Поразительно, сколько изобретательности проявляют исторические мифотворцы, когда они старательно затушёвывают принципиальное различие в положении крестьян в Московской и Петровской России. В лучшем случае, застенчиво избегая упоминания имени Петра, пишут, что в XVIII веке закрепощение крестьян усилилось. А ведь для того, чтобы подчеркнуть не количественный, а качественный скачок, произошедший в крестьянском вопросе при Петре, русские историки уже давно предложили разграничить понятия «крепостное право» и «крепостничество». «Крепостное право», то есть законодательное прикрепление крестьян к земле, существовало на Руси с конца XV века. Крепостное право — это форма экономических отношений между крестьянином и землевладельцем, до поры до времени устраивающая как обе «порядные» стороны, так и государство. А «крепостничество» — это проявление внеэкономического феодального принуждения в различных формах. Крепостное право — это экономический порядок, установленный в интересах укрепления государства, а крепостничество — это форма рабства, существовавшая в интересах привилегированного класса.

  Член-корреспондент Российской академии наук Е.Ф.Шмурло, занимаясь в начале XX века историей крестьянского вопроса в России, вынужден был констатировать, что количество подлинных документов на этот счёт крайне ограничено — в XVIII веке тут уж изрядно постарались творцы ложной российской истории. «К половине XVII века умолкает древнее летописание, вмещающее в себе заветные предания нашей старины с того времени, когда пошла Русская земля, представляющее в непрерывном ряде сказаний судьбы нашего отечества с самого водворения в нём государственного начала. ...к сожалению, XVII век представляет в этом роде слишком мало исторических памятников. ...Поэтому из отечественных сочинений чисто исторического содержания мы не можем почерпнуть непрерывной, те не менее, полной истории царствования Алексея Михайловича. Сохранилось, правда, предание о существовании дневника самого Алексея Михайловича и записок знаменитого дипломата Ордына-Нащокина, но как эти, так и другие источники утрачены, или, по крайней мере, до сих пор не отысканы», — писал в середине XIX века профессор Дерптского университета П.Е.Медовиков.

  Но Е.Ф.Шмурло, добравшись до секретных архивов Ватикана, до архивов Венеции, Падуи, Флоренции, Неаполя, Парижа и Гааги, всё же сумел отыскать необходимые сведения. И вот какие выводы, позже неоднократно подтверждённые другими исследователями, сделал этот историк: при Алексее Михайловиче и его допетровских наследниках крепостничества, то есть личной власти землевладельца над крестьянином не существовало. Было прикрепление крепостных крестьян к определённому месту, но в ту пору ровно такое же прикрепление существовало и для свободных крестьян, и для посадских, и для всех остальных тягловых категорий. В государственных интересах при Алексее Михайловиче крестьяне были прикреплены к земле и только к земле; Пётр прикрепил их к помещикам, открыв, по выражению В.О.Ключевского, «генеральную облаву на крестьянство». Если иметь в виду, что в те времена крестьяне составляли 90% населения, то, слегка перефразировав Василия Осиповича, можно сказать, что Пётр открыл генеральную облаву на русский народ.

  

Е.Ф.Шмурло (1853 — 1934 гг.)

  

   «По уложению 1649 года крестьянин был лишен права сходить с земли, но во всем остальном он был совершенно свободным. Закон признавал за ним право на собственность, право заниматься торговлей, заключать договоры, распоряжаться своим имуществом по завещаниям», — пишет Шмурло. Уложение признавало крестьянина членом русского общества, субъектом права, он мог возбуждать дело в суде, в частности, требовать в судебном порядке возмещения ущерба. Крестьянин имел право принимать участие в сделках, он владел движимым имуществом и собственностью. Урожай с участка земли, которую он обрабатывал для себя, принадлежал только ему. Крестьянин признавался личностью, его достоинство гарантировалось законом; в случае оскорбления его чести обидчик должен был выплатить денежную компенсацию. В Уложениии 1949-ого года отдельно подчёркивалось, что землевладелец не имеет права посягать на жизнь и здоровье крепостного: «приказывать накрепко... чтоб он не убил, не изувечил и голодом не уморил...».

  При Алексее Михайловиче была установлена верхняя граница барщинного труда — три дня в неделю. (Начиная с петровских времён, эксплуатация крестьянского труда не будет регламентирована. Известно, что при Екатерине «великой» крестьян часто заставляли работать не только всю рабочую неделю, но и, нарушая церковные установления, по воскресеньям и в праздники. Чтобы прокормить семью, крестьянин вынужден был работать на своём наделе по ночам. Павел I законодательно ограничил барщину тремя днями в неделю, и нам хорошо известно, как это всё для него закончилось.) Личная жизнь крестьян была неприкосновенной. Помещики не имели права препятствовать заключению браков закреплённых в их поместье крестьян: «крестьянских дочерей девок или вдов учнуть отпускать итти замуж за чьих людей или за крестьян».

   Даже ограничение «права сходить с земли» в допетровские времена нередко означало всего лишь обязанность платить государственные налоги по месту «постоянной прописки» и невозможность менять сословную принадлежность. Крестьянин мог не только «отходить на промысел», он мог годами не находиться там, где «состоял в крепости», мог вместе со своей семьёй жить в городе, заниматься торговлей и предпринимательством, мог иметь в собственности землю и своих крепостных (историк XIX века И.Д.Беляев), но продолжал относиться к крепостному сословию и платил налоги по месту своей крепости. При этом крестьянин не зависел от доброй воли землевладельца — отпускать или не отпускать его с места закрепления, а если отпускать, то на каких условиях, решала крестьянская община.

   Самоуправление издревле было развито на Руси, и со времён «Русской правды» крестьянская община известна как сильный социальный институт. Сельская община не только регулировала хозяйственную и бытовую жизнь деревни, со временем она вошла составной частью в земское самоуправление и, выражая интересы крестьянства, стала взаимодействовать с другими властными структурами. На этой организации лежали задачи выполнения государственных повинностей, прием новых поселенцев, надзор за состоянием угодий, участие в судебных тяжбах. Через своих выборных представителей община имела право подавать челобитные непосредственно верховной власти. Для каждого отдельного крестьянина в его единстве с «миром» заключался залог благополучия и защищённости от злоупотреблений землевладельца. Поскольку крестьянская община являлась частью земства, в период опричнины она переживала трудные времена, но, по утверждению исследователя М.М.Богословского, во второй половине XVII века она не только полностью восстановила позиции, но и достигла вершины своего расцвета. В XVIII веке крестьянская община, подвергнутая массированному давлению со стороны системы административно-фискального управления, трансформировалась в низовое звено полицейского государства, почти единственной её функцией сделалось доносительство. Оживать и восстанавливать свою роль органа местного управления община начнёт лишь с царствование Николая I.

  

К.Е. Маковский. «Крестьянский обед во время жатвы».

  

   Итак, при Алексее Михайловиче отношения между землевладельцем и его крепостными регулировала община, и это являлось надёжной защитой от самоуправства помещика.

   Почему-то многим не по нраву факт, что русские люди в XVII веке сумели разумно устроить государственную и социальную жизнь, что, не прибегая к внешнему управлению, без применения террора и использования принудительного труда они занимались успешным созиданием. Часто усмешливо замечают, что продекларированное Уложением ограничение прав феодала на жизнь и здоровье крестьянина ничем не подтверждено: нет никаких указаний, какие меры последуют, если помещик убьёт-таки крепостного. А это и не нужно было обозначать как-то специально — за убийство человека независимо от его сословной принадлежности полагалась суровая кара, даже если убитый был «мужиком», а убийца — представителем аристократии. В «Записках» Ивана Афанасьевича Желябужского (XVII век) на этот счёт приводятся свидетельства, по которому при Алексее Михайловиче за убийство двух мужиков князь был «бит кнутом», после чего у него было «бесповоротно» отнято имение, а дворянин сначала тоже был «бит кнутом на площади нещадно», затем также лишён поместья и сослан в Сибирь, «в город Томег».

  Разумеется, без злоупотреблений не обходилось, как не обходилось без них нигде и никогда. Но сейчас речь не о них, а об огромных усилиях в достижении высокой цели — в построении независимого, справедливого и экономически эффективного государства.

   Казалось бы, где справедливость, а где барщина, оброк и невозможность для крестьянина изменить место жительства. Но в XVII веке дворянин отличался от крестьянина только видом службы на государство. Дворяне — потомственная каста воинов — служили сами, и за свой счёт снаряжали в национальную армию определённое количество воинов, а крестьяне своим трудом обеспечивали несение службы. Поместье представляло собой первичную ступень организации армии («На Руси дворянин, кто за многих один»), и в подавляющем большинстве случаев оно не слишком отличалось от крестьянского двора.

  

Усадьба помещика. Рисунок из альбома Мейрберга. 1661-1662 годы.

