Аннотация: Шокирующие факты российской спецпсихушки
No Ермолаев Николай Анатольевич 2008 г.
Адрес: 452320, Республика Башкортостан, г. Бирск, ул. Коммунистическая, д.44, кв. 1.
Ермолаеву Николаю Анатольевичу.
Тел.: 8-963-891-9018, e-mail: RADIUS96@mail.ru
Наш тюремный "воронок" плавно покачивается на ухабах городских улиц. Едет он в Шафиево, в городской ИВС, так что здесь полно людей, ожидающих суда. Тревожные, мрачные подавленные лица, пустая бравада типа "а мне всё нипочём", все смешалось в этой железной коробке. И только я спокоен - не будет больше суда, не будет опостылевшей тюрьмы - я еду лечится в спецстационар психиатрической больницы и "воронок" должен по дороге завести меня на улицу Владивостокскую, где находится приёмное отделение. Само слово "больница" внушает мне успокоение, и я жду, не дождусь, когда же мои тюремные приключения закончатся.
- Кузнецов, на выход! - кричит конвойный, и отпирает решетку "воронка". В сопровождении тюремного психиатра я выхожу из железной коробки на белый свет.
После всей камерной серости и однообразия я оказываюсь в больничном дворике сплошь покрытым цветочными клумбами. В лазоревом небе стаями носятся ласточки, в небольшом удалении розовеют в лучах восходящего солнца белые больничные корпуса. На территории удивительно тихо и пусто, только где-то вдалеке видна фигура человека в белом халате, спешащего по своим делам.
Психиатр показывает мне на старинное красное здание в псевдорусском стиле и, не обращая на меня ни малейшего внимания, идёт туда. Я следую за ним. Впервые за много месяцев нет никакого конвоя, никаких собак, рвущихся с поводков - всё на полном доверии. Срок содержания в спецстационаре (в дальнейшем СС) определяется в полугодие, по словам моего адвоката, если же мне в голову придёт совершить побег, мне придётся после неизбежной поимки ехать в страшную Казанскую больницу, и ехать уже на долгие годы.
Мы заходим через черный вход в приёмный покой больницы. На стенах висят картины, на скамейках и диванах вдоль стен сидят обычные вольные люди, ожидающие прихода врачей. Я не вписываюсь в эту среду со своей обритой головой и огромным тюремным "баулом" тюремный психиатр велит мне ждать и ... уходит, оставляя меня совершенно одного. Конечно, на одной из скамей возвышается огромная туша санитара, который посматривает на меня своими маленькими свиными глазками, но решись я тогда бежать, и этот человек-гора остался бы далеко позади. Но в то время эти мысли не посещали мою голову - я совершенно серьезно считал, что проведу в больнице какие-то полгода и с чистой совестью пойду домой, но жизнь и здесь расставила свои жёсткие коррективы.
Я занимаю место у большого окна без всякого признака решеток и смотрю на узкую Владивостокскую улицу, где время от времени проносятся автомобили и шествуют такие самочки, которые мне и не снились во время моего полугодового тюремного воздержания.
Стучу по стеклу - странный звук - видимо стекло бронированное, значит всё-таки доверяй, но проверяй.
В больничном холле возникает оживление - пришли врачи. Девушка в короткой юбке уговаривает старика с безумно-мутным взглядом.
- Полежишь, отдохнёшь, дедушка. Там ведь у тебя друзья, на гитаре сыграют, песни споют, я к тебе ходить буду.
Какие там песни. Старик в полнейшем замешательстве разглядывает стены и людей - он уже был ТАМ, и знает, какие там песни.
- Кузнецов, подойдите в регистратуру! - Я оставляю баул и иду в небольшую комнатенку, где женщина - врач с серьезным видом вносит данные моего паспорта в компьютер.
- В двадцать девятое (отделение) - слышу я её голос, обращённый к толстухе, пишущей что-то в журнале.
- Вы у нас впервые? - это уже мне.
- Да, и надеюсь первый и последний раз.
- Не зарекайтесь. Вы поедете в Ново-Николаевку, в отделение специализированного типа. Жалобы на здоровье есть?
- Здоров, как бык. А на сколько я поеду в ваш специализированный тип?
- Минимум месяц. - Ложь, какая ложь! Только впоследствии я понял, что вся психиатрия полна лжи - больные врут врачам, врачи лгут больным, а тогда... тогда я был ещё очень зелёным.
Меня переодевают в новенькую больничную пижаму, тщательно описывают вещи из моего баула (впоследствии, после того, как я отбыл в СС отделении шесть лет, мои хлопчатобумажные вещи сгнили прямо на складе, а шерстяные съела моль, и только спортивные костюмы сохранились, покрывшись толстой коркой плесени).
Собрав с меня последние анализы, мне снова предлагают подождать в холле. Ждали курьерскую буханку с Ново-Николаевки, чтобы увести меня в место, на шесть лет ставшее для меня домом.
Я начал вспоминать. На подъезде к Уфе находится заброшенный богом и людьми посёлок, окруженный со всех сторон нефтеперерабатывающими заводами. Экология хуже Чернобыльской. Давно жители поселка эвакуированы в другие районы Уфы и только виднеются с трассы Уфа - Бирск двухэтажные хрущобы, чернеющие глазницами выбитых окон. Значит где-то там, в глубине этого посёлка и находится то место, где мне предстоит то ли отбывать наказание, то ли принимать лечение, то ли сочетать эти две не сочетаемые вещи.
Буханка подъезжает только к двум часам дня. Со мной едут двое больных, но они мне не ровня. Их везут в обычное психиатрическое отделение полечиться - то ли от мании величия, то ли еще от чего, но разговор у них идет о богах и героях, которых они без зазрения совести с собой сравнивают.
Не обращая внимания на их трёп, я прильнул к окошку и жадным взором осматриваю виды Уфы, смотрю на потерянную мною гражданскую жизнь. Знай я тогда, сколько еще лет я всего этого не увижу, я смотрел бы еще зорче, впитывал бы в себя эти городские пейзажи, как губка.
Проехав километров двадцать от Уфы, мы заехали в Ново-Николаевку. Пейзаж поселка напоминал блокадный Ленинград после сильной бомбежки - дома полуобвалились, крыш практически нигде нет, стекол и рам нет вообще, и только из одного оконного проема торчит ржавая труба буржуйки и небритая бомжиная рожа.
За поселком, окруженный высоким забором и находится филиал Уфимской психиатрической больницы. Опять, проехав КП, мы попали на территорию, явно не обделенную вниманием людей - те же деревья, те же клумбы с цветами, как и на Владивостокской, то же тотальное отсутствие людей. Три трехэтажных корпуса общих отделений сталинской постройки аккуратно окрашены в темно-красный, кирпичный цвет. Но нам ехать дальше.
Наша буханка проезжает мимо гаражей и ангаров и останавливается возле еще одного КП. Здесь, за высоким забором, за колючей проволокой и находится "спец" - пятый корпус, в котором находятся три СС отделения. Четырехэтажное здание из серого силикатного кирпича выглядит так, словно никогда не подвергалось ремонту. Издалека видны ржавые решетки, гнилые рамы и посыпавшиеся со стен кирпичи.
Меня ведут по зарешеченной лестнице наверх, моя судьба оказаться на четвертом этаже этого "санатория".
Отделение состоит из узкого длиннейшего коридора, лишь кое-где освещенного редкими лампочками, разгороженного посередине решеткой. По обеим сторонам коридора находятся палаты, они тоже за решетчатыми дверьми.
Тут же меня переодевают в старую-престарую, латанную-перелатанную пижаму и заводят в палату. Яблоку негде упасть!
В палате пять на четыре метра находятся семь двухметровых кроватей, или, говоря по-другому коек. На койках пять человек - один спит, другой поплевывает в потолок, а трое находятся на ВЯЗКАХ. "На вязках" - это когда ваши лодыжки и запястья плотно примотаны толстой многослойной матерчатой лентой к каркасу кровати, а плечи и голову приматывают таким же образом к ножкам койки. Пошевелиться невозможно, почесаться или что-нибудь подобное тоже.
В нос бьет запах застарелой мочи и хлорки, больные, лежащие на вязках несут такую ахинею, что и не понять и не запомнить.
- Здоровенько, пацаны! - это говорю я, обращаясь к больным, лежащим в палате.
- Здорово! - один слабый голос отвечает мне из левого. Лежащий в правом крепко спит, а остальные продолжают лепетать нелепицу.
Я прохожу к своей койке - она на самом паскудном месте - возле входной двери, захлопнутой на замок, но ложиться мне не охота.
Охота курить, да спички и сигареты у меня отобрали на входе в отделение.
