Поезд шел в хорошем расслабленном ритме позднего лета. На коротких остановках просматривались пустые платформы, на длинных стоянках из полупустых вагонов не спеша выходили заполнить пространство запоздалые отпускники и свободные от ответственных мыслей о работе нестарые пенсионеры. В плацкартном вагоне пассажирского поезда ехали на юг те, кому не судьба летать самолетами равно новых, как и старых авиакомпаний, однако комфорт неожиданно для себя все согласно обнаруживали: в каждом отсеке находилось по два-три пассажира, боковые места не были заняты вовсе. Так что, прищурив глаза, для того чтоб не замечать отсутствия дверей между купе, и увеличив звук радио, чтоб не слышать присутствия соседей, можно было при большом желании даже вообразить себя пассажиром мягкого или хоть купейного - то есть вполне европейского вагона, двигающегося на постсоветском пространстве в направлении подальше от повседневности. "Ведь вы этого достойны!" - пусть средств и не всегда хватает, зато всегда хватает воображения.
Две дамы, в возрасте хорошо за пятьдесят, плохо представляющие, с какими ископаемыми их ассоциируют приветливые молоденькие проводницы, воодушевленно пили чай, предвкушая наслаждение от предстоящего тесного общения в течение двух недель на побережье "самого синего моря". Они с радостью констатировали, что их почти случайная встреча на параллельных полках несет в себе некое знамение. Они не виделись многие десятки лет, хотя по телефону периодически договаривались об обязательных встречах. Эти бывшие одноклассницы, испытывая самые противоречивые чувства, среди которых симпатия не являлась определяющим, наконец-то смогли посчитать на щеках друг дружки глубокие борозды морщин. Благо обе уже были в очках, что придавало солидности, уверенности в собственном праве на суждение о добре и зле и осуждение всего, что было злом. Злом же, при первоначальном обмене мнениями, единодушно были признаны старые мужья, так и не сумевшие за долгий период сосуществования понять глубины чувствований и широты интересов своих спутниц жизни.
Проводница постарше, которая выдавала белье, подмигнула младшей, подсчитывающей выручку:
- Еще две искательницы приключений. Мужья им не угодили.
Однако тема мужей, как ни привычна она была и хорошо освоена, очень скоро заставила обеих дам замолчать и задуматься. Повторяться стало скучно, это раз. А два - это было вспыхивающее торжество в глазах собеседницы, которое оставалось невидимым при телефонном упоминании словосочетания "мой козел". Без телефонного барьера слово воздействовало сильнее и его интерпретация была несколько посложнее, возбуждая не одно только сочувствие чужому горю, но также и торжество собственной силы над чужой слабостью. Подобное абсолютно естественное переживание выглядело как бы сродни предательству, чего ни одна из дам по отношению к себе не могла одобрить, именуя его злом.
Тогда обе подружки, помолчав несколько минут, обратились к кроссворду. Это изобретение человечества заслуживает отдельного дифирамба, но дамы ограничились скупой критикой в адрес авторов "нынешних кроссвордов, некорректно ставящих задачи перед публикой".
- "Резвый мужчинка", шесть букв! - с подчеркнутой иронией возгласила та дама, которая была повыше ростом и обладала дивной стрижкой без названия и без малейшего следа парикмахерских усилий, по собственным словам дамы. Проводница помладше похожую стрижку делала в салоне за бешеную цену. Но чтобы старуха носила на голове такое! Впрочем, сама дама свою стрижку любила, называла ее диссидентской, и не желала выбрасывать денег на то, чтоб ее голову уродовали чужие руки. "Если хочешь сделать хорошо, сделай это сам!" - смело повторяла она полюбившуюся присказку. Последние лет тридцать стриглась она сама собственноручно, в собственной ванной, опаздывая на работу, или спеша в магазин, или принарядившись в филармонию, неважно при каких обстоятельствах, лишь при одном обязательном условии, что челка начинала мешать видеть мир. Тогда возникал очередной вариант прически.
- Я балдею от этих кроссвордов, - отозвалась приятельница, сверкнув золотом, вправленным в аккуратные челюсти. - "Резвый мужчинка" мне уже встречался. Это никак "живчик". Ну-ка, проверь. - Сама она была пока что занята надломившимся ногтем и под аккомпанемент общения с подругой подчищала перышки, попримявшиеся после ночного бдения при пересечении границы между двумя независимыми государствами: спать не давали поочередные - с обеих сторон - проверки документов и заполнение миграционной карточки. Нарядная прическа, которой могла бы позавидовать сама усталая Алла, если бы дама была особой публичной и мелькала бы на телеэкране, эта потрясающая всех близких и далеких друзей и недругов прическа, представлявшая замысловатые пружинки волос, светлой папахой укрывавшая пол-лица и удачно маскировавшая морщины, прическа приобрела в дороге неправильную форму. Теперь специальным гребнем в форме вил надо было уложить волосы нимбом вокруг лба. Дама эту прическу придумала сама, в девичестве, наскучив накручиванием шиньона, придумала, но никогда не опускалась до того, чтобы самой исполнять свой замысел. Она достаточно зарабатывала, чтобы оплачивать услуги тем, кто предназначен эти услуги оказывать.
Кроссворд был, конечно, "для кретинов". Его вопросы, то примитивные, то искусственно усложненные, были теми, что кочевали из кроссворда в кроссворд.
- Все-таки вопрос интеллектуальных развлечений остается нерешенным, - высказалаcь дама с самодельной стрижкой под диссидентку, проще говоря "под горшок", - если ты чуть выше среднего уровня, справляйся с проблемой культурного досуга самостоятельно. Хочешь - пой, хочешь - танцуй, хочешь - пей. Главное - найти компанию.
Обе интеллектуалки одновременно глубоко вздохнули. Переглянулись и тихонько посмеялись над синхронностью поведения, которое в их далеком детстве приводило многих к ошибочному впечатлению, что они двуяйцевые близнецы: совсем непохожие по форме и абсолютно одинаковые в поведении, что часто ошибочно принимается за содержание. И никаких поползновений доминировать. Ну точно как сестры.
