Я сидела на полу, когда раздался звонок в дверь. Открывать не хотелось, но пришлось - звонили очень уж долго. За дверью стоял Александр, торжественный и радостный, как ведущий телевикторины.
- Ты? - удивилась я, - Снова? Я тебя только что выпроводила.
Он кивнул, словно я правильно ответила на заданный вопрос, и сказал:
- Ты теряешь ощущение времени, потому что больше не ценишь его. Это нормально в твоей ситуации. Меня не было два с половиной часа.
И, когда я растерянно вздохнула, продолжил:
- Одевайся, я хочу, чтобы ты это видела.
Я не хотела ничего видеть. Я хотела вернуться туда, куда канули два с половиной часа. Поэтому не стала пускать Алесандра внутрь, а, стоя в дверях, возразила как можно уверенней:
- Ты отвлек меня от важного разговора...
- С фотографиями? - перебил он.
И я не нашла что ответить. Не было никакого важного разговора, а за моей спиной по всему полу вольно раскинулись газетные вырезки. И потом... мне все же приятна и его истерика, и его настойчивость. Есть в этом какая-то болезненная близость, словно его ко мне приковали, и вот я иду, оступаюсь, падаю и тяну его за собой. Он вынужден останавливаться и поддерживать меня, пока остальной мир идет дальше. Идет дальше, идет мимо, идет к черту, хоть куда, но идет, а вот Александр никуда не идет, он меня тянет. И значит - слезы, крики, сопли - пополам, одному - лить, второму - утирать.
Мне даже стыдно стало. Ведь только что... ах, нет, не только что, а два с половиной часа назад я рыдала точно так же, как он, и требовала убить меня прямо сейчас.
А он помолчал минут пять, стоял напротив, не отводя взгляда и, кажется, ни разу не моргнул.
- Это хорошо, что ты наконец откровенна, - кивнул он.
Потом кивнул еще и еще - явно был доволен моей истерикой. У меня дрожали руки и путались мысли, а он был счастлив. О, да, настоящий убийца. Совершенно ненормальный.
- Я теперь твой проводник, - шепнул он, - и должен знать о тебе все.
Шагнул ближе, поднял руку к моему лицу и поправил прядь волос.
Сказал с нежностью в голосе:
- Подумай о последнем желании. Тебе ведь все еще чего-то хочется?
И сбежал.
А теперь вернулся и требует, чтобы я куда-то с ним шла. А... и пойду. Мне все равно.
Только в машине запоздало дернулась - а вдруг домой больше не вернусь? Вдруг он решил закончить со мной сегодня? И как спросить? "Александр, вы меня наконец-то убивать везете? А у меня там посуда невымытая осталась, давайте вернемся".
Конечно, я не спросила. Сидела на заднем сиденьи и рассеянно смотрела в окно. Чуть позже - сидела за столиком в кафе и рассеянно смотрела на тирамису. Есть совершенно не хотелось.
Десерт Александра тоже стоял нетронутым, но вот кофе он пил. Пил кофе, оглядывался по сторонам и посматривал на часы. И ободряюще улыбался. Почему-то я подумала о рекламе их фирмы, прямо сейчас можно было снять еще одну: такой же интересный молодой человек ухаживает за дамой, помогает снять пальто, пройти к столику, выбрать вино и прочитать названия блюд на французском, ведет светскую беседу... а потом к выходу из ресторана подъезжает на катафалке, предупредительно выскакивает из него, распахивает дверцу и подает даме руку. И надпись "наши убийцы всегда поддержат вас под локоток".
- Катя, - позвал Александр, - только что в дверь вошла девушка. Брюнетка с подружкой, с рыжей. Понаблюдай за ними, - и снова опустил голову, отпил кофе.
- Зачем? - мне не хотелось ни за кем наблюдать, мне хотелось спать.
Так всегда бывает, когда перенервничаешь - опустошенность и желание лежать, не шевелясь. Спать или грезить с открытыми глазами. В кафе, обставленном гладкой деревянной мебелью и залитом теплым светом, меня разморило.
Брюнетку, на которую указал Александр, похоже, тоже разморило - она двигалась заторможенно, уронила куртку и чуть не перевернула стул, пока поднимала ее. Они с подругой сели у стены, но в маленьком кафе мне было отлично видно ее бледное лицо и темные круги вокруг глаз. Наркоманка?
Александр промокнул губы салфеткой и отставил чашечку.
- У меня есть теория,- вполголоса начал он, - теория Плавного Перехода.
Девушка потерла виски и снова подняла голову. Глаза у нее были огромные и пустые. Подруга что-то говорила ей, и девушка кивала. Даже улыбнулась.
- И состоит эта теория в том, что чем ближе ты почувствуешь Переход, тем легче сможешь его преодолеть. Это как учиться ходить - сегодня ты делаешь один шаг, потом два, потом три, а через неделю можешь бегать.
Брюнетка не стала брать меню, сделала заказ сразу же. Ее подруга, сидевшая ко мне спиной, изучала меню пару минут. Классические подруги - полненькая и худенькая. Наверно, полненькая всегда злится, когда худенькая уводит кавалеров.
- Всего лишь несколько контактов, - убеждал меня Александр, - и к тебе придет спокойная уверенность. И мы избежим того взрыва эмоций, который случился сегодня.
Нет, не наркоманка. Девушка общалась с подругой, улыбалась, осматривалась по сторонам.
- Повторяй про себя как можно чаще, каждый раз, как только вспомнишь - "Плавный Переход". Ты слышишь, как мягко течет слово "плавный"? Как сам собой растягивается звук "а"?
Я кивнула. О, да, я чувствовала, как растягивается звук "а" в слове "плавный".
- Он не сдвоенный, и не долгий, как в английском, но он тя-а-анется. Все слово - переливается, плывет. Погружается.
Девушкам принесли пирожные и чай, но брюнетка, не притронувшись ни к чему, через несколько минут подхватила сумочку и ушла вглубь кафе, видимо, в туалет.
- Или словно волна, - не останавливался Александр, - накатилась на первом слоге и откатилась на втором. А слово "Переход" - как перестукивание мелкой гальки, которое затихает в самом конце.
- Что ты хочешь сказать?
- То, что моя теория работает, - он взял вилку и попробовал тирамису, - я видел это не единожды.
Брюнетка вернулась и села за столик, мне показалось, она еще сильнее побледнела. Она сидела неподвижно и смотрела мимо своей подруги, а я... ждала.
Александр молча смотрел на меня, и та девушка тоже как будто смотрела на меня. Стало страшно вздохнуть.
А потом она прикрыла глаза и ресницы задрожали, как будто она силилась открыть их, и это не получалось. Зато приоткрылся рот, и голова девушки качнулась сначала назад, потом вперед... Потом она одним движением смахнула со стола сахарницу, чашку, пирожное... Подруга наклонилась к ней, схватила за плечо, принялась трясти, вскочила.
Александр в это самое время удерживал меня за руки и говорил:
- Ти-и-ше, Катя. Повторяй - "Плавный Переход". Очень плавный.
- Помогите! Врача! Оля, что с тобой? Сердце?
Меньше всего это было похоже на плавный переход - откинувшись на спинку стула, девушка билась в судорогах. Подруга удерживала ее, кричала... Все посетители смотрели на них, вскакивали с мест, кто-то из персонала бросился помочь.
- Она ничего не чувствует, поверь мне.
Ничего, подумала я. Молодая красивая девушка уже ничего не чувствует. Когда она все же упала на пол и ее загородили спины столпившихся людей, я наконец смогла отвернуться.
- Вот видишь, кровоизлияние в мозг - это быстро и безболезненно. Мы говорим: "Контракт закончен", - жестко сказал мой спутник и поднялся из-за столика. - Идем, нас не будут задерживать, наш консультант все здесь уладит.
Когда мы шли по проходу, я едва не наступила на откатившуюся в сторону сахарницу.