Беру книгу, лежащую на подоконнике. Это "Всадник без головы" Майна Рида, ее я читал когда-то в детстве, но эту читать невозможно - в ней отсутствует больше половины страниц, вырванных в случайном порядке. Видимо эта книга используется населением палаты на туалет, и используется достаточно давно. От нечего делать подхожу к лежащему в левом углу и завязываю разговор. Сообщаю свою статью, сколько и где провел время в тюрьме, короче сообщаю о себе сведения, которые принято сообщать в местах заключения. Аккуратно интересуюсь, а за что он попал сюда. Максим, а так звали моего собеседника, без всякого зазрения совести начинает рассказывать о себе и что именно он натворил. От удивления моя нижняя челюсть отваливается чуть ли не до пола и складывается ощущение, что волосы у меня на голове зашевелились.
Максим - куроеб. Да, да, случай свел меня с зоофилом такого направления, что не поверишь, если сам не увидишь. Максим был регулярным клиентом "психушек" в течение целого ряда лет. После каждой выписки он заходит дома в курятник, выбирает (цитирую) "самую красивую курицу" (интересно, по каким признакам) и совокупляется с ней, держа руками за крылья. Курица, естественно, отдает после этого богу душу и Максим выкидывает ее тельце в близлежайший пруд. Куры уже знают своего мучителя при входе его в сарай и стараются всеми силами убежать, чтобы не разделить участь своих подружек.
Когда родители замечают пропажу кур, Максима снова закрывают в психиатрическую клинику месяца на три-четыре, после чего он выходит и все случается снова.
Так бы Максим и катался по отделениям общего типа, да вот незадача - его отец, устав от проказ сына просто перерубил всех кур вместе с петухом, и Максиму пришлось начать залазить в курятник к соседям.
На пятой курице он и попался. Соседи написали заявление в милицию и Максима закрыли в СС стационар на неопределенный срок. Здесь Максиму не плохо, да вот беда - очень не хватает его любимых кур.
Только потом я узнал, что зоофилия распространена среди дефективных больных. Так встречались мне любители свиней и собак, ишаков и даже маленьких котят, у которых очень шершавые язычки. Один козоеб (любитель коз) везде водил за собой козу на веревке, и, по надобности, привязывал ее плотно к забору, чтобы бедное животное не убежало во время полового акта. Другой, для этой же цели использовал высокие резиновые сапоги в широкие раструбы, которых опускал козу задними копытами - тоже, чтобы не смогла убежать. Тогда это все было слишком дико для меня, но впоследствии я весело интересовался у очередного, и не скрывающего своей приверженности зоофила:
- Кто лучше - ишак или ишачка?
- Ишачка! - потешно выгнув шею, ответствовал мне любитель животных.
Все еще офигевая я отхожу от Максима и ложусь на свою койку - благо идет тихий час и все отделение спит, залажу под одеяло и чтоб хоть как-то отвлечься от сказанного куроебом, от горячечного бреда лежащих на вязках больных, начинаю вспоминать свое преступление. Вспоминать, как это было...
Тогда я учился в Уфимском авиационном институте на третьем курсе и усиленно занимался тремя вещами - учебой, телевизором и девушкой Катей. На все три вещи мне тотально не хватало времени. У меня перемешивались в голове сопромат с матанализом, Катины капризы и коробки конфет, которые я дарил ей каждый день. Только поздно ночью я включал телевизор и отдыхал перед его экраном, сонно посматривая очередной фильм про маньяков или какую-нибудь старую фантастическую сагу.
С какого-то момента я понял, что в перерывах на рекламу мое внимание заостряется, и я с удовольствием разглядываю ролики с какими-то "Фантами", "Пепси" и прочими "Сникерсами". Время шло, но мое отношение к рекламе не менялось. Даже днем, в тиши институтской аудитории я пытался насвистывать какой-то мотивчик из рекламы, а перед глазами пузырились бутылки с напитком.
Но все началось, когда "Sprite" начал рекламную акцию - на крышках от баллонов, с внутренней стороны находилось множество призов, а главный приз - путешествие на двоих в Испанию. Я так начал представлять себя и Катеньку на пляжах Андалузии, что сознание мое совершенно помутилось. После учебы я покупал бутылку-другую "Спрайта" и с надеждой отворачивал крышку - там было пусто. Содержимое бутылки мне приходилось выпивать, но впоследствии я просто выливал довольно неприятный напиток, или, отвернув крышку, просто выкидывал бутылку в мусорный контейнер.
Кончилось это тем, что однажды, гуляя с Катей по вечерней Уфе, я машинально нес ей какую-то чушь о звездах, о цветах, о той же Андалузии, а сам глазами выхватывал месторасположение уличных холодильников, с которых торговали "Спрайтом". Я уже знал, что на ночь продавцы уходят, а холодильники запираются на крошечный символический замочек. За вечер я запомнил расположение пятнадцати холодильников и в моей голове дозрел один дерзкий план.
Часа в два ночи, вернувшись домой, я залез в кладовку и достал гвоздодер. Одевшись поскромнее, я вышел на улицы ночного города, готовый на все.
Первый холодильник я взял с хода. Кряк! И замочек отлетел в сторону. Откинув крышку, я начал по одной доставать бутылки и баллоны со "Спрайтом" и откручивать пробки. Бутылки, лишенные крышек я бросал тут же, возле холодильника. Редкие прохожие бросали на меня испуганные взгляды и быстрее проходили мимо. Распотрошив первый холодильник, я потерял всякий страх и направился ко второму, неся гвоздодер уже совершенно открыто. За вторым последовал третий, за третьим - четвертый и понеслась езда по кочкам!
Я бегал по городу, как маньяк, размахивая гвоздодером и вскрывая холодильники. Уже я слышал сирены милицейских автомобилей, но как-то успевал распотрошить холодильник и убежать в темноту. Процесс откручивания пробок дошел у меня до автоматизма, и я тратил на бутылку не более пары секунд.
Арестовали меня на двенадцатом холодильнике. Сотрудники милиции были в шоке - возле опустошенного холодильника я сидел прямо на асфальте, в луже газировки, вокруг валялась гора пустых баллонов.
Но я сиял. Я держал в руках крышку с путешествием в далекую и загадочную Андалузию, держал в руках свою мечту. Еще никогда человек не находился так близко от поставленной цели, как я в тот момент. С этой крышкой в руках меня и загрузили в ментовский "УАЗик".
В дурдоме подъем в шесть утра. Наблюдательные палаты выстраиваются в очередь перед сестринским кабинетом - получить каждому, у кого есть, по сигарете и строем направиться в туалет - справить естественную нужду и покурить. Мы идем вдоль длиннейшего коридора куда-то в конец, где тарахтит вытяжной вентилятор. Там, такого же размера, как и палаты, находится туалет. Помещение разделено на две половины - на одной находятся три "очка", на другой курят.
Наблюдательная палата курит молча, только несколько более-менее вменяемых больных обмениваются со мной стандартными фразами. Совсем нет ощущения, что я здесь новенький - ощущение такое, будто они знают меня много лет.
Ко мне подходит мой левый сосед по койке. Это мрачный мужик, весь покрытый шрамам, с вытатуированным на правой руке ножом и странным именем - Бары. Он насыпает мне из молочного мешочка на руку чай, и я благодарю его.
- От души, Бары, а то голова раскалывается. А как заварить?
Бары молча насыпает себе такую же порцию заварки, закидывает ее в рот и, подойдя к крану с теплой невкусной водой, тщательно ее пережевывает. Сглотнув чай, он говорит мне.
- Зажуй! Таращит так же как от жидкого, в желудке все усваивается, а то заварить у тебя, ты уж поверь, еще долго не получится.
Процесс чифирения важен для дурдома. Чай - это можно сказать единственная отрада у обитателей СС стационара. Сколько поговорок и пословиц придумано про чифир!
- Чифир, чифир, чифирок - больше выпил, меньше срок!
- Врач калечит, чифир лечит.
- Чтобы с крыш не "съехал шифер", нужно срочно выпить чифир!
Чай на усиленном режиме удовольствие дорогое. Подавляющее большинство обитателей дурдома покупает его у младшего медперсонала (санитарок) или у других больных. Покупает за передачки. Так, например, плитка шоколада (ходовой товар) уходит у кого за сто, а у кого и за тридцать грамм, и, естественно, не цейлонского, а в лучшем случае какой-нибудь "Принцессы Гиты". Палка колбасы колеблется в цене от пятидесяти до двухсот пятидесяти грамм чая, а такая роскошь, как хорошие шоколадные конфеты доходят в цене до четырехсот грамм.