Проводницы, по очереди прибираясь в вагоне и обмениваясь очередными наблюдениями, отметили, что для сестер старухи слишком разные, но что-то их неуловимо сближает. Например, ложками в стаканах звенели абсолютно синхронно. Печенье друг дружке предложили одновременно, столкнувшись крючковатыми пальцами. Пальцы мгновенно предательски продемонстрировали эстетические пристрастия обеих старух: кудрявая обладала коротенькими миниатюрными пальчиками, гофрированная кожа которых грамотно камуфлировалась золотыми колечками, костлявость руки старухи стриженой, напротив, подчеркивал громадный камень в металлической оправе. Кроме того, наблюдались еще некоторые незначительные отличия: лицо, наполовину скрытое пышной папахой завитушек, не выражало особой любви к несовершенствам мирозданья, напротив; оно свидетельствовало о проницательности, непримиримости и твердости убеждений, какие свойственны, к примеру, воспитательницам детского сада или цирковым укротительницам; на лице носительницы диссидентской прически даже и неискушенный наблюдатель мог прочитать умиротворенность, характерную для постоянной клиентки психо-неврологического диспансера либо лесбиянки со стажем.
Проводница, пришедшая забрать стаканы, порадовалась, что ей самой не приходится коротать время в подобной компании. Своей молодой напарнице, прилегшей перед телевизором, она задала давно засевший ей в голову вопрос:
- Нет, объясни мне, зачем так долго жить на земле? Пользы от тебя никакой. Дети выросли, внуков ты не смотришь, общество только тратится на твою пенсию.
Младшая, не отрываясь от красивого сериала, пожала плечиком в форменном пиджачке:
- Наверно, есть какой-то интерес.
- Глупая ты еще, - провела по своей высокой груди и просторным бедрам старшая, - какой интерес без любви!
- А может, есть и любовь?
- Ага, любовь до гроба. Благо мало ждать осталось. Нет, правильно, что сокращается количество долгожителей: надо давать место молодым. А то сидят с умным видом: и то им не так, и то не этак. Моя свекровь тоже умничала-умничала, да и съехала к дочери. Там терпят, пока внучек маленький. А эти из пятого купе! Послушать их, так умнее их на свете нет! Ладно, - решительно обратилась она к напарнице, - ты все равно не спишь, посмотри тут. Я в соседний вагон, поболтать.
Тем временем обе старые подруги, уставшие от критики несовершенств окружающего их мира, должны были, следуя законам диалектики, перейти к воспеванию. Но чего? Здесь у них тоже были неограниченные возможности. Так "много хочет быть воспетым", по утверждению Анны Андреевны Ахматовой, "голосом моим", однако самый главный предмет для воспевания своим голосом - это всегда "я -сам". И не только потому, что так поступал главный поэт революционных битв Владимир Владимирович Маяковский, хотя никто не станет отрицать силу воздействия положительного примера. Нет! Ещё и потому, что в действительности человека, переживающего период роста и становления, более всего интересует и устраивает его собственная персона. Ничего, что дамы не выглядели подростками, кое-какие романтические качества были им присущи и по сей день составляли предмет их тайной гордости. И не следует умничать и упоминать всуе психологов, которые хвастовство собой причисляют к компесаторным следствиям комплекса неполноценности. Есть и другие, не менее грамотные люди, которые отстаивают право человека на эгоизм, на любовь к себе. "Любите самого себя, достопочтенный мой читатель!", - не кто иной, как гордость русской литературы, Александр Сергеевич призвал со страниц единственного в природе романа в стихах.
- Ах ты, учительница моя вечная! - воскликнула с досадой, плохо замаскированной под восхищение, обладательница золотых коронок, выслушав замысловатый монолог подруги в защиту эгоизма. Она встряхнула колечками золотых сережек, поискала в сумочке и надела на руку швейцарские часики на золотом браслетике. Это был ее молчаливый ответ на интеллектуальный выпад подруги, цитировавшей поэтов почем зря.
Еще в школьные годы, когда будущая учительница, нынешняя обладательница умиротворенной гримаски под диссидентской челкой, писала по два сочинения: одно для подруги, другое - для себя, причем на втором уже часто иссякало вдохновение и скулы воротило от банальности, проникающей между воодушевленными строками, (для необходимого объема - 3, 5 листа),- уже тогда триумфально выглядевшая обладательница золотых сережек с трудом подавляла досаду против подруги. Ну что от ее интеллекта толку? Все равно весь класс считал умнее ту, первую, сочиненную на едином дыхании, отмеченную пятеркой и прочитанную вслух работу, подписанную неинтеллектуальной подругой. А интеллектуалке было как бы все равно. Неужели же все равно?
Сперва подруга колебалась между совестью и долгом. Совесть призывала открыть людям правду. Долг заставлял носить домой пятерки, потому что родители не должны же были нервничать из-за плохих оценок. Это у будущей Галины Васильевны - тогда просто Галки - родителям было начхать на оценки их "самой умной, потому что вся в отца, дочери". А Эвелину отец всегда выделял среди других своих дочерей - она была средней - и опекал постоянно, потому что родилась она болезненной и слабенькой. Чтобы спасти от золотухи, с раннего детства в ушки девочки продели золотые сережки, и хотя почти вся семья состояла из медиков, не столько лекарствами, сколько вниманием и предупредительностью лечили все немощи дочки. Оценки для них были мерилом их общей значимости.
- А вот читать уже почти что нечего! - постаревшая Галка, которая все, как она по-учительски определила, необходимые книги перечитала в лучшие годы - от четырех до сорока лет, теперь, наподобие Рахметова, выбирала для себя чтиво по признаку "самобытно/несамобытно", и после двух - трех, от силы десяти страниц, выносила приговор. С удовольствием, непонятным и, похоже, наигранным, перечитывала Пушкина. Эвелина всегда подозревала подругу в неискренности, еще со времен, когда та выполняла двойное задание: для Эвелины и для себя. Неспроста же? Конечно же, старалась подчеркнуть свои способности. Да не всегда получалось! По физике, вообще, иногда свой вариант не успевала выполнить.