  

  Перед законом дворянин и крестьянин были равны: помещик тоже не мог самовольно «сойти» со своего поместья. 80% владетельной земли принадлежала дворянам и только при условии несения ими государственной службы. («Крестьянам помещики не вековые владельцы... а прямой их владелец Всероссийский Самодержец».) Помещичья земля не могла передаваться по наследству, а переход поместий из рук в руки, например, при уклонении дворянина от службы, не затрагивал личных интересов крестьянина. Помещик не имел права по своему усмотрению распоряжаться как землёй, так и живущими на ней людьми. «А будет которые... не хотя государю служить и своим воровством не проча себе, учнут свои поместья... людем сдавать, или менять, и продавать, и в заклад, и в наем отдавать, и пустошить, крестьян грабить, и налоги и насильства чинить...за то чинить наказание, что государь укажет».

  Крестьянская «крепость», введённая в середине XVII века, вытекала из идеи обязательной для всех дворян «государевой службы», обеспечивающей национальную независимость Московского государства. «Наши историки, — пишет Иван Солоневич, — сознательно или бессознательно допускают очень существенную терминологическую передержку, ибо „крепостной человек”, „крепостное право” и „дворянин” в Московской Руси были совсем не тем, чем они стали в Петровской. Московский мужик не был ничьей личной собственностью. Он не был рабом. Она находился примерно в таком же положении, как в конце прошлого века находился рядовой казак. Мужик в такой же степени был подчинен своему помещику, как казак своему атаману... Начало рабству положил Пётр».

  Каста потомственных воинов получавших землю во временное владение от государства была с подачи Петра заменена кастой потомственных рабовладельцев. «В результате область крепостного права значительно расширилась, и здесь совершился целый переворот только отрицательного свойства, — пишет В.О.Ключевский. — В следствии указов Петра, колоссальный фонд государственных поместных земель сделался частной собственностью дворян. До Петра I дворяне пользовались поместными землями за свою службу государству. Пользование поместьями было видом натуральной платы за несение государственной службы. После упомянутого выше указа Петра они стали собственниками государственных земель и владельцами „крещенной собственности”».

  Бессистемные преобразования Петра, не приведшие, в конце концов, к каким-либо впечатляющим результатам, военные расходы, строительство новой столицы, и помпезная роскошь царских пригородов требовали огромных средств, а реальный источник пополнения казны как был, так и остался один — крепостное крестьянство. Царь обложил всё население страны подушной податью. То есть теперь крестьянин должен был платить за всех своих домочадцев, и чем больше в ней было малых детей, стариков и больных, тем тяжелее приходилось главе семьи. Как писал Л.Н.Гумилёв, «обложили всех людей, живших в России, налогом за то, что они существуют». Резко возросшие подати стали непосильными для большей части крестьян, но царь заставил помещиков отвечать за недоимки своим имуществом, те свирепели и сдирали с крепостных по три шкуры.

  В отчаянии крестьяне пытались бежать, но указами Петра I от 1707-1708 годов за укрывательство беглых была назначена полная конфискация имения, а в отдельных случаях даже смертная казнь. Бедному крестьянину, если помещик совсем уж допекал его, стало совсем некуда податься, теперь он уже не мог рассчитывать на помощь добрых людей, не переводившихся на Руси даже в самые лютые времена. Крестьяне бунтовали и, не смотря на все опасности, все-таки бежали. Бежали за Урал, в Сибирь, забирались глубоко в тайгу и устраивали там поселения. Если их всё же сыскивали царские сатрапы, они тысячами сжигали себя. «Как видим, „окно в Европу” имело две стороны», — с горькой иронией заметил Л.Н.Гумилёв.

  При всей патологической жестокости Петра (таким его считают многие учёные, а историк А.М.Буровский, изучавший его личность и деятельность, называет этого человека «бесноватым садистом»), император был крайне лоялен к иностранцам. Наводнивших Россию иноземных проходимцев всех мастей император, формируя новую элиту, одаривал поместьями и русскими «душами». Пленных иностранных солдат Пётр не только запрещал переводить в крепостные, но и велел наделять землёй. Россия стала страной комфортного проживания для иностранцев и беспредельно жестокой к простым русским людям. Закрадывается мысль, что Пётр «преобразовывал» Россию вовсе не бессистемно — он «менял народ» на, по его мнению, более качественный, превращая русских в двуногий рабочий скот и обрекая на постепенное вымирание.

  

Ошейник-рогатка. XVIII век. Надевался на шею наказываемого крепостного крестьянина иногда на несколько суток.

  

  В.О.Ключевский писал, что Пётр опустошил Россию «больше всякого врага». Тем не менее, при Екатерине II легенда о Петре Великом — мудром царе-преобразователе расцвела пышным цветом. «Пропагандистский вымысел русской царицы немецкого происхождения, узурпировавшей трон, подавляющее большинство людей и по сию пору принимает за историческую действительность», — пишет Л.Н.Гумилёв в книге «От Руси к России». Не кажется случайностью, что следующая ступень лестницы, ведущей вниз, была преодолена именно во времена Екатерины, которую (кто бы сомневался), нам велели почитать великой.

   «Старый московский порядок был тяжел, но справедлив, — пишет В.О.Ключевский, — оставалось устранить его тяжесть, но сохранить его справедливые основания». Но Пётр пошёл другим путём: уничтожил «справедливые основания» и неизмеримо усилил тяжесть положения русского народа. Государственная власть в Московской Руси придерживалась убеждения, что вся земля составляет её собственность и только ей принадлежит безусловное право земельного распоряжения. «На этой правовой установке базировалась поместная система, когда служилый человек получал поместье на праве условного владения, до тех пор, пока он (или его потомство) нес свои воинские обязательства. Феодальные владения — вотчины при всей безусловности права наследования по родственным линиям, тем не менее, находились под контролем княжеской (позднее — царской) власти, которая могла их конфисковать, ограничить права распоряжения и т.п. Только в XVIII в. господствующее сословие — дворянство добилось от верховной власти права собственности на свои земельные владения с безоговорочным распоряжением ими».

   Под «земельными владениями» историк подразумевает землю вместе с живущими на ней людьми. То есть суть «преобразований» Петра состояла в том, что он перешёл от жёсткой, но социально справедливой системы русского государственного устройства к феодализму западноевропейского образца, причём в таких мрачных формах, которых не знала и сама Европа. Публицист, издатель, государственный и общественный деятель Л.А.Тихомиров утверждал, что при Петре «чисто русский принцип общего служения государству» был заменён «западно-европейским юридическим принципом частной собственности на тех людей, которые строили и защищали национальное государство». А если вспомнить, что половину дворянства при Петре составляли принятые на службу выходцы из Европы (к концу XVIII века они будут составлять бОльшую часть дворянства), то Петровское «преобразование» свободных русских людей в рабов выглядит ещё более зловещим.

  При Петре русские люди на полтора века стали товаром. Быстро формируется невольничий рынок, вырабатывается средняя цена «души» — в начале XVII века мужская «душа» стоила 20-25 рублей, женская «душа» ценилась дешевле. Крестьян продают оптом, и на площадях — в розницу. Крестьян стало можно продавать отдельно от земли — «на вывод», — разделяя при этом крестьянские семьи, отрывая детей от родителей.

  

Н.В.Неврев. Торг.

  

  Петровские птенцы заводят гаремы из крестьянских девок. Иностранцы, перескочившие в России «из грязи в князи», одурев от вседозволенности и безнаказанности, начинают куражиться над порабощёнными русскими людьми. Так, один из членов многочисленной, то ли эстонской, то ли польской родни Марты Скавронской, понаехавшей в Россию после удивительного брака Петра, попав в Россию, заделался утончённым эстетом. Этот вчерашний голодранец требовал, чтобы вся его многочисленная прислуга (разумеется, крепостная, и, разумеется, русская) разговаривала исключительно речитативом, а тех, кто сбивался, господин Скавронский отправлял на конюшню — пороть.

  

   Я жить так больше не хочу.

   О, дайте мне топор, холопу.

   И гвозди. Я заколочу

   Окно постылое в Европу.

  

   И ни к чему тут разговоры.

   Ведь в окна лазят только воры.

  

   Н.Зиновьев

  

   В период, когда в Западной Европе феодальный строй изживал себя, Пётр в своей стране повернул историю вспять. В отличие от народов Европы, многие века находившихся под феодальным гнётом, русский народ за исключением двух сорвавшихся попыток его закрепощения — Иваном Грозным и Филаретом Романовым, являвшимся фактическим правителем при царе Михаиле — до «явления» Петра всегда оставался свободным. С высоты своего двухметрового роста царь-плотник обрушил топор на голову русского человека, отняв у него свободу и покалечив его человеческое достоинство. Третья попытка порабощения русского народа удалась благодаря оглушительной степени террору, проводимому Петром. Государственный террор был усилен проявлениями личных качеств Петра, выражавшихся в абсолютном неуважении к человеческому достоинству (современные психологи идентифицируют Петра I как социального деприванта).

