Мори Ева : другие произведения.

Iiiii

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
   Ева Мори
  
  ИГРЫ БОГОВ
  
  
  Книга первая
  У истоков судьбы
  
  
  2003
  
  Издательство Олма-Пресс
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Помогите определить жанр . Оставьте сообщение
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Предисловие автора
  
   Эта книга - роман-трилогия. Действие разворачивается в трех исторических эпохах на территории Европы, Среднего и Ближнего Востока.
   Каждая из трех книг имеет свою завершенную сюжетную линию, свою любовную, детективную или мистическую интригу. Эти книги можно читать и отдельно друг от друга. Однако все три части сюжетно сплетены воедино общей идеей - идеей кармического долга и кармического взаимодействия людей, а вернее человеческих душ. Герои трилогии стремятся достигнуть в игре жизни цели, указанной свыше. Среди них есть игроки получше и похуже, посильнее и послабее. Герои действуют в рамках своих ролей, но результат в достижении цели зависит не только от душевных усилий каждого из них, но и от их взаимодействия. Игры, которые боги предлагают человечеству, всегда коллективные. Их цель - совершенствование души, и если эта главная цель не достигнута, а время упущено, то та же "команда" получит шанс сыграть снова на следующем кармическом витке. Когда придет время нового витка неизвестно, вернее, известно только небесам. Это может случиться через несколько тысяч лет, через несколько веков или десяток лет. Игроки на "новом поле" будут все те же, но в другом облике и других обстоятельствах. Даже имена героев книги и их, так сказать, профессиональная ориентация почти не изменятся, а лишь трансформируются в соответствии с эпохой, языком и обычаями. Это будут уже другие личности, но все те же души.
   Судьбы героев трилогии прочно связаны в "кармический узел1" до тех пор, пока цель игры не достигнута. До самого конца они будут пытаться выиграть, меняя стратегию и тактику своих жизней, попутно влияя на события окружающей их действительности. Они будут творить историю не как закономерное развитие цивилизации, а как артефакт, возникающий в ходе эксперимента, как побочный продукт в процессе совершенствования души.
   "Все предопределено, но есть свобода выбора" - говорил Экклезиаст. Какой выбор приблизит героев к тому, что предопределено? Какая сила способна развязать кармический узел? Можно ли вообще развязать его, если распутать и выдернуть пару ниток?
   Ответы возможно найдутся в этих книгах.
   Они лежат то ли под стенами храмовой пирамиды древнего Ура, то ли у безымянного ручья в окрестностях изуродованной войной сегодняшней Басры. На расстоянии двадцати километров и пяти тысяч лет друг от друга.
   Может быть эти ответы спрятаны среди сокровищ крестоносцев-тамплиеров и уже семь веков томятся под камнями замков Монфор, один из которых в трех часах езды от Парижа, а другой - от Тель-Авива.
   Кто знает, не прячутся ли эти ответы за зеркальными стеклами секретных лабораторий, которые и в Москве, и в Хайфе двадцать лет назад называли не иначе как "почтовым ящиком", а теперь гордо именуют "технологическим центром"?
  
  
  Пролог
  
   - Радость моя, счастье мое, что же ты делаешь со мной, зачем убиваешь во мне любовь? Господи, как холодно, страшно и больно. Я не могу тебе больше верить. Я не могу тебя обнимать, я не должна. Тогда ты приговорил меня к смерти, и я умерла как ведьма. Теперь ты предал меня, и умрет моя любовь, а я останусь жить... как ведьма. Любовь еще жива, о, как от этого больно. Скорее бы утро, пусть уже свершится приговор. Я сама накину петлю на свои мечты о тебе, я выбью скамью из-под ног своих иллюзий. А дальше будут только доказательства и факты, которые я брошу тебе в лицо, пока моя любовь будет хрипеть и биться в конвульсиях. Дай Господи, чтобы её смерть - моя смерть была быстрой. Ибо когда умрет она, я не погибну, но лишусь себя и стану иной уже навсегда. Разорвется ли кармическая связь? И буду ли я свободна? Все равно я уже буду не я.
   Сжавшись в комочек на кровати, женщина смотрела на фотографию своего мужчины, стоящую у изголовья, и то ли говорила, то ли плакала. В ночной тишине её шепот и всхлипывания звучали то явственней, то глуше, вливаясь в шум дождя и шелест листьев под порывами зимнего израильского ветра. На какое-то мгновение женщина замолчала и посмотрела на улыбающееся с фотографии лицо почти спокойно. По-детски, кулачком, не жалея глаз, вытерла слезы. Провела мокрым от слез пальцем по фото, словно стирая его улыбку, и отчетливо произнесла:
   - Ты больше не будешь смеяться надо мной. Ты снова выбрал то же, что и всегда, а я так старалась подсказать тебе другой выбор, я так хотела, чтобы мы оба вырвались из этого бесконечного круга. Я платила за нас обоих, за возможность выбирать. Я так увлеклась борьбой за тебя, что долго не хотела видеть знаков, требовавших идти дальше одной. А знаки были. Я не хотела им доверять. Я верила в тебя. Пока не пришел сегодняшний день, и проведение не заставило внять ему, поставив носителем знаков тебя. Могла ли я не обратить на это внимание? И я почувствовала, что эти знаки - правда. Я докопалась до их смысла и поняла всю тщетность своей борьбы. Не заметь я их, и сейчас бы я спала спокойно с мечтой о том, как ты завтра придешь и обнимешь меня, как я буду задыхаться в твоих руках от страсти и счастья и буду видеть озорные блестки в твоих глазах. Если бы не знаки... А ты бы посмеялся надо мной и оставил в дураках. Если бы не знаки, умерла бы не только любовь, ты убил бы мою душу. Но ты больше не сможешь смеяться. Никогда.
   Она откинула с лица пряди длинных волос, повела плечом, и вся будто собралась и сосредоточилась. Не двигаясь, протянула руку, выставив ладонь перед портретом словно щит и очень ясно и раздельно произнесла:
   - Ты больше не будешь смеяться. Ни над кем. Никогда. Да будет в том воля Божья и сила моя. Отныне и вовеки. - Рука медленно опустилась, перевернув фотографию изображением вниз.
   Женщина закрыла глаза и не шевелилась несколько минут. Потом погасила свет, прошептав:
   - Завтра все кончится. Спи, ведьма.
  
   Утро принесло с собой телефонные звонки и суету, какую-то лихорадочную уборку в доме - с одной целью: чтобы все было хотя бы внешне в порядке. Ведьма вспомнила о том, что она ведьма, только наполнив ванну горячей водой, и погрузившись в пахучую пену.
   - Знаки... - опомнилась она, - Знаки... Что же мы имеем за знаки... Кольцо с изумрудом, как-то странно подаренное им совсем недавно. Изумруд-Эмеральд... знак первый. Пара строк из мюзикла "Нотр-Дам де Пари", пропетые им, и обрывки того же мюзикла, услышанные вчера по телевизору. Знак второй. Коробка конфет с названием "Emeraldes". Знак третий. Можно сказать, что все ерунда и глупости, но почему это так насторожило и встревожило? Эмеральд-Эсмеральда. Вот она связь! По-дурацки, но прямо подтасовка фактов. Наверное, иначе я не понимала. Так что там было с Эсмеральдой, черт подери?! Предали и подставили эту Эсмеральду, вот что. Да ещё и повесили публично. Хорошенькие знаки-предупреждения вышли. Но как быстро за ними последовали факты! Я ведь ещё не до конца поняла, что собственно происходит, а факты возникли вслед за знаком без всякого перерыва. Как быстро стали в последнее время проявляться следствия. Раньше от знака до события проходили месяцы, недели, ну хотя бы, дни. А теперь хватило пары часов. Впрочем, всё в мире ускоряется. Успевай только уворачиваться. Да, о чем это я? Ах, да, о фактах. А факты - дрянь. Не увильнуть никак. Он прослушивает мой сотовый или просил своих друзей из разведки это сделать. Но то ли что-то не сработало, или что-то не учли. Это оказалось неопровержимо заметно. И не только мне. Я закрывала глаза на его недоверие, приписывая это ментальности, я сносила оскорбительные подозрения и унижения, жалея его. А он жертвовал мной и предавал меня все это время снова и снова. И не стыдился. И мог жить с этим. Слепая. А теперь я не смогу этого не видеть. Чары развеялись. Рассыпались в прах. Наступило разочарование. Слово-то какое. Точное. Раз - очарование. Что же мне делать, Господи? Я не должна стать безответной жертвой. Нет, только не это. Но я боюсь его потерять. Я почти презираю его, мне отвратительна его трусость и мелкое коварство, гадость какая, фу... Но какой-то отросток души тянется к нему и болит, страшно болит, когда я пытаюсь оторвать его. Это связь, которой не должно быть. Она должна засохнуть и отвалиться как надломленный сук. Но она жива. Чем она питается, эта проклятая любовь? Мной. Она на мне паразитирует. Но ведь где-то есть этому начало? А выход всегда там же, где вход. Надо искать вход в этот лабиринт и пройти от входа до выхода ещё раз. Уже свободной от чар. Разочарованной. Надо искать вход.
   От этой мысли ведьма повеселела и с удовольствием поплескалась в ванне. Через полчаса ее уже нельзя было узнать. С румянцем на щеках, с блестящими глазами и распущенными влажными волосами она сидела перед зеркалом, возилась с косметикой. Чистая, красивая, уверенная в себе и раслабленно-игривая, как молодая кошка попавшая под дождь, но успевшая вылизаться и привести шкурку в порядок. Ведьма довольно улыбнулась в зеркало:
   - Мяу. Ты правильно сказал, что мне ничего не сделается, и как меня ни кинь, я приземлюсь на лапы, что женщины - кошки, а у кошек девять жизней. Которая сейчас у меня по счету? И сколько их в запасе? Кошке придётся вспомнить все, начиная с самой первой.
  
  ----------------------------------------------------------------------------------------------------------
  
  
   На самой верхней террасе храмовой пирамиды, на площадке у начала бесконечно сбегающих вниз лестниц сидел уже далеко не молодой человек. Из четырех курильниц на высоких бронзовых треножниках, установленных по углам площадки, в небо поднимался дым, запах которого долетал даже до заречных поселений. Город же вечерами был пропитан им насквозь. Сидящий не любил запахи благовоний. Они почему-то будоражили воображение, а не укрепляли дух.
   Воображение всегда было его врагом. Оно не поддавалось контролю и тащило мысли в сторону таких желаний и фантазий, которые, иначе как греховными, назвать было невозможно. Хорошо ещё, что он здесь один, и никто не видит замешательства на его лице, когда надо выполнять свою работу.
   Он смотрел на закат. Дрожа в раскаленном воздухе, солнце кровавым сгустком катилось к горизонту. Было душно и влажно. Даже от реки вечерний ветер приносил не прохладу, а клочки теплого тумана. В тяжелой пурпурной мантии было жарко. Жреческое ожерелье мешало дышать и противно липло к телу. Но он сидел неподвижно и смотрел на закат как каждый вечер в течение многих лет. Он священник, служитель культа, и он обязан наблюдать за светилом пока последний луч света не скроется за рекой, пока по небу не рассыпятся эти треклятые звезды. Он, одно из первых лиц Шумерского государства, облечённый властью над многими судьбами и невольник своей собственной. Сэмэлу, жрецу девятой ступени города Ура2, было очень плохо на душе.
   Внезапно распахнулась дверь, ведущая на площадку из глубины пирамиды. Сэмэл вздрогнул, но не оглянулся.
   - Это ты, Эльдад? - раздраженно спросил он. - Впрочем, кто же ещё может врываться ко мне с таким грохотом! Надеюсь, что хотя бы сегодня ты принес что-то интересное. Ну, говори же!
   Вошедший на мгновение склонился в почтительном поклоне. Он был худощав и подтянут. Ничто в одежде не отличало этого человека от любого другого зажиточного горожанина, но то ли совершенно непроницаемое выражение его лица, то ли манера держаться излишне прямо и двигаться слишком резко, позволяли мало-мальски наблюдательному обывателю заподозрить его в принадлежности к определённому ведомству и не попадаться ему лишний раз на глаза. Эльдад - бесстрашный воин и верный слуга царя Ур-Гама, участник трёх войн, в которых противник был "поражен оружием"3, увенчанный славой победителя, покончил с военной карьерой, как только наступили мирные времена - времена интриг и заговоров. Сам царь, и главное, высшие чины служителей храма были равно уверены как в его преданности, так и в умении разгадывать и пресекать не только мятежные действия, но и помыслы. Хитрый и проницательный Эльдад не смущался в выборе средств для достижения цели, а целью всегда служила воля царя. За несколько лет своей послевоенной жизни он совершил головокружительный взлет к вершинам власти. Теперь, в первый год царствования сына Ур-Гама молодого царя Шульги, он занимал посты главного храмового чиновника дознания и советника царя по вопросам внутренней политики. И хотя "юбка чиновника" явно проигрывала в сравнении с военными доспехами, Эльдад знал себе цену. Его короткий поклон в сторону Сэмэла был лишь данью ритуалу.
   - Опять бесится из-за этой девки, - подумал Эльдад. - Видят боги, если его не подтолкнуть в нужном направлении, этот идиот никогда ни на что не решится. Надо что-то делать.
   Тонкие губы Эльдада послушно сложились в добродушную улыбку, и он начал разговор:
   - Рад тебя видеть, один из самых мудрых, в полном здравии и покое. Конечно же, я пришел не с пустыми руками. Но мои сообщения, не отвлекут ли они тебя от исполнения священного долга?
   - Отвлекут, отвлекут, - улыбнулся жрец, - Хватит прикидываться паинькой, Эльдад! Что нам друг перед другом гарцевать после стольких лет знакомства. Я же сам просил тебя о помощи в этом деле. Так говори уже, не томи.
   "В друзья записался, а сам не то, что стакана вина - стакана воды не предложил, жадная скотина", - пронеслось в голове Эльдада, но губы произнесли нечто иное:
   - Ты же знаешь, Сэмэл, что для меня дружба священна, как для тебя служение богам. Только потому я и ввязался в эту историю. Не в моих правилах заниматься частными делами, но в жизни все так переплетено... Я даже не удивился, когда твое личное дело оказалось очень серьезным и таким близким к политике.
   - О чем ты, Эльдад? Как моя просьба уличить во лжи какую-то жрицу может быть связана с твоими занятиями? Я всего лишь хочу знать правду, - на лице Сэмэла отразилось искреннее удивление.
   - Ты умнейший человек, Сэмэл, а говоришь о правде. Что тебе эта правда сама по себе?! Ведь ты хочешь с помощью этой правды добиться своей цели. Правда же должна ей соответствовать! Не думаю, что тебя устроит, если я раскопаю не ту правду, которая нужна. На такие поиски времени было бы жалко. Ведь Ола вовсе не какая-то, а великая жрица, личность хорошо известная, как впрочем, и ваша с ней "секретная связь".
   Сэмэл побледнел, но глаз не отвел и сказал, глядя прямо в лицо собеседника:
   - Ну и откуда у тебя такие сведения о моих связях, целях?
   - Я же работаю над материалом, - усмехнулся Эльдад, - а материала прорва. Клянусь Энлилем4, перед кем ничтожны все боги небес, я не собираюсь использовать то, что знаю во вред тебе, Сэмэл. Тем более что цель, которую ты преследуешь, угодна богам и нашему молодому царю, не так ли?
   - Да о какой цели ты говоришь?
   - Хватит играть передо мной, Сэмэл! Мы друзья, и скрывать нам нечего. Ты прекрасно понимаешь, о чем я - о "священном бракосочетании"5, до которого осталось всего несколько дней, а вопрос с кандидатурой до сих пор не решен. А ведь за это отвечают двое - Верховный жрец и ты, Сэмэл.
   - Разберемся как-нибудь с претендентками, поверь мне, Эльдад, желающих предостаточно. При чем здесь Ола? - Сэмэл был растерян. Но как он ни старался не выдать свое замешательство, оно не укрылось от проницательного профессионала.
   - Вот ты и струсил, - подумал Эльдад, - а страх плохой советчик. Уж лучше твоим советчиком стану я. Ты сам все сделаешь, я только подскажу как. И цель будет достигнута тобой. Тебе достанутся царские милости и награды, которых ты так жаждешь. А я останусь в тени, ведь мне не нужна твоя грязная слава. Бедный Сэмэл, ты ведь даже не подозреваешь, насколько она будет грязной!
   Вслух же он произнес:
   - Мы не дети, Сэмэл. Ты сам прекрасно знаешь, что никого лучше Олы для этой церемонии не найти. И дело не в ее столь обожаемых тобой женских прелестях. Есть жрицы помоложе и покрасивее. Но наш царь выбирает для "бракосочетания" не жертвенную овцу, а богиню. И он знает, что только Ола может выступить в этой роли: только она одна пишет стихи, которые знает стар и млад всего Ура, а молодые писцы царапают их на своих табличках и поклоняются ей как богине. Она предсказывает будущее, она лечит. У нее много не поклонников, Сэмэл, у нее много почитателей. И для нашего царя это очень важно. Шульги необходимо, чтобы его выбор одобрял весь город. Это его первое "Священное бракосочетание". Оно войдет в историю Ура, и не только Ура, а всего Шумера. Ты понимаешь, Сэмэл, насколько это серьёзно? Царю нужна только Ола. И сейчас не место твоим романтическим чувствам.
   - Причем тут чувства, Эльдад? Ты же знаешь, что она не согласна и не поддается ни на какие уговоры. Богиня, богиня! Она умна как демон! Она видит будущее, ты сам это сказал, ее никто не может заставить. Я пробовал и так и эдак, она даже не желает меня слушать!
   - Ола никого не желает слушать, а тебя, Сэмэл, особенно, - улыбнулся Эльдад, - ведь она тебя любит, а уговорить влюблённую женщину изменить любимому на глазах у всего города... Нет, тебе это не по силам. Если, конечно, действовать по правилам. Но ведь ты сам попросил уличить ее во лжи. Что же, для жрицы испорченная репутация хуже смерти. Особенно для такой как Ола. Но главное - выбор компромата у нас невелик. Ложь, интриги, еще, пожалуй, черная магия. Это ты верно придумал, Сэмэл. Ведь на любовной почве ее ничем не проймешь. Жрица есть жрица. Может себе позволить. Не то, что твоя супруга, а, Сэмэл?
   Жрец поморщился:
   - Брось свои шуточки, Эльдад! Без тебя тошно. Ничего я не придумывал. Я просто хочу знать правду.
   - Ну конечно, конечно. Именно правду. Об этом я и говорю, мудрый Сэмэл. Правду, именно правду! Какую скажешь, Сэмэл.
   Эльдад явно увлекся своей речью. Увидев угрозу в глазах жреца, он тут же поменял тон:
   - А если серьезно, то пока я еще ничего не добился в этом деле. У меня ничего нет на Олу. Она занимается только своими делами и тобой. Уже две недели моя агентура пытается выловить хоть что-нибудь стоящее. И кроме душещипательных разговоров с придворным лекарем Маришем - ничего.
   - Опять этот? - Сэмэл насупился и помрачнел. - Ему-то что надо?
   - Судя по всему, того же что и тебе - любви. Чего еще можно хотеть от жрицы? Все хотят одного и того же. И царь, и ты, и Мариш. Но этот последний не очень-то надеется на взаимность. Его, похоже, устраивает и роль лучшей "подружки". А о чем они говорят, могу тебе поведать, если хочешь.
   - Да уж, пожалуйста. Этот чистюля с высокими принципами вечно путает все карты.
   - Тут ты прав, Сэмэл. Он действительно нам мешает своими разговорами. То, как он её жалеет и утешает, оказывает на Олу куда большее влияние, чем всё твое давление. Он впитывает слезы как губка, но не только. Из того, что мне удалось узнать, важно только одно - он смущает её сердце и ум, заставляя не по-женски, а по-мужски взглянуть на всё, что творится вокруг и на твоё поведение. Он хитрее, чем ты думаешь, Сэмэл. Этот ученый аристократишка хорошо знает на каких струнах души нужно играть.
   - Конечно же, он внушает ей мысли о моем коварстве и двоедушии, о том, что я подавляю её, заставляю подчиняться своей воле.
   - Ты очень ошибаешься, Сэмэл, - усмехнулся Эльдад. - Мариш взывает не к разуму Олы. Ведь она прекрасно знает тебя и ничего нового не услышит. Он взывает к её чувствам. Мариш дает ей понять, что любовь Олы - это не просто страсть земной женщины, это нечто грандиозное, любовь богини, не меньше. И эту великую любовь приносят в дар обычному мужчине, который не достоин целовать и следы ног несравненной Олы, а ведет себя как властелин, да ещё и сводник впридачу.
   - Чушь какая-то! Ведь Ола умная женщина. Она не может принимать это всерьез.
   - Ты снова ошибаешься, Сэмэл. Ола, конечно, умна и всегда отличит лесть от любви или поклонения, но Мариш вполне искренен в своих словах, а в тебе она не уверена. Несмотря на ваши близкие отношения, ты уже несколько раз обманывал её.
   - Я? Не припоминаю.
   - Вот видишь, ты давно об этом забыл. А я осведомлён, что Ола до сих пор вспоминает об этих случаях со слезами на глазах.
   - Вот уж не думал, что это так серьезно. Она же сама говорила, что простила. К тому же, это были мелочи, так, ради сиюминутной выгоды или для пользы дела.
   - Простила - не значит забыла. Ты, Сэмэл, даже не понимаешь, что полностью вышел из доверия. Ола конечно любит тебя. Но не обольщайся - не за твои достоинства. Просто её любовь сильнее её самой. И это для нас большой плюс. Она никогда не сделает ничего вредного и опасного для тебя. Она просто не сможет. Но Ола тебе уже не верит. Ни одному слову. Она сама говорила об этом Маришу. За достоверность доноса об их беседе я готов ответить даже перед богами. И это недоверие для нас большой минус. Кроме поцелуев и ласк, все, что исходит от тебя, она подвергнет сомнению. Если не сразу, то очень быстро разгадает любую интригу, и тогда можно распрощаться с надеждой на успех наших замыслов.
   - Так что же делать, Эльдад?
   - Тебе, собственно, ничего. Я сам все организую. Тебе нужно будет только негодовать по поводу её лживости и порочности, сокрушаться об утраченных иллюзиях, растоптанных мечтах. И конечно, по возможности проявлять благородство, спасая её от справедливого правосудия.
   - Нет. То, что ты говоришь, Эльдад, слишком жестоко. Она такого не заслужила. Неужели нельзя придумать что-нибудь, ну, более щадящее что-ли?
   - Сэмэл, я прекрасно понимаю, что это нелегко. Я перебрал в голове множество вариантов, но поверь - это единственный беспроигрышный, а значит, и верный.
   - Ну, если ты говоришь, что выбора нет... Об одном прошу тебя. Ола не должна пострадать.
   - Ола уже страдает, и не я тому причиной.
   - Я не о том, Эльдад. Зная возможности твоей "канцелярии", я прошу только о том, чтобы вы не перегнули палку, и Ола не пострадала физически.
   - Лишь бы снять с себя ответственность, - подумал Эльдад. - Небось, в голову не приходит, что позор бывает страшнее смерти. А я-то, дурак, считал, что он её все-таки любит. Хотя, кто знает, как любят жрецы...
   - Ты зря считаешь, что я и мои подчиненные - это галла6, которые вышли из Кура7. Я не допущу в своей работе ничего лишнего. Да и шум нам ни к чему. Необходимо, чтобы все думали, что Ола решилась на участие в церемонии по своей воле. Я ночей готов не спать, чтобы передать её царю в целости и сохранности. Так что не болтай глупости, о один из мудрейших. Что касается её окружения, то тут я ни за что не ручаюсь. Все в руках богов, а боги не любят, когда мешают исполнению царской воли. Я не рассеял твои опасения, Сэмэл?
   - Не знаю, что и сказать. Наверное, ты прав Эльдад. Но у меня все время такое ощущение, что зря заварил эту кашу. Может быть оставить Олу в покое? Пусть решает как хочет.
   - Тогда тебе остается только бежать вместе с ней из Ура. И лучше прихватив что-нибудь поценнее. А что у тебя есть, Сэмэл? Всё твое богатство - это богатство твоей семьи. Земли, рабы, скот, загородное поместье - всё останется здесь. Что ты с собой возьмешь? Пару колец и жреческое ожерелье? Мешочек с золотом, припрятанный тобой от жадных ручек жены? А у Олы, этой певчей пташки, и вовсе ничего нет. Ритуальные украшения да пара изумрудов, которые ты же ей и подарил. Долго на такие запасы вы не протяните. Да и не в этом дело. Дальше Ниппура или Урука вам не уйти - перехватят. Я знаю. А что будет потом, лучше об этом и не думать, Сэмэл. Возможно Ола избежит кары, но на тебя гнев царя обрушится со всей силой. Мой тебе дружеский совет: соберись с силами и иди к цели, иначе ты погубишь свою карьеру, а может и жизнь.
   - Да, Эльдад, я и сам так думаю. Я принял решение. И пусть будет то, что будет, - тихо сказал жрец и опустил глаза.
   - Все мы в руках богов, а ты их слуга, Сэмэл. И я уверен, что боги приветствуют твоё решение, ибо оно не противоречит их воле, - поспешил ответить Эльдад, поймав себя на совсем иной мысли. - Если бы ты очень хотел спасти Олу и бежать с ней, ты бы не сокрушался, а нашел способ удрать и удрал бы. Тогда я, может быть, даже помог бы тебе скрыться. Но нет, ты никуда не побежишь! Больше всего на свете ты ценишь свой покой и благополучие, своё положение в обществе, ты так любишь свое богатство, что пожертвуешь ради него чем угодно. Твоя песенка спета, Сэмэл. Можешь дергаться сколько хочешь.
   - Да, кстати, ты, кажется, хотел подробнее узнать о беседах Олы с Маришем, - решил поменять тему Эльдад. - Материалы у меня с собой. Можешь ознакомиться. - Он вынул из глубокого кармана чиновничьей юбки стопку испещрённых знаками глиняных табличек и протянул их жрецу.
   - А, да-да, я посмотрю, благодарю тебя, Эльдад, - рассеянно пробормотал Сэмэл, перебирая в руках таблички. - Темнеет. Я прочитаю это дома. Не возражаешь?
   - Как скажешь, друг. И, правда, темнеет. Я отнял слишком много твоего драгоценного времени. Солнце вот-вот зайдет. Я оставляю тебя с сожалением, но я знаю, что ты должен встретить последние лучи света наедине с богами. До скорой встречи. Возможно даже до завтра.
   - Спокойных тебе снов, Эльдад. А мне действительно пора вернуться к своим обязанностям, - сказал жрец и устремил неподвижный взгляд на тонущее на горизонте солнце, словно забыв о своём собеседнике. Губы его беззвучно шевелились. Жрец творил молитву.
   Эльдад же, отвесив короткий поклон, стараясь не шуметь, закрыл дверь, подошел к специальной бронзовой подставке с факелами, выбрал один, поджег его от раскаленных углей и, освещая путь, начал спускаться по бесчисленным ступеням и внутренним ходам пирамиды. На одном из поворотов, из темноты, навстречу ему вышел невысокий человек в одежде служителя храма и поклонился так низко, что голова едва не коснулась кирпичей под ногами.
   - Приветствую тебя, мой господин и начальник!
   - Не разбей лоб, Гуахуш, - ухмыльнулся Эльдад. - Да поднимайся уже! Не могу же я отдавать приказания той части твоего тела, которая маячит у меня перед глазами. Ну вот, теперь слушай внимательно. За Сэмэлом начнете следить так же, как следите за Олой и её окружением. Я хочу знать все о его поведении, встречах, разговорах. Здесь, у него дома, у Олы. Везде. Отчеты сдаете мне каждый день в полдень. Если материала много, мелочи можете передать на словах, остальное - в письменном виде. И не жалейте рук и табличек. Не перетрудитесь! Всё понятно, Гуахуш?
   - Да, мой господин и начальник. Я начинаю выполнять твой приказ с этой же минуты. - Человек в одежде служителя храма поклонился ещё раз.
   - Хватит кланяться, Гуахуш! Иди, и пусть боги подарят тебе удачу в охоте за чужими словами, - сказал Эльдад и с удовольствием отметил, что сам не заметил как и куда исчез его подчиненный.
   По-мальчишески резво Эльдад продолжил свой спуск, стараясь выбросить из головы все дневные заботы и надоевшие мысли о царе, дворцовых интригах, доносах, о жреце девятой ступени и его знаменитой подружке. Когда Эльдад достиг выхода из пирамиды, он уже не думал ни о чем кроме ужина.
  
  * * *
  
   Последний луч солнца стрельнул в глаза и погас. Сэмэл встал, сделал несколько шагов, разминая затекшие ноги. Сегодня он не ощущал ни покоя, ни легкости, как это обычно бывало после вечерней молитвы. Внутри была только пустота. Не боль, не тоска - пустота, ничто. Сэмэл взглянул в темное небо и пробормотал:
   - Душа моя как пустыня, где нет ничего живого и ничто не взрастет. Боги, где вы? Вы оставили меня. Почему? Я же следую вашей воле. Почему вы отвернулись от меня? Неужели я не прав, согласившись с Эльдадом, и моё место в Куре? Что же делать?
   Жрец тяжело вздохнул, опустился на колени и стал собирать рассыпавшиеся таблички, принесенные Эльдадом. Подобрав их все, Сэмэл поднялся, отряхнул с колен пыль и подошел к небольшому каменному возвышению с алебастровой столешницей, где стояла именная шкатулка для письменных принадлежностей. Он провел рукой по гладкой поверхности благородного ливанского кедра, нащупал кнопку с потайной пружиной и нажал на неё. Шкатулка распахнулась, жрец сложил в нее таблички стопкой, аккуратно переложив их полоской льна, чтобы не повредить при переноске.
   Вдруг пальцы коснулись изящной золотой палочки для письма. Сэмэл, повинуясь какому-то внезапному порыву, зажал палочку в руке и поднес её к лицу. Острым кончиком "золотого пера" он провел по губам, нажав так сильно, что выступила кровь. Но Сэмэл даже не заметил, что порезался.
   - Ола, Ола, - шептал он. - Это ты, Ола! Ты везде и во всем. Даже этот подаренный тобой кусочек золота, это пёрышко пахнет тобой. Такого не может быть. Но я чувствую запах твоих благовоний, я не спутаю его ни с чем. Только от него у меня так кружится голова и перехватывает дыхание, сжимается сердце. Я не смогу жить без тебя, Ола! Я хочу тебя, как не хотел ни одну женщину. Ты не богиня, ты мой демон, Ола! Ты заколдовала меня. Что же будет, что теперь будет, Ола? Ты ведь не покинешь меня, ты ведь не оставишь меня здесь одного?
   На лице Сэмэла, обычно холодном и отчужденном, теперь явственно отражались боль и отчаяние. Но через несколько мгновений он сумел справиться с собой. Его рука, не дрогнув, положила золотую палочку на обычное место, отведённое ей среди письменных принадлежностей. Одно движение, и крышка захлопнулась, спрятав от чужих глаз содержимое шкатулки. Жрец облизнул окровавленную губу, краем широкого рукава отер пот со лба и, прихватив шкатулку, покинул верхнюю площадку храмовой пирамиды. Его лицо не выражало ничего.
   Соглядатай, наблюдавший за ним через отверстие в задней стене площадки, нацарапал на своей табличке: "Страдал, словно одержимый тяжким недугом, но быстро успокоился".
  
  * * *
  
   На город вдовьим покрывалом упала ночь. Жизнь переместилась с узких улиц за толстые кирпичные стены домов. В воздухе смешались запахи жареного мяса и рыбы, свежевыпеченных лепешек и запахи пряностей. Город ужинал. Под открытым небом, на кухнях, во внутренних двориках варили, жарили и пекли. Граждане Ура любили вечерние трапезы, когда можно было никуда не спешить и не изнывать от жары. Только вечерами семьи собирались вместе. Ни знатные горожане, ни бедняки не могли себе позволить дневной отдых. Все были заняты делами с самого рассвета и до заката. И школьники, и чиновники, и рабы, и жрецы, и сам царь довольствовались днём лепешкой и сушёными фруктами, предвкушая вечернее застолье. За ужином дети рассказывали о своих школьных успехах. За ужином жены ловили взгляды своих мужей, выражавшие любовь или равнодушие. К ужину женщины надевали лучшие одежды и украшения, умащали себя ароматным маслом. В неярком свете масляных ламп их красота казалась еще заманчивей, лица мужчин более значительными. И вообще, на полный желудок жизнь представлялась более приятной и спокойной, чем днём. Насытившись, город мирно засыпал до следующего рассвета под ежечасную перекличку стражников у городских ворот.
   Ола тоже любила вечера. Это было её время, когда можно было позволить себе остаться наедине с собственными мыслями и мечтать, не отвлекаясь на разговоры и не опасаясь неожиданного вторжения гостей или страждущих ее помощи. Днём её дом, расположенный в аристократическом квартале, где жила знать - высшие чиновники и жрецы, заполнялся самыми различными посетителями. Она предсказывала будущее и, судя по её популярности в городе, предсказывала верно. За предсказанием и советом к ней приходили известные политики и важные царедворцы, обманутые мужья и покинутые жены, влюблённые юнцы и гордые красавицы, старухи и уличные девки, а иногда и сами жрецы. Ола лечила не хуже придворных лекарей. Лечила заговорами и молитвами, заклинала и изгоняла демонов болезней. Среди врачей у неё были и враги и друзья. Вокруг её методов лечения шли споры и пересуды, но поток пациентов не иссякал, и днём у дома вечно толпился народ. Днём Ола не принадлежала себе. Ночь была временем её служения богам. Жрица богини Инанны и бога Луны Нанны, ночами устремляла свой взор к чёрным бархатным небесам, усыпанным блёстками звезд.
   По ночам она писала и свои стихи, которыми зачитывался весь город. В особые же дни лунного календаря: полнолуние, новолуние, лунные затмения, случающиеся куда чаще солнечных, Ола и вовсе не смыкала глаз ни днем, ни ночью.
   Вечера, когда весь город сидел по домам с набитыми ртами, были её единственным свободным временем. Поэтому Ола ужасно рассердилась, когда её уединение нарушила молоденькая рабыня, доложившая о неожиданном госте.
   - Кто-то совсем потерял совесть! В такое время! - подумала Ола. - Неужели я не могу отдохнуть хотя бы несколько часов?
   - И кто же этот наглец, Агиша? - спросила она, нехотя поднимаясь с низенькой кушетки, на которой любила валяться вечерами. - Подай мне зеркало. Так кто там явился, на ночь глядя?
   - Он - очень, о-очень приятный мужчина, - захихикала Агиша, подавая Оле отполированный медный диск, служивший зеркалом.
   - Ты как разговариваешь? Дождешься, что накажу, - беззлобно сказала Ола, а в сердце кольнула мысль. - Сэмэл! Нет, не может этого быть. Он никогда не придет в такое время. У него сейчас семейный ужин. - Ола отогнала мысль о Сэмэле как назойливую муху. - Агиша, перестань дурить, кто там пришел?
   - Мариш. Кто же еще может по ночам бегать к тебе с кучей табличек в руках?
   - Он же уже был сегодня, - подумала Ола. - Странно. Значит что-то важное. Ой, не нравится мне это. Что-то происходит. Надо будет попробовать хоть раз задать богам вопрос о своей судьбе. Мне никогда не было так тревожно. Нет, определенно что-то происходит... - Ола мельком глянула в зеркало и не стала поправлять ни косметику, ни прическу: для Мариша сойдет. Для него, независимо ни от чего, она самая красивая, хоть Мариш ужасный эстет и перфекционист.
   - Ну что же ты, Агиша, - сказала Ола, - зови его. И очень советую тебе быть поскромнее. Молодой девушке не пристало шутить над хозяйкой и её гостями. Ещё раз услышу подобное, и я действительно тебя накажу, понятно?
   - Понятно, госпожа. Я больше не буду, правда не буду - ответила девушка, ничуть не испугавшись хозяйских угроз, и резво кинулась встречать гостя.
   Придворный лекарь Мариш соответствовал оценке молоденькой служанки. Высокий и стройный, с легкой сединой на висках, с живым проницательным взглядом, всегда со вкусом и по моде одетый, с изысканными манерами, благоухающий вербеной, он выглядел настоящим аристократом. И, действительно, он был аристократом, потомком обедневшей ветви царской династии Киша. В отличие от многих знатных молодых людей, он был страшно любознателен и трудолюбив, но не стремился к карьере царедворца. Он не любил дворцовую жизнь с её интригами и закулисными играми. Далеко не глупец и совсем не трус, Мариш опасался излишне приближаться к власть предержащим из врожденной чистоплотности, из нежелания валяться в грязи без которой немыслима политика. Выбрав профессию врача, Мариш раз и навсегда дал себе зарок лечить телесные недуги, а не пороки и душевные уродства. Но знатное происхождение помимо его воли сыграло свою роль. При рассмотрении кандидатур на должность придворного лекаря из многих достойных царь Шульги выбрал именно его, потомка рода Киша. Так, сам не желая того, Мариш оказался близок к царскому дворцу и храму. Он старался не сближаться ни с кем из придворных, ограничиваясь поверхностными знакомствами и профессиональными связями, прослыв при дворе заносчивым и высокомерным. Несколько старых друзей, любимая жена, и ещё жрица и поэтесса Ола - вот все, кому он доверял и для кого был готов на жертвы.
   Общение, а затем и дружба с Олой, продолжавшаяся уже несколько лет, служила Маришу опорой душевного спокойствия и источником духовного подъёма. Рядом с Олой мир казался светлее и дружелюбней, а трудности преодолимыми. Ола была для Мариша не только приятным собеседником, бесценным советчиком и единственным исповедником. С ней Мариш не стыдился своих слабостей и не должен был доказывать свою мужественность. Он был самим собой и чувствовал, что очень нравится этой умной, красивой и необычной женщине.
   Большой ценитель всякой, в том числе и женской красоты, легко увлекающийся, Мариш не был влюблен в жрицу, как прежде влюблялся во многих женщин. Их отношения балансировали на грани между дружбой и флиртом, но не выходили за рамки благопристойности, хотя в свете о них болтали всякое. Мариш довольствовался дружескими объятиями и целомудренными поцелуями Олы, не давая демонам страсти вырваться наружу. Он слишком дорожил Олой, чтобы унизить их отношения до обычной любовной интрижки. Ола была его мечтой, несбыточной мечтой, и только. Но ради этой мечты Мариш был готов на многое, на очень многое.
   В последнее время Мариш был всерьез обеспокоен судьбой Олы. Вся эта история со "Священным бракосочетанием" не выходила у него из головы. И дело было не в Сэмэле, ненавистном и ничтожном. Уже несколько дней Мариша мучили дурные предчувствия, его преследовал запах надвигающейся беды. А сегодня он узнал нечто, заставившее его поспешить в дом Олы, не считаясь с приличиями.
   Сопровождаемый неугомонно щебечущей Агишей, удивленной его молчаливостью и неприветливостью, Мариш быстро пересек сад и почти вбежал в покои Олы. Она поднялась ему навстречу.
   - Слава богам, дорогая, я наконец-то вижу своими глазами, что ночь делает тебя ещё прекраснее!
   - Ты льстец, Мариш. Просто темнота скрывает морщины. - Ола подошла к нему так близко, что Маришу безумно захотелось обнять её и прижать к себе. Звякнули браслеты, рука Олы легко коснулась его щеки, и только. Он не дал этой руке ускользнуть, перехватил её у своего лица и поцеловал в сгиб у самого локтя. Её кожа как всегда пахла лилиями. Ола легко отстранила его:
   - Ты очень милый лжец, Мариш, но, зная тебя, я не за что не поверю, что ты так запыхался, чтобы сказать мне на ночь пару комплиментов. Что-то случилось, да, Мариш?
   - Ничего страшного, просто нам надо поговорить.
   - Я слушаю тебя.
   - Нет, не здесь Ола. Душно. Давай выйдем в сад, на воздух. Ты ведь почти не гуляешь. У тебя голова не кружится от всех этих курений? Выйдем в сад, Ола?
   - Не понимаю, что тебе здесь не сидится, но если ты так хочешь... - Ола вдруг заметила тревогу в глазах друга. - Что ж, в сад так в сад. Я только возьму покрывало. Агиша, куда ты пропала опять?
   - Я здесь, госпожа, - сказала Агиша, входя в комнату с покрывалом в руках. Я уже принесла то, что ты хотела.
   - Вот и ругай её после этого, - обратилась Ола к Маришу. - Прячется, подслушивает из девичьего любопытства и тут же себя выдает как ребенок.
   Мариш не сказал в ответ ничего, лишь внимательно посмотрел на служанку. Теперь он подозревал всех. Ола накинула на плечи черный полупрозрачный плащ, расшитый маленькими серебряными звёздами, застегнула на груди пряжку - серебряный полумесяц. Мариш не мог отвести от неё восхищённого взгляда. Перед ним стояла не земная женщина - перед ним стояла богиня ночи.
   - Я не позволю погубить её, - подумал придворный лекарь. - Я не позволю, даже ценой своей жизни.
   Молча он взял жрицу за руку. Так, рука об руку они исчезли в темноте сада.
   Этот сад был гордостью Олы. Он был совсем крошечный по сравнению с загородными садами вельмож. Маленький островок зелени и прохлады в тесном раскалённом каменном Уре казался ей сказочным лесом. В нем душными ночами опьяняюще пахли лилии, сияя в темноте как алебастровые светильники. С рассветом солнечные лучи пробуждали пчёл и маленьких птичек-нектарниц. И до заката они трудолюбиво перелетали с цветка на цветок, касаясь то священной мандрагоры, корень которой так похож на человечка и возвращает мужскую силу, а плоды излечивают женщин от бесплодия, то смертельно ядовитого аконита, то пахучей конопли, будоражащей воображение и вызывающей видения. В саду был даже искусственный родничок, сооружённый хитроумным инженером Алламом в благодарность за счастливое излечение единственного сына от лихорадки. Журчание воды пробуждало в жрице щемяще-сладкие воспоминания о мгновениях, проведённых с любимым у безымянного ручья. Как давно это было. Как она была счастлива тогда! Сад был её маленьким храмом, её исповедальней. В саду Ола, не боясь быть уличённой в слабости, могла не скрывать слёз. А в последнее время она часто плакала. Она оплакивала свою любовь к Сэмэлу. Любовь умирала у неё на руках. И Ола, могущественная жрица, спасшая не одну жизнь, ничего не могла с этим поделать.
   Сегодня сад, всегда вносивший в душу Олы спокойствие, лишь усилил ощущение тревоги. В шелесте ветвей чудился зловещий шёпот, темнота таила угрозу. Поёжившись словно от холода, хотя вечер был теплым, Ола поплотнее закуталась в своё покрывало. Она опустилась на низкую каменную скамейку под кустом жасмина, машинально пригнула и понюхала цветущую ветку. Указала Маришу на место рядом с собой. Он сел так близко, что Ола почувствовала его дыхание на своем лице. Она не шевелилась. Она даже не попыталась отодвинуться, когда Мариш приобнял её за плечи. Ола напряжённо ждала, зная, что сейчас Мариш скажет что-то очень важное. Тихо, почти шёпотом он начал разговор.
   - Ола, прости, что взволновал тебя, но я боялся опоздать. И я не зря попросил выйти в сад. Мне уже несколько дней кажется, что за тобой наблюдают. Может быть, и в твоём доме прячется соглядатай и доносчик Эльдада.
   - Да хранят тебя боги, Мариш, с чего ты это взял? Кому интересна моя жизнь? Кто-то хочет украсть рецепты моих снадобий? Или Лягуана решила, наконец, уличить мужа в связи со жрицей? Но тогда причём тут Эльдад? Он - лицо официальное, и его дело - интересы государства. А я в политику не вмешиваюсь.
   - Не будь такой наивной, Ола. Я тоже не мог поверить, пока не заметил слежку. Я проверил, Ола. Они следят за тобой и за всеми, кто к тебе близок. Это точно дело рук Эльдада. И извини, если тебе это неприятно, но и Сэмэл тут замешан.
   - Мариш, мой чувствительный Мариш, может ты преувеличиваешь? Эльдад, а теперь ещё и Сэмэл. Я знаю, ты его не любишь... Может быть, ты судишь пристрастно?
   - О чём ты говоришь, Ола! Я не стал бы пугать тебя на ночь глядя. Я хотел предупредить, чтобы ты была осторожней. Я точно узнал, что Сэмэл уже несколько раз встречался с Эльдадом, и сегодня на закате, кстати, тоже. Это неспроста. Они что-то задумали, Ола.
   - Мариш, ты бредишь! Сэмэл и Эльдад давно знакомы, почему бы им не встретиться по-дружески? Сэмэл, что бы ты не думал, всё же не чудовище. Он - слабый человек, но он любит меня. Да и что я такого сделала, чтобы натравливать на меня Эльдада?
   - Он слаб, ты права. И в этом всё дело. Он предаст тебя не по злобе, а из трусости, из слабости. Он корыстен и честолюбив, он душу готов продать за благосклонность царя и за несколько шекелей8 серебра. А ты говоришь о любви! Любовь не имеет цены, Ола. И он её не ценит! Вспомни, как он уговаривал тебя стать "невестой" царя на одну ночь. Какие веские аргументы приводил. И как злился, когда ты отказалась. Нет Ола, я уверен, что с помощью Эльдада он хочет заставить тебя покориться судьбе и согласиться на участие в этой идиотской церемонии. А Эльдад уж найдет способ зажать тебя в угол. Ты даже не представляешь себе его возможности. И он никогда не проигрывает.
   - Не пугай меня, Мариш. Я ведь тоже игрок неплохой. И если Эльдад задался целью принудить меня к "бракосочетанию", то я сумею защититься. Что можно мне предъявить, и где он возьмёт доказательства? Никто не осудит меня без доказательств, Мариш. И Сэмэл не столь коварен, как тебе кажется.
   - Ола, ты же видишь будущее! Так посмотри на своё. Ты поймёшь, что я прав. Игры с Эльдадом - не партия в шашки, в которых ты так сильна. И Сэмэл, хоть он и твой возлюбленный, вовсе не друг тебе, Ола. Тебя не тошнит от его отношения?
   - Если честно, то уже давно тошнит. И от отношения, и от его дурацких разговоров, и от его семейных дрязг, - грустно улыбнулась Ола.
   - А ты все терпишь и никак не можешь изблевать его из уст своих! Ола, Ола, очнись! Ты же мудра как змея и хитра как степная лисица. Но, воистину, любовь слепа. Открой глаза, Ола. Пока ты его любишь, ты безоружна. Я так боюсь, что они погубят твоё имя, а значит и твою жизнь. Я ничего не хочу навязывать тебе, я только предупреждаю. Будь осторожна и не доверяй никому. Никому! Слышишь, Ола? Теперь любое твоё слово могут истолковать как ложь или крамолу. И помни, что даже ручные кобры ядовиты и непредсказуемы. Смотри в будущее, ты ведь это умеешь. Но пусть милостью богов твой взгляд не затуманивает любовь.
   - Спасибо, Мариш, спасибо мой друг, что так волнуешься обо мне, - тихо сказала Ола. - И не надо переживать, всё устроится. Я буду осторожна. А любовь... Всему своё время, Мариш. И всё пройдёт когда-нибудь, - она ласково провела холодными пальцами по его лицу. - Благодарю тебя за предупреждение.
   Мариш сжал её руку и, целуя тонкие пальцы, на которых каждый ноготь был украшен особым ритуальным рисунком, прошептал:
   - Девочка, маленькая девочка, которая играет с огнем. Тебя нельзя оставлять одну. Не сердись, Ола, но я вынужден предложить свою помощь, пусть ты о ней и не просишь. Один ум хорошо, а два лучше. Хоть я и не предсказатель, а простой лекарь, я лучше тебя знаю дворцовую жизнь, Ола. Не пренебрегай моими словами и зови, если надо, в любое время. Днём и ночью. Я всегда буду рядом, девочка моя.
   - Почему, почему, - с грустью подумала Ола, - я никогда не слышала таких слов от тебя, Сэмэл. Как несправедливо устроен мир! Я бы жизнь отдала, чтобы вот так сидеть с тобой ночью на скамейке и слышать от тебя то, что говоришь сейчас не ты, Сэмэл. Неужели моя любовь ничего не значит для тебя? Неужели Мариш прав, и ты готов предать или уже предаёшь меня? Тогда всё напрасно. И мне не за что бороться. Бедный Мариш, если ты прав, ты меня уже не спасёшь. И всё же, может быть, милостью богов, ты ошибаешься?
   Ола тихонько высвободила свою ладонь из рук Мариша и встала. Лепестки жасмина осыпались на землю с её покрывала белыми звёздами. Она тяжело вздохнула:
   - Хорошо, Мариш. Я обещаю, что позову тебя при первой же необходимости. Но подумай хорошенько, стоит ли тебе так часто появляться у меня теперь, когда ты сам говоришь, что следят за всеми, кто окружает меня. Ты самый близкий мой друг, Мариш, я не хочу, чтобы вся эта возня вокруг меня повредила тебе и твоей семье. Ведь ты не один, вспомни о своих родных. Эльдад беспощаден и неразборчив в средствах. И только боги знают...
   - Не оскорбляй меня, Ола, - перебил жрицу Мариш и вскочил со скамейки. - Как ты могла подумать, что я смогу не видеться с тобой именно теперь. Можешь говорить что угодно, но я друзей не бросаю!
   Выпрямившись, он был выше Олы на целую голову, и теперь с высоты своего роста с укором смотрел на неё. Один шаг, и Ола, коротко всхлипнув, уткнулась лицом ему в грудь. Мариш сразу понял, что она плачет. Там, где, как он хорошо знал, расположено сердце, стало нестерпимо горячо. Он обнял её, прижал к себе как больного ребенка:
   - Ну что ты, что ты, ты же храбрая девочка, Ола. Не бойся. Всё обойдётся. Им не одолеть тебя. Ты сильнее. Ты великая жрица. Весь Ур боготворит тебя. Не плачь, Ола!
   Он гладил её по рассыпавшимся светлым волосам, бормоча ласковые слова и утешая, а сам думал:
   - Он не стоит ни одной её слезинки. Подлец, предатель, ничтожество! Да настигнет его гнев всех богов, да будет его жизнь жизнью в Куре. Сэмэл, ты знаешь, что за всё надо платить. Но тебе придётся не платить, а расплачиваться всю свою земную и подземную жизнь. Будь ты проклят, Сэмэл! Да простят меня боги.
   Через несколько минут Ола справилась с душившими её слёзами:
   - Не обращай внимания, Мариш - это всё от усталости. Я мало сплю в последнее время, а тут ещё эти новости. Ничего, я справлюсь. Прости, право, прости.
   - Вот и хорошо. Не плачь, ты испортишь лицо слезами. А такую красоту разрушать грешно. Богини не должны плакать, Ола.
   - Мариш, ты опять за своё, - улыбнулась припухшими губами Ола. - Действительно, богиня в соплях - это ужасно, - и она по-детски хлюпнула носом. - Всё, видят боги, больше не буду. Проводи меня в дом, Мариш. И дай каких-нибудь капель. Лекарь ты или не лекарь, в самом деле!
   - Слава богам, ты уже шутишь. Пойдём, тебе надо поспать. Тебе нужны силы, много сил, Ола. Пойдем.
   Они вошли в дом. Обессилившая от слёз Ола прилегла на свою любимую кушетку и закрыла глаза. Словно издалека до неё доносился голос Мариша, искавшего нужное лекарство, отдававшего какие-то приказы Агише. В голове проносились бессвязные обрывки мыслей о Сэмэле, об Эльдаде, о царе. Но Ола не могла сейчас думать. Боль души одолела разум. Мозг отказывался работать и требовал покоя. "Я отдохну и завтра решу, что же делать. Завтра". Лёжа с закрытыми глазами, не в силах пошевелиться, она вдруг почувствовала, как сильные руки Мариша легко подхватили её и понесли в спальню. Она, не размыкая век, попыталась что-то сказать, но губы не слушались её.
   - Молчи, молчи, - тихо сказал Мариш. - Я уложу и укрою тебя. Выпьешь лекарство, поспишь, и утром будешь как новый шекель, да простят меня боги за это сравнение. - И добавил совсем тихо, - Не говори в доме ничего лишнего. И помни: не доверяй никому, в особенности, Агише. Никому не верь, Ола.
   Придворный лекарь осторожно опустил жрицу на ложе и не смог отказать себе в удовольствии полюбоваться и Олой, и мастерством столяра. Он с восхищением посмотрел на тонкие колонны, поддерживающие прозрачный полог. Белые алебастровые змейки обвивались вокруг 4-х деревянных опор с искусно выточенными виноградными листьями и гроздьями синих виноградин из лазурита. Легкая ткань колыхалась вокруг колонн, словно утрений туман. Отбеленые льняные простыни, с вышитыми на них бабочками и цветущими травами, напоминали весенний луг. И на этом лугу отдыхала Ола, его золотоволосая богиня, не похожая ни на одну из земных женщин. Как он желал её, как хотел целовать её волосы, её ноги с маленькими ступнями, перевитыми тонкими ремешками сандалий, как мечтал сорвать с неё одежды, чтобы увидеть её всю и любить её как земную женщину. Но мечта останется мечтой. Он не нарушит её покой. Он поклялся в этом перед богами. Мариш перевёл дух и оглянулся. В спальне они были одни. Кликнув Агишу, он с профессиональной ловкостью накапал в серебряный стаканчик лекарство, добавил немного вина и с помощью служанки заставил Олу выпить всё до дна.
   - Помоги госпоже раздеться, Агиша, и проследи, чтобы завтра её не беспокоили хотя бы до полудня. Это переутомление. Твоей хозяйке необходимо как следует отдохнуть. А я, пожалуй, пойду, поздно уже. Да, завтра к вечеру зайду её проведать. Не забудь ей это передать, слышишь Агиша? - он пристально взглянул на молоденькую рабыню, силясь понять по её выражению лица, что за роль отведена служанке во всей этой большой интриге, и, так ничего и не уяснив, направился к выходу. - Спи Ола, - подумал он, - а мне пора домой. Меня, наверное, все заждались.
   Агиша помогла хозяйке переодеться в ночное одеяние, задернула полог и вышла из спальни. Через полчаса, когда Ола уже крепко спала, она выскочила из дома и быстро подошла к человеку, вышедшему навстречу из тени кирпичной ограды.
   - Господин Гуахуш, я очень старалась, - быстро заговорила она, - но я слышала лишь то, что говорили в доме, а потом они ушли в сад. Я их видела, они долго разговаривали, но я ничего не слышала: слишком далеко. А идти за ними я побоялась. Прости меня, господин Гуахуш.
   - Ладно, Агиша. Продолжай в том же духе, и свобода тебе обеспечена. А с садом как-нибудь разберёмся. Подойди поближе и расскажи мне всё, что видела.
   Служанка подошла к Гуахушу вплотную и зашептала ему на ухо. К утру у Гуахуша уже были готовы новые таблички с отчётом для начальства.
  