А с мальчишками чего добилась? Всё их преданность испытывала. Так все они в итоге у ног Эвелины, как миленькие, оказались. А ведь Эвелина в их класс пришла только в девятом. За Галиной первенство держалось с начальной школы - и эта любительница книжных идеалов думала, что так всегда будет. Ой, как держится за вымыслы! Как за круг спасательный.
И Пушкина открывает демонстративно на любой странице и заливается тихим хохотом. Эвелина лично интересовалась, бывало, ничего там смешного. Ясно, для привлечения внимания вслух хохочет, ведь могла бы и про себя. В общем, выпендриться нечем, так хоть интеллектом блеснуть. Ну и чего добилась в жизни? Послушать её, так и муж у нее, "козел" особенный, самый умный из "козлов". Деваться, дескать, было некуда - весь мир был туп и дремуч. Потому пошла замуж за этого. Иначе бы осталась старой девой.
"Да ты и так осталась старой девой, - готово было сорваться с губ Эвелины откровение в ответ на откровение подруги, - какие радости ты испытала? У тебя и любовника-то порядочного не было. Не считать же за любовника того школьника с его многолетними воздыханиями и льстивыми речами, который носил букеты ради повышения оценок. Или тех выпускников, что донимают своими звонками по поводу и без повода, так, от нечего делать". Эвелина посмотрела на подругу, оценивая ее со стороны. Чудачка, да и только. Потухший взгляд, опущенные уголки губ. А стрижка! Все требует евроремонта. Но ведь можно и маленьким косметическим подручным материалом обойтись. И ведь средства позволяют: вышла на пенсию, а работать продолжает, правда не в школе. Но в институте, говорят, тоже сейчас кое-что платят. Хотя бы седину регулярно закрашивала. Все жадничает. А туда же! Любого встречного-поперечного задевает, дискуссии затевает, глаза загораются, волосенки чуть не дыбом встают. С ней уже по дороге в туалет алкаш из соседнего купе пять раз поздоровался. А она - отвечает!
- Тебе не противно? - стараясь быть спокойной, поинтересовалась Эвелина.
- А что может быть противно? - не то удивилась, не то возразила подруга. - Человек как человек. Ну, расслабился...
- Противно унижаться до его уровня, - категорически пояснила Эвелина.
- Нет, - пожала костлявыми плечами Галина, после минутного раздумья. - Мне - не противно. Я не вижу в этом унижения. Равно как и возвышения в том, чтобы игнорировать.
Для самой Эвелины у нее нет столько внимания. С безразличием (ясно, наигранным) рассматривала новую золотую цепочку с крестиком. Эвелина недавно ее приобрела, вместо старой, грубой и тусклой. А Галина спросила только, почему крестик православный, ведь Эвелина католичка. А какая разница? Или ей книжку Дарьи Донцовой предложила Эвелина посмотреть: все читают, и с удовольствием. А она "угу" ограничилась.
- Так что же, всем вместе с тобой Пушкина читать?
- Зачем же? Пушкин, как всякая драгоценность, доступен не каждому.
- Это твое личное мнение, - важно произнесла компетентная в вопросах демократии Эвелина. - А мое мнение, что и Донцова нужна.
- Зачем же?
- Отвлечься.
- От чего?
- От жизни.
- Как это? - вытаращила глаза подруга, и Эвелина увидела в них забытый было огонь.
- Очень просто. Люди, моя дорогая, живут настоящими, не книжными вопросами. Твой Пушкин или Толстой из ничего раздували проблемы, хотя сами жили припеваючи. А люди тоже хотят припевать после скандалов на работе, на транспорте, где угодно. Ни твой Пушкин, ни твой Толстой горю не помогут, только загрузят дополнительно.
- Я полагаю, что великие люди решали те же вопросы, которые не можем решить мы. И они предлагают вместе с собой поискать способ выходить из тупиков. Конечно, у них нет готовых ответов, если они не представители соцреализма.
- Я, как читатель обыкновенный, знать не хочу о направлениях. Я хочу, чтобы литература меня развлекала.
- Разумеется. При всем при том литература временами носит исповедальный характер, и тогда поводов для развлечения нет. Разве только у нанятого критика или неглубокого пародиста.
- Меня не интересует исповедальная литература. И в Бога я не верю, - Эвелину выводил из себя этот снисходительно- назидательный тон и отчетливое произнесение слов и, кажется, знаков препинания. - И этим людям, которые едут за перегородкой, твоим милым спутникам, им тоже начхать на твою литературу, и на Пушкина, и на Донцову, что для них одно и то же.
- Согласна. Хочу только обратить твое внимание, что Пушкина всегда читала избранная публика. Кем избранная? Самим Пушкиным, конечно. Пушкин сроки расцвета духовности пророчил "лет чрез пятьсот", значит нам осталось лет триста. Некрасов писал о мечте, когда настанет "времечко, - приди, приди желанное, - когда народ не Блюхера и не милорда глупого, а Пушкина и Гоголя с базара понесет...". Мечта Некрасова не сбылась, как видишь. Народ продолжает читать не Пушкина и Гоголя, а милорда глупого под новыми именами и псевдонимами, - Галина уставилась в свой текст, написанный чуждым шрифтом.
Нет, вы видели еще такую кривляку? Ей английская книжка интересна, а Донцова не до носа. А бомжи до носа. Очередной раз этот скукоженный очкарик прополз в направлении туалета и кивнул, как старым знакомым! Фу!
Эвелина чувствовала себя обманутой - не этого она ждала от совместной поездки на юг. Что за колхозные манеры! По телефону никогда не было видно такой патологической привязанности к немытым тупицам. Нет, если и дальше будут оскорбляться душевные порывы, то будьте покойны, Эвелина свои меры примет. Уж точно на следующий отдых сделает выбор поприличнее, хоть Турцию, к примеру, куда все уважающие себя люди выезжают.
