Для нашего алхимического детища начинался год Меркурия, когда все процессы происходили очень быстро, мы с Камилем только и успевали кипятить, выпаривать, толочь, перегонять... Проведя несколько сложных опытов с ртутью, мы были весьма довольны полученным результатом.
Я изучал дальнейшее описание опытов, начертанное от руки красивым готическим почерком на листах, сшитых и переплетённых наподобие книги. Отец никогда не следовал рецептам и рекомендациям других алхимиков бездумно, говоря: "Душа и сердце - как атанор, в который помещены изначальные идеи. Да сгорят они там и, как Феникс, переродятся в новые, ибо применение их для каждого - своё". Так и сейчас, открыв его записи, я пробежал глазами текст. Несомненно, в нём говорилось о Философском Камне. Отец всегда отмечал, откуда это было взято, ссылаясь на того или иного учёного, а свои измышления подписывал двумя буквами: R. L. - "Роже де Лилль", пока однажды не случился казус: Гийом, переписывая по просьбе дяди текст, который я им принёс, принял его за список с манускрипта Раймунда Луллия, о чём потом долго выспрашивал отца.
Но в том, что я прочитал дальше, никаких обозначений автора не было.
Камень, выпавший из короны Люцифера -
Всевидящий камень -
Раскололся на три части,
Оставшиеся в трех мирах,
Связанные между собой
Тонким лучом.
Один из них остался на небесах,
Как светило, подобное солнцу,
Другой - в мире мыслей, снов и видений,
А третий пришел на землю
И путешествовал на протяжении тысячелетий...
Многие искали его,
Многие погибли в этих поисках,
А многие - потеряли себя.
Были и те, кто почти нашел его,
Но одни - не увидели,
А другие - отвергли,
Неспособные прикоснуться к нему.
Был краеугольный камень,
Отвергнутый строителями,
Видевшими, что он несет в себе
Одновременно -
Знание Высшей Мудрости
И проклятие,
Как Древо Познания Добра и Зла,
И кто прикоснется к нему
И почувствует его сердцем своим -
Будет изгнанником среди людей.
Была Чаша, наполненная
Вином и кровью,
Радостью жизни и страданиями смерти,
И те, кто пили вино и кровь,
Ушли в Смерть, познав ее,
И, пройдя Круг,
Вернулись в Жизнь,
Оставив на земле След,
И непостижимы были пути их.
Но теперь - сокрыт Камень
От глаз людей
Светом и Тьмою
В звучании
Их не на миг неумолкающего
Переплетения,
Чтоб в Конце Времен
В сердце распускающейся Розы
Вернуться обратно,
Когда все три осколка
Опять сойдутся в один.
И будет он
Видимым для всех,
Объединяющим сердца
В одно Сердце Мира.
Далее почерком отца следовало пояснение:
"Этот Камень суть Камень Философов. Как души людей одеты в телесную оболочку, так и он - воплощение чистого вдохновения, какое бывает у людей искусства, художников, поэтов, учёных, когда Высшие Силы в состоянии откровения и экстаза даруют знания о мире и Красоте Высшей. Сей Камень вечен, но постоянно изменяется, как меняется и всё в мире. Пламя Творения не может быть статичным, так как это противоречит его природе. Камень и есть Св. Грааль, сокрытый от непосвящённых. И алхимики, и рыцари, и философы искали его, но лишь немногие сумели прикоснуться к нему".
"Но как же так? - подумал я, - если Эликсир воплощает в себе чистое вдохновение и экстаз, то почему тогда те, кто испытал подобное состояние, не стали бессмертны? Они могут с благоговением вспоминать, но, как и обычные люди, они болеют, стареют и умирают. Неужели отец ошибался"?
Признаться, меня охватил страх. Я испугался, что за прошедшие годы всё, что делали трое, одного из которых теперь нет в живых, обречено на провал...
"Наверное, одного вдохновения, посещающего людей искусства, не хватит, - продолжал рассуждать я, - оно уходит, оставаясь лишь в памяти и творениях, которые, если не бессмертны, то часто долговечнее своих создателей. Нужна квинтэссенция - постоянное присутствие в себе. Это и есть просветление и бессмертие".
