенно непристойной.
- А какую ты предлагаешь альтернативу, дружок? Хорошо, опустим сейчас даже, что она младше меня, что я вдова и что, черт возьми, она в конце концов такая же женщина, как и я. Будем честны: я не испытываю к Айлин ровным счетом ничего сверх теплой, безусловно, дружеской привязанности. И лишь. Ты предлагаешь мне ввязаться в отношения без любви просто из жалости? И это, по-твоему, то, что ей нужно?
Такая леди Валентина не была знакома ни Мартину, ни Айлин. Но какая разница?
- Да что вы понимаете?! Любовь, не любовь, какая глупость!.. Во-первых, не рассказывайте тут, что вас смутило отсутствие любви - все равно не поверю. И только вот не заливайте, что не можете жить в отношениях без любви, а?
Снова повисла тишина. Стекающая по плечам, тягучая, липкая, как смола. Такой Мартин, с разъяренными блестящими глазами и рвущимися наружу из-за губ обвинениями, в свою очередь был новинкой для Валентины. Был бы новинкой и для Айлин, если бы в этот момент она была в лавке, а не неслась бы на всех парах к Островам. Однако значение имели не слетевшие маски, под которыми обнаружились всего-навсего усталая уязвимая женщина и бескомпромиссный подросток. И Валентина поняла, что то, что только что было сказано - это, в общем... довольно больно, да.
- Что я понимаю?.. Мартин, глупенький... - потерла лицо ладонями, слегка размазав тушь в уголке правого глаза. - Зачем ты бросаешься обвинениями, не зная даже, о чем говоришь?
Губы Мартина сжались в слишком тугую полоску, неприятно исказив лицо.
- И не кривляйся. Чтоб ты знал, чудак: я любила своего мужа до беспамятства. И люблю и сейчас.
- Но ему же...
- Да, ему было семьдесят два, когда нас познакомили мои родители. И, знаешь, это не имело совершенно никакого значения. Меня жалели, меня оплакивали подружки, а я была влюблена как кошка. А мне не верил никто. И даже сам Себастьян. Господи, он, по-моему, поверил мне только тогда, когда я пыталась его выхаживать, а до этого часто смотрел на меня с такой ехидной болью, что сердце сжималось и слезы на глаза наворачивались. Знаешь, я всегда предпочитала библиотеки балам, а он язвил, не пропускал и момента, чтобы кольнуть тем, как я якобы предпочла бы сейчас хихикать в ответ на ухаживания какого-нибудь обольстительного кавалера. А я смотрела в его глаза и думала, что таких нет больше ни у кого. Чистейшие, как проточная вода, светлые, ясные, не смотря на возраст. Представь себе глаза, в которых можно увидеть все прочитанные книги, все приходившие в голову идеи, все мысленные картины, глаза, в которых сразу, как в зеркале, отражалось все испытываемое. У него были такие честные глаза...
- Почему же вы не объяснили другим, что любите его?
- Такой наивный, Мартин. - Она усмехнулась. - У других бы волосы дыбом встали, если бы я сказала, что не люблю его, даже яро ненавидя. Пристойность, приличия. Все считали, что мои горячие заверения - не более чем актерство претендующей на наследство юной барышни. Мало ли их таких - которые выходят за старых людей, ждут смерти или даже ускоряют ее, а потом... Нет, прости, мне неприятно об этом говорить. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что я просто не могла ответить Айлин даже из жалости и сострадания, в то время как мое сердце занято другим. Боже, как в дешевой мелодраме, честное слово.
- В мелодрамах нет буйных особ, прячущих однополую влюбленность, - хмуро ответил Мартин. - Это... неблагопристойно.
Снова пара десятков тактов тишины, уже не такой тягучей.
- Хорошо, я готов перед вами извиниться за эти слова, наверное, это было очень неприятно. Но все же ваша вина в другом. - Дождался ответа - вопросительно поднятой брови - продолжил. - Вы ведь не отказались принимать ее чувства, а сделали вид, что они несерьезны и несущественны. Понимаете, в чем дело? Айлин не верила ни в один ответ, кроме "нет", когда пришла к вам сегодня. И от вас не требовалось сказать ничего иного. Но и для "нет" есть разные формулировки. К слову, мне не приходят в голову какие-либо, способные ранить ее больше, чем ваша. Ну, разве что, наверное, если бы вы сказали, что однополой любви не существует вовсе и все это от дьявола.