  Являлось ли порабощение русских крестьян экономически целесообразным? Ответ на этот вопрос зависит от того, с какой стороны смотреть в прорубленное Петром окно. Если с российской стороны — нет, не являлось, если с европейской — да, безусловно. Потребности промышленного развития к тому времени заставили Западную Европу начать пересмотр устоявшихся феодальных отношений, и обслуживающие интересы правящего класса гуманитарии вскоре стали подводить идеологическую базу под смену формаций. России выделили роль сырьевого придатка Западной Европы, поэтому развитие капиталистических отношений ей было ни к чему. Рабовладельческий строй — как в заморских колониях Англии — в этом случае являлся наиболее подходящим. В XVIII и начале XIX века в Западной Европе будут создаваться целые философские доктрины, трактующие нецелесообразность индустриализации России. При Алексее Михайловиче, установив с Западной Европой тесные торговые и дипломатические отношения, Россия широко использовала европейские достижения в науке, технике, культуре. А при Петре наша страна вступила в полосу прогрессивно нарастающего технологического и промышленного отставания.

  В предыдущих частях я писала о промышленном подъёме при Алексее Михайловиче и его допетровских наследниках. В России второй половины XVII века развивалось производство, считавшееся в те времена высокотехнологичным, в частности выплавлялась высококачественная сталь, производилось самое современное на тот момент оружие. В тот период первоначального накопления появились богатые русские купцы, вкладывающие средства в создание заводов и мануфактур. Промышленное чудо второй полвины XVIII века создавалось не принудительным трудом, как это будет при Петре, а использовался наемный труд. Среди рабочих было много крепостных крестьян, предпочитавших продавать свою рабочую силу хозяевам мануфактур, выплачивая своему землевладельцу оброк. Расчеты с наемными людьми, в том числе из крестьян, заполнены расходные книги того периода.

  Если землевладелец организовывал собственное производство, крестьяне могли отрабатывать на нём трёхдневную барщину. В том случае, если крепостные имели возможность работать на мануфактуре своего землевладельца больше положенного лимита барщины, они получали плату за свой труд наравне с другими наёмными рабочими. Подобное сотрудничество могло приводить к тому, что крепостные, подкопив деньжат, открывали собственные мануфактуры. Известны волжские соляные промыслы, кожевенные, керамические и текстильные мануфактуры, основанные разбогатевшими крестьянами. Невиданный размах каменного строительства в допетровскую эпоху, о котором я писала прежде, также осуществлялся наёмным трудом.

  Как это не похоже на горькую долю крестьян, которых при Петре продавали на заводы и рудники! Там они работали как каторжане, жили в нечеловеческих условиях и скоро умирали. «Посылаю на завод двести человек всякой сволочи, кого удалось загрести, — было написано в одном из донесений петровской эпохи. О страшной участи сотен тысяч крестьян, в кандалах пригнанных на строительство, как новой столицы, так и других весьма дорогостоящих игрушек Петра — дворцового комплекса в Стрельне и Петергофа — знают, кажется, все. Считается, что на строительстве Петербурга, где жили и работали крестьяне в каторжных условиях, погибло, по разным данным, от ста до двухсот тысяч человек.

  

  И всплыл Петрополь как тритон,

  По пояс в воду погружён.

  

  А.С.Пушкин

  

  Практически весь труд обеспечивающий жизнедеятельность государства был при Петре принудительным — страна превратилась в один большой концлагерь. Рекрутированные крепостные умирали в окопах бесконечной Северной воны, крепостные кормили армию своим трудом на пашне, их рабским трудом обслуживались заводы, рудники и петровские «стройки смерти». Смертность русских невольников порой превышала даже ту, что наблюдалась в «официальных» английских колониях. Так, один из исследователей петровской эпохи пишет: «Известно, что на воронежской верфи в 1705 году из 1098 плотников умерли 549, то есть 50 % человек». На строительстве Петербурга высокая смертность работников являлась запланированной, поэтому расходный материал набирали загодя — «про запас».

  А теперь нам объясняют, что только так — будучи согнутым в бараний рог, под плетями надсмотрщиков, русский народ и способен что-то создать. Чтобы доказать эту бредовую мысль, нужно «всего лишь» вычеркнуть из истории долгие века свободного созидательного развития руского государства и, прежде всего, тот период, который непосредственно предшествовал петровской катастрофе — эпоху Алексея Михайловича и его первых наследников.

  Скупка англичанами российских товаров по бросовым ценам, передача им посредничества в торговле с другими европейскими государствами, отсутствие реальных таможенных пошлин (их введут только при Елизавете), разорительная Северная война и не менее разорительные строительные амбиции императора (строить сверхроскошные дворцовые комплексы во время затяжной и крайне дорогостоящей войны не стал бы ни один здравомыслящий европейский монарх) лишали экономику России средств для организации промышленного производства. Следствием всего этого безумия стало неумолимое отставание страны от бурно развивающегося Запада. Зато новый расцвет стала переживать английская «Московская компания», стремительно увеличивающая ряды своих членов. На протяжении всего XVIII века англичане контролировали подавляющую часть рынка России. Лишь во второй четверти XIX века англичан станут активно выдавливать из внешней торговли России, и тогда у быстро богатевших российских купцов появятся средства для строительства заводов и фабрик. Наша страна вступит в пору ошеломившего Запад экономического взлёта, и двум русским царям это будет стоить жизни (двум — если не принимать во внимание тайну, окружающую смерть Александра I, и ещё более подозрительную кончину Николая I).

  Сегодня историки часто искажают положение дел, переписывая под копирку друг у друга пошедшие с миллеровских времён утверждения, что во второй половине XVII века дворянин и крестьянин не были связаны единственным образом — общей обязанностью исполнения «государевой службы». Пишут, что при Алексее Михайловиче дворянин мог перестать служить, но сохранял за собой поместную землю с работающими на ней крестьянами, то есть становился личным и даже наследным владельцем «крепостных душ». Это неправда. Процесс превращения «служилых людей» в паразитов хорошо изучен, начался он при Петре I и полностью завершился при Екатерине «великой».

   Эксплуатация крепостных приобрела настолько жестокий характер, что даже историки, считающие преобразования Петра полезными для государства, называют обрушившийся на крестьян беспредел «усилением архаичных форм самого дикого рабства». Такого чудовищного обращения со своим народом не знала не только Европа, в которую Пётр с остервенением рубил окно, но и так называемые восточные деспотии. Пётр знал, что в глазах европейцев он выглядит жестоким тираном, раздражался, писал возмущённые письма сенаторам, требуя прекратить торговлю его подданными на площадях — «чего во всем свете не водится». Однако ничего не менялось, и не могло измениться — император сам охотно занимался работорговлей.

  При Алексее Михайловиче и его допетровских наследниках рабства и работорговли не существовало. Ложь о том, что русские по своей воле, без петровской ломки через колено, согнулись под плети надсмотрщиков-иноземцев (такая уж у нас рабская природа!) пошла от создателей «миллеровской» истории.

   Трудно понять, какими соображениями руководствовался Пётр, приглашая в качестве историка немца Герхарда Фридриха Миллера. Но именно этот двадцатилетний недоучка (в самом деле, недоучка — два или три года он посещал Лейпцигский университет, но не окончил курса), до прибытия в Санкт-Петербург никак не проявивший себя ни на одном из поприщ, положил резвое начало искажению всей русской истории. Всецело поддерживал Миллера в деле создания ложной исторической концепции России Готлиб Зигфрид Байер. Этот немецкий филолог и китаевед стал заниматься российской историей в качестве хобби — по «любознательности». Двое приглашённых Петром «русских историков», долго не знавшие русского языка, и в течение первых десятилетий своей «научной деятельности» в России не принимавшие российского подданства, пустили гулять по миру нелепую, но удивительно живучую басню о русских болванах, не сумевших организовать собственную государственность и вынужденных «призвать» с этой целью варягов, являвшихся, по мнению немецких сочинителей, норманнами. Немецкое происхождение Миллера и Байера, протекание их «научной деятельности» в период фактического правления немцев в России, подчеркивание ими тесных германо-скандинавских взаимосвязей обнажают дискриминационную суть норманской теории. Из неё прямо вытекает, что славяне никогда не были способны создать государство самостоятельно, и для них нет иного пути, как добровольно согласиться на внешнее управление.

