В предыдущей части я писала о том, что в правление Алексея Михайловича был создан мощный торговый флот, вернее, три флота: северный, каспийский и балтийский, а также о том, что в это же время была подготовлена база для строительства военного флота и совершён основательный задел в этом направлении. Все корабли, построенные искусными русскими корабелами и которые водили опытные русские моряки, были уничтожены Петром, и вместо них не появилось ровным счётом ничего. После Петра у России не осталось ни военного, ни торгового флота. Да и в Северной войне разорившие страну бесчисленные петровские фрегаты не сыграли сколько-нибудь заметной роли. Наспех слепленные из непросушенной и непросмолёной древесины английскими и голландскими мастерами, работавшими в интересах своих правительств (отнюдь не совпадавших с интересами России), зачастую сгнивали, ни разу не выйдя из порта — на них просто было опасно выходить в открытое море. (Вот только про Гунгут не надо! — это сражение было выиграно исключительно галерным флотом). Тем не менее, практически каждый житель нашей страны, включая детей младшего школьного возраста, твёрдо «знает», что основателем российского флота является Пётр I.

  

Верфь в Петербурге

  

   Та же история и с образованием русской регулярной армии — кто иной, как не самый великий российский реформатор, мог её создать? Однако факты говорят о другом: формирование русской армии современного образца было завершено к 1682-ому году, когда царевичу Петру не исполнилось и десяти лет.

  Во второй половине XVII века была создана регулярная армия, отменно обученная и прекрасно вооружённая. Около половины армии составляли так называемые полки иноземного строя, сформированные по западноевропейскому образцу. Алексей Михайлович не переводил всю армию на иноземный строй, так как использование двух видов организации войска — европейского и русского — давало дополнительные преимущества. На постоянной основе набирались рейтарские и драгунские полки. «Конница щеголяла множеством чистокровных лошадей и хорошим вооружением. Ратные люди отчетливо исполняли все движения, в точности соблюдая ряды и необходимые размеры шага и поворота. Когда заходило правое крыло, левое стояло на месте в полном порядке, и наоборот. Со стороны, эта стройная масса воинов представляла прекрасное зрелище», — в 1660 году писал о русских рейтарах польский хронист Веспасиан Коховский. Алексей Михайлович лично занимался вопросами организации армии, сохранилось штатное расписание рейтарского полка, выполненное самим государем. Его наследник государь Фёдор III завершил дело организации армии, он ввёл новую единую систему армейских чинов — при нём появились поручики, ротмистры, капитаны и полковники. Фёдор Алексеевич завёл систему военных округов — именно ею в нашей стране пользуются по сей день. Профессор истории Н.Г.Устрялов в XIX веке писал: «Россия задолго до Петра имела не только силу несметную, но и войско хорошо устроенное, регулярное».

   Основу армии составляли стрельцы — пожизненные высокопрофессиональные воины, которыми укомплектовывались полки нового строя, как пешие, так и конные. Стрельцы содержались государством, для чего собирался специальный налог, и, кроме того, им выделялся надел земли.

  Собственно, из-за нарушения обеспечения войска и возник стрелецкий бунт в начале самостоятельного царствования Петра в 1698-ом году. Стрелецкие полки, брошенные Петром в азовскую авантюру, затем были попросту забыты на полпути. Чтобы не умереть с голоду, стрельцы направили в Москву депутацию с требованием выплаты жалования или хотя бы роспуска по домам, где они могли бы обеспечить себе пропитание. Требования стрельцов были отвергнуты, и тогда они попытались найти защиту у царевны Софьи, во время фактического правления которой, как и при её отце, и брате Фёдоре, правительство уделяло армии должное внимание. Пётр воспользовался бунтом доведённых до отчаяния стрельцов как поводом, чтобы жестоко расправиться с ними. Стрельцы являлись реальной силой, при опоре на которую здравомыслящие люди во власти могли свергнуть Петра, к тому времени уже вполне обнаружившего свой нрав жестокого авантюриста. Заодно и Софью после стрелецкого бунта насильно постригли в монахини под именем Сусанны, тем самым Пётр навсегда отобрал у любимой народом царевны возможность взойти на трон.

