Экзистенциалогизмы
![[]](/img/e/eroshenkow_i_m/ekzistencialogizmy/ekzistencialogizmy-1.jpg)
Annotation
«Экзистенциалогизмы» — это философская медитация о поиске священного в самых неожиданных местах и ситуациях. Опираясь на архетипические, экзистенциальные переживания и используя мозаику различных жанров, автор погружает нас в пространство, в котором стираются границы между священным и повседневным, космическим и обыденным, временным и вечным. Автор отказывается от традиционных ответов и догматических формулировок, предпочитая следовать за личными ощущениями и прозрениями.
-
Экзистенциалогизмы В поисках священного Илья Ерошенков
- Предисловие
-
Озарения
- Однажды в автобусе
- Вспышки бытия
- Таинство детства
- Таинство судьбы
- Чужой себе
- Летний сон
- Кофе с привкусом бесконечности
- Чувство призвания
- Астрономия
- Тайна общения
- Тайна существования
- Чудо любви
- Клеточная вечность
- На берегу Вселенной
- Время души
- Вечность поступка
- Об одиночестве и сочувствии
- Другая жизнь
- Общество потребления
- Вечность искусства
- Таинство слова
- О хорошей книге
- Космос и каллиграфия
- Русская душа
- Чувство приключения
- Заповеди идеального путешествия
- Радость вещей
- У растений своя тайна
- И у животных своя
- Жизнь как танец
- Доверие к судьбе
- Приливы бытия
- Время пробуждения
- Бог как глагол
- Таинство вечера
- Уют спальных районов
- О мужчине и женщине
- И снова степь
- Неповторимость сна
- О Царстве Небесном
- Быть-в-пророчестве
- Любовь как форма
- 43 вида священного
- Узкий путь
- О будущем
- Таинство смерти
- О начале и конце
- Афоризмы
- Стихи
Примечания
Экзистенциалогизмы В поисках священного Илья Ерошенков
Редактор Диана Тимонина
Корректор Полина Бондарева
Дизайнер обложки Мария Фролова
(C) Илья Ерошенков, 2025
(C) Мария Фролова, дизайн обложки, 2025
ISBN 978-5-0067-8467-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Есть ли способ прикоснуться к священному? Можно ли уловить его в слове, формуле, афоризме, стихотворении? Возникает ли оно в ритме, танце, символе или же всегда остается лишь путем в неведомое, встречей с невозможным, молчанием о невыразимом, тайной тайн? Не является ли самой сутью священного его принципиальная непереводимость, внеобразность, внекатегориальность, бессущностность?
Эта книга не ставит этих вопросов и не дает на них ответов. Она лишь пытается удержать моменты жизни, в которые можно уловить привкус священного, ощутить себя в его свете, в его тишине, в его тихом «да», которое оно являет. Эти мгновения, разбросанные по нашей судьбе, выступают из потока бытия божественными островками, когда наше сердце открывается иному — предчувствию будущего, чувству приключения, чувству призвания; когда время замирает или становится качественно другим и все на секунду обретает привкус вечности.
Этот текст представляет собой автобиографию — без фактов, без сюжета, фрагментарную и ненавязчивую, развалины неизвестного храма, белеющие на берегу моря. Но в ней есть своя мелодия, и лишь она одна и остается с нами, когда книга закрыта, лампа погашена и пришла ночь.
Эти заметки родились так, как и рождается все настоящее — в одном биении сердца, одним вечером у моря, с темнотой за окном и светом внутри. Каждое написанное слово ложилось на бумагу, становясь загадочным и вечным, становясь застывшим мгновением времени, излучающим свет.
Однажды я ехал в автобусе, старом автобусе, скрипевшем и кренившемся на поворотах, ехал навстречу солнцу и весне и почувствовал, как на меня беспричинно накатывает счастье. Чистое, золотое, которое будто бы поджидало меня всю мою жизнь именно в этом автобусе. И на одном из поворотов, когда солнце особенно яркими полосками легло на пустое место напротив, сердце замерло, и я вдруг понял, что священно все: священен день сегодняшний, день завтрашний, каждый день лета, каждый лист на ветру, каждое дерево, залитое солнцем, каждый прибрежный камень, вокруг которого шумит море — все это мимолетно, неповторимо, реально и священно.
Уходящий день состоит из вспышек бытия и пустоты небытия между ними. Воспоминания цепляются друг за друга, я их перебираю, лежа в темноте.
Три часа ночи. Приземлившийся самолет раскрывает двери, человек в пальто осторожно ступает на землю. Первая минута после прилета, первая минута у моря. За окном зима, январь. Холод и пальмы, и пальмы в снегу, и все это — первый раз в жизни.
Пять часов утра, пляж, ночное море. Бушующие волны метров десять высотой, зачаровывающие, первозданные. Никого вокруг, темнота, грохот, брызги до небес. Я смотрю на набегающие и разбивающиеся о бетонный берег волны темной воды, сопротивляясь желанию подойти еще ближе.
Семь часов утра, пустой вагон поезда. Дорога петляет вдоль берега возле самой воды, огибает каждый мыс, теряет море из виду и вновь его открывает на каждом повороте. Море проносится мимо, холодное, сверкающее, нереальное, бесконечные серые пустые пляжи. Поезд мчится в маленький городок, едва заметный на карте. Городок из детства, которому принадлежит мое сердце.
Полдень, гостиница. Солнце за колышущейся занавеской. Я смотрю на занавеску, чувствую, что за окном — лето, но понимаю, что там — зима, и замираю, завороженный этим противоречием. Светлая комната, летний полдень, священная минута лета — оцепеневшая минута, выпавшая из времени, которой я оказался причастен здесь и сейчас, ставшая неожиданным, незаслуженным даром. Теплый вечер за окном, мягко качаются шторы, лето внутри и снаружи, тишина.
Вечер. Косые лучи заходящего солнца ложатся на город, все кажется бесконечным. Где-то играет музыка, и вместе с ней я лечу на велосипеде по улицам. Пустые перекрестки, круги света вокруг фонарей, безлюдные дороги, упирающиеся в море, оранжевое солнце, перечеркнутое полосой синего горизонта, быстро садится в воду. Фиолетовые волны набегают на берег. Я съезжаю с дороги на песок, утрамбованный прибоем, перебираю колесами холодную воду, удерживаясь на узкой границе между морем и сушей. Еду по этим фиолетовым волнам куда-то на закат, где еще есть свет, ощущая себя пограничным существом, которое движется вдоль берега куда-то на край Вселенной.
Открываю окно и смотрю в темноту. C высоты верхнего этажа виден весь приморский городок — силуэты десятка домов, приютившихся на берегу, несколько фонарей и надо всем этим — ночное небо, усыпанное яркими звездами. Граница моря и неба, хорошо различимая днем, сейчас стерта, море угадывается лишь по запаху и ветру. Не знаю, зачем я сюда приехал, но сейчас я здесь, смотрю и слушаю ночь, вбираю в себя ее звуки.
Выключаю лампы в остальных комнатах, и весь свет моего скромного жилища собирается в той единственной комнате, где хранятся книги. Стоя у окна и глядя в ночь, оказываюсь на границе между светом книг и тьмой города. На свет бесконечно летят мотыльки и встречают преграду из стекла. Что может быть бессмысленней такой жизни? Но и жизнь мотылька, летящего на свет, полна глубины, но и он получает свою неповторимую часть существования, но и он, так же как и мы, мог бы сказать: если вы прожили один день, то уже видели и свет, и тьму, видели самое главное, и ваша жизнь не напрасна.
Я смотрю в окно, и мне хочется выйти в прибрежную степь, найти тропинку, устремленную к Млечному Пути, и идти по ней всю ночь, слушая ветер, слушая степь и шум набегающего моря. Степь, море, космос — вот лучшие лекарства для души.
Во сне я увидел море. Увидел — и опять вспомнил, как встретился с ним в первый раз. Но сейчас море было другим. Другим — и тем же. Вечное повторение вечного повторения. Вечный океан, в котором мы пребываем первые девять месяцев и часть которого затем, ограничив поверхностью своего тела, мыслями, надеждами, мы назовем собой. Часть океана, взятая взаймы, которой отмерен срок и которая вернется назад. Человек — существо беспокойное, смертное и состоящее на две трети из океана.
В детстве, как и во всяком начале, скрыта тайна, которая будет сопровождать нас. Рождаясь, мы повторяем полностью всю эволюцию, миллиард лет эволюции концентрируются в виде девяти месяцев развития, от одинокой клетки до самостоятельного существа. Онтогенез1 — это наше приобщение ко всемирности мира. Именно онтогенез создает то чувство глубинного родства со всей живой Вселенной, со всеми живыми существами, которое в дальнейшем будет сопровождать нас всю сознательную жизнь. Чем мы моложе, тем медленнее течет время, и первые девять месяцев тянутся почти вечно; мы проходим всю историю человечества и, обремененные этой историей и пережитыми миллионами лет, наконец появляемся на свет, в мир, который очень скоро станет для нас родным.