- Я все-таки достаточно умна, чтобы не позволять Церкви задурить себе голову, - досадливо отозвалась Валентина, откинув голову на спинку кресла и уронив руки на подлокотники. Поза, показывающая: сдаюсь. Поражение, радуйся победе, если сможешь.
- Но недостаточно умна, чтобы сказать что-то помягче, - вспылил в ответ Мартин. Закрыл рот рукой, замолчал на четное количество времени. - Простите, наверное, мне стоит уйти, пока я не наговорил еще больше жестоких вещей.
Валентина вяло махнула хрупкой рукой, отпуская его. Подождала, пока закроется дверь, встала, заперла ее. Постояла секунду, прижав холодный ключ к губам, развернулась, опираясь на дверь.
Медленно-медленно, так что спине больно было от нажима, сползла на пол в ворохе ткани, кружев, рюш. Обессиленно подняла пальцы к губам и разрыдалась.
Сегодня были разрушены все стены вежливости и этикета. Требовалось немного времени, чтобы хотя бы поставить временные заграждения.
- Ты как?
- Ум? Что-то случилось?
- Фальшивка.
- Э? Мартин, ты что, откуда-то упал? Никогда ничего от тебя не слышала в подобном духе, а тут еще и на ровном месте...
Айлин никогда не строила стен. Она прикрывала красивой тряпочкой, заметала сор под ковер, но стен - никогда.
Прошло около недели с последнего визита на Острова, который растянулся на три дня, из которых на Островах собственно была проведена только одна ночь. Время часто играло с дорогой на Острова, и она могла занимать от получаса(самое короткое время, засеченное когда-либо Айлин) до двух суток(самое длинное время, засеченное когда-либо Айлин). Немного странно было то, что Острова оставались неподвижны в общей своей массе, передвигаясь в воздухе только относительно друг друга, но с Островами было столько неувязок и несостыковок, что на эту просто махнули рукой, тем более что отец Айлин давно уже перестал волноваться за нее, обратив внимание на племянника со стороны своего брата - не Себастьяна, а второго, Гарольда. Это, конечно, давало определенную свободу, но иногда девушка все-таки скучала по родительскому вниманию, которого стало гораздо меньше после смерти матери от лихорадки. Нет, отец любил ее, и она его очень любила, и разговор между ними всегда выходил теплым, дружелюбным и непринужденным. Но... мало. Слишком мало.
Мартину повезло с семьей несколько больше: несмотря на то, что мать его умерла при родах(какие же нынче хрупкие женщины! Легкое касание - и хрупкий хребет, перетянутый полосами китового уса, ломается, как спичка, обнажая драгоценное мерзкое содержимое прекрасного тела), а отец вечно находился неизвестно где, неизвестно чем перебиваясь, у него был внимательный, заботливый дедушка, вечно с улыбкой подростка на губах и припасенной историей. Что могло его выбить из колеи - неизвестно, но это должно быть что-то покрепче конца света. Впрочем, Мартин, хотя и был глубоко привязан к вырастившему его деду, всегда отзывался о нем ехидно, досадливо, как будто тот позорил его или выставлял себя дураком. Айлин долго не могла понять такого отношения, пока не остановилась на простом решении: Мартин просто не умеет показывать свою привязанность. Не в его характере это.
Впрочем, характер Мартина - вообще темный лес. Пилотом он был отвратительным, непонятно, как с Островов выпустили, но разбирался в авиатехнике так, что способен был заткнуть за пояс любого знатока. Вечно держал poker face, но готов был в любую секунду лететь на чем угодно куда угодно, чтобы помочь кому-нибудь из своих - но в то же время и пальцем не пошевельнул бы, чтобы помочь находящемуся у него перед носом человеку, если тот не был из его "стаи". Обо всем говорил цинично и с прохладцей, но мог и открыто упоминать о своих привязанностях и слабостях, ничуть их не стыдясь. И почему-то даже факт, что ему до сих пор снится мама, переставал казаться смешным, хотя упомяни об этом кто другой, по-детски жестокая Айлин не упустила бы возможности понасмешничать. Мартин не был человеком, к которому хочется привязываться, но он постоянно вызывал интерес, постоянно был непредсказуемым, не прилагая для этого ни малейших усилий. И, собственно, примерно на эту приманку и попалась Айлин: ненужная добыча незаинтересованного охотника.
