Эрнан Лхаран : другие произведения.

Глава 5. Алхимия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   IV.Алхимия.
  
  Для нашего алхимического детища начинался год Меркурия, когда все процессы происходили очень быстро, мы с Камилем только и успевали кипятить, выпаривать, толочь, перегонять... Проведя несколько сложных опытов с ртутью, мы были весьма довольны полученным результатом.
  Я изучал дальнейшее описание опытов, начертанное от руки красивым готическим почерком на листах, сшитых и переплетённых наподобие книги. Отец никогда не следовал рецептам и рекомендациям других алхимиков бездумно, говоря: "Душа и сердце - как атанор, в который помещены изначальные идеи. Да сгорят они там и, как Феникс, переродятся в новые, ибо применение их для каждого - своё". Так и сейчас, открыв его записи, я пробежал глазами текст. Несомненно, в нём говорилось о Философском Камне. Отец всегда отмечал, откуда это было взято, ссылаясь на того или иного учёного, а свои измышления подписывал двумя буквами: R. L. - "Роже де Лилль", пока однажды не случился казус: Гийом, переписывая по просьбе дяди текст, который я им принёс, принял его за список с манускрипта Раймунда Луллия, о чём потом долго выспрашивал отца.
  Но в том, что я прочитал дальше, никаких обозначений автора не было.
  
  Камень, выпавший из короны Люцифера -
  Всевидящий камень -
  Раскололся на три части,
  Оставшиеся в трех мирах,
  Связанные между собой
  Тонким лучом.
  Один из них остался на небесах,
  Как светило, подобное солнцу,
  Другой - в мире мыслей, снов и видений,
  А третий пришел на землю
  И путешествовал на протяжении тысячелетий...
  
  Многие искали его,
  Многие погибли в этих поисках,
  А многие - потеряли себя.
  Были и те, кто почти нашел его,
  Но одни - не увидели,
  А другие - отвергли,
  Неспособные прикоснуться к нему.
  
  Был краеугольный камень,
  Отвергнутый строителями,
  Видевшими, что он несет в себе
  Одновременно -
  Знание Высшей Мудрости
  И проклятие,
  Как Древо Познания Добра и Зла,
  И кто прикоснется к нему
  И почувствует его сердцем своим -
  Будет изгнанником среди людей.
  
  Была Чаша, наполненная
  Вином и кровью,
  Радостью жизни и страданиями смерти,
  И те, кто пили вино и кровь,
  Ушли в Смерть, познав ее,
  И, пройдя Круг,
  Вернулись в Жизнь,
  Оставив на земле След,
  И непостижимы были пути их.
  
  Но теперь - сокрыт Камень
  От глаз людей
  Светом и Тьмою
  В звучании
  Их не на миг неумолкающего
  Переплетения,
  Чтоб в Конце Времен
  В сердце распускающейся Розы
  Вернуться обратно,
  Когда все три осколка
  Опять сойдутся в один.
  И будет он
  Видимым для всех,
  Объединяющим сердца
  В одно Сердце Мира.
  
  Далее почерком отца следовало пояснение:
  "Этот Камень суть Камень Философов. Как души людей одеты в телесную оболочку, так и он - воплощение чистого вдохновения, какое бывает у людей искусства, художников, поэтов, учёных, когда Высшие Силы в состоянии откровения и экстаза даруют знания о мире и Красоте Высшей. Сей Камень вечен, но постоянно изменяется, как меняется и всё в мире. Пламя Творения не может быть статичным, так как это противоречит его природе. Камень и есть Св. Грааль, сокрытый от непосвящённых. И алхимики, и рыцари, и философы искали его, но лишь немногие сумели прикоснуться к нему".
  "Но как же так? - подумал я, - если Эликсир воплощает в себе чистое вдохновение и экстаз, то почему тогда те, кто испытал подобное состояние, не стали бессмертны? Они могут с благоговением вспоминать, но, как и обычные люди, они болеют, стареют и умирают. Неужели отец ошибался"?
  Признаться, меня охватил страх. Я испугался, что за прошедшие годы всё, что делали трое, одного из которых теперь нет в живых, обречено на провал...
  "Наверное, одного вдохновения, посещающего людей искусства, не хватит, - продолжал рассуждать я, - оно уходит, оставаясь лишь в памяти и творениях, которые, если не бессмертны, то часто долговечнее своих создателей. Нужна квинтэссенция - постоянное присутствие в себе. Это и есть просветление и бессмертие".
  
  После пояснений сбоку на полях стояли две большие буквы: T S
  Я долго думал, что это могло означать, но у меня не было никаких идей. Эти буквы мне уже попадались, но я никак не мог вспомнить. Спустившись из лаборатории, я разыскал Камиля.
  - Ты не знаешь, что такое T S? - спросил я его.
  - Tabula Smaragdina, - не задумываясь, ответил он, - Изумрудная Скрижаль.
  - Точно!
  Вот только есть ли её текст в библиотеке нашей "чёрной кухни"? Да, я помнил, что отец поручал мне переписывать текст Скрижали Гермеса, и было это... чёрт возьми! Как раз накануне Варфоломеевской ночи! Он тогда вышел из лаборатории, книга, кажется, лежала на столе открытой... немного потрёпанная, в красно-коричневом переплёте... Но куда она делась потом, когда я собирался в Лилль?!
  Я перерыл всю библиотеку и ничего не нашёл. Неужели она осталась в Париже? Я сел, прислонившись к книжному шкафу, и обхватил голову руками. И с самой верхней полки на меня упал старый сборник различных переписанных текстов. Так это она - та самая книга! А вот и Tabula Smaragdina - я всё нашёл!
  "То, что находится внизу, подобно находящемуся вверху, и то, что находится вверху, подобно находящемуся внизу ради выполнения чуда единства".
  На листке бумаги, вложенном в книгу, было приписано:
  "Согласно этому великому постулату, ищи большое в малом и малое в большом. Все вещества обладают душой, отличной от человеческой, растительной и животной, но также способны к изменению и совершенствованию, что происходит с ними и в природе, но за очень длительное время. Алхимия сокращает этот процесс, как и человек, попав в благоприятные условия, может достигнуть тех высот знаний, умений и способностей, какие другим могут показаться неестественными. Все алхимические процессы можно сравнить с жизненными ситуациями, и наоборот. Так и алхимик может, размышляя о своей жизни, найти алхимические воздействия, происходившие с ним. А значит - к тому или иному опыту следует приступать, только полностью понимая и чувствуя, что он значит для собственной души. Бессмысленно производить превращения, никак при этом не меняясь, иначе получится лишь бесконечное и безрезультатное смешивание веществ. Всё равно, как мы, говоря о человеке, судили бы только по внешности и физическим качествам, не принимая во внимание его характер, темперамент, знания, умения и душевные склонности. Изменённый человек - вместилище Пламени Бытия - вдохновения, творчества и Любви Высшей. Ему подвластны время, жизнь и смерть, он может превращать несовершенные металлы в истинный металл Солнца. Ему не нужно золото ради обогащения, ибо он вне людских порядков и условностей. Он - и Свет, и Тьма, и частицу сокрытого Камня хранит в себе".
  