Откуда это все взять, если суточная доза потребления сухого чая доходит до ста грамм? Однако находят. Несмотря на все запреты и дороговизну чай не жует только ленивый, не буду лгать - за весь срок я провел без чая дня два. Но чай - это не только удовольствие - со временем он, как и любой наркотик, становится необходимостью. Без чая болит голова (да не просто болит, а раскалывается), давление падает до критической отметки 90/60, а состояние становится настолько вялым, что приходится только лежать. Кроме того, без чая человек становится настолько раздражительным, что лучше и не подходить.
Люди, лечащиеся от шизофрении, паранойи и психопатии, те, кто получает нейролептики, седативные и сонные таблетки вообще физически не могут обойтись без чифира. Здесь действительно - врач калечит, чифир лечит. Действие этих таблеток или уколов настолько угнетающе, что без аннигилирующего действия чая человек доходит в своем подавленном состоянии до суицидных мыслей. Но об этих препаратах мы поговорим потом.
Чай содержит кофеин и алкалоиды. Под действием этих веществ человек становится раскованным, активным, появляется приятная бодрость, работоспособность, в голове ясность, кайфец, как от первого стопаря водки, человек становится умиротворенный, его тянет общаться.
А, кроме того, почему именно чай так распространен в местах лишения свободы - из головы, сразу после принятия напитка, исчезают все эти гонки о сроке, о тяжести заключения.
Короче, чтобы понять, встаньте когда-нибудь утром, заварите грамм тридцать-тридцать пять чая на кружку и дав настояться, выпейте горячим мелкими глотками.
Действие сухого чая подобное, но его можно употреблять только на пустой желудок, иначе желаемого результата не последует. В психушке на спецстационарах усиленного и строгого режимов возможность заварить чай практически отсутствует, поэтому там господствует потребление сухого чая. Это называется "закинуться" или "жувануть". Разовая доза сухого чая примерно восемь-десять грамм, это называется "жевок", но мне попадались личности, за один присест зажевывающие грамм по двадцать пять чая. Один такой тип весело жевал чай в туалете, а потеки чайной воды ручьем лились по его майке.
Жуется как листовой, так и гранулированный чай, но гранулированный разжевать легче, он дешевле, поэтому он больше в ходу на спецу. "Держит" сухой чай намного дольше жидкого, поэтому и потребляют его меньше. Естественно, человек, годами пережевывающий твердый чай просто разрушает эмаль своих зубов, и они начинают крошиться. Разрушающее действие добавляют и таблетки.
Бывают и свои курьезы. У некоторых больных до такой степени сильна тяга к чаю, что над ними иногда весьма жестоко подшучивают. Так, например, вечно балластирующему Саше Косякову, более известному, как Косяк насыпали в чайную упаковку жевок... земли!
- Жуй быстро, а то спалят!
Косяк тщательно пережевывает насыпанную ему землю. Язык и зубы черные, изо рта капает черная слюна.
- Жуй, глотай быстро, санитарка идет!
Чифирист проглатывает разжеванную землю.
- Чай плохой, вкус землистый. Больше десяти сигарет не дам.
- Да ну тебя, знаешь, как попрет! Мы сами только что закинулись.
Через минут двадцать у него спрашивают:
- Ну, как, поперло?
- Прет, прет! - отвечает Косяк. Да, самовнушение сильная вещь.
На нифеля, предназначенные для Роберта Владимирова просто... ссали. Нифелист в дальнейшем прекрасно знал, что данные ему нифеля обоссаны. Но это же нифеля! Они же торкают! И он набивал обоссаными вторяками рот.
Администрация СС стационара принимает драконовские меры, чтоб прекратить чифирение в отделении, но борьба идет с переменным успехом. Больные в свою очередь пойдут на любые шаги - снимут последнюю рубаху и останутся голодными, только бы получить жевок чая. Сильно спасает положение низкие зарплаты санитарок и охранников - несмотря на угрозу выговоров, и увольнений они таскают дешевый чай за дорогие вещи и продукты и пока зарплата их останется за пределами черты бедности, положение с чайным бартером не по зубам самой свирепой администрации отделения.
Карают за чай и больных, карают зло и жестоко. За какой-то несчастный "жевок" чая, найденный у вас, вы можете уехать на пару недель в наблюдательную палату, попасть на жгучие уколы аминазина, а о выписке на ближайшей выписной комиссии (а она проводится раз в полгода) мечтать и не приходится - за какой-то кропалек чая безжалостно накидывают лишнее полугодие.
Несмотря на это чай на спецу неистребим. Он был, есть и будет стоять во краю угла жизни больных, с чаем бороться бесполезно, о чем впрочем, говорит и тот факт, что запрещенный ранее на зонах, сейчас чай разрешен там официально.
До девяти утра валяемся на койках, поплевывая в потолок, время от времени перекидываюсь фразами с Бары. Он - убийца. Что-то не сложилось в пьяной компании, он схватился за нож и вот уже двенадцать лет путешествует по Казаням, Владивостокским и Ново-Николаевкам, короче прошел весь психиатрический "Бермудский треугольник". О выписке он и не мечтает и прямо посмеивается над моей уверенностью освободиться через полгода. Все руки Бары, шея и даже живот, который он мне показывает, покрыты шрамами. Он не выдерживает своей болезни, заключающейся в том, что ему кажется, что по стене к нему подкрадываются разнообразные чудовища и нападают на него, разбивает стекла и режется их осколками. Даже в отделении он носит погоняло "Стекольщик".
В девять нам через решетку протягивают алюминиевые миски с овсяной кашей. Когда все отделение шумно проходит в столовую, наблюдательная ест на койках, не выходя из палаты. Питание мало отличается от тюремного ни по качеству, ни по составу, а по количеству даже меньше.
Рацион дурдома не слишком богат. Его можно выдержать, если лежать в общем отделении месяц-два. Можно, истощав выйти на волю и снова набрать там вес и форму. Но когда питаешься этой психиатрической баландой годами, наступает авитаминоз и истощение. Сам я приехал из тюрьмы, веся восемьдесят пять килограммов, в дурдоме же мой вес не поднимался обычно выше шестидесяти пяти.
Утром дают пару-тройку ложек сечки или овсянки, хотя изредка бывает и манная каша, жидкий чаек и кусок (толщиной сантиметра полтора) хлеба с шайбой масла. (Масло съели, день прошел, врач к себе домой ушел). Этим не накормить и ребенка, поэтому больные, к кому никто не приходит, живущие без передач, подбирают на столах все остатки. До этого опускаются не все они, но многие из них.
Начисто вылизывают стаканчики из-под сметан и йогуртов, взятые у счастливых обладателей передач, пережевывают куриные кости и сгладывают все очистки и обрезки. Жизнь их, живущих без родителей и родственников страшна и голодна. Кроме того, что пайка катастрофически мала, многие лекарственные препараты, употребляемые в психиатрии, "пробивают на жор". Бывали случаи, когда люди, лишившиеся с голода всего человеческого и забывшие о всяком чувстве собственного достоинства "ныряли" в бачок с отходами. Естественно такие лица сразу же "отъезжали", то есть становились "опущенными" по тюремным понятиям.
На обед суп - или щи или "суп из сборных овощей", но, несмотря на название - это жиденький супец на основе капусты (чаще всего кислой) и, иногда, свеклы. Вся картошка представлена одной - двумя дольками. Остальная уходит прямо с пищеблока в холодильники поваров, медсестер и санитарок. На второе - опять же две-три ложки перловки с "мясом" или "овощного рагу".
Почему слово "мясо" я взял в кавычки? Да потому, что это вовсе не мясо, а обрезь со страшных посиневших костей КРС с признаками начинающегося тления. Это жилы, прожевать которые невозможно, можно просто проглотить их. Такие кости я часто видел впоследствии, когда начал ходить на пищеблок за баландой. После такого зрелища, "мясо" я уже больше не ел, несмотря на голод.
Все это лишено малейших признаков соли, зато обильно сдобрено бромом, чтоб больные поменьше занимались онанизмом и не лезли на "опущенных".
Ужин представлен в психушке гарниром из кислой капусты со слабыми признаками зеленого горошка, а также кусочками резиновой, непроваренной и попахивающей рыбы - минтая. Одно время минтай давали в виде гарнира - то есть его варили до такой степени (чтоб больные не отравились порченой рыбой), что мясо расслаивалось, и получалась мешанина из волокон мяса и мелких костей, есть которую совершенно было невозможно.
Изредка на ужин дают небольшой кусочек водянисто - студенистого "омлета" и это - праздник.