   Однако, частью уничтожив, частью разогнав стрельцов, царь обнаружил, что боеспособной армии у него нет. Недолго думая, Петр повелел записывать в солдаты без дозволения помещиков крепостных крестьян (пообещав несчастным, из которых вряд ли хоть один дожил до конца Северной войны, даровать волю после победы). Наспех составленные и плохо обученные полки, по выражению секретаря австрийского посольства в Москве, являлись «сбродом самых дрянных солдат», а брауншвейгский посланник Вебер назвал тех новобранцев Петра «самым горестным народом». Спустя несколько месяцев Пётр потерпел поражение под Нарвой и сильно расстроился — настоящая война оказалась непохожей на его «младенческое играние» в солдаты. Неожиданно выяснилось, что стрелять из пушек по крестьянским стадам и по самим крестьянам, работающим в полях, оставляя на местах «потешных» боёв десятки настоящих, а не потешных убитых и раненых, и воевать против вооружённых солдат противника — не одно и то же. (А ведь в ту пору царь был уже совсем взрослым 28-летним мужчиной!) Пётр так расстроился, что, бросив армию, позорно бежал, и потом ещё несколько месяцев страдал приступами паники. Нужно сказать, что под Нарвой русский царь имел 35-тысячное войско против 8-тысячного войска совсем ещё юного, восемнадцатилетнего Карла XII. Командовавший русской армией граф де Круа, один из тех иноземных проходимцев, что в изобилии были пригреты Петром, бездумно возведены на высшие должности, щедро одарены русскими землями и русскими «душами», легко сдался в плен.

   После сокрушительного поражения под Нарвой Пётр прилагал все усилия к тому, чтобы прекратить войну, в которую с подачи английского короля вступил, не зная броду. Напуганный царь обращался то к австрийцам, то к Людовику XIV за посредничеством в установлении мира на любых условиях, навсегда отказываясь от претензий на прибалтийские земли. Однако не для того Россию втягивали в войну со Швецией, чтобы потом легко её отпустить. После опустошительной Тридцатилетней войны в континентальной Европе оставалось только два сильных государства: Швеция и Россия, и они, по замыслам Лондона, (а его замыслы как правило удавались — вот что значит, отлично отлаженная деятельность разведки и тщательно проработанные методы ведения тайных войн!), должны были ослабить друг друга. К тому же Швеция держала под своим контролем крупные балтийские порты, через которые шла торговля российскими товарами. Англии, а также её младшему партнёру Голландии нужен был ничем не ограниченный доступ к российскому рынку, но самостоятельно избавиться от такого могущественного посредника, как Швеция, было бы слишком дорогостоящим и затратным в смысле людских ресурсов делом. Нужно было, чтобы русские допустили англичан и голландцев к своим закромам, заплатив за это своей кровью, а для эдакого кульбита требовался специально выращенный и специфически обученный русский царь...

  

  Patrick Gordon: Tutor to Peter the Great (Патрик Гордон: наставник Петра Великого)

  

  Делать было нечего, пришлось воевать дальше, и Пётр призвал остатки расформированных и сосланных на границы государства и в Малороссию стрелецких полков. Спустя 5 лет, вновь почувствовав себя великим полководцем, царь окончательно уничтожит стрельцов, после чего рекрутский набор крестьян и посадских станет принудительным, а Пётр завязнет в Северной войне ещё на 15 лет. По поводу итогов Северной войны В.О.Ключевский писал: «Упадок переутомленных платёжных и нравственных сил народа ... едва ли окупился бы, если бы Пётр завоевал не только Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию, даже пять Швеций». Но дело ещё и в том, что пожертвовав тремя миллионами русских людей, приведя экономику страны в полный упадок, Пётр абсолютно ничего не завоевал, а закончил Северную войну бесславной покупкой прибалтийских территорий, о чём у нас неприличным считается говорить.

  Об ухудшении положения на юге страны, пока Пётр, как и его исторический предшественник Иван Грозный, увязал в ливонских болотах, об экономических выгодах, которые в результате Северной войны получила не Россия, а Англия, о глубоком демографическом и культурном упадке, произошедшем в результате этой более чем двадцатилетней военной авантюры Петра, нужно писать отдельно. Парадоксально, но факт: выход России к Балтийскому морю способствовал новому процветанию Англии, которая, увеличив товарооборот по сравнению с довоенным уровнем в 10 раз, стала за бесценок вывозить из России природные ресурсы.

   В результате «победоносной» Северной войны Россия утратила свою экономическую и политическую независимость на целое столетие. Индекс жизненного уровня при Петре достиг своего минимального значения, равняясь 1,0, что было в два раза ниже уровня английского разнорабочего XIV века.

  

   Крайняя бедность народа почти всегда бывает преступлением его вождей.

  П. Буаст

  

  Русская армия второй половины XVII века была вооружена не только по последнему слову техники, но и во многом опережая европейскую военную мысль того времени. Павел Алеппский, посещавший Россию во времена правления Алексея Михайловича, писал в своём сочинении: «У Царя в Кремле мастера изготовляют для него ежегодно по семидесяти тысяч ружей. Это в столице, — а сколько их изготовляется также для Царя в большинстве других городов, то безсчетно... Все войско Царя снабжено огненным боем». «Огненный бой», про который писал П. Алеппский — это винтовальные скорострельные пищали (винтовки), гладкоствольные ружья и кремнево-ударные шестизарядные пищали-револьверы (впервые появившиеся на вооружении армии именно в России XVII века). При Фёдоре Алексеевиче русские войска первыми в Европе получили ручные гранаты.

