Аннотация: По сути, является предисловием к "Грехам Харона"...
Архангел.
Ах, вы только вдохните этот воздух. Впечатляет, правда? Радиоактивная пыль, духота, безнадёга. Но не для меня! Я родился и вырос здесь. Это по праву моя земля. Когда я был ещё маленьким...кхм, ну скажем так птенцом, я летал над этой бесцветной землёй, а мама рассказывала, что где было. Там, далеко на севере Мурманск. Целая приморская крепость. Но мама сказала, что туда летать нельзя ни в коем случае, там таких, как мы, истребляют. Или пленят.
Эх, мамка моя, мамка...Нету её...Двадцать лет уже, как старушка приказала долго жить. Гангрена. Её наймиты подстрелили, в ногу и крыло. Я её в гнездо на себе нёс. Пришлось крылья вокруг туловища складывать, а то бы издали снайперы мурманские сняли. А так парень в кожаной куртке тащит что-то.
Повезло ещё, что мне уже десять лет было. Здоровый я уже был, большой в смысле. Так вот, мать, значит, умерла, я один остался. Братья мои умерли все давно, перебили их черти мурманские. Ненавижу. Им по пять-семь лет было, братишкам моим. Я единственный, кто до тридцати дожил. Сейчас уже два метра ростом, да. Крылья сложенные бьют по затылку и пяткам. Складываю их на манер куртки.
Помню, сидел возле озера какого-то, на себя любовался. Внешне, ну вылитый сапиенс. Только кожа серая, да крылья кожистые. Муромские нас Архангелами кличут...Сколько же пафоса, кошмар. Надо будет вечером слетать, пару уродов этих татуированных придушить. Они ж, суки, всю мою братию крылатую истребили...Один остался. А братишки мои маленькие до сих пор к воротам мурманским прибиты-распяты. Не разлагаются почему-то тела наши. Всё руки не дойдут с ворот их отодрать да поглотить по-человечески. Не, не, не то, что вы подумали. Не в смысле сожрать. Умела наша братия разум поглощать. Вот лежит труп моего собрата крылатого. Я подойду, руку ему на лоб положу, и вся его жизнь прожитая, от первой до последней секундочки, у меня в голове сохраняется. Чужой опыт перенимаю, учусь на чужих ошибках. И вот после "снятия информации" наши тела прямо на глазах в прах обратятся.
Ещё уже год или два одежду сапиенсов на себе таскаю. Берцы, штаны там, ну...как её...раз-груз-ка, во...Полезная, кстати вещь. Пришлось только дырки для крыльев проделать. Но ничего, у меня зубы крепкие, острые. А крылья, значит, разгрузку обволакивают по бокам, и вроде как кожаный жилет.
Хорошо здесь. Это, кстати говоря, самая высокая точка. Нравится? Чёрт его разберёт, что здесь было раньше, но теперь здесь высоченная гора, метров четыреста, наверное. Может и больше. А на пике что-то вроде чащи, здесь я и живу. Пришлось, правда, крышу смастерить, а то в дождь морока. Добротная такая крыша вышла. Кожа на кости с рёбрами натянутая. Ну чисто тент получился. Знаю, знаю, сам доволен. Только дожди нынче всё кислотные. Долго кожа не держится, приходится обновлять...Ну почему у людей такая не ноская кожа. А корову обдирать жалко. От коровы столько полезностей. Я вот коровье молочко с утра очень уважаю. Прилетаю на пастбище одно, а там коровка такая рыжая. Подойдёт ко мне, лбом в грудь тыкается, меня аж душить начинает, прямо вот ком в горле, да. Что ж я нелюдь...Вообще, конечно же, нелюдь. Ну не важно. Я с неё молочка надою, в лобик на прощание чмокну и к себе в гнездо. Не, ты не подумай, корову трахать у меня резона нету. Просто она ко мне ласково так, вот и я к ней так же...Даже мамка со мной так ласкова не была.
А сапиенсы меня не жалуют. И представляешь, однажды увидали, как я у Зорьки молочко-то дою, и забили её, да. Топорами. Просто за то, что я её коснулся. Ещё орали, мол, проклята, проклята. Бедная Зорька моя. И причём, ты прикинь, мясо Зорькино сожрали. А череп на ворота деревенские гвоздями прибили. Суки. Я всю ту деревеньку под корень выкосил. Домов пятнадцать-двадцать было. В каждом по одной-две семьи. С детишками малыми, стариками немощными. Я сначала подумал, что может не стоит малых и старых рвать...А потом припомнил, что коровку мою любимую они всей деревней за обе щёки жрали, а до этого те же дети её камнями закидывали, а старики с бабами разделывали.
Я их всех там тонким слоем по потолку размазал. А излишне ретивых рвал прямо руками пополам. А детей и баб с дедами распял на их же дверях. А кишками ихними я ёлку украсил. У них в середине деревни огромная ель росла. Вот я её требухой, как гирляндами, и разрисовал. А старосту, который Зорьку забить приказал, я жопой на самый верх посадил, как звезду, ага. Лицемерные выродки.
А монстром меня называют. Хотя возможно я и перегнул...Но мне насрать с высокой колокольни на мнение мурманских крыс. Я всю их крепость на щебенку раскидаю. Надо только ещё чуть-чуть окрепнуть...Я чувствую, что почти готов. Я почти уверен, что могу жить сотни лет, если не тысячу. Но я лучше сдохну, в попытке сжечь этот гадюшник, нежели буду трусливо прятаться в гнезде.
Эх, ладно...Заболтался я с тобой. В конце концов ты всего лишь сапиенс, хоть и маленький. Может, хоть ты завидев меня, не будешь стрелять, или убивать невинных животных, имевших несчастья испытать ко мне материнские чувства. Я дарую тебя маленький кусочек себя. Чтобы ты хоть немного почувствовал мою боль, разделил её со мной. Может быть ещё свидимся...Но если я умру, ты это почувствуешь...Прощай малыш...Я был так рад с тобой поболтать, хоть ты ещё так мал...
* * *
- Мама, мама, а я сегодня летал! - чумазый малыш прыгнул к матери на колени и, ловко орудуя ногами, забрался на соседний стул.
- Вот же выдумщик ты мой маленький! - женщина затушила сигарету и поцеловала малыша в лоб. - Пойдём, Серафимка, поможешь маме.
Двое, мать и ребёнок, вышли во двор и двинулись к свинарнику. Женщина разливала еду поросям и умилялась, видя, как ребёнок обнимает за морду молодую рыжую коровку, наклонившуюся к нему. Ребёнок ласково гладил ту по голове и нежно шептал "Зорька"...