Передачки, по началу моего срока разрешенные, затем были сильно урезаны, но голод чувствуешь только первые несколько месяцев, затем он притупляется и затухает, а, кроме того, чай в сухом виде весьма сильно притупляет аппетит. Так что человек медленно, но непрерывно, теряет в весе и истощается. Такая дурдомовская "обезжирка" происходит от трех причин - недостаточного финансирования психиатрических клиник, воровства на всех уровнях - начиная от главных врачей и бухгалтеров, расхищающих финансы на корню, до поваров, таскающих продукты. А, кроме того, персоналу и врачам выгодно иметь у себя в отделении истощенных и апатичных больных - проблем от них меньше, да и в случае чего с ними легче справиться.
После завтрака опять гробовая тишина. Пытаюсь разговориться со своим соседом справа. Тот, ежеминутно неся всякую ахинею, отвечает. Зовут его в отделении Фаныч Веселый Клоун или просто Фаныч, лежит он уже лет пятнадцать. Фаныч на воле был любителем человечинки. Вместе с братом, который отбывает где-то пожизненное заключение, они несколько раз проделывали в Самаре такую штуку: шли на пляж, знакомились с пухленькой девушкой, поили ее водкой. Когда та "дозревала", садили ее в лодку и везли на другой берег Волги. Там трахались с ней до посинения, а затем убивали и ели. Мясо даже заготавливали впрок.
Так бы они с братом и людоедничали в течении еще бог знает какого времени, но как-то над телом жертвы у них произошел скандал и Фаныч заехал брату по голове монтировкой. Тут они и спалились.
Так, в разговорах, время доходит до одиннадцати. Мы всей наблюдательной палатой идем курить, затем тщательно, хотя в меру своих возможностей, так как многих "сковывает", заправляем свои койки и готовимся к обходу.
Обход проводят заведующий отделением Алексей Иванович Черенков и его врач-ординатор Анна Николаевна, больше известная больным, как "Аннушка".
Алексей Иванович - здоровяк в годах с не сходящей с лица улыбочкой, ординатор же мрачно зыркает по лицам больных - с ней, сразу видно, надо держать ухо востро.
Процедура обхода формальна.
- Как дела?
- Нормально.
- Как дела?
- Нормально.
И так обходят всю палату. Только Фаныч и здесь вырабатывает свои выкрутасы.
- Как дела?
- Изуми-и-и-тельно!
Но к Фанычу уже привыкли и не обращают внимания.
-Как дела? На что жалуетесь? - обращается ко мне врач.
- Все нормально, Алексей Иванович, жалуюсь только на несвободу. - Отвечаю я.
Врачи, посматривая на меня, перешептываются между собой. Из их шепота выхватываю отдельные фразы - "нуждается в лечении", "диагноз параноидная шизофрения" и в том же духе. Ноги у меня подкашиваются, и я сажусь на кровать.
Диагноз "параноидная шизофрения" - это не диагноз, это приговор. Болезнь эта принципиально не излечима.
Вообще основные болезни у обитателей стационара следующие - это шизофрения, шизофрения параноидная, эпилепсия и органическое заболевание головного мозга. Встречаются врожденные нарушения психики, такие как олигофрения (дебильность).
Что же такое олигофрения? Это задержка развития плода в связи с перенесенной матерью инфекцией, интоксикацией, травмой, а также в связи с выраженными эндокринными нарушениями. Кроме общего недоразвития всего организма, отмечается резко выраженное недоразвитие психики, прежде всего умственной сферы. В зависимости от степени олигофрении (слабоумия), различают идиотию, имбецильность и дебильность. Иногда наблюдаются аномалии строения и формы отдельных частей, объединяемые под названием дегенеративных признаков (волчья пасть, заячья губа, полидактилия), недоразвитие двигательных функций, недостатки речи. Больные с тяжелой степенью недоразвития нуждаются в социальном призрении. Страдающие олигофренией в степени дебильности, впрочем, обучаются в специальных школах. В более тяжелых случаях (идиотия и имбецильность) задачи воспитания ограничиваются дисциплинированием субъектов, обучение их простейшим навыкам, опрятности, умению одеваться, раздеваться, что обеспечивает облегчение ухода за этими больными. Все же их беспомощность так велика, что обычно требует содержания и ухода в специальных заведениях закрытого типа.
Психопатия - это анормальность развития психики, при которой проявляется дисгармонией психических свойств, неадекватность реакций на внешние раздражители. Часто бывает при психопатии эндокринно-вегетативная неустойчивость, аномалии обмена веществ. Имеют большую склонность к алкоголизму и наркомании, требуют обучения и содержания в специальных заведениях.
О шизофрении можно поговорить особо - эта болезнь чаще всего встречается на спецу. Этиология и патогенез не могут считаться вполне выясненными, но можно сказать, что при шизофрении речь идет, прежде всего, о слабости нервной системы, особенно о слабости корковых клеток. Эта слабость вызвана как наследственными, так и приобретенными факторами (токсическое действие и т.д.). Основная особенность шизофрении - повышенная тормозимость коры головного мозга, сопровождающаяся различными явлениями растормаживания подкорковых образований. Ряд шизофренических симптомов обнаруживает существенное сходство с явлениями гипноза, обусловленных большим или меньшим распространением торможения как в коре, так и в низлежащих отделах головного мозга. Шизофрения в известных вариациях и фазах действительно представляет собой "хронический гипноз", который понимают, как торможение различной степени. Это торможение может достигнуть различной степени глубины, в зависимости от чего возникают различные гипнотические фазы, т.е. состояния, промежуточные между бодрствованием и сном (сны наяву). При развитии фазовых состояний торможение может сосредотачиваться на одних участках коры мозга и оставлять свободными все другие области. При полном торможении двигательной области наблюдается кататонический ступор и, в зависимости от того, на какой уровень стволовой части мозга распространится торможение, ступору может сопутствовать каталепсия и прочие прелести растительного образа жизни. В некоторых случаях кататонического ступора с мутизмом наблюдаются явления парадоксальной фазы, когда больные не реагируют на обращенные к ним обычным голосом вопросы, а начинают отвечать, когда вопросы задаются шепотом. Если гипнотическая фаза охватывает первую и вторую сигнальную систему, имеет место растормаживание подражательных рефлексов детского периода. Могут иметь место местные нарушения - в первой сигнальной системе - образные галлюцинации, во второй сигнальной системе - словесные галлюцинации, а если в обоих, то и сложные образно-словесные галлюцинации. Симптомы кататонического возбуждения еще академик Павлов связывал с "буйством подкорки", расторможением подкорковой области в связи с глубоким торможением корковой области. Симптомы дурашливости связаны с растормаживанием онтогенетически ранних функциональных уровней мозговой деятельности. При шизофрении можно наблюдать все нарастающее психическое оскудение, без бреда и галлюцинаций и болезнь распознается лишь тогда, когда дефект в психической деятельности больного становится, как говорится, виден невооруженным глазом. В других случаях отмечается своеобразная детскость, дурашливость, гримасничанье. В третьих случаях преобладают расстройства двигательной сферы: то полная неподвижность неделями, месяцами, годами, то внешне ничем не мотивированное возбуждение агрессивного характера; часто отмечается чередование ступора с возбуждением. Таким больным свойствен негативизм (противодействие всему, что от них требуется) или, наоборот, автоматическая подчиняемость, застывание в одной позе, повторение чужих слов и действий. Нередко наблюдается повышенное слюноотделение, неопрятность. При бреде преобладает бред преследования, воздействие током, гипнозом, больным кажется, что о них говорят, над ними смеются. Бред часто сочетается с галлюцинациями, преимущественно слуха и обоняния, на первое место выступает особое внимание больного к ощущениям в своем теле, в своей голове. Мысли об этих ощущениях принимают часто навязчивый характер.
При шизофрении имеют место и нарушения вегетативной нервной системы, вазомоторные расстройства, нарушение секреторных функций (сальное лицо), эндокринные нарушения, в первую очередь половых желез, изменение белкового обмена. Головные боли и нарушения моторных функций ряда мышц, встречаются значительно реже.
Течение болезни разнообразно. В основном имеется два типа - либо процесс развивается остро, заканчиваясь в короткий срок ремиссией, в отдельных случаях с той или иной степенью дефекта, либо же он развивается вяло, хронически, настолько медленно, что трудно бывает установить начало заболевания. Хроническое течение может быть непрерывно прогрессирующим или же развиваться толчкообразными приступами, оставляющие после себя все нарастающий дефект личности. Так как больные вне состояния ремиссии могут нанести вред себе и окружающим, они часто нуждаются в госпитализации.
Эпилепсия с точки зрения физиологии протекает как возникновение вокруг очага (в мозге) патологической инертности зоны отрицательной индукции. Когда возбуждение нарастает, тормозная преграда падает и возникает взрыв возбуждения. Возбуждение иррадиирует по двигательному анализатору и в результате возникает судорожный припадок. После припадка процесс возбуждения концентрируется снова. В исходной точке и вокруг нее - обширная зона торможения, отрицательной индукции, которая чаще всего распространяется на всю мозговую кору.