  Прочитав эти строки, я был почти раздавлен. Ведь в поисках Эликсира - а шёл уже пятый год! - я руководствовался исключительно описаниями опытов, нисколько не думая об их "душевной стороне". А уж о том, чтобы менять себя самого, у меня и в мыслях не возникало. Неужели всё обернётся только пустыми годами действий над веществами? Конечно, я знал, что каждое вещество обладает характером и душевными качествами согласно его свойствам, но то, что собственную судьбу можно трактовать как алхимический процесс и согласно тому менять себя, живя в мире, как в лаборатории - это я узнал впервые. Да, точно - как Макрокосм и Микрокосм... отец ещё говорил иногда о "чёрной кухне" - "моя маленькая Вселенная". Об алхимии души я ничего не знал, да и то немногое, что было мне известно, будто забыл. Что говорить - и книгу эту я сегодня нашёл случайно, перерыв всю библиотеку и уже начав думать, что забыл её в Париже. Словно молния пронзила меня: она ведь лежала на столе в ту самую роковую Варфоломеевскую ночь! С того времени я её и не видел... Значит, отец незадолго до смерти написал эти строки! Он рассказал бы мне, если бы успел, как говорил и обо всех своих открытиях.
  Жуткое предположение закралось мне в душу: что, если он кому-то сказал об этом, и его убили, потому что слишком много знал? Убийцы воспользовались массовой резнёй и ворвались в дом... Может, он зря доверился? Тем более, что один из них направился наверх, прямиком в лабораторию, где нашёл меня и... свою смерть.
  Так его убили из-за алхимии? Или, думая, что он уже нашёл Философский Камень, решили обогатиться? Но что теперь скажешь или докажешь? Да, завершить работу над Эликсиром он не успел, оставив всё в наследство непутёвому сыну, который год за годом проводит опыты, даже ни разу не задумавшись об их сути... Когда он написал эти строки, шёл год Марса - третий год Великого Делания... и отец был убит... шпагой... железом... Железо - металл Марса.
  Но сейчас уже пятый год... то, что можно не знать вначале, просто непозволительно упускать под конец. Значит, нужно было посвятить алхимии всего себя? Мари, свидания с нею, любовь, отъезд в Париж, дуэли, болезнь, тюрьма, свадьба, появление сына - всё это занимало меня гораздо больше, чем трансмутация веществ. Я иногда по несколько дней не заходил в лабораторию, свалив всё на Камиля. Я стукнул кулаком по столу. Колбы задребезжали.
  - Камиль!!! - чуть не плача, выкрикнул я в дверь.
  И вскоре услышал кашель и шаркающие шаги на лестнице.
  - Иду, иду! - в дверь просунулась немного встрёпанная голова Камиля. - Что случилось?
  На лице его был испуг, вероятно он решил, что произошёл взрыв, и уже успел попрощаться и с Эликсиром, и со всей лабораторией, но, не заметив никаких разрушений, облегчённо вздохнул.
  - Что случилось? - повторил он уже более спокойно. - Вы так кричали...
  Я ткнул пальцем в книгу:
  - Ты видел это? Читал?
  - Да, я знаю. Господин Роже, - так он называл покойного отца, - писал об этом.
  - Но... - меня затрясло, - почему ты мне не сказал?! Теперь у нас ничего не получится! Или ты делал по-своему и хотел Эликсира для себя одного?
  Я схватил его за одежду и притянул к себе, глядя прямо в глаза. Но на его лице было только удивление, смешанное с почти детской обидой:
  - Эрнан, да что вы... помилуйте! У меня и в мыслях не было! Ведь это ваш отец завещал вам - писал, трудился - как же я могу желать для себя?
  - А почему тогда мне не сказал?
  - Так ведь я думал, что вы знаете! Вы же сами говорили, что прочитали до конца описание, оставленное вашим батюшкой, чтобы понять, когда какие вещества нам будут нужны.
  Я отпустил его.
  "Ну да, - подумал я, - прочитал... пробежал глазами, да и то не всё, ещё когда только вернулся в Лилль, собрал и оборудовал лабораторию заново после переезда. Все мои мысли были заняты недавним балом и знакомством с Мари".
  - Прости. Я не хотел тебя обидеть. Но теперь всё обречено на провал?
  - Но ведь, - начал он, стараясь подобрать слова, - менять себя никогда не поздно - разве не так? Кто знает... один может заниматься алхимией всю жизнь и не достичь желаемого, а на другого в миг озарения снизойдёт то, что первому и не снилось.
  - Правда? Ты думаешь... алхимии же надо жизнь посвятить - хотя бы эти годы, а я... разве я могу?
  - Конечно! Только не отчаивайтесь! - Он подошёл и почти как брат, обнял меня. - Не впадайте в уныние. В вас есть то, чего я больше ни у кого не видел и не знаю, как назвать... огонь жизни, что ли... Это другие не замечают, а я вижу. Великое Делание - не монастырь, чтобы полностью закрыться от мира, предаваясь лишь философским и алхимическим изысканиям, закрывая глаза на жизнь вокруг. Разве ваш батюшка был похож на монаха? Да и в монастыре одному лишь Богу известно, кто праведен, а кто - нет.
  Он произнёс эти слова, будто говорил о чём-то, давно всем известном, но мне показалось, его глаза светились каким-то особенным светом. И от его слов стало тепло и спокойно на душе.
  - Камиль, кто ты? - вырвалось у меня.
  - Я? - в свою очередь удивился он. - Обыкновенный человек, каких много.
  Вскоре Камиль ушёл, а я всё ещё оставался в лаборатории. И мне пришла странная мысль, отголоски которой посещали меня и раньше. Что, если бы отец передал свои знания и умения, а также и саму лабораторию кому-то более достойному? И, естественно - человеку - ведь мне по сути разве нужно бессмертие? А золото? Я могу выбрать - да хоть сейчас, если бы не Мари и Лаххи - уйти в Лахатар, где я буду бессмертен. Вот только - что для меня Лахатар? Конечно, я встречу родных, но и там буду, словно чужой... как и здесь. Но если я останусь среди людей - моя жизнь всё равно длиннее человеческой в несколько раз, и когда-нибудь мне придётся прятаться или уезжать. Что, если бы отец нашёл себе ученика, а мне оставил только дом или даже половину дома в наследство? Да, если бы это было так, Камиль смог бы, сумел - во всём, что касается Великого Искусства, он лучше и достойнее меня. А я даже не дочитал...
  
  Лаххи было около четырёх месяцев. Мари всё время проводила с ним и только иногда звала кормилицу. Малыш подрастал. Когда я брал его на руки, он мотал головой с рыжим пушком и смотрел на меня светло-жёлтыми глазами. Саламандриными. Имя помогло ему: людской ребёнок, родившись таким, не смог бы выжить.
  Однажды я зашёл в детскую. Лаххи мирно спал в кроватке, а Мари куда-то отошла. Я склонился над ним.
  - Лаххи... - прошептал я.
  Он проснулся, но не закричал, как бывало часто, а тихо и спокойно глядел на меня своими жёлто-янтарными глазами, и в них было что-то такое... огненное, от Саламандр. Он смотрел, и вдруг мне стало казаться, что у него сквозь очертания детского личика проступают нелюдские, драконьи черты. Это был дракон, маленький ребёнок-Саламандра - я чётко видел голову, ручонки-лапки с коготками, которые он вытащил из-под одеяла и тянулся ко мне.
  "Лаххи, - подумал я, - ты... оборотень? Но как? Ведь во втором поколении почти не бывает оборотней. Или... тебе приснилось что-то такое, про Лахатар, и ты сейчас уйдёшь, прямо из кроватки?"
  Сердце заколотилось.
  - Лаххи, не уходи, - сказал я тихо. - Ты ещё совсем маленький.
  Мгновение он глянул на меня уже по-другому, то ли хохотнул, то ли взвизгнул, как все младенцы, и наваждение исчезло. В кроватке лежал мой сын, каким я привык его видеть. Быть может, он и правда хотел принять драконий облик, да сил не хватило.
  Интересно, при Мари тоже такое происходило? Она видела что-нибудь подобное? Вряд ли, иначе она бы перепугалась и замучила бы меня расспросами, что происходит с ребёнком. Я ей не скажу. И я понял - почти наверняка - Лаххи в людском мире вряд ли задержится надолго, и, возможно, совсем рано уйдёт. Я вспомнил своего младшего брата Тарна. Только бы Лаххи не пришлось отучать поджигать всё вокруг. Он не оборотень, но и этого теперь нельзя сказать точно. Я рассмеялся, представив, как он вдруг обернётся драконом прямо на руках у Мари или - хуже того - у кормилицы.
  Я решил, что время покажет, но уже не мог относиться к сыну как к наследнику. Возможно, в глубине души я боялся привязываться к нему.
  
  Я стал замечать, что Генриетта начала избегать меня, стараясь не попадаться мне на глаза - сперва в присутствии Мари, а потом и вообще. Неужели Мари что-то узнала? А если даже и так - что в этом зазорного? Я же не на стороне нашёл любовницу дворянского происхождения, а ходить иногда к горничной - ну разве это повод для ревности? Однажды я спросил Мари:
  - Дорогая, ты что Генриетту обижаешь? Она провинилась в чём-то?
  Мари ничего не ответила и ушла, передав Лаххи кормилице.
  Через несколько дней я столкнулся с Генриеттой в комнате. Она вытирала пыль, но, увидев меня, выронила тряпку и как-то странно посмотрела.
  - Генриетта, что случилось?
  - Ничего, - улыбнулась она, но улыбка была грустной.
  Вдруг она подошла ко мне и взяла за руку... а в следующее мгновение обняла меня так крепко, так тепло...
  - Что с тобой? Мари обижает тебя?
  - Нет, госпожа очень добра ко мне.
  Я поцеловал её. Потом вспомнил, что направлялся к Лаххи и вышел.
  Через два дня я узнал, что Генриетта уехала к родным в Гавр. И ведь не сказала ничего при последней встрече. Кого она боялась? Мари? Меня? Я не понимал. Мари удивилась, что я ничего не знал об отъезде. А мне было жаль, что Генриетта даже не попрощалась.
  
  Я снова сидел в лаборатории, читая отцовские записи:
  "Год Солнца - завершающий год работы над Эликсиром".
  Это ведь совсем скоро - в следующем году...
  
  Время шло, год Луны подходил к концу и не за горами виделся финал Великого Делания. Мари тихо осуждала меня за то, что я мало принимал участия в воспитании ребёнка, и только иногда разговаривал или играл с ним. Через два с половиной месяца Лаххи исполнялось два года. Он бегал по дому и уже вполне сносно и почти внятно говорил и выглядел даже старше по сравнению с другими детьми его возраста. Как и у моего младшего брата, у него проявилось свойство поджигать взглядом, но, в отличие от Тарна, он вспоминал об этом редко.
  
