Аннотация: Социальная фантастика про не-совсем-людей
Уровень отравления
Помнишь, как ветер в ночи поёт?
Терпкий, солёный бриз.
Мы танцевали с тобой фокстрот.
... кажется, напились...
Утром, часов, наверное, в семь,
Шли босиком к воде.
Я говорил: "Ты дрожишь совсем,
На вот пиджак, надень".
Помнишь Каир, полуденный зной,
Тёплый морской песок?
С кем-то... когда-то... но не со мной.
Просто бредовый сон.
Я свернул с проспекта на свой уровень и собирался поставить автомобиль в гараж, когда заметил, что посреди подъездной дорожки расположился уличный омилий. Сидя на пятках и сложив ладони особым жестом - будто пряча в них яблоко или мячик для настольных игр - он чуть раскачивался вперед-назад. Но хотя бы не проповедовал, за что ему огромное спасибо. Если бы еще сошел с моей подъездной дорожки - вообще хвала Двуликому!
Я посигналил, но омилий даже не глянул в мою сторону.
Пришлось остановить машину, выйти на тротуар и тронуть его за плечо. Он дернулся, вскинул голову - и только тогда я понял, что освободить дорожку он попросту не может. У проповедника были все признаки третьей стадии отравления - помутневшие глаза, потрескавшиеся губы, серая кожа в мелких волдырях. Омилий дернулся снова, и еще, и еще - и я понял, что у него начались судороги.
Рывком подняв на ноги, я дотащил его до машины и усадил на заднее сиденье. Омилий хрипел, вращал глазами и упорно кивал в сторону дверцы, отчего жгут волос на макушке наполовину раскрутился и ощетинился неопрятными лохмами. На подъездной дорожке осталась его сумка, я поднял ее, швырнул ему на колени. Проповедник перестал дергаться, расслабился.
А я сел за руль и попытался вспомнить, где находится ближайшая проточина.
Далеко ехать не хотелось, тем более сейчас, вечером, после работы.
- Есть доступ в трех кварталах отсюда, - вполоборота сказал я омилию. - Будем надеяться, что его не разгромили, как тот, что в торговом центре.
Разгромленная проточина находилась неподалеку от моей конторы, очень удобно. Было. Пусть в обеденный перерыв обычно собиралась очередь, но сама процедура недолгая, ждать особо не приходилось. Документы проверяют дольше, да пока еще разрешение придет из базы данных, да пока оплату с карточки переведут... Но все равно удобно.
Сегодня пришел - а там весь торговый центр оцеплен, не только последний этаж. Толпа перед дверями собралась, торговцы шумят, за товар волнуются; кто-то говорит, что проточину взорвал смертник, попал в самую точку доступа и взорвал; кто-то утверждает, что сам видел, будто лишь на дверь кислотой плеснули; а кто-то божится, что это прорыв из Верхнего мира. Как будто первый раз такое, в самом деле.
Проточину, конечно, починят, и аппаратуру наладят. Но пару месяцев придется в другую ходить. Искать ее еще... Будто у меня других забот нет. Вот же фанатики упертые! ...прям как мой омилий.
Я обернулся, глянул на него. Ничего, отойдет. Третья стадия не смертельна, а до четвертой далеко. В четвертой его бы так судорогами скрутило - одному не разогнуть.
Документов у омилия не оказалось.
Ответить, куда они подевались, он не мог. Я трижды перерыл его сумку, а потом и вовсе выложил содержимое на пол, все эти свитки, переписанные вручную, и книжечки, отпечатанные в типографии, пучки высушенных трав и склянки непонятно с чем - бесполезно. Не нашел. В карманах его брюк и рубахи проверил, прощупал шов накидки, какую носят все проповедники - пусто.
А тут очередь напирает, никому и дела нет до уличного омилия в третьей стадии отравления.
- Молодой человек! - сжалилась надо мной девушка из персонала. - Давайте уже ваши документы, и я его пропущу. Только помогите ему дойти.
Втолкнув проповедника в самое жерло проточины и захлопнув тяжелую металлическую дверь, я привалился к ней плечом. Почувствовал вибрацию. Там, внутри, умные машины истончали преграду между Нижним и Верхним мирами, она трещала по швам и рвалась, а омилий исходил предвкушением. Если, конечно, что-то соображал. И даже если не соображал. Не важно. Я будто сам чувствовал, как Верхний мир распахивался яркой бездной, и хотелось взмыть, хохоча, ураганом, смерчем распороть горизонт и выплеснуть ярость. И очиститься.
Верхний мир стоит только почуять - и все происходит само.
Словно безумие накатывает.