Эпилепсия - в основном неврологическая болезнь, но часты и психиатрические случаи. Психические нарушения при эпилепсии проявляются в виде хронических изменений психики. К острым расстройствам относится изменение настроения (дисфории), сумеречные состояния сознания (сноподобное, сновидное состояние, делириозная спутанность), бредовые состояния. Хронические изменения психики выражаются в эпилептическом характере (замедление психического темпа, вязкость мышления) и своеобразном эпилептическом слабоумии (вязкость интеллекта и аффективной сферы, сужение круга интересов, крайний эгоцентризм, преувеличенная обстоятельность, злобность, раздражительность).
После обхода я продолжаю гнать. Если в четверке (это экспертизное отделение), мне поставили такой диагноз, значит для меня все потеряно. Меня продержат здесь не полгода, а столько, сколько посчитают нужным - я проведу в этих стенах возможно годы. Только потом я узнал, что диагноз этот универсальный и ставят его практически всем, кто попал в стены психушки.
Чтоб отвлечься от мрачных мыслей, подхожу поговорить с пятым обитателем нашего узилища. Этот маленький человечек ходит как стойкий оловянный солдат, мелко семеня, казалось склеенными ногами, руки его всегда плотно прилегают к туловищу и изо рта непрерывно бежит слюна, заливающая весь перед его белой пижамы. Его залечили. Его сковывает так, что ни дай бог и злейшему врагу. Все эти "приклеенные" руки и ноги, все эти бурные потоки слюны - результат действия психиатрических таблеток. Позже, когда лечение ему отменили, я убедился в его вменяемости и аккуратности.
Леня, а так звали моего собеседника клиент спецстационаров с малых лет. Проживая в юные годы в Ленинграде, он как-то совершил двойное убийство, за что провалялся на Ленинградском спецу четыре с половиной года. Об этом спеце у Лени остались самые теплые воспоминания.
Одурев от срока и тотального отсутствия денег, он начал воровать. Воровал в основном магнитолы из "тачек", не брезговал и плохо закрытыми квартирами. При себе всегда имел острый, как бритва, нож, который резиночками прикреплял к запястью. При появлении хозяина воруемой вещи или любого другого "атаса" употреблял нож незамедлительно.
Так, за воровство и подранков он еще пару-тройку пятилеток "заезжал" на Ленинградский, а затем и на Петербуржский спец. Там все сходило ему с рук, лечили его мало, держали не долго, но, забыв зековскую поговорку "хочешь сесть в тюрьму - приезжай в Уфу" он переезжает в Солнечную Башкирию. Здесь его немедленно упекают в Ново-Николаевский спец за кражу телевизора. Здесь он уже двенадцать лет и под таким жутким лечением, что у знающего и прошедшего галоперидол человека волосы встают дыбом.
Я теперь тоже на лечении и тоже на галоперидоле. После обеда нам по очереди протянули через решетку по стеклянному пузырьку с разведенным лекарством и пластмассовую мензурку с водой, чтоб запили, и не дай Бог, не спрятали "лекарство" во рту. Здесь, на спецу, прописанное "лекарство" всегда в полном объеме доходит до пациента. Это только впоследствии я научился прятать психиатрические снадобья хоть частично, а тогда мне приходилось пить их полностью и в полной мере страдать от их побочных действий.
Что за "лекарства" употребляются в психиатрии? В первую очередь это так называемые нейролептики или антипсихотические препараты - это как раз те таблетки, которые пьют "чтоб не ехала крыша". Применяются как при острой форме болезни (сильные нейролептики), так и во время скрытой фазы болезни, когда вроде бы все нормально, но все-таки "пациент немножко летит". В таких случаях это - лекарство. Для здорового человека, попавшего в психушку случайно, или для больного в состоянии ремиссии (то есть в здоровом состоянии, которое может быть довольно продолжительным, и даже длиться всю жизнь) нейролептики - жестокое наказание. Оскудевают мысли, человек не может выговорить сколько-нибудь сложную фразу, вообще мыслительный процесс тормозится, затем начинается общая подавленность, тяжесть, сонливость, может беспрестанно бежать слюна. Пациенты, принимающие нейролептики страдают задержкой мочи и жесткими запорами.
Кал сначала превращается в "козьи какашки", то есть маленькие круглые шарики, затем исчезает вовсе. Да, вовсе. Человек может не дефекализироваться неделю, две и более. И ждать нечего. Выход - бисакодил (сильное слабительное) или пара-тройка рюмок жгучей и противной магнезии натощак.
И бисакодил, выдаваемый (иногда, при наличии) по две-три таблетки не помогает. Надо накопить пять-шесть таблеток этого препарата, чтоб "пронесло".
Но чаще, простой больной ни бисакодил, ни магнезию найти просто не в состоянии и тогда начинаются клизмы, для некоторых регулярные и бесконечные. Жаловаться на запор бесполезно - препараты, которые его вызывают, все равно не отменят. Получи полтора литра теплой воды в задницу - и будь спокоен недельку-другую.
Впрочем, запорами страдают не все, у некоторых желудочно-кишечный тракт приспособленнее к нейролептикам и они оправляются сами, хотя бы в форме "козьих какашек".
И "верх блаженства" при приеме нейролептиков - это скованность - как отдельных частей тела, так и тела целиком. Начинается скованность обычно с того, что глаза закатываются и зрачки находятся под веками. Перевести их в другое положение невозможно. Затем начинает выворачивать позвоночник. Голова самопроизвольно закидывается назад, вперед, вбок, тоже происходит и с позвоночником на туловище. Мышцы напряжены и скованы - человек им уже не хозяин - им управляет господин Галоперидол. Затем выворачивает ноги и руки и, в конце концов, тело человека принимает весьма странную и замысловатую позу. С точки зрения новенького - эти эволюции комичны, с точки зрения прошедшего через все это - это страшные мучения, которые не сравнишь ни с чем. Но страшнее всего, когда сковывает челюсти. Напряжение такое, что складывается ощущение, будто пережевываешь собственные зубы.
Естественно прекрасно зная все эти эффекты, врачи без всякой задней мысли употребляют нейролептики, карая больных за разные, зачастую весьма мелкие нарушения. В таблетках употребляется в основном сонапакс, труксал, тиодазин, трифтазин, галоперидол, рисполепт, клопиксол и мажептил (в порядке возрастания нейролептического эффекта), в разовых уколах флюанксол, трифтазин, галоперидол, клопиксол и мажептил.
Врачи-садисты придумали также так называемые пролонги (препараты пролонгированного типа действия), которые среди больных называются просто долгоиграющими уколами. Такой укол действует в течение ряда недель или даже месяца, причиняя подвергнувшемуся ему массу неприятностей. Флюанксол-депо, Модитен-депо, Клопиксол-Депо и Акуфаз, Галоперидол-Деканоат наиболее дешевые и часто употребляемые пролонги. Пять ампул Модитен-депо стоили в мое время рублей пятьсот, ампула клопиксола и того дороже. Уже существовали атипичные нейролептики, не вызывающие эффектов скованности, но стоили они несколько дороже, да и если нет скованности - где же тогда карательная психиатрия?
Где же спасение от нейролептиков? Конечно могут назначить так называемый корректор - акинетон, циклодол или прокапан, но эффект от них кратковременный, доза корректора обычно невелика и дается он один - два раза в сутки. Спасение в чифире и сухом чае. Чай почти начисто уничтожает вредные вещества нейролептика в организме и человек, чифирнув, может на какое-то время вернуться к нормальной жизни.
Кроме антипсихотических употребляют также антидепрессанты. Классический амитриптилин вовсе не выводит из депрессии, он не вызывает ничего, кроме запоров, но употребляется как антидепрессант обычно именно он. Есть "новые", новые по инертности наших психушек такие средства, как ципролекс или коаксил. Они действительно повышают настроение, но действие их временно, а, кроме того, они стоят не плохих денег (упаковка ципролекса в мое время 4800 рублей), поэтому употребляются крайне редко, для "блатных" больных.
Некоторые собирают корректоры, антидепрессанты и малые транквилизаторы и вкидываются ими, получая определенное удовольствие. Даже не просто удовольствие, а наркотическое наслаждение.
В качестве таблеток для предотвращения эпилептических припадков, эпистатусов, для "лечения" лиц с ОЗГМ употребляется в основном три препарата. Это карбамазепин (иногда заменяемый фенолепсином), бензонал и, опять же для "блатных" больных депакин-хроно. Эти препараты тоже не на высоте - в какой-то небольшой мере они сдерживают припадки, но бедолаг как колотило, так и колотит. Депакин-хроно в лучшей мере борется с припадками, но употребляется только в исключительных случаях.