  Теперь я больше времени проводил на "чёрной кухне", сменяя Камиля, как когда-то он - меня. Ещё весной, когда он приехал от больного - в городе часто пользовались его врачебными услугами - он почувствовал себя плохо и слёг, две недели провалялся в лихорадке и кашлем сорвал голос так, что не мог говорить. Он написал мне рецепт лекарства, и я сам приготовил его в лаборатории. Я поил его и был рядом с ним не хуже сиделки, хотя сам он всё просил меня уйти, боясь, что я могу заразиться.
  Тогда Камиль выздоровел, но с началом осени и промозглых дождей он захворал снова. В этот раз лихорадки не было, но сразу появился надсадный изматывающий кашель. Камиль пил травы, которые сам же и готовил, но они не помогали. Вскоре его самочувствие ухудшилось, и ему пришлось лечь в постель. Сам он очень переживал, что не может продолжать работу. Он попросил помочь перейти в лабораторию. Я сначала отказался, сказав, что лучше бы подождать, когда он поправится, и что в его состоянии некоторые вещества слишком вредны. Но он только махнул рукой. Вскоре ему стало лучше, и он даже сменил меня несколько раз.
  - Камиль, побереги себя.
  Он улыбнулся было, но снова зашёлся в приступе кашля.
  - Я не хочу потворствовать болезни. Хоть я и лекарь, но исцелить себя порой куда сложнее, чем других. Я слаб телом, но не душой.
  Через несколько дней он снова слёг. Кашель усилился и перешёл в кровавый, началась лихорадка. Ночью Камиль бредил, бормотал что-то про Философский Камень и словно читал отрывки из алхимических текстов. Я то и дело приходил и клал ему на голову холодный компресс, не доверяя уход за ним никому из слуг. Под утро Камиль заснул.
  Днём я навестил его брата. Тот приехал, осмотрел больного, пощупал пульс, и, закрыв лицо руками, сказал, что дела плохи.
  Я не поверил ему. И действительно - через два или три дня больному стало лучше. Жар ушёл, но Камиль был очень слаб, чтобы встать с кровати. Я принёс ему лекарство. Он выпил, потом вздохнул и взял меня за руку.
  - Эрнан, - проговорил он шёпотом, - вы... сможете... закончить то, что начал ваш отец, а продолжали мы вместе. Я не успею...
  - Камиль! Что ты такое говоришь? Ты выздоровеешь, и мы вместе продолжим. Ведь только год остался.
  - Знаете... и в алхимии бывает такое, когда более сильное вещество вытесняет более слабое, даже если оно само того не хочет. Как серебро или золото всегда сильнее других металлов. А Великое Делание можно свершить только в одиночку - этот процесс для каждого свой, как и судьба.
  - Но мы же вместе следовали описаниям моего отца! Значит, мы ошибались?
  - Нет, пока нет... наверное...Когда говоришь о Высшем, ничего нельзя знать наверняка. - Камиль закашлялся, потом перевёл дух и закрыл глаза, копя силы, словно хотел поведать что-то очень важное. - В лаборатории... наверху, в книге Мориена.... Вложены листы... Помните, ваш отец писал про Камень?
  - Да.
  - Я записал... продолжение... на тех листах... - он еле говорил, - если вам покажется неправильно... или неполно - допишите или измените. Только... слушайте себя, своё сердце...
   Он снова зашёлся кровавым кашлем.
  - Камиль! - я сильно сжал его руку. На глаза наворачивались слёзы.
  - Судьба сама решает. Она выбрала вас.
  - Нет! Не верю!
  - Вы будете плакать о том, кто погостил и уехал домой?
  - Нет... - удивлённо сказал я, не понимая, о чём он. Вспомнились лишь ушедшие в Лахатар родные.
  - У вас есть то, чего нет у других, - продолжал он, приподнявшись на постели, - не знаю, такими ли были ваши отец и мать. Потаённое пламя... иногда я вижу, как оно вырывается... летит, как птица из клетки... Не выпускайте его совсем - или вы сожжёте себя и других... Но оно может и... - голос его становился всё тише, - помочь вам... Слушайте его, слушайте свою душу - она знает ответы на все вопросы лучше разума... вы сможете найти...
  Взгляд его словно на миг засветился странным, нездешним светом.
  - В книге Мориена... - я еле читал по губам, - только не забудьте пропустить через себя... Это как фильтр и дистилляция...
  Он не смог договорить. Вздохнул, снова закашлялся и бессильно откинулся на подушки. Вскоре он уснул.
  Ночью я заходил к нему. Он спал. Жара и лихорадки не было, и я подумал, что он начал выздоравливать. На рассвете я принёс ему питьё. Он спал. Я тронул его руку. Она была холодна.
  Я выронил стакан, не веря, что такое могло случиться...
  Камиль умер.
  - Камиль!!! Нет! Нет! Этого не может быть!!! Ты не мог умереть, не мог! Мы же вместе... Осталось только... Камиль, ты не умер, вернись, проснись! Камиль! Нет!
  Не помня себя, я опустился на пол и зарыдал. Пришли слуги, но я будто не замечал их и оставался безучастен ко всему.
  
  На похоронах Камиля были его брат с семьёй, я и Мари, но она скоро ушла, сказав, что не может надолго оставлять сына.
  "Камиль блаженный", - подумалось мне, когда гроб опускали в землю.
  
  После его смерти я впал в чёрную меланхолию. Опыты я проводил бездумно, в полглаза следя за тем, что делаю. О том, чтобы во что-то вникать и, уж тем более - "пропустить через себя" не было и речи. Мысли мои были далеко.
  Из этого состояния меня вывел Лаххи. Когда я вошёл в его комнатку, он с криком "папа!" бросился ко мне, но, увидев, что я не обращаю внимания, поджёг край воротника на моей рубашке. Я хлопнул по огоньку рукой, но меня это почему-то рассмешило. Я смеялся и не мог остановиться. И, глядя на меня, смеялся Лаххи.
  Потом я, словно очнувшись от пепельного бесчувствия, пошёл в лабораторию, отыскал на полке книгу Мориена с вложенным в неё листком, исписанным мелким разборчивым почерком Камиля. Сначала в глаза бросилась диаграмма. На ней был изображён змей, свернувшийся восьмёркой, лежащей на боку. В середине в месте пересечения змей кусал свой хвост, а на каждой её половинке делал ещё по три маленьких витка. При этом получалось, что прямая спираль как бы переходила в обратную. Голову его освещали лучи солнца, а каждый виток был отмечен планетным знаком: Сатурн, Юпитер и Марс слева, а Венера, Меркурий и Луна - справа.
  Над свернувшимся змеем Король и Королева протягивали руки к чаше, над которой было изображено сердце. От неё исходили звёздные лучи.
  
  На обратной стороне листа было написано:
  
  Отыщи Камень
  В сердце своём.
  
  Вспомни,
  Как сделал ты первый
  Из Семи шагов
  Великой лестницы на небеса,
  Ступив в пропасть
  Холодной Тьмы,
  Чёрной, как земля.
  Разбив оковы смерти,
  Ты обрёл могущество
  И все цвета ириса,
  И копьё в руке твоей
  Было, как скипетр.
  Идя дальше
  Вверх по ступеням,
  Ты познавал любовь,
  Ты был быстр, как ветер,
  И к концу пути
  Стал бел и чист,
  Как лилия в лучах Луны,
  Перед последним шагом
  Остановившись передохнуть.
  
  Ты узрел Змея Древнего,
  Пожирающего свой хвост,
  Свернувшегося кольцами
  В великую Бесконечность
  Витками Жизни и Смерти.
  И сказал Змей:
  Я есть весь Мир.
  И, оглянувшись назад,
  Ты понял, что каждая ступень -
  Лишь маленькая песчинка в часах,
  Виток спирали Змея,
  Новый цикл твоей души.
  
  Всю ночь было затишье,
  Как перед бурей -
  Ни ветерка, ни дождя, ни жары
  И земля тепла и спокойна.
  
  И наутро увидел ты
  Мужчину и женщину,
  Нагих и прекрасных,
  Купающихся в двух озёрах -
  Каждый в своей воде.
  Вышли они,
  И облачились в новые одежды -
  Он - в красные, а она - в белые;
  На головах их были короны -
  Золотая и серебряная.
  Ты венчал их, поднося Чашу,
  В которой были собраны
  Начала всех вещей
  И твоя собственная кровь,
  Как пеликан, кормящий собой
  Своих детёнышей.
  И, вкусив, они взяли тебя за руки
  И вошли в комнату
  Без окон и дверей,
  Состоящую целиком из глины,
  Окружённую водой
  Над предвечным Огнём саламандры.
  
  Вода белыми птицами морскими
  Поднялась ввысь,
  Король и Королева
  Отдали тебе венцы:
  Золотой - в правую руку,
  А серебряный - в левую,
  А сами
  Рассыпались в прах и соль.
  
  И не осталось ничего,
  Кроме вспышек твоего сердца,
  Пламени души
  И Огня саламандры,
  Пылающего в тебе,
  Искрами взлетая к небесам.
  