После пояснений сбоку на полях стояли две большие буквы: T S
Я долго думал, что это могло означать, но у меня не было никаких идей. Эти буквы мне уже попадались, но я никак не мог вспомнить. Спустившись из лаборатории, я разыскал Камиля.
- Ты не знаешь, что такое T S? - спросил я его.
- Tabula Smaragdina, - не задумываясь, ответил он, - Изумрудная Скрижаль.
- Точно!
Вот только есть ли её текст в библиотеке нашей "чёрной кухни"? Да, я помнил, что отец поручал мне переписывать текст Скрижали Гермеса, и было это... чёрт возьми! Как раз накануне Варфоломеевской ночи! Он тогда вышел из лаборатории, книга, кажется, лежала на столе открытой... немного потрёпанная, в красно-коричневом переплёте... Но куда она делась потом, когда я собирался в Лилль?!
Я перерыл всю библиотеку и ничего не нашёл. Неужели она осталась в Париже? Я сел, прислонившись к книжному шкафу, и обхватил голову руками. И с самой верхней полки на меня упал старый сборник различных переписанных текстов. Так это она - та самая книга! А вот и Tabula Smaragdina - я всё нашёл!
"То, что находится внизу, подобно находящемуся вверху, и то, что находится вверху, подобно находящемуся внизу ради выполнения чуда единства".
На листке бумаги, вложенном в книгу, было приписано:
"Согласно этому великому постулату, ищи большое в малом и малое в большом. Все вещества обладают душой, отличной от человеческой, растительной и животной, но также способны к изменению и совершенствованию, что происходит с ними и в природе, но за очень длительное время. Алхимия сокращает этот процесс, как и человек, попав в благоприятные условия, может достигнуть тех высот знаний, умений и способностей, какие другим могут показаться неестественными. Все алхимические процессы можно сравнить с жизненными ситуациями, и наоборот. Так и алхимик может, размышляя о своей жизни, найти алхимические воздействия, происходившие с ним. А значит - к тому или иному опыту следует приступать, только полностью понимая и чувствуя, что он значит для собственной души. Бессмысленно производить превращения, никак при этом не меняясь, иначе получится лишь бесконечное и безрезультатное смешивание веществ. Всё равно, как мы, говоря о человеке, судили бы только по внешности и физическим качествам, не принимая во внимание его характер, темперамент, знания, умения и душевные склонности. Изменённый человек - вместилище Пламени Бытия - вдохновения, творчества и Любви Высшей. Ему подвластны время, жизнь и смерть, он может превращать несовершенные металлы в истинный металл Солнца. Ему не нужно золото ради обогащения, ибо он вне людских порядков и условностей. Он - и Свет, и Тьма, и частицу сокрытого Камня хранит в себе".
Прочитав эти строки, я был почти раздавлен. Ведь в поисках Эликсира - а шёл уже пятый год! - я руководствовался исключительно описаниями опытов, нисколько не думая об их "душевной стороне". А уж о том, чтобы менять себя самого, у меня и в мыслях не возникало. Неужели всё обернётся только пустыми годами действий над веществами? Конечно, я знал, что каждое вещество обладает характером и душевными качествами согласно его свойствам, но то, что собственную судьбу можно трактовать как алхимический процесс и согласно тому менять себя, живя в мире, как в лаборатории - это я узнал впервые. Да, точно - как Макрокосм и Микрокосм... отец ещё говорил иногда о "чёрной кухне" - "моя маленькая Вселенная". Об алхимии души я ничего не знал, да и то немногое, что было мне известно, будто забыл. Что говорить - и книгу эту я сегодня нашёл случайно, перерыв всю библиотеку и уже начав думать, что забыл её в Париже. Словно молния пронзила меня: она ведь лежала на столе в ту самую роковую Варфоломеевскую ночь! С того времени я её и не видел... Значит, отец незадолго до смерти написал эти строки! Он рассказал бы мне, если бы успел, как говорил и обо всех своих открытиях.
