|
Война застала нашу семью в г. Вилейка близ Минска. Мать как раз несла на почту письмо отцу. Зашла в здание в свободном городе, а вышла в оккупированном. Под окнами почты стоял мотоцикл с немецкими солдатами, работа почты тут же была нейтрализована. Письмо так и осталось не отправленным.
Первое время городские жители чувствовали себя спокойно: не было грабежей, насилия, арестов. Немцы переписали все население и имели о нем ясное представление. Мне тогда было чуть больше двух лет. Я жил с мамой, бабушкой, дедушкой, старшей сестрой и младшим братом. Семья большая, а из работоспособных - только мама. Перепись для нас неожиданно обернулась благом. Нашей семье предложили взять из гетто для военнопленных любого красноармейца - для работы на участке (участок у нас был довольно большой). Дедушка тогда поехал в г.Поставы, где располагалось гетто и привез молодого парня, бывшего рядового Красной Армии Михаила Самохина. Золотые руки были у Михаила, как и положено краснодеревщику. Какие красивые вещи он делал! В городе пользовался заслуженным авторитетом, много кто к нему за помощью обращался. И со мной он много играл. Старики души в нем не чаяли, сыночком называли. Говорили, что, может, их сына тоже кто-то обогреет, кто-то сможет взять в семью. Этого человека я помню до сих пор. Пытался искать его после войны, но не сложилось. Знаю, что после войны Михаил сменил немецкий лагерь на советский, а вот дальнейшая его судьба неизвестна.
Мама не надеялась на добрых людей, которые, возможно, помогут мужу. Мама действовала. Вестей от отца по понятным причинам не было, но она не считала войну причиной, по которой не могут приходить письма. Она написала письмо немецкому командованию, в котором рассказывала о том, что ее муж, боец Красной Армии, регулярно присылал ей письма, а теперь вот уже полгода писем нет. Она спрашивала, не находится ли ее муж в плену. Просила сообщить, можно ли его забрать, если он в лагере. Через месяц она получила ответ с просьбой прислать фотографию ее мужа и справку о том, что он регулярно посещал церковь. Нужные бумаги мама собрала и отправила. К сожалению, на тот момент отца уже не было в живых. Он оказался в плену в самом начале войны. Концентрационный лагерь в Щецине (нынче территория Польши), куда он попал, был переполнен. А потому бывших красноармейцев разместили прямо на земле. Вскоре тиф основательно прошелся по их рядам. Каждая ночь уносила до 100 жизней. 2 января 1942 года папа умер. О смерти отца маму извещали письмом, которое получил я сам, но только после войны, в 80-х. Оно было перехвачено разведкой и не дошло до адресата. В нем указывались дата и причина смерти, последнее местопребывание отца, а так же место захоронения. После войны мне посчастливилось побывать там. Это отдельная долгая непростая история.
Между тем, на оккупированной территории случались свои удивительные истории.
Наша семья до войны жила не бедно: дом хороший и участок. У деда был племенной жеребец - белый в яблоках. На всю округу один такой. И вот однажды на двор в сопровождении ветеринара и переводчика пришел немецкий офицер. Он предложил купить (!) жеребца за двойную цену. Сделка состоялась. В ближайшее воскресенье на вырученные деньги дед купил новую лошадь, да еще большая пачка банкнот осталась. Уже после войны деньги эти я раздавал одноклассникам в качестве сувениров.
А вот еще история: повадились немецкие солдаты в колхозный сад за яблоками лазить. Бывало, и сучья ломали в спешке. Пошли городские старики в управу жаловаться. Мол, яблок нам не жалко, а вот деревья ломать не хорошо. На следующее утро в саду установили виселицу для тех, кто снова по яблоки соберется. Больше сад не трогали.
Конечно, не все было так безоблачно. Оправившись от первого потрясения, население вступило в партизанскую войну. Начались расстрелы. Было достаточно только подозрения на связь с партизанами или членства в комсомольской организации или компартии. Власть в городе менялась утром и вечером. Днем господствовали немцы, ночью - партизаны. Моя двоюродная сестра, Надежда, была до войны секретарем комсомольской организации. В родном городе Поставы ее хорошо знали, поэтому какое-то время она жила с нами, под видом няни. Потом ушла в партизанский отряд, чтобы не подвергать семью опасности. Ведь, если бы узнали кто она, расстреляли бы и стариков, и нас, малолетних. Надежда погибла, выполняя задание по сбору разведданных и нарвавшись на немецкую засаду. Обозленные ее отчаянным сопротивлением, немцы разрядили в мертвое уже тело несколько обойм. Зрелище было страшное, поэтому тело не показали даже матери.
Летом 1942 из семьи забрали нашего красноармейца. К осени этого года противостояние партизан и регулярной немецкой армии обострилось донельзя. В августе, на лесной сопке между Мяделем и Поставами произошел бой, после которого на 1кв.метре оставалось до шести человек убитых. Немцы и партизаны лежали вперемешку. Поле превратилось в большую братскую могилу.
С территории партизанской зоны были выселены все мирные жители. Людей собирали в колонны. Дома поджигались, едва люди выходили из них. Немцы не оставляли ничего, что помогло бы партизанам. В одну из таких колонн в октябре 1942 года попала наша семья. Нас гнали 20 км, чтобы разместить в гетто под Поставами (в то же гетто, откуда год назад дед привез красноармейца). Весь этот путь мне пришлось преодолеть пешком, держась за руку сестры, которая была старше на полтора года. Мама несла годовалого брата.
Гетто представляло собой голое поле, огороженное колючей проволокой. До сих пор помню баланду, которой нас кормили. Взрослые вылавливали из нее шкурки, чтобы отдать детям, сами хлебали водичку. Нам посчастливилось немного больше, чем другим: в Поставах жила сестра мамы. Узнав о том, что мы находимся в гетто, она каждый день приходила к забору, приносила хлеб.
Через месяц нас погнали дальше, на погрузку в составы, уходящие в Германию. У матери был золотой браслетик. С его помощью она пыталась подкупить немецкого конвоира, чтобы отпустил нас. Конвоир браслетик взял, но так и не помог. Шли не один день. Первую ночь провели в костеле. Наутро обнаружили, что пропал один валенок с моей ноги. Так я и пошел с одной босой ногой, хныкал, потому что было очень холодно - ноябрь. Мать замотала ногу тряпками - единственное, что она могла сделать в этой ситуации.
В этот день конвойные сменились. Теперь колонну охраняли эстонцы. Бабушка хорошо знала эстонский. Она завязала разговор с одним из охранников, пытаясь уговорить его отпустить нас. Он сказал, что помочь не может, но и мешать нам бежать не будет. Он же рассказал, что никто из этого похода не вернется, что всех увезут "на мыло". Мы тогда уже шли по литовской земле. Когда подходили к очередной деревушке, конвоир сказал, что отъедет и смотреть на нас не будет, успеем забежать в какой-нибудь двор - наше счастье. Так мы и поступили. Заскочили в первый попавшийся двор, детей хозяева тут же затолкали под печку, взрослые спрятались в сарае. Помню, как тесно и пыльно было под печкой, как трудно было дышать. Терпели, потому что жить хотелось. Все обошлось. Колонна прошла, наше отсутствие не было замечено.
Новости в деревне разносятся быстро. Вечером со всех дворов принесли угощение для нас, беженцев. Стол ломился от сыров, хлеба и молока. Наша семья прожила в гостеприимном литовском доме целый год, пока не стало известно, что наши родные края освобождены. Тогда засобирались домой. Отговаривали нас хозяева, просили остаться. Говорили, куда вы на пепелище-то пойдете? И все-таки мы вернулись. Сначала жили в Поставах, у родственников. Потом как-то и своим жильем обзавелись.
Со временем тяготы перехода стерлись из памяти. Но ведь было же! И многокилометровый переход, и баланда, и конвоиры на лошадях, стрелявшие при малейшей попытке к бегству. Но мы выжили. Чтобы помнить, чтобы рассказать.
|