Твой Утриш показался мне деревом из моих снов, деревом, в которое попало молния. И оно, умерев, выставило на всеобщее обозрение душу, застывший сок дыхания и молочную чистоту вен. Кора была сморщенной и обожженной, кое-где обугленной и мертвой, но внутри, у самой кромки разлома, и дальше, вглубь, она была еще живой и теплой. Как море, покрытое утром сиреневой смешливой дымкой, грязный, закопченный берег, собравший вперемешку банки из-под детского питания, использованные презервативы, стеклянные бутылки и обломок гипсовой статуи. И ты не знал, когда ее принесла на этот развороченный берег волна - вчера, или, омытая приливами и зимними дождями, она - ровесница прекрасной Богини, чей свет и плоть почитали черноглазые, кудрявые и смуглые от солнца , острые на язык люди. Может быть благодаря их томным и сладким , так похожим на греческое вино, танцам, а может быть благодаря не раз разбившейся амфоре, Утриш не просит вина. Оно льется здесь и так, но, застывая темными лужицами, хранит каждой каплей улыбку Диониса. И дым летних костров, мешаясь с дымом марихуаны, уносит в небо отголоски забытых надежд, случившейся мечты и еще неизведанной свободы от желаний. И если вовремя стать на неизвестно откуда взявшуюся тропинку, то , зацепившись пару раз за колючую ветку, содрав кожу с вдруг ставших нечувствительными к боли, пальцев, можно, проглотив комок в горле, увидеть дерево .И кто-то незнакомый, приблизив губы к уху, выдохнет: это - чаша. И ты, мгновенно поверив, что этот странно изогнутый ствол и есть - Чаша, сторожко коснешься края. И поймешь что оно, это дерево - почти двойник другого, того, что столько лет было картиной из моих снов. И когда две эти трепещущие нити соприкоснуться, ты мучительно, до сухости во рту, до спазм захочешь вернуться. Чтобы ничего мне не сказать. Чтобы.....чтобы разжав ладонь, передать мне обрывок сиреневой морской дымки, щепку можжевелового дерева, блесткой камушек, вычищенный водой и солнцем, и прощальный взмах тяжелой утришской ладони.