Под Полтавой - главной в вагон вошла целая вереница индивидуалов со своим нехитрым товаром, аппетитно пахнущим из-под плотной упаковки. Здесь Эвелина и сама оживилась: покушать - это было ее хобби. С копченой курочкой, взятой из дому, было покончено в первые часы, в два присеста, хотя Галина не участвовала. (Выпендривалась, как всегда. Дескать, не ем копченого. Ясно, жадничать привыкла в еде, под шестьдесят еще тела не нагуляла. Два помидорчика съела с прозрачным кусочком ветчинки и говорит, что сыта. Ой-ой-ой, так мы и поверили!) Вслух воспитанная Эвелина не высказывала обидных упреков, но было видно, что ее задевает спокойный тон Галины: "Спасибо, я не хочу есть. Я бы чайку попила. Вот придет проводница, тогда составлю тебе компанию с удовольствием. А ты кушай, не жди меня". Конечно, не будет ждать. Такая симфония запахов! Коллекция пирожков с разнообразной начинкой!
- Ну, хоть попробуй! - Эвелина не могла поверить, что еда может не будить аппетита здорового человека. (Правду сказать, на ежегодных встречах одноклассников, которые Галина чаще не посещала, чем посещала, она обычно тоже ничего не ела. Но то было дома, она могла приходить после плотного обеда. А пить коньяк она не отказывалась. И не пьянела, что характерно. Мальчишки упивались в сардельку, а она смеялась тихонько, да и убиралась незаметно восвояси. А что творилось потом, Эвелина не помнила, а что помнила, никому не рассказывала. Тем более, этой святоше.)
- Почему же? Вполне может. Я все перепробовала в жизни хотя бы по разу, - пыталась обосновать свой отказ Галина. - Мне не интересно есть. Я люблю или что-нибудь вкусненькое, или что-нибудь новенькое.
И уткнулась в подлинник Алана Милна: "По-английски все и смешнее и грустнее. Хотя, признаться, намного медленнее. Но я как раз люблю медленно читать".
Эвелину все больше раздражала эта кривляка с ее кошмарной стрижкой. Чего строить из себя? В кармане два гроша, для количества в два кошелька разложенные. Пока искала, чем за постель рассчитываться, полчаса по сумке шарила. Недаром каждый бомж в поезде её за свою принимает, издалека улыбается. А зубы! Эвелина, как стоматолог-протезист, не могла спокойно видеть этот рот. Впрочем, Галина после какого-то брошенного вскользь замечания стала улыбаться в ее присутствии одними губами.
Эвелина без удовольствия доедала пирожки - неразделенная радость наполовину теряет свое значение. Уставив глаза в книжку постоянной своей спутницы Донцовой, она испытала некое подобие дежавю. Да, точно, такое уже было в ее жизни. Галка с торчащими во все стороны волосами, в помятой ковбойке и подвернутых спортивных брюках, полулежала напротив с книжкой в руках, время от времени удовлетворенно или возмущенно вскрикивая, а она, Эвелина, уставив глаза в такой же "интересный" учебник - это было перед экзаменом по истории, - делала вид, что читает. Ей уже давно хотелось спать. Шпаргалки она уже давно заготовила (не брать же в голову в самом деле все эти дискуссии о профсоюзах!) и теперь ждала только, когда Галка, наконец, разберется в хитросплетениях никому не нужного исторического прошлого, объявит перерыв, и они смогут извлечь пользу из настоящего, а точнее, сбегать на соседнюю улицу, в дом к однокласснику, где тоже не спят ночь перед экзаменом и где, как обычно, будут рады поводу потрепаться за чашкой кофе.
Если бы не это абсолютно необъяснимое свойство Галки привлекать к себе целые компании, Эвелина, пожалуй, не сделалась бы ее подругой. Но странное обаяние несуразной, по нормальным человеческим меркам, Галки, с ее непохожими стихами, с пением под гитару и без, с дерзким поведением на уроках и после, со смелыми заявлениями всего, что считала справедливым (между нами, дурь младенческую), везде и всегда, - все это, как магнитом, тянуло к ней всех, кто ее знал. Порой она дарила шутливые автографы, сделанные на портретах, тут же, на ходу, набросанные ручкой или карандашом, даже ее, Эвелины, помадой. Дал же Бог ей столько возможностей! А что она осуществила? Эвелина едва сдержала презрительную усмешку. Нет, все же жалко ее по-человечески. Дано было много, а еще больше разбазарено. Сама виновата, конечно. Но все ж таки жалко. Что она имела в жизни? Что имеет? Учительскую пенсию? Пластмассовое блюдо, подаренное от профсоюза учителей при выходе на заслуженный отдых? Две-три серебряные (еще пробу надо проверить!) безделушки, подаренные мужем в первые годы счастливого супружества? Талантливых дочерей, которым вечно не хватало денег на обновки: старшей, гениальной художнице, вместо обновок все кисточки с красками покупали, а младшей, соответственно гениальной музыкантше, все струны на скрипках меняли, колки, подбородники? Наряды приходилось шить для них самой, ночами да по выходным, если в филармонию или музей какой не бегала. Эвелина вспомнила то, как Галка, уже став учительницей и по совместительству домашней клячей, впрягшейся в тяжелый семейный воз, иногда взбрыкивала по-старому и на субботу-воскресенье срывалась в Москву, в театр, в Третьяковку, на Красную площадь... Несколько раз брала с собой Эвелину, которая по не изжитой еще тогда привычке следовать за Галкой подчинялась атавистическому зову бродяжнической романтики детства.
А куда только не увлекала Галка Эвелину в их школьные годы! Именно тогда Эвелина побывала чуть не по всему югу Украины и Молдавии, не говоря уже о Беларуси, об окрестностях Москвы и Минска. Сейчас Эвелина не могла себе объяснить, чего она искала в этих мытарствах. Тогда это ей казалось необходимым. Теперь, трезво вглядываясь в прошедшее, она понимала, что это было пустой тратой времени, и денег, и здоровья. После отъезда Галки в Москву, в университет, все компании, в центре которых прежде была Галка, некоторое время покрутились вокруг Эвелины, а потом распались навсегда. Галина, вернувшись из Москвы с молодым мужем, поддерживала отношения с двумя-тремя из прежних друзей, да и то, пока не увидела, что муж не проявляет к ним большой любви. А Галка, всему отдававшаяся со страстью, была страстно предана мужу. Эвелина не понимала и не разделяла такого безоглядного отношения к супружеству. Это же в конце концов просто скучно. Жизнь не романтическая поэма. В жизни все проще и легче. А эта ненормальная подруга постоянно все о каком-то смысле, о творчестве, о какой-то необыкновенной любви! Ну чего притворяться-то?