Как определяется наша судьба? Как от волнующего океана еще-не-случившегося, подобно утру освещающего годы нашей юности, со временем остается лишь несколько путей, обретающих осязаемость, плотность и вес настоящей жизни?
В детстве мы уверены, что держим в руках ключ от нас самих. Но на каком-то повороте взросления мы его теряем и, заметив это годам к тридцати-сорока, начинаем себя заново искать, искать в своем прошлом следы пробуждавшейся души. Эти следы внешне ничем не отличаются от обычных событий, мыслей, вещей, но вместе с тем они есть что-то еще, какой-то символ, указание куда-то, по ту сторону нас.
Мы живем как неразумные животные, не умеющие видеть эти священные золотые следы, намеки, подсказки, которые кто-то или что-то разбросало по путям нашей жизни, мы можем лишь споткнуться о них, как кошка, наткнувшаяся на книгу на полу в библиотеке. Мы практически не умеем читать нашу собственную жизнь, нашу собственную книгу света, и это приводит к догадке, что наша подлинная жизнь — не наша, а чья-то, жизнь сквозь нас кого-то неведомого и молчаливого, кем мы никогда не были и никогда не станем, но кто всегда рядом, благосклонно сопровождает нас, все видит, но никогда ни во что не вмешивается.
Подлинная действительность нашей жизни — это действительность иного, это биение в нас, которое не есть мы, но которое есть то единственное, что в нас реально.
Я ли проживаю свою жизнь? Может быть, вместо меня живет кто-то другой, очень похожий на меня. С моими снами, мыслями и чувствами, но это — не я. Кто-то посторонний делает мои мысли чужими, мое тело — чужим, не дает мне приблизиться к себе. Любой факт биографии, что мне столько-то лет, что я живу в таком-то городе, все это применимо и к нему, неведомому спутнику, и любой факт моей биографии — это и его факт. Но как же тогда написать свою собственную историю?
Невозможно связно рассказать о своей подлинной жизни, ибо она жива и фрагментарна, она тянется невидимой мелодией через те немногие и кратковременные состояния, когда я доподлинно есть, а все остальное проходит мимо и состоит лишь из сна, неприсутствия, небытия, из всего того, чем является обычная жизнь обычного человека.
Знакомо ли тебе ощущение, что самым значимым, самым реальным в твоей жизни было то, что случалось неожиданно — и чем неожиданнее, тем реальнее? Что все эти неожиданности были вот-вот готовы сложиться в твою личную мелодию, ритм, пульс, и его почти удалось поймать — но пришлось отвлечься, и концы нитей опять выскользнули из рук, оставив наедине с суетой бесконечных дел?
Я помню эти моменты, но не могу выстроить из них последовательность. Все выстраивается сразу в несколько линий, идущих в разных направлениях. События не хотят упорядочиваться, каждая линия порождает свою идентичность, свою вселенную, в ней я становлюсь чем-то, стремлюсь куда-то. И эти нити не идут друг за другом, как обрывки единого связного потока, они идут под углом друг к другу, образуя линии и перпендикуляры, параллели и меридианы.
Ты еще не есть ты сам. Ты пока лишь рядом с собой. Часто ли ты прислушиваешься к голосу внутри, который изрекает что-то смутное, но великое? В жилах твоего тела течет ли кровь твоего духа? Страдаешь ли ты от острой нехватки бесконечности в крови? Концентрируешь ли ты в себе непредсказуемость? Встаешь ли рано, чтобы увидеть мир как свет? Боишься ли ты не сбыться?
И вот был мне сон среди дня. И был он солнечный, как само солнце. Гора, поросшая лесом и забытыми тропинками, спускалась к морю и упиралась в трехэтажную гостиницу. Гостиница стояла на грунтовой дороге, начинавшейся слева от горы в прибрежной степи, огибала ее и устремлялась вдоль берега дальше в степь, собирая вокруг себя множество мелких городков. Я ехал на велосипеде по этой дороге, между золотистой степью и шумящим морем, покидая один городок и устремляясь к следующему, а сердце замирало от радости встречи с чем-то новым и неведомым. Я крутил педали, быстрее и быстрее, ощущая, как само это движение превращается в радость будущей встречи, заполняя меня ощущением счастья. И тут я вспомнил, что не первый раз уже оказался в этом месте, что и прежде все начиналось именно здесь, с этой дороги вдоль горы, с этого трехэтажного здания гостиницы.
Наконец я проснулся, тихий, счастливый, полный света и летящего навстречу солнца, и отблеск этого сна еще долго сохранялся на душе.
Утром я перебираю воспоминания прошлого. С раннего детства я сталкивался с чувством бесконечности. Музыка, звучащая на закате, безвозвратность уходящей осени, мерцание звезд в вышине над тобой, когда ты лежишь в поле на спине, вкус мороженого — единственное, что осталось от одного дня в детстве, — и снова вечерняя музыка из кафе на берегу моря вперемешку с ветром, далеким плеском и солнцем, неотвратимо погружающимся в горизонт.
Полный этих воспоминаний, я завариваю кофе. Кофе! Волшебный, непередаваемый, бодрящий! За неимением возможности вдохновляться Духом Святым, мы по утрам вдохновляемся кофе, и крылья души нашей ненадолго расправляются. Кофе добавляет в нашу реальность привкус игры. Вставай рано, пей кофе, и ты увидишь, что мир есть свет!
Я иду в кафе и беру жареную рыбу. Если сегодня чувство бесконечности есть у кофе, то, может, оно будет и у рыбы? О рыба! Я потыкал вилкой в тебя, жареную, тебя, смиренно лежащую на тарелке. Кто же ты? Какое начало обновления несешь ты в мир? И вот я взглянул на тебя, о рыба, внимательно, и почувствовал, как сознание проваливается куда-то за, под, по ту сторону, в безымянные воспоминания о путешествиях со стаей таких же созданий, в скольжение без мыслей в каком-то одном стремящемся движении вперед, и еще дальше — в ощущение глубины времени, в призрак далекого прошлого, в котором существовало здесь это море и этот берег, но еще не было следов человека. Я смотрю на рыбу в кафе и ощущаю себя сотни миллионов лет назад, на берегу какого-то другого океана, прежде бывшего здесь. Причудливые деревья, синие глубины, полные нарождающейся жизни, звенящая тишина, нарушаемая ветром и плеском волн, одиночество. И щемящее предчувствие миллионов веков еще не наступившего будущего, в котором жизнь постепенно и неуверенно начнет выбираться на первозданный берег. Берег, на который однажды приду и я.
Иногда захватывающее нас чувство, с трудом поддающееся определению — назовем его «чувством предназначения», — все же пробивается к нам, пробивается из какой-то далекой глубины, подобно лучу света от фонарика из внешнего мира, на который реагирует ребенок, еще не покинувший море, окружающее его в животе матери. Но эти драгоценные моменты быстро блекнут, достигнутые в них прозрения становятся плоскими; кажется, весь живой смысл ускользнул назад в море, оставив на песке собственный скелет. Что остается от отзвучавшей мелодии, если она больше не повторится никогда?
Помню, решение стать астрономом пришло внезапно, в один вечер. Последний класс школы, за окном весна, скоро выпускной, пора выбрать вуз и будущее. Я сел в одиночестве в темной комнате, чтобы найти в себе единственное подлинное настроение, способное объединить все мои стремления, мечты, все мое существо — настроение, которое стало бы разгадкой меня. Долго в тот раз я бродил в себе, но вот наконец схватил нечто за хвост и извлек на свет. И в этот момент явилась истина: нет ничего важнее, чем быть причастным чему-то более значительному, более подлинному, более долговечному, чем собственное «я». И я понял, что мы доходим до реальности лишь тогда, когда наша судьба начинает звучать вместе с судьбой всего человечества.
И тогда я спросил себя: разве есть что-то более реальное, более вечное, чем Земля под нами, Солнце над нами и Космос вокруг нас? Ответ был ясен, и уже без колебаний я устремился к звездам. Так я стал астрономом.
Как я узнал позже, еще Овидий писал: сначала боги создали существ, чей удел — склоняться к земле, и назвали их животными. И лишь потом сотворили существо, которому предназначили взирать на звезды, — и нарекли его человеком. Способность взглянуть в лицо бесконечному — лишь это делает нас людьми. Ибо только тот, кто смотрит на небо и ощущает себя песчинкой, затерянной в бескрайнем мире, способен оценивать вещи в соответствии с их подлинной значимостью.
Как астронома, меня всегда очаровывало выражение «наша галактика». Слово «наша» греет, превращая галактику в нечто интимное, в ощущение большого космического дома. Я живу в «городе», и это — Млечный путь, но есть и пригороды — Большое и Малое Магеллановы облака, галактика Треугольника. Где-то там Земля вращается вокруг Солнца, а Солнце — вокруг таинственного центра Галактики, находящегося в созвездии Стрельца, скрытого от нас в облаке космической пыли.