   Появление теории норманского происхождения русского государства связано с одним из сказаний «Повести временных лет», в котором говорится, что в 862 году, не сумев справиться с внутренними распрями, славяне обратились к варягам («руси») с предложением занять княжеский престол: «Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет. Да пойдете княжитъ и володети нами». То есть на основе единственной летописи, никем и никогда не признанной фактологически достоверной, русскому народу вменялась историческая несостоятельность. Миллер и Байер, не основываясь на серьёзных источниках, утверждали, что славяне до прихода варягов не имели собственной культуры и даже начатков государственности: всё это в готовом виде им подарили норманны.

  

Аполлинарий Васнецов. «Призвание варягов».

  

  Против норманской теории, безошибочно усмотрев в ней политический заказ и идеологическую подоплёку курса на окончательное лишение России национального суверенитета, активно выступил М.В.Ломоносов. Он не покушался на достоверность «Повести временных лет», но предложил иную идентификацию варягов. Ломоносов утверждал, что Рюрик был родом из прибалтийских славян, издавна имевших тесные связи, закреплённые на уровне межплеменных браков, с ильменскими словенами (восточнославянское племя, составлявшее основную массу населения земель, которые позже назовут новгородскими). Ломоносов считал, что в том числе и общностью происхождения было обусловлено приглашение Рюрика на княжение (в том, что таковое имело место быть, Михайло Васильевич не сомневался).

  В наше время профессор В.В.Фомин в монографии «Ломоносов. Гений русской истории» на основании исторических, археологических, лингвистических и антропологических данных убедительно доказал, что почти все идеи, высказанные Ломоносовым в XVIII веке в отношении русской и мировой истории, соответствуют уровню современной науки, а также, что Ломоносов был прав, когда идентифицировал варягов-русь как славян Южной Балтии, сроднившихся с ильменскими словенами.

   М.В.Ломоносов в течение всей жизни боролся против фальсификации русской истории и за право русских иметь отечественную историческую науку. В 1749-1750 годах он резко выступил против миллеровско-байеровской теории. Ломоносов утверждал, что труды Миллера и Байера по изучению (или созданию) российской истории не могут считаться научными, так как имеют слишком много «грубых погрешностей». «Мне кажется, что он немало походит на некоторого идольского жреца, который, окурив себя беленою и дурманом и скорым на одной ноге вертением, закрутив свою голову, даёт сумнительные, тёмные, непонятные и совсем дикие ответы», — так Михайло Васильевич отзывался о Байере.

  В одной из предыдущих частей я уже писала, что за своё выступление против Миллера и Байера Ломоносов едва не поплатился жизнью — искушённые в интригах академики, поддерживаемые чьей-то невидимой, но сильной рукой, настаивали на смертной казни русского гения. Казнить Ломоносова не казнили, но несколько месяцев в тюрьме ему отсидеть пришлось — и это при том, что сама Елизавета Петровна приняла сторону русского учёного. Тогда дело закончилось победой Ломоносова — Миллера разжаловали из профессоров, но во времена Екатерины «великой» он восстановил свои позиции. К тому же при Екатерине ему на подмогу из германских земель был призван ещё один «основоположник» русской истории — Август Людвиг Шлёцер, протестант по вероисповеданию, богослов по образованию, до приезда в Россию тоже никогда на ниве исторической науки не подвизавшийся.

  

Л.С.Митропольский. Портрет М.В.Ломоносова.

  

  После смерти Ломоносова, уже не опасаясь отпора оппонента, Шлёцер принялся яростно клеймить русского гения, охарактеризовав его «совершенным невеждой во всем, что называется историческою наукою» и «посредственностью» во всех остальных его научных занятиях. Не исключено, что ненависть немецкого богослова-протестанта к Ломоносову частично объяснялась личными мотивами — русский учёный убедительно показал непригодность «Русской грамматики» Шлёцера. Маниакальное стремление Шлёцера доказать жалкую вторичность русского языка по отношению к немецкому дошло до абсурда, когда он выводил русское слово «дева» из нижнесаксонского «сука, непотребная женщина», а «князь» из немецкого «баран, дурак». В этой тенденциозной этимологии Ломоносов увидел полное отсутствие науки и «сумасбродство в произведении слов российских». Михайло Васильевич писал, что в «Русской грамматике» Шлёцера «кроме множества несносных погрешностей внесены досадительные россиянам мнения», и закончил свой отзыв мощной кодой: «Из чего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина».

  Август Людвиг Шлёцер продвигал миллеровско-байеровскую теорию, педалируя тему низкого уровня развития восточных славян. Даже тезис о существовании у них торговли до прихода варягов он считал «ненаучным» и «уродливым». Он утверждал, что русская история вообще начинается «от пришествия Рюрика», являвшегося, безусловно, норманном. К.Н.Бестужев-Рюмин писал, что Шлёцер «внес большую смуту в умы», ибо смотрел на славян как на «американских дикарей», которым западноевропейцы «принесли веру, законы, гражданственность». Не приходится сомневаться, что «внесение смуты» в умы русского образованного сословия являлось одной из прямых задач Шлёцера и его заказчиков.

  Понятно, что во времена Екатерины «великой» Шлёцер и Миллер действовали под покровительством матушки-императрицы — она и сама являлась изрядной сочинительницей русской истории, и по её приказам в монастырских архивах было уничтожено огромное количество исторических документов. Другое дело — начало «научной деятельности» Миллера. Кто стал вдохновителем и спонсором данного проекта? — не по собственной же инициативе плохо образованный двадцатилетний юнец принялся кропать унизительную для приютившей его страны версию истории. Пригласил в Россию этого немецкого «учёного» Пётр, но Миллер приехал, когда русский император уже умер. Первый свой «научный» труд по фальсификации русской истории Миллер обнародовал при Анне Иоанновне, а у той вряд ли доходили руки до столь отвлечённых вещей. Слишком тяжек и злободневен был груз проблем, доставшихся ей от Петра: казна пуста, бюджет в дефиците, жалование платить нечем, население вымирает от голода, крестьяне массово бегут.

  Да и не слишком много власти было у императрицы Анны. «Жадною толпою» окружавшие трон иноземные птенцы гнезда Петрова (а бОльшую часть его птенцов составляли именно иноземцы) — прежде всего, Остерман и Миних — целиком определяли внешнюю и внутреннюю политику государства в первые годы царствования Анны Иоанновны.

   Многие отечественные историки XIX века, в частности, С.А.Гедеонов и Д.И.Иловайский, считавшие варягов-русов славянами, убедительно опровергали норманскую теорию. Ученик В.О.Ключевского С.Ф.Платонов указал на сомнительность самого источника (сказания о призвании варягов из Повести временных лет), на котором была построена версия Миллера-Байера-Шлёцера. Этот крупный русский историк оценивал летописный рассказ о призвании как «красивый туман» и довольно ординарный случай в мифологии европейского средневековья. «Эпический характер этого рассказа ясен из сравнения с другими подобными: известно сказание английского летописца Видукинда Корвейского (Саксонская хроника 967 г.) о таком же точно призвании англосаксов в Британию», — пишет С.Ф.Платонов. Вслед за ним историк, лингвист, филолог, действительный член Императорской Академии наук А.А.Шахматов на основании проведённого им текстологического анализа летописи установил поздний и недостоверный характер рассказа о призвании варяжских князей.

   Однако определил парадигму российской исторической науки на долгие времена государственный историограф Н.М.Карамзин, твёрдо стоявший на позициях норманизма.

   Не смотря на яростное сопротивление норманистов, не смотря на то, что официальная российская историческая наука, повинуясь Шлёцеру и Карамзину, вывела антинорманские идеи русского гения М.В.Ломоносова за пределы содержательного научного дискурса, развенчание не только унизительной, но и опасной для россиян лженаучной исторической концепции продолжалось, и продолжается по сию пору. Работающий в наши дни член-корреспондент РАН, директор Института российской истории РАН А.Н.Сахаров пишет: «Когда норманисты и их противники стали внимательно изучать летописи, то обнаружилось, что и древнейшая хронология «Повести» неточна, и рассказ о начале Руси есть плод соображений её автора». Учёный доказал, что слово «варяг» у восточных славян по своему смыслу означало «купец-пират», и не заключало в себе отсылки к конкретному племени или стране. «В Сказании о Мамаевом побоище (XIV в.) говорится о дунайских варягах в дружине князя Димитрия Ольгердовича. Одна из летописей упоминает о варягах, живших ещё до основания Киева на берегах Теплого (т.е. Черного) моря», — пишет А.Н.Сахаров, ставя, казалось бы, окончательную точку в вопросе норманского происхождения русской государственности.

   Но не тут-то было. Норманская теория изначально создавалась и вот уже триста лет поддерживается вовсе не во имя исторической правды. На этот счёт уместно привести свидетельство известного писателя-историка Русского Зарубежья М.Д.Каратеева, семья которого после 1917-ого года была вынуждена покинуть Россию. В 1968 году он писал: «... норманская доктрина пошла на вооружение тех русофобских сил западного мира, которые принципиально враждебны всякой сильной и единой России, — вне зависимости от правящей там власти, — и служит сейчас чисто политическим целям: с одной стороны как средство антирусской обработки мирового общественного мнения, а с другой — как оправдание тех действий, которые за этой обработкой должны последовать. Так ошибка историческая... опоганила и русское самосознание и отношение к нам других народов, обернувшись ошибкой политической огромного масштаба. За неуважение к своему прошлому приходится платить дорогой ценой».

   Наиболее ярко целевое назначение норманнской теории обозначилось в политике вождей третьего Рейха, которые, опираясь на неё, идеологически обосновывали агрессию против нашей страны. Как разъяснял Гитлер в «Майн кампф», «организация русского государственного образования не была результатом государственно-политических способностей славянства в России; напротив, это дивный пример того, как германский элемент проявляет в низшей расе свое умение создавать государство». Поэтому, дальше писал фюрер, «сама судьба как бы хочет указать нам путь своим перстом: вручив участь России большевикам, она лишила русский народ того разума, который породил и до сих пор поддерживал его государственное существование». То есть, норманский разум иссяк, своего у русских отродясь не водилось, и считать их за людей теперь не приходится. Один из главных политических и военных деятелей нацистской Германии Генрих Гиммлер, призывая солдат рейха относиться к русским как к неполноценным людям, тоже исходил из теории, созданной в XVIII веке его соотечественниками Миллером и Байером. «Этот низкопробный людской сброд, славяне, сегодня столь же не способны поддерживать порядок, как не были способны много столетий назад, когда эти люди призывали варягов, когда они приглашали Рюриков», — вещал рейхсфюрер СС и создатель первого лагеря смерти в Дахау.

  

Освобождение узников Дахау

  

   Немецкий историк А.Андерле писал в 1961 году, что, учреждения фашистской Германии руководствовались норманизмом как официальным руководством к действию. Перед нападением на СССР немцам внушали, что «русские всегда хотят оставаться массой, которой управляют. В этом смысле они воспримут и немецкое вторжение. Ибо это будет осуществлением их желания: «Приходите и владейте нами». Поэтому у русских не должно создаваться впечатления, что вы в чем-то колеблетесь. Вы должны быть людьми дела, которые без лишних слов, без долгих разговоров и без философствования четко и твердо выполняют то, что необходимо. Тогда русские будут вам услужливо подчиняться».

  Гитлеровский фашизм получил правовую оценку в истории, а одна из его фундаментальных идеологических доктрин — злая и абсолютно необоснованная с научной точки зрения выдумка немцев Миллера и Байера — по-прежнему признаётся основной в вопросе образования российской государственности. Не смотря на множество убедительных исследований на этот счёт в отечественной исторической науке не получила должной оценки ещё менее научная деятельность этих «русских историков» по уничтожению и прямой подделке исторических письменных источников и документов. Миллер и Байер первыми изобрели чёрный миф о Московской Руси как о гнилом зубе, которую известный стоматолог Пётр вырвал, а потом в кровоточащей лунке быстренько обустроил новую Россию, светлую и цивилизованную.

  

   Гришка-вор тебя не ополячил,

  Петр-царь тебя не онемечил.

  Что же делаешь, голубка? — Плачу.

  Где же спесь твоя, Москва? — Далече.

  

  М.Цветаева

  

  Искажая русскую историю, Миллер и Байер не только оправдывали «преобразования» Петра, какими бы кровавыми методами они бы не проводились, но и обосновывали правомерность ситуации, сложившейся в результате деятельности царя-плотника. При Анне Иоанновне, находясь под прямым правлением немцев во главе с вице-канцлером и первым кабинет-министром Остерманом (тоже недоучка-студент, сбежавший из своей Вестфалии из-за дуэли, и ставший при Петре и генерал-адмиралом, и бароном, и много кем ещё), Россия переживала торгово-финансовое засилье англичан (они в публичную политику не рвались — «зачем лаять самому, если есть собака? »). Это положение сложилось не после смерти Петра и забвения его заветов, как принято у нас считать, а именно в результате его деятельности. И Остерман, и Миних, и ещё орды иноземцев были приглашены и обласканы Петром, а вовсе не пресловутой «бироновщиной». И 9/10 российской внешней торговли англичане стали контролировать ещё при Петре, а не при Анне Иоанновне. Миллер-Байер перекинули навесной исторический мост от легенды о «призвании» Рюрика до легенды о «великих деяниях» Петра, тем самым обнажив смысл петровских «преобразований» — утрату национальной независимости.

  Допустим, заказчиками Миллера и Байера являлись Остерман и иже с ним, но другое дело — субсидирование проекта. Заботу о русской истории ещё со времён Филарета Романова взяло на себя семейство Строгановых. Широко известно, что Строгановы «поддерживали историческую науку», а если обойтись без реверансов и экивоков — платили иноземцам за создание ложной истории России. Именно они оплатили Сибирскую экспедицию Миллера, во время которой не где-нибудь, а во владениях Строгановых «неожиданно» обнаружился обширный архив летописей и документов, подкрепляющий парадигму вымышленной российской истории. Уже в XVIII веке часть «находок» Миллера была признана подделкой, в XIX веке разоблачения продолжились, тем не менее, по сию пору «сибирские» летописи используются историками как достоверные источники. Ровным счётом ничего не стоило Строгановым накропать кучу поддельных документов — в XVIII веке в их руках находилось производство гербовой бумаги, а Миллер распоряжался в государственных архивах как у себя дома, и прихватить там, например, печать Алексея Михайловича ему было не сложно.

   Вообще, значение семейства Строгановых в русской истории значительно существеннее, чем роль меценатов и покровителей всяческих искусств, почтительно им отведённая. Происхождение Строгановых не известно. Версия, отсылающая их к новгородским купцам Строгановым, ещё в XIX веке была признана несостоятельной. Историки отвергли легенду о том, что семейство главных российских олигархов имело какое-либо отношение к старинному роду новгородских купцов Строгановых, отметившихся в летописях со времён Дмитрия Донского. Тогда на смену этой легенде немедленно пришла другая — оказалось, что предками владельцев Пермского края являлись простые крестьяне-поморы. То есть, по этой версии, теперь уже не знаменитые новгородские купцы, один из предков которых выкупал Василя Тёмного из плена, лично обратились в 1558-ом году к царю Ивану Грозному и получили от него невиданные преференции, а простые крестьяне-поморы. На Вологодчине, действительно, фамилия Строгановых издавна является распространённой, но закавыка в том, что до середины (или даже до конца) XVIII века интересующее нас семейство звалось СтрогОновыми, а такой русской фамилии не существовало.

  В XIX веке историк Устрялов утверждал, что Строгоновы-Строгановы были иноземцами, попавшими в Россию при Иване Грозном. Профессор кафедры русской истории Петербургского университета Н.Г.Устрялов, этот добросовестный учёный, должен был иметь очень веские основания для такого заявления. Также, он, вероятно, исходил из того, что Пётр пожаловал сразу трём братьям Строгановым баронский титул, который незадолго до этого сам же специально ввёл для инородцев. Некоторые современные исследователи считают, что Строгановы происходили из восточногерманских земель, а именно из Франконии, и объявились в Московском государстве, будучи франконскими купцами, которые издавна имели привилегию беспошлинной торговли. Эта версия интересна, но, к сожалению, она слабо аргументирована.

  Первым «русским» бароном с лёгкой руки Петра стал Генрих Иоганн Фридрих Остерман, семейство Строгановых стояло третьим в этом ряду. Остерман при Елизавете закончил свои дни в Берёзове — там же, где до него оказался его друг и соратник Александр Меншиков, а Строгановы, никогда не афишировавшие своего могущества, продолжали тайно властвовать в России.

  Среди обрусевших иностранцев известно много замечательных людей, внесших свой вклад в развитие науки и культуры России, добросовестно служивших на благо нового Отечества в армии и в государственных институтах. Во второй половине XVII века положение западноевропейских стран, разорённых тридцатилетней войной, было значительно хуже, чем в Руси Алексея Михайловича. (В результате той войны население германских княжеств, в частности, сократилось с 18 до 4 миллионов человек). Тогдашняя Московская Русь, с её бойкой торговлей, сытая и весёлая, привлекала европейцев, и они, если могли убедить российские власти в своей полезности новой родине, охотно переходили в православие и брали русские имена.

  Кроны национальных деревьев в лесу народов так тесно сплетены, что говорить о чистоте крови любой нации бессмысленно. Вряд ли в мире существуют моноэтнические народы, а русский народ уж точно к таковым не относится. Не в том дело, к какой национальности принадлежали чьи-то предки, а в том, с какой целью к нам явились эти предки и выполнение какой задачи они завещали своим наследникам.