Работа - зарабатывание денег. Иначе никто бы в кабалу не шел добровольно. Смысл - удовольствие от жизни. Удовольствия надо оплачивать. Любовь - удовлетворение первой жизненной необходимости, как еда, сон, дефекация, так и секс во всей его могущественной силе. Что тут еще неясного?
Сама Эвелина вышла замуж разумно, красиво и надежно. Никаких разочарований с ней, в отличие от подруги, не произошло.
Эвелина смотрела на школьную подругу и констатировала, что да, вот так рушится последний фальшивый кумир ее существования. И как долго надо было прожить на свете, чтобы, наконец, встретившись, не выдержать очной ставки. Наступил тот самый момент истины. Недаром говорят, что пожилой возраст - это время подведения итогов. Только долго раздумывать Эвелина не любила. Все было ясно. Чтоб не слишком испортить себе отдых в компании с бывшей подругой, следовало предпринять необходимые шаги. И, прежде всего, четко провести границу между своими привычками к комфортной жизни и теми бомжескими, которые пытается навязать приятельница.
Продолжая тему, она произнесла вслух:
- Жить будем в разных комнатах. У меня ночь ненормированная, а ты любишь спать долго.
- Мы можем вполне поселиться даже в разных домах, - поддержала подругу Галина. - Я уверена, с жильем в такой сезон проблемы не будет. Будем дышать воздухом одна - Грина, другая - Цветаевой...
Эвелина испугалась предстоящей одинокой жизни в чужом доме и сразу пошла на попятную:
- Нет, поселимся вместе, только лучше в разных комнатах.
- Это непросто. Но, думаю, найдем то, что нам надо. Можно и в Коктебель, к Максу Волошину в пенаты податься, если здесь, на месте, не найдем подходящего жилья.
- Главное, не спешить, - Эвелина настаивала на последнем слове.
Галина или умолкала, или соглашалась со всем, что ни говорила Эвелина, а вместе с тем как будто постоянно противоречила, с какой-то противной снисходительностью. И еще этот учительский тон! А сама джинсы за дочкой донашивает. Вшивая спесь!
Предстоящий совместный отдых на вторые сутки путешествия уже не выглядел так притягательно, как тогда, когда, позавидовав Галкиной решительности, с которой та вновь выезжала в уединенное путешествие к морю, Эвелина бросилась заказывать билеты на тот же рейс. Но что так раздражало Эвелину в нынешней Галке? Ведь ничего неожиданного не происходило? Над Донцовой она всегда хранила презрительное молчание, один только раз бросив: "У меня нет времени на такое чтение", к привычным для Эвелины сериалам - тоже ее отношение было известно. Но о чем тогда с ней было говорить? По телефону их регламент был один час. Теперь они ехали рядом вторые сутки! Неужели ее всерьез занимают вопросы смысла жизни? Это в её-то возрасте! Да с её-то, между нами, девушками, говоря, внешностью! Ни один даже и не "резвый мужчинка" не рискнет посягнуть на столь духовное существо! Что ни слово, все тыканье в нос какими-то неизвестными именами - нечем же больше! Даже сумку не купила на летний сезон! Едет с черной, как какая-нибудь "дама в трауре"!
- С тобой очень тяжело быть рядом. Ты все усложняешь. Надо быть проще.
- Это как? - с готовностью обратилась к подруге Галина.
- А так. Смысл жизни - в самой жизни. Цель поездки к морю - отдых, развлечение. Ни Грин, ни Цветаева ничего не меняют в нашем с тобой отдыхе! В поезде люди всегда кушают. В море - купаются. По телевизору - смотрят развлекательные программы. На себя надевают красивые вещи.
- Ты уверена, что люди всегда понимают, что делают?
- Уверена, что не понимают. Именно это и есть жизнь. А ты не живешь, а только все анализируешь, как проклятая. Ты же не из одного мозга состоишь? Есть в тебе еще что-нибудь живое?
- Да, прямая кишка, к примеру. И функционирует, к сожалению, даже в поезде. Так что я тебя на некоторое время покину. - Миролюбиво улыбнувшись, повесила на тощую шею полотенце и убралась. Слышно было, как она уточняла время у проводницы (как будто не было у Эвелины ее швейцарских часов), как сетовала на опоздание, спросила, про свой любимый кипяток, без которого прожить не может. Марксистка-ленинка. Эвелину такая тоска взяла... Как она чудесно отдыхала со своей семьей! Уж ели - так ели, смеялись - так смеялись, пели, играли в карты... Черт ее дернул бросаться за Галиной! У которой после тридцатилетнего навыка работы в школе все по правилам движения, да по моральному кодексу, да еще по Конституции. Жалко дуру, да и себя не меньше жалко.
Возвращение Галины она встретила сомкнутыми глазами и глубоким дыханием. Галина улеглась и тоже решила подремать.
Подруги обе повернулись к стене каждая на своей полке.
Проводница, пройдя по вагону перед тем, как улечься на отдых, сообщила молоденькой напарнице:
- Назад поедут в разных вагонах. Как пить дать.
- Кто? - не поняла младшая.
- Да эти, старухи, двадцать первое - двадцать третье.
Еще через несколько часов предварительное испытание в поезде подошло к концу - подруги наконец-то приехали к месту назначения. За окнами вагона засверкало море. На утреннем перроне, запруженном встречающими все поезда квартировладельцами и их представителями, Эвелина сразу решила установить полагающуюся планку: никакого бомжества. "Жилье - в удобном месте. Цена - за ценой не постоим. Экономить - мы не ехали. Мы ехали - тратить деньги."