Мало кто мог предполагать, что Мартин все чаще задумывался о том, кто все-таки из них кому попался. Потому что Айлин, казалось, постоянно просто пробегала мимо и решила зайти - вот так непринужденно, по-приятельски. А Мартин постоянно беспокоился, постоянно нервничал из-за ее лихачеств в небе, и все чаще задумывался над тем, что его семнадцать лет - довольно рискованный возраст, в котором у большинства играют гормоны и как следствие возникает уйма не совсем логичных чувств.
Но Мартин готов был бы первым застрелиться, если бы хоть кто-нибудь заметил его отношение к Айлин. Потому что иначе "он любит ее, а она любит другого(другую?)" слишком напоминал бы глупый любовный романчик, а любовные романчики он презирал всей своей душой логика.
И вообще... как-то все по-книжному получается. По-придуманному. По-бредовому.
Кто же, интересно, ловит такие занятные глюки?
Душевные терзания бушевали под холодненьким личиком в тот момент, когда Айлин уже высматривала в воздухе Острова и рыб. Мартин долго не верил в эту чушь, пока не сдался и не согласился полететь посмотреть. Правда, очень неохотно: в отличие от Айлин, он учился регулярно и ежедневно, а не когда в голову взбредет, и поэтому перспектива вернуться черт его знает когда его не прельщала. Но Айлин была такой отчаянной, так блестел страх в глазах, такая безнадежность срывалась с голоса, что пришлось.
Наконец завиделись неоднотонные с небом громады в воздухе, и Айлин облегченно вздохнула: рыб, кажется, не было, и на вид примерное количество Островов было обычным. Мартин только смерил ее взглядом, собираясь сказать кое-что по поводу паникерш и их видений, но замолчал, когда Айлин вскрикнула, отрываясь от бинокля и на несколько секунд теряя сознание. Мартину было некогда смотреть в бинокль - он ухватился за управление, пытаясь одной рукой неловко выровнять "Еву" , а другой отвесив беспамятной Айлин крепкую затрещину - только витые золотистые пряди взметнулись.
Айлин очухалась, снова подавилась вскриком, зажала рот руками, и сквозь бликующее стекло летчицких очков Мартин явно увидел выступившие на ее глазах слезы. Она неровно дышала, с явными всхлипами, пока не сдалась и не ткнулась Мартину в рукав с глухими рыданиями.
В воздухе был подвешен один-единственный Остров. Все остальные громады были рыбами, чья чешуя теперь явно отливала зеленым.
Они спустились на крохотный луг, не заботясь о технике безопасности, и прочесали весь Остров в поисках людей. Это был тот самый Нест-айленд. Они обшарили все дома, находя только полусобранные вещи - люди собирались перекочевать с Острова, рудники которого иссякли, на другие, они прочесали призрачную рощицу - не было никого.
Ни
Ко
Го.
Айлин упала на траву, закрывая лицо руками и содрогаясь в слезах, ее бессильные подвывания звучали глухо и мучительно. Мартин стоял посреди луга, рядом с "Евой", и беспомощно озирался вокруг, будто ожидая, что сейчас дед и соседи выйдут из какого-нибудь не подмеченного ими укрытия и будут смеяться над их растерянностью.
Но шли минуты, и никого не было. И только в воздухе висели раздутые дирижабли в латах зеленоватой чешуи. Все так же в гнетущей тишине, все так же
Айлин наконец села, вытирая нос рукавом: лицо искривлено в болезненной гримасе, мокрое от слез, красное - по их же вине, волосы торчат растрепанными медными пружинами, так и не снятый шлем скособочился, из кармана торчит отвертка, от крыльев носа идут почти старческие складки скорби. Если кто-то плачет красиво - не верьте этому человеку, он просто недостаточно хороший актер.
- Я же говорила... говорила...
- Что же здесь произошло? - невнятно пробормотал Мартин, все еще не понимая, что за чертовщина происходит.
- До тебя еще не дошло? Да проглотили наши драгоценные Острова! - Айлин сорвалась на крик, на истеричный, сошедший на рыдания крик. - Проглотили, как мы яйцо за завтраком!