  Ты сгорел и обратился в пепел.
  И вновь стала Тьма.
  И из самой Тьмы
  Вышел Дух могущественный и крылатый,
  Чьё имя - тайна,
  Сокрытая пеплом веков,
  Известная лишь Предвечным
  И тем,
  Кого коснулось Крыло Феникса.
  И голосом, подобным грозе,
  Сказал он:
  Восстань, Феникс Возрождённый!
  И протянул руки
  К твоей сгоревшей душе
  И обнял её крылами своими.
  И ты обрёл плоть,
  А он - исчез, растворился,
  Казалось - в тебе самом.
  
  И ты был облачён
  В одежды цвета крови,
  Золота и пурпура,
  Увенчанный Короною Солнца
  О семи зубцах
  С семью лучами -
  Каждому по свойствам его.
  В руках твоих
  Была Чаша,
  И в ней - Кристалл,
  И он же - Эликсир -
  Алый и горячий,
  Начало и Конец
  Всего сущего.
  
  И когда ты испил
  Из Чаши,
  Змей Древний
  Отпустил свой хвост,
  Обрёл крылья
  И взлетел драконом
  На Седьмые небеса
  И там танцевал среди звёзд.
  
  Отныне Эликсир
  Течёт по жилам твоим,
  И в сердце твоём
  Распустилась Роза.
  Ты познал суть всех вещей
  И Великую Любовь
  Сердца Мира.
  
  
  Я посмотрел на диаграмму, перечитал ещё раз... Камиль, неужели это написал ты? Кем бы ты стал, если бы остался жив? Вот кто был бы истинным учеником моего отца!
  Я перечитал записи отца, где было сказано следующее:
  То, что было получено в год Луны, оставь. Пусть юная Королева ждёт своего жениха.
  С началом года Солнца помести полученное в круглую колбу, облепи сверху глиной и оставь на один лунный месяц, а то и более, до времени. Потом погрузись в себя и пересмотри заново весь путь души своей, сколько помнишь себя, до нынешнего дня. Вспомни, как и какие стихии проходил, а также знаки и алхимические события, а, быть может, и таинства; какие процессы, произошли с тобой, и как ты вышел из них - чёрным или белым, красным или золотым или обрёл все цвета ириса. Запиши всё, что удалось вспомнить и понять, и написанное сожги в огне - да не узнает о твоём пути никто из смертных, и да услышат тебя духи. Сжигать в отдельной посуде, чтобы к пеплу не было никакой другой примеси. После того раздели пепел на четыре части. Первую закопай в землю, вторую брось на ветер, третью смой водой, а четвёртую положи в колбу. А потом уйди в лес, подальше от города и людских глаз и разожги большой костёр и пройди сквозь огонь. Бояться нельзя: сгорит только всё грешное, грязное, ненужное, ибо Огнём Вся Природа Обновляется. Только теперь ты готов приступить к дальнейшим действиям - чтобы делать золото, надо иметь золото.
  
  
  Кому отец адресовал эти слова? Или он просто воспользовался стилем других алхимических рецептов?
  На полях была приписка Камиля:
  Надо разделить то, что получилось в год Луны, на две колбы - путь Великого Делания у каждого свой.
  Я читал далее:
  Из железа и соли получи кровь и смешай с собственной - такой станет твоя кровь очищенная и совершенная, как очистился ты сам. Потом к Королеве, пребывающей в ожидании, добавь немного растворённого рогового серебра. Или же приготовь его поглощением Луны крепкой водкой.
  К крови добавь солнечных лучей и нагревай на медленном огне, пока вся вода не выпарится. Ты найдёшь красный порошок - великий Красный Лев и юный Король, что ждёт предстоящей свадьбы.
  Закрой Короля и Королеву в круглой колбе, обмазанной глиной и нагревай на водяной бане, помещённый на атанор, зажжённый от Огня Саламандры, да не гаснет он. Смотри лишь в Мировую сферу и внутрь себя - Микрокосм и Макрокосм суть одно, как вверху, так и внизу - пока Феникс не сгорит и не возродится вновь.
  На этом рукопись обрывалась, оставляя чистые листы. Вероятно, отец не успел её дописать. А Камиль, вдохновившись прочитанным, написал в стихах своё завершение Великого Делания, но тоже не успел воплотить в жизнь.
  Мне стало не по себе. Теперь уже двое, работавшие по этому описанию, не дожили до завершения. Страшно... но назад дороги нет.
  
  Был январь. Шёл упомянутый лунный месяц, когда "Юная Королева пребывала в ожидании" в обмазанной колбе. Я был занят собственными воспоминаниями о том, что происходило со мной за всю жизнь. От чего я хотел очиститься, что оставить в прошлом и больше не вспоминать? От непреходящей тоски, которая накатывала на меня и, как волна, накрывала с головой после смерти отца и ухода семьи. Когда я переехал в Лилль, мне удалось забыть о ней. После смерти Камиля тоска вернулась. С Мари мы всё больше отдалялись друг от друга, становясь чужими. Я оставил бы навсегда свои мысли о возможном возвращении Орландо. Что бы я ни обещал себе, мне вовсе не хотелось его убивать.
  Что бы я хотел вернуть? Те приливы внезапной всеобъемлющей радости, что посещали меня в детстве, хотя и тогда чаще были другие - ярости и бешенства. Вернуть... наши с Мари чувства, которые полыхали пламенем, когда встречи были запретными и тайными, но после того, как мы стали супругами, они постепенно слабели и теперь едва теплились.
  Я размышлял и записывал.
  
  Вышел на улицу. После долгих холодов наступила оттепель. Идя мимо рынка, я увидел девушку в длинной цыганской юбке, кутающуюся в тёплую цветастую шаль. Но в отличие от цыган, её волосы были рыжие, почти красные...
  - Рэнья!
  Она обернулась и бросилась мне на шею:
  - Эрнан! Ты! Мы ведь в Париже расстались.
  - Да. В Варфоломеевскую ночь отца убили, а Лхаранна ушла.
  - Я знаю. Она говорила мне. Я видела её в огне костра.
  Рэнья начала рассказывать о своей жизни, о том, что они объехали уже пол-Европы, что в таборе она нашла мужа и родила дочь, которой теперь уже полтора года.
  - Я тоже женат, и у меня сын двух лет.
  - Правда?! Приходи в наш табор за городскими воротами. И жену с сыном приводи, познакомишь.
  - Может, лучше ты к нам?
  - А ты не придёшь, да? Или твоя супруга знатная дама и не пойдёт к цыганам в гости? - вздохнула Рэнья и сказала это с таким сожалением, что я ответил:
  - Я её уговорю. И Лаххи возьмём.
  - Твой сын? Ты назвал его Лаххи?! Как здорово! - Рэнья по-детски подпрыгнула и захлопала в ладоши. - А моя маленькая - Эйри.
  
  Мы распрощались до вечера. Когда я вернулся домой и рассказал Мари, она посмотрела на меня недоумевающим взглядом:
  - Ты сегодня пойдёшь к цыганам? - спросила она таким тоном, будто я собирался в преисподнюю.
  - Да. И ты пойдёшь со мной.
  Мари покачала головой.
  -Разве ты не хочешь познакомиться с моей сестрой?
  - Не лучше ли было бы пригласить её к нам?
  - Она не хочет. А я не смог бы принять весь табор у себя.
  - Хорошо, я пойду с тобой. Но наш сын останется дома. Жанна - так звали кормилицу - присмотрит за ним.
  - Я не люблю оставлять его с кем бы то ни было кроме нас, ты сама понимаешь. А почему ты не хочешь показать сына моей сестре?
  - Зима. Он простудится.
  - Надо одеть его потеплее. И перестань придумывать поводы, как бы оставить его дома. Чего ты боишься?
  Мари не ответила.
  