- С вами все хорошо? - крикнула девушка из персонала, высунувшись из окошка.
Я, оказывается, и сам не заметил, как сполз на пол.
А за дверью, похоже, все уже закончилось.
Омилий оказался куда моложе, чем я подумал сначала. Когда он вывалился из двери, встрепанный и в перекошенной накидке, проточина, конечно, закрылась, но запах, сладкий запах Верхнего мира заставил дернуться теперь уже меня. Омилий глянул недобро - и глаза у него оказались голубыми, а кожа была чистой, чистенькой, безо всяких волдырей и морщин. И вообще он был тупой юнец, фанатик-аскет, которого наверняка не первый раз в проточину силком запихивают.
И как они все проповедуют со своими волдырями? На них же смотреть противно, на отравленных.
- По... гибель, - бормотал фанатик. - Отрава...
- А меня Навард зовут, - усмехнулся я.
- Побыстрее там! - раздалось требовательное со стороны пропускного окошка.
- Где моя сумка? - буркнул омилий.
И не подал руки, пока я вставал с пола.
Зато не постеснялся сунуться за мной в машину. Нагло уселся на пассажирское сиденье и надулся, как обиженный ребенок. Ни к одному омилию в жизни больше не подойду.
Оказавшись за рулем, я с силой захлопнул дверцу и развернулся к спасенному фанатику:
- Что надо?
- Документы мои пропали.
- Я это заметил.
И не только заметил, но и подарил ему свой выход в Верхний мир, заплатил за него, да никакой благодарности не дождался.
- Меня без документов из города не выпустят.
Он уже не бурчал, а говорил нормально. Вроде как просил даже. Но - не просил.
- Ну не выпустят - и не выпустят. Поживешь в городе.
Он привычным движением скрутил волосы жгутом, закрепил их шпилькой на макушке и сложил ладони символичным жестом перед собой, будто опять обхватив яблоко или поймав мотылька.
- Извините, пожалуйста, что доставил вам неудобства или оскорбил непочтительностью, - затянул он. - Но не могли бы вы отвезти меня туда, где нашли? Там могли остаться документы.
Да, теперь уже просил.
Ну, фанатик, ну, аскет. Но дурной ведь юнец. Безобидный по большому счету.
- Хорошо, - сказал я. - Отвезу.
Тем более что все равно собирался домой.
Подъездная дорожка была чиста, как никогда. Единственную оброненную омилием брошюрку отнесло вентиляционными потоками к стене дома, где и распластало на фундаменте, как погибшую птицу. Пока мы бродили и приглядывались, освещение уровня совсем потускнело, и мне пришлось пригласить омилия в дом. Ничего бы с ним, конечно, не случилось и на улице, и наверняка он привык спать на скамейках в рекреационных зонах, но сгонять его утром с той же дорожки не хотелось. Время опять же тратить. Даже если он сейчас уйдет - все равно ведь утром вернется, чтобы при полном освещении документы искать.
Тем более вел он себя спокойно, а перед ужином прочитал вполне неплохую молитву Двуликому. Правда, закончил ее пожеланием всем живущим в этом доме приобщиться к аскезе. Всем живущим - это, значит, мне. Я кивнул - и забыл.
Помолившись над тарелкой каши, проповедник снял накидку, сложил вдвое и перекинул через спинку стула. Я как-то раньше не интересовался убранством омилиев, а теперь рассмотрел. Это был вырезанный из ткани круг с прорезью, чтобы надевать через голову. Тоже символ.
- Что тебя занесло на эту улицу? - спросил я. - Тут же тихо. Безлюдно почти. Ни магазинов рядом, ни выходов на другие уровни.
- Мне нужно уйти из города. Я шел. Потом устал, хотел отдохнуть...
- И провалился в третью стадию, - закончил я.
Он кивнул и зачерпнул побольше каши.
- А в Верхний мир не выходил дней десять?
- Две недели, - с гордостью сказал он.
- И как тебе жилось эти две недели?
- Нормально.
Ну да, подумал я, - молодой организм быстро восстанавливается. Можно творить с собой, что хочешь. И пусть творит, мне-то что...
- Нормально? - переспросил я. - Мне так не показалось.
Он отложил ложку.
- Сознательная аскеза способна творить...
- Послушай, если я захочу узнать, что способна творить сознательная аскеза, я возьму одну из твоих книжечек и почитаю.
Омилий поджал губы и замолчал.
...Я услышал проточину издалека.
Она истекала запахом и нежным шепотом, и я шел, пробирался по пустым улочкам, блуждал по уровням, поднимаясь все выше. Проточина была одна, одна во всем Нижнем мире, и она была моя, звала меня.