Мы живем на далеких окраинах, в тихой глубинке Галактики — в узкой полосе, где звезды движутся в такт со спиральными волнами Млечного Пути. Эта гармония движения Солнечной системы и Млечного Пути, а также отдаленность от беспокойного центра делают наше существование особенно спокойным и безопасным. Здесь, вдали от галактической суеты, Солнечная система становится уникальным оазисом среди бескрайней пустоты. Именно поэтому нашу планету миллиарды лет не тревожили космические катастрофы, и на Земле успела зародиться жизнь.
Как и все астрономы, я не мог отделаться от мысли, что звезды похожи на песчинки, и увлеченно размышлял, чего больше — звезд во Вселенной или песчинок на Земле; как и все, я удивлялся спиральным галактикам, напоминающим морские раковины, выброшенные на берег, а во всей Вселенной видел особенный узор, образуемый морской пеной и островками чистой воды, ненадолго возникающий в узкой полосе между убегающей одной волной и набегающей следующей.
Вспоминаю, как во время дежурства в обсерватории читал по ночам и перебирал, как молитву, имена звезд: Сириус, Антарес, Бетельгейзе, Проксима Центавра, Вега. Каждое имя имело свой вкус, свой цвет, свой спектр, который можно было разложить и прочитать, как стихотворение. Ближе к утру звезды, имена которых я успел воскресить за ночь, обновленными и помолодевшими возвращались назад на небо, и оставалось только завершить это обновление последним штрихом, произнося «Солнце» и ощущая долгожданный покой в душе, словно шаман, завершивший ночной обряд, без которого день мог и не наступить.
Древние считали, что в каждом есть частичка божественного света. Астрономы склонны выражать свои мысли более скромно: почти все наше тело состоит из атомов, рожденных в недрах звезд. Но еще более загадочным является реликтовое излучение — это наш контакт с тем, что возникло после Большого взрыва, контакт с Началом. Каждое живое существо в каждую секунду своего бытия пронизывается излучением, в структуре которого отпечатался портрет Вселенной, снятый 13 миллиардов лет назад, практически сразу после ее рождения. Мы носим портрет Бога в каждом атоме своего тела. Вот что я понял, став астрономом.
Кроме Космоса я верю в море, чувствую их родство. Море похоже на время, оно катило свои волны на этот берег и до меня, и до первого человека, миллионы лет назад; и будет катить их на безжизненный берег даже тогда, когда человечество исчезнет с лица Земли. Его приливы и отливы — вековечный пульс нашей планеты. Греки называли его Таласса (Θάλασσα). Три слога, ударный и два безударных, перекатываются на языке. Не имеющее памяти, вечно молодое, шумящая и непостоянная вечность, которой можно коснуться рукой, взглядом, сознанием, над которой ночью лишь звезды и Млечный Путь. Да и сам Млечный Путь — вращающийся океан, звездные волны которого образуют спиральные рукава, и на окраине одного из них, в рукаве Ориона, вот уже четыре миллиарда лет прячется наша Солнечная система.
Наконец, как астроном, я понял, что такое смерть. Если посветить фонариком на небо, то луч света останется во Вселенной навсегда. А мы — нет.
Знаешь ли ты, случайный попутчик, что и ты несешь свою тайну в мир, свое начало обновления? Что именно она создает то пространство жизни, пространство свободы, из которого впервые только и возникает возможность подлинного общения друг с другом?
Знаешь ли ты, что эта тайна пребудет всегда, что между тобой и самым любимым тобой человеком всегда будет оставаться зазор, пропасть, которую нельзя перепрыгнуть? Что не только я или ты, а каждое живое существо: растение, цветок, зверь — все несет свою загадку, свою точку бесконечности, которая недостижима, — ни в плоскости мыслей, ни в плоскости слов, ни в плоскости поступков?
Знаешь ли ты, что именно эта недостижимость и делает нас всех настоящими, неповторимыми, именно она заставляет нас никогда не совпадать с самими собой, ускользать от любых ограничений и определений, выбирать себе судьбу и одновременно выходить за ее пределы, а главное — что именно она и делает нас живыми?
Мы существуем именно как точки разрыва, просвета в плотной ткани реальности, как проводники вечного в потоке временного, и в глубине своей, в истоке своем мы всегда остаемся неопределимыми, непредсказуемыми, бесконечными. Можно сравнить друг с другом лишь мертвое и ограниченное, но не живое и беспредельное. Не сравнивай — живущий несравним.
Сама возможность быть, существовать, сама возможность такой возможности, осознанная в своей полноте, настолько превосходит все человеческое в нас, и вместе с тем настолько необходима нам, что является даром, чудом, существующим объективно вне нашего желания и понимания. Жизнь каждого из нас несопоставима, несоизмерима с фактом того, что мы просто есть.
И сам глагол «быть» по существу просто не может стоять в одном ряду с другими глаголами, он лежит принципиально в другой плоскости, превосходя все слова и одновременно являясь истоком всех слов. Возможность существовать — это самый главный, самый священный дар, и именно здесь, в этом предельном основании всего и вся, нас касается божественное.
Помню, как я услышал ее имя и увидел цвет ее имени. Я не заметил, как она пришла, но вдруг она уже здесь, как предчувствие, как дыхание, как сон. Помню, я прихожу каждый день, делаю свою обычную работу и не замечаю, как вот уже каждая вторая мысль рифмуется с той, чье имя я еще не знаю. И вот уже любая улыбка и взгляд с ее стороны оживляет душу, наполняя мое существо золотистым и радостным предчувствием.
И вот прошло всего полчаса, но я успел представить совместное путешествие с той, чье имя в книге света пока мне неведомо. Это будет путешествие вдвоем! Сердце готово выпрыгнуть из груди от одного этого слова «вдвоем», но надо его сдержать, потому что пришло время планирования, ведь надо распланировать все! Надо обдумать, как взять с собой все необходимое: деньги, карту, палатку, лучшую книжку, лучшую музыку, — и какое сладостное чувство возникает при планировании этих мелочей, которые внезапно становятся такими священными.
И вот мы рано утром незаметно для всех, — ибо незаметно исчезать особенно приятно, — выходим пешком или на велосипедах в направлении, известном одной лишь судьбе. Идем и встречаем солнце по утрам, пьем кофе в случайных придорожных кафе, продолжение маршрута выбираем броском монетки, сталкиваемся с новыми, неожиданными ситуациями, встречаем дождь и непогоду и вместе все преодолеваем — ведь все надо пережить вместе! — и встречаем людей, которые, конечно же, сразу благословляют нас, а мы благословляем их; и мы движемся дальше, нигде подолгу не задерживаясь, оставаясь верны неведомому пути, петляющему вдоль побережья.
Иногда ближе к ночи забираемся в горы или в лес, да подойдет и степь, и вот уже мы развели костер — как приятно на него смотреть, задумавшись, огонь ведь — это тоже душа, — и снова движемся дальше, все дальше и дальше, и таинственная гармония ничего не значащих случайностей, которая есть в любом настоящем путешествии, превращает каждый день лета в единую мелодию, в которой все происходит не вчера и не завтра, а всегда сегодня, в этом вечном и радостном сегодня, в котором судьба бросает нас от города к городу, ведет вдоль берега вековечного моря, задолго до появления человечества катившего свои волны на этот берег; моря, которое всегда рядом, и даже если его не видно, его присутствие витает во всем, и от него всегда можно уйти, и к нему всегда можно вернуться, посидеть на берегу, разрешить волнам плескаться в собственных мыслях — ибо лишь отдав свое сознание на волю стихии, заполнив его вечным ритмом набегающих волн, возможно стать частью того космического моря, которым является Вселенная.
Разве наше тело — это вообще объект, предмет, на который можно взглянуть со стороны, рассмотреть, взвесить? И не упустить при этом, что каждое ощущение, каждая мысль, каждое действие — это устремленность нашего тела, которая поддерживается им, продолжается им и одновременно есть оно же само во всей своей непосредственной цельности?
Иногда я чувствую себя огромным многоэтажным строением, сплошь состоящим из клеток, в каждой из которых — тоже я. Мальчик, в семь лет впервые увидевший море, студент, приехавший в двадцать лет в незнакомую страну; некто, пишущий эти строки, — все они живут одновременно в своих клетках и лишь во снах иногда меняются местами. В нас много «я», но кто они, откуда они? Из какой древности?
Каждый когда-то появился на свет, и в нем есть нетронутые цепочки ДНК из миллионов атомов, полностью унаследованные от родителей, родителями — от их бабушек и т. д. Тысячи поколений людей, о которых уже нет ни у кого памяти, рождались, росли, грелись у костров и однажды умирали, но информация их ДНК не исчезла полностью, а прямо сейчас продолжает жить в наших телах, в каждой нашей клетке. Вслушиваясь в себя, можно почувствовать эту собственную нанизанность каждой клеткой на бесконечные дни, костры, дожди, моря, путешествия, рождения и смерти ушедших поколений, на эту спрятанную где-то в нас самих вечность.