Две странные дамы, ничего не имеющие общего: одна худая и спортивная даже по одежде, вторая как укороченная копия Аниты Экберг по форме и, возможно, по содержанию, - вызвали ажиотаж в среде посредников по расселению, охотящихся за приезжими. Самая решительная взяла курс на Аниту Экберг и оказалась в выигрыше: такой цены никто не соглашался платить - комиссионные будут приличные! Спортивная спутница как сжала губы с самого начала сделки, так и не разжала до тех пор, пока ее прямо не спросили, нравится ли ей предложенное жилье.
- Решительно не нравится. Но коль уж так пришлось, я согласна. Вымойте только туалет, чтоб запаха мочи не оставалось, это же невыносимо.
Хозяйка было пыталась изгнать запах, сжегши спичку, но Галина, на удивление настойчиво, повторила:
- Надо вымыть. И с моющим средством. И продезинфицировать. И что это за мистические следы на дверцах и на ручках? Полная антисанитария!
Эвелина видела, что Галина бывает права в некоторых своих претензиях, и интонация учительская может пригодиться, но в целом её пора было поставить на место. Сильно занеслась со своими интеллектуальными привычками. Лучше бы не аскезой гоношилась, а деньги бы не зажимала. Так что Эвелина заняла привычную позицию человека, платящего за музыку. Она свое дело сделала - Галина подчинилась ее желанию, как это бывало и раньше, несмотря на то, что ее собственное желание не приняли во внимание.
Так что пусть теперь уж развернется, как хочет.
Когда Галина на глазах у изумленной хозяйки стала стирать покрывала, "потому что невозможно же даже присесть на несвежее, а вы хотите, чтобы мы этим укрывались", хозяйка всерьез засомневалась в психическом здоровье отдыхающих, ниспосланных ей Богом и посредницей Ритой, умело разжегшей страсти той меньшей, плотненькой, всей сияющей от золотых украшений особы, имевшей, по-видимому, влияние на эту ненормальную фанатку стерильности.
А ведь целые улицы были полны объявлений о сдаваемом жилье, как минимум вполовину дешевле и, главное, не только не менее, а на взгляд Галины, более комфортном. Однако настойчивое стремление Эвелины доказать, что их вариант оптимальный, было безоговорочно принято Галиной после ультимативного заявления Эвелины, что она готова Галине оплатить разницу в цене. Галина, опешившая от подобного выпада со стороны старой подруги, приняла и этот урок судьбы, по своему обыкновению, покорно. Ибо ошибка была совершена не сейчас, а месяц назад, когда, купив себе билеты на поезд, она поделилась радостью предстоящего отдыха в разговоре по телефону с подругой. Подруга с целеустремленностью, которой не каждый даже боевой генерал обладает, добилась билета рядом, и вот им теперь, после нескольких десятилетий дистанционного взаимотяготения, предстоит провести рядом много долгих часов, дней, ночей, которые предположительно должны были стать венцом полного праведных и не слишком праведных трудов года.
Все планы на летний отдых, как поняла Галина, с удивительной легкостью полетели в тартарары. Осталась далекая перспектива следующего лета. После очередного урока, данного Галине в ее бесхарактерности, она убедилась в который-то раз в правоте американской присказки: если хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам. А может, следовало не позволять другому человеку, пусть даже и подруге, вламываться в свою жизнь и подчинять ее чуждым законам и привычкам? Теперь приходится расплачиваться наведением минимально комфортных условий для отдыха при максимальной его оплате. Это же абсурд!
Правда, как взглянуть! Кое-какие свои привычки Галина ведь все-таки сохранила: не стала смотреть сериалов, чем ужасно раздражила Эвелину, не видевшую в сериалах ничего плохого, равно как и хорошего. По мнению Эвелины, исключительно для того следовало включать сериалы, чтобы вместо информационных программ, заведомо лживых и депрессивных, избирать то, что полезнее для здоровья, благо каналов много, сериалов хватает на разные вкусы. Галина, зевая, произносила: "Не Толстой", - и спокойно засыпала под курлыканье телеэкрана.
На третий день совместного отдыха Эвелина купила корвалол: вместо того, чтоб расслабиться, она чувствовала нарастающее напряжение - все в ее жизненном укладе было нарушено, хотя со стороны Галины явной агрессии не наблюдалось. В чем дело? Даже сериалы утратили прежний блеск. Это была какая-то бесовщина. Галина без сопротивления шла туда, куда ее влекла Эвелина, однако удовольствия от своих привычных развлечений Эвелина не испытывала, как это бывало в отсутствие Галины на протяжении почти всей сознательной жизни.
У киосков и прилавков с миленькими вещичками Галина молча скучала, отбивая вкус к приобретению. В кафе, те вкусно называвшиеся порции разных мясных и рыбных блюд, что Эвелина предполагала триумфально проглотить, теряли привлекательность при виде того, как Галина, подробно пережевывая, медленно употребляла в пищу некую необходимую дозу калорий. На пляже, когда Эвелина для повышения жизненного тонуса на каждый клич разносчиков корма радостно поправляла солнечные очки и бралась за кошелек, Галина равнодушно отворачивалась. Один раз, правда, и она заинтересовалась мидиями, съев которые, констатировала: "Копчености не имеют индивидуального вкуса. Бочковая селедка тоньше и, пожалуй, полезнее". Какой нормальный человек так себя ведет?
Эвелина решила стойко вынести срок этого так называемого отдыха.
Но испытания не кончались. Галина заговаривала с каждым одиноким, а также и неодиноким встречным: ее фотоаппарат, к примеру, приводили в порядок целой гурьбой какие-то невыразительно одетые молодые люди. Бесцветными голосами полчаса обменивались цитатами из малоизвестных поэтов, причем Галина не учительствовала, а вставляла свою реплику в очередь, бережно сохраняя атмосферу независимости. Фотоаппарат стал фотографировать. Какую-то заблудившуюся отдыхающую, очень сильно попахивающую стародавней начальной школой, из Москвы ("Как там Москва поживает? Без тебя не разрушилась?" - сердилась про себя Эвелина) чуть не до самого места по адресу довела и почти час разводила на бобах, как трудно старикам находить общий язык с нынешней молодежью. Как будто не с нынешней - легко. Или - не с молодежью. Эвелина стала подозревать, что Галина валяет дурака специально, чтоб досадить ей.