  * * *
  
   Эльдад всегда умел отделять главное от второстепенного и сосредоточиться именно на главном в данный момент. В этом был секрет его служебного успеха. Он не увязал в мелочах, отметал долгие рассуждения и сильные чувства и неодолимо шёл к намеченной цели, не считаясь ни с чем и ни с кем. Без колебания он убирал любое препятствие на своём пути, ни на минуту не сомневаясь в правильности своих действий. Кроме того, он умел так быстро принимать решения и реализовать задуманное в столь сжатые сроки, что его противники слишком поздно понимали, что ловушка вот-вот захлопнется, и просто не успевали среагировать на атаку Эльдада. Так он действовал будучи военным и не изменил своим привычкам и теперь.
   До "Священного бракосочетания" оставалось всего несколько дней. Времени почти нет, а ещё не было продумано всё до конца. Но упустить такой момент - этого Эльдад не простил бы себе никогда. Такой шанс выпадает раз в жизни, и он обязан этим воспользоваться. Да и удача, похоже, сама идёт в руки, как глупая рыба в сети. Как кстати подвернулся этот придурок Сэмэл со своей жрицей. Спасибо богам за этот подарок. Теперь в его спектакле всё складывается правильно. Заняты все роли: есть жертва - жрица Ола, есть её палач - Сэмэл, есть козёл отпущения - Мариш. Все они будут связаны одной интригой, в центре которой окажется молодой царь Шульги, коему недолго осталось царствовать в Шумере. Всего несколько дней, и занавес откроется. А он, Эльдад, как обычно, будет наблюдать за действием со стороны. Ни один человек в Уре не догадается о том, кем задумано и осуществлено это представление.
   - О чём ты задумался, любимый? Ты всё молчишь последние дни. Может быть, я чем-то не угодила тебе? Или стала не мила, ведь беременность не красит... - нежный голосок, сказавший эти слова, заставил Эльдада вынырнуть из глубин своих мыслей. Этот голос он впервые услышал несколько лет назад, был очарован им и влюбился в него, ещё не успев увидеть ту, которая пела так завораживающе прекрасно. А когда увидел, то судьба старого холостяка была решена им в одно мгновение. Свадьбу сыграли быстро. Невеста была незнатна и небогата, но Эльдад ни разу за время, прошедшее с того дня, не пожалел о том, что женился. Он был старше голосистой красавицы почти на двадцать лет, но они были прекрасной парой. Боги одобрили их союз, благословив чрево его жены. За семь прожитых с ним в браке лет, супруга родила Эльдаду четырех детей, и теперь, милостью богов они ждали пятого. Благополучие всей семьи зависело от карьеры Эльдада. Он должен был во что бы это ни стало думать о будущем своих детей. Его роль в теперешней большой интриге будет по достоинству оценена теми, кто придет к власти вместо Шульги, оценена так, что он сможет не думать о хлебе насущном до конца своих дней. У него сейчас уйма забот, но жена в этом не виновата. И Эльдад ответил:
   - Что ты, прелесть моя, как я могу быть недоволен тобой? Ты же знаешь, колокольчик, как я люблю тебя и никогда ни для кого, кроме тебя и наших детей не будет места у меня в сердце. Ты прекрасна как весенний день, чрево твоё плодородно как долина Ефрата, а ласки твои горячи как ветер в разгар лета. Что ещё желать мне, старому грешнику?
   В голосе Эльдада звучали истинное восхищение и нежность. Жестокий и коварный Эльдад любил жену, любил свою семью, любил свой дом. Эта правда - единственная правда в его жизни, которая не зависела от его воли и не должна была подчиняться никаким интересам. Эльдад ласково коснулся бедер жены, осторожно погладил слегка округлившийся живот, упругую полную грудь, и покрывая короткими поцелуями её лицо, шею и завитки тёмных волос, прошептал прямо в маленькое ушко:
   - Прости, что обижаю тебя невниманием. Будь прокляты эти дела, которые крадут время у нашей любви! Потерпи милая, ещё немного, и я достигну того, что задумал, обеспечу тебе и детям такую жизнь, которой вы достойны, только люби меня.
   Она обвила руками шею мужа:
   - Я люблю тебя, Эльдад. Люблю с той минуты, что увидела тебя. И буду любить до самой смерти! Твои поцелуи и ласки волнуют меня, как в нашу первую ночь. Люби меня, Эльдад!
  
  * * *
  
   В ранний предутренний час, когда ещё не пропели первые петухи, а ночная стража всё ещё боролась со сном, коротая время за игрой в шашки, Эльдад верхом на высоком сильном коне подъехал к Восточным городским воротам. При его появлении стражники, прекрасно знавшие царского советника в лицо, засуетились, открывая тяжелые деревянные створки, окованные с двух сторон медными пластинами. Наконец ворота распахнулись. Эльдад благосклонно кивнул стражникам, и, сдерживая рвущегося в поля коня, неторопливо выехал из города. Отъехав от кирпичной городской стены, Эльдад ослабил повод и пустил коня галопом. Он спешил на тайную и очень важную встречу в загородном доме верховного жреца, где должна была решиться судьба Шумерского государства.
   Ещё вчера Эльдад не до конца представлял себе план предстоящего дворцового переворота. Но сейчас он ясно видел всю картину и действительно верил в удачу. Верховный жрец должен одобрить его схему действий и развязать ему руки, благословив труды чиновника дознания во благо государства. Когда вдали показались стены большого загородного дома жреца, взмыленный конь почуял близкий отдых, закусил серебряные удила и карьером понёсся к цели.
   Небо у горизонта окрасилось алым заревом. Эльдад увидел в этом добрый знак.
  
  * * *
  
   Жрец Сэмэл ложился рано и вставал затемно. Хотелось того или нет, но он должен был встречать рассвет на вершине храмовой пирамиды. Служба есть служба, а служебными обязанностями Сэмэл никогда не пренебрегал. Со стороны казалось, что он исполняет свой долг с холодностью и безотказностью механизма, в точности следуя ритуалам и не меняя ни единого слова в каноническом тексте обязательных молитв. Но это впечатление не соответствовало истине. Для жреца девятой ступени служение богам было "призванием" и единственным прибежищем, вносившим покой в его душу. Только в храме или на вершине пирамиды Сэмэл был уверен в своих чувствах и в своих силах и бывал счастлив. Мирская же жизнь заставляла его играть в сложные игры, в которых он вечно терпел поражения, хотя считал себя знатоком и хитрецом. Обычно, все придуманные им жизненные правила и хитрости однажды не срабатывали и, достигнув видимости успеха, Сэмэл отступал на исходные позиции, успев прихватить либо новый чин, либо большее или меньшее, смотря по обстоятельствам, количество денег. Его благосостояние росло мучительно медленно. Скорое обогащение и процветание некоторых из знакомых ему людей ужасно раздражало Сэмэла. Жрец любил деньги, любил их самих по себе. Их вид, их звон, их кисловато-металлический запах доставляли ему эстетическое наслаждение. Ни архитектурные шедевры, ни мозаики, ни драгоценности, ни дорогие ковры, ни породистые лошади, ни красавицы не заставляли его сердце биться чаще обычного. Он не хотел владеть всем этим, тратя деньги. Ему нравилось только копить. Он был скуп, и скупость его была почти врождённой.
   Сэмэл родился в семье ремесленника, честно зарабатывавшего на хлеб. Он с детства привык к жизни в режиме жестокой экономии и мелочных расчётов. С малолетства он знал цену деньгам и ещё тогда решил, что бедняком не будет никогда. Маленький Сэмэл боялся нищеты больше Кура. Он усердно учился и сделал успешную карьеру. Начав почти с нуля, он достиг положения состоятельного преуспевающего чиновника. Но Сэмэл не был удовлетворён своими успехами.
   Ему хотелось большего, гораздо большего: богатства, уважения, власти, но с какого-то момента все его потуги продвинуться по этому пути наталкивались на непреодолимые препятствия. Дела, которые могли бы принести огромную прибыль, требовали крупных вложений, размаха и риска, на что Сэмэл не был способен никогда. Он боялся проиграться и предпочитал не играть вовсе или изображал видимость игры. Большая игра была не для него. Он пыжился перед окружающими и перед самим собой, демонстрируя свои связи, возможности и способности. Однако, все окружавшие его знали, что уважаемый жрец явно преувеличивает и выдает желаемое за действительное.
   Сэмэл делал всегда то, что было выгодно ему самому. Он никогда не бросался на выручку по первому зову, не гнушался мелкими гадостями, подлостями и подозрениями. Постепенно он растерял всех друзей. Старые приятели времён царствования Ур-Намма изредка могли выпить с ним по чаше вина и поболтать о прежних временах, но не более. В его доме гости были редкостью, и только детские голоса оживляли холодный покой респектабельного жилища.
   Сегодня, как и всегда, Сэмэл поднялся со своего ложа раньше всех домашних. Чувствовал он себя отвратительно оттого, что не выспался. Сгорая от раздражения и ревности, первую половину ночи он провёл за чтением доносов Эльдада, а весь остаток ночи в его сон врывались кошмарные видения, от которых он вздрагивал и просыпался в холодном поту, а потом долго не мог сомкнуть глаз. В каждом из этих видений присутствовала смерть. Её присутствие было так явственно, что и сейчас, окончательно очнувшись ото сна, Сэмэл не мог избавиться от противного металлического вкуса во рту и спазмов в желудке. Сэмэл боялся смерти, хотя и был жрецом.
   Тяжело вздохнув, он подошёл к маленькому столику, где мирно подрагивал свет ночной масляной лампы, отпил прямо из горлышка небольшого глиняного кувшина несколько глотков воды. Ему стало немного легче. Он решил, что у него ещё будет достаточно времени подумать о значении сегодняшних снов, а сейчас ему пора отправляться на службу и не морочить голову никакими посторонними размышлениями. Он поставил кувшин на место, вернулся к постели, взял лежавшее у изголовья жреческое ожерелье и ящичек с письменными принадлежностями, скользнул равнодушным взглядом по располневшему телу спящей жены, вышел из спальни и на ходу негромко позвал слугу.
   На вершине пирамиды, где Сэмэл уже много лет встречал каждый рассвет и каждый закат, он сегодня оказался слишком рано. До рассвета было ещё далеко. Луна уже ушла с небосвода, и звёзды потускнели. Все, кроме одной. Как там Ола называла её? Он силился вспомнить, но не мог. Вспоминалось только, как давным-давно, в самом начале их знакомства, Ола сказала, что это её звезда, и после смерти эта звезда будет ей домом. Он ещё посмеялся тогда и сказал, что она туда никогда не попадёт, поскольку будет жить вечно. Они оба были полны надежд на будущее. Всемогущие боги, как это было давно! Сэмэл оторвал взгляд от яркой звезды, уселся на стул лицом к востоку и закрыл глаза. Он попытался сосредоточиться на делах и заботах сегодняшнего дня. После утреннего служения он вполне может позволить себе заехать на пару часов к Оле. А после полудня придется почти до заката заседать в городском суде. При этой мысли Сэмэл поморщился. Не то чтобы ему не нравилось участвовать в процессах. Он всегда был не прочь покопаться в чужих дрязгах, но роль присяжного его не устраивала. Во-первых, это отнимало много времени и не приносило никаких выгод, а во-вторых, нерешительному Сэмэлу всегда тяжело было занять собственную позицию в отношении приговора. Он не любил брать на себя ответственность. После суда надо будет вернуться на своё обычное место и ожидать заката, а возможно, и новостей от Эльдада. От того, что это будут за новости, зависит очень многое. Мысли Сэмэла снова закрутились вокруг Олы. Ложь, в которой он хотел уличить её, была абсолютно невинна, но сильно попортила бы репутацию жрицы. Ола, собственно, не лгала, но она скрывала правду, уходя от вопросов и меняя тему разговоров. И как Сэмэл не старался выведать правду, он ничего не мог добиться. Если то, что он предполагает - правда, то Ола скрывает её не зря. Она побоится огласки и согласится на "бракосочетание". Сумеет ли Эльдад узнать что-нибудь? Или же нагородит кучу других обвинений, подкреплённых лжесвидетельствами и сфабрикованными уликами? В этом Эльдад настоящий мастер. Не случайно он говорил о чёрной магии - вот уж где простор для домыслов, слухов и подтасовок фактов. Похоже, Эльдад хочет действовать в этом направлении. Что ж, это тоже вариант. Любым способом надо принудить Олу к участию в церемонии. Иначе он, Сэмэл, не увидит не только обещанного серьёзного повышения по службе, но и лишится благосклонности верховного жреца и царя, что равносильно опале. Он, конечно, не желает Оле ничего плохого, но не может же он ради неё идти на такие жертвы! Она бы приняла эту жертву как само собой разумеющееся. Для неё, вечно парящей где-то в небесах своих поэтических бредней, считающей, что окружающие, как и она сама, должны не на словах, а на деле руководствоваться моральными принципами, забывая о выгоде, такое поведение казалось бы нормальным. А для Сэмэла это стало бы подвигом, который она не оценит, и на который он всё равно не способен. Да и что с ней станется от одной ночи, проведённой в постели с царём?! Она жрица, и это, в конце концов, её обязанность. Хотя, возможно, её удерживает любовь к нему. Она боится, что после церемонии её возлюбленный Сэмэл отречётся от неё. Да, да, он ясно помнит этот разговор. Как она тогда заплакала и сказала:
   - Если я сделаю то, что ты просишь, ты не захочешь знать меня.
   И как он ни уверял её в обратном, Ола лишь целовала его, повторяя:
   - Нет, нет, я не должна этого делать. Иначе конец всему, конец нашей любви.
   Сэмэл вздохнул. Если быть искренним перед самим собой, Ола права. Не надо быть пророком, чтобы предвидеть такой исход. Может быть, после церемонии, он и не смог бы отказаться от столь привычных и желанных ласк Олы, но никогда в душе не простил бы ей измены. Нашёлся бы какой-нибудь предлог, и с первой же ссорой их связь бы прервалась. Он знал это и был к этому готов.
   - Как мучительно сжимается сердце от одной мысли, что с Олой придётся расстаться, расстаться навсегда. Не слышать своё имя в её шёпоте, не касаться её волос, не прятать лицо между её грудей, не владеть ею, гордой и чувственной, вырывая из её груди стоны наслаждения. О боги, нет, это невыносимо! - Сэмэл провёл дрожащей рукой по глазам. Ему было так тяжело, что он, наверное бы, согласился, чтобы она уехала или навсегда исчезла из Ура, но только по своей воле, без его участия. Тогда бы совесть была чиста, а сейчас он, именно он, должен сделать выбор. Вернее, он его уже сделал, попросив Эльдада о помощи. Нет, ничего уже не остановить. Внезапно Сэмэл вспомнил о своих снах. - Что они означают? Чью смерть предвещают? Его или Олы? Не всё ли равно, лишь бы кончилась эта мука!
   Сэмэл наконец разомкнул веки и взглянул на небо. Он успел вовремя. Вот-вот рассветёт. У горизонта уже наметилась алая полоска. Ещё несколько мгновений, и первые лучи метнутся к храму, знаменуя начало дня. Жрец встал, обратив лицо в сторону разгорающегося алого зарева и, подняв разведённые руки в приветствии богам, начал читать утреннюю молитву, точно следуя ритуалу. Солнце медленно встало у горизонта. Оно огромным красным шаром выкатилось в небо и засияло, словно расплавленная медь. Когда нестерпимо яркое сияние осветило великий город Ур, царский дворец и храмовую пирамиду, Сэмэл закончил молитву.
   - Да благословят боги царя и народ Шумера наступающим днём! - провозгласил жрец и медленно опустил руки. Этот восход почему-то показался ему слишком яростным. - Плохой знак, - подумал Сэмэл.
  
  * * *
  
   Ола открыла глаза, когда утро было уже в разгаре. Яркий солнечный свет пробивался через тонкую ткань полога, щекотал щеки и застревал в ресницах. Со двора доносились лязганье медной посуды и скрип колодезного ворота, звонкий голосок Агиши, тщетно пытавшейся убедить ранних посетителей, что приёма не будет.
   - Не буду сегодня ничего делать, буду лениться и любить себя, - подумала Ола и сладко потянулась, снова зарывшись головой в легкие длинные подушки, набитые птичьим пухом. На каждой из подушек было вышито изображение той птицы, чьи пёрышки пошли на набивку. Ола обняла и прижала к себе подушку с маленьким розовым фламинго и снова задремала. Утренний сон не бывает глубоким, но это только помогает видеть сны и запоминать их. Ола часто пользовалась утренними снами для своих предсказаний. Но сегодня она не заметила в них ничего пророческого. Она видела во сне то, что всегда хотела видеть - стройную темноволосую девочку-подростка, удивительно красивую, куда более красивую, чем она сама когда-то. Девочка сидела у садового родничка, примеряла браслеты и серьги, хитро поглядывала на Олу и улыбалась. А рядом на траве серьёзный кудрявый мальчик, лет шести, пытался запрячь деревянную лошадку в игрушечную повозку. Вдруг он бросил игрушки, подбежал к Оле, забрался на колени и подставил свою забавную мордашку для поцелуя. Ола, смеясь, обняла его и проснулась. Растерянно посмотрела на подушку с розовым фламинго, которую сжимала в руках, и, вздохнув, отложила её в сторону.
   - Инлиль, Боруш, деточки мои, - прошептала жрица. - Пусть боги любят вас, как я люблю вас! Пусть они защитят вас от бед и болезней, если я не смогу это сделать. Пусть они хранят вас, как я хранила бы, если б могла.
   Ола больше не пыталась уснуть. Ей хотелось сберечь в памяти образы, подаренные ей богами этим утром.
   У Олы было двое детей. Это не было секретом в Уре. Жрицы по закону не имели права вступать в брак, но они вовсе не обязаны были быть девственницами. И любить им не запрещалось. Они, в отличие от других женщин Шумера, могли сами выбирать себе возлюбленного и не должны были хранить ему верность. Жрицы были хозяйками своей любви, и, повинуясь своим чувствам, дарили и отнимали её. Но рожая детей, жрица знала, что уже через несколько дней после родов она должна будет отдать дитя в руки одного из служителей храма и смириться с тем, что ничего не узнает о судьбе своего ребёнка до конца своих дней. Так гласил закон. Жрецы однако, могли иметь жен и детей: мужчина из-за детских болезней и капризов не станет пренебрегать своими общественными обязанностями. С детьми же нянчились их жены. Жрица - другое дело. Материнский инстинкт в женщине всегда сильнее чувства долга и ответственности. Материнство меняет женщину, сводит все её интересы к семейному очагу, замыкая их на служении мужу и детям. А жрица должна была служить богам и быть свободной. Но ребёнок, рождённый ею, не был брошен на произвол судьбы и не становился изгоем. Поскольку мать была избранницей богов, то храм нёс ответственность за усыновление этого ребёнка достойными и состоятельными гражданами, способными обеспечить приёмному сыну или дочери хорошие воспитание и образование.
   Единственное, на что имела право мать-жрица, это выбрать имя своему ребёнку. Имя - вот всё, что оставалось на память от матери. По шумерским законам жрица-мать не имела права видеться с ребёнком и поддерживать с ним связь, иначе суровая кара настигала дитя. Ребёнок решением суда мог быть лишён опеки, прав наследования, распрощаться с надеждами на успешную карьеру или выгодный брак. И жрицы во имя будущего детей покорялись судьбе.
   Ола, как ни пыталась удержаться от искушения видеть своих детей, всё же нарушала закон. Никто, даже Сэмэл и Мариш, не знал о её тайных встречах с детьми. Лишь отец Инлиль - самый красивый мужчина в городе, учёный Ур-Гам, первая любовь Олы, и отец Боруша - математик Яназ знали всё и молчали. Более того, именно благодаря им, Ола могла хоть изредка видеться с детьми. И один, и второй не только не отказались от отцовских обязанностей, но, используя связи и взятки, добились разрешения на воспитание детей Олы в своих семьях. Они остались друзьями Олы.
   Страсти, бушевавшие в их сердцах, со временем поугасли, но то ли в память о былой любви, то ли из уважения к материнским чувствам Олы, оба устраивали ей тайные встречи с детьми. Они пускались на разные хитрости и уловки, меняли места и время свиданий и не посвящали в эту тайну ни слуг, ни родных: всё же они очень рисковали. Дети могли проговориться. Поэтому отцы усердно насаждали в своих семьях мнение о том, что дети связаны со своей матерью небесными узами, и видят её в своих снах столь явственно, что рассказывают о них, как о реальных событиях. Эта ложь сходила за правду. Ола понимала, что однажды всё может раскрыться, но рядом с детьми даже страх разоблачения покидал её. Встречи были короткими и нечастыми, но в эти минуты не было женщины более счастливой, чем она.
   Сегодняшний утренний сон всколыхнул тоску Олы по детям. Что-то её беспокоило.
   - Я никогда не вижу сны, не имеющие смысла. Они всегда предсказывают будущее или предупреждают об опасности, - думала она, - И этот сон тоже должен что-то значить. Может быть, отменить завтрашнюю встречу с Инлиль? Как бы чего не вышло! Надо предупредить Ур-Гама. Да, нужно быть осторожнее. Если Мариш прав, и люди Эльдада следят за мной, то сейчас ни о каких встречах не может быть и речи. Придется подождать, пока всё успокоится. А там посмотрим... - Ола села на кровати, отдернула полог и позвала Агишу. Та не откликнулась.- Она, наверное, во дворе, - подумала Ола. Легко ступая босыми ногами по согретому солнцем каменному полу, она вышла из спальни на маленький открытый балкончик, с которого хорошо был виден внутренний двор и часть сада. Ола сразу увидела Агишу, оживлённо беседующую с садовником. Слов не было слышно. - О чём это они? - подумала Ола и тут же вспомнила слова Мариша: "Не доверять никому. Никому. Особенно Агише." - Нет, - решила Ола, - это слишком. Мариш просто испуган. Ему везде мерещатся козни Эльдада и ещё Сэмэла заодно. О, боги! Как я забыла! Сэмэл должен сегодня быть у меня. И время уже позднее. А я не умыта , не одета, не причёсана!
   - Агиша, - крикнула Ола, - иди же сюда и помоги мне! Хватит болтать!
   Служанка испуганно подняла глаза, увидела на балконе хозяйку и опрометью кинулась в дом.
   - Чего она так испугалась? - недоумевала Ола. - Того, что я их заметила вдвоём, и девчонка застеснялась или же... Ох, Мариш, Мариш, кажется, твоя мания преследования заразна и передалась мне.
   - Доброе утро, госпожа, - затараторила вбежавшая служанка. - Господин Мариш не велел будить тебя до полудня. Он сказал, что ты должна больше отдыхать. Не сердись, госпожа, всё готово. Ты хоть сейчас можешь принять ванну: я уже нагрела воду и заварила травы.
   - Хорошо, Агиша, а ты пока приготовь одежду. Впрочем , не надо. После вместе выберем, пошли умываться, - в сопровождении служанки Ола вышла через маленькую дверь в соседнюю комнату, служившую для мытья и различных косметических процедур. Посредине комнаты на бронзовых ножках в виде львиных лап была установлена большая, круглая, диаметром почти в человеческий рост, чаша из отполированного чёрного базальта. Эту чашу когда-то подарил Оле Ур-Гам. Он заказал её у купцов, торговавших со странами Северо-западного моря. Ни у кого в городе не было похожей, и знатные дамы Ура, умирая от зависти, мучили своих мужей просьбами о таком подарке.
   Ола скинула легкую льняную рубашку и поднялась на пару ступеней по маленькой деревянной лестнице. Она встала на край чаши, взглянула на своё отражение в воде и осталась довольна. Время щадило её тело, оставляя его гибким и упругим. Оно лишь поменяло девическую стройность на женскую округлость форм.
   - Что ж, не так уж плохо, - подумала Ола, - Только бы не располнеть к старости. Впрочем, до старости ещё надо дожить, - и она опустилась в тёплую пахучую от настоев трав воду.
   Покончив с мытьём, Ола решила заняться собой всерьёз. Агиша растёрла тело госпожи ароматическим маслом, и Ола, свежая и благоухающая, села "колдовать" у медного зеркала. Из множества баночек и коробочек она выбрала одну с толчёным розоватым жемчугом и пуховой кисточкой слегка припудрила лицо. Затем погрузила кончик мизинца в другую баночку и, набрав немного тонко-толчёной бирюзы, нанесла тени на веки. Жесткой кисточкой, смоченной в специальной чёрной краске, она обвела контуры глаз и удлинила их к вискам в соответствии с модой. От этого глаза стали больше и загадочней. Потом она подкрасила губы тонкой восковой палочкой с красным соком какого-то неизвестного ей растения. Эта палочка была куплена совсем недавно у купцов, прибывших с Востока, и тоже служила поводом для зависти экономных дам Ура, поскупившихся заплатить за новинку целых два шекеля. Ещё раз взглянув в медное зеркало, Ола наконец встала и пошла одеваться.
   Сегодня ей хотелось поразить Сэмэла чем-то особенным. Впрочем, она знала, что старается почти зря: Сэмэл не станет восхищаться ею. Её возлюбленный не был таким ценителем внешней красоты, как Мариш и другие мужчины. Он предпочитал реальные прелести, но, во всяком случае, наряды Олы будили его чувственность - она хорошо это знала. Сегодня ей почему-то особенно хотелось быть неотразимой. Ола выбрала тонкое почти прозрачное платье цвета зари. Платье было совсем простым, без всяких украшений и вышивки. Оно едва удерживалось на плечах маленькими золотыми пряжками в виде пчёлок, низко открывая грудь и спину, и мягкими складками спускалось до самых пят, прикрывая всё и почти ничего не скрывая. Ола вынула из резной шкатулки и надела на шею золотое ожерелье в виде обруча, на котором висел солнечный диск, украсила руки выше и ниже локтя золотыми браслетами из сплетающихся змеек. Густые и длинные золотистые волосы, спадавшие волнами и спиралями на плечи и спину, она решила не украшать ничем - они были хороши и так.
   - Ну, как я выгляжу? - расправив складки и тряхнув распущенными волосами, спросила Ола Агишу.
   - Ты похожа на утреннюю зарю, госпожа моя! Сегодня был как раз такой рассвет. Можно подумать, что ты взяла эту материю у неба.
   - Как знать, милая. И закат иногда кажется рассветом.
   - О чём это ты, госпожа?
   - Так, ни о чём. Неважно. Я сегодня, пожалуй, не буду никого принимать кроме своих. Сэмэл должен приехать.
   - И ещё господин Мариш. Он велел передать.
   - Что ж, может быть, надо приказать приготовить что-нибудь для гостей? Ты уже разберись сама, Агиша, с напитками и закусками, а я пойду, напишу пару писем. - Ола и впрямь собиралась предупредить Ур-Гама и Яназа, что необходимо отменить встречи с детьми.
   Уединившись в небольшой комнате, служившей ей кабинетом, Ола уселась прямо на толстый ковёр, покрывавший каменный пол, и придвинула к себе низенький столик с откидывающейся крышкой. Щёлкнул потайной замок, и шкатулка раскрылась. Внутри лежали различные палочки для письма и цилиндрическая печать из лазурита. На поверхности синего камня было искусно выгравировано изображение водяной лилии-лотоса, символа высокого ранга жрицы богини Инанны-лукур. Две кобры, сплетясь хвостами и подняв раздувшиеся капюшоны, смотрели каждая в свою сторону, защищая священный цветок. Над лотосом парил рогатый полумесяц. Рядом с печатью в небольшой алебастровой коробочке лежали чистые глиняные таблички, плотно укутанные во влажные полоски льняного полотна. Сырая глина была готова для письма.
   Ола вынула пару табличек, выбрала из заострённых палочек свою любимую серебряную с круглым набалдашником и маленьким, но ярким, словно капля крови, рубином на конце, и задумалась. Казалось бы чего проще - написать пару фраз. Но после разговора с Маришем Ола боялась любого лишнего слова. Она повертела в руке палочку и написала:
   - Мудрый друг мой, Ур-Гам. Я нездорова и боюсь, что наша встреча, назначенная на завтра, не принесёт тебе радости. Я не знаю сколько продлится моя болезнь. Демоны лихорадки непредсказуемы, но, возможно, боги смилостивятся надо мной и скоро помогут одолеть их. Как только я почувствую, что болезнь отступила, первым, кого я захочу увидеть, будешь ты, Ур-Гам.
   Из этого Ур-Гам должен был понять лишь одно - встречаться с Инлиль нельзя. Этому кто-то или что-то мешает. А когда опасность минует, ему тут же сообщат. Слово "мудрый" должно было заставить Ур-Гама понять весь скрытый смысл письма. В то же время, текст ни к чему не обязывал: просто вежливый отказ от визита. Ола осталась довольна письмом и вместо подписи прокатила каменной печатью по нижнему краю таблички. Положив письмо сохнуть на освещённую солнцем откидную крышку столика, она взялась за другой глиняный прямоугольник.
   - Друг и помощник моего разума, благородный Яназ! Ты лучше меня знаешь, как жизнь путает самые точные расчёты, и я не представляю теперь, когда мы сможем встретиться. Виной тому моё недомогание. Не знаю насколько опасна и заразна ли моя болезнь, но нам лучше отложить свидание до лучших времён. Как только всё уладится, я тут же позову тебя, ибо нет в моей жизни радостнее минуты, чем при встрече с тобой.
   Ола снова завершила письмо оттиском печати. Она видела, что письмо к Яназу было похоже больше на послание к сегодняшнему, а не бывшему возлюбленному, но была уверена, что Яназ не усмотрит в её словах попытку возобновить прежние отношения и всё поймёт правильно. Зато Эльдад, если он действительно затеял слежку и увидит такое письмо, точно сообщит о нём Сэмэлу, а тот, скорее всего, будет ревновать и злиться, но не додумается до истинного смысла.
   - Теперь необходимо, чтобы в мою болезнь поверили все в доме - подумала Ола. Она прекрасно знала, что надо делать. Возле дальней стены комнаты в большом медном ящике у неё хранились лечебные травы и различные снадобья. Ола нашла в своей "аптечке" невзрачный серый корешок, откусила от него небольшой кусочек и, разжевав, проглотила. Осторожно, стараясь не испортить ещё не высохшие таблички, она уложила их на столике и вышла из кабинета. Через несколько минут, когда Ола уже лежала на своей любимой кушетке, её лихорадило. Но она знала, что действие снадобья кратковременно - полчаса, максимум час, и жар исчезнет без следа. Ола позвала служанку.
   - Агиша, - сказала Ола, когда юная рабыня показалась на пороге, - приготовь питьё от лихорадки, и побыстрей. Меня что-то знобит. Как бы не разболеться окончательно.
   - Ты нездорова, госпожа? - Агиша удивлённо посмотрела на хозяйку.
   - Ерунда. Выпью отвар, и всё пройдёт. А пока я поваляюсь немного, только укрой меня чем-нибудь.
   Служанка выбежала из комнаты и скоро вернулась с тонким шерстяным покрывалом в руках. Укрывая свою хозяйку, Агиша невольно коснулась плеча Олы и воскликнула:
   - Госпожа, у тебя и впрямь жар! Может быть позвать Мариша?
   - Не будь дурочкой, только его тут не хватало. Ведь Сэмэл должен скоро приехать. Ты лучше поторопись с лекарством. И не волнуйся, всё обойдётся. - ответила Ола и подумала, - Нет, наш недоверчивый лекарь неправ насчёт Агиши. Девочка так искренне печётся о моём здоровье! Нет, не может она так играть, она совсем ребёнок.
   - Да, госпожа, сию минуту, - услужливо поклонилась Агиша, и, действительно, быстро принесла небольшую серебряную чашу, до краёв наполненную тёмной жидкостью.
   - Спасибо, милая, - сказала Ола, взяв чашу из рук служанки, - Иди в сад, отдохни. А я чуть-чуть вздремну.
   Дождавшись, когда за Агишей закроется дверь и затихнет звук её шагов, Ола проворно вскочила с кушетки и выплеснула содержимое чаши в большую глиняную вазу, где благоухали её любимые лилии. Лекарство ей не было нужно: через несколько минут жар и так спадёт. А в ожидании Сэмэла действительно можно немного отдохнуть. Ола снова прилегла на кушетку и закрыла глаза, стараясь успокоиться. Ни к чему чтобы Сэмэл заметил, что она встревожена.
   В последнее время встречи с возлюбленным не приносили Оле былой радости. Тело по-прежнему послушно и страстно откликалось на его ласки, но недоверие, поселившееся в сердце, отравляло всё. Ола как могла, оправдывала попытки Сэмэла подавить её волю и управлять её поступками - он всегда и во всём стремился доказать своё превосходство. Очень разносторонние таланты Олы и признание, которым она пользовалась в Уре, больно ранили самолюбие честолюбивого жреца девятой ступени. Несмотря на то, что он был богат и занимал достаточно высокую должность, а Ола не имела ни состояния, ни семьи - он не был ни известен, ни любим. Его раздражало, что полунищая жрица позволяла себе, как она выражалась "для души", излишества и прихоти, на которые расчётливый Сэмэл не потратил бы ни шекеля.
   Её сад и не то чтобы роскошный, но изысканный дом, хотя и не принадлежали ей, но носили отпечаток вкуса их временной хозяйки. Её безделушки, её наряды и косметика - всё это стоило немалых денег. Ола, по мнению Сэмэла, совершенно неразумно тратила на них всё, заработанное целительством и предсказаниями. У неё не было ни гроша за душой, но друзья, благодарные пациенты и почитатели всегда выручали её в трудные минуты. Она жила как хотела, а не как должно; друзей и возлюбленных выбирала не разумом, а сердцем. Это Сэмэл не одобрял, и этому он завидовал. Его самолюбие бывало удовлетворено лишь тогда, когда он чувствовал свою власть над Олой и её любовью. Поэтому он часто специально предъявлял нелепые требования и устанавливал свои правила в их отношениях. Ола любила его и терпела всё. Однако, в последние месяцы Сэмэл окончательно зарвался. Он уже не стеснялся с выгодой для себя использовать расположение Олы и, то на правах возлюбленного, то на правах старого друга, сначала просил, а потом требовал всё больше и больше. Его последнее требование принять участие в церемонии "Священного бракосочетания" оказалось для Олы столь унизительным, что не смотря на уговоры, объяснения и обещания, она отказывалась вновь и вновь. Сэмэл негодовал, злился, упрашивал - всё напрасно. Ола лишь твёрже стояла на своём, а их разговоры всё больше походили на перепалки. И хотя они не менее страстно чем раньше желали друг друга, у каждого из них в сердце уже росла обида.
   Ещё месяц назад Ола с негодованием отвергла бы подозрения Мариша в отношении Сэмэла. Сейчас она, сама не желая того, была уверена, что Мариш прав. И всё же в душе Олы жила надежда, что Сэмэл лишь поддался минутной слабости, что он любит её и поэтому не сможет предать. Но не только это удерживало жрицу, сменившую не одного любовника, от разрыва с Сэмэлом. Было ещё что-то, чему Ола не могла найти никакого объяснения. Сэмэл был нужен ей как воздух, как вода, как пища. Она, как ни старалась, не могла противостоять искушению видеть его, слышать его голос, ласкать его и отдаваться ему. Оле казалось, что если оборвётся их связь, то оборвётся и её жизнь, и она с упорством и отчаянием обречённого на смерть цеплялась за свою любовь. Ола не находила в Сэмэле достоинств других своих возлюбленных. В нём не было и десятой доли красоты Ур-Гама, ни половины ума и сексуальной изощрённости Яназа, ничего такого, чем можно было бы объяснить столь сильную привязанность. Ни обиды, ни унижения, ни душевная боль не могли её пересилить. Любовь к Сэмэлу - это были судьба, рок, счастье и несчастье, благословение и проклятье одновременно.
   - Эту любовь боги дали мне своей волей, позабыв о моей собственной. Зачем? - думала Ола. Вдруг, словно от толчка, она очнулась от размышлений, открыла глаза и встала с кушетки. Жара не было и в помине. Ола поправила растрепавшиеся волосы, подошла к двери и открыла её, сама не понимая для чего. Навстречу ей быстро шёл Сэмэл и улыбался.
   - Нет, ты всё-таки неподражаема, Ола! Или ты видишь сквозь стены, или у тебя чутьё как у охотничьего гепарда. Ну как ты угадала, что я уже здесь? - Сэмэл обнял её за плечи и притянул к себе.
   - Сама не знаю, меня будто что-то толкнуло, - пробормотала Ола и прижалась к нему всем телом. - Я соскучилась, я так соскучилась по тебе, - шептала она, пряча лицо у него на груди. Сэмэл чувствовал, как быстро и неровно бьётся её сердце, как она вздрагивает, словно пойманная серна в руках охотника, как её грудь и бёдра обжигают его даже сквозь одежду, как волосы, пахнущие лилиями, струятся под его пальцами.
   - Я тоже скучал, и всё время вспоминал о тебе, - прерывистым шёпотом отвечал Сэмэл, - Я так хочу тебя, Ола, хочу, будто мне двадцать лет. Что же это, Ола, что ты делаешь со мной? - почти стонал Сэмэл, ещё теснее прижимая её к себе.
   - Иди ко мне, иди же, - его руки беспорядочно блуждали по изгибам такого знакомого и желанного тела, скрытого платьем, на которое он даже не обратил внимания, но уже ненавидел. Руки сами потянулись к застёжкам-пчёлкам, но Ола легко отстранилась, перехватив и не выпуская из своих рук его пальцы:
   - Ну куда ты спешишь? Хоть посмотри на меня, - сказала она, уворачиваясь от его объятий. - Нравится? - Ола отбежала на несколько шагов. Платье летело за ней розово-алым вихрем. Оглянувшись, чтобы уловить хотя бы след одобрения на лице возлюбленного, Ола вдруг увидела, что он бледен как отбеленный лён.
   - Что с тобой, любимый? Тебе нехорошо? Что с тобой?, - встревожено тормошила она Сэмэла.
   - Ола, прошу тебя, - ответил жрец сдавленным голосом. В его глазах застыл то ли страх, то ли отчаяние. На лбу выступили бисеринки пота, - Ола, сними это платье. Я не могу его видеть. Ола, сними, прошу тебя.
   - Но почему? Я хотела, чтобы тебе было приятно. Я думала, что тебе оно напомнит сегодняшний рассвет, - недоумевала Ола.
   - Именно поэтому! Оно напоминает этот проклятый рассвет! - Сэмэл вспомнил свои сны и теперь то ли рыдал, то ли кричал: - Прошу тебя, сними это платье. Одень что хочешь или не надевай ничего, только не это платье!
   Жрец закрыл лицо руками и, пошатываясь, добрёл до кушетки. Не раздумывая, Ола скинула платье и ногой отшвырнула его куда-то в угол. Нагая, укрытая лишь спадающими до бёдер волосами, подбежала к Сэмэлу и, покрывая поцелуями прижатые к лицу руки, гладя его ещё недавно рыжеватые, а теперь почти седые волосы, ласково зашептала, успокаивая:
   - Всё, всё, любимый, я сняла это гадкое платье. Ты его больше не увидишь. Никогда, слышишь? Никогда я его больше не одену, пока жива. Хочешь, я порежу его на мелкие кусочки и выброшу в реку, милый? Или сожгу?
   - Клянусь, его больше нет, - Ола склонилась над возлюбленным и, преодолевая слабое сопротивление, отвела его руки от бледного лица. Едва касаясь губами, поцеловала сначала подрагивающие веки закрытых глаз, а затем и каждую морщинку на рано постаревшем лице. - Я люблю тебя, Сэмэл, люблю, - повторяла она, - и на мне нет никакого платья, ну посмотри же на меня.
   Сэмэл медленно открыл глаза, в которых уже не было ни страха, ни отчаяния и увидел над собой обнажённую Олу. Его Олу, его женщину с прекрасными тревожными карими глазами, с высокой и полной грудью, которая всегда так волновала его, и к которой его губы потянулись сами собой. Эти роскошные волосы, гибкая талия, эти округлости живота и бёдер, и упругие ягодицы, и маленькие ножки, и то, что скрыто между ними - всё это принадлежало ему, только ему, Сэмэлу. Кровь стучала в висках. Не говоря ни слова, он обхватил Олу за талию, опрокинул её на себя и, задыхаясь от страсти, опутанный её волосами, утонул в ней.
   Сегодня Сэмэл и Ола любили друг друга долго и яростно, как никогда прежде. Разгорячённые, они упали на ковёр и катались по нему, подминая один другого, нападая и защищаясь, как два борца в решающем поединке. Они не помнили как, наконец, оказались в спальне Олы, где обессиленный Сэмэл всё равно не мог оторваться от неё. Он зарылся лицом в ложбинку между её грудей, снова и снова вдыхая тонкий аромат её кожи. Его рука легла на крутой изгиб бедра и заскользила вниз по гладкому без единого волоска телу, которое ответило ему едва уловимой дрожью. Сэмэл почувствовал, как руки Олы крепко вцепились в его плечи. Она вся подалась навстречу его ласкам.
   - Что, если эта наша встреча последняя?, - подумал Сэмэл, глядя на Олу. - Что, если такое знакомое лицо вдруг станет чужим, и я больше никогда не увижу, как эти бездонные глаза затуманивает страсть, как эти полуоткрытые губы со стоном повторяют моё имя и шепчут слова любви?
   Ола сквозь полусомкнутые ресницы тоже смотрела на Сэмэла и думала о том же, что и он. Наконец их глаза встретились. Повинуясь какой-то непонятной, непреодолимой силе, они рванулись друг к другу, их тела сомкнулись, словно створки морской раковины, и мир вокруг перестал существовать.
   Когда любовники разомкнули объятия, было уже за полдень. Ола с удовольствием ещё повалялась бы в постели, но Сэмэл, чмокнув её в щеку, быстро встал и начал торопливо одеваться. Ола, приподнявшись на локте, смотрела на него. Ещё несколько минут назад для неё не было никого дороже и ближе, а сейчас, при виде суетливо натягивающего одежду Сэмэла, Ола испытывала лишь разочарование и раздражение.
   - О боги, - подумалось ей. - Почему он всегда умудряется всё испортить? А ведь было так хорошо! Он оставляет меня как надоевшую игрушку и возвращается в свою обычную жизнь, где мне нет места. Нет, он не любит меня. И ему неважно, что я чувствую сейчас. И не важно, что я подумаю о нём. Он так уверен в моей любви, которая заставит всё понять и простить. Так всегда это и было. А сейчас? Не знаю... - Ола усмехнулась и сказала: - Куда ты так спешишь, будто за тобой гонится Лягуана? Не потеряй второпях что-нибудь, Сэмэл, она не простит, если ты нанесёшь урон семейному бюджету.
   - Не ехидничай Ола, ну что ты к ней прицепилась! И куда делось это проклятое ожерелье?
   - Я его украла, - весело-раздражённо сказала Ола, пошарила в постели, нащупала украшение и протянула его Сэмэлу, держа на вытянутой руке, - Пожалуйся Эльдаду, и пусть меня казнят за кражу священных предметов.
   Ола сказала это совершенно неожиданно для себя, и уже было пожалела о сказанном, но, увидев как реагирует Сэмэл, мысленно поблагодарила богов, подсказавших ей нужные слова. Действительно, смущение и растерянность Сэмэла были заметны. На его лице возникло выражение, в котором одновременно присутствовали праведное возмущение и страх разоблачения. Ола знала, что это означает только одно - желание скрыть правду. Теперь она была уверена, что Мариш не преувеличил.
   - Что на тебя нашло, Ола? Какой Эльдад? Какие казни? И с какой стати я должен ему жаловаться? Что я такого сделал, что ты так злишься?! - сердито сказал Сэмэл, - Видят боги, ты сама всё время устраиваешь сцены, а потом винишь меня, что наши отношения испортились.
   - Я просто пошутила, - ответила Ола, - Я не хочу, чтобы ты уходил вот так, второпях. Неужели тебе это непонятно? - Ещё пять минут назад эти слова были бы чистой правдой. Сейчас Ола явно покривила душой: меньше всего ей хотелось развлекать Сэмэла разговорами.
   - Ну не сердись, ты же знаешь как я занят, но если хочешь, я посижу ещё немного. Поговорим, выпьем что-нибудь. - смягчился Сэмэл.
   - Конечно же хочу, - откликнулась Ола, - я сейчас быстренько оденусь и попрошу Агишу принести нам что-нибудь.
   Через несколько минут жрица богини Инанны и жрец девятой ступени беседовали, сидя возле шашечного столика. И никому бы не пришло в голову, что этот респектабельный мужчина и эта уверенная в себе женщина ещё совсем недавно стонали от страсти в объятиях друг друга. Разговор не клеился. Сэмэлу очень хотелось настроить Олу на дружескую болтовню, но она слушала его невнимательно, отвечала короткими репликами. Когда жрец окончательно исчерпал нейтральные темы для разговора, она вдруг спросила:
   - Скажи Сэмэл, что ты получишь в награду, если я соглашусь на участие в церемонии?
   Такого прямого вопроса Сэмэл не ожидал. И, пытаясь сообразить как ответить, переспросил:
   - Что ты имеешь в виду?
   - Ты хочешь, чтобы я уточнила? - грустно усмехнулась Ола, - Что тебе обещано за то, что уговоришь меня? Ещё одно поместье, несколько тысяч шекелей, новая должность?
   - Что ты говоришь, Ола, за кого ты меня принимаешь? - Сэмэл вскочил и заходил по комнате, - Кто тебе такое сказал? Мариш?! Это он морочит тебе голову рассказами о том какое я чудовище! Пропади он пропадом, этот твой дружок!
   - Я не пою с чужого голоса, Сэмэл, и потому спрашиваю тебя, а не других. Не обижайся. Мне действительно важно это знать, чтобы понять, как поступить. Ну успокойся, давай всё обсудим. Оставь бедного Мариша в покое. Он тут не причём, хотя мне приятно, что ты меня ревнуешь, любимый. - Ола встала, взяла Сэмэла за руку и усадила напротив себя. Она чувствовала, что в мыслях жреца царит полный сумбур. Этого Ола и добивалась. Сэмэл, действительно, не знал как выгоднее построить разговор. Клясться в своём бескорыстии, упирая на чувство долга перед царём и народом, или же пытаться вызвать сочувствие, описывая тяжёлые последствия и всякие кары, которые ждут его в том случае, если Ола откажется от участия в церемонии. Оба варианта ему не нравились. В первый Ола просто не поверит, а второй... Похоже, Ола не в том настроении, чтобы его жалеть.
   Сэмэл мучительно соображал и нашёл выход.
   - Хорошо, - сказал жрец, - Ты хочешь, чтобы я был откровенен, но ты же не веришь мне, а слушаешь Мариша и ему подобных. Всех этих морализирующих глупцов, а в сущности, неудачников, якобы презирающих земные блага, которых у них нет. Они лишь могут красиво говорить. А что они могут сделать для тебя, кроме как тупо отговаривать от того, что ты в силах сделать для нашего будущего?
   Ола удивлённо взглянула на Сэмэла. В её глазах соседствовали изумление и недоверие. Она явно не ожидала такого поворота в разговоре. Сэмэл это заметил и, воодушевлённый произведённым впечатлением, продолжал:
   - Не удивляйся, Ола. То, что я говорю - это просто реальный подход к жизни. Ты считаешь, что я - корыстный бездушный болван, готовый продать тебя и почуявший свою выгоду. Да, я холодный и расчётливый человек, Ола. Жизнь научила меня тому, что золото может всё или почти всё. Люди повинуются ему как царю и верят ему как богам. Я знаю, что если ты дашь согласие на участие в "Священном бракосочетании", то вместо больших неприятностей на нас посыпятся царские милости, и не только на меня, но и на тебя. Ола, пойми же!
   - Ну, это уж слишком, Сэмэл! - глаза Олы загорелись гневом, - Уверять меня, что я должна согласиться, будем называть вещи своими именами, переспать разок с молодым царём, чтобы добыть для тебя, а заодно и для себя приличную подачку?! Для тебя это будет заслуженная награда за силы и время, потраченные на то, чтобы уговорить меня на этот "подвиг". Ты поволочёшь эту награду домой к Лягуане! И меня тоже ждёт щедрая плата всего за одну ночь! Другим столько не заплатят, но даже самая дорогая проститутка в Уре - всё равно проститутка! Ты обо мне подумал, Сэмэл? Как я буду жить потом на эти деньги?
   - Ола, не кипятись, - Сэмэл попытался взять жрицу за руку, но она отдёрнула её. Сейчас она была похожа на разъяренную львицу. Золотые волосы растрепались, глаза метали молнии. Такой Ола всегда нравилась ему. Для Сэмэла, лишённого эмоционального дара, выразительность чувств Олы была магнитом куда более притягательным, чем её красота. И сейчас он любовался ею и снова желал её.
   - Ну что ты, в самом деле! Ты же не дослушала до конца, а уже кинулась меня клеймить. Послушай спокойно, Ола, пожалуйста, - голос Сэмэла звучал теперь по-мужски уверенно и в тоже время ласково. И Ола не устояла.
   - Хорошо, я тебя слушаю, - сказала она, мысленно ругая себя за эту слабость.
   - Ола, я уже сказал, что знаю - золото открывает массу возможностей. Без него мечты остаются мечтами. А ты знаешь о чём я мечтал. Мы не раз говорили об этом, помнишь? О том, чтобы оставить этот город и всё, что с ним связано, уехать далеко, за обе реки, чтобы никто не искал нас, стать свободными от уз прошлого и попробовать начать другую жизнь. И ты хотела того же, Ола. Все эти мечты оказались несбыточными только из-за одного - из-за недостатка денег. Это только ты считаешь, что можно жить стихами и любовью. Ола, спустись на землю! Мы не можем питаться воздухом. Надо же обеспечить детей. И ты прекрасно знаешь, Лягуана никогда не даст мне развод. Значит, чтобы уехать, я должен уйти нищим. А нищим я не хочу быть и не буду, даже если небо обрушится на землю! Теперь подумай сама, разве то, о чём я тебя прошу - это не способ для нас обоих вырваться из этой клетки, где ни я ни ты себе не хозяева? Где ты зависишь от толпы, а я бегаю по кругу как загнанная лошадь от рассвета до заката. Пойми, нам нужны эти царские подачки. Только на эти средства мы можем рассчитывать. Иначе всё бесполезно, и все мечты - пустая болтовня. Разве я не прав? - Сэмэл сейчас говорил вполне искренне и сам верил в свои слова. Он вновь увлёкся давней мечтой. Ему казалось, что он действительно нашёл такой выход из положения, который устроит их всех - и царя, и Эльдада, и жрецов, его жену и детей, и, наконец, Олу. Это был благой порыв к свободе, но какой ценой, об этом он не думал. Как всякий эгоист, он совершенно забыл о том, что платить за воплощение мечты придётся Оле, причём платить собой.
   - Не знаю, что и сказать, Сэмэл, - задумчиво проговорила Ола, - Ты иногда лжёшь так вдохновенно, что хочется тебе верить.
   - Я лгу?
   - Нет, сейчас нет. Но кто знает, что будет потом? После того, когда всё случится так, как ты говоришь. А если ты тогда передумаешь, или возникнут какие-нибудь обстоятельства, причины, из-за которых все планы рухнут? С чем тогда останусь я? Ты со своим семейством и со своей прибылью, а я со своим позором?
   - Ола, почему ты мне не веришь?
   - Не знаю... Ты не сердись. Видят боги, никто больше меня не хочет, чтобы наша мечта стала явью. Я не верю не тебе, Сэмэл, я не верю в то, что у тебя достанет сил на мечту. Ты слишком застоялся, как конь без хозяина на конюшне: и хочется на волю, но кормушка близко, а до свободы бежать надо далеко. К тому же, конь не скакал давно, и ноги могут подкоситься в самый неподходящий момент. Кого потом винить? И где буду я? Тогда мне придется бежать из Ура одной, без тебя. Я ещё не знаю, готова ли я на это, мой милый. У меня пока нет ответа. Я должна подумать, - Оле и впрямь было нужно время на размышление. - Может быть, для него это последний шанс стать другим. Я должна ему помочь, - думала она. - Но в то же время, он уже столько раз лгал. И эти игры с Эльдадом... Не знаю, ничего не знаю.
   - Ола, я не хочу торопить тебя с ответом, но до церемонии остаётся очень мало времени. Надо что-то решать, - сказал Сэмэл, - Он был слегка разочарован тем, что Ола не потеряла голову от радости и надежды реализовать мечту.
   - Не волнуйся, Сэмэл, - сказала она, наливая себе и ему из запотевшего глиняного кувшина по небольшой чаше красного как кровь вина. - Я быстро дам тебе знать, что я решила. Я только посоветуюсь с богами.
   - Ну что ж, выпьем за то, чтобы они дали тебе хороший совет, - слабо улыбнулся Сэмэл и осушил свою чашу.
   - Да, их совет мне действительно нужен. Как бы я хотела, чтобы он помог тебе обрести свободу, - Ола тоже выпила вино до последней капли.
   - И тебе, - сказал Сэмэл.
   - Не важно. Я всегда была и буду свободна, любимый, дело только за тобой, - ответила она.
   Жрец ничего не ответил, лишь улыбнулся и накрыл её руку своей. От этой улыбки Ола становилась мягкой и податливой, словно воск на солнцепёке. Она почувствовала, как что-то сжимается у неё в груди, мешая дышать, и не отняла руки. Несколько мгновений они сидели молча, сплетя пальцы и не шевелясь. До них отдалённо доносился уличный шум, но эти двое не слышали ничего. Вдруг Сэмэл вспомнил, что его уже давно ждут в суде. Он не любил опаздывать. Даже сейчас, как ему ни хотелось послать ко всем галла предстоящее заседание, он разжал пальцы и отпустил горячую руку Олы.
   - Пора. Мне пора, Ола. Дела. Я уже и так опоздал, - Сэмэл встал и, приобняв Олу, чмокнул её куда-то в висок, - и как всегда из-за тебя, - шутливо проговорил он. - Ну-ну, скоро увидимся.
   - Да, увидимся. Удачи тебе... - голос Олы прозвучал спокойно и как-то безжизненно.
   У Сэмэла вдруг мелькнула мысль:
   - Надо было бы задержаться и не оставлять её одну наедине со своими раздумьями, хотя бы сейчас, - но он, сделав прощальный жест рукой, уже шёл к двери и не остановился.
   Ола смотрела вслед любимому. Почему-то именно теперь она заметила, что Сэмэл по-стариковски сутулится, что волосы его побелели и поредели, и вся его фигура выражает только одно - усталость.
   - Теперь я знаю, каким он будет через несколько лет, - думала Ола, - Как он быстро стареет. И дело не в теле, а в душе. Достанет ли у него сил уйти за две реки? - Ола вздохнула. Ей не очень-то в это верилось.
   Сэмэл даже не успел уйти с судебной площадки, когда Эльдад получил от Гуахуша ещё сырые таблички с полным отчётом о беседе жреца девятой ступени с Олой. То, что было написано на этих табличках, поразило Эльдада:
   - Неужели я недооцениваю Сэмэла? Он не так глуп и даже не настолько порочен, как я думал. Он слабак, но кто знает, что может случиться, если слабак размечтается. Хорошо, что Гуахуш постарался. Его донос дорогого стоит. Каково будет жёнушке Сэмэла узнать о фантазиях мужа? Ведь он ей совсем другое плетёт! Да после этого Лягуана что угодно сделает, лишь бы Сэмэл лишился Олы и до смерти остался у её юбки. Вот уж она отыграется! Она за такое удовольствие выполнит любое поручение. Вот и славненько, найдется и ей работа.
  
  * * *
  
   Предзакатное солнце склонялось к реке. День, измученный жаждой, был на исходе. Над водой, смешиваясь с дымом курений, поднимался туман, и в синевато-розовой пелене глаз уже не мог отделить воду от неба. Словно призраки, длинные лодки, связанные из пучков тростника, медленно скользили под безвольно повисшими льняными парусами. Только размеренное шлёпанье вёсел и гомон кружившихся над рекой птиц указывали на то, что это не сказочные видения, а всего лишь рыбацкие судёнышки, возвращающиеся с уловом к родным причалам города Ура. На берегу рыбаков ждали: перед закатом на пару часов у самой воды стихийно возникал то ли базар, то ли городской клуб. Свежая рыба - ходовой товар, и в ожидании "привоза" серьёзные богато одетые оптовые торговцы разыгрывали целые спектакли со скандалами, выяснением отношений, спорами и переговорами. Это заканчивалось всегда одним и тем же - установлением оптовой цены на тот или иной вид рыбы. Вокруг разряженной кучки оптовиков толпились заинтересованные зрители - мелкие уличные торговцы, лоточники и коптильщики, служанки и повара, рачительные хозяйки, предпочитавшие купить к ужину только что пойманную рыбу подешевле. Цены интересовали всех. Уловив краем уха нужную информацию, каждый прикидывал свои покупательские возможности.
   Рыбаки заканчивали сортировку улова, и среди аккуратно разобранных сетей начиналась торговля. До этого момента проходило немало времени, но собравшиеся на берегу граждане Ура не теряли его даром: кроме дешевой рыбы базар был "завален" свежими новостями и сплетнями. Стоило спуститься вечером к реке, и можно было в подробностях узнать всё, что происходило и говорилось в течении дня в разных концах города, обсудить нравы и личную жизнь соседей и просто поболтать. "Привоз" обожали надменные знатные дамы и любопытные городские кумушки, молодые писцы, щеголявшие в новеньких чиновничьих юбках, и школьники, вырвавшиеся на волю после занятий, и даже люди Эльдада, незаметно и с легкостью выуживающие из рыночных пересудов ценные сведения. Свежие новости, переходя из уст в уста, обрастали всё новыми подробностями, правдивыми и не очень, и через несколько часов разносились по домам со скоростью пожара в ветреную погоду. Покинув пределы рынка, они превращались в сплетни, легенды и мифы великого города Ура.
   Сегодня на берег пришла Лягуана - жена жреца девятой ступени Сэмэла. Меньше всего её интересовали рыба и новости. Она не была настолько увлечена домашним хозяйством, чтобы самой возиться с покупками, а сплетни предпочитала выслушивать на редких званых вечерах и обедах.
   Лягуана презирала толпу, а толпа не проявляла ни интереса, ни уважения к ней. Здесь, в толпе Лягуана не чувствовала себя ни знатней, ни богаче, ни респектабельней, чем другие и была лишь одной из многих рано располневших от благополучия и сытой жизни горожанок, и тут никому не было дела до высокого положения, занимаемого её мужем в храме. Толпа уравнивала всех, и это Лягуану безмерно раздражало. Вот и сейчас, её лицо дышало презрением и высокомерием. Брезгливо подобрав подол, она старательно обходила группы болтающих мужчин и женщин и пробиралась сквозь толпу к самому дальнему причалу. Ей надо было перебраться за реку. Она могла бы воспользоваться для этого услугами храмовых перевозчиков, но сегодня Лягуана во что бы это ни стало хотела скрыть свою поездку от мужа. Причиной таинственности было не любовное свидание. Слава богам, за плотскими удовольствиями Лягуане незачем было таскаться за реку. Тот, с кем она со злорадством наставляла Сэмэлу рога, был всегда под рукой, только позови. Дело, которое заставило Лягуану перебираться через реку на простой рыбацкой лодке, способом весьма непрестижным, было куда серьёзней и секретней любовной интрижки. Никто, даже Сэмэл, не должен был узнать об этом.
   Жена жреца девятой ступени, проклиная всё на свете, наконец добралсь до привязанной у самого дальнего причала небольшой и невзрачной лодки. Возле неё сидел и, то ли дремал, то ли размышлял седой белобородый, бедно, но чисто одетый старичок. Лягуана тронула старика за плечо, и тот, открыв глаза, вопросительно взглянул на неё.
   - Отвезешь меня на ту сторону, а потом обратно, - сказала Лягуана и, вынув из маленького кожаного кошелька, болтавшегося у неё на поясе, несколько медных монет, сунула их в руку старика.
   - Что ж, отвезу, хозяюшка, в добрый час. Хоть не приветлива ты и не щедра, - он посмотрел на монетки на ладони и, вздохнув, спрятал их куда-то в складки одежды, - То-то супруг, небось, за лаской по другим дворам бегает. Не зря ж ты за реку собралась, к бабке. Может она и поможет на муженька уздечку надеть, да в стойле привязать. Глядишь, до старости с ним пряники будешь есть, не похудеешь. Ох, бабы, бабы! Душу свою галла отдать готовы, лишь бы своего добиться!
   - Старый дурак, - подумала Лягуана, - помолчал бы, что ли, и без тебя страшно, - но промолчала и с помощью старичка забралась в лодку. Он прыгнул следом, оттолкнулся веслом от причала, и через несколько минут они исчезли в речном тумане.
   Благополучно оказавшись на другом берегу, Лягуана вначале медленно, а потом всё ускоряя шаг, направилась в сторону, указанную лодочником. Приземистый и какой-то кособокий домик, к которому, запыхавшись, подошла Лягуана, смотрел на мир всего одним подслеповатым окошком. В отличие от кирпичных домов Ура он был сложен из замшелых неотесанных камней. Влажный воздух реки оседал на камнях, покрывая их блестящим скользким налетом. Тростниковая крыша с отверстием, из которого валил густой вонючий дым, кое-где посерела, а кое-где и прогнила, выставляя на показ деревянные ребра стропил. Вокруг дома не было ни травинки, ни кустика, ни деревца. Около него не цвели цветы и не пели птицы. Словно жизнь не хотела соседствовать с тлением и распадом. Прямо у входа, на земле были выложены речной галькой какие-то сложные узоры и знаки. Чуть в стороне возвышался плоский черный камень. Его даже не удосужились отмыть от подтеков крови и прилипших куриных перьев. Судя по обгоревшим останкам птичьих скелетов этот камень был жертвенником.
   Лягуана была полна решимости прийти сюда, но, оказавшись у цели, все никак не могла заставить себя постучать в покосившуюся щербатую дверь. Наконец, пересилив страх и отвращение, он взялась за давно никем нечищеную медную ручку, отлитую в виде рогатой головы козла. Медь была холодной и мокрой, как лягушачья кожа, и Лягуана отдернула было руку, но, ругая себя за трусость, все же толкнула дверь, забыв даже постучать. Дверь распахнулась неожиданно легко, и жена жреца, едва удерживаясь на ногах, была вынуждена шагнуть вперед, чтобы не упасть. Оказавшись внутри, Лягуана огляделась. Вокруг было темно и тихо. Лишь в углу, где в очаге не горел, а тлел, дымя мох, что-то неожиданно зашевелилось и двинулось в ее сторону. Лягуана взвизгнула, хотела было выбежать наружу, но ее ноги будто приросли к полу, и вся она словно окаменела не в силах пошевелиться. Пугающий неясный силуэт быстро приближался. От ужаса Лягуана зажмурилась. На нее пахнуло зловонием, как от гнилого болота, а в пухлое плечо впились костлявые и крепкие пальцы:
   - Что стоишь столбом?! Ни ножкой, ни ручкой пошевелить не можешь?! Чуешь силушку мою? Сколько захочу, так стоять будешь, пока не отпущу. Да ладно уж, открывай гляделки-то и поприветствуй, как положено, с уважением, раз в гости пришла.
   Глаза Лягуаны раскрылись против ее воли, и она увидела перед собой сгорбленную худую старуху, замотанную в грязные лохмотья. Не отпуская плеча Лягуаны, старуха придвинулась ближе. Когда жена жреца разглядела ее, то испугалась еще больше. Никогда до этого она не видела такого устрашающего и одновременно тошнотворного уродства. Тощая шея, выступавшая из лохмотьев, и обтянутый морщинистой кожей череп, пучки седых волос, выбивавшиеся из-под ветхой темной головной повязки, и крючковатый нос придавали старухе сходство с грифом-падальщиком. На худом лице старухи, под кустистыми бровями, ярко и зло блестели черные глаза. Левая щека была толще правой и украшена огромным фиолетово-красным родимым пятном, словно тащившим все лицо на сторону. Старуха улыбалась во весь рот с пеньками гнилых зубов, зловонно дыша Лягуане прямо в лицо. Её чёрные глаза так смотрели в упор на Лягуану совсем молодым острым взглядом, что та не могла ни пошевелиться, ни вымолвить ни слова.
   - И не говори, мне твои рассказы ни к чему, - вдруг сказала старуха, - Всё про тебя и про твою затею знаю. Верну я его тебе, захочешь - до смерти с ним доживешь. Да велика ли радость? Судьбу колдовством не перешибёшь. Мертвецом он к тебе возвратится. Да не трясись, не поняла ты! Телом живой с тобой будет, а душа всё равно за той золотоволосой следом в другой мир уйдет. Заберёт она его душу с собой. А без души человек - что мертвец. Но, может быть, она, душа-то его, тебе и не нужна. Тогда всё как тебе надо сходится. А сопернице своей смерти не желай - лишний грех, её и так тут скоро не будет. Вижу, силёнки все свои потратит, из силков вытаскивая твоего муженька - дурака. Улетит пташка певчая туда, где печали нет, скоро улетит. А жаль, пела хорошо.
   Старуха отошла в угол и стала копошиться у очага, раздувая огонь. Лягуана, ни жива ни мертва от страха, обвела взглядом ведьмино логово. Кроме ветхой лежанки и колченогого стола, к мебели можно было отнести лишь старый плетеный стул из тростника, да пару сундуков. Зато стены комнатушки были увешаны пучками трав, сушеными шкурками змей, какими-то мешочками и сверточками на цветных и черных шерстяных и льняных нитках, связками птичьих перьев. По углам громоздились глиняные сосуды самой разнообразной формы и размеров, заткнутые деревянными пробками или тряпками.
   Тем временем, старая ведьма разожгла огонь. Красные всполохи заплясали по потолку и стенам, освещая мрачное жилище дрожащим зловещим светом. Старуха подвесила над огнем небольшой закопченный медный котелок с какой-то жидкостью. Она сняла со стены нужный ей пучок травы и, бормоча заклинания, сунула его в закипающее варево. Порывшись в одном из сундуков, она вынула слоистый черно-серый камень размером с голубиное яйцо и тоже опустила его в котелок, отчего вода вспенилась и забурлила. Брызги попадали на угли и с шипением превращались в удушливый темный дым. Лягуана закашлялась, и старуха, обернувшись, указала ей рукой на дверь.
   - Шекели свои на стол положи и выйди вон. У порога подожди. Всё сделаю и вынесу тебе. Как скажу - так и сделаешь, и сбудется то, что задумала. Только после на себя пеняй: обратной дороги нет. Что молчишь? Или раздумала?
   - Нет, нет, - прошептала Лягуана и выложила на стол три небольших брусочка серебра, - Вот возьми. Я подожду.
   - Подожди, подожди - ответила старуха. - От вони нос воротишь, ишь какая цаца, а душу-то марать не боишься. И правильно! Всегда так делай, кто ее видит, душу-то. Зато все твое будет.
   Лягуана вышла за порог и с удовольствием вдохнула влажный воздух, пахнущий речной водой. Солнце почти вплотную подошло к горизонту.
   - Наверное, сейчас Сэмэл готовится к вечернему обряду, - подумала Лягуана. - Только бы успеть вернуться к "привозу" до заката, пока народ не разошёлся, купить для вида какую-нибудь рыбу, поговорить с кем-нибудь из знакомых. Надо, чтобы меня видели на базаре на случай, если Сэмэлу вздумается меня проверять. За ужином расскажу, где была и что слышала. - Лягуана тяжело вздохнула. Ей было не по себе от того, что она затеяла. - И ради чего собственно? - думала она, - из любви к Сэмэлу? Да нет. Я же не люблю его, и никогда не любила. И никогда не хотела его. Всегда, даже во времена нашей молодости я находила отговорки, чтобы не лечь с ним. Он думал, что я холодна как лёд, а меня мутило от одной мысли о его грубых ласках. - Лягуана невесело ухмыльнулась своим мыслям. - Он тогда говорил, что любит меня, хочет, чтобы я ему принадлежала, но до меня ему не было дела. Он любил меня сначала как красивую вещь. А я была очень даже хорошенькой. Молоденькая провинциалочка, из которой он хотел слепить себе жену. Боги, ну зачем моя покойная мать, да будет ей тепло под землёй, уговорила меня выйти за него? Ведь у меня было немало женихов, и любовь была, горячая и страстная. Что я понимала тогда? Послушала мать, польстилась на его учёность и честолюбие. Она говорила, что Сэмэл многого достигнет, что я буду богата и счастлива, и была права, хотя бы в отношении богатства. Да и разве я была несчастлива, когда родились дети, когда переехала в новый дом, когда мне с почтением стали кланяться на улицах? Вот только любовь у меня была до свадьбы, а не после. Но разве у меня одной? Хорошо, что тогда, в первую нашу ночь, он так ничего и не понял: спасибо маминым советам! Сколько лет прошло, дети подросли. Я привыкла. Я не любила его никогда, а сейчас, когда он связался с этой знаменитой учёной потаскухой, даже ненавижу. Будто мало ему было уличных девок! Каждый в Уре знает об их связи, и они ответят за неё. А мне иногда хочется, чтобы он узнал о том, что и у него самого давно выросли рога. Нет, никогда мне не было так тяжело! Он предлагал мне развод, и всё из-за своей жрицы. Вот до чего дошло! Но развода он не получит. Всё, что нажито за эти годы... Я не собираюсь это терять. На старости лет одной остаться? Кому я теперь нужна? Глупости это всё - любовь! Сэмэл мне принадлежит по закону. По закону его место рядом со мной даже в могиле. А душой, если она у него вообще есть, пусть эта поэтесса пользуется на том свете.
   Досада, ненависть и уязвлённое самолюбие рвали сердце Лягуаны на части и требовали отмщения. Она больше не сомневалась, что поступает правильно. Занятая своими мыслями, жена жреца девятой ступени Сэмэла заметила стоящую около неё старуху, лишь когда та костлявой рукой, похожей на птичью лапу, тронула её за плечо. Уже не боясь ничего, Лягуана выжидающе посмотрела на хозяйку хижины.
   - Значит так, милая моя, слушай внимательно и не перепутай ненароком... - старуха держала в руках какой-то свёрток, - подойди поближе, громко о таком не говорят, - и она зашептала что-то Лягуане на ухо, - Всё поняла?
   - Да, - твёрдо ответила жена Сэмэла.
   - Вот и хорошо. Только не перепутай, что куда. Теперь иди, да не оглядывайся...
   - А... - Лягуана даже не успела задать вопрос, как бабка уже громко и медленно проговорила:
   - А с этой, сказала уже, не бери на себя грех, который не отмоешь. К детям твоим в наследство перейдёт... Иди, я сказала, - и старуха легонько подтолкнула посетительницу к дороге в сторону берега.
   Прошло совсем немного времени, и Лягуана благополучно сошла на берег у рыбацких причалов. Она быстро, даже не торгуясь, купила первую попавшуюся рыбу в тростниковой кошёлке. В ту же кошёлку к бьющейся рыбе она положила свёрток, полученный от старухи, и уже спокойным шагом направилась к группке богато и ярко одетых женщин. Подойдя к нескольким знакомым дамам, слегка удивлённым её появлением, она перекинулась с ними несколькими ничего не значащими словами, выслушала какую-то тягучую сплетню о дочери верховного жреца. Главной темой сегодняшнего вечера на "привозе" была всё та же церемония "Священного бракосочетания". Рынок гудел, с жаром обсуждая список претенденток. Имя проклятой жрицы-соперницы летало над толпой. Народ хотел видеть рядом с царём на церемонии именно Олу. Толпа восхищалась её изысканностью и талантами и готова была боготворить ту, которая была всего лишь любовницей мужа, не замечая её, законную жену и достойную даму. Задыхаясь от ненависти, Лягуана сослалась на усталость, распрощалась с щебетавшими женщинами и направилась к терпеливо ожидавшим её рабам с носилками. Уже покачиваясь на подушках и глядя то на пламенеющий закат, то на тростниковую сумку, где беспомощно открывала рот рыба, она улыбалась и твердила:
   - Слава богам! Я отомщу вам! Обоим. Никуда вы не денетесь, как эта рыба из кошёлки.. Я отомщу так, что весь Ур будет говорить об этом годами!
  
  * * *
  
   Сегодняшний день был так богат событиями и полон новостями, что даже неутомимый и жадный до информации Эльдад почувствовал пресыщение и усталость. Раньше обычного он вернулся домой, и теперь, умывшись и переодевшись в свободную длинную рубаху, прилёг на низкий топчан, покрытый ковром и заваленный подушками. Это уютное местечко во внутреннем дворике днём всегда было занято детьми. Жена, возясь по хозяйству, предпочитала, чтобы озорники были у неё на глазах. Что-то кольнуло Эльдада в бок. Он пошарил по ковру и нащупал какой-то небольшой предмет.
   - Угадаем, кто же это забыл тут игрушку? - с нежностью подумал Эльдад. У него в руках была кукла. Конечно же, она не могла принадлежать никому, кроме его старшей дочери, которой совсем недавно исполнилось шесть лет. Жена, помнится, сказала, что целый месяц сама делала для неё подарок. Уж не эту ли куклу? Эльдад с интересом повертел куклу в руках, пытаясь понять, на что же его любимая жёнушка потратила столько сил. Кукла действительно была так хороша, что Эльдад не мог не оценить мастерства и вкуса супруги. Кукла была сделана из белой обожженной глины. Руки и ноги у неё могли двигаться, а голова легко поворачивалась в любую сторону, поскольку они крепились к туловищу особым способом. Разобравшись, наконец, как и почему кукле можно придавать различные позы, Эльдад рассмотрел её наряд - серебристое платье и чёрную накидку с вышитыми звёздочками. Где же он видел такой? Или ему кажется? Длинные волосы куклы были сделаны из тонких льняных и золотых нитей, отчего они блестели даже в сумерках. На ее голове красовалась корона, увенчанная рогатым серебряным полумесяцем, о который и укололся Эльдад. Кукла кого-то неуловимо напоминала. Даже в её раскрашенном неживом лице с нарисованными удлинёнными глазами было что-то знакомое. Эльдаду почему-то стало неприятно. На мгновение он задумался и вдруг понял: кукла похожа на Олу. И не просто похожа. Видимо его жена мастерила целый месяц именно Олу. Почему? Эльдад сжал куклу в руке, но побоялся её сломать и отложил в сторону. Он не мог себе позволить испортить то, во что столько любви и труда вложила его любимая. Далась же ей эта жрица! Нет, надо узнать, почему его молодой жене захотелось изобразить Олу, а не кого-нибудь другого. Он позвал жену. Когда она подошла, Эльдад усадил её рядом с собой и ласково спросил, указывая на куклу:
   - Скажи, колокольчик, это та самая кукла, которую ты подарила нашей старшенькой?
   - Да, а что? Правда красивая? - с улыбкой ответила жена.
   - Чудо как хороша, но ты лучше..., - тоже улыбаясь, сказал Эльдад, - Как ты её назвала?
   - А что её называть? Это же Ола. Жрица, которая стихи пишет. Её весь город знает, а ты не догадался! Значит, непохоже получилось.
   - Что ты, колокольчик! Очень похоже. Только не понимаю, с чего ты именно её взялась мастерить? Других красавиц в Уре нет? Я вот одну знаю, - он поднёс к губам маленькую руку жены и поцеловал прямо в открытую ладошку.
   - Ты ничего не понимаешь в куклах, Эльдад, - рассмеялась жена. - Кукла хороша тогда, когда она не просто красивая, а особенная. Как Ола, например. Ола не как все, и другой такой нет. И стихи у неё особенные, и глаза, и руки, которые лечат. Помнишь, как тяжело я носила нашего младшенького... Все девять месяцев мучилась. А сейчас, слава богам, меня даже не тошнит. Я ходила к Оле месяц назад. Она дала лекарство из трав. Ну, знаешь, отвар, который я пью каждый вечер. И тошнота проходит, и голова не кружится.
   - В самом деле, так помогло? - рассеянно спросил Эльдад. Ему вдруг стало неудобно за то, что он собирается пожертвовать жрицей в своей большой игре.
   - Да, очень, очень помогло, - с воодушевлением защебетала "колокольчик".
   - Поэтому захотелось такую куклу сделать? Из благодарности? - переспросил Эльдад и подумал: - А я - тварь неблагодарная, должен топить Олу в грязи... Боги, за что же это?
   - Нет, не только из благодарности, - продолжала рассказывать жена, - Ты - человек государственный, занятой, ты стихов не читаешь, а я и все соседки наизусть учим. Таких стихов я никогда не слышала. Их петь хочется. Знаешь, я их спою тебе. Хочешь?
   - Конечно, колокольчик. - Эльдад притянул жену к себе, - Пой, моя радость.
   Эльдад слушал как завороженный. Слова и мелодия вливались в сердце, наполняя его щемящей истомой, трепетом желания и предвкушения любви, предчувствием счастья. Это был другой мир, где он бывал нечасто, а его жена и Ола, наверное, живут в нем всегда. Эльдад не хотел чтобы песня кончалась, и когда певунья замолчала, тихо попросил: - Это сказка. Спой ещё, милая...
   - Видишь, тебе понравилось, я же говорила... Я спою тебе, любимый, ещё и ещё, если хочешь. Но только после ужина, потому что мой большой мальчик может умереть от голода, питаясь одними песнями! - Смех рассыпался в воздухе звенящими брызгами.
   - Всё-так, и ты действительно колокольчик, не зря у тебя такое прозвище, - тоже рассмеялся Эльдад и послушно пошёл ужинать.
   После ужина Эльдад решил, что необходимо ещё раз тщательно обдумать каждую деталь, каждый шаг в игре, на которую получил сегодня утром благословение верховного жреца. У него нет права на ошибку. И нет права на жалость. Пусть Ола пишет хоть самые прекрасные стихи на свете, но всё будет так, как решено. Или он больше не Эльдад.
   - Иди спать, дорогая. Тебе вредно ложиться так поздно, а утром дети покоя не дадут. Иди, милая, и не забудь выпить свой отвар. Я ещё немного посижу, подумаю. Дел много накопилось.
   - Хорошо, - ответила жена, - только как же песня? Ты хотел ещё послушать...
   - Очень хочу. Но завтра, всё завтра, колокольчик, - откликнулся Эльдад, погружаясь в свои думы.
   Супруга тайного советника знала, что теперь ничто не сможет заставить её мужа оторваться от размышлений, и одна отправилась в спальню.
   План Эльдада, целью которого было устранение царя Шульги от власти, был прост и сложен одновременно. Простота заключалась в том, что царь должен быть устранен физически, но не оказывая сопротивления на глазах у всего города. Те, кто примут власть после смерти царя, даже не будут присутствовать поблизости в момент его гибели. И подозрений в их сторону не возникнет. Достаточно будет свалить вину на Олу или Мариша, или на них обоих вместе, чтобы заткнуть рот толпе. Пока будут кипеть страсти с судами и казнями, жрецы успеют подобрать упавшую корону и напялить её на нужную им голову. Вот и вся затея. Но при воплощении этого простого плана в реальные события возникала куча сложностей. И всё из-за упрямства Олы. Согласись она, не ломаясь, на участие в церемонии "Священного бракосочетания", как это сделала бы любая другая жрица, и не надо было бы устраивать весь этот цирк с подслушиванием, угрозами, липовыми свидетелями, сфабрикованными доказательствами и ложными обвинениями. А досточтимый Сэмэл с его надутой в прямом и переносном смыслах женой вообще выпали бы из спектакля за ненадобностью. Ещё лучше, если бы царь согласился на другую кандидатуру. Но он по-прежнему настаивает и требует только Олу, а времени его переубеждать нет. Так что надо исходить из того, что есть. Чтобы запихнуть эту упрямицу в объятия Шульги, придётся задействовать слишком много людей, а лишние свидетели ни к чему. К тому же, чем больше занято народа, тем труднее всё организовать. Обязательно будут сбои и всякие неожиданности. Ну, со свидетелями всё как всегда просто - когда надо будет убрать по одному, и концы в воду, то есть в реку... А вот с непосредственными участниками драмы необходимо будет возиться и до самого конца спектакля следить за ними день и ночь, как ревнивые мужья следят за жёнами. Хорошо, что Гуахуш сегодня успел проследить за Сэмэлом и Олой, теперь хотя бы ясно, что жрец может нести любую отсебятину и невзначай спутать все карты. А его достойная сребролюбивая жёнушка Лягуана! Как только Эльдад решил привлечь её в игру, непонятно с какой стати, сломя голову, понеслась за реку к бабке-колдунье, а, вернувшись обратно, носилась по базару с перекошенной от злости физиономией и рыбой в кошёлке. Хорошо, что уж где-где, а у причала всегда есть его, Эльдада, люди. Они и приволокли эту новость сегодняшним вечером. Интересно, что же это происходит у Сэмэла под носом? Да, завтра надо обязательно прямо с утра нанести визит несравненной супруге жреца. И пора начинать игру. До церемонии остаётся всего пара дней.
   Эльдад, рассеянно царапая дерево остриём ножа, обдумывал завтрашние действия, как когда-то думал о тактике предстоящего боя, чертя мечом по земле. Он посидел за столом ещё немного, затем поднялся и, стараясь не шуметь, пошёл в спальню.
   "Колокольчик" уже сладко спала, по-детски положив руку под щеку. У изголовья кровати горел масляный ночничок, и сидела разряженная кукла-Ола. Эльдад улегся, тяжело вздохнул и, уже засыпая, прошептал:
   - Прости, жрица, я уже не в силах ничего изменить. Все мы куклы в руках богов... Прости...
  
  * * *
  
   После ухода Сэмэла Ола была грустна и задумчива. Она для вида написала ещё несколько коротких писем с отказами от встреч и жалобами на своё плохое самочувствие и велела Агише отправить всю почту через храмового курьера. Удостоверившись, что служанка со стопкой табличек и кошельком с мелочью в руках направилась в сторону храма, Ола вернулась на любимую кушетку, прихватив небольшое серебряное блюдо со свежим хлебом и фруктами. Она отщипнула несколько виноградин и надкусила пузатую очень сладкую фигу. Есть совсем не хотелось. Ола заставила себя сжевать кусочек лепешки с мёдом, но та тоже показалась ей приторно сладкой. К горлу подступила тошнота. Ола поставила блюдо на пол, откинулась на подушку, закрыла глаза и стала размышлять. Она считала себя неплохим игроком, но сегодняшний разговор с Сэмэлом был позорно проигран. Она почти поверила ему. Почти согласилась... А всё из-за иллюзорной надежды на новую жизнь-жизнь вместе с ним. Сколько раз она уже попадалась на эту наживку! Ола, далеко не дура, знающая о Сэмэле достаточно, чтобы не доверять ему и не верившая ни одному слову, пока не оказывалась в его объятиях, переспав с ним, начинала вести себя как похотливая глупая баба, боящаяся потерять любовника. Хорошо ещё у неё достало сил не пообещать Сэмэлу ничего конкретного. Но всё равно, ей было стыдно за свою слабость. Узнай Мариш правду об этом разговоре, даже он перестал бы уважать её. Да, помнится вчера, Мариш дал неплохой совет - попробовать заглянуть в собственное будущее. Сейчас, видимо, пришло время это сделать. Любовь к Сэмэлу тает как утренний туман на ветру, и если боги будут благосклонны, она не помешает Оле узнать правду. Да, время пришло. Ола порывисто встала и направилась в "кабинет". В доме было тихо.. Послеобеденная жара разогнала слуг по тенистым уголкам. Агиша ушла отправлять почту. Тщетно прождав приёма, посетители разбрелись. Жрице наконец-то никто не мешал.
   Ола вошла в полутёмную комнату, плотно закрыла за собой дверь, подошла к своей медной "аптечке" и вынула небольшой мешочек, в котором хранила смесь сушёной конопли и благовонной мирры. Она пользовалась этой смесью только в особых случаях, когда боялась ошибиться в предсказаниях, а это случалось нечасто. Ола насыпала по паре щепоток порошка в каждую из четырех курильниц, установленных по углам комнаты и разожгла их от миниатюрной бронзовой лампы в виде кобры с раздутым капюшоном. Язычок пламени плясал прямо в раскрытой пасти змеи, словно она была огнедышащей. Это был единственный светильник в доме, горевший днём и ночью, и Ола сама следила за тем, чтобы масло в нём никогда не кончалось. Воскурив благовония, Ола подождала, пока голубоватый дымок прозрачной пеленой повиснет в сумраке комнаты. Затем она сняла с крючка на стене очень длинный витой шнур, сплетённый из выкрашенной в красный цвет овечьей шерсти, и разложила его кругом по середине комнаты прямо на ковре, покрывавшем каменный пол. По периметру круга Ола насыпала несколько горстей зерна и установила с восточной стороны небольшую чашу с вином - жертву богам.
   Жрица подняла разведённые в стороны руки, согнув их в локтях и повернув ладони вверх, и застыла, шепча молитву с просьбой о том, чтобы боги приняли жертву и даровали ей силу для прорицания. Через некоторое время она вышла из круга, скинула одежду, сняла украшения и уже нагая, с распущенными волосами, снова переступила шнур. Вернувшись обратно в круг, она легла на спину и коснулась шнура кончиками пальцев рук и ног так, что её тело казалось сверху пятиконечной звездой. Жрица несколько раз глубоко вдохнула сладковатый дым благовоний и закрыла глаза.
   В розовато-сиреневой пелене, словно наяву, стали возникать картины, смысл которых ускользал от сознания Олы. Она и не пыталась разобраться в значении увиденного - просто запоминала, запоминала, запоминала. Жрица знала, что понимание придёт позже, в нужный момент. Главное - запомнить видения во всех подробностях, не упуская вроде бы ничего не значащих деталей. Никогда не угадаешь, какой элемент станет главным в предсказании. Но всё это потом, а сейчас надо было уловить эмоциональную окраску предсказания. Иногда события, даже самые страшные, таят в себе путь к свету, а весёлая свадьба по воле рока может обернуться похоронами. То, что Ола чувствовала теперь, в эти мгновения, и была истина - истина душевная, а не фактическая. Открывшееся ей впивалось в тело острыми медными крючьями, безжалостно рвало сердце на части, как кусок мяса. Ужас, отчаяние и боль заливали душу, сжигая всё на своём пути, словно жидкая вулканическая лава. Душа Олы сейчас страдала так, что даже смерть казалась ей желанным освобождением.
   Если не удастся вырваться из плена видений достаточно быстро, то можно погибнуть или сойти с ума. Сделав усилие, Ола с трудом разлепила сомкнутые веки и приподнялась на локте. Она пробормотала слова заклинания, встала и вышла из круга. Её знобило так, что зуб на зуб не попадал. Натягивая одежду, она подумала:
   - Стоит мне притвориться или соврать, всё тут же становится правдой. Кто тянул меня за язык и водил моей рукой, расписывая, как я больна? Вот, пожалуйста, кажется, меня действительно лихорадит. - Поёживаясь и даже не затушив курильницы, она вышла из комнаты.
   Уже лёжа в постели с тяжёлой от жара головой, она позвала Агишу. Та вбежала, взглянула на хозяйку и запричитала:
   - О боги, что это творится?! Ещё совсем недавно ты была свежа, как только что распустившаяся роза, госпожа моя. А сейчас ты вся горишь, как утром. Не сердись, но всё-таки надо позвать Мариша, госпожа.
   Ола слабо махнула рукой:
   - Что ж, ты права, малышка. Мариш всегда лучше меня самой знает что мне нужно. Который час? Он ведь, кажется, обещал вечером навестить меня?
   - Закат уже догорает, госпожа, - Агиша суетилась вокруг хозяйки, то поправляя сбившееся одеяло, то беспомощно разводя руками и охая. Ола же чувствовала, что горячие волны, укачивая и лаская, уносят её всё дальше и дальше от житейских берегов.
   - Хозяйка, хозяйка, - слышала она словно сквозь туман голос Агиши, уже не видя лица. - Я позову Мариша, даже если ты не велишь мне!
   - Давно бы уже могла позвать, - раздался за спиной служанки знакомый голос придворного лекаря. - Ну, что случилось? Пришёл - все двери настежь. Не дом, а проходной двор... - проворчал неожиданно возникший в спальне Олы Мариш.
   - Что с твоей хозяйкой, Агиша? Жар? Давно? - он задавал вопросы, не слушая ответов. Взяв безвольно лежавшую на подушке руку Олу, он сжал пальцами запястье, нащупал пульс и приложил губы к горячему лбу жрицы, - Давно это, Агиша? - переспросил лекарь, покачав головой.
   - Господин Мариш, я же говорю, с самого утра. Хозяйка уже утром просила меня приготовить отвар от лихорадки, только сказала, что всё это ерунда и скоро пройдёт. А потом приехал жрец Сэмэл..., ой, - Агиша замолчала и смущённо потупилась, поняв, что сболтнула лишнее.
   - И что? - спросил Мариш, стараясь казаться спокойным, хотя лицо его побледнело, и голос, несмотря на все усилия, заметно дрожал.
   - Ничего особенного. Госпожа казалась такой здоровой и радостной. Потом господин Сэмэл ушёл, а меня отослали отправлять почту. Когда я пришла, и хозяйка позвала меня, всё было уже так, как сейчас, господин Мариш.
   - Что ж, Агиша. Принеси мне полотенца и уксус.
   Служанка убежала выполнять приказание, а лекарь опустился на колени у изголовья кровати и, протянув руку над горячим лбом Олы, стал читать заклинание, изгоняющее демонов лихорадки. Мариш нечасто прибегал к такому способу врачевания, предпочитая не выходить за рамки реальности. Но Ола была не просто пациенткой, а жрицей, для которой общение с нематериальным было привычным. Кто знает, она вполне могла "насолить" духам различных болезней, и те ополчились на неё.
   - Во всяком случае, заговор не повредит, - решил Мариш. Он велел подоспевшей Агише намочить в уксусе полотенца и обернуть ими тело Олы. Уже через несколько минут жар спал, и можно было продолжить лечение. Ола вскоре открыла глаза, попросила пить и, морщась от резкого запаха уксуса, капризно сказала:
   - Фу, какая гадость. Это твоё изобретение, Мариш?
   - Гадость, конечно, - улыбнулся лекарь, - зато помогает. Когда я пришёл, у тебя, великая жрица, кажется не было сил ругаться...
   - Всё равно, хватит, - Ола скинула полотенца и закуталась в одеяло из белой верблюжьей шерсти. Не сердись, - проговорила она, ласково касаясь руки Мариша, - Ты всегда помогаешь мне, а я ещё и недовольна. Ну, прости, я буду слушаться.
   - На тебя я не умею сердиться, Ола, - вздохнул Мариш и добавил. - А надо бы. Ты опять вела приём. Я же просил сегодня этого не делать!
   - Нет, я всё утро проспала, и Агиша разогнала всех посетителей. Писала письма...
   - И встречалась с Сэмэлом, будь он неладен, - продолжил про себя Мариш, но вслух спросил: - А ещё?
   Жрица хотела ответить.
   Нет, Ола, - остановил её лекарь, - сначала выпей вот это, а все разговоры потом, - он вынул из небольшой матерчатой сумки, принесённой с собой, глиняный кувшинчик, выдернул плотно притёртую пробку, налил немного приятно пахнущей жидкости в стакан и подал его жрице.
   - Ну, хоть это пахнет хорошо, - сказала Ола, выпила лекарство, и тут же сморщившись, добавила, - а на вкус - ужас как горько. Ну почему у тебя нет вкусных лекарств, Мариш?
   - Потому что тогда всем бы нравилось лечиться, а, значит, и болеть, - рассмеялся он. - Ну, теперь рассказывай, прекрасная прорицательница, что ты там углядела в будущем?
   Ола открыла было рот, чтобы начать рассказ, но заметила, что лекарь указывает ей взглядом на служанку.
   - Агиша, детка, я тебя, наверное, перепугала? - обратилась Ола к молодой рабыне, - Иди, отдохни, я позову тебя, если надо будет. - Девушка молча поклонилась и вышла.
   - Ола, - сказал Мариш, - я весь внимание. Только говори потише, а то при твоей лихорадке недолго и голос сорвать. Я сяду поближе и всё услышу, - и добавил шёпотом, присаживаясь рядом с Олой, - а другие пусть помучаются любопытством. Ола едва заметно улыбнулась ему:
   - Я действительно попыталась заглянуть в будущее, мой милый доктор. Я увидела многое. И далеко не всё могу истолковать. Но, боюсь, мне нечем тебя порадовать, да и себя тоже. Должно случиться что-то очень грязное и страшное. И не только со мной, Мариш. Я ещё сама не до конца понимаю что. Скорее чувствую, хотя... Скажи, Мариш, ты знаешь растение, от которого царапает в горле, будто в него воткнулись рыболовные крючки? Ну, такие, с которыми ходят на большую рыбу? И дыхание останавливается, а сердце то замирает, то бьётся так неровно и быстро, словно хочет выскочить из груди?
   - Ты видела это растение? У него тонкие листочки, мелкие белые цветы и тёмные круглые плоды, да?
   - Да, да, именно. Так что это, Мариш? Аконит?
   - Да, это аконит, Ола. Аконит, от яда которого нет спасения. И ты сейчас перечислила все признаки отравления. Что ты видела? Прошу тебя, расскажи подробно. - Мариш был встревожен и бледен.
   - Но это всё какие-то обрывки, ты ещё сочтёшь меня сумасшедшей и решишь, что я придумываю. Я и сама не всё понимаю, - слабо пыталась сопротивляться жрица.
   - Нет, прошу тебя, говори. Тебе станет легче, не держи это в себе. Ты и так заболела от этих видений.
   - Что ж, если так настаиваешь... Я скоро покину Ур, Мариш. Впрочем, ты тоже. И мы не увидимся долго, очень долго.
   - Что ты такое говоришь, Ола? Почему мы не сможем видеться?
   - Между нами будет река, и эта река не Ефрат, мой милый. Перевозчик там подчиняется лишь воле богов. Не жди его, Мариш, за тобой он приплывёт не скоро.
   Мариш, наконец, понял смысл сказанного, но, не желая верить, спросил:
   - Почему ты так решила?
   - Потому, что птица улетела, а лисица убежала от охотников. Они не получат добычи, Мариш. Но птица больше не вернётся на землю, а лис должен будет искать счастье в другой стране.
   - Ола, так не должно быть. Ты же можешь изменить судьбу, ты столько раз спасала других! Почему ты говоришь о себе так обречённо? Может быть, не всё потеряно? Или надо прямо сейчас уехать из Ура, и дело с концом? Пусть Сэмэл с Эльдадом сами копошатся в грязи, которую развели...
   - Нет, Мариш, мне нельзя уезжать отсюда, тем более, сейчас. Это не выход.
   - Почему, кто тебя держит здесь? Сэмэл?
   - Нет, не Сэмэл, - усмехнулась Ола одними губами, - есть ещё кое-кто... Но не в этом дело. Я не могу уехать. Я чувствую, что зачем-то нужна здесь, не знаю почему. Если я уеду, лучше не будет.
   - Так что же, сидеть и ждать, пока тебя поведут как жертвенную овцу на заклание?
   - Я не буду ждать. Я буду стараться выиграть. Что из этого выйдет - решать только богам. Всё в их воле, но я могу выбирать: смирение, борьба или безумие. Я уже выбрала борьбу. И ты тоже можешь выбирать. Только не геройствуй, храбрый доктор. Подумай и торопись. - Ола заметила протестующий жест Мариша, - Не возмущайся, тут нет ничего позорного. Тебе, правда, лучше уехать.
   - Оставить тебя одну против Сэмэла и Эльдада? Ты с ума сошла? Никуда я не поеду.
   - Я знала, что ты меня не послушаешься. Но всё же, подумай пока не поздно.
   - Ола, - перебил её Мариш, - ты что-то не договариваешь. Не может быть, чтобы те, кто загоняет тебя в ловушку, избежали кары. Это несправедливо. Боги, которым ты служишь, должны защищать тебя...
   - Ты судишь о богах, Мариш, по нашим людским меркам. Боги не обязаны быть ни справедливыми, ни добрыми, ни мстительными, ни милосердными. Они просто боги. Они придумывают игры и дают нам возможность в них участвовать. Исход игры зависит от тех, кто в неё играет, от каждого в отдельности и всех вместе. Кто-то промахнется или струсит, кого-то обуяет гордыня или захватит страсть, и игра будет испорчена. И всё начинется сначала, в новой игре. Мы играем как можем, а правила устанавливают боги. И ты не прав, что Сэмэл и Эльдад враги мне.
   - Ты хочешь сказать, что эти двое - друзья?! - взвился Мариш.
   - Ну, не преувеличивай. Не друзья, но и не враги. Они - наши партнёры или противники в игре. Не мы их выбирали. Их нам дали боги. Именно их. Значит, без них нельзя обойтись, и с ними нам и играть.
   - Ох, Ола, Ола! С твоими убеждениями недолго мы будем играть, тут ты права, - с грустной иронией сказал придворный лекарь.
   - Ты ещё можешь выйти из игры, Мариш. Я об этом и говорю.
   - Нет уж, благодарю покорно, - Мариш отвесил нарочитый поклон. - Я, пожалуй, поиграю. Сколько боги дадут.
   - Ну что же, тогда играем. Только надо подождать следующего хода. Может быть, прояснится и то, что я видела и не могу понять.
   Мариш задумчиво смотрел на жрицу. Ему были не по душе слова Олы о смерти. Такое она говорила впервые, стараясь не выдать своего страха и будто бы покоряясь неизбежной судьбе. Он слишком хорошо знал её, чтобы поверить в то, что жизнелюбивая и азартная Ола откажется от борьбы за жизнь. Но хватит ли у неё сил? И чем он, придворный лекарь Мариш, может помочь ей?
   Пожалуй, лекарства ей не нужны: все недомогания Олы от нервного перенапряжения. Вот только вопрос об аконите... Почему она так подробно спрашивала об этом? Мариш вдруг почувствовал, как его желудок сжимается, словно в тисках, и к горлу поднимается противный комок, мешающий дышать.
   Нет, Ола не зря заговорила о растении-убийце. О, боги, ведь настойку аконита он, Мариш, собственноручно изготовил совсем недавно для того, чтобы добавить несколько капель в одно из своих лекарств! Этот яд во всём Уре есть только у него одного. Сосуд с настойкой надёжно спрятан в его кабинете-лаборатории. Ещё утром он видел кувшинчик с ядом на своём обычном месте.
   - Сегодня же надо уничтожить эту отраву, - подумал Мариш. Он уже не мог усидеть на месте. Пожелав жрице спокойной ночи и взяв с неё обещание всерьёз заняться здоровьем, он поцеловал Олу в лоб и торопливо распрощался, сославшись на срочные дела.
   - Что же такое Мариш вспомнил, что его словно ветром снесло? Никогда он так не уходит. Это не Сэмэл, который вечно торопится и опаздывает, - думала Ола, удивлённая внезапным уходом друга. В другое время она обязательно попыталась бы разобраться в причинах столь поспешного ухода, но лихорадка вымотала её. Хотелось спать, и ещё очень хотелось есть. Ола вспомнила, что почти ничего не ела со вчерашнего дня. - Сейчас наемся и наконец-то лягу пораньше. Буду спать без сновидений, как все нормальные люди в Уре, - решила она и позвала Агишу.
  
  * * *
  
   Выйдя за ворота дома Олы, Мариш направился в свой кабинет-лабораторию, который находился на территории царского дворца. Он шёл, всё время убыстряя шаг. К дворцовым воротам Мариш уже не подошёл, а подбежал. Он назвал пароль, и пока стражник открывал маленькую дверь, притопывал ногой от нетерпения. Мариш с трудом дождался, пока его не пропустят внутрь.
   Добравшись до места, к которому так стремился, он с облегчением вздохнул, когда увидел, что замок на входной двери цел и невредим. Немного успокоившись и уняв дрожь в руках, Мариш повернул ключ в замке. Дверь бесшумно распахнулась. Не зажигая лампу, придворный лекарь подошёл к полкам, занимавшим почти всю стену. Нащупав небольшую панель из обожженной глины, он сдвинул её в сторону. В открывшемся углублении он увидел то, что и хотел: кувшинчик был на месте. Мариш перевёл дух и взял сосуд в руки. Неожиданная легкость кувшинчика неприятно удивила его. Мариш подошёл к столу, торопливо вытащил плотно притёртую пробку и перевернул кувшинчик над глиняной плошкой. Из горлышка вылилось всего несколько капель. Кувшин был пуст! Ужас застыл на лице Мариша, и пальцы его разжались. Глиняный сосуд с треском упал на каменный пол и разлетелся на мелкие кусочки. Несколько мгновений придворный лекарь стоял безмолвно и неподвижно, потом с силой пнул стол, чуть не опрокинув его, опустился на стоявшую рядом скамью и в отчаянии обхватил голову руками.
   - Ола всегда права! Её видения не лгут. Аконит в них возник не зря. Не может быть! Всё же было в порядке! Замок не взломан, кувшинчик был, где всегда. Никто не мог знать о том, где я спрятал его, а настойка исчезла. Кто же мог это сделать? Кто? Откуда похитителю известно про этот яд, и зачем он ему? - Ответ напрашивался сам собой. Настойку мог похитить только человек, имевший доступ во дворец и сумевший подобрать ключ к сложному замку кабинета. Похититель знал что и где искать. Он захватил с собой какую-то ёмкость, куда и перелил настойку, а потом аккуратно поставил пустой кувшинчик на полку и задвинул панель. Возможно, что вор знаком с Маришем и бывал у него здесь в лаборатории не раз. Мариш не сомневался, что это похищение - дело рук Эльдада и его вездесущих подчинённых, которых во дворце было достаточно среди придворных и прислуги. Но зачем Эльдаду яд? Не Олу же он собрался отравить, ведь она нужна ему живой... Здесь что-то другое...
   Задумавшись, Мариш просидел в тёмном кабинете почти до полуночи и отправился домой, лишь когда над Уром взошла яркая сверкающая луна во всём великолепии приближающегося полнолуния.
   - О Нанна, ты - душа Луны и покровитель Олы. Нанна, сжалься и защити её, прошу тебя, - прошептал Мариш, глядя на ночное светило, бесстрастно сияющее с высоты. Придворный лекарь брел по освещённым луной улочкам, мучимый страхом и дурными предчувствиями. - Может быть, действительно собрать пожитки и, пока не поздно, убраться из Ура со всем семейством? - Мариш начал было обдумывать эту мысль, но тут же отверг её. Ему было стыдно, ведь он уже сказал, что остаётся. - Будь, что будет, - подумал Мариш, борясь со страхом и стыдом одновременно, - будь, что будет. Отправлю своих отдохнуть куда-нибудь за Урук, а сам пока останусь. Одному проще вырваться из ловушки. Чует мое сердце, бежать все равно придется. Пропади он пропадом, этот город, вместе с его дворцом и храмом!
  
  * * *
  
   Жизнь жены жреца девятой ступени всегда была спокойной и размеренной. Дни, похожие друг на друга, проходили, не оставляя в памяти ни следов бурной радости, ни следов отчаяния. Всё было, как у всех её знакомых. Подрастали дети, добавляя забот и расходов. Она любила их, но они почему-то больше тянулись к отцу. Сэмэл, вечно занятый служением в храме и преумножением семейного капитала, души не чаял в детях. Только им он ни в чём не мог отказать, только для них его сердце было открыто всегда, только с ними холодный, сдержанный муж Лягуаны становился мягок и ласков. Ей иногда удавалось заполучить частичку этого тепла во время семейных праздников и загородных прогулок, и только. Оставаясь с мужем наедине, Лягуана старалась не проявлять никаких чувств, боясь наткнуться на его холодный безразличный взгляд, или, что ещё хуже, на цинично-грубые ласки, которые вызывали в ней только отвращение. Как правило, их общение сводилось к разговорам о житейских мелочах, сверке доходов и расходов, о необходимых покупках и о детях. В молодости каждый из них хоть изредка приоткрывал душу для нежности, но попытки сближения не приносили ничего, кроме разочарования. С годами совместная жизнь обкатала их характеры, как морские волны обкатывают гальку, сделав их похожими в убеждениях и поступках, но они остались бесконечно далеки друг от друга. Всё чаще Сэмэл находил себе подружек на стороне. Лягуана, уязвлённая этим, как ни пыталась противостоять искушению тоже наставить мужу рога, всё же уступила одному из мелких чиновников, не отличавшегося ни молодостью, ни красотой, но пылкого и щедрого на комплименты и ласковые слова.
   Семейная жизнь текла по-прежнему ровно и спокойно. Сэмэл не замечал, или не хотел замечать, что Лягуана совсем оставила и без того редкие попытки привлечь к себе его внимание. Всё было бы тихо, но вдруг жена жреца девятой ступени начала замечать, что на лице мужа всё чаще стало появляться отсутствующе-мечтательное выражение, которое сменялось при взгляде на неё гримасой недовольства. Лягуана сначала подумала, что у Сэмэла новая любовная интрижка, и даже обрадовалась, решив, что длительная связь со жрицей Олой наконец-то прекратится. Но надежды Лягуаны не оправдались. Сэмэл не завел новую любовницу, а всё глубже увязал в романе с Олой. Это показалось Лягуане опасным. Только боги знают, какие мысли могут бродить в голове сорокалетнего мужчины, попавшего в любовные сети такой опытной, привлекательной и хитрой жрицы, как Ола. Уж кто-кто, а эта утончённая так называемая свободная женщина, а проще говоря, шлюха, умеет использовать свои таланты и прелести. Мужчины без ума от нее, и Сэмэл в том числе. Лягуана хорошо понимала, что её брак держится лишь на детях, общих деньгах и многолетней привычке. Но дети растут и скоро вылетят из семейного гнезда. Сэмэл может посчитать себя свободным от всяких обязательств. Кто знает, не пожертвует ли он деньгами и комфортом и не попытается ли начать жизнь, полную новизны и свободы? Не сорвется ли с цепи, как ненагулявшийся дворовый пёс? Он уже пытался говорить о разводе. Она еле удержала его слезами и угрозами.
   Жена жреца девятой ступени Сэмэла решилась прибегнуть к помощи колдуньи. Поездка к маленькому домику на другом берегу реки, не смотря на то, что была нервной и утомительной, обнадёжила Лягуану чрезвычайно. Она поверила словам старухи и сделает всё, как та сказала, лишь бы Сэмэл остался её мужем до самой смерти. Единственное, с чем Лягуана не могла согласиться, это не мечтать отомстить Оле. Ей очень хотелось видеть соперницу униженной, опозоренной и, да простят боги, мёртвой. Только тогда она будет чувствовать себя спокойно.
   Сегодня вечером Лягуана встретила мужа приветливо, даже ласково, и сама подала ему таз для умывания и свежее полотенце, чего не бывало уже давно. Сэмэл удивился и обрадовался: наконец-то жена перестала обиженно поджимать губы при его появлении, и сегодня можно будет насладиться домашним ужином без упрёков и косых взглядов. Потрепав жену по полной щеке, в прекрасном расположении духа Сэмэл уселся ужинать. Лягуана сидела напротив и смотрела, как он ест и пьёт. То, что Сэмэл до конца осушил чашу с вином и с аппетитом принялся за мясо, щедро сдобренное специями, привело её в восторг, который едва удалось скрыть.
   - Он всё съел и не заметил старухиных снадобий! Что ж, начало положено. Как бы хотелось скорее увидеть результат, - думала она. Закончив ужинать, Сэмэл поболтал немного с детьми; выслушал старшего, рассказавшего кучу всяких новостей из жизни молодых писцов, с удовольствием взглянул на таблички, написанные средним сыном, и похвалил его за прекрасный почерк и трудолюбие; приласкал прильнувшую к нему дочку, которую любил больше сыновей. От тоненькой рыжеволосой девочки исходило какое-то сияние, согревавшее его душу, словно солнце. Он всегда звал её солнышком. Перебирая пальцами пушистые волосы дочери, он почему-то вдруг вспомнил Олу и то, что его дочь рождена в тот же день того же месяца, что и жрица. Но мысли об Оле всегда причиняли боль, и он отогнал их. Сегодня он хотел только покоя. Поблагодарив жену за вкусный ужин и благословив на ночь детей, жрец встал из-за стола.
   - Что-то я устал сегодня. Пожалуй, не буду ничем заниматься, а сразу пойду спать. Как ты думаешь, дорогая?
   - Конечно, тебе уже давно пора хорошенько выспаться, - откликнулась Лягуана, - Я прикажу постелить свежее бельё, чтобы тебе лучше спалось, - улыбнулась она и вышла, кликнув служанку. Пока та стелила постель, Лягуана незаметно кинула под кровать маленький мешочек. Что в нём находилось, она не знала. Старуха строго-настрого запретила его развязывать. Когда сытый и довольный Сэмэл растянулся на свежих простынях, Лягуана, пожелав мужу доброй ночи, уже собиралась уйти, но он остановил ёё.
   - Почему бы тебе не лечь пораньше, милая? - и он погладил полное плечо супруги.
   - И правда, я так устала сегодня! - откликнулась она и с замиранием сердца подумала, - Неужели уже действует?
   Она стала раздеваться. Когда она сообщила о своей поездке за рыбой, пересказала услышанные на рынке новости и, наконец, справившись с многочисленными застежками на платье, повернулась лицом к мужу, тот уже мирно спал, закинув руки за голову. Лягуана чуть не задохнулась от негодования и досады. В груди у неё всё горело от ненависти к нему, этому бесчувственному самовлюблённому болвану, так отвратительно пренебрегшему ею. Сейчас Лягуана была готова задушить его. Она накинула тонкую льняную рубашку и, медленно переступая босыми ногами, бесшумно вышла из спальни.
   - Ничего, Сэмэл! Это только начало, - думала она, - Ты ещё узнаешь, что значит быть моим рабом. Ты получишь сполна за все мои унижения, дорогой мой супруг.
   Ей предстояла долгая бессонная ночь. Вынув из сундука с одеждой старухин свёрток, Лягуана вытащила небольшую восковую куклу - фигурку мужчины, очень похожего на её мужа.
   - Ты будешь моим рабом, Сэмэл, - сказала она, глядя на куклу. - Я сделаю всё, как велено. Ты будешь моим рабом до самой смерти.
   Прижав куклу к себе, Лягуана неслышно вышла из дома во внутренний дворик, залитый лунным светом.
  
  * * *
  
   Когда Эльдад открыл глаза, солнце уже успело взойти и заливало теплом и светом всю прибрежную равнину у реки. Он быстро вскочил с кровати, потянулся и, выйдя во двор, облился прохладной водой, обрызгал вертящихся рядом дочку и сына, погодков, завизжавших от восторга.
   Уже уходя, он ласково потрепал по шелковистым кудряшкам малышей и расцеловал жену, разрумянившуюся на утреннем солнце. Слуга подвёл вычищенного и взнузданного коня караковой масти. Эльдад привычным жестом перекинул повод, без помощи слуги легко вскочил на коня и шагом выехал за ворота.
   Солнце поднялось ещё выше, и над городом уже повисла жара. Ругая себя за то, что так припозднился, Эльдад достаточно быстро добрался до дома жреца Сэмэла. Дом, большой и добротный, был обнесён глухой кирпичной стеной, в которой затерялись небольшие ворота.
   - Не дом, а крепость, - подумал старый вояка и, не слезая с коня, постучал. На его стук тут же распахнулось маленькое окошко, проделанное в одной из створок ворот. В окошке показалась взлохмаченная голова привратника:
   - Кто ты, господин, и к кому?
   Эльдад назвал себя и в доказательство своих слов показал сердоликовое кольцо с соколом, вырезанным на поверхности камня - символом важной государственной должности.
   - У меня дело к твоему господину. Но, поскольку он на службе, передай своей госпоже, досточтимой Лягуане, что я настоятельно прошу её принять меня. Дело неотложное.
   Не сказав ни слова, слуга захлопнул окошко и исчез, оставив Эльдада в ожидании перед закрытыми воротами.
   - Очень гостеприимный дом, - про себя усмехнулся царский советник, обливаясь потом под палящими лучами солнца. Наконец, когда его терпению почти пришёл конец, ворота со скрипом приоткрылись ровно настолько, чтобы пропустить всадника.
   - Да, - думал Эльдад, въезжая в мощёный кирпичом двор, - здесь экономят не только шекели, но и каждое движение. Наверное, ворота открывают лишь наполовину, чтобы петли не истирались и служили дольше. Ничего лишнего: ни деревца, ни кустика. Конечно же, их поливать надо, а это расход. Видят боги, ты никогда не обеднеешь, Сэмэл. - Он спешился, кинул повод подбежавшему мальчику-рабу и вошёл в дом.
   В большой комнате, служившей одновременно столовой и гостиной, Эльдад прождал ещё некоторое время.
   - Хозяйка, видимо, прихорашивается, - решил он. Но вот вошла Лягуана. Эльдад учтиво поклонился и рассыпался в комплиментах, искоса поглядывая на жену жреца. Он впервые видел её так близко. До сих пор он лишь иногда мельком сталкивался с Сэмэлом и Лягуаной на дворцовых приёмах. - Последний раз, - припомнил он, - это было около года назад. - Впечатление годичной давности было куда более приятным, чем то, что он видел сейчас. Всего за год жена Сэмэла сильно постарела и располнела той нездоровой рыхлой полнотой, которая возникает от переедания, апатии и скуки. Отвисшие толстые щеки, тройной подбородок и отсутствие косметики делали лицо бесцветным и невыразительным. К тому же, привычка поджимать и покусывать губы придавала этому лицу злобное выражение, какое бывает у мелких хищников - хорьков или ласок. Под складками дорогой, но бесформенной одежды угадывалось столь же бесформенное тело, обложенное жировыми складками, словно подушками.
   - Всего лишь год, - подумал Эльдад, - а как она постарела и подурнела. Но, кажется, ей это не мешает. Что ж, тем лучше, - заключил он, уловив пренебрежительно-высокомерное выражение на лице Лягуаны.
   Супруга Сэмэла не могла не ревновать мужа к Оле, которая хоть и не была первой красавицей Ура, но отличалась от других женщин особой изысканностью в одежде и умением носить её так естественно, словно вторую кожу. В отличие от замужних дам Ура, в большинстве своём мучившихся от безделья и изнывавших от скуки, Ола всегда была чем-то занята, спешила жить и творить, зачастую не успевая лишний раз поесть и лишний час поспать. Такая жизнь, конечно же не способствовала здоровью, но придавала образу жрицы волнующую легкость, порывистость и нервность, свойственную юности. Нет, её невозможно было даже сравнить с Лягуаной. Теперь Эльдад хорошо понимал Сэмэла, никак не решающегося окончательно порвать с Олой и ограничиться семейной постелью. Это было бы то же, что поменять породистую скаковую лошадь на жирную овцу: со скакуном куча забот, а овца неприхотлива и всегда нужна в хозяйстве. Вот бедный жрец и мечется. А его жёнушка, небось, ненавидит Олу лютой ненавистью, и это ему, Эльдаду, очень даже на руку. Царский советник поболтал для приличия о пустяках и понял по лицу Лягуаны, что она ждёт, когда, собственно, Эльдад перейдёт к делу. Он заговорил доверительно и вкрадчиво:
   - Мне весьма приятно беседовать с тобой наедине, досточтимая Лягуана. Сразу видно, что ты - хорошая хозяйка и верная жена. Пусть злые языки болтают, что ты тайно встречаешься с каким-то прощелыгой, как-то бишь его... - Эльдад наслаждался впечатлением, которое произвели его слова на Лягуану. Она то краснела, то бледнела, нервно поправляла волосы и кусала губы. Он на мгновение замолчал, а затем продолжил: - Впрочем, не важно, что за имя мне называли. Я всё рано не верю ни одному дурному слову о тебе, достойная Лягуана. И Сэмэл, если даже ему сто человек будут нашёптывать эти гадости, я уверен, тоже не поверит. Ведь он хорошо знает тебя, - теперь Эльдад видел панический ужас в глазах собеседницы.
   - Ещё чуть-чуть, - подумал он, - и она вон из кожи будет лезть и что угодно сделает, чтобы муженёк ни о чём не узнал. Что ж, добавим ещё немного перца, пусть окончательно поймёт, что её спасение в сотрудничестве со мной!
   Эльдад продолжил: - Сэмэл, как я вижу, не понимает своего счастья. Пренебрегать такой достойной женщиной как ты, и изменять ей с беспутной и капризной Олой, о которой ходит столько слухов и сплетен.
   Эльдад перешёл на зловещий шёпот и придвинулся к Лягуане так близко, что та даже отшатнулась:
   - Говорят ещё, что она занимается чёрной магией! Мне кажется, этим слухам можно доверять. Все эти её заклинания, травы, мази, отвары... Мне не раз доносили, что она умеет привораживать, наводить порчу... Может быть, она и впрямь так сохнет по твоему мужу, госпожа Лягуана, что приворожила его. Ведь он из-за её колдовства совсем голову потерял. Хочет бросить тебя и уехать с ней из Ура сразу после царской церемонии. Если он околдован, тогда нечего его винить. Он всего лишь жертва, не правда ли?
   - Да, возможно, - тихо ответила жена жреца, облизнув пересохшие от волнения губы. Она не была глупа и понимала, что Эльдад ни единого слова не сказал без умысла. Что же он хочет от неё?
   - А может быть, - продолжал Эльдад, - она и тебя пытается убрать с дороги с помощью чёрных сил! Чего только женщина не сделает, чтобы мужчина принадлежал только ей. Душу галла продаст, если надо будет! Даже мне страшно иногда становится, как из любви или ненависти некоторые к бабке-колдунье за реку едут, не боясь, что их кто-нибудь увидит. На рыбный рынок идут средь бела дня, перевозчика нанимают, а потом часа через два возвращаются, рыбку купят, посплетничают, и домой - колдовать. А мужья и знать не знают ничего. Кто вас, женщин, поймёт, что вы хотите: рыбкой свежей побаловать или зельем каким-нибудь опоить? Да и как поймёшь? Все на этот базар ходят. Вот и ты, госпожа, знаю, что хорошая хозяйка, а вчера на базаре рыбу купила, не посмотрев на неё даже, и не торгуясь. Но это, наверное, из-за семейных неурядиц, я понимаю.... Тебе нехорошо, госпожа Лягуана? Сейчас, сейчас, я подам воды.
   Эльдад добился своего. Лягуана была на грани обморока. Её губы и полные щеки тряслись, на лбу выступил пот. Ещё немного, и она упала бы со стула, если бы царский советник не поддержал её. Эльдад суетился вокруг хозяйки дома, обмахивал её сухим раскрашенным пальмовым листом, служившим веером, брызгал в лицо водой и причитал как настоящая плакальщица:
   - О боги, что же это творится! Это всё жара и нервы. Выпей немного воды, госпожа, сейчас тебе станет легче. Это всё я, старый дурак, со своей болтовнёй о Сэмэле, об Оле, пропади она пропадом. Расстроил тебя, никогда себе этого не прощу. Тебе уже немного лучше? Может послать за Сэмэлом?
   - Нет, не надо, - вдруг почти спокойно сказала Лягуана и, собравшись с силами, скорее выдохнула, чем сказала, - Эльдад, скажи прямо, чего ты от меня хочешь?
   - Ты великолепно владеешь собой, Лягуана. И трезво смотришь на жизнь. Видят боги, что я не совру, если скажу, что очень бы хотел видеть тебя своим другом и союзником. Думаю, что и я смогу быть тебе полезен. Поэтому предлагаю тебе сотрудничество, госпожа Лягуана.
   - В чём заключается это сотрудничество? Что я должна делать? - Супруга Сэмэла удивлённо вскинула брови.
   - О, делать-то как раз много не надо. Разве что, немного поиграть в жертву чёрной магии. Единственное, что действительно нужно - это написать донос на Олу с обвинением в колдовстве, а доказательства - это уже моя работа.
   - Но одному моему доносу никто не поверит, - пробормотала Лягуана.
   - Преклоняюсь перед твоим умом, госпожа. Конечно же, нужны ещё свидетели. Не волнуйся, они найдутся.
   - Я же никогда ничего такого не писала.... Я не смогу..., - слабо сопротивлялась жена жреца.
   - Ну, это совсем не сложно. Сегодня же, ещё до заката к твоему дому подойдёт торговец пряностями. Вели его впустить во двор, купи для вида что-нибудь. Он передаст табличку с образцом доноса. Тебе останется только переписать, чтобы Сэмэл не заметил. Я думаю, что не стоит посвящать его в наши планы, да, Лягуана? - Эльдад выразительно посмотрел на свою собеседницу. Та молча кивнула.
   - Вот и всё, - подумал царский советник. Вот и всё. Можно было считать, что Ола уже в ловушке и дело практически сделано, остались мелочи. Он добился этого без особых усилий. Вдруг Эльдад вспомнил свой разговор с Сэмэлом, где так часто повторялось слово "правда".
   Он усмехнулся:
   - Правда, Сэмэл, обычно находится рядом с очень неприятными вещами, которые незачем выставлять напоказ. Твоя жена это поняла, и правильно сделала. Ты ошибся, жрец девятой ступени. Правда никому не нужна, а тебе тем более незачем её знать. Это вредно для твоего здоровья. Ты можешь лишиться рассудка, друг.
   Быстро закончив разговор с хозяйкой, Эльдад пожелал ей здоровья и мира в доме и в прекрасном настроении отправился дальше по делам. Времени до "Священного бракосочетания" оставалось всё меньше, но царский советник теперь был уверен, что успеет реализовать свой план.
  
  * * *
  
   Встретив рассвет как обычно - на верхней площадке пирамиды, жрец девятой ступени Сэмэл медленно спускался по тёмным внутренним лестницам и коридорам храма. Он хотел только одного - поскорее выйти на свежий воздух. Его мутило. Лоб то и дело покрывался испариной. Каждый шаг отдавался тупой болью в желудке. Что же такое он ел вчера? Он вспомнил, что за ужином выпил немного вина и от души наелся печёного мяса с пряностями. Может быть, он пожадничал и съел слишком много? Но не настолько же, чтобы с утра страдать несварением! Или какая-то из пряных приправ ему не подходит, и тело пытается исторгнуть её вон? Нужно будет спросить у жены. Она любит всякие кулинарные новшества, и, надо отдать должное, вчера мясо было вкусным как никогда. Может быть, Лягуана перестаралась, экспериментируя с какой-нибудь новой пряностью? Вспомнив о жене, Сэмэл поморщился:
   - Нехорошо вчера получилось. Она так старалась мне угодить, да и я был не прочь её приласкать, но уснул в самый неподходящий момент. Наверное, она обиделась. Впрочем, ей, может быть, не так уж и хотелось близости. Она почти всегда холодна как лёд, а за последний год можно на пальцах пересчитать, сколько раз наша постель становилась супружеским ложем. Но всё же... Нехорошо вчера вышло. Надо будет как-то загладить свою вину. Может, поддаться на её уговоры и пойти на какой-нибудь дворцовый приём? Приглашение найти не трудно, и к тому же, такое развлечение обойдётся недорого. Придётся потратиться разве что на новое платье. Пожалуй, так и надо сделать.
   Сэмэл думал о вчерашнем вечере и сгибался от боли в животе через каждые несколько шагов. Скорчившись от боли, Сэмэл присел на ступеньку и продолжал размышлять.
   - Может устроить званый обед, чтобы жена почувствовала себя радушной хозяйкой? - Но он тут же отказался от этой идеи. Во-первых, любая мысль о еде сейчас усиливала и без того мучившую его тошноту. Во-вторых, и Лягуана, и он сам не очень-то любили приглашать гостей к себе в дом. Нет, приём решительно не подходит. Что же, пусть будет первый вариант. Сегодня же он скажет об этом Лягуане и, возможно, избежит очередной стычки или истерики. Сэмэл медленно встал и, опираясь одной рукой о шершавую кирпичную стену, продолжил спуск. Лестница, которую обычно он не замечал, теперь казалась ему бесконечно длинной. - Нет, - решил Сэмэл, - до заката, когда хочешь - не хочешь, а придётся вернуться на службу, ещё достаточно времени. Пожалуй, стоит вернуться домой и отлежаться. Пусть боль и тошнота хотя бы немного утихнут.
   Бледный, полуживой Сэмэл, сгорбившись, наконец добрёл до выхода и затушил факел. Морщась от яркого солнечного света, он подозвал храмового служку и попросил его найти носильщиков. Добраться до дома на своих ногах он был не в силах.
   Наконец, устроившись на мерно покачивающихся носилках, Сэмэл закрыл глаза. Его потянуло в сон. Голова кружилась. Под закрытыми веками расплывались красные круги. Этот цвет напомнил ему вчерашний рассвет и платье Олы. Первый раз за сегодняшний день он вспомнил о ней. Ему вдруг захотелось почувствовать на своем лице её легкие поцелуи и её горячие руки на своём теле. Захотелось прижаться к её груди, словно маленькому мальчику, чтобы она жалела и утешала его и уговаривала выпить лекарство. Он бы успокоился и уснул, запутавшись в её золотых волосах, не думая ни о чём и не о чём не жалея....
   Носильщики остановились у ворот. Сэмэл вернулся домой. Удивлённый его появлением, привратник кинулся открывать ворота.
  
  * * *
  
   Днём дома обычно бывало тихо, поэтому Лягуана услышала скрип ворот даже из дальней комнаты. Эта комната когда-то служила спальней для гостей, но уже несколько лет она пустовала. Родители хозяев, изредка навещавшие этот дом, умерли, а приятели уже давно ограничивались короткими визитами и никогда не оставались на ночь. Вот уже год, как этот дальний уголок, куда редко заглядывали домашние, служил Лягуане местом для встреч с любовником. Ей не так просто было незаметно исчезнуть из дома. Зато сюда, в эту комнату можно было попасть с чёрного хода через маленькую дверь в дальнем крыле. Эта дверь неизвестно для чего была предусмотрена архитектором, а затем закрыта на замок и благополучно забыта всеми, даже Сэмэлом.
   Лягуана не злоупотребляла доверием мужа, - пользовалась комнатой нечасто и всегда только днём. Лишь два-три раза за весь год, когда Сэмэл уезжал на несколько дней по делам, ей представлялась возможность провести с любовником целую ночь. Об этом она потом вспоминала с удовольствием, особенно во время ссор с Сэмэлом. Сегодня был один из тех дней, который Лягуана проводила не одна. Это утро жена жреца полностью решила посвятить любовным утехам. Она не была ни холодной, ни фригидной от природы, как считал Сэмэл. Лягуана просто не любила мужа и не хотела его. С первой брачной ночи и по сей день, ее в супружеской спальне преследовало чувство, что она унижена и изнасилована. Тогда, сразу после свадьбы, пришлось разыграть целый спектакль, чтобы у молодого супруга не закралось и тени сомнений в невинности новобрачной. Конечно, ей помогли и советы матери, и снадобья бабки-знахарки. Но и сама Лягуана, после недолгого сопротивления уступила домогательствам мужа с таким трепетом и страхом, и так отчаянно рыдала потом в его объятиях, что Сэмэл ничего не заподозрил. Она искренне плакала тогда, прощаясь со своей свободой и своей любовью. Ее первый мужчина, ее любимый, не стал ей мужем, а муж так и не стал любимым. За долгие годы семейной жизни Лягуана научилась относиться к выполнению супружеских обязанностей как к неизбежности, с которой надо было мириться. Это оказалось не так сложно. Достаточно было закрыть глаза и представить на месте мужа того, любимого, чтобы ласки Сэмэла, если и не доставляли удовольствия, то, хотя бы, не вызывали отвращения. Муж поначалу пытался ее расшевелить, но потом, видя тщетность своих усилий, все реже и реже прикасался к ней, находя утешение вне брачного ложа. Лягуана устраивала Сэмэлу сцены ревности - отчасти потому, что его пренебрежение больно ранило самолюбие, а отчасти потому, что боялась развода. Не для того она так долго терпела мужа, чтобы однажды остаться одной и потерять часть нажитого богатства. В первые годы брака Лягуана даже не глядела на других мужчин - все казались одинаково отвратительными. Она берегла воспоминания о первой любви. Но со временем образ возлюбленного потускнел, и жена Сэмэла все чаще стала ловить себя на мысли, что рога были бы муженьку очень к лицу. Ее тело хотело наслаждения. Сладострастные сцены, которые она, лежа в постели с мужем, рисовала в своем воображении, всегда были откровенно развратны. Никто не знал о ее тайных фантазиях, да и кому можно было рассказать, если сама Лягуана, вспоминая о них, сгорала от стыда и вожделения одновременно. Как она ни уговаривала себя, что это только фантазии, но они все чаще преследовали ее наяву. Утром Сэмэл уходил еще до рассвета. Оставаясь одна и вспоминая ночные видения, Лягуана начинала ласкать себя так, как ей хотелось, доводя себя до исступления, пока из груди, вместе со стонами, не вырывался крик наслаждения. Может быть она и не решилась бы завести любовника, если бы не случайность.
   Однажды, забыв жреческое ожерелье дома и боясь опоздать с началом утреннего богослужения, Сэмэл не стал возвращаться домой. Уже поднимаясь к верхней террасе храма, он в одном из переходов встретил Гуахуша и попросил того об одолжении - привезти забытое. Гуахуш охотно согласился - не в его правилах было отказывать в любезности столь уважаемым людям - и кинулся выполнять поручение. Привратник, впустивший Гуахуша в дом, сказал, что хозяйка вот-вот должна спуститься и, попросив раннего гостя подождать в гостиной, вернулся к воротам. Гуахуш промучался в ожидании около получаса. Затем прошелся по комнатам первого этажа, надеясь натолкнуться на кого-то из слуг или домочадцев. Но дом словно вымер.
   - Слуги, вероятно, заняты во дворе или на кухне, - подумал Гуахуш. Детей тоже не было видно. Он снова огляделся, увидел лестницу на второй этаж, посомневался немного, но потом, махнув рукой, решил подняться наверх. - Вдруг хозяйка тоже куда-то ушла, а привратник ее не видел... А я буду тут топтаться полдня. Сэмэл так убивался, что забыл свое ожерелье в спальне, словно без него он погибнет. Думаю, жрец не будет в обиде, если я сам найду эту проклятую безделушку, - решил он.
   Поднявшись наверх, Гуахуш, не пройдя и пяти шагов, оказался у приоткрытой двери из-за которой доносились то ли вздохи, то ли стоны.
   - О, боги! Что это может быть? - подумал он. Любопытство оказалось сильнее приличий. Гуахуш заглянул в приоткрытую дверь и хотел что-то сказать. Но увиденное заставило его позабыть все слова. Никогда еще он не видел ничего подобного, хотя слыл знатоком во всем, что касалось плотских радостей. Он и не предполагал, что женщина может испытывать такой безудержный голод, такую потребность в мужчине. Глядя на распростертую на смятых простынях жену жреца, Гуахуш не мог оторвать взгляда от полного живота и бедер, от лона, не прикрытого задравшейся рубашкой, и чувствовал, что смущение, которое он испытал в первое мгновение, сменяется диким, непреодолимым желанием. Он тихо кашлянул, но Лягуана ничего не услышала. Гуахуш шагнул в комнату и подошел к постели. Его рука сама собой накрыла руку женщины, блуждавшую между раздвинутых бедер. Она вскрикнула от неожиданности и попыталась вскочить, но Гуахуш уже шептал такие слова, от которых кружилась голова, а его поцелуи как горящие угли рассыпались по ее телу. Со стоном Лягуана откинулась на подушки и отдалась незнакомому мужчине так охотно и страстно, словно мечтала о нем всю жизнь. И не пожалела об этом.
   Сэмэл дожидался Гуахуша долго. Лишь к полудню тот появился в храме, неся забытое жрецом ожерелье. В ответ на вопросы о причине столь долгих поисков, Гуахуш, улыбаясь во весь рот, рассказал историю о бесконечном ожидании, о тщетных попытках дозваться слуг и о том, как, наконец, хозяйка услышала его и спустилась в гостиную. Заговорщически подмигнув Сэмэлу, он не преминул добавить, что жрец, вероятно, выполняет свои супружеские обязанности не менее рьяно, чем служебные, раз его жена так сладко спит по утрам. Но Сэмэл лишь ухмыльнулся и, не придав этим словам никакого значения, поблагодарил за услугу и взял из рук Гуахуша ожерелье, довольный, что все в конце концов устроилось. А Лягуана, однажды изменив мужу, уже не могла и не хотела остановиться. С удивлением она открывала в себе такие запасы нерастраченной чувственности, такое сладострастие! Препятствия и риск, сопровождавшие ее альковные забавы, только распаляли Лягуану. Ей не требовались ни подарки, ни романтические интерьеры. Нежные слова и комплименты ласкали слух, но не тело. А плоть жаждала и настоящей мужской силы, и изощренных ласк. Этого искала Лягуана в объятиях любовников. Она словно наверстывала упущенное, пробуя мужчин как новые яства - с придирчивостью гурмана и аппетитом обжоры, но ни один из них не выдерживал сравнения с Гуахушем. Он не был ни строен, ни молод, ни красив, этот бритоголовый помощник Эльдада. Но с их первой, столь неожиданной встречи, все эти годы при одном воспоминании о нем у Лягуаны пересыхало во рту, ноги становились ватными, а внизу живота разгорался пожар, который мог потушить разве что сам Гуахуш. Как говорят, "кривое дерево растет в сук". По отношению к Гуахушу это было более чем справедливо. Но Лягуана куда больше ценила то, что он всегда мог, хотел и умел претворять в жизнь ее самые сокровенные, самые бесстыдные фантазии. Она привязалась к Гуахушу, как ребенок к любимой игрушке. Вот и сегодня, после того как муж унизил ее своим пренебрежением, Лягуана не могла придумать лучшей мести, чем провести утро в объятиях Гуахуша. Неожиданный визит Эльдада чуть не испортил все удовольствие, но теперь, поняв, чего хотел царский советник, Лягуана вернулась к скучающему любовнику в прекрасном настроении.
   - Между прочим, твой начальник был очень мил, - игриво сказала Лягуана, бросившись на кровать и всем телом прижавшись к Гуахушу. - Если бы ты не ждал меня, то, кто знает, может быть я и смогла бы оценить, велик ли твой "великий" Эльдад ниже пояса, или он все же хуже своего подчиненного. А подчиненный уж очень хорош, - со смехом продолжала она, откинув простыню и лаская Гуахуша. Он ответил глухим рычанием, всегда возбуждавшим ее больше любых слов, сорвал и отшвырнул в сторону ее платье и с силой притянул ее бедра к себе. - О, да! - только и успела выдохнуть Лягуана, извиваясь и сжимая между ног бритую голову Гуахуша.
   Лишь на мгновение его губы оторвались от нее:
   - Хочешь меня? Хочешь! Ты всегда хочешь, ненасытная ты баба, Лягуана!
   Руки Гуахуша ласкали ее бедра. Гуахуш умел доставить женщине удовольствие. Каждое движение пальцев опытного любовника заставляло Лягуану стонать и вскрикивать от наслаждения. Она не просто желала его, все ее тело жаждало быть заполненным горячей мужской плотью.
   - Гуахуш, о Гуахуш, возьми же меня, возьми! - содрогаясь от страсти умоляла Лягуана.
   - Как ты нетерпелива, моя бесстыдница! Словно застоявшаяся кобылка! - Гуахуш одним движением перевернул ее на живот, по-хозяйски похлопал по полным ягодицам. - Кобылка хочет почувствовать жеребца? Моя крутобокая кобылка меня хочет, очень хочет! - Его руки продолжали ласкать самые потаенные уголки ее тела. Горячие волны возбуждения обжигали внутренности. Не в силах больше терпеть эту сладкую пытку, Лягуана, подвывая, умоляла:
   - Возьми меня, Гуахуш. Возьми, или я умру!
   - Да, да, получай то, что ты хочешь, похотливая баба! Жеребец тоже не может ждать, - со всей силой Гуахуш обрушился на нее. Лягуана забилась под ним, задыхаясь от боли и наслаждения, желая испытывать их снова и снова. Гуахуш был опытен и неутомим, а она ненасытна и изобретательна. Не зря Лягуана фантазировала по ночам, воображая себя то проституткой, то рабыней. Гуахуш был доволен, что любовницу ничто не смущает, подсказывая ей все новые и новые способы удовлетворения страсти.
   Наконец, Лягуана и Гуахуш, пресыщенные и обессиленные, с трудом переводя дыхание, раскинулись на мокрых от пота и любовной влаги простынях.
   - А скажи, пышечка, - вдруг заговорил Гуахуш, - неужели твой муж и вправду ни на что не годится? Все говорят, что он любовник Олы, а она переборчива. Или ты просто не хочешь его?
   - К чему эти разговоры, - вздохнула Лягуана, целуя любовника в бритую макушку, - не секрет, что Сэмэл бабник. Уж не знаю, чем он приглянулся этой ученой шлюхе! Ведь мой муженек совершенный тупица в постели - ничего не умеет и думает только о своем удовольствии. Мне он всегда был противен, с самой свадьбы, - она брезгливо передернула плечами, - а сейчас, когда есть ты, меня тошнит от любого его прикосновения.
   - Зачем же ты мучаешься, бедненькая?! Разведись с ним, да и делу конец!
   - Гуахуш, разве это возможно? Что скажут люди?! А дети? А дом, и все сбережения?! Нет, развода я не допущу, даже если он сам этого хочет. Пусть остается как есть, пока я не овдовею.
   - А что, есть надежда? - усмехнулся Гуахуш.
   - Только не думай, что я хочу убить Сэмэла. Все же он отец моих детей, но разве я не имею права мечтать о том дне, когда боги даруют мне свободу?
   - Не всегда можно полагаться на волю богов, Лягуана. Они вечно опаздывают со своими решениями, - ответил Гуахуш.
   Он не зря затеял этот разговор. В бритой голове помощника Эльдада давно бродили мысли, касающиеся Лягуаны. Овдовев пару лет назад, Гуахуш был не прочь жениться. Жена Сэмэла была для него лакомым кусочком. Гуахуш не сомневался, что Лягуана не оказала бы ему. Он не имел других доходов кроме жалования. И денег вечно не хватало, ибо Гуахуш любил роскошь и не отказывал себе в удовольствиях. Долги росли с каждым днем. Выгодный брак был выходом из положения, а Лягуана устраивала его больше, чем кто-либо. Во-первых, она была богата, а во-вторых, не только бесплатно, но даже с восторгом и благодарностью принимала любые постельные чудачества, за которые каждая уличная девка содрала бы с него тройную цену. На пути к счастью помехой был только Сэмэл. То, что жена жреца мечтает овдоветь, порадовало Гуахуша, и он решил развить эту тему.
   - Кто знает, когда богам понадобится еще один жрец, пышечка, - вздохнул он, - А мы не молодеем, и времени у нас не много. Как бы я хотел, пока еще могу, каждый день наслаждаться тобой и ублажать тебя как сегодня, толстушечка моя!
   - Уж не хочешь ли ты сказать, что женился бы на мне, будь я свободна? - Лягуана с удивлением и интересом заглянула в глаза любовника, пытаясь понять, не шутит ли он.
   - Ни на минуту бы не задумался, - ответил Гуахуш, - но что же делать, если ты замужем?
   - Я что-нибудь придумаю, - быстро откликнулась Лягуана, обнимая Гуахуша. Она уже была готова на все что угодно, лишь бы избавиться от мужа. - И зачем я только поехала к этой страшной старухе! - думала она. - Но ничего не поделаешь, зелье должно вот-вот подействовать. Будь что будет! Пусть сначала Сэмэл избавится от своей обожаемой подружки, а потом можно будет найти способ освободиться и от него самого.
   - Я что-нибудь придумаю, - повторила она, - только не будем спешить, хорошо?
   - Как скажешь, искусительница, - ответил Гуахуш, покрывая короткими поцелуями ее грудь и живот, спускаясь все ниже и ниже.
   - О, Гуахуш, как хорошо! Я и не думала, что сегодня ты снова захочешь меня. Иди ко мне, иди, - шептала Лягуана, забыв об усталости.
   Но вдруг до нее донесся шум со двора - скрежет ворот и, как ей показалось, голос мужа.
   - Нет, не может быть, мне почудилось, - подумала она, но все же, высвободилась из объятий Гуахуша, подошла к окну, спряталась за занавеской и, взглянув вниз во двор, обомлела. Она увидела собственного мужа, входящего в дом в столь неурочный час, но не потеряла самообладания. С неожиданной резвостью она вернулась к постели и кинулась одеваться, на ходу объясняя любовнику что собственно происходит. Тот не стал долго раздумывать, быстро натянул одежду, чмокнул её в щеку и, прихватив ключ от чёрного хода, выскочил из комнаты.
   Вскоре Лягуана, поправив причёску и справившись с последней застёжкой на платье, уже шла навстречу мужу. Она заметила, что Сэмэл бледен и подавлен. К чему отнести его состояние - к плохому самочувствию или подозрениям в её неверности, она не знала. Неужели Эльдад не сдержал слова и рассказал Сэмэлу всё, о чём говорил ей? Нет, не может быть: царскому советнику это не выгодно. Тогда в чём же дело? Может быть, старухино снадобье как-то не так подействовало на мужа? Лягуана с тревогой в голосе спросила:
   - Что случилось, дорогой? Ты плохо себя чувствуешь?
   - Не просто плохо, а ужасно себя чувствую. Живот болит и тошнит, а вечером всё равно надо будет вернуться в храм. Я пока, наверное, прилягу, дорогая, может быть мне станет лучше, если я посплю пару часов. Только разбуди меня перед закатом, чтобы я не опоздал.
   - Конечно же, иди ложись поскорее. На тебе лица нет. Ложись, я принесу тебе горячий отвар из трав, не волнуйся, отдохнёшь, и всё обойдётся, - ласково говорила Лягуана.
   Она уже успокоилась, поняв, что муж ничего не знает. Когда Сэмэл дошёл до спальни и без сил повалился на кровать, жена даже помогла ему снять сандалии и заботливо укрыла одеялом. Потом она позвала служанку, приказала ей приготовить отвар и, взяв из рук служанки дымящуюся чашку, собственноручно протянула напиток мужу. Сэмэл выпил отвар, отдал пустую чашку жене и, ласково прикоснувшись к её руке, сказал:
   - Не сердись на меня за вчерашнее. Я просто очень устал. Хочешь, в ближайшие праздники сходим куда-нибудь вдвоём? Давно мы нигде не были. Как ты думаешь?
   - С удовольствием, дорогой, - улыбнулась Лягуана, - а сейчас поспи немного. Я разбужу тебя, не волнуйся, - она дотронулась губами до его лба, ещё раз поправила одеяло и вышла из спальни. Сэмэл закрыл глаза и подумал:
   - Слава богам, что дали мне хоть пару часов покоя.
  
  * * *
  
   Когда жена разбудила Сэмэла, он уже чувствовал себя значительно лучше. Тошнота и боль в животе прекратилась, оставив после себя только неприятную тяжесть в желудке и противную горечь во рту. Во всяком случае, жрец был в состоянии вернуться к своим обязанностям.
   - Сколько же я проспал? - потягиваясь, спросил он.
   - Не волнуйся, ты всё успеешь. До заката ещё есть время, - ответила Лягуана, - Ну как, полегче стало?
   Сэмэл молча кивнул.
   - Вот и хорошо, - продолжила жена. - Знаешь, я хотела ещё вчера тебе сказать кое-что, но не успела. А сегодня мне кажется, что опоздала.
   - Что случилось? - встревоженно спросил Сэмэл.
   - Ну, когда-то это обязательно должно было случиться. Боюсь только, что это произошло слишком рано. Это совсем не то, что нам бы хотелось.
   - Ну что ты вокруг да около? Ты можешь прямо сказать в чём дело? - Сэмэл сел на кровати и разволновался окончательно.
   - Дело в том, что наш старший сын влюбился.
   - Ну, это с ним уже не в первый раз, - облегчённо вздохнул Сэмэл.
   - Нет, кажется, на сей раз дело серьёзное. Он хочет жениться. Я пыталась поговорить, но он меня и слушать не желает. Твердит только, что ему срочно надо обсудить этот вопрос с тобой. Умоляю тебя, Сэмэл, отговори его. Мы ведь даже не знаем, что за невесту он себе нашёл, да и рано ему заводить семью.
   - Ладно, Лягуана, позови его, я постараюсь хотя бы понять, что и как. Но если партия подходящая, почему бы ему не жениться?
   - Он ещё совсем ребёнок! Ему ещё целых два года учиться, прежде чем он получит приличную должность. И вообще... - запротестовала жена.
   - Ладно, ладно..., - Сэмэл похлопал её по руке, - ты придумаешь что угодно, лишь бы подольше удержать любимчика у своей юбки. Ну позови его, увидим, что скажет этот жених.
   Через несколько минут старший сын Сэмэла вошёл в комнату и, почтительно поклонившись отцу, присел на край кровати.
   - Как ты себя чувствуешь, отец? - участливо спросил он.
   - Уже неплохо, слава богам. - Сэмэл внимательно посмотрел на сына. Как он повзрослел и возмужал за последнее время. Они с Лягуаной всё считают его ребёнком... Видно, пришло время серьёзно подумать о будущем сына, в том числе и о браке. Сэмэл вздохнул: сын женится, пойдут внуки, а, значит, и старость не за горами.
   - Ну что, сынок? Твоя мама сказала, что ты хочешь поговорить со мной? Давай рассказывай. И не стесняйся, говори всё начистоту, а я постараюсь чем могу помочь тебе.
   - Отец, только не сердись и не смейся..., - робко начал юноша и, собравшись с силами, выпалил, - Я решил жениться, отец, и не отговаривайте меня! Я всё равно женюсь!
   - Я и не собираюсь тебя отговаривать, - улыбнулся Сэмэл, - конечно же, ты всё равно женишься. Но, может быть, стоит пару лет подождать, а сынок?
   - Отец, я же не говорю, что завтра свадьба. Но пойми, я не просто хочу жениться. Я полюбил девушку и хочу, чтобы она стала моей невестой по закону. А свадьбу можно сыграть и через год, - сын умоляюще взглянул на отца.
   - Ты что, боишься, что твою ненаглядную просватает кто-то другой, я правильно понимаю? Она так красива и богата, твоя избранница, что за ней бегают стаи женихов?
   - Она - самая прекрасная девушка в Уре и, наверное, во всём Шумере! Она стройнее и грациознее газели. Её глаза чернее ночи и ярче звёзд, а брови как туго натянутый лук. В ней нет ни одного изъяна. Она - само совершенство, вся, до самых кончиков пальцев маленьких ножек. Я люблю её больше жизни! - лицо юноши разрумянилось, глаза сверкали.
   - Да, - подумал Сэмэл, - парень влюбился не на шутку. Что ж, может быть, он и не ошибается, что хочет жениться по любви. Хотя, конечно, надо хорошенько выяснить, что это за девушка, - Сэмэл снова улыбнулся, глядя на сына, и сказал:
   - Тебя послушать, так кажется, что ты решил жениться на богине. Она сирота, твоя богиня, или у неё в виде исключения есть отец и мать как у людей, а, сынок?
   - Она из хорошей семьи, отец! - горячо заговорил сын, - За ней дадут хорошее приданое, и наследство она потом получит немаленькое. Но это неважно, я закончу учёбу и смогу сам содержать семью. Я и сейчас уже неплохо зарабатываю в суде.
   - Да, ты не пропадешь, тут я спокоен, - откликнулся жрец, - но всё же, кто её родители?
   - Она - дочь учёного Ур-Гама, красавица Инлиль.
   - Красавица? Странно... Ур-Гам, конечно, красив, но его жена.... Что-то не очень верится, что дочери передались только черты отца. Ты не преувеличиваешь достоинства своей невесты? Я понимаю, ты влюблён, но....
   - Она, отец, правда красива, не просто красива, а ослепительно хороша, - обиделся сын и чуть тише продолжил, - но, между нами, жена Ур-Гама, хоть и умна, действительно ужасно некрасива. Тут ты прав, отец. Но Инлиль ведь не её дочь.
   - Ты меня совсем запутал, сын. То ты говоришь, что она - дочь Ур-Гама, то нет.
   - Что же тут непонятного, отец? Инлиль - дочь Ур-Гама, но не дочь его жены, - сын снисходительно посмотрел на растерянное лицо отца и принялся объяснять, - Всё очень просто. Ур-Гам был возлюбленным жрицы Олы. Она родила от него дочь. Теперь понятно, почему Инлиль такая красавица? Ур-Гам и его жена удочерили Инлиль, когда ей было всего несколько дней. Она по закону дочь Ур-Гама и имеет те же права, что и другие его дети.
   - Откуда ты это знаешь? - сдавленным голосом произнёс Сэмэл. У него перехватило дыхание. Комната плыла и качалась перед глазами. - Сейчас меня хватит удар, - подумал он, - мой сын и дочь Олы! О боги, куда вы смотрите?! Не хватает нам ещё породниться!
   Сын хотел было ответить, но не успел. Распахнулась дверь, и в комнату вбежала, а скорее влетела, разъярённая Лягуана:
   - Нет, никогда, никогда этого не будет! - она кричала так, что голос срывался на визг, - Слышите вы оба, никогда мой сын не женится на дочери храмовой шлюхи. Какова мать, такова будет и дочь. Я не позволю позорить нашу семью! Довольно с меня глупостей твоего отца, а теперь и ты туда же?!
   Лягуана подскочила с сыну и, тряся его за плечи, запричитала:
   - Ты что, хочешь свести меня в могилу?! Я этого не переживу! Как угодно, но пока я хожу по земле, этой свадьбе не бывать! Дождись моей смерти, если хочешь жениться на этом подкидыше. Что ты молчишь, Сэмэл?! Тебе, наверное, по душе его выбор и ты доволен, что сынок унаследовал твоё пристрастие к уличным девкам! Что ты молчишь? Или тебе всё равно, что подумают люди?!
   Сэмэл наконец открыл рот и медленно, отчетливо произнёс:
   - Мне не всё равно. И я не молчу. Я хочу сказать тебе, жена, чтобы ты вышла отсюда и перестала подслушивать под дверью. Выйди немедленно. Дай нам договорить, - и уже мягче добавил, - Прошу тебя, не подслушивай больше. Мы ещё успеем всё обсудить.
   Лягуана, метнув на мужа и сына гневный взгляд, молча вышла из комнаты. Сэмэл подождал, пока закроется дверь, и повернулся к недоумевающему сыну.
   - Ладно, не обижайся на мать, она тебя так любит, что ей любая невестка будет не по душе, - он ободряюще похлопал юношу по плечу. - Так откуда ты знаешь всю эту историю?
   - Кое-что от Ур-Гама, и от самой Инлиль тоже, - ответил сын.
   - И что, Инлиль знает, что она дочь Олы? Это же запрещено!
   - Конечно, это секрет. Но Ур-Гам так любил мать Инлиль, что не стал скрывать от дочери правду о её рождении. Он даже разрешает ей встречаться с Олой - тут юноша осёкся, поняв, что сболтнул лишнее, и умоляюще посмотрел на отца, - Только очень прошу тебя, никому не говори об этом, отец. Я знаю, что Ур-Гам нарушает закон, но это так благородно и романтично. Он очень хороший человек, и я не хочу, чтобы из-за моего длинного языка у него и, главное, у Инлиль были какие-нибудь неприятности. Прошу тебя, отец, не говори никому. Пообещай мне, что не станешь рассказывать об этом. Даже матери. Особенно ей. Прошу тебя.
   - Я обещаю тебе сынок, что никто не узнает о том, что ты мне сказал. Не бойся, твоя Инлиль не лишится ни приданного, ни наследства. Я буду нем как рыба. И твоей маме тоже ничего не скажу. - Сэмэл действительно не собирался распространяться об услышанном. Но он, наконец, получил подтверждение своим догадкам и подозрениям. Ола все эти годы нарушала закон, встречаясь с дочерью. И, возможно, с сыном тоже. Что же, он не собирается позорить её детей. Он просто даст Оле понять, что у неё есть выбор: согласиться на участие в церемонии и сохранить в тайне свою связь с детьми, или же отказаться и своими руками погубить их будущее, лишив семьи и состояния. Он знал, что выберет Ола. Теперь с его души упал камень. Церемония "Священного бракосочетания" наверняка состоится. И это ему, Сэмэлу, удастся уговорить Олу. И его, а не кого-нибудь другого ждут царские милости. Эльдад будет локти кусать. Но всё же надо дать Эльдаду попробовать сыграть его игру. Если получится сломать сопротивление Олы его варварскими методами, то, может быть, не надо будет вмешиваться. Жрецу ужасно не хотелось падать в глазах Олы так низко. Он знал, что услышанное им от сына - опасное оружие. Ола будет сражена им наповал, но никогда не простит ему такого предательства. И Сэмэл решил приберечь это оружие на крайний случай. Оторвавшись, наконец, от своих раздумий, жрец снова обратился к сыну:
   - И вот, что я тебе ещё скажу, сынок. Не стоит торопиться с женитьбой. - Сэмэл заметил протестующий жест сына, - Ты совсем на так меня понял. Я - не мама, и вовсе не против того, что из всех девушек Ура ты выбрал Инлиль. Если ты её любишь, и она не против, женись. Но твоя невеста очень молода. Сколько ей сейчас лет, двенадцать-тринадцать?
   - Ей уже скоро четырнадцать, отец, - откликнулся юноша.
   - Вот видишь, вполне можно подождать со свадьбой ещё год. Но если тебе не терпится записаться в женихи, то я даже готов посватать её для тебя. Хочешь, я поговорю с Ур-Гамом? Только не сегодня. Вот окончится вся эта суета с царской церемонией, тогда и поговорю с отцом Инлиль спокойно. Ну, ты доволен?
   - Да, отец, да! Это всё, что я хотел. Благодарю тебя! - в восторге воскликнул юноша и порывисто поцеловал руку отца. Сэмэл обнял сына.
   - Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, мой мальчик.
   Жрец не кривил душой.
   - Если эта девочка похожа на мать и любит моего сына, то он действительно счастливчик, - подумал он, глядя как тот, сияя от радости, выбежал из комнаты и вприпрыжку понёсся по лестнице.
   Теперь предстояло объясниться с женой. Сэмэл взглянул на небо. Слава богам, солнце уже совсем низко. Ему срочно пора на службу. Разговор с Лягуаной можно отложить до вечера. Глядишь, к тому времени она успокоится и не устроит скандал. Сэмэл быстро оделся и, стараясь не попасться жене на глаза, вышел из дома. У самых ворот он столкнулся с продавцом пряностей и усмехнулся, подумав, что если Лягуана купит ещё что-нибудь новенькое, то он вряд ли доживёт до утра.
  
  * * *
  
   Весь остаток дня Эльдад был страшно занят. Игра постепенно продвигалась к решающему моменту, и последнее препятствие - сопротивление Олы, необходимо было устранить не позже, чем завтра. Он уже успел получить от Гуахуша табличку с доносом Агиши, в котором утверждалось, что та готова показать на суде, будто хозяйка занимается не только лечением и прорицанием, но и чёрной магией, и служит не богам, а галла и с их помощью наводит порчу. Донос был написан Гуахушем, поскольку Агиша писать не умела. На ещё сырой табличке вместо подписи или печати красовался отпечаток её пальца. Кроме того, Гуахуш сумел добраться до бабки-колдуньи и то ли угрозами, то ли посулами, заставил её рассказать кое-какие подробности о наведении порчи, о приворотах и уничтожении урожая. Гуахуш получил от старухи несколько предметов, которые теперь следовало каким-то образом спрятать в доме Олы. Это могла бы сделать Агиша, но она уже жаловалась Гуахушу, что хозяйка подозревает её. Что же, можно подослать кого-нибудь под видом посетителей, решил Эльдад. Ну, а завтра рано утром, когда жрец Сэмэл отправится сидеть как петух на своём насесте в ожидании рассвета, Эльдад сам заедет к его жене и заберёт то, о чём они договорились. И можно будет начинать атаку на упрямую жрицу.
   Для царя тоже был готов подарок. Эльдад не отказал себе в удовольствии открыть медный шкафчик с секретным замком, намертво вмурованный в стену его кабинета, и ещё раз взглянуть на заветный кувшинчик с ядом. Один из подручных Эльдада, коллега лекаря Мариша, сегодня показал ему, как действует этот яд. Собака, которой он скормил кусок хлеба всего с несколькими каплями настойки, умерла не мгновенно, но достаточно быстро без бурной агонии и каких-либо признаков отравления. Она лишь тихо поскуливала, часто дышала и искала место поудобнее, а потом просто затихла в углу. Это было как раз то, что нужно. К тому же, настойка не имела специфического запаха. От неё исходил лишь слабый аромат кошеной травы. А в вине этот запах и вовсе не будет заметен. Эльдад ещё не продумал до конца каким образом яд окажется в чаше с любовным напитком, который по распорядку ритуала жрица-богиня должна передать царю прежде чем взойти на брачное ложе. Впрочем, всё это было только делом техники. Способ можно найти всегда.
   В целом, Эльдад был удовлетворён результатом работы. Ещё два дня, и он сможет вздохнуть спокойно и зажить счастливо и безбедно, окружённый заботами жены и детским гомоном. Это ли не счастье? Эльдад аккуратно закрыл медный шкафчик, а ключ для верности повесил на шею.
   - Целее будет, - решил он.
  
  * * *
  
   Придворный лекарь Мариш не любил неизвестность. Ему всегда было мучительно предполагать. Он не увлекался прогнозами и строил своё поведение, исходя из конкретных фактов. Вчерашнее происшествие с кражей настойки он мог отнести только к проискам Эльдада.
   Оставалось понять, зачем тому понадобился яд, и имеет ли это отношение к жрице Оле. Но размышлять на эти темы Маришу не хотелось. И так всю ночь ему снились кошмары, а голова уже с утра раскалывалась от боли. В конце концов, почему он должен всё время заниматься чужими проблемами? Нечего было лезть в чужую игру, правильно сказала Ола. Но ничего не поделаешь, он уже попал в эту трясину, и надо как-то из неё выбираться. Скорее всего, кража яда не имеет к жрице никакого отношения. Эльдад всегда ведет несколько дел одновременно. Весьма вероятно, что яд ему понадобился, чтобы без шума убрать с дороги какого-нибудь царедворца. Плохо только, что вину за это могут свалить на него, Мариша. А Ола в своих видениях могла углядеть не только то, что касается непосредственно её самой. Рассказ об аконите был просто предсказанием о краже.
   - Нет, - думал Мариш, - не стоит поднимать шум и рассказывать о похищении. Даже Оле лучше ничего не знать. А мне нужно на всякий случай принять меры. Осторожность не повредит.
   Мариш вышел во дворик своего дома и огляделся вокруг. Этот дом он приобрёл, когда только начинал свою практику. Он был тогда молод, полон сил и верил в успех. Он вложил в него не только деньги, но и часть души, и любил его как живое существо. Мозаики, которыми были украшены пол дворика и дно небольшого фонтана, были изготовлены на заказ несколько лет назад, и на мозаичных картинах расцветали невиданные цветы, плодоносили деревья и летали свободные птицы. Мир на этих картинках был ярок, чист и прекрасен. Алебастровые лампы-лотосы на тонких медных стеблях освещали по вечерам уголок с резной мраморной скамьёй и двумя миртовыми деревцами - одним побольше и другим поменьше. Они с женой посадили эти деревца, когда родились сыновья. Деревья росли вместе с детьми, и теперь уже можно было, сидя на скамейке, укрыться в их тени от дневной жары. Что будет с ними, если хозяева покинут этот дом? А его библиотека: сотни любовно собранных за многие годы глиняных табличек с рецептами от всех болезней, с описаниями лекарственных растений? А его гербарий и коллекция минералов? Неужели всё это придётся бросить?! Нечего и думать увезти это с собой. И так ему трудно будет уговорить супругу уехать в деревню, а если ещё затеять отправку имущества, то она обязательно заподозрит неладное. Да и от любопытных глаз соседей такой переезд не укроешь. Нет, как ни жаль, придётся всё кинуть. Впрочем, может быть, он преувеличивает опасность. Глядишь, всё обойдётся, и незачем будет сломя голову бежать из города. Кто знает?.. Но всё же лучше отправить жену и детей подальше от этого змеиного гнезда. И сегодня же. Ну, в крайнем случае, завтра утром.
   Мариш уселся на мраморную скамью и стал поджидать жену. Он знал, что в это время она выходит из дома на воздух, чтобы посидеть в тени за рукоделием или почитать, благо в их доме всегда было какое-нибудь свежее чтиво. Мариш не ошибся. Вскоре он увидел жену, выходящую во дворик с корзинкой для рукоделия в руках. Глядя на нее, Мариш с удовольствием отметил про себя, что в брачной лотерее он вытянул счастливый билет. Его супруга по-прежнему была свежа, хороша собой и стройна как в день свадьбы, хотя сыновья уже скоро справят своё совершеннолетие. И главное, жена всегда была и остаётся самым близким другом, не его вторым я, а бесценным дополнением его личности, и без неё он не мыслит своей жизни.
   Улыбаясь, Мариш пошёл навстречу жене, обнял, приподнял над землей и поцеловал в шею, прямо в своё любимое теплое местечко.
   - Ой, щекотно, - засмеялась она, шутливо шлёпая его по рукам. - Ну, пусти, пусти же, что на тебя нашло? Уж больно ты игрив с утра пораньше, дорогой. Что-то здесь нечисто! Дома сидишь, а тебя, небось, пациенты заждались. Я тебя знаю, это неспроста. Что-то ты мне должен сказать, да, Мариш? - Мариш кивнул в ответ, - Ну тогда говори.
   Они присели на скамейку. Мариш взял у жены корзинку с рукоделием и поставил её на пол. Он медлил, не знал, с чего начать разговор и, опустив глаза, водил пальцем по прожилкам мрамора на гладкой поверхности скамейки. Жена остановила его руку, накрыв её своей ладонью, и вопросительно посмотрела на Мариша.
   - Ну, начни уже как-нибудь, - ласково сказала она. - Что стряслось, дружок, а?
   - Знаешь, мне кажется, что тебе с детьми надо бы уехать из города в деревню, на воздух. Такая жара стоит, всё высохло, пыль на губах скрипит. А ты знаешь, нашему старшему с его кашлем это вредно. Отдохните месяц-другой, а как жара спадёт, вернётесь в город.
   - Странные вещи ты говоришь, милый друг! Сорваться из города: дети посреди учёбы, да и у меня были совсем другие планы. Не мудри, ты же совсем не умеешь лгать. И не пытайся, всё равно не получится. Скажи прямо - почему нам надо уехать, и так срочно?
   Жена серьёзно посмотрела ему прямо в глаза, и Мариш понял, что придётся всё рассказать, иначе об отъезде можно забыть. Выслушав сбивчивый и сумбурный рассказ о событиях последних дней, супруга Мариша не стала ни паниковать, ни ужасаться. Она поняла, что им придётся покинуть Ур и, возможно, навсегда. Она, несмотря на предположения мужа, слабо верила в то, что всё происходящее обойдётся без последствий.
   - Что же, дорогой, всё понятно. Надо уносить отсюда ноги, причём быстро, - невесело усмехнулась она, - Пойду собирать вещи. Мы уедем завтра же. До этого дурацкого "бракосочетания", - и, немного помедлив, добавила, - Я тебя не заставляю и даже не прошу, но почему бы тебе не уехать вместе с нами? К чему рисковать, Мариш?
   - Сначала Ола, а теперь и жена уговаривает сбежать. Сговорились они, что ли? - подумал придворный лекарь. Он вздохнул и сказал только: - Нет, милая, не сердись, пойми, я должен остаться на несколько дней. Не волнуйся, риск небольшой. Если что, я успею удрать. Ты же знаешь, я не настолько безрассуден, чтобы рисковать головой и вами.
   - Делай как знаешь, тебя всё равно не уговоришь, - безнадёжно махнула рукой жена. - Только когда будешь объяснять всем почему мы уехали, придумай что-нибудь более правдоподобное. Та версия, которую ты мне пытался вначале скормить, никуда не годится. - Она встала со скамейки. Ласково глядя сверху вниз на сидящего мужа, взъерошила его волосы и погладила по щеке:
   - Какой же ты, в сущности, ребёнок, Мариш, а рвёшься играть во взрослые игры. Да хранят тебя боги!
   Мариш порывисто обнял жену, усадив к себе на колени. Так они сидели долго и оба молчали. Они понимали друг друга без слов. Их руки сплелись, сердца бились в унисон. Они были как одно целое. Но вот жена мягко высвободилась из объятий Мариша и с сожалением произнесла:
   - Времени мало. Надо идти укладываться. И тебе пора. Нельзя вызывать подозрения, - Мариш кивнул и, проводив жену до дверей, направился во дворец.
   Дворик опустел. У скамьи возле миртового деревца осталась лишь корзинка с рукоделием.
  