С другой стороны, это же ощущение заключает тайну, парадокс, открытый Тесеем. Клетки тела постоянно обновляются, завершая полное обновление тела за несколько лет, и я настоящий за это время становлюсь полностью другим существом, чем я прошедший. Ни одного общего атома не остается! При этом в процессе рождения новые клетки получают более-менее ту же информацию, что и прежние, примерно те же воспоминания, и поэтому сохраняется иллюзия тождества личности. Наша жизнь, кажущаяся такой непрерывной и самотождественной, в действительности какая-то череда скачков через полное небытие. Мы уже умирали много раз, умирали полностью и без остатка, но тело создавало свою копию вновь, и кто-то — не мы, но похожий на нас! — начинал жить дальше вместо нас прежних.
Человек не есть единое целое, он — цепочка существ, перепрыгивающих через небытие и исчезающих, передавая свою эстафету дальше, передавая свою память, мысли, чувства и собственную идентичность следующей клеточной копии. Цепочка, которая закончится тем, что при очередном провале небытия передать эстафету окажется уже некому.
Приезжая к морю, я словно вливаюсь в сплошное целое всех дней, проведенных здесь прежде, ощущаю себя сразу всеми своими возрастами. Иду по улице. Играет музыка, какая-то песня из детства. Я бывал на этой улице очень давно, и тоже играла эта же песня. Старые мысли и мечты того, кем я был когда-то, все еще живы и воскресают на каждом шагу, вмешиваясь в мое оцепеневшее состояние. Но на море, подставляя лицо встречному ветру, глядя на лучи солнца на волнах, слушая шелест степи и вглядываясь в никогда не заканчивающуюся дорогу, я вновь понимаю, что все в моей жизни — правильно, что я не сбился с пути, раз я опять оказался здесь, у моря.
Рай сохранился в морях.
Взять отпуск на неделю на берег моря и провести эти дни, катаясь на велосипеде, чтобы ветер летел навстречу, солнце подсказывало путь, а вечер погружал в приятную усталость — усталость без сложных мыслей, с чашкой чая и книгой в руках; и чтобы за этим всегда оставался в запасе еще такой день и еще, и так — пока тебя однажды вечером не проймет чувство, что этот день — твой день и что всё — едино.
Ритм моря настраивает человека на его собственный ритм. Хочешь найти свой стиль — броди вдоль берега, вслушивайся в ветер, погружайся с головой в волны и всем телом отдавайся теплу и свету солнца, пока не расслышишь, как на все это: на синеву моря, на золото неба, на зелень травы — нанизан ритм тебя самого. И тогда заключи все, что видишь и слышишь, — в сердце, образуй в нем просвет и носи его в себе.
У меня нет возраста. Что такое месяц? Что такое год? Единственной мерой изменений, которые происходят во мне, является степень близости себе, острота чувства своего пути. Чем дальше мы от самих себя, тем более стары. Если я не ощущаю ничего и теряю связь со своей душой, то мой возраст становится возрастом забвения; но иногда душа пробуждается вновь, и я оказываюсь в обновленном времени, и возраст становится возрастом рождения.
Этому «времени души» подвластно и тело, ощутимо стареющее, когда я отдаляюсь от себя, и неожиданно молодеющее, когда я вновь нащупываю свой ритм и свой путь. Мы стареем, потому что копим в душе часы, не наполненные воодушевлением, проведенные не в духе. И возможно, единственная цель, ради которой мы живем, — это стать настолько близкими к себе самим, чтобы полностью выпасть из времени.
Каждый наш шаг, каждое слово, каждое прикосновение к миру — все это вплетается в ткань бытия, создавая уникальный узор. Этот узор состоит из всех следов нашего существования в мире, это отпечаток, в котором навечно останется наша душа.
Я совершил действие, поступок. Вот он. Он случился здесь, случился навсегда, отголоски от него идут во все стороны, они дойдут до соседней улицы, города, планеты, до всех уголков Вселенной. Каждый наш шаг, даже случайный, оказывается вписан в реальность настолько глубоко и непоправимо, что в самой своей последней окончательности прикасается к вечности и Богу. Не намерение и не итог усилий, а именно серьезность, безвозвратность, окончательность каждого действия нашей жизни являются проводником божественного.
Человек — существо одинокое. Он всегда одинок. Одинок во все годы свои, во всех делах своих, что он делает под солнцем, одинок в болезни, одинок во сне, одинок в смерти.
Но человек — существо не только одинокое, но и сочувствующее. Сочувствующее и близкому, и далекому, и большому, и малому, особенно всему малому. Человек сочувствует, следовательно, существует.
Вспоминаю, как однажды в юности я ушел от родителей и снял квартиру. Квартира располагалась на окраине подмосковного города, на самом верхнем этаже, одна из комнат выходила во двор, а вторая выходила в лес. И однажды я купил много ярких лампочек и все их включил в комнате, выходившей в лес. Ночью я включал все эти лампы и уходил спать в другую комнату, и мое окно оставалось единственным зажженным окном на верхнем этаже единственного дома, стоящего у леса. Я был уверен: если зажженный свет поможет найти дорогу домой хотя бы одному заблудившемуся в лесу путнику, то этим окупится все.
Однажды я ощутил, что в нас есть еще какая-то другая жизнь, которая как бы идет сама по себе, параллельно, но ее отзвуки иногда доходят и до нас самих. Творчество позволяет частички этой второй жизни собрать в одно состояние, один образ, одну мелодию, поделиться этой находкой с кем-то другим. Может быть, мы для того лишь и живем, чтобы переносить красоту этого второго и неведомого мира, который мы смутно ощущаем в глубине, в привычный мир. И человек — это точка разрыва, сингулярности, через которую иное заглядывает в привычное, вечное заглядывает во временное, и когда это происходит, нас наполняет ощущение красоты и чуда, и жизнь на минуту становится сказочной.
Вы помните особенное ощущение, которое возникло у вас в тот далекий день, когда вы впервые увидели море, впервые оказались в другой стране, сдали успешно первый в жизни экзамен, прыгнули в первый раз с парашютом? Именно это состояние и является нормой человеческого существования, а все обыденное — отклонением от него.
Но все переворачивается с ног на голову в обществе потребления, в котором у людей исчезает потребность в чувстве бесконечности в крови и они больше не бредят космосом, не ищут подвига, не идут до предела. Они перестают терять себя без остатка, отдавать все всем, их жизнь уже не похожа на танец на краю пропасти, она похожа на рекламный ролик. Они сыты, спокойны, уверены. Их внимание, время, вдохновение измерены, подсчитаны, классифицированы, стали просто товаром, который имеет цену.
Все виды культуры: поэзия, музыка, архитектура, религия, изобразительное искусство — все это разные формы единственного стремления человека — стремления к подлинному бытию. Художник изображает реальное, но передает его в иной, интенсивной подлинности. Реальность как мечта, детское воспоминание, сказка, притча, легенда — это всегда более подлинная реальность, чем обыденная.
Моими родственниками и друзьями были писатели. Я видел, что у любого писателя та особенная красота, которую он несет миру, просвечивает в каждой строке. И лишь общаясь с книгами, я прикасался к глубине человеческого в человеке, в то время как в обыденной жизни, находясь на поверхности, я постоянно промахивался.
Книга, слово — это потайное отверстие в толще бытия, приложив ухо к которому можно расслышать глубинный ритм, звучащий где-то по ту сторону нас самих. Тайной литературы является то, что мгновение подлинной жизни можно остановить, и именно метафора или неожиданная рифма способны удержать этот момент озарения. Открывая метафору, писатель переживает собственное второе рождение, и со временем его новое тело начинает напоминать звездное небо, состоящее из ярких точек на фоне небытия — открытых метафор, пережитых озарений, всего того, что принесло с собой разрыв привычного, сцепленного причинами и следствиями мира. Жизнь писателя — это метафоры, которые родились.
Вместе с тем каждая метафора — это возможность и для читателя оказаться в том же разрыве мира, в той же красоте, в том же мгновении бытия, что и сам автор. Метафора — способ разделить с другим часть своей души. Метафоры — это крупицы жизни вечной. И я благодарен судьбе, рано подарившей мне прозрение, что все то сумбурное, светящееся, что приходит ночами в виде наскоро записанных фраз — именно оно и составляет подлинную ценность моей жизни, во всех прочих отношениях ничем не примечательной. В этой жизни для меня есть лишь два счастья — прочесть удачную книгу и написать удачную страницу.
Доходит до небес грань, разделяющая текст и бытие. При приближении к ней слово начинает рождать реальность, а реальность начинает читаться как текст. Но можно ли взойти на эту гору так, чтобы максимум слова и максимум бытия стали едины? Не это ли единственная настоящая задача литературы будущего?
Умирая, мы растворяемся и становимся всем, мы течем за мыслями людей, думающих о нас, и любящий и ищущий нас сможет расслышать что-то родное, что-то знакомое в шуме ветра, в стуке дождя по листьям, в плеске волн. Возможно, единственная надежда поговорить с умершими любимыми людьми — это воплотить их в своем творчестве. Да будут ваши книги, ваши картины, ваши песни и ваши сны новым домом безвозвратно ушедших от вас!