  

   Огнестрельное оружие XVII века большей частью было отечественного производства и по своим качествам превосходило европейские аналоги того времени.

  

Винтовка (винтовальная пищаль) Алексея Михайловича. 1654 год, мастер Григорий Вяткин.

  

  При Алексее Михайловиче были сформированы артиллерийские части, обеспеченные пушками отечественного производства самого современного уровня. Государь лично курировал артиллерию; И.Е.Забелин приводит запись от 1659 года в дневнике секретаря датского посольства Андрея Роде: «Полковник показал нам тоже чертеж пушки, которую изобрел сам великий князь ( Алексей Михайлович)». Российская промышленность полностью подготовила материальную базу для создания мощной армии, мало того, с середины XVII века Москва экспортировала орудийные стволы. «А где же русские мастера, делавшие в Туле, Серпухове и Кашире сталь-уклад еще в 1640-ые — 1650-е годы?! — мрачно вопрошает А.М.Буровский, рассуждая о потерях эпохи Петра Первого, и сам отвечает: — Думаю, неплохо бы поискать этих мастеров в свальных братских могилах... А уцелевшие не имели ни времени, ни сил, ни прав делать то, что они умеют. Московия первых Романовых вырастила этих мастеров; Российская империя Петра их погубила».

  К концу XVII века страна имела армию в 160 000 человек, а во время военных действий её численность возрастала по одним данным до 200 000 человек, а по сведениям, которые отыскал в архивах А.С.Пушкин, в первом крымском походе «армия состояла из 400 000». В управлении армией были изжиты остатки местнических представлений. В 1682 году при Фёдоре Алексеевиче было принято постановление, в котором говорилось, «что старшим офицером может стать и незнатный человек, но опытный и знающий, и все независимо от происхождения должны ему подчиняться». Так что не Пётр создал новую русскую армию. С той армией, которую как всегда в лихорадочной спешке настрогал царь-плотник, он проигрывал шведам одну баталию за другой, порой имея трехкратное превосходство в людях и артиллерии. Пётр не создал русскую армию, Пётр её разрушил, точно так же, как он разрушил русский флот.

   Военные победы второй половины XVII впечатляющи, и главная из них — победа в войне с Польшей. В 1667-ом году по Андрусовскому миру Московское государство не только вернуло себе все утраты Смутного времени, причинённые Польшей — Смоленские, Черниговские, Брянские и другие исконно русские земли, но и расширило свою территорию в западном направлении. К Московскому государству были присоединены левобережная Малороссия с Киевом и отвоёванная у Литвы Белоруссия; Алексей Михайлович стал величаться «всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцем». При Фёдоре III в результате войны с Турцией Россия распространилась на юг, присоединив обширную и плодородную чернозёмную территорию. Под сильную руку Москвы стала проситься Грузия, в подданство России был принят калмыцкий народ, чьи конники пополнили ряды русской армии.

  

  Но Пётр не желал становиться приемником Алексея Михайловича. «Ни один из офицеров армии Федора Алексеевича, великолепной армии, остановившей турок под Чигирином в 1678 году... не сделался генералом при Петре. Пётр ненавидел все, связанное с этой армией, с Василием Голицыным, с военной историей Московии до него, до Петра. Сказывался, наверное, и комплекс неполноценности — в отличие от Петра, Василий Голицын воевал очень профессионально, умел беречь своих людей», — пишет А. Буровский. А вот Петру беречь людей необходимости не было — их, как он считал, было ещё полно, поэтому в 1708-ом году очень удивился, когда выяснилось, что мужчины, подходящие для рекрутского набора (20-30 лет), кончились. Но это не беда, решил царь и повелел набирать шестнадцатилетних — чем они вам не пушечное мясо? Рекрутские наборы были огромными — людей загоняли в армию с «запасом». Подавляющая часть рекрутированных умирала от голода, холода и болезней, или даже не добравшись до мест сражений, или несла чудовищные небоевые потери на фронте. И вскоре Петру пришлось удивляться снова: крепких работников на земле почти не осталось, собирать налоги стало не с кого, армию, и до того несытую, стало вовсе нечем кормить. «Голодали уже и те, из-за которых голодала империя», пишет об этом времени историк М.И.Покровский.

  Подворные переписи петровского времени в 1911 году проанализировал историк М.Клочков:

  

  1686 г. — 789.311 дворов

  1710 г. — 635.412 дворов, убыль 20%

  1716 г. — около 526 тыс. дворов, убыль 33%

  

  Итак, к 1716-ому году убыль населения составила более двух миллионов человек. До конца Северной войны оставалось ещё 5 лет, до конца петровского правления — 9 лет, и нет оснований полагать, что потери этого времени существенно меньше.