Колосья качались на ветру гибко, маятниково. Как будто не видели произошедшего. Как будто не понимали, что чудом избежали.
Золотые, безмятежные, идиллически летние, хотя уже начало сентября. И на деревьях в рощице поблескивают листья цвета благородного металла - немного пока, но уже есть. И скоро на домах появились бы уютные рыжие покрывала - на тех, которые стоят под ивами и прочими, Айлин не сильна в ботанике - как и ни в чем, кроме физики и немножко математики, потому что это нужно для "Аннабель Ли", "Евы" и прочих ее любимцев.
Мартин сел рядом с ней, положив расслабленные локти на колени, угол - девяносто градусов и еще немножко. Слегка пожевал губами и рассеянно заметил:
- Надо сказать дедушке.
- Идиот. Нет у тебя теперь дедушки, - жестко огрызнулась Айлин, все еще не способная успокоиться и начинающая всхлипывать иногда, хотя и реже и тише.
Мартин побледнел еще сильнее, но молчал.
Айлин рассеянно меряла шагами пол на кухне в квартире Мартина. Мерно тикали часы, и она сама не заметила, как шаги подстроились под этот хлесткий ритм.Мартин сидел за столом, уронив голову виском на вовремя подставленную ладонь. Он уже изображал обычного человека, но они вернулись с Островов только вчера, и он еще не оправился.
С Острова, простите.
Оговорка в две буквы иногда равна сотням двум человек.
Да ладно бы две сотни, дедушка, главное.
- Ясно одно, - задумчиво проговорила Айлин, приподняв голову и глядя куда-то сквозь потолок. - Они явно плывут к материку. Если они поглотили Острова, наверное, с той же целью плывут и дальше. Но материк они поглотить не смогут при всем желании...
Мартину было больно говорить обо всем, что касалось этого, и Айлин прекрасно это знала, даже не видя глазами. И потому сознательно говорила все время именно о том, что делать: по сути, и сейчас она просто переформулировала уже пришедшие ранее домыслы, хлипкие, но хоть какие-то. Просто она помнила, что, когда умерла ее мама, боль начала проходить только тогда, когда она начала открыто о ней упоминать, борясь с тоскливыми воспоминаниями. Остальные шикали, а пилот училась говорить о маме без судороги в груди. И получилось гораздо быстрее смириться. Потайное всегда тянет больше.
- Раз материк они поглотить не могут, значит, им требуется что-то другое.
- Например?
- Не знаю. Вода - вряд ли, потому что они плывут над морем.
Мартин повертел в пальцах колпачок от вечного пера, валявшийся на столе невесть сколько времени и невесть откуда взявшийся.
- Может, расскажем леди Эмеральд? Все-таки она старше, да и лишняя голова...
- Нет, - холодно ответила Айлин. Это еще болело, и она - слабый человек - боялась говорить о Валентине, хранила полный до краев стакан с этой болью под ребрами. Знала, что вот секунда, минута, час, день - и расплескается в груди холодной водой, и приведет к... чему-то, скажем так. Айлин боялась чего-то. Боялась, что хрупкое равновесие рухнет, что хрусталь разобьется и отпустит на волю это неизвестное. Поэтому же она и не навещала все это время свою даму сердца: Айлин не знала, как поступит при встрече, что будет говорит, какие жесты попросятся в руки, куда будет блуждать, уходя от любимого, взгляд. Боялась, что своим признанием сделала непоправимое, и еще больше боялась, что все будет как было; как будто и впустую было изорвано в клочья (как белая мягкая салфетка, попавшаяся под взволнованную смущенную руку) нервов, как будто зря был заключен спор с самой собой.
- Знаешь, что меня удивляет?
Мартин без малейшего интереса вопросительно приподнял подбородок: продолжай.
- Что один Остров остался. Это как-то... нелогично.
- Надо подумать, чем он отличался от других, - заметил соратник Айлин все так же апатично. - Может быть, именно это требуется им. Но Нест-айленд - совершенно такой же, как и остальные, и ничем он не отличался...
- Отличался, - вдруг сказала Айлин. Это казалось совершенно глупой версией, но других не было. - Когда я в первый раз видела их, мистер Коппер сказал, что на Нест-айленде иссякли рудники. И, видимо, люди уже перебирались на другие Острова, поэтому ни одного человека на Нест-айленде не осталось.