Как схватить эту тоску по прошлому, ушедшему, как дым? Но вот передо мною буквы — набор черт на белом листе бумаги, и они воскрешают, дают прошлому бытие, и вот из мрака открывается неизвестная улица, холодная река ныряет под мост, ветер бросает в воду шуршащие красные листья, на скамейки и дорожки парка ложатся косые лучи восходящего солнца. И вот уже все это возникло, появилось перед нами здесь и сейчас, оказавшись реальнее нас самих, и наполнило нас красками, звуками, минутами утра неизвестного города. Что же мы за существа, если наша реальность может быть создана словом?
Хорошая книга — это не вход, это выход, я выхожу через нее, как через окно, туда, где светит другое солнце и где герой оказывается ближе к разгадке своей судьбы, чем нахожусь я сам.
Хорошая книга — это не текст, а прикосновение.
Хорошая книга — это книга, обостряющая ощущение существования.
Хорошая книга — это обряд посвящения, инициации.
Хорошая книга — это и молитва, и жертвоприношение.
Хорошая книга — та, в которой мир становится притчей, а душа читателя — тоской о бесконечном.
Хорошая книга — та, при чтении которой от радости просто не можешь поверить, что такая книга вообще существует.
Среди искусств особой магией обладает каллиграфия. Ровное дыхание, кисть в руке, минутная пауза — и вот ты оказываешься по ту сторону своего я и ощущаешь себя до кончиков пальцев проводником энергии Вселенной, и именно в этот момент, который выпадает из времени в вечность, только и можно сделать то единственное, правильное, искреннее движение, в котором будет заключен ритм мироздания. И тогда черная линия, ложащаяся на белую бумагу, будет совершенной. Этим начинается и этим заканчивается подлинная каллиграфия.
Я всем своим телом ощущаю, что мы, родившиеся в России, с рождения вписаны в русскую культуру и что в этой культуре есть несколько десятков действительно ярких писателей, а остальные — их отражения, более слабые или совсем слабые, но главное в том, что все они в конечном итоге отражены и в нас самих. Каждый русский человек — это ослабленное эхо великих русских людей, в каждом из нас это есть. Все мы — немного Достоевские, немного Бродские, немного Ахматовы или Маяковские. Читая их, мы получаем шанс заново собрать ту, во многом уже потерянную, часть себя, которая действительно является русской.
Но что значит «быть русским»? Простор российской земли способствует тому, что нам оказывается недостаточно проблем личных или общественных, и нас начинают остро беспокоить вопросы космоса и человечества. И, встречаясь на этом пути с невозможным, мы не опускаем руки, а еще больше воодушевляемся.
Русской душе свойственна тяга к парадоксам, крайностям, революциям, но если заглянуть глубже, можно обнаружить в ней чувство космического. Наша душа устремлена к космосу, к бесконечному, в какой бы области оно ни находилось.
Давным-давно в стране, где еще верили в чудеса и богов, жил один человек. И однажды он покинул дом свой, и жену свою, и сына своего. Что может быть лучше дома твоего? Лишь странствия твои. Что может быть лучше странствий? Лишь возвращение. Море, шумящее и солнечное, наполняло его чувством возможностей. Синдбад-Мореход и Минбад-Скороход. Вернулся ли он?
Я путешествую и нахожу свой дом в самых разных местах. Бывает, приедешь в какой-то городок, погуляешь по местному парку, увидишь вдали горы и сразу знаешь: вот здесь он, твой дом. А бывает, родное жилище становится чужим, и прямо-таки выпроваживает тебя — путешествовать в поисках нового пристанища.
Моя жизнь — путешествие в поисках вечно ускользающего дома. Но иногда на мгновение дом находится, и эти моменты подлинного возврата на родину я узнаю по особенному чувству, которое ни с чем не спутаешь и которое настигает после первой ночи на новом месте, — чувству, что я жил здесь всегда.
Приезжая в новое место, я превращаю его в храм. Для этого достаточно расположить несколько предметов в виде любимой геометрической фигуры, и геометрическая сакральность сразу заполняет пространство комнаты, придает глубину и привкус вечности каждой секунде, проведенной в этом месте.
Наша жизнь — чередование двух видов опыта. Опыта дома и опыта странствия. Опыт дома — все, в чем мы себя находим, утверждаем, удерживаем; опыт странствия — все, в чем мы себя теряем, растворяем, чему отдаемся. Драма нашей жизни, ее нерв образует стремление разрешить конфликт этих путей, открыть такой способ себя потерять, который позволит наконец себя найти.
Весь мир — место паломничества.
Ты откладываешь свою судьбу, говоря: я пока не хочу определенности, не хочу застывать в одной профессии, одном образе жизни, одном мировоззрении, не хочу определяться со своим будущим? Наверное, ты хочешь побыть еще ребенком и продолжать ощущать мир как длящееся чудо? Ты мечтаешь встать утром с постели, бросить монетку, взять билет в один город, а может, и в другой, и блуждать по миру? Тогда я подготовил для тебя несколько заповедей — следуй им, и любой путь да будет твоим путем!
Все равно, кто ты, откуда, как тебя зовут и что было в твоем прошлом. Придумай себе мечту, ибо путешествие без мечты — пусто. Никогда не стой на месте, ведь именно твое промедление мешает миру стать еще лучше. Не бойся неожиданного: для настоящего путешественника нет дурных вестей. Потеряй равновесие, почувствуй, какие ветры бушуют вокруг, войди с ними в ритм, пусть твои усилия и усилия Вселенной станут созвучны. Спи умеренно, чтобы видеть свет; ешь умеренно, чтобы чувствовать вкус; говори умеренно, чтобы сказать суть. Если приключение не удалось — иди дальше; оно просто было приготовлено не для тебя. Много читай и много странствуй; учись всему, везде и у всех. Пытаясь отличить выдуманное от реального, не заходи слишком далеко. Избегай даров — дары стесняют свободу духа. Не забывай — жизнь человеческая стремится к концу. И помни о Тайне.
Кто-то видит вещи завершенными, замкнутыми, мертвыми объектами; а кто-то видит, как вещи, подобно растениям, полным сока, целиком составлены из собственной жажды радости. Эта радость не дает ни одной вещи полностью совпасть с самой собой, она оставляет зазор, пространство, которое делает вещь чем-то большим и иным, чем она сама, окутывает ее атмосферой священного, превращая ее в метафору, символ, знамение.
Здравствуй, растение! Ты устроено так просто, в отличие от нас, несчастных, что проще начать разгадывать жизнь с тебя.
Каждое твое семя, каждый плод, фрукт, орех содержит в себе чистый свет, разрыв мира, исток, сингулярность, способную развернуться в собственную маленькую вселенную. У тебя нет сознания, нет реакций, нет инстинктов. Есть только одно — стремление вверх, прочь, вовне, за пределы.
Если в это вдуматься, то разгадка всего живого окажется у нас в руках. Как и растение, человек есть существо, стремящееся выйти за все пределы. Человек рожден не для счастья. Человек рожден, чтобы сделать невозможное, и лишь недостижимые цели украшают человека.
Время для животного устроено не как у нас: будущее уже с ним, оно доступно ему инстинктивно. Птицы, никогда в жизни прежде не откладывавшие яйца, не имевшие такого опыта, какой-то частью своего бытия уже оказываются в собственном будущем, уже высиживают птенцов, и отзвук, предчувствие еще-не-случившегося заставляет готовить гнездо уже сейчас. Инстинкт — это сбой, просвет в переживании настоящего, когда все времена оказываются проницаемы друг для друга и нас касается наше собственное будущее.
Мудрость — веселое, искреннее отношение к жизни, предельно живое, присутствующее в каждом моменте, здесь и сейчас. Это существование в полную силу, когда любое действие исходит из полноты собственной души.
Жизнь — это не проект, не задача и не урок. Жизнь — это танец, отдающийся каждому моменту и ничего не откладывающий на потом, каждое движение которого устремлено из повседневного к вечному, танец, ритм которого мы слышим, лишь выходя из себя и теряя себя. Этот ритм и составляет нашу подлинную индивидуальность. Ищи этот ритм там, где «я» потеряно — в труде на пределе, в добрых делах, в героических подвигах, в творческой самоотдаче, во всем, что имеет привкус бесконечного. Любое дело можно сделать танцем, устремленным в запредельное. Любое путешествие, даже прогулка вокруг дома, — это космическое путешествие. Любой день — это день, вокруг которого собрана вся твоя жизнь, к которому стремилось все твое прошлое и с которого начинается все твое неведомое будущее. Ты весь заключен в каждом дне твоем.
Ощущение непрерывности и гармоничности бытия, существующее беспричинно, просто так, часто убеждает нас: раз в этой жизни все сложилось неплохо, то она не просто не закончится, но и дальше сложится так же благополучно. Мы надеемся, что реальность в какой-то глубине с нами заодно. С отчаянной надеждой мы верим: забота Вселенной, которая оберегает нас в этой жизни, не оставит нас и за ее пределами. Разве мы навечно сотворены не вечными?