  Обнаружив, что крестьянские дворы куда-то исчезают, а во многих оставшихся дворах бедуют лишь старики, женщины и дети, Пётр решил, что оснований для печали по-прежнему нет, и в 1718-ом году заменил подворное обложение подушной податью. Теперь налоги должны были взиматься со всех «душ» мужского пола, включая дряхлых стариков и грудных детей. Взять с голодающих крестьян было особенно нечего, но царь-плотник и тут не растерялся, возложив сбор налогов на саму армию. «Шесть месяцев в году деревни и села жили в паническом ужасе от вооруженных сборщиков... среди взысканий и экзекуций. Не ручаюсь, хуже ли вели себя в завоеванной России татарские баскаки времен Батыя», пишет в этой связи В.О.Ключевский.

  

В. Матэ. Портрет В.О.Ключевского

  

   Гибли рекруты в огромных количествах не только из-за бездарного руководства петровских командиров (иноземных, а также «потешных» — преображенских и лефортовских), но и из-за отношения к ним как предназначенному на убой скоту. (Причём на смерть рекруты должны были идти молча — под страхом тяжёлых наказаний им запрещали кричать в атаке извечное русское «ура» и вообще издавать какие-либо звуки). Быть рекрутированным означало умереть лютой смертью, и от армии бежали как от чумы — в лес к разбойникам, за «Камень», на Дон, куда угодно, лишь бы не попасть в лапы офицеров-иноземцев и пьяных петровских изуверов, которые будут морить их голодом, избивать, унижать и «забывать» в мёрзлых болотах.

  По словам Ключевского, при Петре армия стала «морильней» и пугалом даже для тех, кто изначально хотел в ней служить. А ведь совсем ещё недавно — и при Алексее Михайловиче, и при первых двух его наследниках — служба в русской армии была престижна, ею гордились. При Петре армия стала настоящей каторгой — рекрутов клеймили и доставляли к месту боёв в кандалах. «Когда в губерниях рекрутов соберут, то сначала из домов их ведут скованных и, приведя в города, в великой тесноте, по тюрьмам и острогам, немалое время, и, таким образом еще на месте изнурив, отправляли, не рассуждая, по числу людей и далекости пути с одним и то негодным офицером или дворянином, при недостаточном пропитании; к тому же поведут, упустив удобное время, жестокой распутицей, отчего в дороге приключаются многие болезни, и помирают безвременно, другие же бегут и пристают к воровским компаниям — ни крестьяне, ни солдаты, но разорители государства становятся. Иные с охотой хотели бы идти на службу, но, видя сначала над братией своей такой непорядок, в великий страх приходят». (Выдержка из доклада Военной коллегии Сенату в 1719 году, в котором объяснялись причины «недобранных рекрут» в том году в количестве 45 тысяч и того, почему армия теряет ежегодно до 20 тысяч дезертировавшими).

  

  Разумеется, чтобы практически с нуля создать сильную армию, требовались огромные деньги, и Алексей Михайлович знал, как можно получить дополнительные средства на военные расходы, не обдирая народ до нитки. Мощным источником пополнения казны стала торговля в Европе сибирской «мягкой рухлядью» — пушниной. О геополитических успехах Московского государства накануне явления царя-плотника не принято говорить, но ведь именно тогда русскими землепроходцами — «встречь Солнцу» — была освоена вся Сибирь до Колымы, Анадыря, Лены, Забайкалья, Приамурья и Камчатки.

  Государственное освоение Сибири началось при великом собирателе русских земель Иване III, который в 1483 году организовал первый поход в Зауралье. При его наследнике Василии III продвижение на восток, хоть и медленно, но методично, продолжилось. Следующий царь, которым стал Иван Грозный, Сибирь не осваивал, не смотря на то, что именно к периоду его правления относится так называемый поход Ермака. Похода, собственно, никакого не было. Была разбойничья шайка во главе с атаманом Ермаком, которая без разбору на своих и чужих грабила по Волге корабли. Нападение на персидских и бухарских послов, плывших вверх по Волге на приём к русскому царю, сорвало выгодные Москве переговоры, после чего на разбойников началась охота, они стали разбегаться, их ловили и вешали. Собрались тогда казаки «во единый круг думати думушку со крика ума, с полна разума». И спрашивал казаков Ермак Тимофеевич: «Куда бежать и спасатися?».

  

  А на Волге жить? — ворами слыть.

  На Яик идти? — переход велик.

  Во Казань идти? — грозен царь стоит.

  Во Москву идти? — быть перехватанными.