Максим
В редакции я появился к вечеру, отдохнувший и в новой рубашке. Кара, увидев меня, несколько удивилась, но как обычно приветливо улыбнулась. Я прошествовал мимо нее прямо в кабинет Сандага, и плевать мне было, что он занят. Может, он бы заставил меня выйти и не мешать, но он говорил по телефону, и потому я уселся в кресло для важных посетителей по правую руку от начальства и расположился как можно удобнее.
Жалюзи внутри кабинета были опущены, и мои сослуживцы, видимо, умирали от любопытства на рабочих местах.
Сандаг закончил телефонный разговор и молча ждал.
- Не хотел тебя беспокоить, но ситуация такова, что я вынужден, - начал я. - Понимаю, далеко не всякому журналисту ты поручил бы то задание, которое поручил мне. Столь высокая оценка мне льстит и, безусловно...
- Покороче, Максим, не статью пишешь, - оборвал меня Сандаг.
Я кивнул, показав, что ценю его время и готов идти на уступки:
- Можно пригласить Кару?
- Приглашай, - пожал он плечами.
Это было не совсем то, на что я рассчитывал - мне бы хотелось, чтобы он пригласил ее по внутренней связи. Сам виноват, неправильно сформулировал вопрос.
Пришлось встать, пройти к двери и позвать ее.
Она поднялась с безразличным видом и вошла в кабинет Сандага. Теперь мы сидели друг напротив друга, разделенные столом, за которым обычно проходят совещания.
- Ну давай уже! - главред помахал в воздухе ладонью, подгоняя меня, но я был непреклонен. Я скажу то, что хочу, и ему не удастся сбить меня с толка.
Глядя в глаза Кары, я продолжил:
- Женщины, конечно, нужны в редакции. Верстальщицы, секретарши, уборщицы. Или как у нас, кто-то же должен вести рубрику "Женский взгляд". Но при этом есть и отчаянные парни вроде меня, которые пойдут на риск, полезут на рожон, чтобы исполнить задание. Я все понимаю, не будет ведь женщина заниматься действительно сложным делом. Но беда в том, что у персонала этого понимания нет.
Кара все так же надменно смотрела на меня, но я видел, что она оскорблена. Глянув же на Сандага, я понял, что он скучает и уже готов нас обоих выгнать из кабинета.
- Вчера я как раз пошел на такой риск. Я пробрался к черту на рога, чтобы встретиться с нужным человеком!
- Я понимаю, что позвонил глубокой ночью, вырвал Кару из сладких снов и все такое, но мне нужен был лишь ответ на один вопрос! Кара, почему ты даже не выслушала мой вопрос?
Теперь-то я увидел настоящее недоумение на ее лице:
- Какой вопрос? Ты позвонил, начал рассказывать о том, что тебя взяла милиция, что...
- Вот! - сказал я, - Ты! Меня! Не дослушала! Ты - мой помощник - не захотела ответить на один вопрос! Это - вопиющий непрофессионализм.
- Сандаг Дугарович, - обратилась она к главреду, - Максим вчера загремел в милицию, его забрали с фальшивым документом, и я подумала, что для нашего издания такие дрязги нецелесообразны...
Он нахмурился и очень тихо спросил:
- Почему вдруг ты решаешь, что целесообразно для нашего издания? Может быть, ты здесь главный редактор?
Она умолкла, и я понял, что добился, чего хотел.
- Вот когда займешь мое место, тогда и будешь решать, что угодно - вести ценовую политику, подбирать сотрудников, платить зарплату. Но, видишь ли, пока что этим занимаюсь я. А твое дело - вовремя отвечать на вопросы, если я определил тебя в помощники другим журналистам. Тебе все понятно?
- Да, - едва слышно ответила она.