Потом она как-то задержалась у столика местного умельца, у которого Эвелина остановилась приобрести один из расписных морских камушков. Сама Галина так ничего и не купила - она и не намеревалась - однако с ней самодеятельный художник с того дня издалека здоровался и обязательно перекидывался двумя-тремя словами. Поскольку на вечерний променад отдыхающие выходили регулярно, то и дружеские беседы становились регулярными. Эвелина поражалась: что им за интерес обоим в этой пустой болтовне? Галине ничего не продашь - деньги не привыкла выбрасывать на сиюминутные прихоти, нет в ней этого милого женского шарма: хочу этого, или нет, хочу вон того. Она молча рассматривает товар и чаще уходит, чем изволит сделать выбор.
Как женщина, Галина, конечно, не могла заинтересовать даже такого престарелого мужчину, как этот художник. Да и сам он не ахти привлекателен: росточком не вышел, волосенки седенькие, лицо без выражения, улыбка - извинительная. А вот поди ж ты! Часами могут по-пустому трепаться, если Эвелина не вмешается. И одного президента, и второго, и третьего добрым словом помянут. И Польшу приплетут. О совке повздыхают. К ним присоединился новый собеседник: подтянулся с опустевшей набережной еще один копеечный мастер морского пейзажа. Только не по камням, а нормальный акварелист - по бумаге. Но Эвелина покупать не стала: всех не удовлетворишь. Да и не собаки, в конце концов, которые без подачки погибнут. Люди же. А люди смогут всегда как-то выкрутиться. Тем более, такие умники.
По истечении недели Эвелина перестала вечерами с подругой выходить на прогулки. Хоть душу отвести у телевизора, а не мучиться этим высокоумным общением. Жаль, одежда нарядная находилась в простое. А Галина, сменив пляжную юбку на строгий "долго летний", как назвала его про себя Эвелина, костюм, бесперебойно, как заведенный механизм, исполняла заведенный с первого дня порядок. И, несмотря на отсутствие спутников, заходила в бар посидеть над неизменным своим коньяком. И что за смысл в пятидесяти- ста граммах? Вот же сидит, нюхает, чего-то вынюхивает. А у самой подол провисает слабо подшитый, скоро оторвется. Скажешь ей, так вообще нитку может выдернуть: пускай, юбка длиннее будет. На море смотрит. Поверх голов тех немногочисленных посетителей бара, которые по-человечески ужинают. Эвелина, соскучившись у телевизора, всегда находила Галину над морем. Если не сидящую за столиком бара, то у парапета, уставившуюся на лунную дорожку. Галина не выражала ни удивления, ни восторга, а спрашивала, как будто только и ждала появления приятельницы, который теперь час и успеют ли они на переговорный пункт, чтобы позвонить домой. Это тоже входило в ежедневную программу Галины. Эвелина ничего бы не имела против, но эта жизнь - по плану - разве это отдых?! Шли на переговорный. Потом обменивались информацией: кто у кого за это время успел выздороветь, кто умереть, кто разойтись, кто родиться... Напоследок еще любовались местными поделками (или подделками?) из глазковых камней, которые предлагали и художественные салоны, торговавшие допоздна, и свободные художники, из местных, вроде тех Галининых собеседников. Эвелина соблазнилась-таки и приобрела несколько астрологически подходящих оберегов для себя и сестер.
Только солнце и море, лаская тело и душу, умиротворяли и сглаживали противоречия. Хотя и тут Эвелине было что высказать и разоблачить притворщицу Галину: плавает без передышки по полчаса и больше, а сама синеет и сразу бежит купальник переодевать, лишь на берег выберется. Русалка хренова! А стиль самый лягушачий. Смотришь ей вслед - вся изведешься: плывет не спеша, а все дальше и дальше от берега. А там, глядишь, остановится, на спину перевернется и лежит себе, на волнах покачивается. "Наслаждение необыкновенное, не бойся, это на самом деле не так далеко, тут долго мелко" - у самой нет сердца, думает, и других его нет. Рекорды собственные перекрывает - стремится достичь часового пребывания в воде без передышки. Нормальные тоже могут, конечно, плавать по часу и больше, но не в такую же погоду! Но мы, как вы уже знаете, не такие, как все. А сама до недавнего времени плавать, как и Эвелина, не умела. Спасибо, дочка старшая научила. Так теперь, учительница неутомимая, всем готова опыт передать: всех убогих вокруг себя собирает и теорию плавания излагает: "Смело провисаем в воде животом, как на раскладушке. Одна голова на уровне рта не погружается в воду. Руки-ноги точно как лягушки держим и двигаемся по принципу лягушки. Главное - не стесняться самих себя - никто не требует от нас стильного плаванья. Когда захотим, научимся и стилям. Нам все доступно. И второе - спокойно дышим, как при ходьбе, не думая о том, что надо как-то по-особенному дышать. Просто - дышим спокойно, я бы сказала, буднично". Господи, и нашлась же девчонка, которая на другой день поплыла!
Между тем конец отдыха приближался. Галина все удлиняла сроки нахождения в воде, Эвелина научилась не реагировать на дурь своей давно перешедшей рубеж совершеннолетия подруги. Эвелина достигла предельного загара, траты почему-то тоже достигли предела. Деньги таяли, несмотря на то, что из-за присутствия не делающей трат Галины, почти ничего не позволяла себе так, как в прежние годы. Это тоже была какая-то бесовщина. Не все же поглотили музеи. Ну, живопись, ну, фигуры восковые. А музей древностей был, помнится почти бесплатным. Ну, парочку раз, несмотря на протесты Галины, местных собак люля-кебаб угощала, да и то без особой гуманности, так, сама этой экзотики не захотела доедать.
Куда деньги деваются? Галина объяснила:
- Меня деньги не держатся. Или сторонятся. Почему-то.
Эвелина не стала пояснять, что из-за жадности. Но сама-то Эвелина не жадничает. Отчего эта порочная болезнь безденежья заразила её самоё? Вечером на переговорном пункте Эвелина объявила "sos!" Муж в ответ радостно сообщил, что приедет сам вместе с нужным количеством денег. "Ты ни в чем не будешь себе отказывать, сдавай обратный билет, вместе побудем подольше", - звучал заботливый голос в трубке. Как давно не казался этот голос таким родным и любимым! Эвелина даже по адресу Галины испытала нечто вроде благодарности за причастность к возвращению теплых чувств по отношению к супругу. А Галина тем временем заканчивала поздравления своего мужа - с днем рождения! - Эвелину эта сухая стервозность поражала. Не назвав ни дня, ни номера поезда, Галина бросила в трубку, что уже скоро приедет и потому больше звонить не станет. На том разговор и прервался. Телефонный автомат действовал безотносительно к завершенности разговора. Он точно отсчитывал количество оплаченного времени. Галина, конечно, возобновлять не стала.
И чего экономить! Эвелина не могла понять многого в нынешней Галине. В их телефонных разговорах в прошлые годы временами проскальзывала горечь в голосе прежней подруги, когда та как бы в шутку жаловалась на "козла". Кто не жалуется! Но чтобы специально съехать из дому на время юбилея супруга! И обойтись коротеньким телефонным поздравлением! Это после завидно страстной влюбленности молодых супругов, в первую совместно прожитую пятилетку на миг не расстававшихся, вплоть до рождения первой дочери, когда раздоры все же прокрались и в эти, вызывавшие зависть, неземные отношения. Это после тридцати пяти лет совместно прожитой жизни, когда мелкие и крупные обиды были прощены и забыты ради спокойной старости, приход которой как бы не был еще зафиксирован, несмотря на получение Галиной пенсионного удостоверения, определявшего ее новое социальное положение.
Эвелина не могла и не хотела понять: ведь все обязательно проходят через измену. Все! И продолжают жить дальше, поняв и оценив, благодаря падению, всю значимость и высокий смысл супружества. Сама Эвелина и мужа провела по этой дорожке и испытала вкус отречения с его стороны. И ничего! А эта, как всегда, "не такая". "Если ты без греха, брось первой камень, то есть уйди, - подумала Эвелина. - Зачем играешь роль святой инквизиции?"
Правда, и уйти Галина себе позволить не может. И не только потому, что не нужна никому и нигде со своим неповторимым внешним и внутренним обликом. Младшая дочь у Галины еще пока между небом и землей. Ребенок поздний. Не все складывается. А тут еще и государство свое влияние на все сферы жизни расширяет. Если б Гуманитарный университет не закрыли, Юлька бы на последний курс перешла. Не так, вишь, там учили. Известно, денежные потоки не туда направляли. Ну и результат. Студенты побогаче за границу уехали доучиваться, победнее - приняли милостивое предложение на государственных задворках пристраиваться. А Юлька без настойчивости матери, небось, и учебу не стала бы продолжать. "Не хочу да не хочу ничего другого!" Разбаловали дочечку. Теперь приходится нести крест, то есть пахать для семьи.
Эвелине и жаль стало подругу, и возмущение не проходило: чего изображать особенную? Все люди как люди: подставят вторую щеку, пока с первой плевок стирают, а сами ищут, как из ситуации извлечь если не удовольствие, то хоть маленькую пользу. Нет, мы гордые. Мы измену всю жизнь помним. Мы попранные права забыть не желаем. Сказано: вшивая спесь!
Вслух Эвелина ничего не произнесла. Тем более, что Галина, улыбнувшись своей давней улыбкой, позвала: "Айда в наш бар! Отметим юбилей Григория Александровича! Я тебе шашлык возьму к коньяку - тут никто не удивится, зато нам хорошо будет!" Как тут откажешься! Правда, есть на ночь шашлык уже Эвелина не захотела - сказалась вторая неделя дурацкого примера Галины, не бравшей в рот после шести часов ничего, кроме кефира или коньяка. Или и того и другого.
Через два дня Галина уезжала. Одна. Наскоро простившись, она ушла рано утром - поезд отправлялся ни свет ни заря. А Эвелине, сдавшей билет, предстояло договориться с хозяйкой о продлении срока проживания и ждать прихода мужа, которому она дала этот адрес. На крышке своего чемодана после ухода Галины она обнаружила листок со стихами:
Нам грустно тождество с ослом,
Бредущим за травы пучком,
Что пред его голодным ртом
Трясет хозяин, сев верхом.
Мы ищем места под Луной,
Чтоб, наконец, самим собой
Довольным стать и чтоб покой
Один бы властвовал душой.
Но нет, увы, таких широт,
По вкусу где б наполнить рот
Нам довелось. Где б море вброд
Вслед за Христом прошел народ.
Невмоготу нам признавать,
Что все, чем вправе обладать,
Имеем. А чужое брать
Не проще, чем свое отдать.
Так где же смысл? Зачем кряхтим,
Живем не так, как мы хотим?
Грехи и грешников плодим?
Один простивший не судим.
Ведь не мирской нам страшен суд -
Нас чистой совести сосуд
И чувство чести сберегут.
Но это сбудется не тут.
Неужто правда: где нас нет,
Там хорошо? И весь ответ
В пяти словах.
Увы - и ах.
Эвелина поморщилась: опять корчит из себя. Поэтесса. Хорошо там, где мы есть! По крайней мере, где она, Эвелина! Так было и так будет. "Пусть неудачник плачет!"
Когда приехал муж, Эвелина вдруг загрустила по подруге. Объяснить она этого не могла - ведь должна была почувствовать облегчение. "С Галиной ужасно сложно жить", - сказала она мужу и через неделю разлуки отправилась на переговорный пункт. Трубку подняла Юлька: "Мама еще не вернулась из отпуска".
Эвелина ничего не могла понять. Она лишь почувствовала, что мир опустел.