  

  (песня)

  

   В конце концов, пара-тройка сотен лихих казачков во главе с атаманом Ермаком оказалась в прикамской империи Строгановых, и магнаты решили бросить эту горстку головорезов против сибиряков, весьма им докучавшим — не победить, а отпугнуть. Приговорённым к смерти разбойникам некуда было деться с подводной лодки, они и пошли, куда послали. Они потревожили сибиряков, а потом, знатно пограбив местных охотников на пушного зверя, вернулись с богатой добычей. Узнав о вылазке Ермака, Иван Грозный сначала осерчал, направил Строгановым приказ впредь не чинить «задора с сибирским султаном», а воровского атамана выдать ему головой, но получив богатые дары «мягкой рухлядью», потеплел взглядом. Царь подумал-подумал и направил в подмогу разбойнику Ермаку 500 своих вояк, поднаторевших в «кромешных» грабежах. Этих ничтожных сил, разумеется, не достало бы для победы над сибирскими ханами, но для грабительского налёта они годились. Иван Грозный в ту пору по уши увяз в Ливонской войне, страна была разорена, и раздобыть деньжат, пусть и примитивным разбоем, вероятно, казалось ему хорошей идеей. Однако эта авантюра не задалась. Ермак со своими казаками погиб, а понесший большие потери от голода и болезней царский отряд бесславно вернулся на Русь.

  

   При Борисе Годунове покорение Сибири происходило не столько военными, сколько дипломатическими усилиями. Об успехах в этом наиважнейшем на Московского государства деле — «богатство России Сибирью прирастать будет» — говорит список основанных по приказам Бориса Годунова сибирских городов (Тюмень, Тобольск, Томск, Сургут, Нарым, Берёзов, легендарная Мангазея и др). Потом наступило Смутное время — безвременье. Возобновилось освоение Сибири только в 40-ых годах XVII века, но пошло оно настолько лихо и эффективно, что всего за шестьдесят лет — срок одной человеческой жизни — огромные пространства всей Сибири стали принадлежать России. Английский ученый Дж. Бейкер писал по этому поводу: «Продвижение русских через Сибирь в течение ХVII в. шло с ошеломляющей быстротой... На долю этого безвестного воинства достается такой подвиг, который навсегда останется памятником его мужеству и предприимчивости и равного которому не совершил никакой другой европейский народ».

  

Схема открытия пролива между Евразией и Северной Америкой C.Дежнёвым в 1648 г.

  

  Пётр I, ничего не зная о географических открытиях времён своих предшественников, отправил датчанина Витуса Беринга открывать пролив между Азией и Америкой, открытый Семёном Дежнёвым за 75 лет до того. Следующий шаг в этом направлении будет сделан только при Павле I, одном из наиболее злобно оклеветанных российских государей — при нём начнётся освоение Русской Америки. Пётр вообще не знал истории страны, которую возглавлял. Учили его лишь зарубежной истории, и то по книжкам с картинками, где были изображены кораблики и пушки — и это не в нежном младенческом возрасте, а в ту пору, когда он вполне взрослым парнем готовился принять руководство огромной страной. Одними только личными качествами Петра нельзя объяснить тот огромный вред, который он нанёс России (хотя и личные его качества не противоречили роли разрушителя, к которой его целенаправленно готовили с детства).

  Получив в наследство страну, которая, находясь под английским игом, не могла оправиться от разрушений Смутного времени, Алексей Михайлович начинает эпоху крупномасштабных преобразований. Страна, которую он оставил после себя в 1676 году, была крепко организованной, способной противостоять любой внешней агрессии. Защитив свою экономику от экспансии англичан, Государь Алексей Михайлович уверенно взял курс на достижение высокого уровня жизни своих подданных. Австрийский посол Августин Мейерберг в 1662 году писал, что Московское государство настолько благополучно, что ему не нужно завидовать «никакой стране в мире, хоть бы и с лучшим климатом, с плодороднейшими пашнями, с обильнейшими земными недрами».

  Фёдор III продолжил дело отца по приведению народа к благоденствию, в течение короткого шестилетнего царствования он неоднократно снижал налоги и прощал недоимки, однако при этом страна продолжала богатеть. (Пётр повысил налоги в несколько раз, за недоимки назначил наказанием смертную казнь, а страна продолжала нищать.) Фёдор III предоставил небогатым людям беспроцентные кредиты на строительство жилья, и при нём только в одной в Москве появилось 10 тысяч каменных жилых домов.

  В царствование Алексея Михайловича произошло структурное реформирование всех сфер государственной жизни, позже приписанное Петру I. Впрочем, неверно было бы считать, что благотворные перемены русского «золотого века» ограничивались временем правления только одного царя. Почва для преобразований была подготовлена в последнее десятилетие царствования Михаила Фёдоровича; достойным продолжателем дела Алексея Михайловича по восстановлению и приведению государства к благоденствию стал его сын царь Фёдор III. (После официального отказа польского короля Владислава от московского трона русские правители вновь получили право именоваться как полноправные монархи — «под номерами». В этом вопросе мы сталкиваемся ещё с одной распространённой ложью. Якобы между правлениями Ивана IV (Грозного), достойного правителя достойной страны, и Петра Первого, вновь заставившего уважать Россию, у нас и царей-то называли по имени-отчеству — даже не как Великих, а простых князей. А вот Пётр, нечеловеческим напряжением воли вздёрнув Россию на дыбы, добился присвоения ему «инвентарного номера», как это водится у монарших особ во всех странах. На самом деле это не так, и на знаменитом двойном троне десятилетний царь Пётр I сидел слева от «старшего» царя Ивана V).