Вот так, подумал я. Неужели она решила, что может предать и рассчитывать дальше на мое джентельменское поведение? Нет уж, сама объяснила мне, что работа лишь работа. Карьера. Деньги. Почему я должен ее жалеть? Если ударила - жди удара в ответ. Есть беды и беды, красавица. Если вышла на одно поле с мужчинами и научилась сильной подаче - будь готова, что ответная собьет тебя с ног. Учить жизни она меня решила. А сама поучиться не хочет? Пять лет сидит в редакции, какие-то женские сплетни вместо статей пишет. Читал я, читал. Лепит в тексты стразики и побрякушки, как и в волосы. Никакой четкой структуры, никакой логики.
...и надо же, не плачет. Держится.
- Все, свободна, иди и думай, - подытожил Сандаг и, когда за Карой закрылась дверь, развернулся ко мне, - ну и что ты интересного нашел?
- Так сорвалось же! Ситуация изменилась так резко, что...
- Сам виноват. Готовиться надо к любым ситуациям. Конечно, ты вправе рассчитывать на помощь редакции, но уж научись, ради бога, самостоятельности.
Похоже, теперь пришла моя очередь смотреть в пол.
Я сидел, слушал, смотрел... и почему-то хотелось броситься вслед за Карой, объяснить, как больно она меня ранила.
Ну какая доблесть в том, чтобы поставить девчонку на место? Да никакой. Ну могу я рисковать, что с того? Я и челюсть кому-нибудь с одного удара сломать могу, это ж не значит, что и с ней так же можно... А она ведь не простит теперь.
Марк
...я стоял посреди прихожей, а входная дверь, казалось, еще дрожала от удара.
Я стоял посреди прихожей и держал в руках маленькое, вправленное в металл зеркальце с выложенной стразами бабочкой на крышке. Последний из моих подарков. Наверно, потому она его и оставила. Еще - запах на подушке, он свернулся клубочком и сладко спит, как котенок, который еще не знает, что кошка ушла.
Зеркальце вот забыла.
Пока собиралась, я сидел на краю дивана в спальне, пытался подобрать слова, заметил эту безделушку на полке и взял, не думая. Или думая. Пошутить хотел, чтоб улыбнулась. Найти предлог, нащупать брешь. Если не с чего ходить, ходят с бубен, если нечего сказать, остается шутить.
Так и не успел ничего - дверь грохнула о дверную коробку, а я остался стоять с зеркальцем в руках. На гладкой полированной поверхности - отпечатки ее пальчиков. Теперь мои отпечатки рядом с ее, даже не рядом, а вместе: папиллярные узоры переплелись, наложились друг на друга. Узоры вместе, а мы - нет.
Неловко провожу пальцем поверх слитых в одно целое узоров, и они искажаются, плывут, превращаясь в мутное бесформенное пятно. Теперь линий не различить, их остается только стереть.
Дышу на металл, но он почему-то не запотевает. Подношу зеркальце ближе ко рту и выдыхаю еще раз, а эта безделушка все равно не запотевает! Раздраженно вытираю ее рукавом и замахиваюсь швырнуть в угол, но не могу. От холода металлической крышки немеют кончики пальцев, и я понимаю, что зеркальце сейчас выскользнет, перехватываю его крепче, и все же хочется разбить. Плевать, что металлическое и не разобьется... Я тоже думал, что жизнь не стеклянная и не разобьется. Ошибался. Потому что - вдребезги.
Да что там пальцы, меня уже трясет от холода. Нервное?
Осторожно кладу зеркальце на полку, но я удивительно неловок сегодня; оно летит на пол, коротко звякает и раскрывается от удара. Сердце в моей груди, позабытое ею, как и зеркальце, тяжело бухает в унисон, будто только что проснулось.
Я возвращаюсь в спальню, беру одеяло и заворачиваюсь в него. Да, понимаю, это нервное, но я страшно замерз. И в глазах что-то колет. Нужно согреться.
Ставлю на плиту чайник и чертыхаюсь - он тоже металлический и я в нем отражаюсь. И в ножах. И в ложках. В подставке для салфеток и в сахарнице. Меня окружает холодный металл; я так замерз, что стучат зубы.