  Как стемнело, мы пришли в табор. Стояли шатры и повозки. Цыгане разожгли большой костёр. Жар от него был такой, что и близко было горячо. Некоторые танцевали, и Рэнья с ними. Увидев нас, она подошла, поздоровалась с Мари. Потом представила меня своему мужу и прочим. Глянула на Лаххи и улыбнулась.
  - Какой он... весь в тебя! И моя Эйри на меня похожа. Рэнья отошла и вскоре вернулась с маленькой девчушкой на руках. Рыже-красные волосы вились непослушными кудрями, а глаза были такими же янтарными, как у меня и сестры.
  - Вот моя Эйри. А твоему уже три?
  - Два недавно исполнилось, это он выглядит старше. Он такой слабенький родился, я и дал ему сильное имя - красивое и огненное, помогает - как вымахал!
  - Да... назвать сына в честь Короля Саламандр - это ты здорово придумал! Не боишься?
  - Чего? - удивился я.
  - Что уйдёт.
  - Как захочет. А что я могу сделать - против стихий пойти? Выбор на то и дан до третьего поколения. А в таборе знают, кто ты?
  - Только муж и еще некоторые. Не все. А твоя жена?
  - Знает, но будто не воспринимает всерьёз, для неё это как легенда.
  - Хорошо, хоть так, - вздохнула Рэнья.
  Лаххи заворожённо смотрел на костёр. Ему ещё никогда не доводилось видеть столько огня. Рэнья поднесла к нему Эйри. Дети смотрели друг на друга, потом Лаххи протянул ей руку, и в ней - маленькую искорку. Эйри заинтересовалась. Лаххи передал ей. Со стороны, наверное, странно было наблюдать, как такие маленькие дети играют с огнём.
  Взяв кастаньеты, Рэнья пошла танцевать. Я, посмотрев, как пляшет цыган, стал повторять его движения. У меня быстро начало получаться, и я тоже пустился в пляс. Лаххи подошёл ближе и начал крутиться, приседать и переминаться с ноги на ногу, тоже по-своему танцуя. Наверное, с самого детства я не чувствовал такой радости. И только Мари смотрела на всё это с недоумением, словно в жизни не встречала ничего более чуждого. Она подошла ко мне, сказав:
  - Уже совсем поздно. Нам надо домой. Ребёнку пора спать.
  - Я не могу уйти прямо сейчас! - сказал я и поцеловал её. - Лучше потанцуй со мной.
  Тогда она хотела забрать Лаххи и уйти без меня, но сын заупрямился и подбежал близко-близко к костру. Мари не могла выдержать жара и только издали кричала и звала его. А Лаххи всё смотрел, потом оглянулся, ища меня, и крикнул:
  - Папа, смотри! Там ворота! Так красиво!
  Он сказал что-то ещё - я не разобрал, но мог поклясться - он говорил на Лахаране. Мы с Рэньей переглянулись, понимая друг друга без слов. Лаххи подбежал близко к пламени, широко расставив руки и... шагнул в костёр... Лишь на мгновение я видел в огне очертания золотистого дракона. К небу взлетел сноп искр. Лаххи исчез.
  "Счастья тебе в Лахатаре, да хранит тебя Предвечное пламя!" - прошептал я.
  Мы с Рэньей снова переглянулись. Её глаза были широко открыты, но она улыбалась. Мы кивнули друг другу.
  Вдруг раздался жуткий крик Мари. Путаясь в юбке, она подбежала ко мне. По её лицу катились слёзы.
  - Эрнан... ты видел? Где наш сын?! Он сгорел...
  - Не плачь. Пойми, он не умер и не исчез. Он ушёл в Огненный город - я же рассказывал тебе.
  - Почему ты не остановил его?
  - Как я мог его остановить? Ты можешь остановить солнце, чтобы оно не заходило? Или время - чтобы не наступала зима? Нельзя остановить выбор. Я мог только попробовать уговорить его подождать.
  - Почему ты этого не сделал?
  - Всё произошло слишком быстро, я не успел. Не плачь, я уверен - с ним всё хорошо. Если он ушёл так рано, то ему там будет лучше, чем здесь.
  - Мой сын сгинул в огне, и я его больше никогда не увижу - ты считаешь, это хорошо?
  - Никогда - это вряд ли. Будет летнее или зимнее солнцестояние, и он навестит тебя, а быть может, и раньше.
  - Он ещё такой маленький... кому он там нужен?
  - Не забывай, у меня там мать, сестра и брат. Даже, наверное, сам король Лахх не оставит ребёнка, названного в честь него.
  - Неужели ты так просто можешь расстаться с собственным сыном? Как я не хотела брать его с собой... - всхлипнула Мари.
  -Почему расстаться?
  - Подумай сам. Я не могу понять тебя!
  Мари повернулась ко мне спиной и пошла прочь.
  - Постой! Куда ты собралась одна?
  Она не ответила, лишь зашагала быстрее.
  Я не должен был отпускать Мари одну домой по тёмному городу, но и не мог идти с ней. Жгучая обида от её непонимания нахлынула на меня. Неужели всё, что я говорил ей - впустую?
  Я остался среди цыган. Мари сейчас всё равно не послушает меня. И... после ухода Лаххи мне хотелось ещё побыть с сестрой - единственная родная душа в этом мире, которая может меня понять.
  Я снова посмотрел на костер и вдруг - перепрыгнул, почти перелетел сквозь него. Это получилось случайно, по зову души, но я на миг словно почувствовал себя одновременно в двух мирах - на земле среди людей и в Лахатаре, где я никогда не был. И только потом вспомнил о том, что было сказано в алхимической книге.
  
  Домой я вернулся под утро. Мари не спала. Она сидела в своей комнате, закрыв лицо руками.
  - Поверь, с Лаххи всё хорошо.
  Она мрачно посмотрела на меня:
  - Я его вынашивала, кормила... я - мать. Это ты почти не участвовал в его жизни...
  - Я?!
  -Да! И ты, ты во всём виноват! Это ты дал ему такое имя и настолько пробудил стихию!
  - А ты предпочла бы, чтобы он умер, как сотни других детей, рождающихся неприспособленными к жизни? Или для тебя "умер" и "ушёл в Лахатар" - одно и то же?
  - Нет... да... не знаю... такое чувство, будто у меня его украли.
  - Успокойся, цыгане его так украсть не могли. Ты же видела. Да и я потом остался.
  - Не цыгане.
  - А кто?
  - Не знаю... или... он сгорел, погиб в огне! - Мари упала на кровать и разрыдалась.
  - Ты что? Разве так можно сгореть? Он же исчез! Ты понимаешь, что говоришь, или отказываешься верить тому, что видела собственными глазами?!
  Но она не слышала меня и только продолжала рыдать.
  
  Я пошёл в лабораторию, разжёг атанор, и сразу стало легче на душе. Я попытался записать всё, что произошло за последние дни, всё, что я чувствовал, но мысли путались, сменяя одна другую, и я, отложив перо, смотрел на огонь... пока не увидел в языках пламени лицо Лхаранны.
  - Эрнан, Лаххи здесь. Мне поручили присматривать за ним. Мы все рады, что он у нас. Ему тут нравится.
  - Хорошо... Только я об одном беспокоюсь - он ведь второго поколения, да и со стороны матери у него в роду была Ундина, правда, давно это было.
  - Что? - голос Лхаранны вдруг зазвенел сталью. - Союз огня и воды, и огонь сильнее...
  - Он не сможет жить в Лахатаре?
  - Сможет, - она смягчилась. - Просто кое-что напомнило. Я не могу тебе рассказывать всего, что здесь происходит. Хорошо, что ты назвал его Лаххи. Не скучаешь без него?
  - Скучаю. Но я знаю, что ему там лучше, иначе бы он не ушёл. А вот Мари расстроилась. А ещё я вчера Рэнью видел.
  - Как она?
  - В таборе. У неё дочь полутора лет.
  - Хорошо. Прощай, мне пора. Утешь Мари.
  Лхаранна исчезла, и только огонь горел ярко. Я подождал, пока останутся лишь тлеющие угли, и спустился вниз к Мари.
  - Ко мне сейчас только что явилась Лхаранна в языках пламени атанора. Она сказала, что Лаххи у них, с ним всё хорошо.
  Мари посмотрела на меня так, словно я брежу. Или она теперь тоже, как другие люди, думает, что вся моя семья погибла в Варфоломеевскую ночь, а я просто сошёл с ума?
  - Дура! - вырвалось у меня, и я ушёл.
  
  Следующие несколько дней Мари со мной не разговаривала. А я почти не выходил из лаборатории. На четвёртый день мне надоело лицезреть её трагедию. Я пришёл и спросил Мари:
  - Может, хватит страдать из-за того, чему радоваться надо?
  - Радоваться? Странные у тебя понятия о жизни, - сказала она так, будто прожила пару сотен лет и всё знает гораздо лучше меня. - Я так хотела семью, детей...
  Я был взбешён.
  - Ты хочешь, чтобы я жил скучно, серо, как все эти мелкие провинциальные дворянчики? Так какого дьявола ты вышла замуж за меня?
  - Да... - выдохнула она, будто только что осознала свою ошибку и всю "тяжесть" своего нынешнего положения. - Лучше бы я вышла замуж за Орландо.
  Хлопнув дверью, я выбежал из дома. Мне хотелось уйти, уехать, куда глаза глядят... или, быть может, уйти в Лахатар вслед за Лаххи? Что теперь удерживает меня? Незавершенная алхимическая трансмутация? Зачем она мне?
  Я собирался было вывести коня и рвануть... в поле, в лес... сам не знаю, куда...
  И всё звучали слова, от которых мне было обидно и горько. "Лучше бы я вышла замуж за Орландо"...
  Я повернул обратно. Вбежал по лестнице. Мари лежала на кровати, глядя в потолок. Живая мёртвая.
  - Орландо? Ну! Иди к своему Орландо! С ним же всё так легко и просто - не то, что со мной! Чтоб я тебя здесь больше не видел!
  Я схватил её за плечи, порвав длинную ночную рубашку.
  - Ты... гонишь меня? - прошептала она.
  - Ступай! Ищи Орландо, где хочешь!
  - Мне некуда идти...
  - А если бы ты знала, где он - пошла бы?
  Она промолчала.
  Это взбесила меня ещё больше. Взгляд мой упал на кнут, который я, наверное, по рассеянности забыл оставить в конюшне и принёс с собой. Я схватил его, замахнулся, щёлкнув вначале по воздуху, но второй удар хлестнул Мари по спине. Она вскрикнула и, как подкошенная, рухнула на кровать.
  - Вот тебе за Орландо! Забудь его! Сейчас же!
  Я хлестал ещё. Удары сыпались один за другим:
  - Чтобы ты! Больше! Никогда! Не вспоминала! Про Орландо!
  Мари только вскрикивала. Рубашка разорвана, тело от спины вниз всё в кровавых рубцах.
  - Эрнан, прости, хватит!
  Я отбросил кнут и несколько мгновений созерцал её почти обнаженное тело со свежими следами порки, а потом резко притянул её к себе.
  - Ты что? - всхлипывая, выдохнула она, не зная, чего ещё от меня ожидать.
  - А ты мне нравишься такой! И я не отдам тебя никакому Орландо - даже если он вернётся и приведёт войско, чтобы тебя отвоевать! Ты жалеешь, что наш сын ушёл - я подарю тебе другого, и не одного! Прямо сейчас!
  Я сорвал с неё рубашку, висевшую лохмотьями и запачканную кровью, и повалил Мари на кровать...
  