Нужно пить больше воды и больше плавать в воде, вода должна быть и внутри, и снаружи. Только в этом случае она способна устранить границу между человеком и миром — ту самую границу, которая нас замыкает в себе, отгораживает от мира, создает в нас течение времени и в конце концов приводит к старости. В воде же старости нет, в воде всё вечно, всё — вне времени. Как писал Бродский, «бессмертные пахнут водорослями».
Я так хотел на море, что мне казалось — достаточно получить один-единственный день у моря, и я смог бы задержать его надолго, наполнить прогулкой по прибрежной дороге, полной встречного ветра, слепящего песка и шуршащих волн, и смотреть, как море вновь и вновь выбирается на берег, пузырясь и слабея с каждым шагом, и, выдыхая, с шумом откатывается назад. И вот я здесь, и вновь солнце светит, и жизнь впереди, и еще ничего не решено.
Я сижу на берегу, кругом весна и маленький город, и хочется остановить момент, замереть, оцепенеть, удержаться в этом приливе бытия. И в этот момент я ощущаю, как где-то глубоко внутри бьется, пульсирует иное бытие, которое остается скрытым до тех пор, пока мы не столкнемся в своей жизни с чем-то прекрасным, с чем-то неожиданным, с чем-то странным. В эти редкие моменты привычные предметы и мысли приобретают другой вкус, другой тон, между ними становятся различимы паузы, о которые мы спотыкаемся, паузы, заполненные концентрированным ощущением собственного существования.
Река, впадающая в море, часто уходит в песок или гальку, чтобы потом неожиданно выйти на поверхность. Так и душа наша: можно жить годами и не слышать ее, не иметь ее.
Время нашей жизни — это время сна, но в нем есть небольшие просветы, когда течение сна прерывается мгновениями пробуждения, словно устремленными вверх. Эти моменты приносят в жизнь не цель, не смысл, а именно ритм — каждый раз неожиданный. Душа, если она существует, не может быть телом, предметом, объектом — она может быть только ритмом, который захватывает нас в моменты пробуждения. Именно они и составляют нашу подлинную, реальную жизнь.
Как вообще можно было бы говорить о душе, каким языком? Грамматическая форма существительного, изначально предназначенная лишь описывать реалии «времени сна», не способна выразить время души, время пробуждения. Душа — не объект со списком свойств, а условие возможности любых предметов как таковых, условие разомкнутости бытия в принципе. Ее природе куда ближе форма глагола — глагола «быть» или «любить».
У существительных и местоимений всегда есть свое «внутри» и «снаружи», «тут» и «там», они настолько замкнуты сами на себе, что просто не могут перейти порог смерти. «Я» — слишком крупный и неповоротливый зверь, чтобы суметь оказаться внутри мгновения пробуждения, и по пути в вечность его придется оставить.
Неверно, что душа есть, и неверно, что души нет, потому что душа — это не существительное и не местоимение, а глагол. Даже Бог любит прежде, чем существует.
Этот вечер, огни, ветер в лицо, случайные прохожие, ночные разговоры, горящие окна проплывающих мимо зданий и небо над головой, полное звезд. Возвращаясь домой, я садился в кресло в обнимку с чашкой зеленого чая, включал музыку и чувствовал, как на фоне привычной обстановки, обычных спокойных вещей и мыслей о завтрашнем дне, на фоне этого размеренного вечера, такого же, как и всегда, такого же, каким он был вчера и будет завтра, вновь возникает и заполняет все вокруг, всю комнату, неясное предчувствие. Предчувствие чего-то такого, что однажды может стать реальным, а может и не стать, и что этот выбор — этот выбор еще не сделан. Я смутно ощущал, как ткань судьбы, прежде свернутая в неясное ожидание, разворачивается возможностями, о которых я раньше не задумывался, и будущее вновь становится близким.
Сколько мне уже лет? Да не все ли равно. Я есть тот, кто есть, что-то осталось позади, а что-то неведомое ждет впереди. Зазвучит ли моя судьба в полную силу или останется затерянной среди других, все это неважно, пока я здесь, в полноте этой ночи, идущей навстречу мне. И хочется закрыться от всех, приглушить свет, включить музыку и остаться в окружении книг и ночи за окном, один на один — с космосом и своей затерянностью в пространстве и времени. Мы все умрем, но пока длится этот вечер, пока в руках эта книга, пока я в ней — этого не случится. Я на островке вне времени и места, и пусть круг света от лампы за столом несет меня сквозь ночь.
Для нас, жителей больших городов, детство начинается многоэтажками и спальным районом. Мы идем в школу в спальном районе, падаем на велосипеде в этом районе и влюбляемся впервые в девушку из высотки напротив. Настоящая жизнь именно здесь, именно сюда, в свой спальный район, возвращается человек вечером, закрывает дверь и включает свет. Дом — это только то, куда мы готовы вернуться. И потому вечер в больших городах определенно таит в себе что-то магическое, идущее от уютных огней многоэтажек. И что может быть лучше, чем взять мел и нарисовать на стене восьмерку? Символ бесконечности да будет начертан и на этой пятиэтажке! На ней, затерянной в спальном районе, с висящим на веревках бельем, продуваемой всеми ветрами будущего, и стенами, исписанными признаниями в любви.
Если взглянуть с точки зрения космоса, с точки зрения вечности, то мужчины создают новое, женщины помогают новому встать на ноги. Мужчины впервые прокладывают путь в неизвестном направлении, женщины приводят этот путь в порядок, чтобы и другие люди могли по нему пройти. Мужчины лучше изобретают новое, женщины лучше преподают эти изобретения другим. Мужчина — это Священное Писание, женщина — это Священное Предание.
Такое положение вещей существует с древнейших времен, с тех далеких пор, когда мужчина должен был добыть мамонта, а женщина — приготовить добытое для других. Для мужчины важны скорее чутье и интуиция, а для женщины — практический, логичный взгляд на вещи, ибо интуиция помогает открывать новое, а логика помогает ему прижиться в этом мире.
Я вижу заходящее солнце, освещающее золотистую степь, колышимую неутихающим ветром, щекочущую душу, за которой начинается бескрайнее зеленое море, шумящее и беспокойное, чьи волны сотни лет вновь и вновь набегают на этот песчаный берег. Огромное и вечное бьющееся сердце нашей планеты. Море, которое будет так же шуметь и тысячи лет спустя, когда уже не останется памяти ни о нас, исчезнувших, ни о тех, кто придет сюда после.
С приходом ночи я выключаю свет и слушаю музыку небес, ощущаю всю планету несущейся сквозь темноту и космос, увлекая меня за собой, и все вокруг захватывает мелодия, звучащая сквозь пространство, и время, и меня. И снова пробирает грусть от быстротечности жизни, ее затерянности, неповторимости, таинственности и священности. Все эти полумысли-получувства кружатся со мной и постепенно превращаются в бегущий сон, в который я вскакиваю на ходу и засыпаю.
А над моей головой, во сне и наяву, полная песка звезд и цветных раковин галактик, словно морской водоворот, вращается Вселенная.
Сны не повторяются. Само понятие повторения взято из иной, дневной жизни, в которой мы способны отстраниться от бытия, взглянуть на него как на картинку, как на процесс, к которому это понятие применимо.
А во сне все иначе, он вбирает нас в себя целиком, и это «целиком» нельзя заставить быть второй, дополнительный раз, для этого пришлось бы иметь как минимум одновременно сразу два независимых ощущения «бытия здесь и сейчас». Поэтому любой сон несравним и неповторим. Нельзя повторить сон, удивление и море.
Царство Небесное — это не место и не эпоха, оно не «где-то там» и не «где-то потом», оно даже не объект, не существительное. Царство Небесное — это междометие, священное междометие неведомого языка, незаметно сопровождающее каждое наше действие, совершаемое с восторгом, в полную силу, из глубины души. Наши интересы, увлечения — это шифры, подсказки, указывающие нам путь туда, где наша включенность во время и пространство станет до такой степени совершенно иной и не поддающейся описанию ни на каком языке, что ее можно описать лишь словами «времени больше не будет» (Откр. 10:6). Но мы слабы, и не можем удержаться во вневременном ритме этого Царства, и быстро выпадаем из него назад, во время.
Чем ближе человек к вечности, тем сильнее его свобода начинает сближаться с его предопределением, и в пределе они совпадают. Но близость к вечности — это близость не «потом», а здесь и сейчас, в этом моменте. Она требует силы, бодрствования, концентрации, и она же вводит человека в такой резонанс с миром, в котором любые его свободные поступки начинают полностью укладываться в замысел Бога о нем. И потому для тех, кто пребывает в духе, свобода в точности совпадает с предопределением.
Быть-в-пророчестве — это ощущать, как каждое твое действие, совершенно свободное, непредсказуемое и радостное, оказывается именно тем единственным действием, которого здесь и сейчас ждет мир.
Быть-в-пророчестве — это выражать всего себя без остатка каждым словом и действием, совершать поступки из полноты себя.
Быть-в-пророчестве — это не ощущать различия между тем, ведет ли тебя судьба или ты сам ее творишь.
Быть-в-пророчестве — это ощущать любую историю как притчу, любое событие как знамение, любую вещь как тайну и чудо.
Быть-в-пророчестве — это следовать единственной заповеди, которая гласит: кем бы ты ни был, будь сосредоточен до предела, и да пребудет свет во всех твоих поступках, и да будут движения твоего тела движением духа, и да пребудет с тобой судьба твоя, и да не будет тебе греха ни в чем.
Не стоит искать священное далеко, ибо оно, будучи основанием существования, всегда близко. В самом слове «священное» есть ожидание, предчувствие, свет, исток, начало, жизнь. Священное не тождественно любви, но связано с ней, как содержание и его форма. Наша любовь, являющаяся лучшим выражением нас самих, и есть форма того священного, которое есть в нас и которое мы способны ощутить. Каждый из нас несет в себе новый, неповторимый способ переживания священного.
Море. Время. Сон. Имя. Любовь. Смерть.
Чувство призвания. Чувство приключения. Чувство возможности. Чувство абсурда.
Космос. Бесконечность. Привкус космического в обыденном. Мир до человека. Мир после человека. Одиночество.
Деление на нуль. Иероглифы. Свет. Коан. Круг и треугольник. Континуум-гипотеза. Бесконечномерные миры. Число три.
Таинство. Молитва. Жертвоприношение.
Время о́но. Время мечты. Время кайроса. Время джет. Обретенное время Пруста. Восьмой день творения.
Апофатика. Белый квадрат Малевича. 4:33 минуты тишины Кейджа. Парадокс Иова. Божественное Сёдергран. Перпендикулярное время Бердяева. Меридиан Целана.
Конец. Начало.
Истину религий не найти среди положений, общих всем религиям, она не познается как среднее арифметическое всех возможных догматик и схоластик. Стремление создать универсальную религию, вбирающую в себя ключевые положения всех конфессий и подходящую любому, известное как экуменизм, — это тупиковый путь. Истина возникает лишь тогда, когда человек выбирает одну конкретную веру (причем любую!) и идет на этом пути до предела, до конца, до полной самоотдачи.
Представьте, что вы терпите кораблекрушение, но на горизонте в любом направлении, на севере и на юге, на западе и востоке есть острова, до которых можно доплыть и спастись. Тогда шанс спасения будет лишь у того, кто выберет направление, пусть даже случайно, броском монетки, но дальше будет плыть уже не сворачивая. Поэтому в вере важно быть точным.
Именно точность в вере, «узкий путь», так концентрирует верующего, что благодаря этой собранности он и пробивается к спасению. В религии происходит как со звездами в астрономии: чем больше масса звезды, тем сильнее ее давление саму на себя, но и тем больше вероятность, что давление запустит ядерную реакцию в ее центре и звезда впервые начнет светить. Пока нет достаточной массы, пока нет достаточной жесткости, света тоже нет. Даже фундаментализм может стать источником света.
Я нахожусь в русле древней реки, которая здесь была сотни или тысячи лет назад, у которой нет названия и никогда уже не будет. Есть что-то священное в этих руслах высохших рек, заросших деревьями, застроенных домами, пересеченных тропинками, с травой по пояс. Руслах, где уже не осталось следов того, как когда-то, сотни или тысячи лет назад, в этих краях шумела река, и лишь петляние леса на карте выдает это прошлое. Я люблю заросшие дорожки, заброшенные железнодорожные пути, все это мне кажется уютным, и этот уют граничит с чем-то нечеловеческим. Во всем этом ощущается какая-то тайна времени, тайна прошлого и будущего.
Каким станет мир через тысячу лет? Город, который я вижу за окном, исчезнет. Может быть, вокруг вырастут удивительные строения будущей цивилизации, а может быть, все будет поглощено пустыней или окажется на дне моря в километре под водой. Люди, которых мы привыкли видеть, — во что они превратятся? Сумеет ли человек в вечном стремлении превзойти все пределы сохранить в своем существе что-то родное, человеческое? Несомненно, он изменит свое тело, — а значит, мысли, чувства, слова — все станет другим. Он останется во времени и пространстве — но будет ощущать себя в них совсем не так, как мы. И нас, навсегда ушедших в глубь веков, он будет понимать лучше, чем понимаем мы, и сочувствовать нам больше, чем сочувствуем себе мы. Но все это останется нам неведомым.
Есть только две истины о будущем: оно — непредставимо, и оно — наступит.
Мы — это сгущенное время, концентрированное, ставшее структурой. При сгущении образуется узор, как снежинка образуется из воды, и наше тело возникает как видимая вовне, застывшая часть этого узора. Но потом мы начинаем стареть и таять, и в конце концов возвращаемся обратно, вновь становясь чистым временем.
Сегодня вечером у меня нет никаких мыслей и чувств, кроме чувства благодарности за все — за то, что мне дали пожить на земле, посмотреть, как бьются приливами ее моря и блуждают ее облака, согреваемые солнцем, за возможность говорить с другими подобными мне существами, за возможность рождаться и умирать и за возможность уйти, не оставляя никакого следа, подобно одинокой волне, с последним лучом солнца набегающей на берег.
Быть может, смерть есть лишь рождение в новом бытии, для которого нам никогда не удастся найти ни имени, ни образа, ни слова, и умершие не способны вернуться к нам по той же причине, по которой родившийся ребенок не может вернуться в уютный мирок, существовавший в животе у матери. И единственное, что мы способны сказать о смерти с достоверностью, — это то, что времени, того времени, ткань которого создается нашим телом и биением нашего сердца и которое не существует без него, — этого времени больше не будет.
Мы все рано или поздно остаемся наедине с собой. Нам никуда не деться от той тайны, которой мы начались, и от той, которой закончимся. Это — действительно подлинное, остальное — лишь игра, наваждение.
Мир состоит из живых существ. Каждое появилось на свет благодаря союзу двух других, и эти двое не были чужими друг другу. Они были похожи, стремились к одному, и эта близость однажды подарила жизнь крохотному третьему существу, похожему на обоих. Все живое своим истоком имеет чью-то любовь. Как бы глубоко это ни было забыто, спрятано под слоями бытия, все носит в себе отпечаток породившего его тепла. Это касается любого человека, животного, книги, песни, даже самого одинокого и потерянного создания, о котором никто и никогда не вспомнит на всем белом свете. Все существующее существует, ибо было любимо.
Но если всякая жизнь начинается с любви, с экстаза, значит, она и заканчиваться должна также экстазом. Об этом — истории последних дней многих святых. Одни пели песни, другие сочиняли стихи, у третьих кельи наполнялись светом, сохранявшимся еще несколько дней после их смерти. Мудрость есть и в представлении древних греков о том, что лучшая смерть — во время совершения героического поступка, в момент наивысшей близости к богам.
Начинать существование в экстазе и заканчивать его тоже в экстазе — вот истина, о которой мы забыли.
Мы все хотим стать умными, богатыми, известными. Но действительное наше призвание, единственная цель, с которой мы родились, — стать святыми.
Наполни светом место, в котором живешь!
Человек — существо разумное, смертное, ищущее озарения.
Вставай рано — и ты узнаешь, что мир есть свет.
Сегодня проснулся и понял, что впереди у меня — вечность.
Счастье — это неведомость будущего, предчувствие несбывшегося.
Как мало в нас от нас самих!
Вдохновение — это открытость бесконечному.
Существовать — значит быть опьяненным существованием.
Жизнь — игра, но играть надо по правилам души, а не ума.
Выбери себе судьбу — и выйди за ее пределы.
Лишь недостижимые цели украшают человека.
Тело и душа — как берега и море.
Творчество — когда радуешься идее, танцующей сквозь тебя.
Потребность в физическом совершенстве является исходной точкой просветления.
Одиночество заостряет метафоры.
Человек рожден не для счастья. Человек рожден для того, чтобы сделать невозможное.
Твори радость! Радость доступна всем — и растениям, и животным.
Проблема нашей эпохи — острая нехватка бесконечности в крови.
Личная жизнь — это жизнь навстречу друг другу.
Имея в запасе достаточное количество моря, можно разобраться в себе.
Метафоры — крупицы жизни вечной.
Именно с близостью к самому себе и связан наш действительный возраст. Чем дальше мы от себя, тем более мы стары.
Человек есть предчувствие себя. Человек боится не сбыться.
Миру нужны только такие книги, в которых даже пробелы между словами будут священны.
Время души перпендикулярно времени тела.
Человек — существо, празднующее бытие.
Мы не рождаемся вместе с телом, а лишь постепенно вселяемся в самих себя.
Дом — состояние души, а не место в пространстве.
Главным чувством после смерти окажется удивление.
Лишь тот живет, кто плачет от радости.
Нужно существовать в ритме, а не в проекте.
Последним словом любой хорошей книги должно быть «аминь», ибо любая хорошая книга — это молитва.