  

Двойной трон, созданный специально для братьев-царей Ивана V и Петра I (хранится в Оружейной палате Кремля)

  

   Не подвела отца и царевна Софья Алексеевна. Фёдор III здесь упоминался, и ещё будет упоминаться — его вклад в развитие страны заслуживает отдельной благодарности неблагодарных потомков. (От Фёдора III в истории остался только прочерк между датами рождения и смерти, да ещё попадается усмешливое упоминание его слабости, болезненности, а иногда и умственной неполноценности — и это несмотря на огромный объём проделанной им работы.) А вот о царевне Софье, одной из самых трагических фигур нашей истории, которую на своей картине так немилосердно изобразил прогрессивный художник Репин, и о деяниях которой благодаря стараниям иноземных «русских историков» XVIII века мы почти ничего не знаем, несколько слов скажу сразу.

  

И.Е.Репин «Царевна Софья Алексеевна»

  

  Царевна Софья не проявляла собственных инициатив, но успешно продолжала начатые её отцом преобразования. В годы её фактического правления заработали несколько крупных заводов, в том числе «железных», активно продолжалось каменное строительство. Князь Борис Иванович Куракин, служивший Петру, но невысоко ценивший деятельность своего патрона, на склоне лет честно отдал должное его противнице: «Правление царевны Софьи Алексеевны началось со всякой прилежностью и правосудием всем и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в российском государстве не было; и все государство пришло во время ее правления через семь лет в цвет великого богатства, также умножилась коммерция и всякие ремесла, и науки почали быть восставлять латинского и греческого языку... И торжествовала довольность народная».

  Софья довела до завершения проект своего отца — открытие всесословной Славяно-Греко-Латинской академии, ставшую первым высшим учебным заведением России. В Академии должны обучали славянскому, греческому, латинскому и польскому языкам, богословию и «семи свободным искусствам» — грамматике, пиитике с риторикой, диалектике, музыке, астрономии, геометрии и философии. Финансовое и материальное обеспечение академии тоже было тщательно продумано: к ней приписывались доходы с дворцовых земель, ей передавалась бесценная царская библиотека. Именно в этом учебном заведении учился наш национальный гений М.В.Ломоносов, придя в Москву из Холмогор.

  

Н.И.Кисляков «Юноша Ломоносов на пути в Москву»

  

  Поэт Василий Тредиаковский, архитектор Василий Баженов, актёр и режиссёр Федор Волков, как и многие другие выдающиеся деятелей русской культуры XVIII века, получили образование в Славяно-Греко-Латинской академии. Идея создания национального университета принадлежала Алексею Михайловичу, и в этом начинании, как и во многих других, он наследовал Борису Годунову. То, что мучительно трудно вырабатывалось во второй половине XVII века, стало большим, нежели образовательная программа, сюда, скорее, подошло бы «национальная научно-просветительская платформа». «Мужи зело мудры» — византийские и греческие учёные монахи, схоластики из Киева, представители западноевропейской науки совместно с русскими мыслителями под руководством просветителя и поэта Симеона Полоцкого, «мужа благоверного, церкви и царству потребного», и его ученика Сильвестра Медведева (казненного при Нарышкиных за его публичное заявление, что народ имеет право «рассуждать») составили учёное братство. Своей задачей братство видело в плане открытия первого российского университета выработку образовательной концепции, объединяющей восточную (греческо-византийскую) и западную (латинскую) научную мысль. Это было так называемое Ртищевское братство, названное по имени «милостивого мужа» Фёдора Михайловича Ртищева, одного из ближайших сподвижников царя Алексея Михайловича.

  

  

Памятник греческим учёным братьям Лихудам, стоявшим у истоков образования Славяно-Греко-Латинской академии, поставлен теперь в центре Москвы. Это последняя работа недавно ушедшего от нас народного художника России, замечательного скульптора, президента Международного фонда славянской письменности и культуры Вячеслава Михайловича Клыкова.

  

   На решение непростой задачи открытия Славяно-Греко-Латинской академии ушли десятилетия, тщательной её проработкой занялся Фёдор Алексеевич, утвердивший в 1682 году «Привилей Московской Академии» (правила деятельности академии, её юридическое и экономическое обоснование), а претворять задачу в жизнь пришлось уже царевне Софье.

  Долгострой, скажет кто-то. То ли дело Пётр: «Что нам стоит академию построить? Раз-два, и готово дело». Да почему же одну только академию, давайте и Навигацкую школу откроем, и вообще наоткрываем всё, что взбредёт в голову. Только вот ведь незадача, вернее три незадачи разом: преподавательские кадры, концепция образовательной программы и финансовое обоснование проекта — до таких скучных вещей у Петра никогда не доходили руки.