Жуткое предположение закралось мне в душу: что, если он кому-то сказал об этом, и его убили, потому что слишком много знал? Убийцы воспользовались массовой резнёй и ворвались в дом... Может, он зря доверился? Тем более, что один из них направился наверх, прямиком в лабораторию, где нашёл меня и... свою смерть.
Так его убили из-за алхимии? Или, думая, что он уже нашёл Философский Камень, решили обогатиться? Но что теперь скажешь или докажешь? Да, завершить работу над Эликсиром он не успел, оставив всё в наследство непутёвому сыну, который год за годом проводит опыты, даже ни разу не задумавшись об их сути... Когда он написал эти строки, шёл год Марса - третий год Великого Делания... и отец был убит... шпагой... железом... Железо - металл Марса.
Но сейчас уже пятый год... то, что можно не знать вначале, просто непозволительно упускать под конец. Значит, нужно было посвятить алхимии всего себя? Мари, свидания с нею, любовь, отъезд в Париж, дуэли, болезнь, тюрьма, свадьба, появление сына - всё это занимало меня гораздо больше, чем трансмутация веществ. Я иногда по несколько дней не заходил в лабораторию, свалив всё на Камиля. Я стукнул кулаком по столу. Колбы задребезжали.
- Камиль!!! - чуть не плача, выкрикнул я в дверь.
И вскоре услышал кашель и шаркающие шаги на лестнице.
- Иду, иду! - в дверь просунулась немного встрёпанная голова Камиля. - Что случилось?
На лице его был испуг, вероятно он решил, что произошёл взрыв, и уже успел попрощаться и с Эликсиром, и со всей лабораторией, но, не заметив никаких разрушений, облегчённо вздохнул.
- Что случилось? - повторил он уже более спокойно. - Вы так кричали...
Я ткнул пальцем в книгу:
- Ты видел это? Читал?
- Да, я знаю. Господин Роже, - так он называл покойного отца, - писал об этом.
- Но... - меня затрясло, - почему ты мне не сказал?! Теперь у нас ничего не получится! Или ты делал по-своему и хотел Эликсира для себя одного?
Я схватил его за одежду и притянул к себе, глядя прямо в глаза. Но на его лице было только удивление, смешанное с почти детской обидой:
- Эрнан, да что вы... помилуйте! У меня и в мыслях не было! Ведь это ваш отец завещал вам - писал, трудился - как же я могу желать для себя?
- А почему тогда мне не сказал?
- Так ведь я думал, что вы знаете! Вы же сами говорили, что прочитали до конца описание, оставленное вашим батюшкой, чтобы понять, когда какие вещества нам будут нужны.
Я отпустил его.
"Ну да, - подумал я, - прочитал... пробежал глазами, да и то не всё, ещё когда только вернулся в Лилль, собрал и оборудовал лабораторию заново после переезда. Все мои мысли были заняты недавним балом и знакомством с Мари".
- Прости. Я не хотел тебя обидеть. Но теперь всё обречено на провал?
- Но ведь, - начал он, стараясь подобрать слова, - менять себя никогда не поздно - разве не так? Кто знает... один может заниматься алхимией всю жизнь и не достичь желаемого, а на другого в миг озарения снизойдёт то, что первому и не снилось.
- Правда? Ты думаешь... алхимии же надо жизнь посвятить - хотя бы эти годы, а я... разве я могу?
- Конечно! Только не отчаивайтесь! - Он подошёл и почти как брат, обнял меня. - Не впадайте в уныние. В вас есть то, чего я больше ни у кого не видел и не знаю, как назвать... огонь жизни, что ли... Это другие не замечают, а я вижу. Великое Делание - не монастырь, чтобы полностью закрыться от мира, предаваясь лишь философским и алхимическим изысканиям, закрывая глаза на жизнь вокруг. Разве ваш батюшка был похож на монаха? Да и в монастыре одному лишь Богу известно, кто праведен, а кто - нет.
Он произнёс эти слова, будто говорил о чём-то, давно всем известном, но мне показалось, его глаза светились каким-то особенным светом. И от его слов стало тепло и спокойно на душе.
- Камиль, кто ты? - вырвалось у меня.