Чайник! Закрываю ладонями свое отражение, но не чувствую даже слабого тепла. Рано. Ничего, я подожду. Сегодня я могу ждать, сколько угодно. Сегодня никто не крикнет из спальни:
- Только некрепкий и не очень сладкий! И конфету! А лучше всю коробку тащи!
Не крикнет. И не скажет потом с улыбкой, после чая:
- Ну и зачем ты все конфеты принес? Я объелась! И все из-за тебя!
Не скажет. И не вытянется потом на кровати, не глянет в глаза и не шепнет:
- А тебе нравится целовать сладкоежку?
Ничего этого больше не будет...
Только вонь... Откуда? Странно, откуда-то несет горелым мясом... Где-то закипел чайник; свистит так, что закладывает уши.
Мои отражения в сахарнице, в подставке для салфеток, в ножах и ложках синхронно пошатываются ...а в чайнике? Перевожу взгляд и смотрю, как четко и ровно вырывается из носика струйка пара. Он закипел? Так скоро? Но я ведь даже не согрел руки, как же...
Ладони словно примерзли.
Я дергаюсь резко, испуганно - они обожжены. Но боли нет. В недоумении смотрю на руки, пальцем правой руки дотрагиваюсь до ладони левой - ничего не чувствую. Совсем. Руки словно деревянные! Не мои, чужие. Свист чайника снова прорывается в уши, опускаю взгляд, вижу кровь на гладком металлическом боку, и меня чуть не выворачивает, но... не выворачивает. Потому что с горло... похрустывает, как ледяная трубка...
Что происходит?
Бегу в ванную, перебинтовать руки и вызвать скорую! Крови много, бинт валится на пол, в горле клокочет сиплое дыхание, а на кухне заходится свистом чайник. Опускаюсь на колени и поднимаю бинт. Я бинтую руки. Все в порядке, просто обжегся, забинтую руки, вызову скорую и уберу чайник с плиты. Все нормально, просто замерз, а в зеркало над умывальником лучше не смотреть. На всякий случай. Только ноги отчего-то подгибаются.
На четвереньках выползаю из ванны, добираюсь до телефона и нажимаю две кнопки. Слушаю гудки, и мое дыхание успокаивается. Успокаивается... успокаивается... и ровно в тот момент, когда на том конце говорят "Алло", мое дыхание останавливается.
- Я вас слушаю, - вежливо говорят мне, а я широко открываю рот, пытаясь хоть что-то сказать, но не могу!
- Алло, говорите громче, вас плохо слышно, - доброжелательный голос хочет мне помочь, а я в ужасе понимаю, что мне уже никто не может помочь!
Бью себя в горло и в грудь левой рукой, хаотично, раз за разом, и что-то хрустит и крошится под моими ударами, но голоса нет, и дыхания нет, и сердце стучит ли, не уверен.
- На линии какие-то помехи, перезвоните, пожалуйста, - снова звучит спокойный голос.
И - короткие гудки.
Трубка падает из рук и катится по полу к зеркальцу с бабочкой на крышке, к маленькому зеркальцу, моему последнему подарку. Открытое, оно лежит в метре от меня - ждет. Я дотягиваюсь до зеркальца и смотрю в него.
Вижу синие губы, иней на волосах и бровях... льдинки в глазницах... вмятину на горле. Я замерзаю живьем? Отбрасываю зеркальце и ползу на кухню. Сталкиваю кипящий чайник на пол - и падаю в исходящую паром лужу, пытаясь согреться.
Издалека, все нарастая, пробиваясь, словно сквозь вату, доносится звон - он идет из всех дверей и окон, рвется кратким визгом из телефонной трубки, с силой катает по полу истошно орущий чайник. Со всех сторон. Насквозь. В упор.
Когда вода вокруг меня становится месивом колких льдинок, я дотягиваюсь до края стола и беру нож. Вскрываю вену, крестом, поперек и вдоль, и смотрю, как слабо идет сгустками замерзающая кровь, кусками, как ягодное желе.
...и просыпаюсь рывком, с радостью чувствуя, как сильно бьется сердце.