  * * *
  
   День угасал словно светильник, в котором кончается сезамовое масло. Последние лучи света едва пробивались сквозь густой туман, поднимавшийся от нагретых воды и земли. Река, верхушки финиковых пальм на плантациях, длинные нити оросительных каналов, кирпичные стены Ура, сады и замысловатые строения царского дворца и, наконец, сам храм с бесконечными террасами и лестницей, ведущей к его вершине - всё тонуло в молочно-белой дымящейся пелене. Сегодняшний закат окутывал великий Ур теплом и покоем. Даже городского шума почти не было слышно. Жрица лукур Ола сидела на крыше своего дома в тени увитой зеленью беседки, и, глядя с высоты на исчезающий в вечерней мгле город, безмолвно шевелила губами. Время от времени она писала несколько строк на лежащей рядом табличке, и снова беззвучно шептала что-то, прислушиваясь к себе. Когда совсем стемнело, и писать стало невозможно, Ола поднялась и, кинув последний взгляд в сторону храмовой пирамиды, спустилась в дом.
   - Слава богам, пославшим мне вдохновение, - думала жрица, - за один вечер сразу несколько стихов. Давно такого не было. И даже можно отдохнуть, пока луна не будет в зените, - жрица с удовольствием потянулась и улеглась на любимой кушетке.
   Услышав, что Ола вернулась в дом, в комнату вошла Агиша, которой строго-настрого было запрещено тревожить хозяйку, когда та бывала на крыше. Молодая служанка поклонилась и скороговоркой сообщила, что заходил Мариш справиться о самочувствии Олы, что принесли длинное, на пяти табличках, письмо от Ур-Гама, и уже почти на закате дворцовый курьер доставил какое-то официальное письмо в тростниковом конверте с красной восковой печатью.
   - Хорошо, принеси всё сюда и найди лампу поярче. Я, пожалуй, прямо сейчас всё и прочитаю, - сказала Ола. Агиша молча пошла выполнять поручение. Непонятно почему, Ола вдруг почувствовала, что девушка расстроена и испугана.
   - Постой-ка, детка. Вернись на минуту, - окликнула жрица молодую рабыню, и когда та подошла, внимательно посмотрела на неё. Да, несомненно, Агиша испугана. Она была бледна и отводила глаза, то и дело теребила дрожащими руками пояс на платье.
   - Агиша, что случилось? Тебя кто-то обидел? - спросила Ола. Агиша отрицательно помотала головой.
   - Если нет, то может быть ты, всё-таки, объяснишь, что с тобой?
   - Нет, всё в порядке, хозяйка. У меня всё хорошо, - ответила служанка.
   - Что ж, я тебя не неволю. Не хочешь говорить - не надо. Но если вдруг надумаешь, не стесняйся.
   Агиша только кивнула и побежала за письмами.
   Через несколько минут Ола уже держала в руках увесистую пачку табличек, сложенных так, что текста не было видно снаружи, и перевязанных бело-синим шнурком, скреплённым медной пломбой с именем Ур-Гама. Ола улыбнулась. Когда-то они с Ур-Гамом придумали использовать разноцветные шнуры чтобы сразу было видно какого рода сведения содержатся в послании. Этот цветовой код был известен только им двоим. Сегодняшнее письмо не должно было содержать ничего срочного и неприятного, скорее всего её ждут хорошие новости. Повертев в руках второе послание, запечатанное в тростниковый конверт, Ола отложила его в сторону. Ничего хорошего, судя по печати с соколом, поняла она. Наверное, очередное уведомление царских мытарей о том, что срочно надо заплатить налоги. Ола вздохнула. Она всегда была безалаберной в житейских вопросах, а уж в финансовых делах - просто бездарной. Сэмэл много раз пытался вразумить её на этот счёт. Ола признавала справедливость его слов, но ничуть не менялась. Наверное, и копить, и платить вовремя по счетам она уже не научится никогда.
   - Кстати, - подумала Ола, - от Сэмэла сегодня ни строчки. Или он уже забыл о вчерашнем разговоре? Странно.
   Решив на время забыть о тростниковом конверте, Ола разрезала бело-синий шнур тонким, похожим на кинжал ножом, разложила таблички по порядку и, предвкушая радостные вести, стала читать письмо Ур-Гама. Но чем дальше она читала, тем бледнее и напряжённее становилась её лицо. К концу чтения жрица уже не могла владеть собой. Она сгребла таблички и с силой швырнула их на пол. Глиняное письмо превратилось в кучу черепков. Закрыв лицо руками, Ола разрыдалась.
   - О боги, за что, за что вы так наказываете меня?! - захлёбываясь слезами, бормотала она, - Чем я провинилась перед вами, что вместо радости моя душа всегда пожинает только боль и горе? Почему судьба шутит надо мной так жестоко? Почему на пути моей дочери не мог встретиться кто-нибудь другой, а не сын Сэмэла? Неужели она любит его, или, всё же, это детское увлечение? - Ола вытерла слёзы. Она подошла к маленькому столику в углу комнаты. Стараясь упокоиться, она взяла льняную салфетку, намочила её розовой водой и приложила к лицу. - Нет, нет, - уговаривала себя жрица, - только без паники. Ещё ничего не произошло. Пока это только разговоры. Надо срочно поговорить с Ур-Гамом и попытаться убедить его, что дочери рано думать о замужестве. Может быть, сын Сэмэла и не самый плохой жених, но....
   Ола поймала себя на том, что в данный момент думает больше о своих чувствах и ощущениях, чем о судьбе дочери. Не будь Сэмэл её любовником, она не стала бы так убиваться. Ола понимала, что её протест беспочвенен. Единственное, что она могла посчитать основанием для своего неприятия возможной помолвки - это лишь то, что в роли свекрови её дочери окажется Лягуана. Нет, это невозможно. Пусть простят её боги, но отдать Инлиль в лапы этой ядовитой жабы?.. Нет, надо немедленно связаться с Ур-Гамом.
   Ола снова подошла к столику и вынула из небольшой плетёной коробочки несколько клубков цветной шерсти. Она выбрала оранжевый, красный и чёрный и от каждого оторвала по нитке. На ходу скручивая нитки вместе, Ола поднялась на крышу. Там, в дальнем углу находилась голубятня с дюжиной почтовых голубей. Несколько лет назад она получила их в подарок от другого своего возлюбленного - Яназа, отца её сына.
   Математик Яназ был большим любителем животных. Он вечно возился со щенками и жеребятами, ухаживал и дрессировал их. У его дома ворковали голуби и вили гнёзда певчие птицы, по двору носилась стая собак, а на пороге грелись на солнце совершенно ручные ящерицы и змеи.
   Ола обожала подарки Яназа. Только он мог додуматься подарить ей маленького гепарда, превратившегося потом в огромную домашнюю кошку с собачьими повадками, и ручного питона, живущего теперь в её саду и забиравшегося к ней на колени, стоило только присесть на скамейку. Голуби тоже были замечательным и, главное, очень полезным подарком. Яназ сам соорудил на крыше дома Олы голубятню. Он объяснил ей, как заставить голубя лететь по нужному адресу и всегда возвращаться с ответом домой. Правда, каждый из голубей знал только один адрес. Поэтому "почта" Олы ограничивалась на сегодняшний день всего несколькими адресатами.
   Из дюжины птиц Ола выбрала белого голубя с тремя чёрными перьями в хвосте. Она прикрепила сплетённые цветные нитки к кольцу на лапке птицы. Когда Ур-Гам увидит это сочетание цветов, он всё поймёт. Красный означает срочность, оранжевый - просьбу прийти, чёрный - серьёзные неприятности. Прижимая голубя к груди, Ола подошла к краю крыши и подбросила его в воздух. Жрица знала, что сейчас, в темноте, голубь скорее всего не захочет никуда лететь и вернётся в родную голубятню. Но дело было срочное, и Ола решила рискнуть. Если голубь вернётся, значит Ур-Гам получит письмо только завтра. Голубь, однако, описал пару кругов над домом, словно раздумывая возвращаться или нет, и полетел в сторону реки, туда, где жил Ур-Гам. Ола вздохнула с облегчением. Теперь жрица была уверена, что отец Инлиль не позже завтрашнего утра постучит в ворота её дома.
   Ола вернулась в дом, поудобнее уселась возле лампы и взяла тростниковый конверт. Она медлила, вертя письмо в руках.
   - Может быть хватит на сегодня дурных известий? Ничего не случится, если я отложу это до утра, - подумала жрица. Она отодвинула письмо в сторону и встала. Время ужина давно прошло, но как всегда аппетит у Олы разыгрывался тогда, когда все остальные жители Ура уже укладывались спать. Проклиная свою привычку наедаться на ночь, она всё же позвала служанку. Агиша, обычно влетавшая в комнату по первому зову, на сей раз долго не появлялась. Пришлось выйти за дверь и позвать ещё раз. Только тогда Агиша вынырнула откуда-то из глубины дома и прибежала на зов хозяйки.
   - Где тебя носит? - раздражённо спросила Ола, - Вертишься под ногами, даже если не просят, зато когда надо - тебя не дозовёшься! Чем ты так занята, что заставила меня столько ждать?
   Девушка молчала, потупив глаза. Снова её пальцы нервно теребили поясок.
   - Да что же это с ней творится? Влюбилась и бегает на свидания, когда знает, что я занята и вряд ли позову её? Нет, не похоже. Бледнеет, нервничает, молчит. Что-что, а уж оправдываться она умеет виртуозно и всегда найдёт, что мне ответить. А сейчас просто язык проглотила и трясётся от страха. Не меня же она боится, в самом деле? Надо будет разобраться, но это завтра, всё завтра. Всё, что я хочу сейчас - это поесть и спать. Но про сон можно забыть - впереди час молитв и поклонения Инанне. А поужинать надо, иначе я, кажется, умру от голода, - думала Ола.
   - Ладно, Агиша, - сказала жрица вслух, - о твоём поведении мы потом поговорим, а сейчас принеси ужин.
   Агиша убежала на кухню. Ола, не зная чем заняться до её прихода, снова взяла в руки злосчастный конверт.
   - Нет, я всё равно не утерплю до завтра. - подумала она, - лучше уж сразу. И так настроение безнадёжно испорчено.
   Ола сломала восковую печать и развернула конверт. В нём обнаружилась одна-единственная табличка с коротким текстом, завершённым личной печатью Эльдада. Вопреки ожиданиям Олы в тексте не было и намёка на её финансовые проблемы. В очень вежливой форме и всего в двух фразах её просили, а в сущности - требовали, явиться завтра в полдень к царскому советнику Эльдаду для беседы по ряду вопросов. Ни пояснений, ни подробностей.
   У Олы засосало под ложечкой. Понятно, что задача Эльдада - заставить её согласиться участвовать в "Священном бракосочетании". Но что за ловушку он для этого придумал? Какую игру затеял? Нет сомнений, что Эльдад не постесняется воспользоваться любыми методами, чтобы добиться своей цели. Так он поступает всегда, и жрица Ола для него вовсе не исключение. Да что говорить! Он начал атаку. Письмо уже заставило её волноваться. Теперь долго не удастся уснуть, даже после ночного богослужения. Всю ночь предстоит мучиться мыслями о завтрашней встрече. К полудню она будет взвинченной и усталой, утратит контроль над своими словами, станет хуже соображать. Эльдад постарается это использовать. Наверняка у него задуман какой-нибудь хитрый ход. Если бы знать, что за сюрприз он ей готовит...
   Агиша принесла ужин, и Ола оторвалась от размышлений. В конце концов, что будет, то будет, а подкрепиться нужно сейчас. Неизвестно, когда и как ей удастся поужинать в следующий раз. Ола с аппетитом съела острую чечевичную похлёбку, свежую лепёшку и фаршированную овощами фазанью шейку. Она даже налила себе немного сладкого вина из фиников, но, отпив пару глотков, отставила чашу. И сегодня, и завтра ей нужна будет ясная голова. Закончив ужинать и дождавшись пока Агиша уберёт посуду, жрица сняла с шеи цепочку с большим прозрачным камнем. Опершись на локоть и держа в руке цепочку так, чтобы камень висел свободно, она устремила взгляд на этот импровизированный маятник. Ола редко пользовалась подсказками маятника для своих целей, поскольку знала как может повлиять на ответ её прямая заинтересованность. Но сейчас она не видела другого способа быстро сориентироваться в ситуации. Слишком много было неясностей и слишком мало времени.
   Итак, вопрос первый:
   - Что лежит в основе игры Эльдада? Истинные факты?
   Маятник ответил: "Нет", - закрутившись справа налево.
   - Ложь?
   - Да, - ответил маятник, раскручиваясь в обратном направлении. Ола подождала несколько минут и задала второй вопрос.
   - Это касается моей личной жизни?
   - Нет, - ответил маятник.
   - Моих занятий?
   - Да, - был ответ. Ола удивилась, но продолжила спрашивать дальше.
   - Сэмэл участвует в играх Эльдада?
   Маятник шевельнулся было, но вдруг застыл.
   - Что же, спросим по-другому, - решила Ола. - Сэмэл знает о том, что Эльдад готовит мне ловушку?
   - Да, - ответил маятник.
   - Смогу ли я узнать против чего мне придётся бороться раньше, чем увижусь с Эльдадом?
   - Да.
   - Когда? Завтра утром?
   - Нет.
   - Неужели сегодня?
   - Да, - двигаясь слева направо, маятник описывал широкие круги.
   Ола остановила его и задумалась. Как она может узнать что-либо сегодня, когда уже весь Ур видит сны?
   - Нет, - подумала Ола, - это ошибка. Когда я пытаюсь помочь самой себе, ничего путного из этого не выходит. Значит завтра. Эльдад сам всё и расскажет. Главное, не пугаться заранее.
   Во всяком случае, маятник помог ей успокоится. Страх перед неизвестным уступил место интересу к тому, как будут развиваться события.
   - Мы ещё посмотрим, кто кого, а пока надо делать своё дело, - жрица решительно встала. Ей предстояла большая работа.
   Ола направилась к выходу на крышу, но не успела переступить порог как услышала шум, доносившийся со двора. Грубые мужские голоса, громкая скороговорка Агиши, возмущённые возгласы слуг, уж не мерещится ли ей? Ола выбежала на балкон. То, что она увидела, было словно картина из дурного сна. Не обращая внимания на протесты, трое мужчин в одежде "слуг справедливости" грубо расталкивали слуг и входили из дворика внутрь дома. В руках у них были небольшие треугольные щиты и увесистые окованные медью палки. На круглых шлемах красовались бронзовые соколы с развернутыми крыльями.
   Ола молча отступила с балкона вглубь комнаты. Эльдад начал войну сегодня. Вот и не верь после этого маятнику! Эти трое - первые вестники предстоящей осады. Что это может быть? Арест? Нет, не так просто получить разрешение на арест жрицы лукур. Даже Эльдаду для этого нужны доказательства. Да, Эльдаду нужны улики. Любые - настоящие или фальшивые. Значит, этот ночной визит - ни что иное, как обыск. Повод для обыска может быть один-единственный - донос, а умения фабриковать улики Эльдаду не занимать. Ола села на стул в углу комнаты, решив, что не двинется с места что бы ни происходило. Топот и звяканье медных щитов приближались. Вбежала Агиша с криком:
   - Хозяйка! Сюда идут "слуги справедливости"! Что же теперь будет?!
   Продолжая сидеть, Ола сложила руки на коленях и спокойным голосом произнесла:
   - Не волнуйся, детка. Тебя это не касается. Вот увидишь, скоро они уйдут.
   "Слуги справедливости" уже стояли на пороге. Один из них, видимо старший по званию, молча приблизился к жрице. В руках он держал табличку и не говоря ни слова, протянул её хозяйке дома. Да, это было то, что Ола ожидала увидеть - ордер на обыск. Кроме печати Эльдада на табличке была ещё одна - печать верховного жреца. Всё в соответствии с законом, и придраться было не к чему. Ола решила не снисходить до разговоров. Молчание затягивалось, и "слуга справедливости" вынужден был первым прервать его:
   - Госпожа, мы здесь для того, чтобы выполнить свой долг. У нас приказ осмотреть твой дом. И если ты станешь чинить нам препятствия...
   Ола прервала его: - Вы вправе делать то, что считаете нужным. Приказ есть приказ. Но если вы что-либо испортите или перебьёте, я добьюсь для вас сурового наказания!
   Ола говорила и не узнавала свой голос. Он был сухим и резким, как скрежет медных доспехов. Никто бы не заподозрил, что жрица испугана. Но сама-то она чувствовала, что у неё перехватило дыхание, что руки и ноги мелко подрагивают, что всё внутри сжимается от страха и унижения. Она понимала, что боится нечестной игры, в которой нет правил, где ложь и обман ненаказуемы, даже если раскрыты. В такой игре можно не просто погибнуть, а погибнуть обесчещенной и опозоренной. Страх перед отлаженной машиной подавления достоинства и воли, созданной Эльдадом - это первый шаг на пути к гибели, какой бы она не была - физической или моральной.
   - Надо успокоится, иначе я не смогу сопротивляться, - уговаривала себя Ола, вздрагивая от грохота и треска, разносившегося по дому. Так "слуги справедливости" добывали доказательства, двигая мебель, выворачивая сундуки, открывая ящики, перетряхивая постель. Ола была уверена, что они найдут всё, что им нужно. Наверняка "улики" уже раскиданы по всему дому людьми Эльдада. Кто же мог это сделать? Пожалуй, только Агиша, которой разрешено бывать во всех комнатах: не зря девчонка так нервничала сегодня. А Ола ещё сомневалась в подозрениях Мариша! Вот и первый предатель. Кто будет вторым? Не Сэмэл ли? При мысли о своём возлюбленном Ола невесело усмехнулась. Вот она и дожила до дня, когда уже может поверить и в его предательство. Ладно, время покажет, кто на что способен.
   Через час дом Олы был похож на поле битвы. По всем комнатам в жутком беспорядке валялись ткани, одежда, безделушки, целые и разбитые исписанные таблички. Мебель была перевернута или сдвинута со своих мест, ковры либо подняты, либо засыпаны мусором. Пучки лечебных трав, которые жрица собирала и сушила с усердием и любовью, были распотрошены и раскиданы по всем углам. Но Ола никак не реагировала на этот погром. Единственное, что интересовало её в данный момент - что нашли посланцы Эльдада?
   Наконец "слуги справедливости" закончили обыск. Их старший уселся на пол прямо посередине комнаты и стал царапать на своей табличке список изъятых предметов, издалека показывая каждый из них хозяйке, по-прежнему безмолвно сидевшей в углу комнаты. Ола делала вид, что и знать не желает о чём идёт речь, но очень внимательно вглядывалась в "улики". Ей надо было выяснить в чём Эльдад собирается её обвинить. Не понять это было невозможно: восковые куклы, проткнутые иглами, клочья собачьей и кошачьей шерсти, тростниковые мешочки с землёй, пузырьки с какими-то жидкостями и маслами, и даже скелет летучей мыши. Всё это Ола видела впервые, но хорошо знала, что изъятое является атрибутами чёрной магии и используется для наведения порчи. Сколько раз ей приходилось вызволять несчастных из лап бабки-колдуньи, живущей за рекой. А теперь Эльдад хочет обвинить её, жрицу Инанны, в чёрном колдовстве! Что же, идея неплохая, но кто этому так сразу поверит? Будет разбирательство, суд... Пока присяжные и сам царь дойдут до "дитиллы"9 пройдёт много времени, а его у Эльдада нет. До церемонии, из-за которой весь этот шум, остаётся всего один день. Неужели царский советник думает, что она так испугается обвинений и ареста, что тут же согласится на его условия? Если так, то Эльдад ошибается. Он рано затеял обыск. Дал бы помучаться ночь в неведении, а утром устроил бы этот балаган с обыском, следствием, свидетелями. В том, что и свидетели её "чёрной работы" у Эльдада найдутся, Ола уже не сомневалась.
   - Да, - думала жрица, - ты поторопился, Эльдад! Свалил бы всё на меня неожиданно и сразу, и мог бы рассчитывать на победу. Мои нервы могли бы не выдержать, и кто знает, может быть, я и сдалась бы.... Но теперь ты предупредил меня. Это большая ошибка и непростительная глупость для такого опытного мерзавца как ты, царский советник...
   Задумавшись, Ола не сразу заметила, что старший из троицы "слуг справедливости" подошёл к ней со своей табличкой в руках.
   - Подпиши, что это найдено в твоём доме, госпожа, - сказал он.
   Ола улыбнулась в ответ:
   - Возможно, начальство внушило вам, что я глупа. Но ведь не настолько, чтобы расписаться за вещи, не принадлежащие мне и неизвестно как попавшие в дом.
   Глядя на растерянные лица "героев сыска", жрица уже открыто рассмеялась:
   - Не огорчайтесь, попросите кого-нибудь из слуг. Они, конечно, неграмотны, но кто же откажется увековечить свой палец на таком важном документе. Только искать слуг надо не в доме, а во дворе и на кухне. Вот туда и отправляйтесь. А здесь вам больше искать нечего! Если хотите остаться ночевать, я прикажу постелить в домике для гостей. Решайте, вы остаётесь или уходите? И так вы отняли у меня уйму времени. Из-за вас я была вынуждена пренебречь своими обязанностями - служением богине Инанне, о чём придётся завтра сообщить верховному жрецу. - Ола помолчала немного, ожидая ответа, но, поняв, что не скоро его дождётся, махнула рукой и пошла к выходу на крышу. Она ни разу даже не обернулась и не посмотрела на застывших в замешательстве "слуг справедливости. Они её больше не интересовали.
   Выйдя на крышу, жрица подняла голову и взглянула на почти полную луну.
   - О, Великая Инанна, наша мать и защитница, и ты Нанна, бог ночного светила, будьте снисходительны и простите мне опоздание. Мирские заботы отвлекли меня, и я каюсь в этом перед вами. Пусть гнев ваш падёт лишь на меня и не затронет народ, славящий Энлиля! Позвольте мне служить вам сегодня как вчера. Не отвергайте стараний вашей верной рабы. - Ола медленно подняла руки к небу и стала читать молитву. Поглощённая своим занятием, жрица лукур не услышала, как в ночной тишине громко прозвучали тяжёлые шаги трёх мужчин, и как со скрежетом открылись и захлопнулись за ними ворота её дома.
  
  * * *
  
   Сказать, что этим утром Эльдад был зол - значит не сказать ничего. Эльдад был взбешен. Он метался по своему кабинету, как раненый лев. Ни один из подчинённых по своей воле не решился бы войти в комнату начальника, даже если бы ему пообещали повысить жалованье. Поэтому все, кто толпился в приёмной в ожидании приказов Эльдада, с сочувствием посмотрели в спину входящего в кабинет Гуахуша. Этот бедняга не сможет пересидеть бурю: Эльдад уже долго ждет его. Царский советник вызвал своего подчинённого сразу, как увидел его очередной отчёт.
   Как только Гуахуш вошёл в кабинет, Эльдад накинулся на него, словно коршун на цыплёнка:
   - Ты идиот, ты придурок, Гуахуш! - кричал в ярости Эльдад. - Из-за твоей глупости, из-за твоего вонючего честолюбия и тупого усердия, всё, что задумано может полететь к галла!
   Гуахуш краснел, бледнел, но никак не мог взять в толк, чем так прогневил Эльдада.
   - Что ты таращишься на меня, как овца перед жертвенником! Ты забыл, кто здесь начальник?! Ты получал от меня приказ учинить обыск у жрицы прямо посреди ночи? Получал или нет?!
   - Нет, господин, - еле слышно ответил Гуахуш, начиная понимать в чём дело.
   - Нет? А почему ты с утра пораньше суёшь мне таблички с отчётом, где с восторгом описываешь, что устроили твои бандиты сегодня ночью. Велика заслуга - найти то, что мы сами и положили. Кто дал тебе право самовольничать?! Или ты нарочно срываешь мне всю операцию, скотина?! - бесновался Эльдад.
   - Но, господин мой, я же хотел как лучше. Я думал, что она испугается и...
   - Да заткнись ты, дурак! - Эльдад в сердцах швырнул отчёт Гуахуша на пол и растоптал черепки. - Ты же её предупредил. Она не знала от чего обороняться. А теперь наверняка успела подготовиться к бою. Что ты наделал, Гуахуш?! Моли богов об удаче, это всё, что нам остаётся! И знай, если мой план провалится, то и ты вместе с ним полетишь в Кур. Уйди с глаз моих, Гуахуш, и не смей предпринимать ничего! Ничего без моего приказа, понял?
   - Да, мой господин. Слушаюсь. Ничего без твоего приказа, - кланяясь и пятясь, Гуахуш отступил к двери.
   Метнув взглядом последние молнии в сторону закрывающейся двери, Эльдад тяжело вздохнул и вернулся к столу. Он взял в руку бронзовый колокольчик и, вызвав слугу, молча указал тому на черепки на полу. Слуга поклонился, быстро собрал останки отчёта Гуахуша и выскользнул из кабинета.
   Эльдад думал. Он понимал, что ему необходимо найти запасной ход в игре. После ночного демарша Гуахуша шансов на победу над Олой не так много. Нужно, чтобы в разговоре со жрицей возник неожиданный поворот. На какую наживку она может попасться? Эльдад мучительно соображал. Вдруг на его хмуром лице возникло слабое подобие улыбки. Кажется, он придумал! Эльдад встал и заходил по кабинету из угла в угол. Да, несомненно, он нашёл верный ход - Сэмэл! Надо посулить ей Сэмэла со всеми потрохами. Эльдад про себя даже восхитился собственной хитростью. Как он раньше это не предусмотрел! Всё, что задумано и подготовлено им по делу "о чёрной магии" тоже пригодится. Сначала он будет говорить со жрицей только об уликах, доносах, попугает для вида, заставит нервничать, злиться, выходить из себя, доказывать его неправоту. Пусть она вымотается и устанет сопротивляться. Пусть ненавидит его, как главного врага. Вот тогда он, Эльдад, должен превратиться из главного обвинителя Олы в её доброжелателя и спасителя. Конечно, Ола может ему не поверить. Но если он неожиданно выступит в роли друга Сэмэла, сочувствующего их любви... Чем чудовищнее ложь, тем охотнее в неё верят. Особенно влюблённые женщины. Что именно он сочинит, будет видно по ходу дела. Это может быть план побега с Сэмэлом или что-то другое. Неважно. Лишь бы ложь предусматривала обязательное участие Олы в церемонии и жреца Сэмэла в подарок за это участие.
   Довольный ходом своих мыслей, Эльдад успокоился. Ему даже пришло в голову, что не худо бы хоть раз в жизни превратить ложь в правду и после церемонии спровадить влюблённую парочку служителей богов куда-нибудь подальше от Ура. И все были бы довольны. Он выполнил бы свою задачу перед государством. Ола получила бы драгоценного Сэмэла, а Сэмэл удрал бы от неверной жены, которая к тому же его чем-то травит. Чем не сказка!
  
  * * *
  
   Ола открыла глаза и увидела над собой розовеющее небо. Вчера после обыска она не стала возвращаться в дом. Слишком тяжело было видеть во что превратилось такое уютное, такое любимое жилище. Ей казалось, что дом осквернён и требует не только уборки, но и должен быть освящён заново, как храм, в котором ночевала вражеская армия. Поэтому жрица провела остаток ночи на крыше, растянувшись на широком диване, покрытом лёгким ковром и заваленном подушками. На нём её гости вечерами любили пить красный чай из лепестков ибискуса и болтать о чём придётся. На этом диване, вконец измученная обрушившимися на её голову событиями, жрица уснула почти мгновенно.
   Ола проснулась на удивление рано. Свежий ночной ветерок помог ей выспаться. Несмотря ни на что, Ола была свежа и полна сил. Она поднялась, подошла к большой каменной чаше с водой. Чашу наполняли за несколько дней до полнолуния, и набирающая силу Луна отражалась в воде, питая её чем-то, чему не было объяснения. Этой водой можно было лечить нарывы и язвы, успокаивать боли в желудке, восстанавливать силы и спасаться от морщин.
   Ола зачерпнула воды в ладони и с удовольствием ополоснула лицо, не вытираясь, дождалась, пока влага сама испарится с кожи. Потом набрала немного воды в глиняную плошку и напоила ворковавших в своём углу голубей. Кинув им пару горстей зерна, Ола, словно вспомнив о чём-то, быстро сбежала с крыши в дом. Не задерживаясь в комнатах и стараясь не смотреть на следы вчерашнего погрома, она вышла во двор. Вся прислуга собралась на летней кухне и с жаром обсуждала вчерашнее событие. Агиша тоже была здесь. Появление хозяйки заставило всех замолчать, но Ола ни словом не обмолвилась об обыске. Она просто приказала всем заняться уборкой в доме, а Агишу послала приготовить ванну. Сама же вышла в сад, опустилась на скамейку и стала ждать. Она была уверена, что пройдёт ещё немного времени, и она увидит встревоженного ночной почтой Ур-Гама. И правда, не успела она об этом подумать, как вдалеке на садовой дорожке увидела отца Инлиль. Он явно искал хозяйку дома, оглядываясь по сторонам. Ола пошла ему навстречу. Они встретились на середине дорожки и обнялись как старые друзья.
   - Ну, что случилось? - первым начал разговор Ур-Гам, не дожидаясь пока они найдут место присесть. - Что у тебя опять стряслось?
   - С чего ты взял, что стряслось у меня? По-моему, стряслось у нас обоих.
   - Ты об Инлиль? Что же плохого в том, что у девочки появился реальный кандидат в мужья? Ты из-за этого устроила такую панику посреди ночи?
   - Нет, Ур-Гам. Всё не так просто. Во-первых, Инлиль ещё ребёнок. Ей рано замуж. А во-вторых, жених, о котором идёт речь, из семьи, с которой не стоит иметь дело.
   - Ола, я думал, что ты сможешь рассуждать трезво. Но я, кажется, ошибся. Ты не хочешь, чтобы жена твоего дорогого Сэмэла стала свекровью твоей дочери? Я правильно тебя понимаю? Но ведь это несправедливо, Ола. Если Инлиль любит этого мальчика...
   - Ты, наверное, прав. Я, конечно, несправедлива, - Ола не дала Ур-Гаму договорить, - но прошу тебя, выслушай меня и постарайся запомнить то, что я скажу. Это не просто слова, Ур-Гам. Ты же знаешь, что я часто вижу будущее. В нём рядом с Инлиль нет сына Сэмэла. Она выйдет замуж, причём скоро, но за другого человека. Я прошу тебя, не давай согласия на помолвку, если до этого дойдёт. Потяни время, умоляю тебя!
   - Ну, слава богам, о помолвке пока речь не шла, ты же знаешь, что я всегда тебя предупрежу. Да, кстати, почему ты отменила встречу? Что-то серьёзное?
   - Да, очень. Я боюсь, что, не смотря на наши хитрости, всё может открыться. Только этого не хватало.
   - Ола, мы всегда рисковали, но всё обходилось.
   - Нет, Ур-Гам. Сейчас - другое дело. За мной следили и следят. Вчера в доме был обыск. Незачем дразнить гусей. Давай переждём.
   Ур-Гам встревожился:
   - Кому ты опять перешла дорогу?
   - Вот, что мне в тебе всегда нравилось, Ур-Гам, так это полная оторванность от того, что занимает всех вокруг. Неужели ты не знаешь, что завтра вечером "Священное бракосочетание"?
   - Ну и что? - спросил Ур-Гам.
   - А то, что из меня, а не из кого-нибудь ещё, и царю, и верховному жрецу приспичило сделать "божественную супругу". И они вот так странно меня уговаривают на эту роль. С помощью Эльдада...
   - Эльдад? И ты хочешь противостоять ему? Не будь наивной дурочкой. Эльдад выкрутит тебе руки, и ты будешь вынуждена согласиться. Он не отступится от своего. Может быть, ты не послушаешь меня, скорее всего не послушаешь, но тебе надо самой заявить о желании участвовать в церемонии. Пусть царь думает, что ты сама этого хочешь. В конце концов, не убивать же тебя Шульги собрался!
   - Нет, я не смогу стать супругой царя на одну ночь. Этого не будет. Скоро царь женится по-настоящему. А этот театр никому не нужен. Спасибо за совет, Ур-Гам, - усмехнулась Ола, - но ты прав, я им не воспользуюсь.
   Поговорив ещё несколько минут, родители Инлиль расстались. Сад опустел.
   Вернувшись в дом, Ола с особой тщательностью занялась своим туалетом. Приняла ванну, подвела глаза и подкрасила губы, с помощью служанки расчесала и уложила в сложную прическу свои длинные волосы, перевив их нитями черного и белого жемчуга. Для визита к Эльдаду она выбрала черные сандалии и строгое черное платье с длинными широкими рукавами. Единственным украшением платья стало жреческое ожерелье, которое Ола одевала лишь в особых случаях. Оно представляло собой широкую серебряную полосу, почти вплотную охватывающую шею, с выгравированными символами принадлежности к рангу жриц лукур и подвеской в виде полумесяца. Теперь Ола была готова к встрече с Эльдадом.
  
  * * *
  
   Собравшиеся в приемной Эльдада уже битый час шептались, строя предположения о том, что может так долго обсуждать столь занятой человек, как их начальник, со жрицей лукур. Из-за плотно закрытой двери кабинета не доносилось ни звука. Советник Эльдад и жрица Ола, сидя за столом друг напротив друга, беседовали тихо. Пока все шло так, как и задумал Эльдад. Он начал свой разговор с Олой с комплиментов и извинений за своеволие Гуахуша.
   - О, несравненная жрица Инанны, я так рад видеть, что не смотря на столь досадное недоразумение и неприятности, виновник которых уже наказан, ты все же нашла время для этого визита.
   - Не стоит так строго относится к подчиненным, господин советник, - ответила жрица, - в конце концов, они лишь выполняли свою работу. Я сама видела документы, оформленные по всем правилам. Они не нарушили закон.
   - Поверь мне, прекрасная жрица, что я никогда бы не отдал такого приказа, не всретившись предварительно с тобой лично. Это все самоуправство Гуахуша. Я еще раз приношу свои извинения, госпожа.
   - Не стоит извиняться, Эльдад. Ты не против, что я называю тебя просто по имени, господин советник?
   - Конечно, конечно нет. Но и ты, почитаемая всеми жрица, позволь мне называть тебя просто Олой, да благословят боги твое имя.
   - Пожалуй. Судя по всему, нам предстоит долгий разговор, а так мы не будем путаться в чинах и званиях. Поговорим как друзья, не правда ли Эльдад? - говоря это, Ола любезно улыбалась. Но Эльдад видел, что ее глаза полны брезгливой ненависти, которую жрица даже не пытается скрыть.
   - Сидя рядом с тобой, Ола, хочется говорить только о приятном. И я, видят боги, не знаю что и думать... - Эльдад помедлил, опустил глаза, изображая смущение, а затем продолжил, - Пойми меня правильно, я меньше других заинтересован в том, чтобы обвинять тебя в чем-либо. Тем более, что ты так помогаешь моей жене в ее теперешнем положении, и я благодарен тебе за это. Но есть свидетельства, которыми я не имею возможности пренебречь. Если бы они сразу попали ко мне в руки... Но я получил эти сведения от верховного жреца с просьбой разобраться, и, сама понимаешь, вынужден проверить их достоверность. Вот ознакомься, - он протянул Оле таблички с доносами Лягуаны и Агиши. - Только хочу тебя предупредить, результаты обыска весьма неутешительны. Слишком все сходится. Мне жаль, что я не сумел предотвратить действия Гуахуша, но ничего не поделаешь - что найдено, то найдено. И мне необходимо выслушать твои объяснения.
   Ола взяла из рук Эльдада таблички с доносами. Она бегло прочла каракули Гуахуша, усмехнулась, взглянув на отпечаток пальца Агиши.
   - Неужели ты хочешь, чтобы я попыталась опровергать столь неуклюжую ложь? Эльдад, право, я была лучшего мнения о профессионализме твоих сотрудников. Надеюсь, что ты не сам автор этого текста?
   - Что ты, Ола. Я такими мелочами не занимаюсь. А этот текст Гуахуш записал со слов твоей служанки, - ответил Эльдад. - Неужели она лжет?
   - Мне кажется, Агиша вообще не знает, что тут написано. Очень бы хотелось, чтобы ее допросили в присутствии верховного жреца. Впрочем, если ты не против, я сама напишу ему, указав на все неточности и несовпадения. Что касается результатов обыска, то ты сам знаешь им цену. И никто не докажет, что то, что вы нашли в моем доме, принадлежит именно мне, а не принесено с колдовской кухни из-за реки.
   - Нет сомнения, что ты хорошо знаешь всю эту кухню, жрица. Вопрос только один - в каких целях ты используешь свои знания?! - Эльдад даже повысил голос. - Твоя рабыня могла что-то перепутать, но второй документ, который ты еще не читала - гораздо более серьезное обвинение. Оно исходит от уважаемой дамы. Не может же и она тоже лгать. К тому же, Ола, если смотреть правде в глаза, никому кроме тебя не выгодно то, о чем пишет эта бедная женщина.
   - Что ж, почитаем и это произведение... - Ола сделала вид, что не обращает внимание на резкий тон Эльдада.
   Она читала фразу за фразой, строку за строкой, с ужасом убеждаясь в том, что все написанное - правда. Правда, вывернутая наизнанку. Ложью было лишь одно. Все, что Лягуана говорила в своем доносе об Оле, жена Сэмэла сделала сама. Сейчас Ола даже не думала, как отбиваться от обвинений. Для этого еще будет время. Ее мысли в данный момент были только о Сэмэле. Неужели он уже успел отведать зелья? Глупо сомневаться в этом. Он же ест и пьет в своем доме. А восковая кукла со знаками колдовского воздействия, якобы найденная Лягуаной дома? Эта кукла, скорее всего, действительно существует - Лягуана использует ее, чтобы удержать мужа возле себя. И удержит. Но какой ценой! Ценой здоровья, ценой рассудка или даже ценой жизни! Ола слишком хорошо знала о последствиях колдовских игр с куклами. Как сообщить Сэмэлу о том, что творится у него в доме? И поверит ли он? Нет, скорее всего, нет. Ему проще будет обвинить ее, Олу, в клевете на свою жену, мать его детей.
   - Если бы он действительно любил меня, - думала Ола, - я могла бы его защитить...
   Вкрадчивый голос Эльдада оторвал Олу от размышлений. Царский советник заметил замешательство противника и решил развить наступление:
   - Я вижу, что ты не знаешь, что сказать в свое оправдание, мудрая Ола. Похоже, что правда лишила тебя дара речи.
   - Ты считаешь, что я должна что-то говорить, Эльдад? Что же, я скажу. Мне искренне жаль эту дуреху. Видно у нее не только щеки, но и мозги заплыли жиром, раз она решилась на такое...
   - Но, Ола, ты же не отрицаешь, что все написанное правда.
   - Абсолютная правда, Эльдад. Но не обо мне. И ты наверняка это знаешь. Нет, я вижу, мы зашли очень далеко. Я, жрица лукур, не буду перед тобой оправдываться, да еще из-за доноса ревнивой бабы. Если хочешь, передай дело в суд, и закончим на этом. Я думаю, судья и присяжные сумеют разобраться что к чему. Слава богам, пока в Шумере правосудие и справедливость неразделимы. Мне нечего бояться.
   - Ола, Ола, - покачал головой Эльдад, - ну зачем так горячиться! Кто собрался доводить дело до суда! Я только вел расследование по просьбе верховного жреца и совсем не заинтересован в том, чтобы у тебя были неприятности. Честно сказать, - Эльдад пододвинулся поближе к Оле и перешел на шепот, - честно сказать, мне совсем не хочется возиться во всей этой грязи. Ты умна, и прекрасно понимаешь, какую цель преследовал верховный жрец, поручая мне это расследование. Цель - добиться от тебя участия в "священном бракосочетании". Только и всего. Там, - он махнул рукой куда-то в сторону царского дворца, - не понимают отчего ты так противишься. Но я-то знаю... Я старый друг Сэмэла. У него от меня нет секретов. И я понимаю, что твоя любовь к нему - единственное препятствие на твоем пути к "царскому ложу". Ола! Я сочувствую и тебе, и Сэмэлу и, видят боги, как бы я радовался, если бы Энлиль соединил вас.
   - Эльдад, извини, но я до конца не понимаю чего ты хочешь от меня, - Ола смотрела на советника печально и устало.
   - Вот, пожалуй, и настал нужный момент, - мелькнуло в голове Эльдада.
   Он привстал со стула, передвинув его поближе к Оле, уселся так, что его губы почти коснулись уха жрицы, и зашептал:
   - Ола, у меня есть план. Я хочу помочь своему другу Сэмэлу обрести свободу и любовь одновременно. Я уважаю тебя, Ола, как и все жители Ура и, как все, хотел бы видеть тебя счастливой. Сэмэл наверняка говорил тебе, что хочет уехать из Ура, уехать вместе с тобой. Он и мне это говорил. Он любит тебя, Ола, и готов ради тебя на все. Я помогу вам уехать. Более того, Сэмэл сумеет и кое-что с собой прихватить. Уж я-то знаю нечто такое, что заставит жену Сэмэла закрыть глаза на его отъезд и убрать свои цепкие руки от его кошелька.
   Эльдад импровизировал вдохновенно.
   - Сейчас главное, чтобы Ола доверилась мне. Конечно, она начнет расспрашивать Сэмэла, но я его как-нибудь предупрежу. Пусть обещает ей золотые горы и море счастья. А там, может делать что хочет, - думал он, продолжая шептать Оле на ухо:
   - Сейчас ваше счастье в твоих руках, Ола. И, если тебе так невмоготу переспать с царем, можешь этого не делать.
   Ола, до сих пор слушавшая Эльдада с интересом, но никак не проявляя своего отношения к сказанному, вдруг отодвинулась и вопросительно посмотрела на него. Последняя фраза, сказанная советником царя, и удивила, и насторожила ее.
   - Ты хочешь сказать, что я могу не участвовать в церемонии? - решила уточнить Ола.
   - Нет, совсем не так. Ты не поняла мою мысль, прекрасная жрица. Я только хотел сказать, что участие в церемонии, и то, что происходит после того, как официальная часть закончится, совершенно не одно и то же. Не мне тебя учить, Ола, как сделать, чтобы царь уснул даже не коснувшись тебя. Ты же жрица! Придумаешь что-нибудь. Ни народ, ни жрецов не интересует, чем вы с царем занимаетесь после того, как ты прочитаешь все полагающиеся по ритуалу молитвы и споешь пару любовных песен. Как только за тобой и царем задернется полог, о вас мгновенно забудут и побегут к дармовым бочкам с вином праздновать великий день "священного бракосочетания". Через час, когда царь уснет, а весь город будет пьян, я помогу тебе и Сэмэлу незаметно выбраться из города. Я обеспечу смену лошадей, проводников, все что нужно... Ола, ну решайся же!
   Глядя в одну точку, Ола молчала. Как бы ей хотелось, чтобы все, что говорил Эльдад, было правдой! Как ей хотелось поверить! Еще немного, и она поддалась бы искушению, согласилась бы на все, что угодно за возможность быть рядом с Сэмэлом. Но что-то удерживало ее от этого порыва.
   - Нет! Эльдад лжет, - вдруг подумала она, - лжет, как всегда. Ему нужно лишь мое согласие. Хорош друг со слежкой и обысками. Нет. То, что я увидела, заглянув у будущее, нисколько не похоже на радостную картину, нарисованную Эльдадом. Жаль, что я это знаю. Не будет отъезда, и рядом со мной не будет Сэмэла. Его никогда не бывает рядом, когда нужно. Он давно забыл о том, что говорил позавчера. Он даже не написал ни строчки за эти дни. Неужели он не мог сообщить мне сам то, что тут расписывал этот хитрец? Ничего не поделаешь, придется огорчить царского советника отказом.
   Ола отодвинула стул, встала, оперлась на стол рукой. Теперь она смотрела на сидящего рядом с ней Эльдада сверху вниз.
   - Ну же, ну, соглашайся, что ты медлишь, - думал Эльдад, - ты же хочешь этого, мечтаешь о том, что я предлагаю. Ну же!
   Наконец, Ола заговорила.
   - То, что ты сказал, Эльдад, представляет определенный интерес, при условии, что я услышу все, что ты сказал от самого твоего старого друга в личной беседе. Так можешь ему и передать. А соглашусь я на участие в "священном бракосочетании" или нет - это уж только мое дело. Я сообщу об этом верховному жрецу сегодня вечером. Что же касается всех этих доносов, обысков, расследований - я советую тебе, Эльдад, быстренько передать все материалы в суд. Более того, я на этом настаиваю, в твоих же инересах. Если я соглашусь на участие в церемонии, то кто знает, как после брачной ночи царь среагирует на мои жалобы в твой адрес, господин царский советник.
   Произнеся последние слова, Ола еще раз сверху вниз взглянула на сидящего в растерянности Эльдада.
   - Что ж, я пожалуй пойду, - добавила она, - Мне кажется, мы исчерпали все темы для беседы, не правда ли? Ты не велишь кому-нибудь проводить меня, Эльдад?
   Царский советник молча кивнул и, подойдя к столу, позвонил в бронзовый колокольчик, вызывая слугу:
   - Ола, я хотел помочь, но ты вправе не верить мне. Я сожалею. Прощай, жрица Инанны.
   - Я тоже сожалею. Прощай, Эльдад, - откликнулась Ола, выходя из кабинета в сопровождении слуги.
   Лишь только за Олой захлопнулась дверь, Эльдад в сердцах стукнул кулаком по столу. С его лица слетела маска сдержанного спокойствия. Теперь оно выражало лишь злость и досаду.
   - Проклятая баба! Ведь уже почти поверила... Какое-то мгновение, и вдруг все перевернулось, словно она почуяла подвох. Или я переиграл? Где я ошибся? - Эльдад прикрыл глаза и провел ладонью по лбу, потер висок и, словно обмяк. - Старею... Послать бы к галла всю эту грязную возню и уйти на покой... Легко сказать... Нет, все равно я должен осуществить свой план. Жрецы не оставят царя в покое. Так или иначе, а дни его сочтены. И какая разница, чьими руками Шульги спихнут с престола. За эту работу обещана неплохая оплата, а деньги мне очень нужны. Я не отступлюсь...
   Эльдад отогнал досужие размышления, как надоевшую муху. Он снова был готов действовать. Быстрым шагом он вышел из своего кабинета, не обращая внимания на согнувшихся в поклоне подчиненных, на ходу приказал отыскать Гуахуша. Через несколько минут, дрожащий от страха перед очередной взбучкой, тот догнал начальника у выхода на одну из террас храма. Но Эльдад лишь спросил:
   - Где сейчас Сэмэл, Гуахуш? И не говори мне , что не знаешь, если хочешь продолжать у меня работать.
   - Он в храмовой библиотеке, мой господин, - ответил Гуахуш.
   - Где, где? - переспросил Эльдад, не веря своим ушам, - В библиотеке?! Сейчас?!
   - Да, господин советник, - подтвердил Гуахуш. - Сегодня, как и почти каждый день в это время...
   Эльдад лишь покачал головой.
   - Нет, с этим жрецом не соскучишься. Вокруг него только боги знают, что творится, а он сидит себе в библиотеке и просвещается. С ума сойти!
   Уже начав подниматься по лестнице, ведущей в сторону библиотеки, Эльдад на мгновение приостановился и обернулся. Гуахуш еще не ушел с террасы. Советник поманил его пальцем и, когда тот подошел, почти шепотом сказал:
   - В доносе служанки ты написал кучу глупостей. Стыда не оберемся, если это дойдет до верховного жреца. Он вызовет на допрос Агишу, а она со страху может сболтнуть лишнее. Сам знаешь - она глупа и ненадежна. Заставь ее молчать, Гуахуш! В выборе средств я тебя не ограничиваю. По мне - все едино. Что нож, что веревка. Кстати, как тебе жена Сэмэла? Ты у нее, кажется, любимчик, а? Так последи день-другой, чтобы не закормила муженька своими снадобьями до смерти. Пока он нам нужен. Всего пару дней. Понял, Гуахуш?
   Не дожидаясь ответа, Эльдад продолжил свой подъем. Изрядно попетляв, сначала по лестницам и переходам, затем по бесчисленным закоулкам библиотеки, он наконец увидел Сэмэла. Вопреки ожиданиям Эльдада, жрец не был занят чтением. Стоя возле одного из стеллажей, тот торопливо перебирал таблички, явно ища или пряча что-то важное.
   Сэмэл любил документы. Он мог часами изучать пылящиеся в архивах Ура таблички с "дитилла" различных судебных дел, протоколами судебных заседаний. В показаниях свидетелей, обвиняемых и истцов было много важных сведений по самым различным вопросам. Все забывали о них, как только выносилось судебное решение. Все, но не Сэмэл. С упорством кладоискателя он разыскивал в архивах именно то, что в последствии использовал в своих интересах. Так он заключил не одну выгодную сделку, покупая земли, дома, скот у спорящих наследников. Он использовал давно забытые скандальные подробности старых дел в переговорах с противниками и конкурентами.
   И сейчас, Сэмэл рылся в запыленных временем табличках не просто так. Он искал два небольших документа, доступ к которым был открыт не каждому. Лишь жрецы могли постоянно пользоваться храмовым архивом. Светскому человеку, независимо от должности, для этого необходимо было получить разрешение верховного жреца. Даже люди Эльдада обязаны были соблюдать этот порядок и оттого нечасто пользовались храмовым архивом, предпочитая добывать нужные сведения подсматривая, подслушивая и допрашивая. Сэмэл потратил несколько часов, чтобы найти интересовавшие его таблички. В них документально подтверждалось усыновление Ур-Гамом и Яназом детей, рожденных жрицей лукур Олой. Это было уже кое-что. Во всяком случае то, что Сэмэл узнал имена детей Олы и их родных отцов-усыновителей, открывало дорогу, если не к реальному обвинению Олы, то хотя бы к эффективному блефу. Жрец девятой ступени часто использовал недомолвки, и умело выдавал домыслы за документальные факты. Сэмэл считал себя мастером в этом деле. Он надеялся, что содержание найденных им табличек, дружеские отношения Олы с отцами детей и рассказанное его старшим сыном плюс немного воображения - всего этого вместе вполне достаточно, чтобы Ола поверила, что Сэмэлу точно известно о ее встречах с детьми. Он давно знал как Ола тоскует по детям, но раньше не придавал этому значения, считая, что она преувеличивает свои чувства, поскольку видела их всего несколько первых дней после рождения и не испытала настоящего материнства. Теперь он понял, почему Ола так страдала от разлуки с детьми - ведь она, пусть не часто, встречалась с ними, видела как они растут, как начинают ходить, говорить, взрослеть. В глубине души Сэмэлу было страшно противно использовать такой способ давления на Олу. Слишком откровенно это напоминало шантаж, а он считал себя порядочным человеком. Жрец сначала сам уговаривал, убеждал, просил Олу принять участие в "священном бракосочетании", потом попытался переложить эту задачу на Эльдада. Но тайный советник, кажется, не оправдал его ожиданий. Сэмэла раздирали сомнения. В сердце жили страсть, полузадушенная привязанность к Оле, сострадание к ее материнским чувствам и отвратительное неотвязное ощущение собственной низости. Разум же требовал забыть обо всем, кроме выполнения приказов верховного жреца и собственной выгоды. И, как всегда это бывало в жизни Сэмэла, разум победил сердце.
   - Чувства проходят, а деньги и положение остаются. Кроме того, то, что я делаю - это мой долг перед государством, - уговаривал себя жрец.
   Он принял решение. Спрятав нужные таблички в карман, Сэмэл, прежде чем уйти из архива, начал аккуратно раскладывать оставшиеся документы по полкам.
   Полностью поглощенный своим занятием, Сэмэл не сразу заметил, что он не один. Эльдад вежливо кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание. Обернувшись, жрец от неожиданности чуть не выронил из рук целую стопку табличек.
   - Вот уж кого не ожидал увидеть здесь, так это тебя, дорогой Эльдад. Я ведь сам собирался через час-другой зайти к тебе. Но ты, как всегда, меня опередил. Я так рад нашей встрече! Я тут сижу и ничего не знаю. А ты всегда нафарширован новостями. - Сэмэл рассыпался в приветствиях и любезностях, а сам думал:
   - Что-то ты невесел, дружок. Видно все твои затеи провалились. Ола не дура, и, похоже, она тебя сильно огорчила. Хотя, по мне, лучше бы ты выиграл.
   - Сэмэл, нам надо поговорить. Я тебе подробно все расскажу, и ты поймешь, что для успешного завершения дела необходима твоя помощь, - торопливо проговорил Эльдад, стараясь удержаться от заискивающего тона. Ему было неприятно расписываться в собственной беспомощности и обращаться с просьбой к Сэмэлу. Но что делать, другого выхода он не находил. Придется кое-что рассказать, правда докладывать Сэмэлу о встрече с Олой он не собирался.
   - Одно мгновение, только положу все на место, и я в полном твоем распоряжении, друг, - Сэмэл, конечно, догадался, о чем Эльдад хочет поговорить и подумал:
   - Нет, мне этого не избежать. Видно сами боги выбрали для меня этот жребий.
  
  * * *
  
   Сегодня с утра жена Сэмэла чувствовала себя совершенно разбитой. Ей, привыкшей к спокойной размеренной жизни, на целую неделю хватило бы того, что произошло за один вчерашний день. Визит Эльдада, который напугал ее до полусмерти тем, что для него не секрет и неверность Лягуаны, и ее поездка к старухе-колдунье. Слава богам, что все намеки она поняла правильно. Лягуана очень надеялась, что написанный ей донос хотя бы на некоторое время достаточная плата за молчание Эльдада, и тот не станет сообщать мужу о ее похождениях. А Гуахуш? Как нарочно, именно вчера он затеял разговор о своем желании жениться на ней. Это была единственная приятная новость за весь день. Но появление Сэмэла отравило все удовольствие.
   И все же, вчера Лягуана узнала нечто настолько важное, что наконец-то у нее появилась возможность уничтожить соперницу. Не смотря на то, что Сэмэл выставил ее за дверь во время разговора с сыном, Лягуана, конечно же, никуда не ушла и сумела подслушать все или почти все. Во всяком случае, она узнала достаточно. Лягуана не стала, на ночь глядя, заводить разговоры о сватовстве сына. Она сделала вид, что обижена на Сэмэла и раньше обычного отправилась в спальню, оставив его беседовать с детьми. Лежа в постели, Лягуана ломала голову, каким образом лучше отомстить сопернице, а заодно и Сэмэлу. Она была уверенна, что ее муж из любви к жрице не станет никому рассказывать о встречах Олы с детьми и, тем более, не донесет об этом. Лягуана живо представила, как побелеет и исказится лицо жрицы, как она будет умолять пощадить детей, как будет унижаться и упрашивать сохранить все в тайне. Иначе и быть не может. Любая мать может отказаться от всего и пойти на все ради детей. Будет совсем несложно заставить эту потаскуху отказаться от связи с Сэмэлом, уехать из Ура, да все что угодно... Нет, лучше потребовать от нее денег за молчание. Конечно, Ола небогата, но почему бы ей не зарабатывать как всем проституткам, своим телом?! Пусть постарается! Лягуана улыбнулась своим мыслям. Можно даже попросить Гуахуша подыскать для Олы выгодных клиентов. А уж ее деньгам они найдут применение. А как пойдут слухи, Сэмэлу самому не захочется иметь дело со шлюхой. Лягуана сладко потянулась и подумала, что будет последней дурой, если не использует представившийся шанс. С наслаждением перебирая возможные способы унизить и растоптать ненавистную соперницу, Лягуана не сразу заметила, как в комнату вошел Сэмэл и вздрогнула, услышав его голос.
   - Боялся тебя разбудить, дорогая, - сказал муж, присаживаясь на край кровати, скинув сандалии и начиная раздеваться, - а ты, оказывается, не спишь. Все еще сердишься на меня? Ну перестань, не такая же ты злючка, больше притворяешься, - и заискивающим тоном зашептал: - Я же твой муж, зачем мне обижать тебя, мать моих детей! Ну прости меня за вчерашнее, иди сюда. - Он лег рядом с Лягуаной, обнял ее за полные плечи и притянул к себе. Вопреки его ожиданиям, жена сегодня не стала противиться супружеским ласкам и, как ему показалось, сама была не прочь заняться любовью.
   - Вот и славно, - подумал Сэмэл, - хоть какое-то время в доме будет мир и покой.
   Действительно, вчера Лягуана проявила к выполнению супружеских обязанностям куда больше интереса, чем обычно, но вовсе не потому, что хотела чего-либо от своего мужа. Ей было необходимо убедиться в том, что зелье подействовало. Сэмэл будет желать ее как в первые дни брака - так сказала старуха. Лягуане не терпелось убедиться в правоте слов колдуньи. Муж был настойчив и нетерпелив, но все равно, после встречи с Гуахушем незатейливые ласки Сэмэла лишь раздражали ее. Поняв, что старуха, похоже, не ошиблась, жена жреца потеряла какой-либо интерес к происходящему и хотела только, чтобы муж поскорее оставил ее в покое. Она ничуть не обиделась, а даже обрадовалась, что довольный собой Сэмэл отвернулся и мгновенно уснул. Лежа рядом с мирно посапывающим мужем, Лягуана продолжала с наслаждением мечтать о мести. Она долго не могла уснуть, а утром проснулась с мыслью, что пора действовать. Лягуана решила сегодня же нанести визит ненавистной жрице. Но она вовсе не собиралась ради этого нарушать свой обычный распорядок. Умывшись и плотно позавтракав, супруга Сэмэла проверила счета за провизию, отчитала кухарку за расточительность, распределила между слугами работу на день и только затем стала собираться в дорогу.
   Лягуана не была ни модницей, ни кокеткой. Только иногда, разве что для Гуахуша, ей хотелось принарядиться и накраситься. Но сегодня она всерьез занялась своим туалетом - уж очень не хотелось ударить в грязь лицом перед соперницей. Лягуана замучила служанку, перемеряв с десяток платьев, и остановилась на голубом, выгодно оттенявшем ее светлые глаза и темные волосы. Правда, платье, сшитое всего год назад, теперь было тесновато и не только не скрывало, а скорее подчеркивало полноту, но Лягуана накинула на плечи дорогую пеструю шаль и осталась довольна. Она порылась в шкатулке и выбрала самые дорогие и массивные украшения - пусть эта нищая жрица видит, что ее горе-любовник ничего не жалеет для своей жены. Супруга Сэмэла хотела было подвести глаза и нарумяниться, но, подумав, отложила косметику в сторону и лишь щедро надушилась дорогим благовонием из серой амбры. Через несколько минут она уже покачивалась в носилках, направляясь в сторону дома Олы.
  