Последним и основным разрядом лекарственных препаратов являются "сонники", то есть таблетки для сна. Здесь, на спецу вы не найдете ни реладорма ни реланиума ни фенозепама. Здесь господствуют Аминазин и Азалептин. Аминазин в уколах очень болезнен (даже болезненнее магнезии), а посему употребляется как карательное средство, в таблетках аминазин настолько жгуч (а на спецу лекарства растворяют в воде), что водка или даже чистый спирт по сравнению с ним - лимонный сироп. Поговаривают, что в состав аминазина входит мышьяк. Попив его, я согласен с этим мнением, хотя на сто процентов сказать не могу. Как сонник аминазин слаб, и употребляют его, в основном, как карательное средство. Поговаривают так же, что аминазин изобретен в годы второй мировой войны в глубине фашистских застенков, деятелями вроде доктора Менделя.
Азалептин - это Господин Сон. 0,025 грамм этого препарата вырубают полностью часов на 8-10. А доза на спецу обычно 50-100 миллиграммов. Некоторые обоссываются прямо в койки, приняв на ночь "колесо" азалептина. Утром состояние после принятия этого лекарства похмельное - покачивание, кружение в голове, вплоть до обмороков. Изготовлен азалептин на основе запрещенного в данное время препарата - липанекса - от липанекса были летальные случаи.
И последним в ряду "лечебных" средств идет "корректор поведения" - неулептил, выпускаемый как в капсулах, так и в жидком виде. Это нейролептик, со всеми вытекающими отсюда последствиями, но употребляется именно для усмирения больных, в большей части олигофренов.
Есть на спецу и "витамины для мозга" - сосудорасширяющие ноотропилы, аминалоны и пироцетамы. Есть глицин и ценурезин, но такие таблетки до больных не доходят и начисто расхищаются медперсоналом.
Я лежу в наблюдательной палате уже шесть недель. Откуда я это знаю? Я маленьким сапожным гвоздиком, найденным в туалете, царапаю зарубки на белой эмали койки. Прошлый житель дурдома, лежащий на моей койке выцарапал по эмали слово "вечность". Долго же, наверное, лежал он, бедолага.
Пустота в наблюдательной палате такая, что хоть вздернись - нечего почитать, нечего посмотреть, практически не о чем поговорить (не будешь же обсуждать с куроебом достоинства куриц). По-моему в этой палате, кроме изредка попадающего сюда чая есть только одно развлечение - вечером, когда гаснет свет, в ярко освещенной сестринской становится хорошо видно сидящую медсестру и вся наблюдательная, глядя на нее, как по команде начинает онанировать. Онанируют шумно и долго, это сильно раздражает. Я сам лежу, освещенный с коридора потоком света и поддержать свою команду не могу.
День за днем проходят долго, незаметно и абсолютно одинаково. Мы ходим в туалет курить в 6, 9, 11, 13, 15, 18 и 21 час - итого семь раз в день. Семь раз в день куришь сигарету, а все остальное время ждешь - когда же пойдем курить снова. Я уже убедился, что пролежу здесь вовсе не шесть месяцев, а годы и сильно сомневаюсь, что смогу выдержать несколько лет этого ватного обволакивающего безмолвья. В голове моей роятся мысли - как же выбраться из этой надоевшей палаты.
Под конец я, позавтракав, залезаю под одеяло и тихонько снимаю очки. Мне повезло - очки у меня не пластиковые, а старомодные, стеклянные.
- Дзинь! - я разбиваю одно стекло очков об койку. На полу образовывается маленькая кучка мелких осколков. Я выбираю наиболее острый и начинаю вскрывать вены. Это не так просто - осколок очкового стекла - не лезвие бритвы (на жаргоне "мойка"). Я пытаюсь резать - оно практически не режет, начинаю пилить вену стеклом, рвать кожу небольшим осколком - начинает получаться, на белую простыню начинает каплями капать алая кровь.
Но вена не поддается - оказывается она не стоит на месте, а как бы "убегает" от режущей кромки стекла. Наконец я ловлю ее, раз - и вена открыта. Яркая струйка крови ударяет в прикрывающее меня одеяло, рука становится липкой. Сильной боли нет, зато, когда начинает вытекать кровь, становится легко-легко и пофиг на все. Абсолютно на все наплевать.
В закрытых системах - тюрьмах, лагерях и психушках многие прошли через вскрытие вен. И не только! Есть такие случаи, что вспомнить жутко. Чаще всего все эти попытки - банальное членовредительство, но есть люди, упорно желающие уйти из жизни, и такие обычно уходят.
Причины членовредительства разные - кто-то хочет доказать что-либо администрации, кто-то преследует иные цели.
Режут вены - на руках и на шее. Вскрывают "мойкой" животы, да так, чтобы вывалились кишки. Глотают гвозди, чтобы для извлечения этого инородного тела съездить на вольную больничку (правда, врачи наловчились и сейчас уже не делают операции, чтоб извлечь гвозди - их сейчас извлекают с помощью зонда с магнитом).
Один, находясь в тюрьме, вырезал у себя лезвием треугольный кусок мяса с брюшины, да так, что подержал свою селезенку у себя же в руках. Причина - обещанная "дубаками" (то бишь охранниками) бутылка водки. Я видел этого человека в душе со страшным треугольным шрамом на животе.
Другой, умываясь утром, что-то долго тер правый глаз. Затем молча вытащил его и начал пытаться смывать его в раковине. Глаз упорно плавал по поверхности воды, нарушая все законы физики. Прибежали санитарки с охранником, положили его на вязки, но глаз уже не вставишь обратно. Потом бедолага рассказывал, что возомнил себя терминатором, и решил, что его глаз поврежден. Это - типичный случай членовредительства по болезни.
Другой больной, еще находясь на воле, но уже после совершенного преступления сидел в железной автобусной остановке в состоянии алкогольного подпития. А поскольку день подпития был у него далеко не первый и даже не десятый, то пришла к нему в гости самая настоящая "белочка", под которой он и выковырял пальцами оба глаза, так что те остались висеть на нервах. Как он потом объяснял - не хотел "кодировать" людей взглядом.
Сумасшедшего подобрали, сделали сложнейшую операцию, но зрение он потерял уже навсегда - при операции врачи вынуждены были удалить сетчатку из глаз, оставив ему глазные яблоки, только чтоб он не пугал окружающих пустыми глазницами.
В отделение к нему приходил офтальмолог, его укладывали на вязки и делали страшные уколы прямо под глазное яблоко, для лучшего сращения нерва. Уколы причиняли слепому ужасающие физические страдания, и он орал, будто его режут заживо.
В тюрьме же сидели в одной камере два друга. Когда одного из них за какую-то провинность закрыли в карцер, другой поступил так: он накалил сковороду на огне и постучал в дверь. Когда подошли "дубаки" и корпусной, он молча вскрыл вену на руке, и кровь полилась на сковороду.
- Выпускайте Пашу - взревел заключенный и начал жрать свою же свернувшуюся от огня кровь ложкой. - Выпускайте, бляди!
Пашу немедленно выпустили. Побелевшие от такого зрелища менты сами привели Пашу в камеру и друзья тут же заварили чифир. Администрация жутко боится вскрытий - заключенные могут вскрыться не по одному, а, предварительно сговорившись пустить кровь целого десятка человек.
Когда я начал рисовать открытки для больных и плакаты для нужд отделения один из пациентов выпросил у меня два пустых стержня от гелевых ручек. Когда утром его в наручниках отвезли в вольную больницу, я узнал, для чего он выпрашивал у меня стержни. Дебил вогнал первый стержень в уретру и протолкнул его вторым, чуть ли не до мочевого пузыря. Естественно, что до такой извращенной формы членовредительства могли додуматься только извращенные мозги сумасшедшего.
Доходят и до актов самосожжения. Так некто Кирилл, фамилию уже, к сожалению, не помню, в момент ареста облил себя из банки бензином, и хотел было поджечь, но спички ему достать уже не дали.
Игорь Линючев, к которому приехала карета скорой помощи, заперся, разбил топором мебель и начал разводить у себя дома костер, уподобившись старообрядцам, сгоравших в срубах. Спецбригаде удалось выбить входную дверь и схватить маньяка - пиромана, но дом потушить так и не удалось, и, как результат - Игорю не куда стало возвращаться из психбольницы. На спецу он уже девять лет - выписывать его некуда, но он не скучает. Бедолага постоянно слышит "голоса" и разговаривает с ними часами. Ему кажется, что он общается со множеством людей со всех точек земного шара, а сам он является центром этой грандиозной "биржи" и, следовательно, самым богатым человеком на земле. Большое место в его галлюцинациях занимают голоса жены и детей, оставленных им без крыши над головой.