  Преподаватели петровских учебных заведений все сплошь были иностранцами, не удосужившимися овладеть русским языком, и что они там бубнили с кафедр, никто толком не понимал. К тому же половина преподавателей была представлена далеко не лучшими специалистами в своём деле, а вторая их половина вообще не имела никакого отношения к наукам. В 1705 князь А.А.Курбатов, курировший Навигацкую школу, докладывал царю о неполадках в системе образования, об отсутствии самых необходимых школьных принадлежностей, о том, что английские «учителя учат нерадиво», «загуляются или по своему обыкновению почасту и долго проспят», о том, что часть иноземных учителей — «плуты», которые «ни к чему не годны». В отсутствие внятной образовательной программы учащихся пичкали разрозненными, зачастую ненужными или вовсе лженаучными сведениями — открытые Петром учебные заведения стали глупой пародией на европейские образцы. Впрочем, пичкать даже такого сорта знаниями было особенно некого — из-за отсутствия материального обеспечения учащиеся, которые «не только кафтаны проели, но и босиком ходят» выживали тем, что целыми днями просили милостыню. В 1711 году, чтобы не умереть от голода, разбежались все ученики Навигацкой школы. «Ловили их с солдатами, но поймали не всех; кое-кто так и пропал безвестно».

  

А.Саврасов «Сухарева башня».

В этом здании Пётр в 1701-ом году открыл Навигацкую школу — техническое училище для дворянских детей.

  

  В рамках разрушения «до основанья» всего созданного предшественниками Пётр разогнал общедоступные школы, существовавшие со времён Алексея Михайловича, которые дети посещали, оставаясь жить в родительских домах. Царь-плотник и тут пошёл своим путём — стал открывать «цифирные школы» для детей всех сословий кроме крестьянского — последним запрещалось учиться грамоте (политика колонизации всегда предполагала установление для порабощаемого населения заслона на пути к грамотности). «Трудно вообразимый язык, на каком преподавали выписанные иноземные учителя» (Ключевский), жестокое обращение с учащимися, голод, тюремные условия пребывания в школах — за решётками и под караулом, заставляли родителей прятать своих детей. Учеников набирали с помощью солдат, хватали всех подходящих по возрасту, запирали под замок, но дети всё равно бежали. Так, в открывшуюся в 1722 году школу набрали 96 учеников, но из них 59 бежало. Беглецы, среди которых были и маленькие десятилетние дети, часто исчезали по пути домой, попадаясь в лапы профессиональных нищих или в разбойничьи шайки, которых при Петре развелось огромное множество. В.О.Ключевский пришёл к выводу, что в петровскую эпоху «молодежь приучалась смотреть на школу, как на тюрьму или каторгу». «Из 42-х цифирных провинциальных школ, открытых в 1716-22 гг., только 8 доживают до середины века; из 2000 навербованных, большею частью силой, учеников, действительно выучиваются к 1727 году только 300 на всю Россию. Высшее образование, несмотря на проект «Академии», и низшее, несмотря на все приказания Петра I, остаются надолго мечтой». (Каменский А.Б.) Челобитные вроде этой: «Ежели школе быть, то потребны на содержание её деньги, а буде деньги давать не будут, то лучше распустить, понеже от нищенства и глада являются от школяров многие плутости», не производили на монарха впечатления. Не того было неистовому реформатору: он открывал всё новые учебные заведения, например, Морскую академию, студиозусы которой часто тоже «не ходили на учение затем, что стали наги и босы».

  Когда Михайло Васильевич Ломоносов вернулся из Германии и вышел на работу в Академическую гимназию, в нетопленом мраморном зале на триста слушателей он обнаружил единственного скрючившегося от холода мальчика. Ломоносов спросил гимназиста: «Ты ел сегодня?», и, получив отрицательный ответ, повел его к себе обедать...

  Не удовольствовавшись разрушением системы образования, Петр принялся за уничтожение очагов национальной культуры, которыми издревле на русской земле являлись монастыри. По специальному указу Петра монахам под страхом жестоких наказаний даже запрещалось иметь чернила и другие письменные принадлежности. Непослушным приходилось туго, например, архимандриту Псковско-Печерского монастыря царь лично отрубил голову. Пётр не оставил точек, вокруг которых могла бы в обозримом будущем произойти консолидация русской нации. Он подверг небольшую прослойку русских людей (около 100 тысяч) насильственной и до пародийности примитивно понятой им европеизации, а миллионы крестьян обрёк на рабское существование, доведя его до положения безгласного рабочего скота.