- Ты правда думаешь, что они охочи до человечинки? - едко заметил Мартин. Звучало и правда нелепо.
- Но это объясняет тогда, почему один Остров остался.
Айлин плюхнулась на стул, уткнувшись глазами в окно: за рамой город пыльно темнел в концентрированных сумерках. Часы, видимо, не выдержали одиночного танца и вызвали Мартина, который поднялся и принялся так же мерять шагами паркет. Раз и глуше два, тик и так, тик и такт, Лоннн-Доннн-Доннн - где это?.. "Ева" мирно спит в ангаре, Ева бродит между змеиных нор, где прячутся люди.
- Неправдоподобно. Люди - слишком мелкая добыча для такой громадины. Да-да-да, киты, помню. Но киты все равно потребляют много, просто мелкой, пищи. А здесь... ну сама подумай, две сотни человек, это же даже не перекус. Да и глотать столько неорганики обычной рыбе незачем.
- Какой опыт в голосе, однако, - съехидничала Айлин. - Ты можешь предложить что-то получше?
Мартин помедлил, прежде чем отвечать. Взъерошил блеклые пряди за ухом, легонько дернул себя за нос, раздумывая.
- Да. - Подошел к столу, уперся в него руками. Пристально глядя на солонку, стоящую прямо между напрягшихся от веса запястий, продолжил: - Мы предполагаем, что они такие же, как обычные рыбы. Что у них примерно та же анатомия и примерно те же механизмы питания. Но...
Солонка с белым сыпучим шлейфом полетела со стола от властного жеста. Айлин слышала незнакомые ноты в голосе близкого друга.
- Но твари размером с Остров могут быть чем угодно, повторяющим форму обычной рыбы.
- Что ты хочешь этим сказать?
- То, что они могут не питаться органикой.
- И?..
- Айлин, господи, уж это точно тогда очевидно. Ты сама подсказала: на Нест-айленде иссякли рудники. Что, если эта чертовщина в воздухе?..
Девушка ахнула.
- Да, точно. У них ведь позеленела чешуя, помнишь? Возможно ли?..
Разговор на несколько секунд прервался цокотом каблуков: по коридору прошла мимо медсестра.
- Я думаю, что им нужны были не Острова, а изумрудные рудники в их почве, - решительно подытожил Мартин, отвлекшийся немного раздумьями от главного контекста произошедшего, гибели деда.
- Это наводит на очень неприятные раздумья, учитывая то, что мода на изумруды не проходит уже года два, - озабоченно заметила девушка. - Сейчас их не носят только... мм, ну, мы с тобой, те, у кого не хватает денег, и еще, мм, дай подумать...
- Люди в трауре, им не позволено носить цветное, - подсказал Мартин.
Айлин замолчала. Оба думали об одном и том же совершенно точно; об одной и той же.
- Ты думаешь, что ей не грозит?
- Грозит. Потому что если уж они сумели поглотить Острова, с них станется и поглотить город, по кусочку. Кому же это все-таки нужно?
- То есть?
- Ну, кто стоит за этой дрянью в небе? Почти уверен, что дело в политических дрязгах.
- Да нет там никаких политических дрязг, - спокойно начала она. Встала, тоже ровно, спокойно. Подошла - ровно три шага - к многострадальной солонке. - Нету, слышишь? Просто есть рыбы в небе. И они хотят есть.
Мартин хотел было удивиться тому, что она спокойно и закончила, когда под подошвой сапога расчетливо хрустнуло уже мертвое стекло, а металлическая крышечка со звоном укатилась куда-то под стол, уже не распираемая точеным горлышком.
- И вы думаете, что мы это напечатаем? - леди презрительно вскинула выщипанную бровь, перестукнув по полированному дереву полированными ногтями.
- Вы обязаны это напечатать! - горячо ответила Айлин, разве что не налегла грудью на стол.
- Обратитесь во "Взгляд в будущее". Думаю, там ваш материал с удовольствием примут, тем более что тема исследований Востока сейчас популярна. Только, пожалуйста, не лезьте больше со своей фантастикой к нам.
- Да это не фантастика! Они летят, и я не знаю, что будет, когда они достигнут Материка. Если уж Острова были проглочены, как закуска...