Однажды в отделении глубокой ночью я проснулся от легких стонов. В темноте я опустил ноги на пол и попал в какую-то вязкую теплую жидкость. Прошлепав по этой субстанции к выключателю и включив свет, я обомлел.
Гриша Иванов, тихий толстый мужик, ничем ранее не выделявшийся сидел на кровати с распоротым животом. Из раскрытого, как книжка пуза сизо-красными кольцами на пол сползали кишки. Гриша, весь перепачканный кровью сжимал в руке лезвие "Нева" и сосредоточенно кромсал им подкожный жир, откидывая отрезанные кусочки в сторону. Мне даже кажется, что при этом он напевал что-то тихо-тихо.
Кишки собрали в тазик, вызвали бригаду реаниматоров, увезли его. Но больше Гриши Иванова мы не видели. Только когда дежурного врача и всю смену медсестер уволили, мы поняли, что Гриша не выжил. Этот распоротый живот и летящие куски человеческого сала снились мне еще долго.
Те же, кто действительно хотят уйти поступают тихо, вовсе не демонстрируя своих желаний. Накопленные 20 таблеток азалептина, короткий удар лезвием по сонной артерии, распущенные носки, превращенные в крепкий нейлоновый шнурок и нет человека. Он уже не мучается, не переживает за срок - его просто нет. Такие случаи не часты, но обычно пожелавшего уйти никто не остановит.
Санитарка замывает капли крови, стекающие с моей койки. Сквозь наступающий сон я чувствую, как перекисью водорода обрабатывают мою рану, как туго, привычными движениями перебинтовывают мою руку, как укладывают на вязки и вкачивают в ягодицу шесть кубов аминазина - четыре положенных и два "профсоюзных" за неудобства, причиненные медперсоналу.
И снова начинаются мои беспросветные серые будни в белизне наблюдательной палаты. Идентичность каждого дня абсолютна - они ничем не отличаются друг от друга.
Неделя проходит за неделей, а гвоздика у меня больше нет, календарь нам тоже не доступен. В этой обволакивающей пустоте постепенно теряешь счет дням, теряешься во времени, которое считаешь по перекурам.
В голове моей возникает дерзкий план. Психика больше не выдерживает больничного однообразия, и я решаюсь "встать на лыжи", то есть уйти в побег. Я уже знаю, что пойманных беглецов отправляют в Казань, но всегда надеешься на то, что этого не случится, да и как поется в песне "нас не догонят".
Трое суток я ломаю голову над тем, как сделать все это красиво, разрабатываю план во всех деталях, хотя всегда приходит "его величество случай" и портит самые хорошо продуманные варианты.
Я достаю несколько спичек и жду отбоя, жду, когда выключат свет. Когда движение на коридоре затихает, я подхожу к решетке и намертво забиваю замочную скважину спичками - теперь никто не попадет в палату, и никто меня не остановит.
Я был достаточно мощной комплекции и сразу вырвал с окна щит с сеткой - рабицей, предохраняющий оконные стекла от больных. У меня уже были собраны и связаны в единую веревку все наличные простыни - их по моим расчетам должно было хватить до второго этажа, а оттуда уже можно спрыгнуть на землю.
На треск вырываемой сетки сбежался медперсонал, но попасть в палату они не могли по причине забитых в замок спичек. Они что-то кричали мне, угрожали, увещевали, уговаривали, но я, молча и спокойно делал свое дело.
Оконные рамы, прогнившие полностью, открылись настолько легко, что я этого не ожидал, распахнулись настежь, и на меня дунуло теплым весенним ветерком, пусть перемешанным со смрадом заводов, но свежим вольным воздухом, которым я не дышал столько времени. В голове у меня все закружилось.
Я попробовал выдавить решетку, но она, тоже ржавая и гнилая, крепко держалась костылями, вбитыми в стены, тогда я решил выбить ее.
Разбежавшись по койкам, я, прыгнув на подоконник, всем своим весом ударил в решетку...
Тут и случилось непоправимое.
С криком "пока, пацаны!" я вместе с решеткой вылетел в оконный проем и полетел вниз с высоты четвертого этажа. Ничто не сравниться с этим ощущением свободного полета, наверное, только занимающийся парашютным спортом, совершающий затяжные прыжки поймет меня.
Сердце колотилось, в кровь лошадиными дозами поступал адреналин, время словно остановилось, и полет длился ровно вечность.
Удар о землю не просто сотрясает тело, он впечатывает его в решетку, прилетевшую чуть раньше меня и в землю. Я слышу хруст и треск своих ломающихся костей.
Но боли нет. Она приходит мгновением позже, и такая, что я проваливаюсь в угольный мешок небытия и теряю сознание.
Я уже не слышу, как ко мне подбегают люди, как охранник по рации вызывает машину скорой помощи, как навзрыд плачет санитарка, прибежавшая из другого отделения:
- Разбился, насмерть разбился!
Врешь, не возьмешь. Кому суждено быть повешенным, утопиться не может.
До острых штырей металлического ограждения от моей головы оставалось сантиметров тридцать. Прыгни я чуть сильнее - и они при приземлении проткнули бы меня насквозь, да так, что никакая реанимация бы не спасла. Но это я узнал позже, а тогда я лежал, распластавшись на асфальте, и все происходившее вокруг меня казалось мне танцем теней.
Впрочем, как оказалось позже, не один я был таким "десантником" - из окошек прыгали - разбивались насмерть, ломали позвоночники, таз, ноги, проламывали черепа, но был и случай, когда мужик, выбив решетку, выпрыгнул с четвертого этажа, приземлился на ноги, матернулся и ... пошел! А затем и побежал от спешащей охраны. И случай этот был не зимой, с ее толстым снеговым покровом, а летом с его высохшей землей и асфальтом.
Не часто, но все-таки побеги со спеца случаются. Бегут те, кто не выдерживают лечения, срока, те, у кого нет родственников и которым после спеца прямая дорога в интернат.
В старые, советские времена бывали случаи, когда урки-крышаходы ставили медперсонал на ножи и уходили в открытую дверь. В наше время такие больные находятся за крепкими стенами КПБ СТИН (Казанской спецбольницы) и поэтому таких случаев больше нет.
Бегут сейчас тихо и скрытно, под покровом ночи, особенно в тот "золотой час" (с трех до пяти утра), когда все охранники и санитарки крепко спят. Кара за побег одна - усиленное лечение и дополнительная пятилетка в Казани.
Не было случая, чтоб беглецов не поймали - "бегают" обычно недолго - от пятнадцати минут до двух недель. Конец всегда один и тот же - страшная Казань. За найденную на койке пилку - тоже Казань.
Меня не отправили лишь потому, что меня, получившего серьезные травмы пожалели врачи. Случая, подобного моему тогда еще не было в их практике, я был своего рода первой ласточкой.
Обычно технология побега однотипна - в палате открывают форточку, перепиливают купленной у медперсонала пилкой пару прутьев решетки, и, отогнув их, спускают в образовавшуюся дыру шлейф из простыней или даже вязок и спокойно спускаются вниз. Был случай, когда спускались по дымоотводной трубе, идущей из пищеблока, расположенного на первом этаже.
Бегут в любое время года - вплоть до трескучих морозов. Однажды пара побегушников смоталась в 35? мороз в пижамах и резиновых сланцах на босу ногу. Часа через полтора их доставила вневедомственная охрана с ближайшего завода, куда они, отморозившиеся зашли погреться.
Рекорд в длительности побега - две недели совершил некто Марат Кашапов - он смог добежать до товарной ветки и проникнуть в вагон, на котором добрался до родного Ишимбая. Там, пьянствуя на квартире у брата, он и попался во время рейда по проверке неблагоприятных квартир.
Основная ошибка побегушников - стремление к родному дому. Об этом прекрасно осведомлена милиция и побегушников уже ждут возле дома сотрудники с распростертыми объятиями.
Повезло с побегом только дебилу Чайнику. У Чайника проломлен лоб и удалена большая часть лобной кости, когда он злится или смеется, кожа на его лбу страшно надувается.
Чайнику повезло - он находился в тридцатом отделении, на втором этаже. Однажды, когда сломался вытяжной вентилятор в курилке, он вызвался помогать приехавшему электрику, и, дождавшись, когда решетку с вентилятора сняли, а сам вентилятор вытащили, фуганул в образовавшееся отверстие.
Несмотря на целый ряд особых примет и конкретную дебильность, Чайнику удалось скрыться, если не навсегда, то на приличное время. Его не нашли.