   «Ни одна нация не обладает естественной этнической базой, однако по мере того, как социальные конструкции национализируются, население, которое оно включает, либо над которым они господствуют, «этнизируется», то есть начинает представлять себя в прошлом и будущем так, как если бы оно образовывало естественное сообщество», — пишет Этьен Балибар в книге «Нация как форма: история и идеология». Но так происходит, если правительство страны создаёт или, во всяком случае, поддерживает «социальные конструкции», направленные на консолидацию общества. Ни Пётр, ни развивавшая его «преобразования» Екатерина «великая» в формировании сообщества «русский народ» заинтересованы не были. Многочисленные «понаехавшие» из Европы в XVIII веке (они тогда «посыпались как сор из дырявого мешка», по выражению В.О.Ключевского) не идентифицировали себя русскими ни в первом, ни в последующих поколениях, разделяясь на английскую, австрийскую, французскую и другие «партии», а «онемеченные» русские баре, чтобы не пребывать в изоляции, примыкали к одной из них. Только вот русской партии не было — пока не появился Пушкин. На его гибель почти все крупные европейские газеты отозвались статьями, в которых писали, что умер не великий русский поэт, а «глава русской партии». О роли Строгановых (в ту пору уже графах) в заговоре против Пушкина я буду писать позже. Сейчас я упомянула об этом лишь затем, чтобы отметить, что высказанное мной мнение о «задаче, завещанной наследникам», имеет под собой основание.

   Строгановы (которые Строгоновы) впервые появляются на русской сцене одновременно с англичанами. В 1655-ом году образовывается Московская компания, которая, пользуясь беспрецедентными льготами, пожалованными ей Иваном Грозным, принимается грабить русское государство. А в 1556-ом году на сольвычегодской земле откуда не возьмись появляются строгановские соляные варницы. В том же году Строгановы получают разрешение на добычу пушнины в крупных масштабах и беспошлинную торговлю с «сибирскими инородцами». В том же 1556 году Иван Грозный разрешает Строгановым «искать медные и железные руды на Устюге, в Перми и в других местах». В годы, когда Московская компания захватила российскую торговлю, Строгановы как ни в чём ни бывало продолжали торговать оптом и в розницу в Поморье, Москве, Коломне, Калуге, Рязани, Переславле-Залесском, Великом Устюге, Коле. Мало того, при абсолютной монополии англичан на внешнюю торговлю России (официально закреплённую царскими преференциями), Строгановы ведут собственную торговлю с Литвой, а через Астрахань они торгуют хлебом с Восточными станами, покупая взамен «заморские» товары. Деятельность Строгановых вообще удивительным образом всегда удачно сопрягалась с действиями англичан.

  Грамотой Ивана Грозного во владение Строгановым было пожаловано 3,5 миллиона десятин земель на Северо-Западном Урале, в 1568 году царь присоединяет к владениям Строгановых земли «по реке Таболу» в Сибири. Строгановы получили от царя право феодального иммунитета, право судить своих работников без обращения к царским наместникам, в течение двадцати лет не платить государственных налогов и повинностей, строить города, иметь собственное войско, лить пушки. Никто другой из промышленных и торговых людей в Московском государстве ни тогда, ни позже такими безграничными правами не обладал.

   Вели своё дело Строгановы жестокими методами колонизаторов. Как свидетельствуют документы, они «скупкой, закладами, ростовщическими сделками подбирали посадские варницы, посадские лавки, амбары, кузницы и дворы», а разорённых ими людей своевольно «крепостили». Пользуясь полнейшей безнаказанностью, любимцы Ивана Грозного беззастенчиво грабили уральских и сибирских жителей, а своих работников «увечили и даже заживо замуровывали в тайнички трехсаженной толщины стен строгановского Благовещенского собора». В сольвычегодском замке Строгановых имелся набор инструментов для пыток и истязаний — «людских желез». В одной из челобитных царю сообщается, что у Строганова «людям ево, крепостным и крестьянам ево чинятся многие напрасные смерти в темнице. Сидячи в колоде в железах тяжких, сидят года по три и по четыре и больше, и умирают от великого кроволитья, от кнутьяных побоев без отцев духовных, морят дымом и голодом». Сам челобитчик — «вольный человек», нанятый на год, был ограблен, на дворе Строганова «раздет донага, бит ослопьем» и посажен «в колоду» на цепи в полтора пуда весом, где и сидел 5 лет. Условия подряда вольнонаемных рабочих к Строгановым «были пропитаны кабальными элементами». Однако царские милости к Строгановым не иссякали.

   Строгановы, отделываясь подачками Ивану Грозному вместо выплаты законных налогов, не занимались благотворительностью: «Очень четко просматривается, какие преференции Строгановы получали за каждые свои денежные вливания», — отмечает историк Г.Головчанский. В итоге в XVIII веке Строгановым принадлежала территория вдвое большая, чем площадь Голландии того времени — 10 382 347 десятин, а Петр I утвердил за этим семейством их необъятную империю в вечное и наследное владение.

  Теперь стоит рассмотреть детальнее вопрос денежных вливаний, преференций, и какое это всё имеет отношение к Уложению 1649-ого года, которым сыск беглых признавался бессрочным, в результате чего Алексей Михайлович, не смотря ни на какие контраргументы, остался в истории главным закрепостителем крестьян. Да и то сказать, иного ждали крестьяне от молодого царя. В порядных, заключаемых с прихода на трон Михаила Романова и вплоть до 1649 года крестьянин обещал не покидать своего участка земли до тех пор, пока царем не будут отменены «заповедные лета». Народ ждал восстановления Юрьева дня, а дождался прямо противоположного. Так что закрепление, означенное Уложением 1649-ого года, явилось, мягко говоря, непопулярной мерой, и ответом на неё стала новая волна массового бегства крестьян на окраины государства.

  Собору, выработавшему данное Уложение, предшествовал так называемый Соляной бунт. Так называемый — потому что к соли он имел мало отношения. Правительство, действительно, повышало налог на соль, но произошло это в 1646-ом году, уже на следующий год повышение налога было отменено, а Соляной бунт случился в 1648-ом. Путаница с причинами бунта возникла не случайно — спонсоры ложной русской истории Строгановы, в XVII-XVIII веках владевшие львиной долей соляного производства и торговли солью (главным консервантом той поры) постарались скрыть свою роль в событиях, едва не ввергших страну в новую Смуту. Как я уже писала, свидетельства эпохи Алексея Михайловича сильно прорежены и покорёжены. Трудно понять (если вообще возможно), каким образом Соляной бунт отразился на решениях Собора, при чём тут соль, и какую роль при этом играли Строгановы (а во всех значимых перипетиях русской истории XVI-XIX веков они неизменно играли если не главную, то весьма существенную роль).

  Тему взлёта Строгановых в «английский» период царствования Ивана Грозного я вкратце уже осветила, и перед тем как перейти к роли этого семейства в одном из важнейших узлов российской истории — в Смуте, скажу пару слов о взаимоотношениях Строгановых с Борисом Годуновым. Не поладили они с царём Борисом, очень не поладили, настолько не поладили, что в 1588-ом году правитель Годунов даже отбирал у Строгановых все их владения. Потом, правда, он всё вернул, а документы, разъясняющие как причину опалы, так и причину её снятия, не сохранились. Можно предположить, что царь Борис пытался привести Строгановых под власть общегосударственных законов, а также к адекватной выплате налогов со сверхдоходов этих первых русских олигархов, в течение трёх столетий остававшихся самыми богатыми людьми в России. Не исключено, что эта попытка ему удалась, и Борис Годунов одержал победу сразу на двух фронтах — воюя одновременно и с засильем англичан, получивших карт-бланш от Ивана Грозного на разграбление страны, и с выращенным Иваном Грозным олигархическим кланом, образовавшим собственное государство внутри Московского государства. А потом, нажив двух могущественных врагов — внешнего в лице Англии и внутреннего в лице Строгановых — царь Борис должен был сохранять страну во время невиданного голода 1600-1603-его годов.

   Четыре неурожайных года подряд — ни одно средневековое государство не устояло бы. А Россия могла устоять. В отличие от стран Европы, где в аналогичных обстоятельствах народу предоставляли свободу голодать и вымирать, царь Борис, аккумулируя у себя запасы хлеба, «отворял житницы». Он организовывал для людей различные возможности заработков, устанавливал твердую цену на хлеб, поддерживал дворянские поместья. Два года страна не без потерь, но продержалась, а в 1602-ом году Строгановы, как корректно сейчас об этом пишут, «не проявили государственной оценки событий», и в ситуации народного бедствия остались «замкнутыми в сфере своих узко вотчинных интересов». А если сказать попросту, то они, являясь крупнейшими хлеботорговцами, организовали полномасштабную спекуляцию хлебом, что привело к резкому усугублению голода. Ослабленное трёхлетним неурожаем, и к тому времени уже дезорганизованное государство не смогло справиться со злостными спекулянтами; события приняли необратимый характер. А тут как раз и Лжедмитрий объявился — занятное совпадение, не правда ли?