- Я? - в свою очередь удивился он. - Обыкновенный человек, каких много.
Вскоре Камиль ушёл, а я всё ещё оставался в лаборатории. И мне пришла странная мысль, отголоски которой посещали меня и раньше. Что, если бы отец передал свои знания и умения, а также и саму лабораторию кому-то более достойному? И, естественно - человеку - ведь мне по сути разве нужно бессмертие? А золото? Я могу выбрать - да хоть сейчас, если бы не Мари и Лаххи - уйти в Лахатар, где я буду бессмертен. Вот только - что для меня Лахатар? Конечно, я встречу родных, но и там буду, словно чужой... как и здесь. Но если я останусь среди людей - моя жизнь всё равно длиннее человеческой в несколько раз, и когда-нибудь мне придётся прятаться или уезжать. Что, если бы отец нашёл себе ученика, а мне оставил только дом или даже половину дома в наследство? Да, если бы это было так, Камиль смог бы, сумел - во всём, что касается Великого Искусства, он лучше и достойнее меня. А я даже не дочитал...
Лаххи было около четырёх месяцев. Мари всё время проводила с ним и только иногда звала кормилицу. Малыш подрастал. Когда я брал его на руки, он мотал головой с рыжим пушком и смотрел на меня светло-жёлтыми глазами. Саламандриными. Имя помогло ему: людской ребёнок, родившись таким, не смог бы выжить.
Однажды я зашёл в детскую. Лаххи мирно спал в кроватке, а Мари куда-то отошла. Я склонился над ним.
- Лаххи... - прошептал я.
Он проснулся, но не закричал, как бывало часто, а тихо и спокойно глядел на меня своими жёлто-янтарными глазами, и в них было что-то такое... огненное, от Саламандр. Он смотрел, и вдруг мне стало казаться, что у него сквозь очертания детского личика проступают нелюдские, драконьи черты. Это был дракон, маленький ребёнок-Саламандра - я чётко видел голову, ручонки-лапки с коготками, которые он вытащил из-под одеяла и тянулся ко мне.
"Лаххи, - подумал я, - ты... оборотень? Но как? Ведь во втором поколении почти не бывает оборотней. Или... тебе приснилось что-то такое, про Лахатар, и ты сейчас уйдёшь, прямо из кроватки?"
Сердце заколотилось.
- Лаххи, не уходи, - сказал я тихо. - Ты ещё совсем маленький.
Мгновение он глянул на меня уже по-другому, то ли хохотнул, то ли взвизгнул, как все младенцы, и наваждение исчезло. В кроватке лежал мой сын, каким я привык его видеть. Быть может, он и правда хотел принять драконий облик, да сил не хватило.
Интересно, при Мари тоже такое происходило? Она видела что-нибудь подобное? Вряд ли, иначе она бы перепугалась и замучила бы меня расспросами, что происходит с ребёнком. Я ей не скажу. И я понял - почти наверняка - Лаххи в людском мире вряд ли задержится надолго, и, возможно, совсем рано уйдёт. Я вспомнил своего младшего брата Тарна. Только бы Лаххи не пришлось отучать поджигать всё вокруг. Он не оборотень, но и этого теперь нельзя сказать точно. Я рассмеялся, представив, как он вдруг обернётся драконом прямо на руках у Мари или - хуже того - у кормилицы.
Я решил, что время покажет, но уже не мог относиться к сыну как к наследнику. Возможно, в глубине души я боялся привязываться к нему.
Я стал замечать, что Генриетта начала избегать меня, стараясь не попадаться мне на глаза - сперва в присутствии Мари, а потом и вообще. Неужели Мари что-то узнала? А если даже и так - что в этом зазорного? Я же не на стороне нашёл любовницу дворянского происхождения, а ходить иногда к горничной - ну разве это повод для ревности? Однажды я спросил Мари:
- Дорогая, ты что Генриетту обижаешь? Она провинилась в чём-то?
Мари ничего не ответила и ушла, передав Лаххи кормилице.
Через несколько дней я столкнулся с Генриеттой в комнате. Она вытирала пыль, но, увидев меня, выронила тряпку и как-то странно посмотрела.