У последней двери меня настигли.
Вчерашняя добрая девочка, которая пропустила омилия по моим документам, вдруг выросла за моим плечом и схватила за руку.
Я отдал карточку, девушка положила ее на выпрямленную ладонь, подержала, словно взвешивая - и вдруг сжала пальцы в кулак, сминая карточку в труху.
- Недостаточно средств.
Проточина вздохнула за дверью, и я стал доставать из карманов все, что у меня было - документы, ключи от машины, от конторы, от дома... и девушка раз за разом сжимала ладонь, кроша все это в пыль.
- Недостаточно... недостаточно... - говорила она, и с каждым сказанным словом ее лицо бледнело, трескались и кровоточили губы, волосы запутывались колтунами, и вскоре легкие судороги пошли по рукам.
Лишь когда я понял, что больше мне нечего отдать, девушка победно улыбнулась и отступила. Упала на пол и свернулась в судороге, подтянув колени к груди.
А я шагнул в открытую дверь.
Проточина встретила меня, расцвела, пропустила в Верхний мир, безграничный и желанный до боли в сердце. Я пил его, сколько хотел! Вбирал в себя, тянул, что было сил - и не мог остановиться! Верхний мир распирал меня изнутри, я становился больше, рос неуправляемо, и вскоре стены проточины, внезапно ставшей слишком тесной, затрещали и с грохотом обрушились...
... я проснулся и понял, что какой-то звук разбудил меня.
В темной комнате кто-то ходил. Копался в моих вещах. Что-то искал. Проповедник?
В темной комнате в моих вещах копался проповедник, и бледное пятно света поочередно переходило с полки на полку. Он держал в руке одну из своих скляночек, время от времени взбалтывал ее, и та слабо светилась.
Документы! Ему нужны документы и деньги, чтобы выбраться из города! Он хочет меня ограбить! Тупой юнец, безобидный омилий, уличный бродяга, которого я вытащил из третьей стадии отравления!
Да, все же тупой. Кто ж ему оставит документы на полке?
Я медленно и бесшумно поднялся, подхватил табурет за ножку, подкрался - и с силой опустил его проповеднику на голову. Он осел мне под ноги, скляночка хлопнулась на пол, и слабое свечение растеклось лужей по моей спальне.
Второй раз за сегодняшний день я тащил омилия волоком в машину. Скрутил ему руки за спиной и пристегнул его к сиденью. Сумку бросил под ноги, в ней что-то звякнуло. Наверно, правильным было бы вызвать полицию домой, но я хотел избавиться от юнца как можно скорее.
Как только машина тронулась, он очнулся.
Ну, конечно, это же я пропустил выход в Верхний мир, а он-то был свеженький, только что оттуда.
- Куда ты меня везешь? - спросил он.
В банк, подумал я. Банковскую ячейку тебе показать, чтобы ты и там пошарил.
- Я бы ничего тебе не сделал, - сказал он. - Мне очень нужны документы.
Я молчал, а он возился на сиденье, дергался.
- Ты не понимаешь, - сказал он. - Но сейчас нельзя в полицию. Ни тебе, ни мне. Ты хороший человек, ты мне помог, хотя не должен был.
Не должен был. Теперь-то я это понимал.
Пока я выезжал с уровня на проспект - мимо с сиреной промчался полицейский наряд. Я провожал автомобили взглядом, а омилий не умолкал.
- Я думал рассказать, правда! Тебе! Но ты бы не поверил. Сейчас, конечно, поздно, и ты все равно не поверишь, но я расскажу! Каждый день, каждый час люди отравляют Верхний мир. Проточины работают на износ, мы выбрасываем яд - постоянно! Мы и есть отрава для обоих миров! Потому что мы - несовершенны! Мы должны измениться!
- Заткнись, - сказал я и прибавил скорость.
- Самоочищение! Это возможно! Отказ от выхода в Верхний мир, аскеза, лекарственные травы...
- Видел я твое самоочищение. Мне не понравилось.
- Мы знали, что никому не понравится, - а голос у юнца звенел от волнения и искренности. Проповедник из него и, правда, не последний. - Мы знали, что не понравится, и потому решили за вас.
Я сбросил скорость - мимо пролетело еще несколько полицейских машин. Они свернули с проспекта на том самом перекрестке, где поворачивал и я вчера, когда направлялся к проточине.
- Нельзя оставаться в городе, - прошептал омилий. - Проточины будут взорваны. Одна за другой. Все. Взорваны.
Я припарковал машину возле здания полиции и вытащил омилия, схватив за плечо. Подтолкнул в сторону входа:
- Вот им об этом и расскажешь.