  Разумеется, Строгановы без промедления присягнули самозванцу, удивительно оперативно присягнули — 6 июня 1605 года в Москве появилась грамота Лжедмитрия I с объявлением о его вступлении во власть, а уже 12 июня на восточной окраине страны, в Сольвычегодске, Строгановы и сами присягали, и приводили к «подкрестной записи» население своей империи. Они и денег Лжедмитрию дали, не слишком много, правда, тысячу рублей, но тоже неплохие по тем временам деньги. Потом они и второму Лжедмитрию присягали и тысячу жаловали. Впрочем, Строгановы и Василия Шуйского не обижали — под царское обещание «после того, как литовских людей и русских воров одолеем, будет милость и великое жалованье, и честь примите, и от всех людей похвалу получите» выделили безвозмездно 1,5 тысячи рублей. На организацию военного отпора врагу этих денег не хватило, и Шуйский попросил у Строгановых в качестве займа ещё 2 тысячи. Олигархи, не желая зависеть от случая — мало ли что, а вдруг да не одолеет государство «литовских людей и русских воров», потребовали от Шуйского немедленного предоставления преференций. Взяв царя Василия за горло, они получили от него подтверждение всех данных им Иваном Грозным льгот, дополнительное расширение своих владений, а в довесок — ни до того, ни после никому не присваемое звание «именитых людей», которое они эксклюзивно носили больше ста лет, пока Пётр I не сделал их баронами. В качестве именитых людей Строгановы освобождались от выплаты налогов за провоз соли и других товаров и получали право бесплатно останавливаться со своими торговыми караванами на любом постоялом дворе.

   Так что, как говорится, кому война, а кому — мать родна. Строгановы продолжали богатеть в страшную для страны пору, когда, по словам Н.М.Карамзина, «границы России были отверсты, сообщения прерваны, воины рассеяны, города и селения в пепле или в бунте, сердца в ужасе или в ожесточении, правительство в бессилии». Тактика Строгановых в те времена мутна, как и сама Смута. Они выделяют деньги на ополчение Минина и Пожарского (то ли 1,5, то ли 2 тысячи рублей), но ни единого воина из своего огромного войска не посылают на подмогу земцам. Историки пишут, что Строгановы снарядили большой отряд во Второе ополчение. И это так — отряд они снарядили, и даже отправили, но потом пермяки, повинуясь невесть откуда пришедшему сигналу, вдруг повернули обратно.

  Итак, Строгановы складывали яйца во все имеющиеся корзины, как это издавна советуют делать англичане, но их самая большая корзина осталась в исторической тени. В жалованной грамоте Петра именитому человеку Григорию Дмитриевичу Строганову было «исчислено, что во время междуцарствия и при Михаиле Федоровиче» от его семейства «взято в казну» 423 706 рублей. Однако «во время междуцарствия» в разные инстанции выделенных Строгановыми «прозрачных» денег вряд ли наберётся больше десяти тысяч. Не остаётся ничего иного, как согласиться с теми исследователями, которые считают, что огромные средства — более четырехсот тысяч рублей, то есть миллиарды долларов на сегодняшние деньги — были потрачены Строгановыми на «многолетнюю кровавую авантюру по приведению Романовых на русский престол» (самоцитата).

  Дорвавшись до власти, клика «бояр-предателей» от лица юного царя Михаила тут же обратилась к Строгановым за очередным траншем, и — облом. Денег Строгановы нищему царю не дали — зачем? — ведь английский король предложил ему огромный заём — 100 тысяч фунтов «на нужды его величества». Этот факт замели под исторический ковёр, но, внезапно оставшись без внутреннего спонсора, «бояре-предатели», ввергли страну в неоплатный долг перед Англией, а сами автоматически сделались марионеточным правительством. Не удивительно в этой связи, что при Михаиле Фёдоровиче англичане безраздельно хозяйничали в Московском государстве, ещё менее удивительно, что лишившись российской кормушки в 1649-ом году, они приложили бездну усилий, чтобы её вернуть.

  При первом Романове Строгановы отделывались подачками лично царю и членам его семьи — описаны кубки с жемчугом и прочие поистине царские дары, которые они преподносили по тем или иным поводам, но ни о каких значимых суммах, отчисленных в государственную казну, сведений нет. Получив от Ивана Грозного невиданные преференции, подтверждённые «боярами-предателями» от имени Михаила Романова в начале его царствования, Строгановы не считали себя связанными какими-либо обязательствами с «этой» страной. На их деньги Романовы пришли к власти, но сильное государство, способное высвободиться из английской удавки, Строгановым было ни к чему.

  Известно, что всего с начала Смуты и до 1722-ого года, когда Пётр «исчислял» заслуги Строгановых, наделяя их баронством и наследным владением огромной частью российской территории, это семейство пожертвовало государству 841 762 рубля. По поводу первой половины этих средств (о которой я только что писала) ясности мало, а насчёт второй половины её ещё меньше. Пётр утверждал, что при его отце Алексее Михайловиче Строгановы передали в казну 418 056 рублей. Попробуем с этим разобраться.

  Первый Романов (вернее, окружавшая его клика «бояр-предателей») привилегии Строгановых подтверждал, не преминул сделать подтверждение и вернувшийся из ссылки Филарет, неоднократно подтверждались привилегии в течение всего царствования Михаила. В царской готовности демонстрировать своё вассальство по отношению к сеньорам Строгановым есть что-то пугающее — это похоже на приношение царской присяги всемогущим олигархам. Пишут, что в этом нет ничего из ряда вон выходящего — якобы после Ивана Грозного все цари, приходя к власти, немедленно подтверждали привилегии Строгановых и одаривали их новыми землями. Но ни Алексей Михайлович, ни его сын царь Фёдор III, придя на трон, присяги олигархам не приносили. А вот Пётр присягал, причём дважды — и когда сидел «младшим царём» на двойном троне вместе с Иоанном V, и когда пришёл на самостоятельное царствование. Не потому ли его старший брат Иван, не присягнувший грозным олигархам, остался в истории клиническим идиотом? — как и Пётр III, дистанцировавшийся от Строгановых, как и Павел I, отобравший у них по суду 3,75 миллиона десятин земли.

  Напомню, что Пётр III лишил англичан монополии на русскую внешнюю торговлю и ограничил вывоз стратегического сырья для оснащения английского флота. Павел I в этом направлении действовал ещё решительнее, вовсе запретив английскую торговлю в Российской империи. До сих пор в истории Павел остаётся осмеянным и ошельмованным, не смотря на то, что многие серьёзные историки считают его выдающимся Российским императором. Ещё В.О.Ключевский в XIX веке разоблачал клеветнические наветы на Павла: «Собрав все анекдоты, подумаешь, что все это какая-то пестрая и довольно бессвязная сказка; между тем, в основе правительственной политики внешней и внутренней, лежали серьезные помыслы и начала, заслуживающие наше полное сочувствие».

  Участие англичан в свержении и убийстве Петра III и Павла I несомненно и доказано рядом исследователей. Ни один дворцовый переворот в России XVIII века не происходил по инициативе изнутри страны. Даже законная наследница престола, «дщерь Петрова» Елизавета сумела прийти к власти только потому, что её кандидатура устроила Францию, Австрию и Швецию, которые в те времена ещё пытались проводить независимую от Англии политику. Оказавшись вместо английского монолита в «многополярном» окружении, не всегда ладившим между собой, Елизавета получила пространство для манёвра и сумела провести ряд жизненно необходимых России преобразований. Англичане были потеснены, с их беспошлинной торговлей было покончено. Разумеется, такое положение вещей не могло устроить Англию, и она сделала ставку на «молодой двор» — на племянника Елизаветы и его супругу.

  

Г-Х.Грот. Великий князь Пётр Федорович и великая княгиня Екатерина Алексеевна. 1745г.