  * * *
  
   Покидая кабинет Эльдада, Ола почти торжествовала. Еще бы, она сумела противостоять всесильному тайному советнику, смутила его своим спокойным неповиновением. Он ничего не смог противопоставить ее доводам, делая лишь слабые попытки запугать ее. А сладкая сказочка о бегстве влюбленных под его покровительством! Надо же было такое придумать и надеяться, что она, Ола, примет это всерьез! Хотя, что греха таить, как хотелось бы поверить! Нет, она не проиграла. Ола тешила себя этой мыслью всю дорогу до дома и, лишь когда растянулась на своей кушетке, поняла, что до победы еще далеко, и скоро последует новая атака. Нет сомнений, она будет решительней прежних. Времени остается совсем мало - всего несколько часов. Вечером верховный жрец должен доложить царю о завтрашней церемонии и сообщить, в чьем теле найдет пристанище дух богини Инанны. Всего несколько часов...
   - Я устала, - думала Ола, - я слишком устала, чтобы достойно сопротивляться. Чтобы я не сделала - эту будет лишь проявление ослиного упрямства. Я не смогу победить судьбу. Потому что уже не хочу победы. Я готова подчиниться воле богов какой бы она ни была - лишь бы обрести покой, лишь бы отдохнуть.
   Ола закрыла глаза, пытаясь хотя бы на несколько минут забыться и не думать о том, что ее ждет. Но сон не приходил. Вместо него в голове роились воспоминания о Сэмэле, подробности встречи с Эльдадом, и снова мысли о Сэмэле и о молодом царе Шульги.
   Размышляя о правителе, Ола вдруг поняла, что и верховного жреца, и Эльдада меньше всего заботит выполнение воли царя в отношении "священного бракосочетания". Суета вокруг "церемонии", необходимость участия в ней именно Олы, нетерпение Эльдада - все это неспроста. Что-то серьезное и важное для судьбы Шульги и всего Шумерского государства стоит за этой игрой, в которой и Ола, и Сэмэл всего лишь подставляемые на съедение шашки. Ола чувствовала, что во время "священного бракосочетания" должно что-то произойти. Но что? Что?! Она искала и не находила ответа на этот вопрос. Отдых был бесповоротно испорчен.
   - Нет, поспать не удастся, - Ола с трудом разомкнула веки и села на кушетке. - Надо хотя бы умыться и переодеться, а может быть даже искупаться, - решила она. - Нельзя распускаться. Прохладная вода восстановит силы, пусть на некоторое время.
   Ола позвала Агишу, но никто не откликнулся на ее зов. Ола еще несколько раз пыталась дозваться служанку, но тщетно. И тут она вспомнила, что Агиша даже не встретила свою госпожу, когда та вошла в дом. Это было странно, очень странно. Юная рабыня никогда не выходила из дома без разрешения Олы и всегда находилась где-то поблизости от хозяйки. Она, конечно, могла заболтаться или уснуть, но все же...
   Ола встала, вышла на балкон и выглянула в залитый солнцем двор. Никого. Свесившись с балкона, она позвала Агишу еще раз. Тишина. Лишь появившийся откуда-то из глубины двора заспанный садовник молча поднял голову, вопросительно глядя на хозяйку.
   - Хорошо выспался? Только не жалуйся потом, что тебя замучили работой. Скажи, ты не видел Агишу? Куда она подевалась, твоя подружка?
   - Даже волы не работают в такую жару, хозяйка, - обиженно пробурчал садовник, - вот отпустит немного, и буду копаться в земле до темноты, как навозный жук, а сейчас - никак невозможно...
   - Ладно, не оправдывайся, лучше вспомни не видел ли сегодня Агишу?
   - Как не видел? Видел, конечно. Утром, когда ты ушла, госпожа, она в саду была.
   - А потом?
   - Нет, потом не видел больше. Да куда ей деться? В доме она небось, уснула где-нибудь.
   Ола не стала продолжать разговор и решила сама разыскать служанку. Она обошла весь дом - Агишы нигде не было.
   - О, боги, - думала жрица, - не хватало только, чтобы девчонка сбежала. Разве плохо ей было у меня? Ни нужды, ни горя не знала. Хотя неизвестно, что было у нее на уме. Может быть, свободы ей больше хотелось, чем сытой жизни в рабстве. Надо бы заявить о побеге куда следует... Или не стоит? Все-таки жалко ее. Поймают, приволокут обратно, да еще побьют заодно. Пусть будет как она хочет, только бы свобода пошла ей на пользу. Молодая, глупая. Одни боги знают, что может с ней случиться. Но раз она решилась на это, пусть так и будет. Что поделать, найдется другая служанка.
   Ола спустилась вниз, туда, где на летней кухне всегда крутился кто-нибудь из слуг, и приказала приготовить ванну.
   - А пока посижу немного в саду, у воды. Может быть, хоть так голова станет чуть свежее, - решила она. Усевшись на каменные ступеньки, в ложбинке между которыми журчал ручеек - детище архитектора Аллама, Ола сняла сандалии и подставила босые ступни под струйки перекатывающейся через камни воды. Она сидела, закрыв глаза, наслаждаясь прохладой, и старалась ни о чем не думать. Но это удовольствие оказалось недолгим. Подбежавший слуга сообщил, что хозяйку ждет какая-то знатная дама, говорит, что по срочному делу.
   - Ладно, иди и скажи, что я приму ее - вздохнула Ола, - видно покой ожидает меня только под землей, если и туда не доберутся посетители, - добавила она про себя.
   Ола поднялась, подхватила сандалии и пошла к дому, оставляя на нагретой мощенной кирпичом дорожке мокрые следы босых ног. Обулась она уже возле самого порога и не пожалела о том, что не поленилась соблюсти приличия. Дама, дожидавшаяся хозяйку, судя по одежде и блеску драгоценностей действительно принадлежала к высшему сословию. Слуга не ошибся. Посетительница нервно обмахивалась дорогим деревянным веером, то и дело поправляя сползавшую с плеч шаль. Ола сразу узнала ее, но не верила своим глазам. Перед ней стояла жена Сэмэла. В ее доме?!
   - Нет, это слишком для одного дня. Неужели боги считают, что мои силы беспредельны, что я могу стерпеть все что угодно! - подумала жрица, - Ей-то что от меня надо?! Нашла время выяснять отношения! Или ее подослал Эльдад? Если так, то лучше не оставаться с этой гадюкой наедине. А то настрочит еще один донос. Мало ли что она может придумать.
   Ола позвала слугу и, лишь убедившись, что тот почтительно остановился на пороге, подошла к жене Сэмэла. Она вежливо-приветливо улыбалась, как улыбаются все хозяйки, встречающие нежданных гостей. Со стороны казалось, что жрица безразлична и спокойна. Но Оле было как никогда трудно скрывать свои чувства. В душе она всегда сочувствовала Лягуане, считая ее положение куда более двусмысленным, чем свое собственное. Но, с течением времени, презрение и неприязнь постепенно вытеснили сочувствие. Ола видела в супруге своего возлюбленного то же корыстолюбие, высокомерие и пренебрежение к людям, ту же холодность и эмоциональную бедность, что были присущи и Сэмэлу. Но то, что она с легкостью прощала любимому, казалось отвратительным и невыносимо гнусным, когда это касалось Лягуаны. Ола понимала, что несправедлива, и все равно ненавидела жену Сэмэла, хотя до последнего времени старалась не думать и не говорить о ней дурного. Но после того, что рассказал о ней Эльдад, и доноса, который она видела своими глазами, в душе жрицы не осталось ни капли жалости к Лягуане. Олу больше не мучила совесть за свои чувства. И она даже обрадовалась, что что-то вынудило надменную жену Сэмэла переступить порог ее дома.
   Поприветствовав гостью и предложив ей присесть, Ола велела слуге принести что-нибудь прохладительное. Сев напротив Лягуаны у маленького столика из ливанского кедра, жрица не стала начинать разговор первой. Ола молчала, специально затягивая паузу. Нарочитое молчание хозяйки с каждым мгновением раздражало Лягуану все больше и больше. Она то одергивала шаль, то поправляла прическу. Бесцельные суетливые движения рук выдавали волнение, и это не укрылось от взгляда Олы.
   - Сейчас, еще минута, и она не выдержит, заговорит. И скажет все что думает. Сразу и без недомолвок.
   Терпение жрицы уже было на исходе, когда Лягуана, поерзав в кресле и в очередной раз поправив сползавшую с плеч шаль, все же заговорила.
   - Ты, жрица, наверное, сама понимаешь насколько разное у нас положение в обществе. Ты не глупа, и конечно знаешь, что ни одна порядочная замужняя женщина не переступит порог твоего дома без крайней необходимости, - и жена Сэмэла замолчала, ожидая, какова будет реакция на ее слова.
   Но с лица Олы не упала маска спокойствия, хотя ненависть клокотала у нее в груди. Она не дала этому чувству вырваться на волю. Жрица лукур не могла позволить себе ничего, что сделала бы на ее месте любая другая женщина - ни ответных оскорблений, ни скандала, ни пощечин. Переведя дух, кое-как уняв сердцебиение и подавив гнев, Ола чуть заметно улыбнулась, глядя на Лягуану с брезгливым безразличием, как смотрят на противных, но не опасных насекомых. Жрица не спешила отвечать. Ола взяла со стола маленькую белую нефритовую статуэтку охотящейся кошки, повертела ее в руках, снова поставила каменную кошку на стол и лишь после этого тихо сказала:
   - Если я правильно тебя поняла, достойная дама, то я обязана этим посещением не тебе, а твоей крайней необходимости. Так будь добра говорить о ней, а не о своей и не о моей репутации. У меня нет времени на догадки, поэтому перейдем к делу. Что тебе от меня надо, Лягуана?
   - Что мне надо! Она еще спрашивает, что мне надо! Хорошо, я скажу тебе. Мне надо, чтобы твоя жизнь превратилась в Кур! Чтобы ты презирала себя и чтобы Сэмэл тоже презирал тебя, чтобы он брезговал тобой, царской подстилкой в одеждах Инанны! Я хочу, чтобы ты ублажила завтра нашего славного властелина не хуже, чем ублажаешь моего беспутного мужа. А еще я хочу... - Лягуана не успела закончить фразу. Ола резко встала, оперлась руками о стол и, глядя сверху вниз на вжавшуюся в кресло жену Сэмэла, медленно и раздельно выговаривая слова, произнесла:
   - Увы, мои желания не совпадают с твоими. Я живу так, как хочу. И никто, никто не заставит меня сделать что-либо против своей воли. Я не Сэмэл, которого ты с помощью колдовства можешь подчинить себе. Запомни, я не подвластна тебе, Лягуана. Командуй у себя дома, если можешь. А в этом доме - я хозяйка. Уйди отсюда немедленно. Уйди сама, пока я не приказала выкинуть тебя вон!
   - Ну уж нет, дорогуша! Нечего строить из себя госпожу - вдруг закричала Лягуана. Лицо ее покраснело, толстые щеки затряслись от злобы, - ты еще не знаешь, какой подарок я тебе приготовила! Хочешь, чтобы твой выродок побирался на улицах? А твоя красавица-дочка, вместо того, чтобы морочить голову сыновьям порядочных людей стала как ты, храмовой шлюхой? Я все знаю, и можешь не сомневаться, я позабочусь, чтобы весь город тоже узнал правду о том, что ты нарушаешь закон. Что твои дети не только знают кто их мать, но и видятся с тобой. И пусть их благородные жалостливые папочки отнекиваются сколько хотят. Дети выдадут тебя и себя на суде. Как уже выдали. Спроси-ка свою доченьку, что она рассказала моему сыну. Да и Ур-Гам ему подтвердил ее слова. Слава богам, мой мальчик ничего от нас не скрывает и не будет лжесвидетельствовать. А твой малец, тем более, не сумеет толково соврать. Неужто он не узнает свою мамочку среди нескольких женщин, если дяденька судья об этом спросит? Как тебе нравится эта новость, жрица?!
   Ола молчала. Лицо ее побледнело, голова кружилась, ноги стали ватными. Она села, чтобы не упасть. Это был конец игры. Ола поняла, что проиграла. Лягуана ударила в единственное уязвимое место. Дети! Только ради их спокойствия, ради их будущего Ола была готова подчиниться любому приказу. Жрице было ясно, что Лягуана хорошо это знает и никогда не допустит, чтобы Ола сорвалась с крючка. Она будет держать свою жертву в постоянном страхе разоблачения, требовать все больше и больше. Она не остановится, пока не уничтожит свою соперницу, пока не растопчет. И ничего с этим сделать нельзя. Ола не видела выхода из создавшейся ситуации.
   - Боги отвернулись от меня. Теперь уже не важно, за что они наказывают меня: за грешную любовь к Сэмэлу, за гордыню, за то, что я прислушивалась к голосу своего сердца больше, чем к их советам. Теперь уже все равно. Игра скоро закончится. И моя жизнь - тоже. Но, по воле богов, или вопреки ей, Лягуана не получит того, чего так желает. Я подарю ей лишь видимость победы. Пусть наслаждается. У меня есть еще один день. На один день у меня хватит сил. А там увидим, быть может боги сжалятся надо мной и подскажут, что делать дальше - Ола глубоко вздохнула, словно вынырнув из водоворота страха и отчаянья. Она знала, что нужно делать. Она решилась, и на душе стало легко.
   Жрица подняла глаза и спокойно посмотрела на довольную собой Лягуану. Это спокойствие не понравилось жене жреца. Не такой реакции она ожидала. Конечно, Ола сначала была ошеломлена и испугана. Но почему она так быстро успокоилась? Или же это спокойствие притворно? Лягуана уже начала сомневаться, действительно ли жрица готова пожертвовать всем ради детей? Кто их знает, этих избранниц богов? Но то, что она услышала от Олы, рассеяло сомнения.
   - Хорошо, Лягуана - сказала жрица, стараясь говорить медленно и внятно, чтобы голос не дрожал, - Хорошо. Я готова сейчас же написать письмо верховному жрецу и официально дать согласие на участие в церемонии "священного бракосочетания". Я напишу его прямо здесь, в твоем присутствии, и отправлю немедленно, чтобы не было повода подумать, будто я смогу отказаться от своих слов. Я понимаю, что это лишь первая жертва, которую ты от меня требуешь. За ней последует еще большее унижение. Но если ты действительно хочешь насладиться моей болью, не торопись. Не все сразу. Сегодня согласие на участие в церемонии - это все, чего можно от меня добиться. О том, как много ты еще хочешь, поговорим после. Но знай, если ты скажешь хоть слово о моих детях, я убью тебя. Пусть меня осудят и казнят. Я не боюсь смерти.
   Лягуана только усмехнулась:
   - Куда тебе, ты же мухи не обидишь! Ты мне ничего не сделаешь. Но я не хочу, чтобы ты умирала, жрица. Живи и мучайся! Пиши свое письмо, да побыстрее!
   Ее голос звучал повелительно и резко, словно она разговаривала с рабыней. Лягуана торжествовала. Ола едва удержалась, чтобы не плюнуть в ее довольную, лоснящуюся физиономию. Взяв в руки ящик для письменных принадлежностей, Ола быстро нацарапала письмо верховному жрецу, прокатила по сырой табличке своей печатью, позвала слугу и велела срочно доставить письмо.
   Лишь только слуга вышел, жрица снова спокойно, даже ласково обратилась к Лягуане:
   - Я выполнила твое первое желание. Надеюсь, на сегодня ты удовлетворена, ненасытная тварь?!
   От этих слов жена Сэмэла подскочила на своем месте и с визгом кинулась к Оле, но зацепилась за ножку столика, споткнулась и, путаясь в длинном платье, растянулась на полу прямо у ее ног. Пока Лягуана, выкрикивая проклятия, пыталась подняться, наступая то на собственный подол, то на упавшую шаль, Ола молчала. Но лишь только растрепанная и вспотевшая от непривычных усилий жена Сэмэла оказалась на ногах, жрица снова заговорила:
   - Тебе вредно так напрягаться. А то еще удар хватит, и ты не успеешь порадоваться своей победе надо мной! Лучше послушай, что я тебе скажу. Ты убийца, Лягуана. Я знаю что ты думаешь. Я говорю не о себе. Ты убила не меня, ты убила своего мужа. То, что ты сделала с помощью колдовства, не принесет тебе ни счастья, ни покоя. Только горе. А Сэмэл умрет. Или уже умер.
   - Что за чушь ты несешь? Сэмэл умрет? Да он здоров, и проживет еще долго, дольше, чем мне бы хотелось, - воскликнула Лягуана.
   - Мне жаль тебя. Ты ничего не поняла и вряд ли когда-нибудь поймешь. Я больше не хочу говорить с тобой, жена жреца Сэмэла. Считай, что ты победила. А теперь уходи.
   - Я и не собираюсь тебя слушать, полоумная пророчица! Я уйду, уйду немедленно. Мне нечего здесь делать, шлюха. Но знай, твое письмо - только начало. У меня еще много желаний, и ты их исполнишь.
   - Да, у тебя много, очень много желаний. Ты ненасытна, Лягуана. Не боишься лопнуть? Не жадничай, а то потеряешь и то, что имеешь. Прощай.
   Ола, не глядя больше в сторону разъяренной гости, вышла из дома в сад, на ходу приказав кому-то из слуг проводить знатную даму. Ола шла неспеша, и лишь когда мощенная кирпичом дорожка свернула в сторону, пошла все быстрее и быстрее, а потом побежала. Ола бежала не разбирая дороги, не боясь пораниться о колючие кусты ибискуса, бежала, словно спасаясь от погони. Сердце бешено стучало, глаза застилали слезы и какая-то мутная красноватая пелена. Казалось, что в голову впились тысячи иголок. Задыхаясь, Ола, то ли со стоном, то ли с рыданием упала на траву. Она не хотела давать волю слезам, но ничего не могла поделать. Слезы лились сами собой и не приносили облегчения. Отчаянье охватило ее, как пламя охватывает сухое дерево, и, спасаясь от него словно от огня, Ола, закрыв лицо руками, каталась по нагретой солнцем траве, всхлипывая и шепча:
   - Я не могу, я больше не могу! У меня нет сил терпеть эту боль. У меня нет сил жить. Инанна, помоги мне, освободи меня, Инанна. Я больше не могу, не хочу жить!
   Ола уже не пыталась сдержаться. Все, что накопилось в душе за последние дни - вся горечь любви к Сэмэлу, разочарование, напряжение борьбы, унижение и одиночество, растоптанные надежды, ощущение неотвратимости поражения, все это рвалось из груди, заставляя одновременно молиться и богохульствовать. Она просила богов о помощи и пощаде, она требовала справедливости и защиты, она умоляла и спасти ее любовь, и послать ей смерть.
   И вдруг, в одно мгновение, все кончилось. В душе стало светло и тихо. Олу охватило пьянящее чувство покоя. Она лежала на траве и уже не плакала, не страдала. Убаюканная неожиданным спокойствием, не в силах ни открыть глаза, ни пошевелить ни рукой, ни ногой, Ола, словно в сон, окунулась в мир видений. Перед ней в розовато-серой дымке тумана расстилалась речная гладь. У самых ног с тихим шелестом пробегали по камням ласковые, почти незаметные, волны. Река неудержимо влекла, притягивала к себе, и Ола, скинув одежду, без сомнения и страха вошла в реку. Вода подхватила и понесла ее тело, словно невесомый лист, мягко покачивая и перебрасывая с волны на волну, все дальше и дальше от берега. Ола даже не заметила, как не прилагая никаких усилий, оказалась у другого берега. Лишь нащупав под ногами дно, она поняла, что переплыла реку. Она вышла из воды, и мягкий ветерок быстро высушил ее кожу и волосы, но Ола не ощутила холода. Присев на большой камень у самой воды, жрица огляделась. То, что окружало ее, казалось привычным и знакомым. Берег был дик и безлюден. Тростник, чахлые деревья у воды, песок и камни, подсохшие илистые лужи, крики чаек. Ола была одна. Но чувство чьего-то присутствия преследовало ее.
   - Где? - подумалось вдруг, - я не могу вспомнить, где я. И здесь кто-то есть? Кто?
   В душе зашевелилась тревога. Но тут же рядом с ней зазвучал женский голос.
   - Не пугайся, жрица Ола. Ты звала меня. И я здесь.
   Ола обернулась на голос и увидела у самой кромки воды Инанну. Жрица не могла не узнать ту, которой служила столько лет. Голос - это все, что было земного в Инанне. То, что видела Ола - был силуэт, образ, призрак в женском облике. Черты богини были прекрасны и неуловимо бестелесны. Не было сомнений - это женщина, но женщина не из плоти и крови. И лицо, и струящиеся по плечам длинные волосы, и свободные одежды были прозрачны и бесцветны. Инанна не заслоняла собой ничего. Сквозь ее силуэт пробивался солнечный свет.
   - Что же ты молчишь, жрица? - снова зазвучал голос, - Ты взывала ко мне!
   - Да, великая Инанна, я взывала к тебе и уповаю на тебя как на последнюю надежду. Я не вижу пути. Я словно ослепла, Инанна!
   Ола говорила сбивчиво и торопливо, боясь не успеть услышать ответ. Ей казалось, что богиня исчезнет так же внезапно, как появилась, оставив ее одну перед надвигающейся бедой.
   - Великая богиня! То, что ты услышала меня - это добрый знак. Прошу тебя, скажи, что мне делать и где взять силы жить дальше? Скоро ли для меня наступит час долгожданного покоя? Я так устала, что не могу продолжать игру. Зачем вам, богам, эти игры? Для чего я живу и страдаю, Инанна?
   - Не спеши, жрица. Страх поселил сумбур в твоей голове. Ты сама знаешь, знаешь давно, что в играх богов возвышаются и совершенствуются людские души. Игры жизни нужны людям, а не богам. Не забывай этого, жрица. Не сетуй на свою роль. Твоей душе дана сила полета, и ты должна летать и учить летать другие души. Это твое предназначение. Твоей душе нелегко. Поднимать с колен, взваливать на себя, укорять и подбадривать, учить не бояться высоты и при этом продолжать свой полет - это трудная задача. Но это то, в чем смысл твоей жизни. Слушай меня внимательно, жрица Ола. Возможно, ты, именно ты, завтра спасешь Шумер от упадка и разрушения. Возможно, твое тело погибнет, а душа приблизится ко мне. Быть может, твоя жизнь и твоя смерть станут новой легендой Ура, легендой о божественном возвышении человеческой души. Но не думай, что этим ты выполнишь свое предназначение. Даже благоденствие всего царства ничто в сравнении со спасением души человека. Ты спасла многих, но ты должна отмыть от грязи и научить летать душу еще одного человека. Это главная цель игры. Пока эта цель не достигнута, игра будет начинаться сначала. Вновь и вновь. Из века в век.
   - Эта душа - душа Сэмэла, Инанна? - тихо спросила Ола.
   - Да, это так. Вот видишь, тебе давно все известно, жрица. Так играй же, играй изо всех сил.
   - У меня их почти не осталось, великая Инанна. Я всего лишь земная женщина, я слаба.
   - Нет, ты не просто женщина, Ола. Ты жрица Инанны. В тебе часть моей силы. Моя сила - любовь. И твоя сила - любовь. Только любовь может научить летать. Только любовь творит чудеса. Верь, люби - и это произойдет.
   - Завтра? Неужели это возможно? - сердце Олы бешено застучало.
   В нем ожила надежда.
   - В игре богов все возможно. Но чем закончится завтрашний день, не знаю ни я, Инанна, ни даже великий Энлиль. Пойми, Ола. Исход игры всегда зависит от людей. От всех, кто в ней участвует. Мы, боги, только судьи. А иногда - помощники. Если нас просят о помощи, как ты просила меня. Играй, Ола, жрица Инанны! Верь, люби, и чудо произойдет. Когда это случится зависит и от Сэмэла. Пока его душа не осилит полет, вы будете неразрывно связаны друг с другом узами игры. Но лишь чудо свершится, игры закончатся. И ваши души навсегда обретут свободу.
   - И все же, Инанна, прошу тебя, скажи, что будет завтра?
   - У тебя есть целая ночь, жрица, если ты хочешь узнать будущее. Ты умеешь добывать ответы на свои вопросы. Но я не советую тебе этого делать. Будущее - всего лишь вероятность. Ты увидишь не то, что будет, а то, что скорее всего произойдет. Это не одно и то же. Соблазн познания велик. Но знание отнимает веру... Бойся этого, Ола. А теперь - прощай жрица. Возвращайся в свой сад. Отдохни. Земля и трава, вода родника, солнце и дуновение ветра восстановят твои силы. Прощай, Ола.
   - Прощай, Инанна, - прошептала Ола, чувствуя, как тяжелеют веки и, уже проваливаясь в сон, заметила, что силуэт богини начал терять четкость очертаний, превращаясь в бесформенное полупрозрачное облако, в голубоватый туман. Всего несколько мгновений и воздух стал абсолютно чистым. Глаза закрылись сами собой, и Ола, как ни старалась, не могла открыть их. Голова слегка кружилась, все вокруг качалось, мир уплывал из-под ног. И жрица уснула. Глубоко и спокойно, как младенец, которого укачала на руках заботливая мать.
  
  
  * * *
  
   Жрец девятой ступени Сэмэл, постучал в ворота дома Олы, когда солнце уже миновало точку зенита и медленно начало склоняться к горизонту. Раскаленные улочки Ура все еще были пусты. Заспанный садовник долго возился с запором, прежде чем отворил ворота, кланяясь и зевая одновременно. Сэмэл вошел во двор, кинув недовольный взгляд на нерадивого слугу и отметив про себя, что Ола совершенно распустила прислугу. Небрежно потрепав по голове путавшегося под ногами ручного гепарда, он спросил садовника:
   - Где твоя хозяйка, бездельник?
   Ничуть не смутившись, садовник ответил, что хозяйка давно уже в саду, с полным безразличием отвернулся и ушел куда-то в глубь двора, не собираясь ни провожать гостя, ни докладывать о его появлении. Сэмэл направился в сад, бурча себе под нос:
   - Как так можно жить! Совсем разболтались и разленились. Не слуги, а стая дармоедов. Скоро Агиша в доме командовать станет, а Ола этого и не заметит. Кстати, где галла носят эту наглую девчонку? - Он несколько минут побродил по дорожкам, отыскивая Олу. Наконец, Сэмэл увидел ее. Ола лежала на траве, по детски свернувшись калачиком, подложив ладонь под щеку. Дыхание ее было ровным и спокойным. Выбившиеся из прически пряди светлых волос укрывали ее плечи. Ола спала, спала так сладко, что Сэмэлу стало жаль будить ее. Жрец присел рядом на траве.
   - Подожду немного, - решил он, глядя на Олу.
   Вдруг Сэмэлу подумалось, что за долгие годы их связи он всего несколько раз видел Олу спящей. Что он не может вспомнить утра, когда просыпался в ее объятиях. Что у них не было ночей любви, а были мгновения, вырванные у дневных забот. Пожалуй, только у ручья в горной глуши они были на воле, они принадлежали друг другу, и мир вокруг принадлежал лишь им двоим. Сэмэл вспомнил, как легко тогда ему было на душе. Вспомнил, как Ола, смеясь, плескалась в холодной воде, как она дурачилась и, стараясь обрызгать его, заставила окунуться в обжигающе-ледяную воду. Он вспомнил, как намокшая тонкая рубашка облепила ее тело, не скрывая ничего от его влюбленного взгляда, как змеились по воде золотые волосы. В них запутались белые водяные лилии и упавшие в воду листья инжира. Он вспомнил даже, как кружились над водой прозрачные стрекозы, а прямо над перекатами маленьких вопопадов, словно прозрачные цветные ворота, висели радуги. Он почувствовал и пьяняще-сладкий запах спелых фиговых ягод, которым был пропитан теплый влажный воздух. И непреодолимое желание любить. Он вновь переживал тот же душевный подъем, то же ощущение свободы и счастья, что и тогда, у ручья. Тогда, под струями перекатывающейся через их тела воды, они были единым целым, неподвластным никому и ничему, как сама природа.
   От этих воспоминаний у Сэмэла закружилась голова и защемило сердце.
   - Нет, нет, - сказал он себе, - все это в прошлом, в прошлом. Ничего уже не вернуть. Нельзя вспоминать, нельзя. Иначе я сойду с ума. О, боги! Я же пришел сюда для того, чтобы добиться от Олы согласия на участие в "церемонии", будь она трижды проклята. Еще полчаса назад я не сомневался, что все делаю правильно. Я уже принял решение, я его выстрадал. А теперь не знаю, смогу ли сказать то, что должен. Ола согласится, но я уже не хочу этого. Я хочу лишь одного - снова увидеть этот ручей и ее мокрое, смеющееся лицо. Нет, это невыносимо! Нельзя вспоминать, мне нельзя вспоминать! Я должен сделать так, как решил!
   Сэмэл глубоко вздохнул и поднялся с земли. Смахнул с одежды приставшие травинки, словно пытаясь смахнуть назойливые мысли. Он вновь посмотрел на спящую Олу, но в его взгляде уже не было ни нежности, ни умиления. Он справился со своей душой. Он победил ее. Жрецу больше не сиделось на месте - время было дорого. Он коснулся руки Олы. Она сразу же открыла глаза и улыбнулась, увидев склонившегося над ней Сэмэла:
   - Ты пришел, а я все проспала и даже не встретила тебя! Как хорошо, что ты пришел! Неужели ты почувствовал, как ты мне нужен?! Я рада, я так рада, что вижу тебя!
   Ола вскочила и порывисто обняла своего возлюбленного. Сэмэл молча прижал ее к себе, погладил по растрепавшимся волосам.
   - Я не хотел тебя будить, ты так сладко спала. - сказал он. - Прости, что помешал тебе, но нам нужно срочно поговорить. Это очень важный разговор, Ола. Давай присядем где-нибудь в тени.
   Ола отпрянула от Сэмэла, подняла глаза и пристально посмотрела в его лицо. Она поняла - Сэмэл пришел сюда не для того, чтобы спасти, а для того, чтобы добить ее, и так измученную сегодняшними переживаниями. Радость встречи смешалась с горьким чувством безысходности и бессилия. Не говоря ни слова и изо всех сил стараясь скрыть свое отчаяние, Ола быстро, так, что Сэмэл еле успевал за ней, пошла по дорожке, пока не опустилась на первую попавшуюся скамейку. Сэмэл сел рядом и, уставившись в землю, молчал.
   - Ты, кажется, хотел сказать мне что-то важное. Если так, то не теряй времени, - горько усмехнулась жрица.
   Сэмэл помедлил мгновение, вздохнул и начал говорить:
   - Я всегда считал тебя умницей. Не знаю, что случилось с тобой в последнее время. Ты перестала мне доверять, ты даже не прислушиваешься к тому, что я говорю и словно стараешься досадить мне, поступая вопреки здравому смыслу. Может быть, я в чем-то виноват, хотя, видят боги, что я ничего не сделал тебе во вред. Но, нет. Ты слушаешь не меня, а своего дружка, Мариша, который поливает меня грязью.
   - Как и ты его, - не замедлила ответить Ола. - Хватит. Все это пустые слова. Я никак не возьму в толк, к чему ты клонишь, - продолжила она, хотя прекрасно знала, что Сэмэл будет снова уговаривать ее, как и день назад.
   Теперь, когда письмо с согласием на участие в церемонии было подписано и отправлено, разговаривать на эту тему с Сэмэлом было еще противнее, еще больнее. Если бы жрец не смотрел себе под ноги, а поднял глаза на Олу он, возможно, увидел бы, что цель достигнута, и ему незачем мараться и опускаться до шантажа. Но Сэмэл, по-прежнему глядя в землю, продолжил начатый им разговор:
   - Ну вот, ты опять не хочешь дослушать... Твое упрямство и так наделало кучу бед. Эльдад, которому "верховный" поручил заставить тебя покориться царской воле, не станет уговаривать как я. И на его слова ты не будешь презрительно фыркать, а десять раз подумаешь, прежде чем отказаться.
   - Оказывается, ты плохо меня знаешь, Сэмэл. Впрочем, откуда тебе знать, какая я на самом деле? У тебя никогда не было времени поговорить со мной обо мне. Мы всегда говорили о никому не нужных мелочах, о чем угодно, только не о нас с тобой. Ты все время хотел научить меня жить по-твоему, а я не гожусь для такой жизни. Знаешь, эльдадова свора перевернула мне вчера весь дом. Что сумели подложить - подложили и обнаружили. Состряпали парочку доносов. Один из них написан, якобы Агишей, которая сегодня пропала. То ли сбежала, то ли... Впрочем - неважно... А второй донос, очень милый, написала твоя жена. Ты бы попросил Эльдада дать его почитать. Узнал бы много интересного! Не столько обо мне, сколько о той, с которой живешь столько лет. Ее ты тоже не знаешь. Как и меня.
   - Что ты такое говоришь, Ола?! Какой обыск? Какие доносы? При чем здесь моя жена? Что ты придумываешь?!
   - Ну, конечно, я придумала все это, чтобы было зачем прогуляться к Эльдаду в приказном порядке сегодня поутру! Очень приятный человек, этот Эльдад, и, главное, вежливый. Когда понял, что ничего не может со мной поделать, велел проводить меня к выходу, а не за решетку. Удивительно, правда?
   - Ола, я своим ушам не верю! Ты встречалась с Эльдадом? И ты, вот так просто, сказала ему "Нет"? Так вот, почему он был так зол, когда я его увидел в библиотеке!
   - В библиотеке? Эльдад?
   - Да, именно, в библиотеке.
   Сэмэлу вдруг пришло в голову, что он может выйти сухим из воды, стоит только переложить ответственность за задуманное на Эльдада. Сейчас, зная, что Эльдад способен на любую подлость, Ола поверит всему, в чем он обвинит тайного советника. И жрец Сэмэл, ухватившись за эту мысль, снова заговорил:
   - Мне кажется, теперь я понимаю почему он рассказал мне то, с чем я тут же побежал к тебе. Он просто побоялся, что ты снова заупрямишься, и понадеялся, что я уговорю тебя скорее, чем он. Какой подлец!!!
   - Что же такое Эльдад тебе рассказал, что ты сразу же прибежал ко мне? Я-то думала, что ты по мне соскучился...
   - Брось говорить глупости, сейчас не до того!!! Соскучился, не соскучился... Не в том дело. Эльдад раскопал в архиве нечто такое, что чрезвычайно опасно для тебя.
   - И что же это он мог найти такое, что касается меня? Да еще в архиве?! Мои долговые расписки? Кредиторы вряд ли сдали их в архив, хотя хорошо бы, если так, - попыталась пошутить Ола.
   Но Сэмэл абсолютно серьезно продолжал:
   - Не смейся, это правда опасно. Он нашел в архиве... Сейчас, - Сэмэл достал из-за пояса две прихваченные им самим из архива таблички и передал их Оле. - Видишь, что тут написано?
   Ола мельком взглянула на таблички и, побледнев, положила их рядом с собой на скамейку. В этот момент ей стало ясно, что Сэмэл лжет. Что не Эльдад, а он сам копался в архиве, ища подтверждения словам сына. Как там сказала Лягуана: "Наш мальчик ничего от нас не скрывает"? Он нашел в архиве то, что нужно. Сами по себе таблички ничего не значат. В них всего лишь сказана правда о рождении и усыновлении детей. В них нет ничего, что могло бы повредить детям или ей самой. Но вместе со свидетельством сына Сэмэла эти таблички превратились в грозное оружие. Путь к официальному дознанию, допросам и к судебному разбирательству по поводу ее встреч с детьми был открыт. Эльдад ничего не знал ни о том, что сын Сэмэла сватается к Инлиль, ни о том, что юному влюбленному известно слишком много. Это многое могли знать Сэмэл и Лягуана, но не Эльдад, а то бы он не стал городить огород и засыпать жрицу лукур фальшивыми доносами о ее занятиях черной магией. Нет, это знали только Сэмэл и Лягуана. Смертельное для Олы оружие было в руках этих двоих. Лягуана использовала его, и весьма успешно. Сейчас то же самое пытается сделать и Сэмэл. Да еще сваливает все на своего приятеля "тайного советника". Только он еще ничего не знает ни о встрече Олы с Лягуаной, ни о ее согласии на участие в церемонии.
   - Что ж, продолжим наши игры, - решила Ола. Было неприятно и больно сознавать, что Сэмэл опять лжет ей, но Оле все же хотелось довести разговор до конца.
   - Пусть он заврется окончательно, - думала жрица. - пусть после я скажу о встречи с Лягуаной и о письме с моим согласием. Неужели он, так же, как Лягуана станет шантажировать меня? Если это так, то они стоят друг друга. Прекрасная супружеская пара. Послушаем, что мне попытается навязать Сэмэл. Решение, которое я уже приняла? Дурачок, его уже опередили, а он все думает, что первым придет к финишу.
   - Не знаю, что и думать, - сказала Ола, - с какой стати Эльдад решил разузнать о моих детях? Они-то тут причем? Их рождение не тайна. И они живут своей жизнью. С чего он взял, что эти два куска глины заставят меня сдаться? И от чего ты так перепугался?
   От Сэмэла не ускользнули бледность и замешательство Олы.
   - Ты поняла о чем речь, но не хочешь показать, что сама испугалась. Но ведь испугалась! Значит мой сын прав. Связь с детьми не прервана. Судьбой детей ты не станешь играть, - подумал он.
   Но произнес нечто совсем другое:
   - Я не перепугался, я спешил предупредить тебя. Эльдад способен испортить жизнь любому, в том числе и твоим детям. Ему важно выполнить приказ. Он сказал мне, что знает все о твоих встречах с детьми, что у него есть свидетели. Мне кажется, Эльдад не лжет. А рассказал мне все в расчете на то, что я сумею уладить дело миром. Ему ты сгоряча сказала бы "Нет", а потом сама себе бы этого не простила. Послушай моего совета, не отказывайся от участия в церемонии. Не всегда можно настоять на своем. Уступить - не значит проиграть. Мы же не дети. Что ты боишься потерять из-за этого спектакля? Это же просто игра, дань традиции! Народ не осудит тебя, все только обрадуются, увидев тебя в роли Инанны.
   Ола ничего не ответила, лишь покачала головой. А Сэмэл продолжал:
   - Ну что ты упрямишься?! Ты думаешь, что из-за этого представления я стану относиться к тебе иначе? Пойми, для меня ничего не изменится. Ну, хочешь, когда все успокоится, мы уедем вдвоем. Решайся, Ола. Я прошу тебя.
   Ола встала со скамьи, смахнув на землю лежавшие на скамье таблички, раздавила их ногой. Сверху вниз она посмотрела на сидящего перед ней Сэмэла и сказала:
   - Ты опоздал. Меня уже уговорили. Я согласна подчиниться воле царя. Даже письмо "верховному" уже отправлено. Знаешь, Эльдад обещал помочь нам сбежать не после, а во время церемонии, оставив царя в дураках. Он предложил мне даже лучшие условия, чем ты сам. Но этого не будет. Я никуда с тобой не поеду, Сэмэл.
   - Так ты согласилась?! Эльдаду все-таки удалось добиться своего! Слава богам, что ты образумилась! Только почему ты злишься на меня? Не хочешь уезжать - не надо. Но это ты так решила. Не говори потом, что я ничего тебе не предлагал.
   - Я думала, что ты меня любишь, - тихо сказала жрица. - А ты мне лжешь. Лжешь так, что тошно слушать.
   - Ола, что ты говоришь! Довольно глупостей! Прекрати, или я уйду, - воскликнул Сэмэл, вскакивая со скамейки.
   - Ты уйдешь, но лишь когда я закончу говорить. Сегодня ты дослушаешь до конца. А конец недалеко. Хочешь знать, почему я уверена, что ты лжешь?
   Сэмэл промолчал, но не тронулся с места.
   - Да потому, что ты даже не считаешь нужным заставить меня тебе верить. Ты лжешь так, будто думаешь, что я дура! - в сердцах Ола топнула ногой.
   - Ты не дура, - начал было Сэмэл, но жрица прервала его.
   - Нет, не дура, слава богам. И не позволю делать из себя дуру никому. Думаешь, я поверила Эльдаду с его посулами? Думаешь, я поверила тебе? Да Эльдад и знать не знал ничего о моих детях, ни о том, что я не потеряла с ними связи. Это знаешь только ты. Знаешь от своего болтуна - сына, который влюблен в мою дочь. Бедный парень, он проговорился, а ты... Ты предал его. Ты предал меня. Это ты побежал искать эти дурацкие таблички, а не тайный советник. Эльдад, конечно, старался выжать из меня нужный ему ответ. Но он и не собирался шантажировать меня детьми. Эльдад не получил моего согласия, его получила твоя жена, жрец Сэмэл.
   - Что??? - Сэмэл даже задохнулся от удивления и возмущения. - Что?! Что ты хочешь сказать?! Что моя жена прибежала к тебе и заставила тебя сделать то, что не могли ни я, ни Эльдад?
   - Да, именно. У тебя достойная восхищения жена. Она рассказала мне, что будет с детьми, если откроется тайна моих отношений с ними. Она все знает. И знает, чего хочет.
   - Она подслушала! Клянусь, ни я, ни сын не хотели, чтобы она узнала! - простонал Сэмэл. - Ей-то что надо?
   - Какая теперь разница. Она знает и не остановится. Я вынуждена была согласиться на участие в церемонии не потому, что этого хочет царь, Эльдад или ты. А потому, что этого требует твоя жена, Сэмэл. Она сделала за тебя всю твою работу. И, в отличие от тебя, преуспела. Лягуана захотела меня унизить - и унизила. И я ничего не могу поделать. Это только первый шаг вниз по лестнице, ведущий в Кур.
   - Нет, Ола, она не посмеет. Я не позволю!
   - Ты??? Не позволишь?!! Не смеши людей, мой милый друг. Все знают, что ты у жены под пятой. А теперь, когда она напоила тебя колдовским зельем, будет еще хуже. Даже, если она будет плевать тебе в лицо и оскорблять тебя, ты ничего не сделаешь. Ты будешь жить с ней в одном доме, будешь есть с ней за одним столом, спать в одной постели.
   - Ты бредишь, Ола. Я знаю Лягуану. Она не способна на такое. И она никогда не пойдет к колдунам. Она в это не верит. Да и денег у нее своих нет. Не возводи на нее напраслину!
   - Вот видишь, ты ее оправдываешь. Так и должно быть. Я не в обиде. Я всерьез и не надеялась на твою защиту. Разве что самую малость. Лягуана добилась того, что ты так хотел от меня услышать. Я согласна участвовать в "священном бракосочетании". Но это - единственное, что я пообещала. Я сдержу слово, можешь быть спокоен. А как быть дальше, я решу сама.
   - Ола, что ты задумала? - Сэмэл попытался взять ее за руку, но Ола мягко отвела его руку.
   - Не надо пугаться. Я не собираюсь топиться и не буду мстить твоей жене. Тебе не о чем волноваться. Я люблю тебя, Сэмэл. И я не желаю тебе зла. Но не откажи мне в одной просьбе... Сделай как я попрошу... Я ведь нечасто тебя о чем-то просила...
   - Да... Нечасто... - словно эхо откликнулся Сэмэл. - Что ты хочешь, чтобы я сделал?
   - Уйди, Сэмэл. Уйди прямо сейчас. И еще. Я не хочу тебя видеть во время церемонии.
   Жрец Сэмэл ничего не ответил. Он повернулся и, не оглядываясь, медленно пошел по тропинке.
   - Вот и все. Ничего больше не будет. Ни ручья, ни радости, ни боли, ни мечты. Ничего. - Жрец девятой ступени Сэмэл с ужасом подумал, что он умирает. Или уже умер.
  
  * * *
  
   Сегодня все жители Ура поднялись до зари. Раньше обычного кухарки и хозяйки растопили очаги, и к темному предрассветному небу, словно бесчисленные нити, потянулись дымки. В сумрачном, еще не освещенном солнцем городе, царило небывалое оживление. Вырвавшиеся на свободу школьники шумными стайками, с гомоном и смехом проносились по узким улицам, перекликались и затевали нехитрые игры, пересчитывая рассованные по карманам медные монетки, выпрошенные у родителей на забавы и сладости. Нарядно одетые и чисто выбритые молодые писцы снисходительно поглядывали на дурачества школьников. Но и они то и дело сбивались в небольшие группки и оживленно обсуждали всевозможные развлечения и утехи, которые сулил этот день.
   Чопорные чиновники в богато убранных носилках, армейские чины и молодые придворные верхом на лошадях или мулах торопились в сторону царского дворца. В толпе сновали разносчики с плетеными корзинами, полными свежеиспеченных лепешек; громко кричали водоносы и волокли за собой упиравшихся осликов, нагруженных огромными, запотевшими от прохладной воды, глиняными кувшинами. Торговцы, не смотря на ранний час, уже отпирали замки и отодвигали засовы своих лавочек, раскладывая товары, которые рассчитывали продать именно сегодня.
   Чего только не было припасено в лавках к празднику - аккуратные горки вяленых на солнце и сушеных фруктов отливали всеми оттенками желтого, красного и коричневого. Мешки с земляными орехами и фисташками, с финиками, фигами и сладкими стручками харувим, плетеные подносы с медовым печеньем, пирогами и пирожками с овечьим сыром, корзины с копченой и вяленой рыбой, с жареными на вертеле голубями, глиняные кувшины с финиковым вином, мешочки с пряностями - все это громоздилось в тесных помещениях и вылезало на узкие улицы, словно тесто из квашни. В воздухе смешивались ароматы снеди, специй и благовоний, превращаясь в запах праздника. Нетерпеливая молодежь топталась у лавок, борясь с искушением уже сейчас начать тратить деньги. Еще несколько часов, и торговцы будут сбиваться с ног от усталости и охрипнут от крика, но бойкая торговля будет продолжаться до самого вечера.
   Даже на бесчисленных террасах ступенчатого храма-пирамиды суетился народ. Рабы, подгоняемые надсмотрщиками, устанавливали дополнительные медные курильницы. По обе стороны лестницы, тянувшейся от подножия до самой вершины храма, через каждые семь ступеней уже были укреплены подставки с факелами, которые зажгут по сигналу жреца Сэмэла.
   Весь город готовился к празднику. Так бывало каждый год. В первое полнолуние после дня весеннего равноденствия не только все население великого Ура, но и многочисленные гости, стекавшиеся со всех концов шумерского государства, жаждали присутствовать на церемонии "священного бракосочетания". Значение этого главного праздника года было ясно всем и каждому. От того как пройдет этот день, зависели судьбы земледельцев, горожан и вельмож. Успех церемонии сулил плодородие землям Шумера. Как и когда возник праздник "священного бракосочетания" не помнил никто. Граждане Шумера не вели летописей и писали на своих табличках все, что угодно, но не историю государства. Но, судя по тому, что все царские династии, меняя законы и государственный уклад, оставляли неприкосновенным этот обряд, он прочно вошел в жизнь не одного поколения. Древняя легенда, которую знали и старики и дети, говорила следующее:
   "Прекрасная, мудрая всемогущая богиня Инанна отдала свое сердце не кому-нибудь из богов, а земному человеку, простому земледельцу. Их любовь была так сильна, что пробудила соки земли. Бесплодные равнины стали плодородными полями и отвечали на усердие земледельца богатым урожаем. Обильно зацвели фруктовые деревья, на них завязались и созрели прекрасные плоды. Пустынные пастбища покрылись зеленым покрывалом трав, стада потучнели и умножились. И не было в Шумере года благополучнее и счастливее, чем после этой свадьбы Инанны. Ибо сила любви безгранична и творит чудеса".
   Каждый в Шумере помнил последние слова легенды и хотел, чтобы следующий год был не хуже предыдущего. Обряд "священного бракосочетания", в котором в роли богини Инанны выступала одна из жриц, а в роли земледельца - царь Шумера, служил залогом ежегодного повторения чуда, творимого любовью. Народ верил, что пока существует священная церемония, любовь Инанны к простому человеку не иссякнет, и Шумеру не будет грозить голод. Первого полнолуния нового года в Уре ждали с надеждой на лучшее будущее и готовились к церемонии "священного бракосочетания" серьезно и загодя. Вот и сегодня, не смотря на то, что церемония должна состояться лишь с восходом первой вечерней звезды, город проснулся еще до рассвета, как ребенок в предвкушении подарка.
   Сегодня жители Ура не будут себе отказывать ни в чем. И ближе к закату, разморенные от жары и непривычно обильной пищи, горожане обязательно купят амулет в виде маленького фаллоса, сулящий удачу и благополучие в новом году. Эти безделушки, пользующиеся необычайным спросом именно в этот день, сделанные из глины, отлитые из меди и серебра, можно будет купить на каждом углу. Влюбленные юноши обязательно подарят своим избранницам венки, сплетенные из пахучих лилий и мелких белых цветов ракитника - символов их девственной чистоты и непорочности. Жены преподнесут мужьям ножи или кинжалы в искусно вышитых кожаных ножнах, а мужья, не считаясь с расходами, обязательно побалуют жен новыми украшениями из жемчуга или перламутра. Малыши и школьники улягутся спать полные счастливых впечатлений, прижимая к груди гостинцы и игрушки. Каждый взрослый будет сыт и пьян, отведав дармовое царское угощение. Этой ночью супружеские объятия будут особенно страстными и благословенными. Недаром в Уре так много "зимних детей", родившихся через десять лунных месяцев, считая со дня "священного бракосочетания".
  