Проповедник глянул на меня цепко - и промолчал.
Среди полицейских царила паника. Двери - нараспашку, освещение уровня пляшет. То и дело раздавались выкрики, постоянно отъезжали автомобили. Гражданских, правда, было мало - по графику еще ночь, жители города спят. А вот когда они проснутся...
Я втолкнул омилия внутрь - и так и застыл на проходе.
- Взрыв на Пятнадцатой Линии!
- Еще один у храма!
- Горит торговый комплекс! Парк Возрождения! С третьего по верхний уровень!
- Жертвы! Есть жертвы!
Нас толкнули, грубо, раз и другой - мы стояли на проходе.
У меня вдруг все поплыло перед глазами, закружилось, отдаляясь...
Я отпустил омилия, вернулся к машине и сел на тротуар, привалившись спиной к колесу. Проповедник увязался следом и теперь стоял надо мной со связанными руками и осматривался. Спокойный, как дохлая тварь из бездны.
Наверняка где-то должны быть резервные проточины. Но где? И сколько их? А скольким жителям нужен выход прямо сейчас? Завтра? Послезавтра? И сколько времени понадобится, чтобы починить хотя бы одну разрушенную проточину?
Я не знал ответов.
Я знал только одно - через две недели даже самые крепкие свалятся в четвертую стадию отравления, из которой нет спасения. Я умру раньше - я уже на первой.
Где-то вдалеке грохотало, и тротуар едва ощутимо подрагивал. Дальше по проспекту все сильней поднималось зарево - это горел торговый центр.
А я сидел, опершись о колесо, и думал.
О том, что будет с городом эти две недели. После того, как потушат пожары. После того, как разберут завалы и достанут раненых и погибших. После того, как поймут, что проточин не осталось. Что Верхний мир закрыт, запечатан обугленными микросхемами, заперт коротким замыканием. Что всей этой техники, которая позволяла нам жить - больше нет. Что мы не успеем ее починить. Мы столько не проживем.
Будет паника. Трупы на улицах. Серые лица в волдырях и незрячие глаза.
- Лучше бы вы взорвали весь город, - прошептал я.
- Нет, - он улыбнулся мне, как любимому сыну. - Мы научим вас жить, не отравляя Верхний мир. Начнется новая эра. Самоочищение.
Меня уже колотило. Что-то слишком быстро. А может, и к лучшему.
Потом я поднял голову и посмотрел на него:
- А зачем за город? Что за городом?
Те же уровни, тот же камень над головой, та же Преграда и бесконечные фермы.
- Что там за городом? - повторил я. - Спрятанная проточина? Для своих? Сами смастерили?
Он не ответил, но взгляд отвел.
- Значит, сами смастерили, - сказал я. - Ты ж чуть не сдох на улице - кого ты собрался учить аскезе?
- Я еще не достиг...
- Нихрена ты не достиг!
Я поднялся и побрел к проспекту. Дорога дрожала под ногами, будто сама бездна расшатывала ее.
А потом я услышал проточину. Среди гари и дыма она истекала сладким запахом, звала меня. Я был отравлен и нуждался в ней, я шел вслепую, блуждал, как во сне, по улочкам и лестницам, сквозь уровни, все выше и выше.
Проповедник брел следом, убеждал меня выбраться из города, обещал научить божественным истинам. Кажется. Я не слушал.
Перед темным зданием, на самом верху которого пела проточина, уже собирались люди. Может быть, они тоже слышали ее.
Поднимаясь по лестницам, я надеялся, что ее не сумели взорвать. Я думал об аскезе и жестоких ограничениях, о тех самых лекарственных травах, о том, что доступ в Верхний мир нужно охранять и о том, что из-за вчерашних добрых девочек мы получили сегодняшние беды.
Все внутри проточины было разнесено взрывом. Сорванная с петель дверь валялась посреди холла, а электронная начинка умерла. Пропускное окошко вывалилось вместе со стеной. Пыль висела слоями и оседала на покореженных креслах.
Я вошел в самое жерло - и вдруг увидел распахнутую бездну Верхнего мира над головой. Преграда между Нижним и Верхним миром медленно колыхалась, она была крепка, никакие машины не управляли ею... и я прыгнул прямо в нее.
И когда Верхний мир с готовностью обнял меня, я готов был взлететь, пронзить его насквозь! Впервые я не цедил по капле, а пил до звона в ушах, любил до крика!
Потом, позже, очищенный и словно пьяный, я упал обратно, на пол каменного мешка.
Надо мной склонился проповедник, и я улыбнулся ему: