Проснулся я с тяжелой головой, не столько от выпитого, сколько из-за снов: всю ночь мое восточное начальство гонялось за мной по степи. Оно пришпоривало вороного жеребца и размахивало над головой кривой монгольской саблей. Глаза Сандага отсвечивали красным, как и пуговицы его дэли, сделанные из драгоценных камней, а длинные усы и борода, выросшие на скуластом начальственном лице впервые за годы работы в редакции, развевались на ветру, как и волчьи хвосты на его шапке.
Начальство скалило зубы, гортанно ругалось на всю степь и угрожало сломать мне хребет, притянув мои пятки к затылку, если сегодня же я не сделаю работу, как положено верному нукеру.
Я падал ниц и почтительно замирал среди сухой, ломкой травы, коснувшись лбом земли, но Сандаг, взбешенный, как шайтан, гарцевал вокруг, поднимал коня на дыбы - из-под копыт летели во все стороны мотыльки и, кажется, искры. Я вскакивал и вновь пускался наутек, а злорадный хохот начальства гремел на все улусы родной степи.
Потому, когда проснулся - долго еще слышал крик о том, что черные ночные мангусы придут за мной и сварят в кипящем масле, если статья не будет написана в срок. Я даже взгрустнул о тех временах, когда Сандаг мерещился мне в длинном платье с глубоким вырезом. И Кара в те времена не устраивала пакостей и всегда приносила кофе, когда я просил. И смеялась над моими шутками.
Наскоро позавтракав и одевшись, я направился к дому Кати, чтобы снова отснять бетонную плиту, рухнувшую у дверей ее квартиры.
Я представлял, как доработаю статью и, поднявшись с колен наперекор ураганному ветру, суну покрытый сверкающими письменами свиток прямо в пасть Сандаговскому жеребцу из сна. И свершится чудо! Сандаг вскинет руки, и сабля упадет из его ослабевших пальцев. Шайтаново пламя в его глазах медленно угаснет. С начальственной головы слетит в траву шапка с волчьими хвостами, а подбитое мехом дэли начнет укорачиваться, превращаясь в современный пиджак, драгоценные пуговицы обернутся стильными запонками, а войлочные гутулы - замшевыми туфлями. Длинные усы и борода станут сначала щегольскими и тонкими, а потом пропадут вовсе, явив мне привычное гладковыбритое лицо главреда. Пышущий пламенем конь притихнет и растает в воздухе, а устрашающее седло примет форму кожаного кресла. Восседая в нем посреди степи, Сандаг невозмутимо закинет ногу на ногу, посмотрит на меня холодными раскосыми глазами (уж это точно никуда и никогда не денется), развернет свиток и наскоро прочтет.
- Молодец, - похвалит главред и прикажет черным ночным мангусам отпустить меня, а из-за его плеча выйдет Кара и бросит в мою сторону лукавый и многозначительный взгляд восточной женщины.
Я замечтался, как всегда, замечтался, меня хлебом не корми и кофе не пои - дай помечтать. Я даже не додумался осмотреться, просто шел прямиком к нужному подъезду.
Из монгольских степей меня вернула фраза, прозвучавшая уже в подъезде:
- Куда идем?
Я поднял глаза - стены снова подпирали ребята в форме, ну да, как же я не сообразил, ведь должны были поставить охрану.
И тут я сделал глупость - отступил на шаг и выскочил за дверь, пока она не успела закрыться. Не думая. Успев осознать только одно - второй раз меня уже не отпустят. Ноги сами несли меня через дорогу, через дворы, на оживленный проспект и дальше по кромке проезжей части, между машин и пешеходов. Через две минуты я уже задыхался, виски ломило, а в ушах шумела кровь.
- Стой! Стрелять буду!
Позади раздался крик и после - выстрелы. В воздух, наверняка в воздух, подумал я и тут же упал, запнувшись о бордюр.
Вставать уже не решился, спрятался под днищем одной из легковушек, выстроенных в ряд на стоянке у тротуара, перебрался под следующую машину, и дальше. Было страшно, но мне уже случалось и раньше убегать. Не от милиции, конечно.
Мимо протопали форменные ботинки, я расслышал обрывок фразы:
- Куда он пропал? В магазин, что ли дернул? Или в проулок? Звони... тут где-то, далеко уйти не мог...
Они топтались неподалеку, и я понимал, что, если в самом деле им интересен - додумаются прошерстить все магазины и проулки, заглянуть во все канавы и подвалы. Через несколько долгих секунд заработал двигатель машины, под которой я лежал, процокали каблучки, хлопнула дверца - я понял, что водитель в это время был в машине, ждал пассажирку. В любой миг авто могло тронуться с места - и первый же удивленный вскрик случайного прохожего меня выдаст.