- Генриетта, что случилось?
- Ничего, - улыбнулась она, но улыбка была грустной.
Вдруг она подошла ко мне и взяла за руку... а в следующее мгновение обняла меня так крепко, так тепло...
- Что с тобой? Мари обижает тебя?
- Нет, госпожа очень добра ко мне.
Я поцеловал её. Потом вспомнил, что направлялся к Лаххи и вышел.
Через два дня я узнал, что Генриетта уехала к родным в Гавр. И ведь не сказала ничего при последней встрече. Кого она боялась? Мари? Меня? Я не понимал. Мари удивилась, что я ничего не знал об отъезде. А мне было жаль, что Генриетта даже не попрощалась.
Я снова сидел в лаборатории, читая отцовские записи:
"Год Солнца - завершающий год работы над Эликсиром".
Это ведь совсем скоро - в следующем году...
Время шло, год Луны подходил к концу и не за горами виделся финал Великого Делания. Мари тихо осуждала меня за то, что я мало принимал участия в воспитании ребёнка, и только иногда разговаривал или играл с ним. Через два с половиной месяца Лаххи исполнялось два года. Он бегал по дому и уже вполне сносно и почти внятно говорил и выглядел даже старше по сравнению с другими детьми его возраста. Как и у моего младшего брата, у него проявилось свойство поджигать взглядом, но, в отличие от Тарна, он вспоминал об этом редко.
Теперь я больше времени проводил на "чёрной кухне", сменяя Камиля, как когда-то он - меня. Ещё весной, когда он приехал от больного - в городе часто пользовались его врачебными услугами - он почувствовал себя плохо и слёг, две недели провалялся в лихорадке и кашлем сорвал голос так, что не мог говорить. Он написал мне рецепт лекарства, и я сам приготовил его в лаборатории. Я поил его и был рядом с ним не хуже сиделки, хотя сам он всё просил меня уйти, боясь, что я могу заразиться.
Тогда Камиль выздоровел, но с началом осени и промозглых дождей он захворал снова. В этот раз лихорадки не было, но сразу появился надсадный изматывающий кашель. Камиль пил травы, которые сам же и готовил, но они не помогали. Вскоре его самочувствие ухудшилось, и ему пришлось лечь в постель. Сам он очень переживал, что не может продолжать работу. Он попросил помочь перейти в лабораторию. Я сначала отказался, сказав, что лучше бы подождать, когда он поправится, и что в его состоянии некоторые вещества слишком вредны. Но он только махнул рукой. Вскоре ему стало лучше, и он даже сменил меня несколько раз.
- Камиль, побереги себя.
Он улыбнулся было, но снова зашёлся в приступе кашля.
- Я не хочу потворствовать болезни. Хоть я и лекарь, но исцелить себя порой куда сложнее, чем других. Я слаб телом, но не душой.
Через несколько дней он снова слёг. Кашель усилился и перешёл в кровавый, началась лихорадка. Ночью Камиль бредил, бормотал что-то про Философский Камень и словно читал отрывки из алхимических текстов. Я то и дело приходил и клал ему на голову холодный компресс, не доверяя уход за ним никому из слуг. Под утро Камиль заснул.
Днём я навестил его брата. Тот приехал, осмотрел больного, пощупал пульс, и, закрыв лицо руками, сказал, что дела плохи.
Я не поверил ему. И действительно - через два или три дня больному стало лучше. Жар ушёл, но Камиль был очень слаб, чтобы встать с кровати. Я принёс ему лекарство. Он выпил, потом вздохнул и взял меня за руку.
- Эрнан, - проговорил он шёпотом, - вы... сможете... закончить то, что начал ваш отец, а продолжали мы вместе. Я не успею...
- Камиль! Что ты такое говоришь? Ты выздоровеешь, и мы вместе продолжим. Ведь только год остался.
- Знаете... и в алхимии бывает такое, когда более сильное вещество вытесняет более слабое, даже если оно само того не хочет. Как серебро или золото всегда сильнее других металлов. А Великое Делание можно свершить только в одиночку - этот процесс для каждого свой, как и судьба.
- Но мы же вместе следовали описаниям моего отца! Значит, мы ошибались?
- Нет, пока нет... наверное...Когда говоришь о Высшем, ничего нельзя знать наверняка. - Камиль закашлялся, потом перевёл дух и закрыл глаза, копя силы, словно хотел поведать что-то очень важное. - В лаборатории... наверху, в книге Мориена.... Вложены листы... Помните, ваш отец писал про Камень?
- Да.
- Я записал... продолжение... на тех листах... - он еле говорил, - если вам покажется неправильно... или неполно - допишите или измените. Только... слушайте себя, своё сердце...
Он снова зашёлся кровавым кашлем.
- Камиль! - я сильно сжал его руку. На глаза наворачивались слёзы.
- Судьба сама решает. Она выбрала вас.
- Нет! Не верю!
- Вы будете плакать о том, кто погостил и уехал домой?
- Нет... - удивлённо сказал я, не понимая, о чём он. Вспомнились лишь ушедшие в Лахатар родные.
- У вас есть то, чего нет у других, - продолжал он, приподнявшись на постели, - не знаю, такими ли были ваши отец и мать. Потаённое пламя... иногда я вижу, как оно вырывается... летит, как птица из клетки... Не выпускайте его совсем - или вы сожжёте себя и других... Но оно может и... - голос его становился всё тише, - помочь вам... Слушайте его, слушайте свою душу - она знает ответы на все вопросы лучше разума... вы сможете найти...
Взгляд его словно на миг засветился странным, нездешним светом.
- В книге Мориена... - я еле читал по губам, - только не забудьте пропустить через себя... Это как фильтр и дистилляция...
Он не смог договорить. Вздохнул, снова закашлялся и бессильно откинулся на подушки. Вскоре он уснул.
Ночью я заходил к нему. Он спал. Жара и лихорадки не было, и я подумал, что он начал выздоравливать. На рассвете я принёс ему питьё. Он спал. Я тронул его руку. Она была холодна.
Я выронил стакан, не веря, что такое могло случиться...
Камиль умер.
- Камиль!!! Нет! Нет! Этого не может быть!!! Ты не мог умереть, не мог! Мы же вместе... Осталось только... Камиль, ты не умер, вернись, проснись! Камиль! Нет!
Не помня себя, я опустился на пол и зарыдал. Пришли слуги, но я будто не замечал их и оставался безучастен ко всему.
На похоронах Камиля были его брат с семьёй, я и Мари, но она скоро ушла, сказав, что не может надолго оставлять сына.
"Камиль блаженный", - подумалось мне, когда гроб опускали в землю.
После его смерти я впал в чёрную меланхолию. Опыты я проводил бездумно, в полглаза следя за тем, что делаю. О том, чтобы во что-то вникать и, уж тем более - "пропустить через себя" не было и речи. Мысли мои были далеко.
Из этого состояния меня вывел Лаххи. Когда я вошёл в его комнатку, он с криком "папа!" бросился ко мне, но, увидев, что я не обращаю внимания, поджёг край воротника на моей рубашке. Я хлопнул по огоньку рукой, но меня это почему-то рассмешило. Я смеялся и не мог остановиться. И, глядя на меня, смеялся Лаххи.
Потом я, словно очнувшись от пепельного бесчувствия, пошёл в лабораторию, отыскал на полке книгу Мориена с вложенным в неё листком, исписанным мелким разборчивым почерком Камиля. Сначала в глаза бросилась диаграмма. На ней был изображён змей, свернувшийся восьмёркой, лежащей на боку. В середине в месте пересечения змей кусал свой хвост, а на каждой её половинке делал ещё по три маленьких витка. При этом получалось, что прямая спираль как бы переходила в обратную. Голову его освещали лучи солнца, а каждый виток был отмечен планетным знаком: Сатурн, Юпитер и Марс слева, а Венера, Меркурий и Луна - справа.
Над свернувшимся змеем Король и Королева протягивали руки к чаше, над которой было изображено сердце. От неё исходили звёздные лучи.