Нужно оказаться достойным тех озарений, которые нас посетили в детстве.
Надо заниматься лишь делами, имеющими привкус призвания.
Ритуал религии — это одежда, теология — ее ум, мистика — ее сердце.
Новый день — это вчерашний день, который стал старше, впитал в себя свое прошлое, и потому все, что когда-либо произошло, продолжается и теперь.
Метафора открывает разрыв, возвращающий человека к подлинной реальности, от которой он был отделен посредством языка.
Книги для писателя — это и его дети, и его родители.
Священное как приключение.
Весь мир есть место паломничества.
Дари любовь всему, что встретишь!
Нужно опрокинуть себя в полноту сочувствия другим.
Сочувствую — следовательно, существую.
Человек есть единственное существо, замечающее, что оно живет.
Любимое время в году — это месяц, в котором я родился. Именно в это время обостряется чувство возможного.
Сакрализую — следовательно, существую.
Единственным признаком истины является ее вневременность.
Мы касаемся реальности лишь в те моменты, когда судьба наша начинает звучать в унисон с судьбой всего человечества.
Единственное подлинное путешествие по пространству и времени — это путешествие в поисках священного пространства и священного времени.
Inscrutabile ergo sum: Бог непостижим, следовательно, Он есть.
Если к самому простому делу относиться как к священному, то в каждой минуте жизни появляется секунда вечности.
Лишний вес мешает человеку быть созвучным своей судьбе и Вселенной. Худеющий человек становится ближе к собственной душе.
Священное говорит с нами в местах нашего детства.
Основа философии — опыт дома.
Дом — это место, где мы были всегда.
Наш основной инстинкт — инстинкт вечности.
Человек должен быть сильным и быть светлым.
Добрые дела надо делать инкогнито. Incognito ergo sum.
Кофе добавляет в хмурую реальность привкус игры.
Аскетизм — способ концентрации веры.
Край одеяла похож на застывшую волну — след недавней встречи с морем сна.
Когда странствуешь один, все вокруг гораздо заколдованнее.
Жизнь в городе дисциплинирует, как молитва.
Наше существо состоит из трех текучих материй: воды, времени и сна.
Мир — это конечность, возможность, неожиданность и свет.
Лучше всего лечить душу морем и вечностью.
Мы живем на берегу Вселенной.
Жизнь, прожитая на пределе, своим завершением имеет рождение легенды, она переплавляется в легенду.
Вечер добавляет вещам задумчивости.
В дожде есть что-то материнское. Поэтому во время дождя так хорошо спать.
Пророк — это человек, способный сделать свое отчаяние своим светом.
Жить так, будто смотришь на свою жизнь через двести лет.
В позе эмбриона полукруг рук образует берега залива, между которыми плещется море сна.
Один математик сказал: ищи не свою половинку, а свою экспоненту.
Подлинный рай — это место, в котором все всегда только начинается, место, переполненное предчувствием будущего.
Музыки мало в нашей жизни. С музыкой можно вынести все.
Истинно, истинно говорю вам: мы уже в Царствии Небесном, но не знаем этого, потому что нам недостает сил быть.
В одиночестве душа расправляется, как примятая ткань, и у нее снова вырастают крылья.
Праведность омолаживает. Грех старит.
Души большого масштаба узнают себя позже других.
В несбывшемся больше жизни, чем в сбывшемся.
Санкт-Петербург — это город, где слышно свою душу.
Любое дело жизни надо начинать с таинства и отсчитывать от вечности.
Когда детям говорят «тебя принес аист», то говорят истину, ибо в рождении детей есть что-то космическое.
Праведность приобщает к бытию и открывает его как таинство, грех — отчуждает от бытия и открывает его как обыденность.
Самым интимным для нас оказывается именно то, что сильнее всего само владеет нами.
Любой символ — это не предмет, а просвет.
Любовь освящает все наши дела, ибо каждое наше дело становится проводником любви.
Заниматься в жизни надо лишь теми делами, которые обостряют чувство сказочности бытия.
Священно только единичное. Священны только мгновения.
Именно единичность единичного касается всеобщего, именно мгновенность мгновения касается вечности.
Единственная истинная молитва — это молитва обо всем сущем.
Точно выраженные мысли своей остротой прочерчивают новые пути.
Философия должна приносить радость, а не пользу.
Любой наш искренний взгляд в прошлое и будущее пронизан малозаметным, мерцающим светом — и именно его мы ищем в ностальгии и мечте.
В полностью реальном мире все было бы так сцеплено причинами и следствиями, что человек был бы неспособен меняться, совершенствоваться. Но он способен.
Все на свете становится священным, доходя до своего предела.
Мудрость — состояние ритма, танца, созвучия, в котором человек оказывается на волне со своей судьбой.
Грань между жизнью и смертью проходит не внутри времени, а внутри каждой мысли, каждого действия.
Я ощущаю себя ближе к цели, когда я на пути к ней, чем когда я уже у цели.
В литературе описания сошествия в Ад напоминают сон, а вознесения в Рай — пробуждение.
Любая форма концентрации благотворна. Неспособность к концентрации — главный грех.
Есть три средства от гордости: браться за любую работу, внимать каждому и благодарить каждого.
Первая заповедь: будь сосредоточен до предела, до просвета, до максимума бытия, да озарит свет все дела твои, и да не будет тебе греха ни в чем.
Каждый твой шаг, каждое прикосновение, каждая мелочь — все идет, все случается, продолжая твою цельность.
Нет чего-то истинного и ложного самого по себе. Ложный путь становится истинным, если в него вложено все.
Подлинная жизнь состоит из таких моментов, в которых обыденность становится созвучна мифу, а жизнь — притче, легенде, пророчеству.
Этот день уйдет, как и другие,
В тьму небытия.
Есть ли в мире хоть одна причина,
Чтоб остался я?
Но причин для смерти или жизни
В мире нет.
Сквозь меня течет непостижимый
Белый свет.
Время — это лишь изнанка света,
Складка сна.
День, и ночь, и ты, и я, все это —
Лишь волна.
Набежала на берег и скрылась
В тишине,
И не удержать неповторимость
Кратких дней.
Всё придет к концу, исчезновенью.
Всё полно надежды не уснуть.
Всё невозвратимо. Всё священно.
Всё лишь только начинает путь.
Вернусь туда, где степь приятна глазу,
И путь петляет, как счастливый сон,
И за волнами вдаль уходят пляжи,
И солнце заливает горизонт.
Где мне знакомы каждые тропинки
И мыслями ушедшего полны,
Где будущее солнечно и зыбко,
И через край переполняет дни.
Где скрыт судьбы неведомый источник,
И звездный свет подсказывает шаг,
И шепот моря говорит о том, что
И у меня есть, кажется, душа.
Я выхожу из дома прямо к морю,
Волну морскую трогаю рукой.
На море штиль. Нет времени у моря.
Оно — вчера, и — завтра, и — со мной.
Прекрасно все. Прекрасен день осенний,
И этот час, и эта тишина.
Прекрасно все на свете во Вселенной,
И жизнь моя, пока она жива.
Все мудрецы поют, идя по свету.
И это все, что знаем мы о ней,
О мудрости. И истина вся в этом —
Кружиться в танце до заката дней.
И те, кто ищут — может быть, найдут;
И кто стучит — тем, может быть, откроют.
И вновь волна накатывает звук
На берега неведомого моря.
И времени раскрытая ладонь
Поддерживает будущее солнце,
И снова оживает древний сон
В котором целый мир вот-вот начнется.
Песчаный пляж изогнутою лентой
Не отрываясь убегает вдаль,
На горизонте линией рассвета
Переходя от моря к облакам.
И если долго вслушиваться в это,
На небо запрокинувшись, то звук
Волны, и солнце, и песок, и ветер
Вновь собирают время в вечный круг.
Мы остаемся в вечности у места,
Которое притягивало сны.
Мы остаемся там, где наше детство,
И там блуждаем полностью одни.
Задумавшись, кружим среди тропинок,
Воспоминаньем освещая путь.
Но в лабиринте столь знакомых линий
Уже нельзя иначе повернуть.
И весь узор из пережитых смыслов,
И наших дел, и мыслей, и судьбы,
Включен во все, не в силах измениться,
Как в шуме моря звук одной волны.
И даже тогда, когда я попрощаюсь с вами,
И тело мое по свету развеет дым,
Я останусь с вами, останусь тремя цветами —
Зеленым, оранжевым и голубым.
Я останусь травой, зеленеющей где-нибудь
по́д небом,
Я останусь солнцем и буду на все светить,
Я останусь волной, на песок набегающей в полночи,
Я пребуду во всем, что есть тоже по-своему жизнь.
А в будущем, рисующемся взору,
Нет времени, нет смерти, только море.
Сбылись все несбывавшиеся сны.
И все, что есть, — все движется любовью,
И люди там напоминают волны,
И их сердца всегда озарены.
Примечания
1
Онтогенез — превращения, которые происходят с живым организмом начиная с момента зачатия.
|