  На следующий день я увидел Мари одетой в чёрное платье.
  - Что это значит? - спросил я. - Неужели у тебя других платьев нет?
  - Я ношу траур по ушедшему сыну, - холодно сказала она.
  - Не смей! - выкрикнул я. - Ты бы носила траур в городе, если бы о нашем сыне знали. Но кто ещё слышал об исчезнувшем ребёнке по имени Лаххи? Кормилица? Мы больше не нуждаемся в её услугах и не будем перед ней отчитываться, куда девался наш сын. Это ради неё ты так вырядилась?
  - Я так чувствую.
  Я подошёл к Мари и рванул на ней платье. Ткань затрещала, но всё же выдержала мои усилия.
  - Что ты делаешь?! Эрнан, отпусти меня!
  - Чтобы я никогда больше не видел на тебе этого! Траур будешь носить, когда я сам уйду к саламандрам, а тебя будут называть вдовою де Лилль, поняла?
  Я схватил кинжал, разрезал платье сверху донизу, сорвал с неё и бросил в горящий камин.
  - Когда я встречалась с тобой, если бы я знала, что ты... такой... - начала она и, не договорив, закрыла лицо руками.
  - Я? Какой? Это ты не хочешь меня понять и хоронишь сына заживо!
  Мари замолчала и отвернулась, всем своим видом показывая, что больше не желает со мной разговаривать.
  
  Но два дня спустя она сама подошла ко мне и сказала тихо:
  - Сегодня ночью мне приснился Лаххи. Он был такой странный, в языках огня, но я знала, что это он. Он сказал, чтобы я не печалилась, что с ним всё хорошо, и ему там лучше, чем среди людей. Только он скучает по мне и по тебе тоже.
  - Вот видишь. А ты его мёртвым считала.
  - Этот сон - правда?
  - Да.
  
  Шло время. Я потихоньку записывал всё, что, как мне казалось, в моей жизни было достойно внимания. Написано было уже немало разрозненных листов, но я не считал себя готовым к дальнейшим опытам. Во-первых, я многое пропустил за предыдущие годы, и теперь приходилось навёрстывать. Во-вторых - эта мысль пришла ко мне лишь недавно - я сам должен был писать о процессе Трансмутации. Несколько книг написал мой отец. Камиль немного комментировал на полях его записи, и под конец внёс свою лепту в порыве озарения вдохновенными стихами. А я только читал и переписывал. Меня это очень огорчало, потому как, по словам обоих, Великое Делание - процесс для каждого свой, и надо лишь слушать веления сердца.
  Я снова окунул перо в чернила...и вдруг увидел в чердачное окошко лаборатории, как у ворот остановилась карета.
  Мэрха в Лилле?
  Я сбежал по лестнице вниз и кинулся к сестре.
  - Мэрха! Какими судьбами?
  - Здравствуй, Эрнан, - она улыбнулась, - хотела повидать тебя и попрощаться.
  - Уходишь? Почему? Что-то случилось?
  - Каро ушёл. Просто внезапно шагнул в камин и исчез.
  Мы вошли в дом. Мари только поздоровалась и, сославшись на плохое самочувствие, ушла к себе.
  - Лаххи тоже. Рэнья приезжала, а он весь вечер смотрел на костёр, а когда мы уже хотели собираться домой - вбежал в костёр.
  Я рассказал о приезде Рэньи и уходе Лаххи.
  - А ты почему уходишь? Надоело жить в Лувре?
  Она поморщилась.
  - Не могу больше. Я только Каро ждала. А когда он ушёл, собралась и поехала к тебе в Лилль попрощаться. Франсуа ни о чём не подозревает. Наверное, думает, что я и сына с собой взяла.
  - А он так и не знает, кто ты?
  - Нет. Я не говорила. Разве можно в Лувре о себе такое рассказывать?
  - Наверное, ты права. Ты не доверяла даже своему мужу?
  - Там у всех стен есть уши. А я боюсь. Нет, не его - его родни, короля, а больше всего - королевы-матери. Теперь мне вообще нельзя оставаться - как я объясню исчезновение единственного наследника? Притворяться, плакать, кричать и искать его я не могу - с меня и так довольно лицемерия. Ты можешь себе представить, каково оборотню в Лувре?
  - С трудом.
  - Да это порой и я себе не представляла, ожидая, когда, наконец, меня оставят одну, и никто не войдёт, чтобы я могла хоть ненадолго принять драконий облик. Из-за этого я иногда становилась такой слабой... как потухшие угли под пеплом...
  - Но ведь никто не выбирал за тебя твою судьбу и не приказывал выходить замуж за герцога. Наоборот - отговаривали.
  - Мать с отцом правы. А я была глупая. Считала, что любви покорится всё.
  - А Франсуа? Ты не будешь тосковать по нему, когда уйдёшь?
  - Буду... пусть даже он в последнее время совсем охладел ко мне, а порой, мне кажется, и сожалеет, что выбрал в жёны меня вместо того, чтобы сделать из своей женитьбы какой-нибудь выгодный политический ход. Вот я и освобожу его от тяжких семейных уз. У него теперь зреют планы - наверняка идея королевы-матери - посватать сына к Елизавете английской. Это я случайно услышала. А меня, - Мэрха понизила голос до шёпота, - уже два раза пытались отравить, принеся то питьё, то перчатки. Мне везло - чашку с питьём я, не успев взять, опрокинула, и оно прожгло дыру на моём платье. А про перчатки просто забыла. Их взяла в руки моя горничная. Её кожа покрылась волдырями, она почувствовала себя скверно и к вечеру умерла.
  - Вот почему я всегда боялся Лувра.
  - А теперь - продолжала она, - на трон взошёл Генрих. Если он умрёт бездетным, то королём станет Франсуа. Здоровьем нынешний король не отличается. Не побоюсь сказать, что в последнее время короли слишком часто сменяют друг друга, иногда уже поговаривают о возможной смене династии. Так у меня нет не малейшего желания становиться супругой короля Франции и отвечать, куда пропал наследник.
  - Как всё сложно и запутанно...
  - А ты, - переменила она тему, - доволен жизнью?
  - Продолжаю дело отца.
  - Я вижу. Мари - твоя жена? Она знает, кто ты?
  - Да.
  - Уже хорошо. Надеюсь, твоя семейная жизнь счастливее.
  - Не уверен.
  - Как она восприняла уход Лаххи?
  - Плохо. Она посчитала, что он сгорел, хотя сама видела, как он ушёл. Так и считала его мёртвым, пока он ей не приснился и не рассказал о себе.
  - Мне показалось, она слишком холодна. Как река в ноябре, готовая покрыться льдом. Она всегда такая? Или я не права - я ведь видела её совсем недолго.
  - Нет, не всегда.
  
  Мэрха пробыла у меня два дня. Разговоры мы вели в лаборатории - сестра считала, что здесь уютнее. Мари почти не выходила к нам - мы встречались только за обедом.
  Мэрха разглядывала колбы, склянки, змеевики и прочие алхимические приспособления. Улыбнувшись, погладила рукой атанор.
  - Он ещё помнит отца... Знаешь, - сказала она задумчиво, - я хочу, чтобы ты видел, как я уйду. А ты проводишь меня.
  - Хорошо...
  - Сегодня вечером - я не хочу больше медлить. Я сама разожгу огонь - она указала на атанор.
  - Туда?
  - Да. Это всё-таки священная печь, а камин служит для обогрева жилья. Уйти через отцовский атанор - всё равно, что ненадолго вернуться домой, чтобы продолжить путь к другому дому. Потому я у тебя в Лилле.
  - К другому дому? Ты уверена, что в Лахатаре всё так хорошо и прекрасно? Все почему-то бегут отсюда, и никто не задумывается - куда. Прямо-таки сказочный город, если верить всему, что вы о нём говорите. Я могу понять, когда так считал Тарн - он был ребёнком, и ему здесь было сложно прижиться, но ты ни разу об этом не задумалась? Там ведь тоже король и наверняка - свои порядки. Сомневаюсь, что это прямо-таки рай.
  - Ты не оборотень, тебе не понять. Я измучилась в мире людей. Там мой сын.
  - Мой тоже.
  - Ты наследник отца и связан обещанием, а меня никто больше не держит здесь. Быть может, и ты когда-нибудь к нам присоединишься. Но в вас с Рэньей гораздо больше от отца, чем от матери.
  Она протянула руку. Огонь в атаноре запылал ярче.
  - Это мог сделать и я.
  - Я сама. Мне - уходить.
  Мэрха крепко обняла меня и поцеловала в щёку.
  - Прощай, Эрнан. Нет, не прощай - до встречи!
  - До встречи...
  Ещё мгновение, и меня обнимала крыльями огненно-багряная драконица. И в человеческом, и в драконьем облике Мэрха более всех нас была похожа на Лхаранну. Нырнув в атанор языками пламени, она словно растворилась в огне.
  - Счастья тебе... - только и успел проговорить я, и, подождав, спустился вниз.
  