После каждого побега страдает все отделение - начиная от врачей и кончая последним "чумовым" больным. Заведующего отделением могут уволить, могут перевести во врачи-ординаторы, могут вынести строгий выговор с занесением. Следующие по цепочке - медсестры и санитарки - недосмотрели они, значит и вина на них. Их лишают премий, выносят выговора, смену, в которую был совершен побег, могут в полном составе отправить на биржу труда.
Тут и начинается "праздник" для больных. Все отделение находится при таких репрессалиях, что ни вздохнуть, ни пернуть. Начинаются бесконечные шмоны - как результат отделение остается без чая и сигарет, остается вообще без всего. Больные целыми днями сидят в палатах, спят со светом, в любое время дня и ночи в отделение могут зайти менты и перевернуть все вверх дном. Отменяются все праздники, сходить покурить в туалет становится проблематичным - больные ходят курить по часам, как наблюдательная палата.
Короче, наладившаяся было жизнь, в отделении ломается и надолго, поэтому сами же больные стараются пресекать побеги своих товарищей по несчастью
Очнулся я в отдельной палате - это шестнадцатая. Она тоже близко к посту, но на ней нет решетки на входной двери, вернее решетка есть, но не запирается вообще. Я весь в бинтах и гипсах - ни рукой, ни ногой не пошевелить, рядом с койкой утка и мочеприемник.
У моей палаты постоянно дежурят санитарки, некоторые из них, жалостливо относящиеся ко мне, даже дают покурить. Но уже не чифирнешь и от отсутствия чая моя голова раскалывается.
Самое главное теперь я нахожусь не в наблюдательной палате, а в отделении и могу свободно общаться. Оказывается, контингент отделения сильно отличается от контингента наблюдательной палаты - люди здесь в основном вменяемые, очень много "косорезов" (то есть не больных, а попросту закосивших на экспертизе). Им всем охота пообщаться со мной - после моего затяжного прыжка без парашюта я герой дня.
Узнаю, что таких легкостатейников как я раз, два и обчелся. Отделение населено в основном лицами, совершившими следующие преступления:
Статья УК 105 - прямое убийство с отягчающими обстоятельствами или без оных.
Статья УК 111 - причинение тяжкого вреда здоровью.
Статьи УК 131 и 132 - изнасилование (а чаще всего в весьма извращенной форме).
И статья УК 119 - угроза или попытка убийства.
Вот в таком обществе мне и придется провести годы. Я уже уяснил для себя, что придется постоянно быть настороже и спать в один глаз.
Хотя встречаются и люди, сидящие за статьи, принципиально не совместимыми с невменяемостью и дурдомом. Так один отбывал срок за кустарное изготовление шпионской аппаратуры и торговлю ей. Он то как попал в дурдом?
Сидел и хозяин нефтяной компании, торгующий 76 и 80 бензином для нужд сельского хозяйства. Сидел за биржевые махинации.
Они не закосили, не заплатили. Совершенно ненормальные врачи признали их сумасшедшими, хотя каждому пожелаю быть таким дураком, как они.
У меня появляется первый друг в отделении - это Камиль Ишмурзин по прозвищу "Кэмел". История его такова: он работал ВОХРовцем (военизированным охранником) железнодорожного моста через Белую возле Чишмов. Пил беспробудно, как и все его коллеги, и, однажды, у него произошла ссора с начальником смены. Не долго думая, Кэмел набил полный рожок автомата патронами и выпустил весь магазин в пузо своего начальника. Он бы и дальше продолжил воевать, но когда его скручивали, вытащенный им ПМ (пистолет Макарова) оказался заряженным, но без патрона в стволе, а дослать патрон, передернув затвор одной рукой, он не смог - за вторую его уже держали. А иначе трупов у Кэмела было бы значительно больше.
Этот тощий человек тихо ходит по отделению, не выпендриваясь, ибо помнит о своем ментовском прошлом. С ним мы общаемся больше всего, он выручает меня сигаретами и передачками, которых я тогда еще не получал.
Именно в то время я нашел для себя спасение от беспробудной больничной жизни. Нашел я его в книгах. Книги - это здесь единственный способ отвлечься от больничной скукоты и серости. Я нахожу их везде - спрашиваю у больных, реабилитолог приносит их мне из отделенческой библиотеки. Читаю все - от беспонтовейшего соцреализма до "Розы Мира", читаю запоем, отвлекаясь только на еду и беседы с моими товарищами по несчастью. Узнаю, что одному больному, Ренату Сабирову, приносят из дома журналы "Вокруг Света". Их я проглатываю молниеносно, яркие краски экзотики вносят разнообразие в эту беспросветную жизнь.
Ренат Сабиров поседел в психушке - поседел за какие-то месяцы. Дело в том, что преступление, совершенное им постоянно изматывает его, он постоянно "гонит". На воле он увлекался травкой и покупал ее стаканами. Под конец, в своей шестилетней дочке он увидел черта с рогами и, схватив ее за ноги, со всей силы долбанул головой об печку. Потом, отойдя от галлюцинаций, долго баюкал остывающий маленький трупик на своих руках.
И это не самый жуткий случай, содеянный человеком, перекурившим травки. Один мой земляк по "alma mater", учившийся в Авиационном институте на пару курсов старше меня, перед госэкзаменами тоже сильно увлекся канабисом и, обкурившись, зубрил как лось. В определенный момент конопля и с ним сыграла злую шутку - он начал гонять чертей по квартире.
Своей жене, пытавшейся его успокоить, он нанес около двадцати ножевых ударов в живот, а затем принялся за своего годовалого ребенка. Кухонным ножом он отрезал малышу половой член, а затем орущего благим матом ребенка утопил в ванной. Галлюцинации не успокаивались и он, схватив топор, начал высаживать входную дверь. Соседи на шум ударов и треск ломаемой двери вызвали милицию. Вырвись бы этот маньяк с топором на улицы города - дело не ограничилось бы двумя трупами.
Здесь они спокойны, вежливы, даже услужливы. Глаза добрые-предобрые, и если бы не их рассказы и прочитанные мною позже их истории болезни, никогда бы не поверил, что за плечами у них кровавые преступления, полные бессмысленной жестокости.
На одном из обходов Алексей Иванович поздравляет меня с инвалидностью. Как и всем принудчикам (лицам, находящимся на принудительном лечении) мне назначили пенсию. Теперь дома появятся деньги, и мать сможет приезжать ко мне. Грустно, конечно стать пенсионером в двадцать лет, даже не успев ни дня поработать, но Алексей Иванович успокаивает меня - инвалидность дана мне только на период лечения, я остаюсь дееспособным, отвечающим за себя человеком. После выписки пенсию тут же снимут.
Зачем принудчикам дают пенсию? На воле эти вполне вменяемые люди, хоть извертись перед медико-социальной комиссией никакой пенсии ни в жизнь бы не получили, по крайней мере, большинство из них. Им предложили бы найти более легкую, необременительную для мозгов работу и отослали бы, несолоно хлебавши.
Тайна сия велика есть, но по большому счету пенсия - это милостыня государства больным, вынужденно лишенным возможности работать. Обычно инвалидность назначается сроком на год, а затем продляется еще на год, либо вообще снимается. Получают принудчики поголовно 2 группу вне зависимости от заболевания. Мне попадался только один человек с 1 группой инвалидности по психическому заболеванию (тяжелая форма эпилепсии). Но чтоб получить ее, пожизненно, он доходил до пикетирования Минздрава Башкирии и голодовок. Наконец, чтобы отвязаться от него, ему дали первую группу и счастливчик мог уже не работать.
Лица с тяжелыми формами заболеваний (олигофрения, тяжелые формы шизофрении и эпилепсии) могут получить инвалидность и пожизненно. Также рассматривается вопрос о дееспособности пациента, правда такой вопрос рассматривает суд. Получив недееспособность вы превращаетесь в домашнее животное - выйдя из больницы вы не получаете на руки пенсии, не можете ни жениться ни устроится на работу. Вы - никто и фамилия ваша никак. Все ваши вопросы решает ваш опекун (из числа родственников, хотя обычно кроме матери, никто опекуном становиться не желает), вы на 100% зависите от своего опекуна. Если опекуна нет, то и нет вам никогда выхода из стен психушек, вашим опекуном становится государство, а вас спихивают в какой-нибудь интернат пожизненно.
Получают инвалидную пенсию так же, как и обычную - на почте, или почтальон принесет ее по месту вашего жительства. Разница только в том, что дееспособные каждый месяц оформляют доверенность на какого-либо родственника, заверенную юристом и главным врачом, у недееспособных же пенсию получает опекун безо всяких доверенностей.
Пройти МСЭК (медико-социальную экспертизу, назначающую пенсию) на спецу не составляет труда - она проводится заочно, без вашего участия, и самого факта, что вы на принудительном лечении достаточно для ее назначения.