Диван казался необычайно, гротескно огромным. Она пыталась свернуться в клубок, забиться в самый дальний угол, стать крошечной, как новорожденный младенец, подтягивала ноги к животу, судорожно обнимая их руками. Она стискивала зубы, чтобы этот беззвучный плач не перешел в стон, в предсмертный хрип, прятала лицо в потертой велюровой поверхности, пока хватало дыхания, и снова всхлипывала, глотнув немного воздуха. Сделать большой глоток она была не в состоянии. Тело еще помнило одно - грудь инстинктивно вздымалась, дыхание прерывалось и шумными толчками вырывалось из пересохшего рта. Спускающаяся ночь накрыла съежившийся комок равнодушной ледяной ладонью и даже не ухмыляясь, совершенно спокойно и размерено связывала бунтующее тело узлами темноты. Но зажечь лампу было некому. Свет убил бы разум, теплящийся в расширенных остановившихся зрачках, он слизал бы его словно зверь-охотник - проступившую кровь жертвы. Измученная душа, бьющаяся в хрупкой клетке, в тысячный раз повторяла только имя зверя .