  

  Пётр не оправдал надежд Англии, но санкционированная из-за моря узурпация трона Екатериной вернула всё на круги своя. При Екатерине английское торгово-экономическое господство в России было полностью восстановлено. Екатерина, которую Пушкин называл «хитрой женщиной», «деспотом под личиной кротости и терпимости», «фигляром», «жесточайшим крепостником», «Тартюфом в юбке и в короне», любила поговорить с царедворцами и фаворитами о том, как бы так сделать, чтобы покончить с этим ужасным, ужасным, ужасным крепостническим режимом. Матушка-императрица сокрушалась о своих пейзанах, и распространяла крепостное право на Украину, до тех пор свободную. Ещё раз сокрушалась, а следом издавала указы о праве помещиков ссылать досадивших им крепостных на поселение в Сибирь. (Чаще всего досадивших истощением физических сил изнурительной работой. При этом до места добиралась живыми едва ли не десятая часть сосланных, остальные умирали в пути.) Великая Екатерина снова сокрушалась и разрешала помещикам отправлять своей властью неугодных крестьян в каторжные работы, а также безо всяких ограничений подвергать их телесным наказаниям в собственном поместье. Сокрушение императрицы, вероятно, достигло кульминации в 1767 году, когда она издавала указ, в котором «помещичьем людям и крестьянам» запрещалось под угрозой каторги подавать челобитные на помещиков-извергов. Фактически государство отказалось как-либо защищать крестьян от произвола крепостников, что неминуемо должно было привести к окончательной степени разложения российского общества.

   Лицемерная тактика Екатерины сработала: мнение, что она была лучом света в тёмном русском царстве, до сих пор не окончательно умерло. Екатерина понимала, что во второй половине XVIII века, когда европейские страны (кроме родной Российской императрице Германии) спешно прощались с остатками феодальных режимов, рабовладельческий строй, установившийся в её стране, выглядит особенно отвратительно. Но что могла сделать одна просвещённая немка в стране злобных варваров?

   Жестокое крепостничество, культивируемое Екатериной, заключало в себе опасность не только для крестьян, но и для общества в целом. В екатерининской России всё настойчивее звучали призывы покончить с крепостным режимом, или хотя бы улучшить положение крестьянства. И это был не только известный нам со школьной поры А.Радищев. Государственные и общественные деятели, славянофилы и западники поднимали крестьянский вопрос, но все попытки избавить Россию от позорного рабства разбивались о каменные кринолины императрицы.

  Сведения о непосредственной причастности олигархов к восшествию «великой» Екатерины через цареубийство сохранились благодаря разладу, случившемся в семье Строгановых именно из-за этого преступления. Как пишут, Александр Сергеевич Строганов, граф Священной Римской империи «находился в числе приверженцев Екатерины II». (В графы Российской империи, действительные тайные советники 1-го класса, обер-камергеры, члены Государственного совета, сенаторы, кавалеры орденов Св. Андрея Первозванного, Св. Владимира I степени и прочая и прочая его возведёт благодарная Екатерина, когда придёт к власти). Очень похоже на то, что именно за Строгановым оставалось решающее слово в том дворцовом перевороте (точно так же, как в 1837-ом году решающее слово о вызове Пушкина на дуэль произнесёт граф Григорий Александрович Строганов). Любимая супруга А.С.Строганова Анна Михайловна вместе со всем своим семейством являлась сторонницей свергнутого императора, этому способствовало то, что её двоюродная сестра и ближайшая подруга Елизавета Воронцова, была фавориткой Петра III.

  Император «не скрывал ни перед кем непомерной любви» к Воронцовой, «проводил почти всё время с ней». Через подругу и родственницу Анна Строганова была близко знакома с Петром III, симпатизировала ему и глубоко уважала. Анна Михайловна возвратилась в отцовский дом, когда узнала, что её европейски образованный супруг является политическим заговорщиком, виновником смерти императора и страданий Елизаветы Воронцовой. «Великодушная» Екатерина II «взялась устроить» дальнейшую судьбу фаворитки убитого ею супруга. Матушка-императрица сослала Воронцову в медвежий угол, «чтобы она уже ни с кем дела не имела и жила в тишине, не подавая людям много причин о себе говорить». Строганова тяжело переживала заточение Елизаветы Воронцовой, но той вынужденная изоляция хотя бы спасла жизнь, а сама Анна Михайловна наговорила много лишнего, и, вероятно, могла наговорить ещё больше, поэтому спустя некоторое время она внезапно (кто бы сомневался) скончалась.

  

И. Токке. Портрет графини Анны Михайловны Строгановой (урождённой Воронцовой). 1758г.

   Дополинно известно, что идейным руководителем заговора против Павла I являлся английский посол Уинтворт, а техническим координатором проекта — генерал-губернатор Петербурга граф Пален, имена исполнителей убийства императора тоже не являются секретом. Так же у всех на слуху индийский поход атамана Платова, не состоявшийся из-за убийства Павла. Менее известно, что император был убит за несколько дней до заключения франко-русского военного соглашения, которое, как пишет Е.Тарле в книге «Талейран», стало бы залогом «прочного мир на континенте» и воспрепятствовало бы установлению однополярного мира во главе с Англией. Понятно, что вопросы такой степени политической важности не решаются на уровне послов и кучки заговорщиков. Имя всё того же А.С.Строганова называется в числе немногочисленной группы «серых кардиналов», реально стоявшей за этим преступлением с российской стороны. И в этом нет ничего удивительного: граф Священной Римской империи, имея обширнейшие связи с властителями мира, в том числе и через масонские организации, к концу XVIII века обладал в России огромным влиянием. На следующий день после убийства Павла его антианглийские распоряжения были отменены, а вскоре сын А.С.Строганова Павел, сначала приближенный, а потом по причине ярой приверженности того масонским идеям отставленный императором Павлом I, был произведён в обер-камергеры.

  

А. Варнек. Портрет действительного тайного советника президента Академии художеств графа А.С.Строганова. 1814г.

  

  Но вернёмся к началу царствования Алексея Михайловича. Известно, что первые три года при юном царе фактическим правителем государства являлся боярин Борис Морозов — Алексею Михайловичу было всего шестнадцать лет, когда он стал царем. Братья Морозовы и породнившиеся с ними и с царём Милославские начали править лихо, отказавшись пресмыкаться перед Строгановыми и терпеть их подачки вместо выплаты полноценного налога в казну. Налог на основной консервант той поры — соль (фактическими монополистами на производство и торговлю которой являлись Строгановы) — был повышен в четыре раза, с пяти до двадцати копеек с пуда. Ответом олигархов на эту акцию правительства стало четырёхкратное повышение цены на соль. Страна впала в торговый коллапс — ни перевозить, ни хранить продукты стало не по карману всем, кроме тех же олигархов, тут же бессовестно взвинтивших цены на товары. Правительство, поняв, что справиться с ситуацией не может, вскоре отменило повышение налога, однако Строгановы не вернулись к прежним ценам на соль. Начались народные волнения, и одним из требований людей, возбуждённых дороговизной продуктов, стало установление твёрдой государственной цены на соль. Так что не правительство повышало цену на соль, как пишут историки, что якобы и стало причиной Соляного бунта 1648-ого года. Оно и не могло бы этого сделать, так как не обладало государственной монополией на торговлю солью. Разумеется, кто историю ужинает, тот её и танцует, но ведь уже сто лет, как Строгановых нет в России, нет их и в мире — выродилось когда-то многочисленное семейство, исчезло с исторического манежа, однако измышленный ими исторический нарратив продолжает существовать как ни в чём ни бывало.

  А ведь доподлинно известно, что на самом деле произошло в 1648-ом году под маской так называемого Соляного бунта. В ходе народных волнений в Москве началось хорошо организованное (стало быть, проплаченное) вооружённое выступление, причём бунтовщики требовали всего и сразу, и прежде всего, казни боярина Морозова. Они пытались прорваться в Кремль, и вероятно, прорвались бы, если бы девятнадцатилетний царь неожиданно не вышел к народу сам. Он, как пишут, «вымолил» у москвичей своего дядьку Бориса, обещав отстранить его от власти и сослать в монастырь, также он обещал созвать Собор для решения всех проблемных вопросов.

  

Э. Лисснер. «Соляной бунт на Красной площади«

  

   Царь выполнил свои обещания — тот самый Собор, который и выработал известное Уложение, вскоре начал работу, а Морозов был отправлен в ссылку. Пробыл Борис Морозов в монастыре недолго, он вернулся в Москву, но к тому времени царь Алексей уже овладел ситуацией и стал править самостоятельно. С главарями Соляного бунта царь расправился неожиданно круто — все они были преданы казни. А ведь в «бунташном» XVII веке народных волнений было в избытке, уже скоро во время Медного бунта царь выйдет к народу, будет искать с ними компромисс, и «ударять по рукам» с предводителями восставших. Так что же заставило царя, прозванного «Тишайшим» за то, что он не был лют на расправу, проявить такую жёсткость к главарям Соляного бунта? Ответ тоже известен историкам — он зафиксирован в письме Алексея Михайловича к европейским монархам, в котором русский царь призывал сплотиться перед лицом английской угрозы. Выясняется, что в 1648-ом году, воспользовавшись народными волнениями, наводнившие Москву агенты Кромвеля пытались совершить государственный переворот — раз в метрополии короля свергли, то и на периферийной территории монарх больше был не нужен. Опять загадочным образом интересы Строгановых оказываются аффилированными с интересами англичан.