Я огляделся и быстро перекатился дальше, под соседнее авто, по луже и опавшим листьям. Встать после такого и как ни в чем не бывало пойти по своим делам у меня не получится - я неизбежно привлеку внимание. Нужно было выбираться, но я совершенно не знал - как.
Катя
С горячим и злым сердцем я уходила все дальше по коридору.
Правый висок разламывала боль, и я, не думая, попыталась стряхнуть ее рукой, словно ужалившую меня пчелу. Потом усмехнулась своему жесту, аккуратно вытерла выступившие слезы и обернулась. Коридор был пуст, Лекс не торопился меня догнать.
Ряды одинаковых светло-серых дверей тянулись в обе стороны, будто воплощенная вариативность. Это тебе не просто "направо пойдешь - коня потеряешь", за каждой из десятков дверей могло скрываться все, что угодно. Одинаковые двери пугали меня. Или головная боль была во всем виновата. Еще подумалось, что тут наверняка есть и счастливые палаты, и проклятые.
Боль пробиралась глубже, захватила весь правый глаз, и я отступила к стене, оперлась о нее плечом. Глянула на ближайшую дверь - та показалась темнее остальных. Может, ее когда-то заменили. А может, она сама потемнела, от времени или еще от чего.
Надо было идти дальше, искать палату, в которой мы спали эту ночь с Лексом, я оставила там сумочку. Но я не знала номера, не посмотрела. Надо было искать, а я стояла, прислонившись к стене и придавливая пальцами правый глаз, и где-то глубоко за ним все сильнее пульсировала боль.
Я закрыла глаза обеими руками, а когда открыла, увидела, что дверь рядом с моим плечом налилась графитово-мутным, неровным цветом, словно грозовая туча. Может, это тоже из-за меня? Это было бы правильно - двери-индикаторы, двери-маячки. Двери-предупреждения. Тем более в клинике. Чтобы глянуть в коридор и сразу увидеть, где беда. Светло-серые двери ведут в пустые палаты, а, допустим, за зелеными - пациенты поправляются. А если видишь палату, отмеченную багрово-красным цветом воспаленной раны, то нужно скорее бежать туда и звать врачей. И потом следить, как постепенно оттенок будет слабеть, сначала по краям, а потом по всей поверхности, успокаиваться, стихать.
Двери-хамелеоны. Вот же бред. Но это был бы удобный в эксплуатации бред. Только медсестрам потом кошмары бы снились...
Как они идут по коридору со спокойными зелеными дверями, катят тележку или что там с лекарствами, подходят к палатам, берутся за ручки, все вроде бы хорошо - а двери вдруг полыхают красным. Одна за другой. И медсестра спешит к пациенту, а за ее спиной багряной опухолью вздувается вторая дверь. И третья. И четвертая. И весь коридор... И пахнет сначала свежей кровью, а потом - жженой резиной. И медсестра мечется от палаты к палате, срываясь на бег, и слышны лишь звуки шагов, но она все равно никуда не успевает, а двери, достигнув каждая своего предела, беззвучно чернеют...
А потом меня вырвало на темно-графитовый порог.
И когда чьи-то руки схватили мои плечи - я вскрикнула.
Тут же меня скрутило снова.
В глазах потемнело до черноты; порог, стены, пол - все слилось в сизую муть; боль отдавала в затылок, а голова кружилась бесконечно; но я оперлась о стену и попыталась стряхнуть чужие руки.
- О, господи, - донеслось будто издалека. - Да что с тобой?
Я вспомнила, как только что пила кофе. Всего несколько глотков. А теперь мне плохо, да так, что я едва держусь на ногах. Чем он меня опоил?
- Идем же, - он, не зная, не видя, не чувствуя того, что творилось вокруг, толкнул черную дверь. Или, наоборот, очень хорошо зная и видя. Намеренно.
Он тянул меня в палату, и, как я ни сопротивлялась, вырваться не могла.
Он привез меня сюда. Заморочил разговорами. Опоил какой-то дрянью. Зачем?
Что-то ведь говорил на мосту. И после, в машине. Какие-то намеки. С кем-то он стоял на мосту. С кем-то, кто мог погибнуть. Например, из-за меня. И теперь - он хочет отомстить. Каждый встречный может этого хотеть.
Уже переступив порог, не видя ничего в палате, боясь поднять взгляд, я обшаривала свои карманы, пытаясь найти хоть что-нибудь. Что-то спасительное. Тяжелое. Острое.