  - Ты не выходил сегодня целый день, - сказала Мари. - Где твоя сестра?
  - Только что у меня в лаборатории она ушла в Лахатар.
  - О боже... А её карета так и осталась у ворот... а кучер и её служанка? Что нам с ними делать?
  - Не бойся. Карету со слугами отошлём обратно в Лувр. Скажем, что Мэрха у меня задержится и вернётся, когда потеплеет, а там что-нибудь придумаем.
  Я поднялся наверх, сел за стол, подперев голову рукой. Как я устал провожать родню в Лахатар.
  Атанор полыхал ярко.
  Пламя саламандры - так, кажется, писал Камиль?
  И вдруг, охваченный внезапным порывом, я схватил кипу исписанных мною листов и по одному стал бросать в печь. Гори, моя прошлая жизнь! Гори, моя исповедь, в огне саламандры! Я готов стать бел и чист, как лилия в лучах луны!
  Пламя охватывало листок за листком, словно читая их, прежде чем - нет, не сжечь - перенести в другую, неведомую людям область бытия. Гори... я прошёл сквозь огонь и готов пройти ещё раз...
  Была середина ночи, когда пламя стало тише. Утомлённый происшедшими за последние дни событиями, я заснул за столом, уронив голову на руки.
  Огонь снился мне и во сне. Вначале - отдельные искры, потом - языки пламени, которые окружали меня со всех сторон. Словно костёр - так, наверное, уходят в Лахатар? И в полыхании, в звуках огня постепенно стал слышаться своеобразный ритм... сначала тихо, а потом сильнее, сильнее...
  Я проснулся и увидел, что атанор горит так, как тогда, когда в него только что шагнула, обратившись в пламя, Мэрха... Или его разожгли саламандры Лахатара?
  Ритм становился всё отчётливее, напоминая собой странную, чуть надрывную песню, какие, раздирая душу в клочья, поют уличные певцы. Ещё немного, и в пламени я стал видеть образы и различать слова, будто мне их диктовал кто-то. Второпях я схватил перо и лист бумаги и быстро, не задумываясь, кинулся записывать.
  Песня была обо мне.
  
  Я, уходя от детства,
  Узнал свою судьбу,
  И, словно по наследству,
  Ступил я на тропу.
  Вокруг плясали тени
  Нездешнего огня,
  Семь стадий - семь ступеней -
  Дорога для меня.
  
  И, следуя преданьям,
  Страницам и словам,
  Хранил я обещанья,
  Идя... по головам...
  И с болью вспоминаю
  О тех, что рядом шли...
  А нынче имена их
  В объятиях земли.
  
  Теперь в далёких странах
  Иного бытия
  Отец и друг... как странно...
  Кто следующий? Не я!
  Искал я в алой розе
  Мозаику сердец -
  Нашёл одни лишь слёзы,
  Украсив свой венец.
  
  Из пламенного горна
  В предгрозовой тиши
  Сцепились два дракона
  На дне моей души.
  Один багряно-чёрный -
  Сжигающая страсть,
  Другой - в свет облачённый,
  Но в битве должен пасть.
  
  Я весь шальной от пепла,
  Себя спалю дотла,
  Сгорят душа и тело,
  Расправив два крыла.
  Я - ветер над полями
  И волн ревущих шторм,
  Утёсы скал; камнями
  Пророс сквозь цепи гор.
  
  Немеркнущее пламя
  И тьма ночных дорог
  Летящих искр касаньем
  Поманят за порог.
  Сошлись Луна и Солнце
  И черная земля,
  И в чаше сердце бьётся
  На свадьбе Короля.
  
  Напиток вдохновенья
  Я пью - вино и кровь.
  Охваченный волненьем,
  Я вижу: спал покров
  Во тьме под сводом тайны
  Плетётся вязью нить -
  Жизнь, смерть, закон, случайность -
  Прервать иль сохранить.
  
  Душа поющей птицей
  Минует семь планет
  И искрой возродится
  В пылающем огне -
  Так я взлетаю птицей,
  Иду сквозь Тьму и Свет,
  И Феникс возродится
  В неистовом огне.
  
  Выдохнул. Выронил из дрожащей руки перо и снова перечитал.
  Вот оно! Вот она - мистерия! Это я написал сам или стихии мира продиктовали мне?
  Атанор полыхал так же ярко. Теперь я познал, что такое откровение! Вот что имел в виду Камиль, когда сказал: "Слушай своё сердце"! Отныне я не просто переписываю чужие тексты и смешиваю вещества, я - алхимик. Я готов к Трансмутации.
  Тихо, тихо! Рано начинать превозносить себя и гордиться - Путь ещё не завершён, а может быть... только начат.
  
  За окном рассвело. Огонь стихал, но гаснуть не собирался. Я спустился вниз. Мне казалось, всё вокруг прежнее и в то же время - новое, другое, только я не мог понять - чем. Я с интересом разглядывал собственный дом. Мне вдруг так отчётливо вспомнился Камиль, его улыбка и странный свет в глазах. Казалось, Камиль сейчас выйдет и начнёт что-нибудь рассказывать. Может, он жив и здоров, а его болезнь и смерть мне только приснились в кошмарном сне?
  
  В дверь постучали. Вначале тихо, потом настойчиво.
  - Откройте! - грубый мужской голос. - Откройте! Именем короля!
  Именем короля?
  Городская стража.
  
   * * *
  
  
  Стемнело. Вопреки обыкновению, я с силой захлопнул тетрадь: прошлые воспоминания, пусть даже минуло около четырёх веков, овладели мною, вспыхнули, и всё, что произошло после этой роковой фразы именем короля, снова нестерпимо жаждало крови.
  Через окно я выпрыгнул на улицу, взлетел высоко над городом. Пахло грозой. В небе редкие облака, но вдали полыхали зарницы. Я засмеялся: мне вдруг вновь захотелось окунуться с головой в кровавый пир, помешательство, безумие, озвереть от крови и бросать обескровленные тела в придорожных канавах или сваливать в Сену.
  Но... вдруг я, не помня себя, пьяный от крови, в алом полубреду и горячке вернусь домой и, увидев Джеймса... в таком состоянии я даже не узнаю его, не пойму... и будет слишком поздно...
  Я сдержался. Я? Опустился на землю в одном из дворов. Как раз подходящая компания: хулиганы, то ли пьяные, то ли под наркотиком втроём собрались бить кого-то, явно не из них, невысокий, в костюме. Обернулся...
  Чёрт подери! Да это же...
  - Какого дьявола вы бьёте моего друга!
  Отвлеклись на миг, но лишь засмеялись. Судят по внешности.
  - Оставьте его! Ни с места! - приказал я, и хулиганы будто приклеились ногами к потрескавшемуся асфальту, ошалело глядя то на свои ноги, то на меня. Выругались, но сделать хотя бы шаг это не помогло. И мой проснувшийся безумный голод вдруг сменился желанием поиграть с жертвами.
  Я оглядел Джеймса. Он поднялся, прижимая платок к разбитому носу, под глазом набухал синяк. Губа тоже в крови, распухла.
  Я подошёл к самому длинному - безрукавка, руки обросли мускулами, достойными Самсона, а по физиономии - сущий бандит.
  - Отдай всё, что ты у него забрал.
  - Чё? - басом прогудел тот.
  - Отдай. - Я глянул ему в глаза, карие, мутные, пьяные. - Сам отдай.
  К своему удивлению, парень достал из кармана кошелёк и часы, отлип от асфальта и сделал несколько шагов:
  - На...
  - Жанно! - подал голос другой. - Чё-то я не понял - ты чё, сдурел? Да наваляем им обоим!
  Упомянутый Жанно вздрогнул будто очнулся. Для него я отменил приказ, решив поиграть немного. Какой-то миг он медлил, думая отобрать кошелёк назад или кинуться на меня. Но увидев, что Джеймс вовсе не собирается бежать, а, наоборот, готов защищать меня, даже если кажется, что силы не равны.
  Длинный подошёл ко мне и замахнулся:
   - Ты...
  Я перехватил его руку, потянул вниз. Снова изумлённый взгляд - он не ожидал от меня такой силы. Шея оказалась на уровне моего лица. Кровь, извечная кровь, напиток бессмертия - не столь сладостный, как порой доводилось пробовать, но утоляющий голод. В выборе жертв я часто неразборчив, порой даже слишком по сравнению с другими, подобными мне. Я пил быстро, большими глотками, можно сказать - залпом, не смакуя и не читая судьбу - жизнь этого проходимца мне не интересна, пил, пока тело не обмякло и не повалилось вниз.
  Я подошёл к другому: этот невысок ростом, волосы короткие, торчат во все стороны как гнездо воронье, глаза серые, рыбьи, как стоячая вода, а зрачки-точки, хоть и в темноте. Я помню такие взгляды моих жертв ещё в девятнадцатом веке, но дурман в их крови не действует на меня, я могу быть пьян лишь от её переизбытка. И снова поток... кажется, третий, обалдев от происходящего, даже завизжал. Но настала и его очередь.
  - Боже...- прошептал Джеймс, увидев три бездыханных тела. - Так ты... действительно...
  - Ну да. А ты думал - я артист, роль играю?
  - Но нас обоих обвинят в убийстве, приедет полиция...или они теперь станут такими как ты?
  Я покачал головой
  - Не верь легендам. Иначе в мире давно бы не осталось людей.
  Когда-то достаточно было просто бросить тело на улице - ранки на их шеях уже затянулись, не оставив и следа - но теперь нашедшие их догадаются об отсутствии крови. Мир стал сложнее, но вместе с ним тёмными и огненными путями стал сильнее я - вампир и саламандра. И, коснувшись ладонью каждого, я выпустил саламандрино пламя, иссушающее тела в прах и пепел.
  Три кучки серой пыли - скоро их размоет надвигающейся грозой. Джеймс успел заметить лишь то, что осталось.
  - Это как... кремация? - спросил он шёпотом, не зная, какое ещё подобрать слово.
  - Да, похоже.
  - И часто ты... убиваешь?
  - Со временем всё реже. Пойдём.
  Я обнял его за плечо. Он слегка прихрамывал, видимо, ударился при падении. Держал левую руку у лица и временами хватался за локоть правой. Я подумывал уже подхватить его на руки и донести до дома по воздуху, но не слишком ли много за один вечер? К тому же вампир невидим в полёте, а человека заметят. Но я всё же спросил:
  - Тебе очень больно идти? Или доберёмся каким-то иным способом?
  Он только махнул рукой:
  - Терпимо.
  Кажется, он подумал о такси. Мне бы в голову не пришёл такой способ передвижения. Я взял его на руки, взглянув в глаза, приказал: "спи!" и поднялся в воздух. Высоко. Гроза приближалась, молнии полыхали всё ярче, сопровождаемые отдалёнными раскатами грома. Люди спешили укрыться в домах или кафе, и лишь один, передвигавшийся по улице нетвёрдой походкой, уставился широко раскрытыми глазами и протянул: "Вот это даааа...", а потом сильно замотал головой, решив, что померещилось.
  Не прошло и пяти минут, как я осторожно внёс Джеймса в открытое окно своей комнаты - признаться, про дверь и ключи я позабыл. Усадил его на диван в гостиной: "Просыпайся, если хочешь".
  Он открыл глаза и осмотрелся:
  - Как, мы уже дома? Я не помню дороги... я что, сознание потерял? - ему было больно говорить.
  - Вроде.
  - И ты тащил меня домой?
  - Не тащил, а нёс - бережно, как хрустальную вазу. Нет, мне не было тяжело - я сильнее, чем кажусь.
  Он надолго задумался.
  - А... таких как ты... вампиров много?
  - Достаточно. Но такой я один. У всех разные способности, свойства, возраст.
  - Ты самый могущественный?
  - Нет, конечно. Но сильнее многих. Но кое в чём ты сильнее меня.
  - Я??
  - Ну да. Я так рисовать не умею.
  Он попытался улыбнуться, но снова схватился за лицо.
  - Чёрт знает, что за день, - прошептал он, чуть не плача, - ещё и руку ушиб, когда падал, хорошо хоть не сломал. И как я завтра в Академии покажусь? У меня встреча назначена, и вечером дела и заказчик. Но я же не могу... придётся с разбитой физиономией дома сидеть.
  Джеймс налил себе чаю - холодного, горячий он пить не хотел, прикладывал лёд из холодильного шкафа, промывал перекисью, одно воспоминание о которой до сих пор вгоняет меня в дрожь, но не буду сейчас отвлекаться, когда-нибудь потом расскажу об этом. Я не смыслю в нынешней медицине, но она вероятно, не так далеко ушла от прежней и даже средневековой, потому что ничего из упомянутых средств Джеймсу не помогло. И пока он отвернулся, я подмешал в его холодный чай крохотную - не больше зёрнышка яблока - капельку собственной крови. Кровь вампиров обладает целительной силой, иначе ранки на шее жертв не зарастали бы мгновенно: на охоте под конец "пиршества" я привычно прокусываю себе губу или язык - не важно, оставляю я человека мёртвым, живым или выпил всего несколько глотков. Но только крохотную капельку, иначе с укушенным могут произойти некоторые изменения...
  Вкус чая ничуть не изменился, и Джеймс допил его, ничего не заметив.
  За окном разразилась гроза.
  - Что за день сегодня, - вздохнул он, - машина в ремонте, пошёл домой пешком, а тут эти негодяи... Как ты меня нашёл? Они бы меня совсем избили... да и за тебя я поначалу волновался...
  - Волноваться за меня не нужно, ты сам видел. Значит, до сегодняшней ночи ты мне не верил?
  - Признаться, не всегда. Сомневался.
  - А почему ты решил вернуться домой? Ты же вроде со своей Мари был.
  - Да с ней тоже как-то получилось... - Джеймс осёкся и замолчал.
  - А что с Мари?
  - Всё... Вчера она была какая-то взвинченная, на нервах, и я... будто стал её раздражать, ей всё не так, и я не такой. А сегодня... я понял, что я у неё не один, у неё другой ещё парень есть. Когда мы вчера зашли в её комнату, она прошла быстро и будто убрала что-то. Вначале я не придал значения, а сегодня вспомнил и заметил спрятанную между книгами фотографию. Красивый, такие нравятся девушкам, жгучий брюнет, совсем другой тип, чем я. Я вернул фото в книги и не сказал ничего. Он недавно ей предложение сделал, и она, вероятно, начала искать повод, чтобы со мной расстаться. А я всё пытался ей угодить. И сегодня этот позвонил. Мари ушла с телефоном на кухню, слов я не слышал, но по интонации она со мной так разговаривает, когда кокетничает. Вернулась, и я как бы невзначай спросил: кто звонил? Но то ли это было лишнее, то ли я не смог скрыть свои догадки, то ли по мне и так было видно, что я всё понял... руки у меня, кажется, дрожали и голос тоже. Она всё мне высказала. Криком. Сорвалась. Напоследок обозвала бестолковым мазилой, сорвала со стены и разломала раму, разорвала портрет, с которого началось наше знакомство. Я её на Монмартре рисовал. И пощёчину влепила. Что-то меня сегодня все бьют...
  - Я - нет, наоборот, защищаю. А ты что ответил?
  - Сказал: прощай, собрался и ушёл. Обидно так... скажи, я действительно бестолковый мазила?
  - Джеймс, ну ты что? Не бери в голову. Поверь, за четыре с лишним века я видел разных художников. Я думаю, ты гений.
  Он смутился. Опустил голову, закрыв лицо руками, только прошептав: "Мари...". И будто очнулся, лишь когда молния с оглушительным громом ударила прямо за окном. Шумел ливень, и по стёклам ручьями лилась вода.
  - Скажи, ты её любишь?
  - Ещё вчера я бы сказал - да, и поклялся бы, даже на Библии. А сегодня, когда она разорвала портрет, она будто разбила и растоптала моё сердце. Я больше не смогу её видеть.
  - Знаешь, по-моему, у женщин с этим именем есть что-то общее, странное и временами малопонятное.
  - Тебе тоже не повезло?
  - Не могу сказать, чтобы совсем. Так звали мою жену. Она тоже долго не могла выбрать между двоими - даже после того, как мы обвенчались. И в конце концов, как и в твоём случае, предпочла не меня.
  - Жена?
  - Долгая и запутанная история, ты лучше почитай. Я написал целую главу, наверное.
  - А я не был женат, - вздохнул Джеймс, - хотя мне уже тридцать, и в этом возрасте у многих моих знакомых семьи и дети. Шутят, что моя супруга - муза.
  - Муза не закатывает скандалы и не устраивает истерики, - заметил я.
  - Но может улететь и покинуть надолго, что гораздо хуже. Надеюсь, этого не случится, и она будет верна мне, как я - ей. А с женщинами мне не везёт.
  - А с мужчинами или мальчиками? - улыбнулся я.
  - Да как-то в голову не приходило... да и не моё это...- растерялся Джеймс, снова смутился, привычным движением поднёс руку к лицу...и вдруг осознал, что давно уже говорит обычным голосом, не чувствуя боли, а распухшая губа и разбитый нос вернулись к нормальному состоянию. Осмотрел правый локоть, пощупал: боль исчезла.
  - Как это? - он быстро прошёл в ванную, глянул в зеркало. Лицо ничем не отличалось от прежнего, разве что выражение слегка растерянное.
  - Ты же лечился, лёд прикладывал, - улыбнулся я. - Помогло, наверное.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"