  * * *
  
   Ур наслаждался праздником. Грохот барабанов заглушали восторженные крики толпы. Богиня Инанна сошла на землю Шумера и пересела из богато убранной лодки в повозку, запряженную тремя парами белых быков. Сверкая вызолоченными рогами и, словно чувствуя ценность доверенного им груза, быки двигались торжественно и чинно. Их путь был усыпан цветочными лепестками, финиками, зернами проса и пшеницы. Так город встречал ту, которая должна подарить щедрый урожай. Длинная процессия направлялась к храму, сверкая медью труб и золотом жреческих ожерелий. Юные жрицы Инанны в белых покрывалах, с цветами ракитника в руках, окружали повозку, словно облако. Огромные диски колес с изображениями солнца и луны медленно вращались. И казалось, что светила тоже сошли с небес на землю. Но все взгляды были устремлены на возвышение, где среди гирлянд белых лилий сидела сама Инанна - то ли богиня в образе земной женщины, то ли женщина в образе богини. Перед народом оживала легенда. И хотя это чудо происходило из года в год, все равно благоговение и трепет охватывали горожан, словно они видели такое впервые. Инанна смотрела в толпу удлиненными сурьмой карими глазами Олы, но сейчас никто не думал об этом. Город встречал богиню. И она благосклонно улыбалась в ответ на восторженный гул людских голосов.
   Сегодня ночью жрица лукур Ола поклялась перед богами, что достойно сыграет доставшуюся ей роль. И она сдержит свою клятву, чего бы это ей не стоило. Сейчас она улыбалась, улыбалась так, как должна была улыбаться Инанна, радуясь предстоящей встрече с возлюбленным. Жрица и впрямь жаждала встречи с царем. Но не любовь была тому причиной. Вчера, расставшись с Сэмэлом, Ола потеряла всякую надежду на спасение. Она больше не верила в то, что ее любовь может изменить его душу и дать ему силы повернуть колесо судьбы вспять. Она больше не верила в чудо. Она смирилась. Но Ола не была бы сама собой, если бы не попыталась заглянуть в будущее. Предупреждения Инанны больше не пугали ее - она уже не мечтала о Сэмэле и не боялась прогадать ни свое, ни его счастье. Все, что Ола могла теперь сделать, касалось царя и государства, но не ее самой. Еще несколько дней назад жрица увидела, что над Шульги нависла смертельная опасность, и все это время пыталась до конца понять смысл своих видений. Он открылся ей только этой ночью, и сидеть сложа руки Ола не могла.
   - Увы, я проиграла партию этой жизни. Как Инанна не пыталась мне помочь, я, видно, плохой игрок. Не столько Сэмэл, сколько я сама виновата в поражении. Мне не хватило сил, мне не хватило веры, - думала жрица, - и все же, если я увижу будущее, и Шульги узнает о нем, то это может изменить жизнь всего Шумера. Только бы удалось убедить царя. Только бы он поверил мне. Я ухожу, но здесь остаются жить мои дети... и Сэмэл...
   Жрица ни минуты не спала в эту ночь. Все, что она знала и умела, было пущено в ход, чтобы проникнуть сквозь завесу времени. Оле удалось узнать многое. Теперь, возвышаясь над толпой в наряде Инанны, она хотела лишь одного - успеть сообщить царю все, что узнала.
   Наконец, повозка остановилась у подножия храма. Барабаны замолчали, стих гул голосов. Все ждали знака. Лишь только последние лучи солнца погасли, и на погрузившемся в мягкую черноту небе зажглась первая звезда, с вершины храма донесся густой звон. Это жрец девятой ступени Сэмэл ударил посохом по медному листу, подвешенному на шесте. В то же мгновение, по обе стороны главной лестницы от подножия до самого верха ступенчатой пирамиды вспыхнули десятки огней. В небо потянулись дымки из бесчисленных курильниц. В воздухе запахло амброй и жасмином. Под пение труб и грохот барабанов Инанна ступила на лестницу и начала свое восхождение к брачному чертогу.
   Преодолев половину пути, жрица лукур Ола почувствовала, что вот-вот упадет от усталости, но продолжала идти из последних сил, едва переводя дыхание и уговаривая себя, что каждый шаг приближает ее к цели. Лишь когда барабанный бой и стук крови в висках слились в единый гул, ее нога вдруг не нащупала очередной ступени. Инанна достигла площадки, по середине которой возвышался шатер "брачного чертога". Упав на колени и упершись лбом в землю, верховный жрец дождался, пока "богиня" приблизиться, и поцеловал край спадающего до земли покрывала. Не вставая с колен, он громко провозгласил:
   - Великая Инанна! Не гневайся, что слишком скромный приготовлен дом божественной невесте на земле. Войди Инанна, смилуйся над нами! Путь это ложе станет ложем брака. Войди в шатер, богиня! Сюда спешит жених, пылая страстью. Возлюбленный торопиться к тебе. Недолго ждать осталось. Войди Инанна, и наполни чашу любви напитком, чтобы встретить гостя. Войди, и полог опусти, чтоб вновь его поднять. Войди, Инанна!
   Даже не взглянув на склонившегося у ее ног верховного жреца, Ола, пригнувшись, вошла за приоткрытый полог и опустила его. Наконец она была одна. До появления царя еще оставалось время. Полумертвая от усталости, Ола присела на край брачного ложа и огляделась. Она не задержала взгляд на убранстве "брачного чертога", хотя в другое время красота резьбы и великолепие ковров не оставили бы ее равнодушной. Но сейчас ее интересовал только один предмет - золотая чаша, стоящая на маленьком столике у изголовья брачного ложа. Чаша была уже наполнена "любовным напитком". Ола хорошо знала, что входит в его состав. Кроме красного виноградного вина, в этом напитке содержался сок корня мандрагоры и настой артемизии. Жрица усмехнулась, подумав, что выпив такую смесь, даже мертвый воспылал бы страстью. Но сейчас она знала, что напиток, скорее всего, превратит живого в мертвого. Ола, как и ожидала, увидела чашу уже наполненной, хотя ритуал предписывал иное.
   - Бедный Мариш, - думала Ола, - он не знает этих тонкостей. Иначе бы он, как положено, наполнил чашу при мне, да еще и пригубил бы напиток. Его никто не предупредил об этом. И неспроста. Значит, яд уже внутри. Кто-то подставил Мариша. Впрочем, ясно кто - Эльдад и его подручные. Жаль, что им удался этот трюк, и жаль Мариша. Царь не простит ему...
   Ола задумалась. Она могла бы прямо сейчас опрокинуть чашу. Якобы случайно. Чего не бывает! Мариш приготовил бы напиток еще раз. Все бы обошлось...
   - Нет, - сказала она себе. - Соблазн велик, но я не имею права вмешиваться и менять будущее только потому, что знаю о нем. Нет, нельзя. Пусть все идет так, как решили боги. Да будет их воля.
   Она поудобнее расположилась на широком ложе, вытянув гудящие от усталости ноги, и стала ждать, не думая больше ни о чем.
   Когда громкие звуки труб возвестили о том, что царь уже ступил на площадку "брачного чертога", Ола, посвежевшая и отдохнувшая, с улыбкой на губах, вскочила и быстро подошла ко входу в шатер. Настало время любовных песен. Как только Шульги произнес положенные по ритуалу слова любви и попросил откинуть полог, Ола, как было должно новобрачной, запела первую песню Инанны, в которой просила возлюбленного доказать, что его пылкая страсть не простое увлечение.
   - Прекрасно и девственно мое поле, - пела она, - кто его вспашет?
   - Я, твой возлюбленный, вспашу его для тебя, - отвечал царь.
   - Ты вспашешь поле и бросишь в него семя, возлюбленный мой?
   - Я сделаю это, - был ответ.
   - А кто напоит мое поле в жару, кто спасет его от саранчи, кто уберет его в пору урожая?
   - Я сделаю это. Я готов следить за полем, я готов трудиться до пота, чтобы вырастить урожай. Я уберегу твое поле от всех напастей, Инанна. Я подарю тебе дорогие подарки и свое сердце. Открой мне, Инанна, возлюбленная моя!
   Полог слегка приоткрылся и Шульги поставил за порог небольшой резной ларчик. Ола запела вторую песню Инанны.
   - Какие чудесные подарки любимый мне подарил, - пелось в ней, - и золотой браслет, и ожерелье любимый мне подарил. Чудесные серьги он мне подарил. Как щедр возлюбленный мой, мне любовь подарил. Тронул сердце мое, в нем костер запалил. Просит тело мое - пусть войдет, кто мне мил!
   Полог распахнулся, и молодой царь вступил в брачный чертог. Зазвучала третья песня Инанны. Превознося достоинства своего избранника, богиня пела:
   - Ты прекрасен, возлюбленный мой, глаза твои как горячие угли - они обжигают меня. Губы твои слаще меда, когда ты целуешь меня. Ты крепок как дуб и страсен как олень во время гона, возлюбленный мой, ты волнуешь меня.
   - Нет в мире прекраснее и желаннее тебя, возлюбленная моя, - вторил Инанне царь. - Глаза твои - черны как виноградины, а волосы - снопы спелой пшеницы. Стан твой стройнее пальмы и гибче тростника. Запах твоего тела - запах мирры и мускуса. Он волнует меня и кружит голову сильнее вина. Ты, как вода в знойной пустыне - нет желаннее тебя, возлюбленная моя. Утоли жажду мою, возлюбленная, ибо я умру без тебя!
   - Иди, возлюбленный мой, и я напою тебя. Иди ко мне, спеши, как стада к Ефрату. Окунись в меня словно в реку, любимый мой!
   Последние слова были произнесены. Полог опустился. Царь и жрица остались наедине. Разгоряченный пением, молодой царь потянулся было к чаше с любовным напитком, но Ола остановила его.
   - Еще не время, господин мой. Я сама подам тебе чашу, властелин. Так повелевают боги, да будет их воля над нами, - сказала она, взяв чашу в руки.
   Шульги не стал возражать. В конце концов, жрице лучше знать чего хотят боги.
   - Впереди целая ночь, - продолжила Ола, - ночь любви. Ты можешь подарить мне пять минут и выслушать меня, великий царь?
   Шульги поморщился, но не стал отказывать. Он вообще редко в чем-либо отказывал женщинам.
   - Хоть пять минут, хоть десять, - буркнул царь, - проси, что хочешь. Что тебе по вкусу?
   - Нет, мой господин, я ничего не прошу. Мне ничего и не нужно. Я хочу кое-что рассказать тебе. То, о чем ты не знаешь. Ты не пожалеешь, что услышишь это.
   Царь был удивлен. Он не любил женскую болтовню. Но Ола - другое дело. О ее уме и учености знает весь Ур, и он, Шульги, тоже иногда не прочь почитать ее стихи. Неужели жрица знает что-то настолько важное, что готова жертвовать мгновениями царской любви?
   - Говори, - резко сказал Шульги, усаживаясь на ложе.
   Ола села у его ног и, не выпуская из рук чашу с напитком, начала говорить. Она рассказала царю обо всем, что видела в будущем. Слушая ее голос, молодой монарх прикрыл глаза и, словно наяву, увидел все, о чем она говорила. Он видел, как крестьяне погоняют быков, и тяжелые бронзовые плуги выворачивают пласты жирной от речного ила влажной земли, как в нее падают зёрна. Он видел первые всходы и богатый урожай, тучные стада, растекающиеся по пастбищам, словно река, впадающая в море, и босоногих пастухов в овечьих шкурах, накинутых на плечи, пересчитывающих приплод. Перед его глазами вставали новые храмы и дворцы Ура. Он увидел сам себя, возмужавшего, могущественного владыку и отца семейства. Услышал из уст Олы имя своей будущей жены, и оно, словно гвоздь, засело у него в памяти. Он узнал все о заговоре и заговорщиках и остался глух к советам предоставить их суду божескому, а не человеческому. Он удивился просьбе Олы не карать строго Мариша, не понимая, в чем тот, собственно, виноват - жрица не объяснила ничего.
   Закончив говорить, жрица лукур Ола встала, по-прежнему держа чашу в руках. Поднялся и царь. Подойдя к Оле поближе, он попытался было взять у нее золотой сосуд и, наконец, выпить любовный напиток. Царь не собирался разговаривать всю ночь. Но Ола мягко отвела его руку:
   - Одно мгновение, господин мой. Только скажи, ты веришь в то, что я рассказала?
   Шульги на какой-то миг замешкался, но почти сразу ответил:
   - Странно, Ола, но я, почему-то, тебе верю. Сам не знаю почему. Странно, не в моих привычках доверять словам.
   - Я рада, мой повелитель. Это лучший подарок, который я могла от тебя получить - твоя вера. Теперь я спокойна.
   - Слава богам, - засмеялся царь, - я кажется дешево отделался. Ну да хватит о будущем. Надеюсь, в настоящем, я могу рассчитывать на подарок? - игриво улыбнулся он. - Не жадничай, Ола, иди ко мне. Давай, наконец, выпьем эту гадость и займемся тем, чем нам положено в эту ночь. И не говори, что боги не хотят этого - не поверю. Ну, иди же ко мне.
   Но Ола отступила на шаг, поднесла чашу к губам и быстро осушила ее до дна, словно боясь, что царю достанется хоть капля. Шульги удивленно посмотрел на нее, не понимая что происходит. Ола поймала его взгляд. Она подошла к царю поближе и, встав на колени, поцеловала его руку.
   - Прости меня, мой господин и повелитель, боюсь, у нас уже нет времени для любовных утех.
   - О чем ты? - воскликнул Шульги, обнимая жрицу за плечи, - у нас впереди целая ночь!
   - Целая ночь у тебя, владыка Шумера, а у меня, - жрица вдруг закашлялась, - у меня всего несколько минут. Я ухожу, государь.
   - Что? Куда ты собралась? Тебе это вино ударило в голову? Не надо было жадничать, - попытался было пошутить царь, но осекся, видя, что Ола побледнела и, тяжело дыша, опускается на ковер.
   Шульги подхватил ее, перенес на ложе и попытался растормошить, думая, что виной всему усталость и проклятый напиток. Ола открыла глаза и прерывающимся голосом прошептала:
   - Не надо хлопотать, государь. Мне нельзя помочь. Я ухожу в другой мир. Прости, что испортила тебе эту ночь. У тебя их будет много, ночей любви. И супруга будет счастлива с тобой не один раз в году, а всю жизнь. Земные женщины любят жарче, чем богини, поверь мне и в этом, царь. Не грусти о сегодняшней ночи. Твоя настоящая свадьба не за горами. Земли Шумера будут цвести и плодоносить и без "священного бракосочетания". - Она снова словно поперхнулась и, выпустив из рук кубок, уронила голову на подушки. Веки ее широко раскрылись. Губы Олы шевелились, но царь не разобрал ни слова пока не наклонился совсем близко.
   - Сэмэл, Сэмэл, - шептала она, - как же ты теперь? Где тебе взять силы жить дальше?! О, боги, помогите ему! Я ухожу. Как же ты останешься здесь один? Что же это, любимый?! Что ты наделал, Сэмэл?
   Больше царь не услышал ни слова. Ему показалось, что не слышно и дыхания. И тогда царь громко закричал:
   - Скорее! Лекаря сюда, лекаря! Да помогите же кто-нибудь! Скорее!!!
   На крики Шульги сбежались приближенные. Царь взывал о помощи, но жрецы и придворные топтались, не решаясь отдернуть полог брачного чертога. Слава богам, расталкивая растерявшихся приближенных и перепрыгивая через ступени, по лестнице уже бежал придворный лекарь. Все расступились перед Маришем, которого врачебный долг обязывал презреть приличия и не бояться прогневить богов и царя. Полный тяжелых предчувствий, Мариш шагнул за полог. Да, он увидел то, чего так боялся. На богато убранном ложе, в синеватом облаке курящихся благовоний, спокойно и неподвижно лежала Ола. Можно было подумать, что она спит. Но Мариша не обмануло это спокойствие. И, как его душа не отказывалась верить в худшее, опытный взгляд врача не мог не заметить, что унизанные кольцами пальцы жрицы сведены судорогой, что одной рукой она словно пытается освободить горло и грудь от тяжелых ожерелий, а другая - безвольно откинута в сторону. Лицо Олы было бледным, не смотря на пудру и румяна. Карие глаза, подведенные сурьмой, смотрели на Мариша в упор, но он понял - Ола не видит его.
   - Не может быть! Этого не может быть! - твердил Мариш, пытаясь нащупать пульс, уловить пусть слабое дыхание, расслышать хоть один удар сердца. В какой-то миг ему показалось, что Ола вздохнула и, в надежде что-либо изменить, он приподнял безжизненное тело жрицы за плечи. Ее голова в тяжелом уборе запрокинулась. Три венка из золотых цветов и листьев, тихо звякнув, скатились на ковер, обрывая нити жемчуга, перевивавшие длинные волосы Олы. Белые и розовые блестящие шарики, словно слезы, закапали на покрывало. Вырвавшаяся на волю золотая волна волос ласково погладила руки Мариша и соскользнула на подушки.
   - Ола, Ола, очнись! Нет, Ола, нет!!! Ола вернись! - закричал Мариш, уже понимая, что все его усилия тщетны и он бессилен перед волей богов. Лишь ощутив на своем плече чью-то руку, лекарь отпустил плечи Олы и оглянулся. Молодой царь не убирал руки с плеча Мариша и, пристально глядя ему в глаза, тихо сказал:
   - Не зови ее. Она ушла и никогда не вернется. Оттуда никто не возвращается, лекарь. Ни рабы, ни жрицы, ни цари. Никто и никогда. Она приглянулась богам больше, чем я, царь. Из нас двоих они выбрали ее. Ни я, ни ты, лекарь, не властны над судьбой. Смирись, жрицы Олы больше нет.
   Шульги, наконец, убрал руку с плеча Мариша, отошел на несколько шагов и вдруг, резко повернувшись, спросил:
   - Ты хотел отравить меня, лекарь, а яд выпила та, с которой ты был так дружен? Наверное ужасно чувствовать себя убийцей?
   Лицо Мариша исказила судорога, скулы побелели. Его руки сами собой сжались в кулаки. Скольких сил стоило удержаться от безумного желания дать царю оплеуху. Но Мариш не позволил себе опуститься до рукоприкладства. Сейчас он не боялся царского гнева, но затевать драку возле бездыханного тела Олы он не должен. Чтобы царь ни говорил, покой Олы Мариш не осквернит. Но и промолчать лекарь не мог.
   - Великий царь, если ты хочешь меня казнить, то сделай это прямо сейчас. Твои лживые жрецы и обласканный тобой Эльдад, которым ты так доверяешь, с удовольствием вздернут меня на первой попавшейся перекладине городских ворот, только прикажи. И не тяни. Ты сделаешь мне большой подарок, ибо с сегодняшнего дня каждый следующий будет для меня пыткой. Но прежде, прошу тебя, мой повелитель, выслушай мои слова. Быть может, правда тебе пригодится.
   - Правда? Разве царям говорят правду? - усмехнулся Шульги.
   - Ты великий царь, Шульги, - начал Мариш и, заметив разочарование в глазах правителя, поспешил добавить: - Я не собираюсь тебе льстить. Твое величие не в том, что ты хочешь построить новое государство, как этого хотел и твой отец, а в том, что ты действительно строишь. Умело и быстро. Слишком быстро, как кажется твоим приближенным и особенно верховному жрецу. Им не нужны никакие перемены, им не нужны твои молодые соратники. С каждой минутой твоего царствования храм отступает, отдавая власть дворцу. У верховного жреца есть основания ненавидеть тебя, властелин Шумера. Народ любит тебя и почитает, как бога. Это ли нужно служителям храма?
   Мариш на мгновение замолчал. Царь жестом велел ему продолжать.
   -Да, это был заговор, мой повелитель. Ты прав, тебя действительно хотели отравить. Руками Олы. И моими руками. Видят боги, я виноват. Я преступник, царь! Это я добавил яд в любовный напиток, я своими руками влил в чашу смерть Олы. Но я не знал об этом. Клянусь - не знал. Я не должен был ни на мгновение отрываться от приготовления напитка. Я не должен был даже оборачиваться. Но кто-то позвал меня, и я оглянулся. Всего на миг. Один миг, и я стал убийцей не по своей воле. Настойку подменили, и вместо священной мандрагоры в напитке оказался аконит. От этого яда нет противоядия, мой повелитель, это - верная смерть.
   - Ты не лжешь, лекарь? Отец сам учил меня, и я неплохо разбираюсь в ядах. Но я ничего не слышал об аконите, - недоверчиво проговорил Шульги.
   - Да я сам создал эту настойку! Совсем недавно. Я всего лишь пару раз применял ее, добавляя в лекарства от болезней сердца. У меня, только у меня был этот яд. И он был украден несколько дней назад, хотя я надежно его спрятал.
   - Кто же мог это сделать? Люди Эльдада?! - Вскричал царь. Мариш лишь кивнул в ответ. - И ты молчал, не доложил мне, ничтожный трусливый лекаришка?! - от возмущения лицо Шульги покраснело и он было сделал шаг в сторону Мариша, но остановился и, глядя на него с брезгливым сожалением, лишь махнул рукой. - Ученый! Такой же раб, как и все остальные! Да, что ты понимаешь... Вот она, - царь указал на Олу, - она все знала. Или чувствовала. Или предвидела... И не все ли теперь равно почему, но она знала... Она рассказала мне все, лекарь, она говорила, держа в руках эту чашу, наполненную до краев смертью, - он пнул ногой золотой кубок, валявшийся на ковре, - она рассказывала мне о том, каким будет мое царествование, о моей будущей жене и детях. Она даже не забыла попросить пощады и снисхождения для тебя, несчастный. Но я все равно не смогу простить тебе ее смерть. Не говори больше ничего, лекарь. Я и так знаю правду. Я выполню просьбу жрицы лукур, принявший облик Инанны. Ни один волос не упадет с твоей головы, но я не желаю больше тебя видеть. Никогда. Уезжай и не возвращайся. Живи долго, но не в Шумере. Тебе больше нет места в Уре. Что касается моих дорогих приближенных и верховного жреца, то я, вопреки совету жрицы Олы, не стану надеяться на справедливость богов. Я покараю их сам, и покараю жестоко. Они хотели другого царя. Что же, они его получат! - и Шульги надменно и зловеще усмехнулся одними губами. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
   Мариш молчал. Он был растерян и подавлен. Нет, не необходимость отъезда угнетала его - с этим придворный лекарь давно смирился. Он винил себя за нечаянное соучастие в заговоре, за смерть Олы, за свое неумение бороться, за слабость, за нерешительность, за трусость.
   Не говоря ни слова, Мариш подошел к царскому ложу, опустился на колени у изголовья, взял руку Олы и прижался губами к нежной, но уже прохладной, уже неживой коже у запястья. В глазах Мариша не было слез, а в душе не было боли - лишь холод и тоска. Мариш, не выпуская руки Олы, взглянул на такое знакомое лицо в обрамлении золотых волос, но он не хотел запомнить эти мертвые черты. Он и так не забудет Олу. Живую Олу.
   Царь смотрел на Мариша и тоже молчал. Его мысли были уже далеко. Шульги думал не об Оле, не о лекаре Марише. Царь строил планы на будущее. И все же, снова тронув Мариша за плечо, владыка Шумера произнес:
   - Возьми на память что-нибудь из ее украшений, лекарь. Она бы этого хотела. И я приказываю тебе немедленно покинуть Ур. В погоню за тобой я пошлю только завтра, но все равно, торопись.
   Мариш ничего не ответил, лишь благодарно взглянул на царя и снял с мизинца Олы серебряное колечко в виде полумесяца. В самой середине лунного серпа покоилась небольшая, но изумительно красивая жемчужина. Она светилась мягким, нежно-голубоватым сиянием, словно восходящая вечерняя звезда. Зажав колечко в кулаке, Мариш поднялся, в последний раз коснулся руки Олы и прошептал:
   - Ты как всегда права. Мы увидимся не скоро. Но мы встретимся. Хотя бы для того, чтобы я искупил свою вину перед тобой, а ты бы простила меня. Прощай жрица-богиня, прощай Ола!
   Мариш медленно подошел к царю, низко поклонился и поцеловал жесткий край богато расшитого золотом рукава. Он хотел что-то сказать, но Шульги жестом указал на дверь и отвернулся. Мариш медленно пошел к выходу и скрылся за пологом.
   Молодой властелин Шумера не спешил выходить к придворным. Он, ничуть не смущенный соседством с мертвым телом, присел на край ложа у ног Олы и задумался.
   - Как там сказал этот лекаришка, - думал Шульги, - богиня? Что ж, это неплохая мысль. Пусть будет богиня. Народу нужен кумир. Кумир, созданный мной, а не жрецами. Пусть это будет первая легенда моего царствования. Все знают историю богини, сошедшей с небес из любви к простому земледельцу. Новая легенда о земной женщине, которая умерев ради благоденствия Шумера стала богиней, будет ничем не хуже. Нужно только помочь этой легенде родиться. Один я не справлюсь, а лишняя огласка тоже ни к чему. И все же, без помощи не обойтись. Кому можно довериться, вот вопрос. Но, так или иначе, я должен обратить случившееся на пользу государства.
   Царь в раздумье поднял глаза, и его взгляд упал на бледное лицо Олы.
   - Будь ты жива, великая жрица, ты бы подсказала мне на кого опереться.
   Шульги нечаянно произнес это вслух и вздрогнул, услышав собственный голос. В тот же миг у него мелькнула мысль, за которую царь уцепился, как утопающий за соломинку. Он нашел кому поручить столь важное дело. Шульги наклонился над телом Олы и тихо прошептал:
   - Благодарю тебя. Только твоя душа могла так быстро ответить на этот вопрос. Я последую твоему совету, жрица. И будь спокойна, я помню все, что ты мне сказала. Я не забуду. Прощай, богиня.
   Царь выпрямился во весь рост, расправил плечи и, не оглядываясь, решительным шагом вышел к придворным, столпившимся на площадке. При его появлении гул голосов мгновенно стих. Властелин Ура с выражением холодного пренебрежения на красивом лице спокойно произнес:
   - Я, Шульги, царь великого Ура и всего Шумера, выполнил свой долг. Наша земля будет цвести и плодоносить. Я повелеваю, впредь не проводить церемонии священного бракосочетания. Ибо, возлюбленная мной жрица лукур Ола, прежде, чем покинула меня и этот мир, устами богини Инанны, назвала сегодняшнюю церемонию последней и дала мне несколько советов. Я, царь Шульги, последую им как только минуют семь дней скорби. Рассвет принесет слезы, но пока не взошло солнце, последний праздник в честь "священного бракосочетания" продолжается. Такова воля Инанны, такова воля богов, да будет их благословение над всеми землями и всеми гражданами Шумера. Я все сказал. Расходитесь.
   Толпа быстро начала редеть. Растерянные придворные так до конца и не поняли что произошло. Быстро спускаясь по переходам ступенчатого храма, они оживленно обсуждали слова царя и строили самые разные предположения о случившемся. Лишь верховный жрец, бледный как мел, скрылся в своих покоях, потребовав немедленно отыскать Эльдада.
   Через несколько минут царь остался у брачного чертога лишь в окружении телохранителей и старого Шем-Асара, верой и правдой служившего Шульги так же, как прежде служил его отцу Ур-Гаму.
   Молодой царь подозвал старого слугу и тихо сказал ему на ухо:
   - Мне нужен жрец Сэмэл. Немедленно. Ищи где хочешь, но приведи его как можно скорее. Я буду во дворце.
   Проводив удаляющегося слугу взглядом, царь приказал начальнику охраны оповестить жриц и плакальщиц о смерти Олы и проследить за тем, чтобы они, получив соответствующее вознаграждение, немедленно занялись подготовкой тела жрицы лукур к церемонии погребения.
   Лишь убедившись, что начальник телохранителей отправился выполнять поручение, и оставив несколько охранников возле "брачного чертога", Шульги, окинув хозяйским взором усыпанный огнями веселящийся город, покинул храмовую пирамиду. По тайному ходу он направился во дворец. Для царя праздник кончился. Но он и не мечтал заснуть.
   -Совсем не так я хотел провести эту ночь, жрица, - с грустью думал Шульги, - Но если бы не ты, я спал бы сейчас вечным сном. Ты спасла меня, ты спасла Шумер. Тебе впору быть богиней. И ты ей будешь. Клянусь, так будет, Ола.
  
  * * *
  
   Жрец Сэмэл коротал вечер в полном одиночестве. В просторных комнатах его большого дома было почти темно. Масляные лампы, которые зажигали во время ужина или для редких гостей, сегодня, несмотря на праздник, были потушены. Да и для чего расходовать масло, если все домашние, даже прислуга, сейчас веселились возле храмовой пирамиды. Старший сын наверняка потратил выходной на ухаживание за своей несравненной Инлиль, средний - весь день носится с приятелями по городу в поисках развлечений, а любимая дочь уже за несколько дней выпросила разрешение посмотреть на церемонию и страшно обрадовалась, что отец, не противясь, отпустил ее вместе с матерью на праздник. Теперь она и Лягуана наверное, уже наслаждаются зрелищем с одной из площадок, отведенных на пирамиде для знатных горожан. Слава богам, он, жрец Сэмэл, сидит дома и не видит ни Олу, ни царя, ни воющую от восторга толпу, не слышит ни фривольных песенок веселящейся молодежи, ни грубых шуток простолюдинов.
   Сразу после вечерней молитвы, лишь только погас последний луч солнца, Сэмэл подал знак факельщикам, и сотни огней ярко осветили террасы храма и главную лестницу, ведущую к вершине. По этой лестнице скоро пройдет процессия, состоящая из жриц, одетых в богатые и яркие одежды. Но лишь на одной будет наряд богини Инанны. Сэмэл в последний раз взглянул на сияющую огнями, прямую как стрела, длинную лестницу храма и быстрым шагом направился вниз, к подножию пирамиды. Он выполнил просьбу Олы. Он не стал дожидаться начала церемонии и вернулся домой как раз в тот момент, когда забили барабаны, оповещая весь город о том, что "богиня Инанна" ступила на верхнюю террасу и приблизилась к брачному чертогу.
   Дома жреца никто не ждал. Еще днем он сказал жене, что нездоров и, выполнив свои обязанности, не останется в храме, а сразу пойдет домой. Лягуана тогда скривила губы в ехидной усмешке и не удержалась, чтобы не уколоть его:
   - Не хочешь смотреть, как эта потаскуха наставляет тебе рога при всем народе? - сквозь зубы процедила она.
   Сэмэл молча проглотил эти слова. Он подумал, что не выдержит скандала. И так нервы были натянуты как струны, внутри все дрожало от непреодолимой тревоги, причину которой Сэмэл не мог понять. Тревога, предчувствие беды не покидали его весь день. Боль расставания с Олой, тоска, угрызения совести - все это мучило его. И было ему понятно. Но страх, тревога? Им не было объяснения. Вот и теперь, когда он вернулся в свой дом, когда церемония уже началась, жреца одолевали дурные предчувствия. Не находя себе места, Сэмэл с маленьким светильником в руках бродил из комнаты в комнату. Проходил час за часом, а тревога не утихала. Близилась полночь. Праздник был в разгаре. С улицы доносились крики охрипших за день торговцев, нестройное пение подвыпивших горожан, смех и визг разгулявшейся молодежи. Сэмэл поднялся в спальню и, хотя сна не было ни в одном глазу, разделся и улегся в постель, поставив светильник у изголовья. Жрец закрыл глаза, но не успел ни погрузиться в воспоминания, ни уснуть. Неожиданный громкий стук в ворота заставил его вскочить. Торопливо одевшись и проклиная на чем свет стоит все и всех подряд, Сэмэл схватил светильник и, даже не надев сандалий, сбежал вниз.
   Стук не прекратился, а стал еще более настойчивым. Сэмэл вспомнил, что он зря дожидается когда откроют ворота. Все слуги, в том числе и привратник, сытые и пьяные, веселятся на городских улицах. Сняв с крючка большой ключ, он пошел к воротам.
   - Кто там? - сердито крикнул Сэмэл еще издалека. Он ожидал услышать в ответ все что угодно, но не то, что донеслось до его ушей.
   - Открой, жрец Сэмэл! По приказу нашего благодетеля и владыки царя Шульги! Открой!
   Сэмэл узнал этот старческий дребезжащий голос. Да и кто среди знати и чиновников не узнал бы его, голос слуги двух царей. Сэмэл сразу понял, что если Шульги послал за ним, и никого-нибудь, а Шем-Асара, которого царь никогда не утруждал напрасно, то дело очень серьезное. И скорее всего секретное.
   - Сейчас, сейчас, я уже иду, - поспешно проговорил он, спеша к воротам. Он впустил почтенного Шем-Асара во двор и пригласил старика в дом, предложив присесть и выпить что-нибудь, и лишь затем спросил, уже предчувствуя недоброе:
   - Что-то случилось, уважаемый Шем-Асар? Что за приказ? - Сэмэл сначала испугался, что Шульги может захотеть избавиться от него, почти официального влюбленного Олы, если решит продолжить свои "брачные" отношения. Но он отверг эту мысль, подумав, что царь в эти минуты скорее всего спит в объятиях Олы. Это предположение всколыхнуло в душе Сэмэла такое море ревности и бессильной злобы, что он даже удивился силе этих чувств.
   -Да уж, наверное что-то случилось, раз наш добрый владыка погнал меня, старика, разыскивать тебя среди ночи. Велел тебя хоть из-под земли достать и немедленно во дворец доставить.
   - Так ты знаешь в чем дело? Что за срочность?
   - Знаю - не знаю, а мне докладывать о том приказа не было. Сказано "Найди и приведи жреца Сэмэла немедленно", значит есть на то у царя нужда. А зачем, мне знать не нужно. Одевайся, жрец, как положено, и в путь. Носилки за воротами ждут. Мигом во дворце окажешься. Собирайся, поедем. Царь тебя ждет. Поторопись, - скороговоркой пробубнил старый слуга.
   Только когда старик напомнил ему об одежде, Сэмэл очнулся от занимавших его мыслей и сообразил, что стоит перед Шем-Асаром босиком и небрежно одетый.
   Через несколько минут жрец Сэмэл и слуга "двух царей" покачивались в носилках, направляясь в сторону царского дворца. Путь был неблизкий, время позднее. Носилки мерно покачивались. От этого клонило в сон, и старый слуга, боясь уснуть и опозориться перед своим спутником, начал разговор, вспоминая былые времена и разные забавные случаи, благо их на его памяти было немало. Беседа не клеилась. Сэмэлу было не до стариковских баек. Думая о своем, он лишь иногда вежливо вставлял в разговор пару слов. Но старому слуге это ничуть не мешало. Он продолжал говорить и говорить.
   - Сколько помню, все серьезные и все смешные дела по ночам случаются. Как мы сейчас среди ночи, одни боги знают зачем, по дороге трясемся, так и много лет назад бывало. Помню я один случай... До сих пор, как вспомню... Давно это было, еще при покойном царе Ур-Гаме, Энлиль да упокоит его кости. Наш верховный жрец, начальник твой, тогда еще совсем не старый был. Красивый был, в расцвете сил. Все бабы Ура по нему сохли, даром что женат. Спасу от них не было. Да и не очень-то он спасался. Охоч он был тогда до женского пола. Сейчас и не поверишь на него глядя, а тогда... Так вот. Влюбилась в него девица одна. Из хорошей семьи и не бедная, и не дурна собой была. Ей бы замуж, а она - как с ума сошла. Ни о ком слышать не хотела - только его подавай. Уж как они познакомились, не знаю, но только любовь у них такая завертелась, что теперешний "верховный" голову потерял. И девица, как водится, тоже кое-что потеряла. Не голову, конечно. Встречались они тайком. Только все любовные тайны, они всегда белыми нитками шиты. Как не скрывай, а полгорода все знать будет.
   - Да, это точно, - поддакнул Сэмэл, слушая старика вполуха и продолжая думать о своем.
   - Вот я и говорю, - продолжил Шем-Асар, здесь тоже так вышло, да и меня в самую середину этой истории не иначе как галла занесли. Покойный господин мой любил всякие новшества. В то время захотелось ему храм перестроить. И архитекторы нашлись, и ученые расчеты сделать не отказывались. Но не ладилось дело, потому что никто из старых жрецов ничего нового придумать не мог - все, что они предлагали, царю не нравилось. Говорил, что склепом от их чертежей пахнет. Но однажды, во время прогулки, он увидел как его архитектор обсуждает что-то с одним из жрецов помоложе и рангом пониже, чем те, с кем царь имел дело. Прислушался мой господин, и ему понравилось все, что этот жрец архитектору расписывал. Так тот красиво говорил, что царь, словно наяву новый храм увидел. Из головы у него этот храм не выходил, по ночам снился. И вот однажды, на ночь глядя, позвал меня мой господин и велел этого жреца к нему тотчас привести. До утра откладывать не захотел, не терпелось ему или просто не спалось. Приказ есть приказ. И пошел я искать того жреца среди ночи, как тебя сегодня. Ты уже понял, наверное, кто этот жрец был.
   - Конечно, - отозвался Сэмэл, - небось, наш теперешний "верховный", и был. Он много раз рассказывал, как по его плану храм перестраивали.
   - Верно. Так вот, пришел я к этому жрецу в дом уже за полночь. Всех перебудил, да его самого не застал. Супруга его, женщина серьезная, сказала, что муж в храме остался, чтобы наедине с богами поговорить. Но я по всему понял, что дома он не часто ночует, а жена, хоть и молчит, все глаза по нему, беспутному, проплакала. Вышел я за ворота и что делать не знаю. Где искать? Тут ко мне парнишка подбежал. Он вроде как на посылках у жреца был. Подбежал и говорит: "Дай шекель, я тебе покажу, где тот кого тебе надо". Дал я ему шекель вместе с подзатыльником и пошел следом. Он меня через весь город протащил, пока, наконец, к маленькому домику на окраине привел. Остановился и говорит: "Здесь он сейчас", и словно ветром моего проводника сдуло. Я постоял, огляделся. В стороне ослик привязанный стоит - дожидается. Нарядный такой ослик, с красной уздечкой. Мне бы еще по сторонам посмотреть, я бы может чуть подальше и коня увидел, да не терпелось скорее приказ выполнить. Я стучать не стал, дверь толкнул, она открыта была, видно по случайности. Я и вошел. А после побоялся выйти, шум поднять. Прав был парнишка. Жреца я нашел. Да не одного. Он со своей любушкой развлекался. Я особо старался не глядеть, да куда глаза спрячешь - даже позавидовал ему. Не девка - огонь. Такое вытворяла... Я не мешал, в углу притаился. Думал, что скоро они намилуются, и девчонка домой побежит. Молодая, матери небось боится. Только ушла она не сразу. Эй, да ты спишь, что ли? - обратился старый слуга к Сэмэлу.
   - Нет, я слушаю, - ответил жрец. Ему, действительно, стало интересно. Нечасто услышишь такое про свое начальство. Может и пригодится в будущем старикова байка.
   - Да. Не сразу она ушла. Уж было совсем собралась, да вдруг расплакалась, на шею своему дружку кинулась и призналась, что беременна. Ох, и не по сердцу новость ему пришлась. Побелел весь, вместо того, чтоб утешить, накричал, даже оттолкнул бедняжку. Только когда она совсем плачем зашлась, обещал придумать что-нибудь. О женитьбе, понятно, речь не завел. Хоть, может, и любил ее, только ведь женат уже. А жрецу, что развестись, что вторую жену взять без шума, ох как не просто.
   - Да уж, - буркнул Сэмэл.
   - И понятно, что теперешний "верховный", а тогда просто жрец, городить огород из-за баб не собирался. Но и девицу из приличной семьи тоже с животом не оставишь. Так что помочь он ей не зря обещал. Только просил не распускать язык и слушаться. Она все плакала, но кивала. И когда он ей сказал, что от ненужного бремени надо избавиться, и когда пообещал замуж выдать за подходящего человека. А куда ей было деваться! Проводил он ее за дверь, на ослика посадил и с миром домой отправил. А сам вернулся в дом. Сел за стол, голову на руки уронил и не двигается. А мне больше тянуть уже никак нельзя было. Царь-то ждать будет - не уснет до тех пор пока я этого героя во дворец не приведу. Я и вылез прямо на середину комнаты, и как гаркну, что, мол, приказ у меня его срочно во дворец доставить. Так, видно, грозно сказал, что бедняга решил, будто его арестовывать пришли. С перепуга кинулся он на меня, да так отчаянно, будто от галла спасался. Хоть я и не слаб был, а помял он меня. Сильный, что тот медведь, который у городских ворот для острастки привязан. Пока он меня дубасил, я все же успел проорать, что царь его не казнить хочет, а за делом зовет. Да пока он понял, я уже еле живой был.
   Но все же, поехали мы, и к царю попали. Как я и думал, владыка не спал - дожидался. Увидел нас - удивился и разгневался, уж больно вид у жреца, да и у меня, для дворца был неподходящий после драки-то. Так царь на нас смотрел, что у меня сердце в пятки ушло. Бухнулся я на колени, да все, что случилось, и рассказал, хоть жрец чуть не помер со стыда. А царь, как дослушал меня, начал хохотать и остановиться никак не мог. Зато отсмеявшись, горсть золотых мне отсыпал. Как сказал - на примочки и новую одежду. Со жрецом царь до самого утра просидел и, в конце концов, решил не новый храм строить, а переделать старый и достроить, как наш жрец задумал. Пока они говорили, я свои синяки холодной водой отмачивал. А под конец царь меня позвал и попросил на жреца не обижаться, а помочь бедняге в его деле. Я обещал, и слово свое сдержал. Жрец-то не дурак был, не даром потом так ввысь взлетел - до "верховного" дослужился. Он среди своих хорошего жениха для подружки нашел. Молодого, не глупого. Из ремесленников парень выбился - отец у него, кажется, портным был. Наш жрец посулил ему по службе помочь продвинуться. Расписал, как неженатому и бедному тяжело пробиваться будет. Сказал, что есть на примете невеста из богатой семьи. Молодая, не уродина. И парень загорелся жениться.
   Старик продолжал говорить, не обращая внимания на Сэмэла, который побледнел как полотно и, слушая последние фразы, сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. На лбу жреца Сэмэла выступила испарина. Он шевелил губами, силясь что-то сказать, но голос пропал. А старый "слуга двух царей" все говорил и говорил:
   - Тут и мне пришлось поработать. Уговорить мать невесты шума не поднимать, к бабке дочь отвезти, чтобы плод вытравить, а заодно и вернуть то, что девица до, а не после свадьбы потеряла. И от сватовства этого нос не воротить, раз такая история приключилась, а радоваться, что нашелся простофиля, который слухов не слышит и не видит того, что невеста по другому с ума сходит.
   Старик на мгновение замолк, и Сэмэл, еле ворочая языком, все же спросил:
   - Что же дальше?
   - А дальше - как в сказке положено. Свадьба. Семейная жизнь. Дети, наверное, народились. Я слышал, жених тот, мужем став, преуспел, разбогател, должность хорошую занял. Не без протекции "верховного", конечно. Говорят, тот до сих пор, если бывшая зазноба о чем-то просит, никогда ей не отказывает. По старой памяти, наверное, где уж ему сейчас о любви думать, в наши-то годы. Так-то.
   Старик взглянул на Сэмэла, заметил его бледность и, видя, как тот утирает пот со лба, встревожено сказал:
   - Ты что так позеленел, братец? Нехорошо тебе? Укачало, что-ли? Может остановимся на минуту, а?
   - Нет, нет, - поспешил ответить Сэмэл. - Ничего. Мне просто нездоровится. С утра. Пройдет.
   - Ладно, я помолчу, совсем заболтал тебя. Я ведь к тому эту историю рассказал, что мне сегодня ночью царь приказал жреца к нему срочно доставить. И мне вспомнилось, как лет двадцать назад его отец точь-в-точь так же за жрецом меня послал. Да ты не бойся, царь не гневается, - старый слуга попытался подбодрить Сэмэла, видя, что тот совсем сник. - Лучше подумай, что тебе повезет как когда-то "верховному".
   - Мне уже повезло. Давно, - мрачно прервал старика Сэмэл.
   Видя, что настроение у собеседника окончательно испортилось, Шем-Асар прекратил разговор, и до дворца они добрались в полном молчании. Лишь на пороге царских покоев жрец Сэмэл тихо сказал старому слуге:
   - Благодарю тебя за рассказ, почтенный Шем-Асар.
   - Да ты и не слушал, жрец, - махнул рукой старик.
   - Ты не прав. Тебя я слушал. Я не слушал своего отца - портного, когда он умолял меня не торопиться с женитьбой, - горько усмехнулся Сэмэл. - прощай, великий слуга всех царей.
   И жрец Сэмэл скрылся в царских покоях. Шем-Асар растерянно провел рукой по лысой макушке, словно приглаживая давно отсутствующие волосы, сокрушенно покачал головой и поплелся в свою комнату, бормоча:
   - Да, дела... Ах, я старый болтун... Кто тянул меня за язык? Дурак я, дурак...
   Сэмэл никогда не был близок к царскому двору. Его жизнь ограничивалась рамками службы в храме и деловыми интересами. Он всегда чувствовал себя выскочкой среди придворной знати и тихо ненавидел дворцовую элиту. Он страдал от того, что все - и наживаемый с таким трудом капитал, и высокая должность, и его ум, не шло ни в какое сравнение с врожденным аристократизмом вельмож. Он одновременно и корил себя за желание, и за неумение жить широко и свободно, как жила вся аристократия. Даже сейчас, шагая по выложенному цветным мрамором полу бесчисленных залов и комнат, Сэмэл не восхищался красотой их убранства, а невольно пытался оценить стоимость прекрасных ковров, нефритовых ваз и алебастровых статуй, резной мебели и мозаик. В сопровождении охраны, жрец долго шел сквозь анфиладу парадных покоев, размышляя о том, что за дело хочет поручить ему Шульги и ради чего царь так скоро вернулся во дворец. Уж не дело ли это рук Олы? Не по ее ли наущению царь вызвал его? Сэмэл терялся в догадках и предчувствиях. Даже та боль и тот позор, которые он испытал, слушая рассказ старого слуги, немножко притупились и перестали мучить его. В душе Сэмэла зародилась слабая надежда... Быть может Ола в последний момент сумела сделать что-то такое, что изменит его жизнь, его будущее...
   Лишь оказавшись у входа в рабочий кабинет царя Шульги, жрец девятой ступени Сэмэл очнулся от своих раздумий и попытался сосредоточиться собственно на предстоящей встрече. Охранник распахнул дверь, назвал очередному телохранителю имя посетителя, и тот, на мгновение исчезнув в глубине просторного кабинета, тут же вернулся. Извинившись за беспокойство, он тщательно проверил, не имеет ли жрец при себе оружия, и почтительно поклонился, приглашая его войти. Сделав всего несколько шагов, Сэмэл предстал перед царем. Он впервые видел властелина Ура и всего Шумера так близко. Шульги был молод и красив. Красив той надменной породистой красотой, которая выдавала его происхождение, его принадлежность к царскому роду. Шульги казался усталым и огорченным, но то, что было написано на его лице, не влияло ни на величественность осанки, ни на изысканность манер. Царь ответил на длинное приветствие жреца лишь легким кивком и изящным, но властным жестом молча указал Сэмэлу на низкое сидение возле высокого, покрытого резьбой и позолотой, царского кресла.
   Молодой царь Шульги, стараясь казаться величественным и простым одновременно, специально ввел в свой обиход такой способ приема. Это позволяло проявить уважение к гостю, не заставляя его топтаться на ногах перед сидящим монархом, и в тоже время соблюсти нужную дистанцию и верховенство.
   Глядя сверху вниз на жреца, Шульги поймал себя на невеселой мысли:
   - Игры богов... Так ты, кажется, говорила, жрица Ола? Воистину непостижим промысел божий. Что в этом жреце такого, что за его душу боги были готовы пожертвовать твоей жизнью, Ола? Ты же спасла меня, а заодно и Шумер, лишь попутно. И стихи, и твой дар целительства и прорицания, тоже лишь приложение к тому, ради чего ты жила. А жила ты ради любви к тому, кто сейчас сидит у моих ног. И может быть боги знают лучше, а я не вижу, что он достоин твоей любви. Но ты теперь наша богиня, и раз ты указала мне на него, как на помощника, то так тому и быть.
   Царь поудобнее уселся в кресле, положив руки на золоченые подлокотники в виде лежащих гепардов и обратился к терпеливо ожидающему царского слова Сэмэлу.
   - Вот нам и пришлось встретиться, жрец э... Сэмэл, кажется, тебя зовут?
   - Да, мое имя Сэмэл, государь, - ответил тот.
   - Возлюбленный жрицы Олы?
   - Бывший, - коротко уточнил жрец. Он боялся царского гнева. Мало ли что царю может прийти в голову из ревности, если он имеет виды на Олу. - Мы расстались, - добавил Сэмэл. Но его расчет на то, что такой ответ успокоит царя, не оправдался. Наоборот, Шульги сердито сдвинул брови и недобро усмехнулся.
   - Бывший, говоришь? Да любил ли ты ее жрец? Бывший! Нет бывших возлюбленных, как нет бывших царей. Но ты прав. Вы расстались. Расстались навсегда. Ола умерла, жрец.
   - Да, государь, Ола для меня умерла, - безжизненным голосом произнес в ответ Сэмэл.
   - Нет, служитель богов, жрица Ола умерла для нас всех. Ее больше нет в этом мире.
   - Нет! - прохрипел Сэмэл, - Это неправда! Этого не может быть! Нет!
   - Это правда. Тебе не хочется верить... - уже мягче сказал царь... - но, увы, это правда, Сэмэл.
   Шульги видел, что с Сэмэлом творится что-то неладное. Жрец смотрел на него пустым, невидящим взглядом и беззвучно шевелил губами. Молодой царь поднялся, решив, что нужно как-то вывести возлюбленного Олы из оцепенения. Но он не успел. Сэмэл неожиданно попытался встать, вдруг пошатнулся, обмяк и повалился на мраморный пол, словно тряпичная кукла. Жрец Сэмэл потерял сознание.
   - Охрана! - крикнул царь, одним прыжком очутившись возле распростертого перед ним жреца.
   - Лекаря! - приказал он мигом подбежавшим телохранителям. - Ну, что стоите! Лекаря, я сказал, быстро!
   Охранники со всех ног кинулись вон из кабинета. Шульги наклонился, коснулся руки жреца, нащупал слабый, неровный пульс и облегченно вздохнул.
   - Жив, слава богам, - думал царь. - Ничего, обойдется. Что за день сегодня... Какой, однако, чувствительный этот "бывший". Слабоват твой любимый, богиня. Ох, слабоват. Как он мне помогать станет, если в обмороки падает. Ему ведь такая работа предстоит, где выдержка и воля нужны. Ему одному тебя хоронить придется. Уж и не знаю, что будет...
   Шульги сокрушенно покачал головой и присел на низкое сидение, с которого свалился Сэмэл, дожидаться лекаря. Личный врач царя вбежал в кабинет, на ходу запахивая полы длинного балахона и застегивая крючки на широком поясе. Увидев, что он зван не к самому царю, а к ночному визитеру, лекарь несказанно обрадовался и со знанием дела занялся пациентом. Он быстро привел жреца в чувство, сильно нажав большим пальцем на несколько только ему известных точек на теле.
   Сэмэл глубоко вздохнул и открыл глаза. Врач приподнял его голову и влил в рот несколько капель из маленького пузырька. После этого к жрецу полностью вернулось сознание. Взгляд его уже не был пуст и неподвижен. Все еще бледный, Сэмэл все же смог подняться и попытался даже извиниться перед Шульги за досадное происшествие. Царь, поморщившись, прервал его.
   - Не надо ничего объяснять. Я сочувствую тебе и понимаю, что печальное известие нанесло тебе такой удар, который сбил тебя с ног. Я тоже глубоко скорблю, - царь подал знак лекарю и охране удалиться, и все, поклонившись, вышли из кабинета. - Теперь, когда мы одни, - продолжил Шульги, - ты можешь спросить меня о том, что хочешь знать. Я отвечу тебе. Но все, что я скажу, не должно выйти за стены этого кабинета.
   - Я клянусь, государь, что никто и никогда ничего от меня не узнает, - тихо сказал Сэмэл.
   - Хорошо, - кивнул царь, - теперь, пожалуй, перейдем к делу. Но прежде тебе не помешает глоток вина, да и мне тоже. - Шульги подошел к шкафчику в углу кабинета, вынул из него плоский керамический сосуд с узким горлом и две небольшие серебряные чаши. Он собственноручно налил в них темно-красное, словно кровь, виноградное вино. Поставив чаши на стол, заваленный глиняными табличками, он уселся и указал жрецу на место напротив. Сейчас ему хотелось говорить, не смотря на собеседника сверху вниз, а глядя ему в глаза.
   Они молча пригубили вино. Сэмэл никак не решался расспросить царя о смерти Олы.
   - Ладно, - прервал молчание Шульги, - не хочешь спрашивать, я расскажу сам. Ты хочешь знать все, жрец Сэмэл?
   - Да, все, государь - выдохнул Сэмэл.
   - Тогда соберись с силами. Мне тяжело об этом говорить, но слушать будет еще тяжелее.
   И молодой царь начал свой рассказ. Он говорил долго. Он рассказал Сэмэлу все, что произошло, не забыв про свой разговор с Олой, про ее пророчества, про заговор, про чашу с ядом, про отъезд Мариша, так кстати назвавшего Олу богиней. Жрец слушал внимательно, стараясь казаться спокойным. Но это давалось ему нелегко. Его мозг и сердце жили, словно отдельно друг от друга. Он был способен воспринимать и даже анализировать все, что говорил царь, но в его груди с каждым словом Шульги все туже скручивалась пружина боли. И казалось, она вот-вот лопнет и разорвет сердце на части.
   Царь, заканчивая свой рассказ, решил, что не станет щадить Сэмэла и не скроет от него ничего, как бы тому не было горько.
   - И последнее, что я должен сказать тебе, жрец. Ола любила тебя. Любила наверное больше жизни. В свои последние минуты в этом мире она молила Инанну дать не ей, а тебе силы жить дальше. И последним ее словом было твое имя, Сэмэл.
   Царь Шульги замолчал. Молчал и жрец. Он не мог говорить. Пружина в груди лопнула, полоснув такой острой болью, что Сэмэл не сдержался и глухо застонал, склонившись над столом и закрыв лицо руками. Молодой царь взял свою, еще наполовину полную чашу с вином и, отойдя к окну, стал смотреть на звездное небо. Он пил вино мелкими глотками и считал звезды. Он не жалел Сэмэла, но предоставил ему немного времени, чтобы успокоиться.
   - Он сделает все, что нужно, - думал Шульги, - хотя бы ради памяти Олы, которую не сумел ни уберечь, ни спасти.
   Допив вино, царь вернулся к столу и тронул жреца за плечо.
   - У тебя еще будет время оплакать ее, Сэмэл. Ты проведешь рядом с ней целый день, не меньше. Теперь слушай меня внимательно. И запоминай. В этом деле необходимо твое участие и в нем нельзя допустить ни одной ошибки. Иначе все испортишь. Ты готов меня слушать?
   - Да, мой государь, я готов выполнить твой приказ, - ответил Сэмэл. Он уже был спокоен. Ни тревога, ни боль больше не мучили его. В груди было пусто. В ней словно зияла огромная дыра и внутри, как по брошенному дому, гулял ветер. Убедившись, что жрец, несмотря на пережитое потрясение, способен нормально воспринимать то, что ему говорят, царь не стал пускаться в долгие рассуждения. Он в двух словах объяснил Сэмэлу цель своего плана превращения Олы в богиню и перешел к подробному изложению предстоящих действий. Сэмэл слушал царя внимательно и заинтересованно: соглашался, иногда возражал и предлагал что-то свое, задавал вопросы, запоминал.
   Царь был доволен и даже несколько удивлен тем, как быстро его предполагаемый помощник пришел в себя.
   - Тем лучше, - думал царь, - Этот жрец действительно работает, как отлаженный механизм. Если боги будут к нам благосклонны, то все получится.
   Когда последние детали плана были обсуждены, а тьма за окнами поредела и посерела, как много раз стиранная черная шаль, царь Шульги поднялся из-за стола, потянулся и сказал:
   - Все. Пора за работу. Скоро рассвет. Тебе надо в храм. Потом поспи пару часов прямо там же. Тебя разбудят вовремя. Я позабочусь об этом. И - действуй. К закату можешь не возвращаться. Попроси "верховного", чтобы нашел замену на сегодняшний вечер - скажись больным. А следующий рассвет, я надеюсь, мы встретим с молитвой новой богине. Иди, жрец Сэмэл, и пусть боги подарят тебе удачу. Иди.
  
  * * *
  
   Над великим Уром полыхал рассвет, но утомленный праздником город не хотел просыпаться. Утренний ветерок, вместе с запахом реки носил по пустынным улицам обрывки лент и подсохшие за ночь лепестки цветов, которыми вчера была усыпана дорога, ведущая к храму. Солнце заглядывало во дворы, его лучи стреляли по стенам кирпичных оград, но горожане не спешили заняться будничными делами, предпочитая понежиться в это утро в своих постелях. Тихо было и во дворце, хотя царедворцы и вся челядь, боясь нарушить заведенный царем порядок, как обычно поднялись рано. Если слугам было чем заняться, то придворные бродили по дворцовым залам, томясь от безделья, и обсуждали события вчерашней ночи, тихо перешептываясь между собой. Они боялись потревожить покой государя. Ибо, вопреки правилам, властелин Шумера спал, приказав не будить его раньше, чем в городе огласят известие о смерти жрицы Олы. Только его телохранителям и "старому слуге двух царей" было известно, что после ухода жреца Сэмэла, Шульги призвал к себе верного оруженосца, друга и товарища с детских лет - Аршака. Только его он посвятил в тайный замысел, который предстояло осуществить сегодня. Старый друг просидел в кабинете недолго, а выйдя, поспешил к дворцовой конюшне. Вскоре ловкий молодой всадник, нахлестывая резвого коня, пронесся по пустынным улицам, прокричав пароль полуживым после бурной ночи стражникам, и выехал из города. Царь же, не раздеваясь, улегся спать прямо в кабинете, словно в военном шатре во время военных действий.
   Когда царь, разбуженный старым слугой, открыл глаза, утро было уже в разгаре. Шульги потянулся, взял из рук слуги мокрое льняное полотенце и умылся по-походному, выжимая из него воду на лицо, ничуть не смущаясь, что тонкие струйки намочили спадавшие на шею волосы и тонкую рубашку на груди. Молодой царь словно стер с себя остатки сна. Он снова был свеж и бодр. Его ждали дела. Множество дел. Но главное на сегодня - осуществить задуманное этой ночью. Царь подошел к окну, взглянул на уже проснувшийся и жужжавший словно потревоженный улей город, на освещенный солнцем величественный храм и сказал про себя:
   - Ну, жрец Сэмэл, не подведи! Хорони Олу. А уж я позабочусь о том, чтобы в Шумере навсегда запомнили сегодняшний день. Да помогут нам боги.
   Царь постоял у окна еще немного, пока наконец не услышал резкие и протяжные звуки длинных медных труб. Каждый в Уре знал - эти звуки, заставляющие вибрировать все внутренности - звуки беды и смерти. Через несколько минут весь город будет оповещен, что Ола умерла. Шульги отошел от окна, накинул поданный ему легкий черный плащ прямо на намокшую рубашку. Когда царь вышел к придворным, на его лице никто из них не мог прочитать ничего, кроме суровости и скорби. Молодой монарх хорошо владел собой. Но сегодня ему не было нужды притворяться. Скорбь была неподдельной, суровость - тоже. Смерть жрицы Инанны Олы стала отправной точкой великого царствования Шульги, сына Ур-Гама. Он скорбел не столько об Оле, сколько о своей беззаботной юности, которая умерла вчера вместе с ней. И был суров не только потому, что ему предстояло, не щадя никого, выкорчевать корни заговора, но и потому, что вся его жизнь отныне принадлежала лишь государству. Шумер получил нового царя. Царя вне храма. Царя над храмом. И миф о земной женщине, ставшей богиней во имя спасения царя и Шумера, станет лишь основанием для мифа о божественности царской власти.
   - Так будет, если удача не отвернется от нас, - думал Шульги. - Клянусь, Ола, все твои предсказания сбудутся. Если не по воле богов, то по моей воле.
   В городе уже вовсю разворачивалась подготовка к церемонии погребения. Горожане в ней не участвовали, но с любопытством наблюдали, как храмовые служки, словно муравьи, снуют на террасах храма-пирамиды, суетятся, устанавливая жертвенники, укладывая дрова и засыпая их белыми лилиями и речными лотосами. Над храмом уже вились первые дымки многочисленных курильниц, словно саван окутывая то место, куда вчера были устремлены все взоры, и красовался брачный чертог, а сегодня будут принесены жертвы богам и будет покоиться тело жрицы, пока не догорят жертвенные костры. Лишь после этого погребальная процессия в сопровождении плакальщиц пройдет по улицам Ура и вернется к храму. Там, в одной из подземных усыпальниц, прах Олы обретет покой.
   Похороны, хоть и печальное, но все же зрелище. А зрелища горожане Ура любили. И даже искренне сокрушаясь о безвременной кончине Олы, не собирались отказывать себе в удовольствии поглазеть на торжественный обряд, оценить красоту и сказочную роскошь последнего наряда жрицы, великолепие похоронных носилок, и конечно же, вблизи разглядеть молодого царя Шульги. Народ толпился на улицах, по которым должно пройти печальное шествие, а знатные горожане спешили занять места на площадках храма, с которых хорошо видны и жертвенники, и помост, на котором будет проведен священный обряд.
   Вновь тоскливо завыли трубы, и шестеро чернокожих рабов в глубине храма, неся на плечах носилки с телом Олы, медленно двинулись к выходу, а затем, не останавливаясь, поднялись по бесконечной лестнице - туда, где еще вчера вечером Ола пела царю любовные песни. Теперь царь ждал ее.
   Церемония началась с молитвы великому Энлилю и богине Инанне. Несколько жрецов читали нараспев священные тексты, взывая к милости богов. Но среди священнослужителей не было жреца девятой ступени Сэмэла. Его отсутствие ни у кого не вызвало удивления - уже ходили слухи о том, что от горя он слег в нервной горячке, и, возможно, не на один день. Как только жрецы закончили чтение молитв, к жертвенникам подвели белых овец и поднесли клетки с голубями. Запылали жертвенные костры, задымили курильницы. Над городом поплыл запах ладана. Царь молча и неподвижно стоял у погребальных носилок. Он смотрел на Олу в последнем убранстве. Шульги хотелось запомнить все, запомнить навсегда. Иначе, как он сможет потом оценить то, что будет написано в стихах и нарисовано на вазах, выбито на стенах храмов. Он твердо решил, что увековечит память жрицы, ставшей богиней. Шумер привыкнет к новой легенде.
   Царь запомнил все - каждый завиток золотых венков, каждый камень многочисленных ожерелий, узор жемчужной сетки на золотых волосах. Но уронив взгляд на лицо жрицы, царь отвел глаза. Он не хотел видеть ни опущенных век еще вчера смотревших на него карих глаз, ни заострившихся черт.
   Вновь завыли трубы. Царь, словно и впрямь был вдовцом, разорвал на себе рубашку. Жрец поднес ему глиняную плошку с пеплом. Царь осыпал пеплом голову и опустился на колени у изголовья носилок. Жрецы занесли каменные жертвенные ножи и одновременно перерезали горло тридцати трем овцам. Кровь хлынула на жертвенники. Еще трепещущие жертвы были кинуты в костры. Запах ладана и дыма можжевеловых дров смешался с запахом паленой шерсти и горелого мяса. Густой дым заволок все вокруг. Вдруг все увидели, как сквозь черные клубы дыма, ввысь, в безоблачную синеву неба устремилась стая белых голубей. По толпе пронеслись возгласы восхищения - голуби не стали жертвой, а улетели в небеса, словно душа, выпущенная на свободу.
   Прошло не меньше получаса, пока плотная завеса дыма превратилась полупрозрачную дымку, и зевакам снова стало видно все происходящее. Они увидели, что царь по-прежнему стоит на коленях у погребальных носилок, опустив голову и закрыв лицо руками, а носилки пусты. Толпа загудела в недоумении. Жрецы, до этого не отходившие от жертвенников, кинулись к царю, но не решились приблизиться, видя, что он поднялся с колен. Царь воздел руки к небу и громко провозгласил:
   - О, великий Энлиль! О, прекрасная и могущественная Инанна! Вы вняли нашим молитвам, слава вам, властители людских душ! Вы приняли в жертву жизни овец, отданных на заклание, как приняли в жертву жизнь жрицы Олы. Слава вам, хозяева людских жизней! Но вы не приняли в жертву голубей, они взлетели в небо живыми. Вместе с ними вознеслись и душа, и тело той, которая спасла меня, царя Шумера, от смерти, а мое царство от упадка. Раз такова ваша воля, и вы приблизили ее к себе, всемогущие боги, то тлен не тронет тело Олы, а Кур не тронет ее душу. С радостью мы поклонимся новой богине, ушедшей из земного мира в небесный, как когда-то ты, Инанна, спускалась с небес на землю. О, великие боги! Воистину сила ваша безгранична как наша вера. Слава вам, вечноживые. Слава тебе, Энлиль! Слава тебе, Инанна! Слава тебе, Ола!
   Закончив свое обращение к небу, молодой царь, довольный своей речью, опустил руки, повернулся лицом к городу и обратился к народу:
   - Похороны не состоятся. Ибо возлюбленная нами жрица Инанны, Ола душой и телом отныне принадлежит небу, а не земле, в которой должна была быть погребена. Да свершится воля богов!
   У городских ворот было людно и шумно. Многочисленные гости покидали город. Вчерашний праздник, завершившийся так трагично, и необычайное событие во время погребальной церемонии не изгладятся из их памяти. Сколько раз во всех городах и деревнях Шумера будет рассказано и пересказано то, что произошло в эти дни в славном и великом городе Уре.
   Седобородый старик, одетый по-дорожному, в островерхой шапке, надвинутой на лоб, пробирался сквозь пеструю толпу, запрудившую площадь. Он вел за собой небольшого, но крепкого ослика, запряженного в тележку с разным добром. Старик то и дело дергал за повод и покрикивал, подгоняя упрямое животное. Ослик мотал головой, но, в отличие от своего хозяина, совсем не спешил. Добравшись, наконец, до ворот, старик, бормоча что-то под нос, кинул несколько медных монет в ящик сборщика налогов и, нещадно подгоняя осла, скрылся под сводами городской стены. Только оказавшись вне города, он перевел дух и утирая дрожащей рукой пот со лба, сказал, обращаясь то ли к своему длинноухому спутнику, то ли к свернутому ковру, лежавшему в тележке:
   - Слава богам, все обошлось. Слышишь, Ола, мы все-таки сбежали, а ты мне не верила! - и старик тихо засмеялся.
   Он вновь взялся за повод и, не оглядываясь, пошел прочь от города, все убыстряя шаг. Он спешил засветло добраться до темнеющих у горизонта невысоких гор, в ущелье между которыми петлял мало кому известный ручей. Только он, Сэмэл, жрец девятой ступени, знал где отныне будет дом Олы.
  
  * * *
  
   Сэмэл добрался до ручья, когда солнце уже садилось. По-привычке он то и дело смотрел на небо, словно боялся пропустить закат. Но сегодня он не будет служить богам. Сегодня он - слуга Олы. Сэмэл распряг уставшего ослика, привязал его в густых зарослях тутовника, откатил тележку подальше от тропинки и взвалил на плечо большой свернутый ковер. Пошатываясь под тяжестью ноши, он, спотыкаясь и несколько раз чуть не упав, спустился поближе к воде. Опустив ковер на землю, он пошел назад, к тележке, и вскоре вернулся с бронзовым заступом и лопатой в руках. Сэмэл присел на камень и только тут почувствовал, что страшно устал и вряд ли у него сейчас хватит сил вырыть могилу.
   - Надо отдохнуть хоть чуть-чуть, - подумал он. - Иначе я не смогу. И я должен проститься с ней, хотя дал царю слово, что не буду разворачивать ковер. Все равно, я хочу быть последним, кто видел ее.
   Сэмэл поднялся, снял с пояса нож, перерезал веревки, стягивающие ковер, развернул его и зажмурился, боясь взглянуть на то, что находилось внутри. У него перехватило дыхание, в висках стучало. Но Сэмэл заставил себя открыть глаза и... не увидел ничего ужасного. Перед ним была Ола. Спящая Ола в роскошном наряде Инанны.
   - Должно быть в том самом, в котором она шла к брачному чертогу. - больно кольнуло сердце.
   Почему-то ему вдруг захотелось вновь коснуться золотых волос. Сэмэл осторожно, один за другим, снял три золотых венка и дрожащей рукой провел по рассыпавшимся прядям. Он сел рядом с телом Олы, не отрываясь долго смотрел на нее и говорил с ней как с живой. Никогда при жизни Ола не слышала от Сэмэла таких слов. Только теперь он говорил ей о любви, о том, как он несчастен, как одинок, о том, как он виноват перед ней. Он говорил не переставая, гладя ее волосы и целуя закрытые глаза. Но ни одна слеза не капнула на ее лицо. Сэмэл не мог плакать.
   - Знаешь, Ола, - шептал он, - ты не надолго остаешься одна. Боги сжалятся надо мной и я вернусь сюда, к тебе, навсегда. Ведь это наше место. Здесь похоронено наше счастье. Рано или поздно, мы оба окажемся здесь. Подожди меня. Я вернусь.
   Солнце зашло. Стало быстро темнеть. Сэмэл встал и взялся за лопату. Он копал долго и закончил работу уже в полной темноте. Когда над телом Олы вырос небольшой земляной холмик, жрец Сэмэл произнес заупокойную молитву и, собрав последние силы, положил сверху несколько тяжелых камней. Со вздохом разогнул уставшую спину. Прямо над могилой цвел миндаль. Ветки, покрытые пахучей бело-розовой пеной, касались его лица. Он отломил одну и пристроил на камнях. Больше ему нечего было делать. Над его головой в темном небе уже зажглись звезды, и среди них та, которую Ола называла своей. Сэмэл вздохнул и стал медленно подниматься по скользкой от вечерней росы тропинке. Пора было возвращаться домой.
  
  * * *
  
   Постоялый двор, стоявший у дороги, соединяющей Ур с Уруком, был переполнен. Хозяева, едва держась на ногах от усталости, не успевали принимать заказы, славя богов вслух и подсчитывая прибыль в уме. Прислуга сбилась с ног. Воистину, сегодня была удачная ночь. Возбужденные и одновременно утомленные путешественники, которых любопытство, охота к перемене мест или торговые дела занесли в эти дни за стены Ура, предпочитали, покинув город, поесть, выпить и заночевать в уютном, безопасном месте. Никому не хотелось тащиться среди ночи по дорогам, трясясь от страха перед шалившими в округе разбойниками. Народ все прибывал. Находчивые хозяева сооружали во дворе новые и новые шатры. Накормить прибывших тоже было нелегкой задачей. Целые бараньи туши жарились на углях многочисленных костров. Дешевое финиковое вино и пиво текли рекой, успевай только откупоривать кувшины. Посуды не хватало. Но никто не привередничал. Голодные путники за обе щеки уплетали жареное мясо, положенное вместо тарелок и плошек на пальмовые листья. Ели с ножей, ели руками и пили из чего только можно - из чаш, кружек и прямо из кувшинов. Желудки тяжелели от съеденного, а головы от выпитого, но гости не спешили отойти ко сну. Заплетающимися языками они вели нескончаемые беседы, обсуждая все увиденное за эти дни. Каждый считал своим долгом добавить от себя лично хоть что-то новое, хоть какую-то подробность, и припоминая, и фантазируя по ходу дела. Лишь двое в дальнем углу двора не вступали ни в споры, ни в разговоры. Высокий немолодой чиновник с военной выправкой и его бритоголовый спутник ели и пили, негромко переговариваясь между собой, и ни на кого не обращая внимания. Поглощенные беседой, они даже не взглянули на старика со спутанной бородой, в сползающей на брови шапке. Судя по запыленной и далеко не чистой одежде, старик, прежде чем со вздохом сесть на землю и привалиться спиной к кирпичной стене ограды, проделал нелегкий и долгий путь.
   Устроившись поудобнее и вытянув гудящие от усталости ноги, жрец девятой ступени Сэмэл заказал, как все, вино и мясо и огляделся, словно искал кого-то. Мысль заехать на постоялый двор, чтобы, если не поесть, то хотя бы выпить, возникла у него лишь в тот момент, когда ночной ветер донес до него запах жареного мяса, а в темноте замелькали приветливые огоньки костров. До этого Сэмэл не замечал ни жажды, ни голода, хотя не ел со вчерашнего вечера. Бессонная ночь и сегодняшний безумный день вымотали его окончательно. Теперь, когда все было кончено, и царское поручение выполнено, силы покинули его. Трясясь верхом на отдохнувшем ослике, он чувствовал себя так, словно вместе с бородой действительно приклеил себе еще двадцать прожитых лет. Он спешился у коновязи, сунул в руку мальчику-рабу повод и какую-то медную мелочь, приказал накормить длинноухого "скакуна" и, морщась от боли в пояснице, пошел было в сторону желанного приюта, но вдруг остановился в раздумье. Его взгляд привлек высокий караковый конь, выделявшийся своими статями и богатой уздечкой. Где-то он видел этого красавца. Жрец попытался припомнить, но ничего путное не шло в голову. Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу:
   - Ну, конечно же, это конь Эльдада.
   Сэмэл не только прежде видел этого прекрасного жеребца, но и выслушал немало рассказов Эльдада о его достоинствах. Ничего не понимая в лошадях, Сэмэл тогда еще злился, тщетно пытаясь прервать восторженные монологи тайного советника.
   - Так значит, Эльдад здесь?! Что ему тут делать среди ночи? Неужели этот лис или его люди все же догадались о затеянной царем мистификации и сумели проследить за ним, Сэмэлом? Только этого не хватало! У Эльдада достанет наглости и раскопать свежую могилу Олы, и притащить во дворец ее исчезнувшее тело, лишь бы обесчестить царя и вынудить его подчиниться воле жрецов. Хотя, откуда Эльдад мог узнать обо всем, если кроме царя и его самого, Сэмэла, никто понятия не имеет, что на самом деле произошло во время погребальной церемонии? - Жрец терялся в догадках. - Ничего не остается, как только выяснить, что делает царский советник ночью за городом на постоялом дворе.
   Сэмэл вошел во двор за ограду и присел на свободное место, собираясь выслеживать Эльдада, но, оглядевшись по сторонам, сразу же увидел его, да не одного, а в компании Гуахуша. У Сэмэла даже закружилась голова - то ли от пережитых волнений и голода, то ли от неприятного предчувствия, сдавившего сердце. Он страшно обрадовался, когда услужливая молодая рабыня наконец поставила перед ним кувшинчик вина и кособокую тарелку с дымящимся, пахнущим дымом костра мясом. Утолив жажду и первый голод, жрец Сэмэл, продолжая делать вид, что его ничего не интересует кроме собственного желудка, прислушался к беседе Эльдада и Гуахуша. Действительно, разговор шел о заговоре, вернее, о последствиях его провала. О похоронах Олы они и не вспоминали.
   - Слава богам, - с облегчением вздохнул жрец, - это их не интересует.
   Сэмэл успокоился, но продолжал слушать.
   - Ума не приложу, что теперь делать, - раздраженно говорил Эльдад, подцепив и вертя на ноже кусок мяса. - Говорил же я "верховному", что нельзя посвящать в секретные дела слишком много людей. Так нет, не слушал меня, и вот что вышло. Шульги теперь всех перетрясет, вычешет как вшей частым гребнем. "Верховный" прошлой ночью меня вызывал - трясся от страха так, что стул под ним дрожал. Умолял меня, если что, зачинщиком назваться. Только кому охота чужую ношу тащить! Так я ему и сказал. Пусть сам отбивается, мне голова дороже.
   - Так-то оно так, - задумчиво ответил Гуахуш, - но царь не дурак, чтобы только "верховного" обвинять. Что ему эта старая развалина! Не сегодня-завтра его паралич разобьет. Нет, царь будет тех, кто моложе и опасней добивать. И пощады от него не дождешься. Шульги в гневе крут. Сегодня его оруженосец, выскочка этот, Аршак, с целым отрядом ворвался в дом "верховного" - тот, что за городом. Всех, кто там был перебили, словно во вражеской крепости. Никто не ушел. Даже прислугу не пожалели. А ведь там вся "голова" и отсиживалась, пока мы дело делали.
   - Ну да?! Откуда знаешь?! - воскликнул Эльдад. То, что сказал Гуахуш, ему совсем не понравилось. Царь отрубил голову змее, и теперь было совсем неясно, что он собирается делать с ее хвостом. Похоже, отставки не миновать, и если только отставки!
   - Откуда знаю? Сорока на хвосте принесла, - нагло ухмыльнулся Гуахуш, отпив добрый глоток вина. Еще вчера он не осмелился бы так разговаривать с начальством. Теперь же неизвестно, усидит ли Эльдад на своем месте или слетит с него, возможно, заодно потеряв и свою голову.
   Эльдад ничего не сказал. Стараясь не выдать беспокойства, он сделал вид, что поглощен едой. Лишь прожевав большой кусок, он снова заговорил словно сам с собой:
   - Надоела мне вся эта заваруха. Подать в отставку, что ли, и уехать в деревню пока не поздно?!
   - Тебе, и в деревню, господин? - хихикнул подчиненный. - Не верится что-то.
   - Не скажи, Гуахуш, не скажи... Я уже давно об этом подумывал. Чего лучше - с женой, с детьми на свежем воздухе... Вот закончится эта кутерьма, может так и сделаю, - вздохнул Эльдад. Он покривил душой. Ему не так уж и хотелось в деревню. Но об обещанной награде можно забыть, а жалование, если даже царь не станет с ним связываться, для жизни большой семьей в городе, маловато. Может, действительно, не тянуть, а переехать куда-нибудь подальше от Ура, чтобы царь забыл о его роли в заговоре? Продолжая размышлять, Эльдад обратился к Гуахушу:
   - А ты-то, что будешь делать, если я в отставку уйду? С голода помирать? Уйду - царь всех вас разгонит, своих людей посадит. Я-то проживу, а как вы, горе-работнички?
   - А я возьму да женюсь на бабенке побогаче, - гоготнул Гуахуш.
   - Что-то ты больно веселишься, - поморщился тайный советник, - есть кто на примете, что ли?
   - Да, есть. Правда, пока не про мою честь. Но всему свое время.
   - Ладно уж, рассказывай, - сказал Эльдад. Уж кто-кто, а он, конечно, был осведомлен об альковных забавах Гуахуша.
   Эльдад всегда знал все о своих подчиненных. В другое время он не стал бы болтать с Гуахушем, но сегодня, когда тайный советник в душе уже решил оставить службу, а выпитое вино смягчило сердце, Эльдада потянуло на сплетни. Он не очень-то боялся, что царь Шульги станет преследовать его. Надо лишь правильно себя вести - самому прийти к царю и повиниться, что не уследил и прозевал у себя за спиной заговор, чуть не стоивший тому жизни. Повиниться, а потом сослаться на плохое здоровье и подать в отставку, сокрушаясь о допущенных промахах. Может быть, царь и не поверит... И скорее всего не поверит, ведь он не глуп, но связываться с коварным Эльдадом не станет. Не захочет поднимать лишний шум. Тайный советник понимал это и вполне мог позволить себе расслабиться и потешить себя откровениями Гуахуша.
   - Видят боги, не знаю как тебе об этом рассказывать, ведь ты примерный муж и отец, а я старый развратник, - Гуахушу, тоже изрядно подвыпившему, хотелось поделиться своими планами. Игра проиграна. Слава подручного Эльдада теперь только вредит. Начальник прав: пока не поздно пора сматываться со службы. Но деньги на дороге не валяются. Шутки шутками, но только из Лягуаны, если ее хорошо "потрясти", посыпятся шекели. Гуахуш с досадой подумал, что не позаботился заранее о том, чтобы убрать с дороги единственное препятствие на пути к богатству - жреца Сэмэла. Но кто мог знать, что все так повернется.
   - Из старых развратников как раз и получаются примерные мужья. Только где ты теперь богатую невесту найдешь? И девицы, и вдовы побогаче - наперечет. А у тебя ни состояния нет, ни, как сам понимаешь, теперь даже и должности приличной не будет. Красоты у тебя - одна лысина. Мне и впрямь интересно, кого ты в невесты определил? - спросил Эльдад.
   Гуахуш ответил вопросом на вопрос:
   - Как тебе кажется, Эльдад, то, что говорят в городе о болезни Сэмэла, правда? Что у него горячка, что он почти при смерти... Хотя еще вчера здоров был, я его видел...
   Вдруг сидевший в углу старик поперхнулся вином и отчаянно закашлялся. Гуахуш покосился в его сторону и продолжил
   - Никто не знает, когда богам или галла понадобится. Вот так, как этот старикан, подавишься, да и задохнешься в одночасье, а нет - доживешь до ста лет. На все воля богов. Так как ты думаешь, Сэмэл всерьез заболел, или просто по своей зазнобе тоскует?
   - С чего ты о нем вспомнил? - удивился Эльдад и вдруг понял, к чему клонит его сотрапезник, - Ну ты и наглец, Гуахуш! Ну и наглец! Это же надо, что затеял! Думаешь, что если захаживаешь к Лягуане... - увидев, что Гуахуш насторожился, Эльдад поспешил успокоить его, - Чего ты испугался, это даже похвально, должен же кто-то и ее порадовать, если муж на сторону смотрит. Хотя я Сэмэла понимаю, от нее в постели проку, небось, что от змеи в зимней спячке - холодная и не шевелится. Только жрец помирать от этого не собирается. Была Ола. Погрустит - другую найдет. Зря ты надеешься, что Сэмэл умрет. А с женой он развестись хотел, да теперь уж незачем. Так что, зря ты на Лягуану заришься. Не станет же она из-за тебя от мужа уходить! Сама же к бабке ездила, чтобы его приворотом возле себя удержать... Да и зачем тебе она! Деньги деньгами, а...
   Гуахуш расхохотался так громко, что все сидящие по соседству невольно посмотрели в его сторону. Лишь седобородый старик даже не поднял головы, низко склоненной над тарелкой.
   - Что я такого сказал? С чего ты так развеселился? - тоже улыбаясь просил Эльдад.
   - Ой нет, Эльдад, ой и насмешил ты меня, начальник, - все никак не успокаивался Гуахуш, - надо же такое сказать! Холодная змея в зимней спячке! Да она скорее удав в разгар лета! Ой, насмешил! Ты! Такой проницательный, и так ошибся. Ай-ай-ай! Если хочешь знать, такой похотливой бабы я в жизни не видел, клянусь всеми галла! Уж на что я охотник до всяких фокусов, а и то ей удивляюсь. Я бы на ней хоть сейчас женился, да боюсь, что заездит до смерти, - Гуахуш снова хохотнул.
   - Да ну! А я из разговоров с Сэмэлом совсем другое понял, - недоверчиво протянул Эльдад.
   - Так то же Сэмэл! Она же про него тоже много что рассказывает. Говорит, что он в этих делах полное ничтожество. Но кто их, баб, разберет! Жрица-то, покойная, души в нем не чаяла. Иди знай, что бабе надо. Только Лягуаночка моя по мне сохнет, точно знаю. Если бы от Сэмэла освободилась, только позови - бегом бы за мной побежала. Она всегда ко мне возвращается, хоть мужиков немало перепробовала. Нет, она бы за меня вышла, это точно!
   - Так в чем же дело? Почему тогда она бедняге развода не давала, к колдунье ездила? Чего проще было развестись, когда Ола жива была. Весь город об этой связи знал. Могла бы по суду такие отступные получить! - не унимался Эльдад.
   - В том-то и дело. Видно проклятие на мне - не везет никогда. Поздно я с ней о женитьбе заговорил. Дня два назад. Опоздал, как всегда. Ола возьми да умри, кто ж это мог предполагать! Теперь ей и повода развестись-то нет, и если даже решится на это - денег толком не получит. Хорошо еще, если свое приданное, а то и того не добьется. Ну а без денег мне резона на ней жениться все же нет. Мне невеста богатая нужна. Чтоб их галла побрали, этого жреца с его подружкой. Все мне испортили!
   - Они-то тут причем? - усмехнулся Эльдад.
   - Как ни при чем?! Жрица эта возьми да помри в самый неподходящий момент, а Сэмэл, как назло, жив. Ну не пакость ли? Лучше бы уж помер с горя и жену вдовой оставил. Так как ты думаешь, он действительно в горячке или притворяется?
   - И не надейся, что с тоски умрет. Я его хорошо знаю. Такие как он с тоски не умирают. Сэмэл слабак, но себя любит больше, чем Олу любил. Я же тебе сказал - поплачет и другую найдет. Ты подожди.
   - Некогда мне ждать. Мне деньги уже сейчас, ой, как нужны. А если что, так завтра еще нужнее будут, сам понимаешь, - вздохнул Гуахуш.
   - Ну не убивать же его, в самом деле! - Эльдад покачал головой, - зря ты так уперся. Может что другое придумаешь?..
   - Ну, не знаю. Может и придумаю. Только не на трезвую голову, - ответил Гуахуш, налив полную кружку вина, выпил его залпом и, наколов ножом большой кусок мяса, отправил его в рот.
   - Ну что ж, - сказал Эльдад, тоже наливая себе вина, - Я вижу, ты не пропадешь. Хочешь совет?
   - А как же, конечно хочу, - еле проговорил с набитым ртом Гуахуш, - Советы начальников лучше, чем их приказы.
   - Советы бывших начальников еще лучше, - улыбнулся Эльдад.
   - Так что, с отставкой решено? - Гуахуш даже перестал жевать.
   - Я-то решил, а что царь скажет - не знаю, - вздохнул Эльдад, - Так хочешь совет или нет?
   Гуахуш молча кивнул.
   - Тогда я тебе вот что скажу, дорогой мой бывший соратник. Не торопись в мужья. Ты лучше из своей Лягуаны деньги по-другому тяни. Мало ли способов есть!
   - Беда, что Сэмэл скуп как ростовщик, он жене на новое платье жалеет - где уж ей любовника баловать! - махнул рукой Гуахуш.
   - Ничего. Я знаю, что у нее припрятано кое-что от "любимого" мужа.
   - Неужели?
   - Я же сказал, что знаю. Я зря не говорю. "Верховный" не раз в дом Сэмэла что-то передавал через посыльных. Не очень-то он меня стеснялся. Может думал, что мне наплевать - мало ли что жрец жрецу может отослать. Но ты же знаешь, что я не мог не проверить что в посылочках...
   Заинтригованный Гуахуш только коротко кивнул.
   - Проверил, и даже посчитал приблизительно сколько всего может быть. Только за те разы, что я видел - сумма не маленькая.
   - Сколько?! - не удержался Гуахуш. Его бритая макушка покрылась испариной. Очень, очень интересные вещи говорит его бывший начальник.
   - Не скажу, - засмеялся Эльдад, глядя на разволновавшегося от алчности собеседника. - Ну, да ладно, а то ты лопнешь от любопытства, - и, придвинувшись к Гуахушу, зашептал ему на ухо.
   - Да!!! Сумма серьезная, - только и проговорил тот, облизывая пересохшие от волнения губы... - И с чего это "верховный" так раздобрился, а, Эльдад? Не в его правилах делать женам жрецов подарки.
   - Ты что, ревнуешь? - хихикнул Эльдад. - Успокойся. Это давняя история. Впрочем, тебе, как кандидату в мужья, так и быть, расскажу. Только поклянись, что Сэмэлу не передашь ни слова. Все-таки, он мой старый друг. Да и жаль его, в последнее время ему и так тяжело пришлось.
   - Сам виноват! Чего ему не хватало?! Богатство, должность, семья. Я о том только мечтаю, а он все имеет. Впрочем, ладно. Я ему ничего не скажу, раз тебе это так важно. Клянусь Энлилем. Так что за история?
   - Дело было еще при покойном царе Ур-Гаме, - начал Эльдад свой рассказ, но на мгновение умолк, посмотрев вслед медленно бредущему старику. И походка, и фигура старика показались ему знакомыми. Эльдад попытался вспомнить, где мог видеть этого почтенного старца, но ничего не приходило в голову. И он начал свое повествование так, как начинаются сказки:
   - Так вот, это случилось давным-давно. Еще при покойном царе Ур-Гаме, в те времена, когда царю захотелось перестроить храм...
   Жрец Сэмэл на негнущихся ногах вышел за ограду постоялого двора. Его лицо не выражало никаких чувств. Оно было неподвижно как лицо мертвеца. Только по движению пальцев, то сжимавших, то отпускавших ручку ножа, висящего на поясе, можно было догадаться, что Сэмэл слышал все, о чем говорили Эльдад и его помощник. Жрец подошел к коновязи, отвязал повод и оттащил жующего ослика от охапки свежескошенной, остро пахнувшей весной травы. Он уселся верхом и, наклонившись к мягкому ослиному уху, тихо сказал:
   - Поехали, серый. Поехали. Видишь, как полезно иногда не торопиться. Ты поел, отдохнул, и я тоже. Это хорошо. А еще, я кое-что услышал и понял, что меня дурили всю жизнь. Понимаешь, всю жизнь дурили. И мне от этого очень плохо. Но теперь я знаю, что меня дурили, и это хорошо. Поехали, серый.
   Ослик повел ушами и неожиданно послушно затрусил по дороге в сторону Ура.
  
  * * *
  
   Второй урожай был собран. Поля и замледельцы отдыхали. Жители Шумера наконец дождались благословенных дней осеннего равноденствия - поры гуляний и свадеб. Великий Ур, раскинувшийся на берегу слегка обмелевшей за жаркое лето реки, был по-прежнему величественен и многолюден. Казалось ничего не изменилось за полгода, прошедшие со дня смерти жрицы Олы. Ничто не напоминало о ней, кроме нескольких статуй новой богини Шумерского пантеона на площадках храма-пирамиды, где по-прежнему жрец Сэмэл встречал каждый рассвет и каждый закат.
   И все же, за эти полгода произошло немало такого, что могло и не случиться, будь Ола жива. Молодой царь Шульги не нарушил своего слова. Народ уверовал и в новую богиню, и в божественность самого царя. Отныне он, и только он правил Шумером. Страна получила нового монарха-самодержца и верховного жреца в одном лице.
   В день похорон жрицы Олы, по приказу Шульги его верные соратники и воины во главе с Аршаком, не шадя никого, жестоко расправились с главными заговорщиками. А затем по городу прокатилась волна обысков и арестов. "Слуги справедливости" выполняли приказы царя не менее рьяно, чем раньше - приказы Эльдада, поспешно ушедшего в отставку. Побои и пытки все так же безотказно развязывали языки. Тюрьмы заполнялись не уличными воришками и бродягами, а чиновниками, жрецами и вельможами, словно став пародией царского дворца. Арестованные, не привыкшие ни к тюремному пайку, ни к параше, во время допросов не запирались. Полумертвые от страха за свою жизнь, обескураженные провалом заговора, они были готовы рассказывать обо всем, о чем их спрашивали и не спрашивали, перекладывая всю ответственность за свое участие в заговоре на верховного жреца. Все понимали, что старику "верховному" уже ничто не поможет - его песенка спета. Но царь, имея в руках все необходимые для суда доказательства, все же медлил. При дворе это не одобряли. Молодые соратники Шульги жаждали крови, словно голодные львы, выпущенные из клетки. Но на все их попытки ускорить ход событий, царь отвечал одно и то же:
   - Незачем трясти дерево, чтобы зрелый плод упал. Главное - вовремя подставить руки.
   Молодой монарх не ошибся. "Верховный" недолго протянул на домашнем аресте. Меньше чем через неделю после смерти Олы верховного жреца города Ура разбил паралич. Царя не интересовало, что стало причиной болезни главного заговорщика - страх публичного судилища или то, что его ближайшие друзья и соучастники так же рьяно, как вчера клялись ему в верности, сегодня готовы были утопить его в море предательских свидетельств. Главным было то, что "верховный", скорее всего, никогда не сможет вернуться к своим обязанностям. Да и какую опасность для трона может представлять онемевший и недвижимый старик? Шульги не был столь наивен, чтобы затевать громкий процесс и демонстрировать противостояние дворца и храма. Беспощадно расправившись с остальными заговорщиками, он сделал вид, что удручен вестью о тяжком недуге "верховного" и не верит в его причастность к заговору. Царь всенародно заявил:
   - Пока верховный жрец жив, должность останется за ним. Только боги, послав смерть, заменят одного своего избранника на другого. До того момента, как боги объявят свой приговор, я, царь Шульги, готов нести двойное бремя власти, служа государству и богам одновременно.
   Так, без лишнего шума, под одобрительный гул толпы молодой монарх сумел свить всесте две ветви власти, лишив жрецов какого-либо влияния на принятие государственных решений. И во дворце, и в храме сразу поняли, что Шульги теперь единовластный правитель Шумера, и приняли условия новой игры. Народ, аристократия, духовенство отныне боготворили царя-реформатора. И правда, жизнь Шумера усилиями Шульги не текла, как сонный Ефрат, а кипела и бурлила, словно горный поток. Ур строил, торговал, богател и рос. Скульпторы уже ваяли статуи монарха, поэты слагали гимны, славя мудрого владыку, а жрецы предрекали величие и благоденствие Шумеру на все время его царствования.
   Сам же царь, в глубине души по-юношески упиваясь своим величием, ни на миг не забывал о своем разговоре с Олой, о ее предсказаниях. Пока все они сбывались, и Шульги верил в то, что советы покойной жрицы - не пустые слова. Он следовал им в точности и ни разу не пожалел об этом. Решив, что теперь, когда вопрос о власти решен, настало время подумать и о наследнике, царь, не колеблясь, назвал имя той, которая должна стать его супругой и матерью его детей. Он произнес услышанное от Олы имя, хотя ни разу не видел своей избранницы. Только во время сватовства, когда польщенный царским выбором, Ур-Гам на мгновение откинул покрывало с лица своей дочери, Шульги мысленно поблагодарил небеса и Олу. Невеста была прекрасна. Но не только красота Инлиль заставила сердце царя выпрыгивать из груди. Девушка смотрела на него с таким трепетным восторгом, с таким обожанием, с такой надеждой на счастье. И Шульги почувствовал, что готов пожертвовать всем - и жизнью и царством, лишь бы каждое утро, каждый день, каждый вечер ощущать на своем лице этот взгляд. Вопрос о свадьбе был решен в одно мгновение. Первое полнолуние после дня осеннего равноденствия, когда совершится бракосочетание, было уже совсем близко, и весь город теперь жил в предвкушении грандиозного праздника. На площадях и базарах, на улицах и в домах великого Ура только и разговоров, как хорош собой, величественен и мудр царь, как молода и прекрасна его невеста. Они любят друг друга так же сильно, как Инанна и ее земледелец, и лучшей пары нет во всем Шумере. И это была чистая правда, которую незачем скрывать.
  
  * * *
  
   Вести о предстоящей царской свадьбе долетели и до тех краев, где в небольшой деревушке жил с четырьмя детьми немолодой вдовец, о котором ходили слухи, будто он был большим чиновником при дворе. Но вряд-ли кто-нибудь из вельмож смог бы узнать в этом сломленном горем человеке с потухшим взглядом и тихим голосом беспощадного и коварного Эльдада.
   Поспешно подав в отставку, бывший тайный советник полгода назад переселился в деревню и был почти счастлив. Наконец-то он мог, не думая о службе, наслаждаться безметяжным отдыхом, болтать с женой и слушать ее пение, глядеть на игры детей. Сердце Эльдада впервые в жизни было полно покоем и любовью. Его жена тоже была счастлива. Ее смех, который напоминал звон серебряного колокольчика, доносился то со двора, то из глубины сада, то из-под навеса летней кухни. Беременность лишь красила ее. Так, во всяком случае, считал Эльдад, не замечая ни внезапных приступов усталости, ни мертвенной бледности, временами покрывавшей лицо его молодой жены. Лишь когда до родов оставались считанные дни, и жена стыдливо пожаловалась ему на то, что чувствует себя плохо как никогда и боится умереть, Эльдад, успокаивая ее, сам испугался не на шутку. Полный тревожных мыслей и дурных предчувствий, он кинулся в город звать лекаря. Не щадя своего любимого каракового коня, он быстро добрался до Ура, но потратил уйму времени, пока нашел врача, согласившегося ехать в такую даль. Как он жалел, что в городе уже нет ни легкого на подъем Мариша, ни Олы.
   Как ни спешил Эльдад, он все же опоздал. Когда, влетев в ворота на полном скаку, встревоженный Эльдад увидел во дворе бестолково суетящуюся бабку-повитуху с охапкой окровавленных простыней и перепуганную служанку, пытавшуюся утихомирить ревущих детей, он понял, что дело плохо, и опрометью кинулся в дом. Подъехавший следом лекарь побежал за ним.
   Жена Эльдада, его любимая, его единственная, его колокольчик, лежала тихо. Ни стона, ни крика. Эльдад одним прыжком подскочил к постели жены, упал возле нее на колени и обеими руками схватил прозрачную, словно восковую, ладошку жены. Она повернула к нему бледное личико, покрытое испариной и, едва шевеля губами, прошептала:
   - Ты, наконец, приехал, любимый! Слава богам, ты приехал, и мне больше не страшно. Мне уже не страшно умирать, Эльдад. Я люблю тебя, и ты со мной. Мне не страшно.
   - Ну что ты, милая! Я привез доктора. Все обойдется, все будет хорошо. Никто не умрет. Не надо, не плачь. Потерпи, потерпи немножко. Вот родится наш малыш, и ты отдохнешь. Все будет хорошо. Я люблю тебя, колокольчик, - в голосе Эльдада была нежность, надежда, но не было уверенности.
   - Да, теперь все будет хорошо. Я тоже люблю тебя, - слабо улыбнулась жена.
   Эльдад сжимал ее руку и молил богов лишь о том, чтобы они спасли и сохранили ее жизнь, их любовь, их счастье.
   Тем временем, лекарь закончил осмотр и вышел, подав Эльдаду знак следовать за ним. Лишь только они оказались за дверью, врач беспомощно развел руками и, опустив глаза, сказал, что ребенок уже мертв и не в его силах спасти жизнь матери. Эльдад не желал верить словам врача, умолял и угрожал. Он пытался уговорить лекаря сделать хоть что-нибудь.
   - Ты просишь о чуде. Молись, может быть, боги и совершат его. Но я ничего не могу изменить. Я не бог, я врач, который приехал слишком поздно. Иди к ней. Ты ей сейчас нужнее, чем я, - проговорил лекарь.
   Похолодев от ужаса, Эльдад вернулся к постели жены. Он был с ней до конца, он слышал ее последний вздох, он сам закрыл ее черные глаза с расширившимися зрачками и осторожно вынул из холодеющих пальцев куклу. Ту самую куклу-Олу, что полгода назад жена смастерила ко дню рождения дочки. Он думал, что умрет прямо сейчас, рядом с ней. Но он остался жить, умерло лишь его сердце. Он остался один и ни на миг бы не задумался упасть ли грудью на острие меча, если бы не дети. Эльдад не мог позволить себе умереть. И он остался жить. Со временем боль притупится, дети подрастут и, радуясь за них, Эльдад будет говорить, глядя на небо:
   - Видишь, колокольчик, все у нас хорошо. Ты не волнуйся. Все хорошо, - И будет слышать в ответ серебристый смех.
  
  * * *
  
   Вытирая лоснящиеся от пота и жира щеки белоснежной льняной салфеткой и не переставая жевать, Гуахуш отодвинул серебряную тарелку с вареной бараниной, щедро политой чесночным соусом, и зычно рыгнул. Сидя в тени под тростниковым навесом в бывшем доме Сэмэла, располневший в последнее время Гуахуш, мучился разве что от изжоги. Во всем остальном жизнь его устраивала. Всего несколько месяцев прошло с тех пор, как на свете нет жрицы Олы, а как круто все изменилась! Где-то шумит дворец со всеми своими интригами и тайнами, в кабинете Эльдада уже давно сидит молодой ставленник Шульги, что, впрочем, не мешает вешать и сажать за решетку неугодных трону. А он, Гуахуш, теперь полноправный хозяин этого дома и богатый человек. Очень богатый. Сбылась мечта всей его жизни. Спасибо богам и Эльдаду, вовремя подсказавшему, что надо делать. Ходят слухи, что его бывший начальник овдовел и сидит в деревне нянькой при детях.
   - Жаль его, - подумал Гуахуш, - хотя и крут он бывал со мной, ой как крут.
   Гуахушу не хотелось возвращаться в дом. Он развалился на покрытом ковром топчане и крикнул:
   - Агиша!
   Тут же во двор вбежала молодая рабыня и, низко поклонившись, робко подняла глаза на хозяина. В запуганной худенькой девушке трудно было узнать прежнюю бойкую служанку Олы. Побег, возможно, спас ей жизнь, но желанная свобода недолго кружила ей голову. Сейчас Агише оставалось лишь вспоминать те месяцы, проведенные на воле. Свою встречу с молодым царским конюхом, принявшем ее за провинциалочку, явившуюся в Ур в поисках лучшей доли; горячие поцелуи на своем лице; клятвы любви и верности, слетавшие с его губ. Все это было в прошлом. Однажды она попалась - случайно и нелепо, угодив в одну из облав, которые стали в Уре обычным явлением после раскрытия заговора. Может быть ее бы и передали хозяйке, но Ола давно была мертва, и Агишу продали, как и всех бесхозных беглых рабов, с аукциона. Красивая молодая рабыня приглянулась Гуахушу, и царская казна пополнилась еще на несколько шекелей. Агиша не была столь наивна, чтобы думать, что ее обязанности у нового хозяина ограничатся работой по дому. Похотливые взгляды Гуахуша говорили совсем о другом. Но девушка, хотя и слышала разные жуткие истории об участи молодых рабынь, попавших в лапы сластолюбцев-хозяев, все же не представляла и десятой доли того унижения, которое она испытывала в этом доме.
   - А ну, подойди поближе, - прозвучал голос Гуахуша.
   Когда Агиша послушно приблизилась, он, не поднимаясь со своего места, грубо дернул ее за руку, повалив на ковер рядом с собой. Агиша не сопротивлялась. Закрыв глаза, чтобы не видеть слюнявые толстые губы у своего лица и жирное волосатое тело, нависшее над ней, она лежала не шевелясь, словно мертвая.
   - Не притворяйся, что ты меня не хочешь, мерзавка! - бормотал Гуахуш, - все вы бабы шлюхи! Погоди, сейчас ты у меня оживешь! - и он с удовольствием впился зубами в ее грудь.
   Стоны и крики Агиши лишь распаляли его. Гуахуш овладел ей быстро и грубо, наслаждаясь ее болью и покорностью одновременно. Он даже не заметил как во двор выскочила Лягуана и увидев происхолящее, словно коршун, накинулась на него, со всей силы колотя кулаками по голой волосатой спине и осыпая его проклятиями. Гуахуш вскочил, с силой отпихнул от себя разъяренную женщину и отвесил ей пару затрещин, выкрикивая:
   - С ума съехала что-ли, старая дура?! Совсем рехнулась! Подумаешь, развлекся немного! Не все же с тобой кувыркаться! Надоела ты мне! Хочешь, можешь присоединиться. Агиша девка послушная, живо научится тебя ублажать, да и мне веселей. Эй, да ты потише, а то прибьешь ее до смерти! - засмеялся он видя, что Лягуана накинулась на Агишу и, вцепившись ей в волосы, осыпает рабыню оплеухами. - Ишь, как распалилась, старая потаскуха! Слышишь, я тебе говорю, оставь девку в покое. Она моя, что хочу с ней, то и делаю. А если тебе это не по вкусу - убирайся вон. Меня от тебя уже давно тошнит. Лучше не зли меня, а то знаешь, что будет...
   Лягуана вдруг разжала пальцы, отпустив подвывающую Агишу. Руки ее безвольно опустились, на глаза навернулись слезы. Не говоря ни слова, она лишь затравленно посмотрела на Гуахуша и побрела к дому, сгорбившись и тяжело переставляя ноги.
   - Так-то лучше, - крикнул ей вслед Гуахуш. - Знай свое место, сучка. Я тебе не Сэмэл - с ума из-за тебя не сойду, не надейся. А будешь мне сцены устраивать, куплю еще пару девчонок и тебе только смотреть останется на то, как я их ..., поняла?
   Лягуана ничего не ответила. Она вошла в дом, дотащилась до спальни и упала на широкую кровать, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Она ничего не могла изменить. У нее не было ни шекеля за душой, ей некому было больше жаловаться и неоткуда ждать помощи.
   В тот проклятый день "священного бракосочетания", когда она, торжествуя в душе победу над соперницей, вернулась домой, Сэмэл уже был во дворце. Не вернулся он и на следующий день. Лягуана терялась в догадках и начала волноваться, когда поползли слухи о заговоре, думая, что Сэмэл мог быть к нему причастен. Она даже обрадовалась, услышав скрип ворот и голос вернувшегося мужа. Однако Сэмэл повел себя очень странно. Он словно не видел жену, радостно спешащую ему навстречу. Когда Лягуана попыталась обнять его, Сэмэл отшатнулся от нее, словно от ядовитой гадины, не отвечая ни слова на приветствия и вопросы, прошел мимо, ни разу не оглянувшись, и захлопнул за собой дверь кабинета. С этого дня Сэмэл словно жил и не жил в доме. Он больше ни разу не переступил порога супружеской спальни, не реагируя на попытки жены затащить его в постель, и по прежнему не говорил с ней. Все больше времени он проводил в кабинете, который теперь служил и местом для сна. Все чаще он просил принести ему туда и ужин. Даже дети не могли его разговорить. Только дочке иногда удавалось объятиями и поцелуями вызвать у него улыбку.
   Мало-помалу жрец Сэмэл потерял интерес ко всему, даже к деньгам. Он безоглядно тратил крупные суммы, раздавая милостыню без счета, и безропотно распахивал кошелек перед детьми, не спрашивая на что уйдут выпрошенные деньги. Лягуана негодовала, но ничего не могла поделать, пока все окружающие тоже не стали замечать за Сэмэлом странности. Он отвечал невпопад или не отвечал вовсе, не обращая внимания на собеседников, разговаривая сам с собой. Даже слуги шептались за спиной хозяина. Спустя месяц-полтора после смерти Олы всем уже было ясно, что жрец Сэмэл, если и не сошел с ума, то стоит на прямой дороге к безумию. Никто не удивился, когда Лягуана обратилась в суд с просьбой передать в ее руки право распоряжаться всем семейным состоянием из-за душевного нездоровья мужа. Суд удовлетворил ее просьбу. Сэмэл, лишенный привычных финансовых забот, окончательно отошел от дел и всего мирского. Дом больше не был ему домом. Вся жизнь жреца девятой ступени теперь была сосредоточена в храме. И настал день, когда он после заката остался в храме до утра. Так стало повторяться чаще и чаще, пока, наконец, посланный из храма курьер не забрал из дома Сэмэла ящик с письменными принадлежностями и небольшой тростниковый сундук с одеждой. В конце концов, каждый человек, даже богатый, нуждается лишь в немногом.
   Лягуана с облегчением вздохнула, оствашись одна. Уход мужа не тронул ее. Как-никак, это был не развод, и все нажитое за годы супружества было теперь в ее руках. Наконец она принадлежала самой себе. Свобода пьянила как крепкое вино. Не привыкшая к воле и совершенно потерявшая голову от вседозволенности, она стала часто приглашать Гуахуша в дом, где теперь, ничего не опасаясь, он задерживался до утра. Вскоре он стал приводить и друзей. Дом Сэмэла со дня постройки не знал такого количества приемов и праздников. Жена жреца веселилась с размахом.
   Но Гуахушу было мало считаться официальным любовником. Он метил в мужья, обхаживая Лягуану и суля ей неизведанное в молодости семейное счастье. И жена Сэмэла дрогнула. Как ни был противен развод ее натуре, но другого способа быть рядом со своей привязанностью она не находила. Деньги были целиком в ее руках. И, не задумываясь ни о чем, Лягуана оформила развод с мужем, благо Сэмэл не противился. Он вообще плохо понял, зачем его тревожат по таким пустякам. Если кто и переживал развод как горе, так это дети. И хотя их никто не гнал из дома, все трое постарались поскорее разбежаться от разрушенного семейного очага.
   Средний сын Сэмэла, на удивление просто первым принял решение уйти из дома. Выклянчив полагающуюся ему долю наследства, он уехал из Ура - учиться медицине. И, судя по всему, весьма преуспевал в учении. Во всяком случае, его зарубежный учитель и наставник, знаменитый доктор Мариш, не мог им нахвалиться.
   Старший сын Сэмэла, совершенно убитый тем, что красавица Инлиль стала невестой царя Шульги и тем, что родители остались глухи к его горю, тоже ни минуты не хотел оставаться в Уре. Имея неплохое образование, он без труда нашел место управляющего в одном из царских загородных имений. Молодой чиновник был старателен, и за пару месяцев превратил запущенное поместье в цветущий оазис. Молодой царь Шульги не зря недавно облюбовал это местечко для своей загородной резиденции. Сын Сэмэла, как ни больно ему было думать, что прекрасная Инлиль станет хозяйкой в этом доме, все же, в глубине души, надеялся увидеть ее вновь.
   - Кто знает, - думал молодой чиновник, - быть может царица вспомнит о первой любви и ее сердце снова откроется мне навстречу.
   Дочь Сэмэла всегда больше любила отца, чем мать. Да и жрец любил ее больше, чем сыновей. Он обожал гладить ее светлорыжие мягкие волосы, напоминавшие ему золотые волосы Олы. Он умилялся ее грации молодого олененка и удивлялся ее хитрости и умению добиваться своего. Сэмэл боготворил дочь, не замечая в ней никаких недостатков, одним из которых было упрямство. Вбив себе что-либо в голову, девочка шла к цели, не считаясь ни с чем и ни с кем. С тех пор, как жрец окончательно переселился в храм, дочь, не желая расставаться с отцом, тоже проводила в храме все дни, не обращая внимания на протесты Лягуаны. Девочку часто можно было увидеть в храме Инанны, то играющей среди статуй и жертвенников в жрицу великой богини, то задумчиво читающей выбитые на стенах стихи новой богини Олы. Однажды она просто не вернулась домой, а на утро Лягуана получила от нее письмо-табличку, где детским почерком было нацарапано всего несколько слов:
   - Мама, я буду жить в храме и служить Инанне и Оле. Я не вернусь. Прости.
   Лягуана, вне себя от горя и злости, прокляла дочь, а Сэмэл даже обрадовался, что так получилось. Теперь он и дочь жили одним - храмом.
   Гуахушу повезло. Сэмэл и его дети освободили дорогу без всяких усилий с его стороны. Путь к браку с Лягуаной был открыт. Оставшись одна в огромном доме, бывшая жена жреца Сэмэла с радостью приняла предложение Гуахуша. Свадьба была скромной, но веселой. Брачный договор новобрачная успела уже несколько раз перечитать до свадьбы, и потому во время церемонии подписала его неглядя. Ей даже не пришло в голову, что Гуахуш мог подменить несколько табличек договора. А именно так он и сделал, умело включив в текст пункты, обеспечивающие ему право на все состояние Лягуаны, пока их не разлучит суд или смерть.
   Несколько недель Лягуана была счастлива, но вскоре Гуахуш стал погуливать и пренебрегать ей, а потом купил Агишу и вовсе перестал обращать на жену внимание. Ни слезы, ни скандалы не мешали Гуахушу вести себя так, как хочется. Лягуана попыталась было пригрозить ему разводом, но Гуахуш расхохотался ей в лицо. Он показал подписанный ею договор и сказал:
   - Неужели после того, что ты здесь написала, я позволю развестись со мной, моя милочка? Нет уж, мы доживем вместе до твоей смерти. И не советую тебе даже заговаривать о разводе, а то мигом весь город узнает, кто ты такая. Мужа бывшего с ума свела своим колдовством и развратом. Олу, которая теперь в богинях числится, до смерти довела - ложный донос написала. С верховным до свадьбы путалась, а потом с него всю жизнь деньги тянула! Разве нет? Я и свидетелей найду, и доказательства предоставлю. Меня этому учить не надо, слава богам. Так что подумай хорошенько, что тебе лучше - со мной в доме, или без меня на улице.
   Лягуана покорилась. С этого дня ее жизнь превратилась в пытку. Гуахуш, понимая безвыходность ее положения, нарочно унижал и третировал жену. Лягуана знала, что этому не будет конца до самой смерти.
  
  * * *
  
   На верхней площадке храмовой пирамиды великого и славного города Ура, жрец девятой ступени Сэмэл смотрел на закат. Слова привычной молитвы легко слетали с его губ. Жрец был спокоен и сосредоточен. Он выполнял свою работу. День угасал. Последние лучи осеннего солнца касались наклонных стен храма, скользя по желтому кирпичу и мутно-белому алебастру статуй богов и богинь, окрашивая все вокруг розово-алым цветом. Жрец Сэмэл ненавидел этот цвет - тревожный цвет платья Олы. Он прикрыл глаза и глубоко вздохнул.
   - Нет. Нельзя. Нельзя вспоминать, - подумал он и тут же возразил себе. - Почему? Почему, собственно, нельзя? Чтобы не было больно там, в глубине груди? Ну и пусть, пусть болит. Что же мне еще делать, как не вспоминать?! Я не могу не вспоминать, - бормотал он.
   Жрец открыл глаза и стал смотреть на синеющие вдали горы. Он смотрел долго, пока контуры пологих вершин не растворились в вечернем сумраке и на небе не зажглись первые звезды. С реки потянуло холодом. Сэмэл поежился и вдруг понял, что давно уже молчит и не закончил молитву, а солнце уже зашло. Такого с ним еще не случалось.
   - Плевать, - вдруг сказал он вслух, - плевать мне на молитвы! Я всю жизнь смотрел на солнце и молился богам. Я молил вас о счастье, а вы!.. - почти кричал Сэмэл, обращаясь к огромным изваяниям, - вы!!! Будьте вы прокляты с вашими играми! - Сэмэл не договорил, лишь махнул рукой и присел, переводя дыхание, стараясь преодолеть тупую боль в груди. Скоро ему полегчало. - Вот и хорошо, - вдруг сказал жрец, - значит я дойду.
   Он выпрямился во весь рост, снял жреческое ожерелье, отцепил с пояса печать, аккуратно положил их рядом с ящиком, где хранились письменные принадлежности. Расстегнув пару застежек, стянул с плеч привычное облачение, оставшись лишь в льняной рубахе и чиновничьей юбке. Он покопался в тростниковом сундуке, достал и надел темный плащ из верблюжьей шерсти, довольно усмехнулся и стал спускаться к выходу из храма.
   Через час безымянный путник, в прошлом жрец девятой ступени Сэмэл, миновав городские ворота, шагал по залитой лунным светом дороге в сторону Урука. Иногда, морщась от боли в груди, он останавливался, глядя туда, где у горизонта смутно темнели горы, где журчал безымянный ручей, туда, где его ждала Ола. Он знал дорогу и верил, что дойдет.
  
  
  
  
  
  
  Пояснения
  
  1 Карма - это универсальный закон. Он представляет собой хитросплетение из бесконечных цепочек действий и их следствий, стимулов и реакций. Жизнь каждого из нас вплетена в этот узор. Кармический узел - одно из проявлений закона кармы в виде однотипных проблем, которые возникают в процессе духовного роста группы людей, неразрывно связанных мужду собой в прошлом, настоящем и будущем.
  2 Ур - крупнейший город Шумерского государства - высокоразвитой древней цивилизации, существовавшей в приморской долине Персидского залива между реками Тигр и Евфрат в 3000-2000 годах до нашей эры.
  3 Что означает "побежден"
  4 Главное божество Шумера.
  5 Обряд "священного бракосочетания" совершался в древнем Шумере ежегодно. Существовала легенда о любви богини и простого крестьянина. Из брак принес плодородие землям. Считалось, что если одна из жриц в роли богини и царь в роли земледельца всенародно вступят в брак всего на одну ночь, то это обеспечит хороший урожай в наступающем году.
  6 Галла - демоны
  7 Кур - ад
  8 Шекель - денежная единица в древнем Шумере.
  9 Окончательный приговор
  
  
  
  115
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"