Выронила мобильный, он хрупнул о кафель. На полу в палате не было кафеля. Значит... не палата. Но вместо того, чтобы оглядеться, я зажмурилась крепче.
А ведь еще вчера не боялась смерти.
- Ложись, расслабься и дыши. Сейчас воды принесу.
Сквозь полузакрытые ресницы я разглядела потолок. Он нависал надо мной, словно тяжелое мокрое полотнище. Я почти увидела, как сквозь него просачивается грязь и шлепается на пол повсюду. Потолок еще сильнее прогнулся - и придавил меня.
Открыв глаза и увидев прямо перед лицом прозрачную трубочку капельницы, я вздрогнула, отчего что-то зазвенело на тумбочке рядом с кушеткой.
- Тшшш, - тихонько сказал Лекс.
Он сидел рядом, расположив на тумбочке взятую откуда-то книгу, и читал. То есть, он, видимо, читал, пока я не очнулась. Теперь же он смотрел на меня и по его лицу можно было понять, что тревожится.
Ноги и руки у меня оказались свободны, даже левая, с иглой в вене. Кажется, я ошиблась, никто не собирался жестоко мне мстить.
Прислушавшись к себе, я поняла, что боль ушла, осталась страшная слабость.
- Что это? - я глянула на капельницу.
- Глюкоза, - он помолчал минуту, вздохнул. - У тебя давление скакнуло. Наверно, психуешь и не ешь ничего. Сколько ты весишь?
- Пятьдесять семь.
- А вот и нет. Пятьдесят два.
- Это не... - я пошевельнулась, и голова закружилась снова.
- Не фатально? Да. Если терять вес постепенно, а не как ты - недели, наверно, за две? Или я не прав?
- Не помню.
- Тебе надо спать и есть. Есть и спать. Отдыхать, музыку слушать, воздухом дышать. А ты психуешь и дерешься.
- Я подумала... - усмехнулась я. - Подумала, ты меня убить хочешь.
Он закрыл книгу, задумчиво пожевал губами:
- Ну я должен буду это сделать.
Марк
- Так, без паники, - сказал я Марине. - Без. Паники. Где это вообще? Ты видишь название улицы? Почему на карте нет названия улицы? Где это чертово название? Марина, как они могут?...
- Марк! Без паники! Вижу название! Это рядом с домом Кати.
Из динамиков донесся громкий звук, будто журналист упал. Мы замерли, не дыша, и вскоре поняли, что слышим дыхание Максима, оно лишь на миг остановилось. Послышался шорох, возня, и потом все прекратилось, даже дышать Максим старался как можно тише.
- Спрятался, - догадалась Марина.
- Я звоню в милицию, - сказал я и выдернул телефон из кармана. И тут же добавил. - Нет, я бужу милицию.
И бегом направился в свой кабинет, где спал подполковник Богдан Петрович.
Вскоре он, помятый и злой со сна, расхаживал по моему кабинету, ожидая ответа на звонок.
- Да, наверно надо было тебя послушать и засадить журналиста за решетку. Журналисты от такого подхода враз умнеют. Но, как видно, не все. Далеко не все. Алло, вашу мать! Доложить обстановку, чем заняты! Где находимся, что видим? А... ага...
Он прижал мобильный к майке - не успел одеться, конечно, так в брюках и майке и руководил.
- Говорят, преследовали подозрительного типа, он скрылся, они его разыскивают. Наверняка это он, два снаряда, как понимаешь, в одну воронку... Но убедиться надо, что не ошибаемся. Совпадения знаешь какие бывают? Твой журналист во что одет был?
Я развел руками.
- Ладно, - махнул Богдан правой рукой и поднес к уху левую с телефоном, - По какому точно адресу находитесь?
Выслушал ответ, покачал головой, глубоко вздохнул и снова прижал телефон к майке:
- Говорят, сейчас куда-нибудь сходят, спросят и тогда ответят.
Я не удержался и рассмеялся негромко: представил, как одетые и форму, вооруженные правоохранители, которые только что переполошили всю улицу, на которых наверняка все пешеходы и торговцы таращатся с ужасом, вваливаются в ближайшее кафе или магазин, не убирая оружия, и спрашивают, а где они, собственно, находятся.
- А ты точный адрес знаешь? - спросил Богдан, глядя на меня.
И я снова развел руками.
- Отлично, - теперь уже усмехнулся он. - Ты ничем не отличаешься от моих бойцов. Пойдем уже посмотрим на карту.