  «Петр, — писал Н.М.Карамзин, — захотел сделать Россию — Голландиею». И вслед за Петром в течение всего XVIII века иноземцы, допущенные к сотворению никогда не бывшей истории России, целенаправленно разрывали историческую память русского народа и его национальную самоидентификацию. Российское общество по милости иностранных «русских историков» оказалось без своих исторических корней, и когда оно воспряло в XIX веке, стало болезненно переживать свою отдельность от общемирового исторического процесса — то, что оно не принадлежит «ни к одному из великих семейств человечества». Отечественные историки в своём большинстве послушно шли по услужливо проложенному для них пути, не смея свернуть с лукавой колеи. «Наши классические историки жили на духовный чужой счет и никак не могли себе представить, что кто-то в России мог жить на свой собственный. Занимаясь систематически кражами чужих идей, они не могли допустить существования русской собственной идеи». (И.Л.Солоневич)

   О необычайном экономическом подъёме в России XVII века говорят факты и цифры. Даже многие предвзято настроенные иностранцы, бывавшие в то время в «Московии» признают, что сытый, нарядно одетый и весёлый народ при Алексее Михайловиче благоденствовал, что страна была наполнена товарами и деньгами. Тем не менее, до наших дней сохраняющий свой незыблемый авторитет историк С.Соловьёв на голубом глазу утверждал: «В России в описываемое время видим застой в промышленности, в торговле, бедность, в XVII веке видим условия еще более неблагоприятные для увеличения народного богатства, чем прежде...».

  Это и подобные ему заявления охотно транслируются по сию пору, и даже данные демографии, которая, как известно, ярче и объективней всего остального рассказывает о положении дел в конкретную эпоху, ничего не меняют в этом раскладе. За XVII век население России удвоилось (без учёта вновь присоединённых территорий). И это при огромных людских потерях в Смутное время! Утраты двадцатипятилетнего правления Петра одни исследователи оценивают в четверть населения станы, другие — в треть. То есть, если к концу XVII века численность населения равнялась 10, 5 миллионам человек, получается, что Пётр уложил в «свальные могилы» около трёх миллионов. И этот «зверь на троне» продолжает олицетворять собой величие России!

  Профессор Г.П.Федотов писал: «Петру удалось на века расколоть Россию: на два общества, два народа, переставших понимать друг друга. Разверзлась пропасть между дворянством (сначала одним дворянством) и народом (всеми остальными классами общества) — та пропасть, которую пытается завалить своими трупами интеллигенция XIX века. Отныне рост одной культуры, импортной, совершается за счет другой — национальной. Школа и книга делаются орудием обезличения, опустошения народной души... Над крестьянством... стоит класс господ, получивших над ними право жизни и смерти, презиравших его веру, его быт, одежду и язык и, в свою очередь презираемых им. Результат приблизительно получился тот же, как если бы Россия подверглась польскому или немецкому завоеванию, которое обратив в рабство туземное население, поставило бы над, ним класс иноземцев-феодалов, лишь постепенно, с каждым поколением поддающихся обрусению». В другом месте Г.П.Федотов продолжает эту же мысль: «Со времени европеизации высших слоев русского общества, дворянство видело в народе дикаря, хотя бы и невинного, как дикарь Руссо; народ смотрел на господ как на вероотступников и полунемцев. Было бы преувеличением говорить о взаимной ненависти, но можно говорить о презрении, рождающемся из непонимания». И ещё: «Разумеется, за всеми частными поводами для недоброжелательства зияла все та же пропасть, разверзшаяся с Петра. Интеллигенция как дворянское детище осталась на той стороне, немецкой, безбожной, едва ли не поганой». А.И.Герцен так оценивает отдалённые результаты ударов топора, которым царь-плотник разрубил русский народ на «русских ингерманландцев» — господ, и «русских русских» — рабов: «Правительство, помещик, офицер, столоначальник, управитель (интендант), иноземец только то и делали, что повторяли — и это в течение, по меньшей мере, шести поколений — повеление Петра I: перестань быть русским и ты окажешь великую услугу отечеству».

  

  Ты просвещением свой разум осветил,

  Ты правды чистый лик увидел,

  И нежно чуждые народы возлюбил,

  И мудро свой возненавидел...

  

  Ты руки потирал от наших неудач,

  С лукавым смехом слушал вести,

  Когда разбитые полки бежали вскачь

  И гибло знамя нашей чести.

  

  А.С.Пушкин

  

  Миф о величии Петра мастерски сопряжёны с мифами о звероподобной дикости допетровской России и о порочности самого русского народа, с которой пришлось столкнуться великому реформатору. Мифы эти создавались о стране, разграбяемой и терзаемой иноземцами. Аналогичные мифы создавались и об индийском народе, который англичане обирали ещё более беспощадно, чем русский народ, и о других порабощённых народах. Проблема не в том, что мифы профессионально создавались и искусно внедрялись, а в том, что они были-таки внедрены в сознание европеизированной части русского народа. Впрочем, частью русского народа «подкинутое сословие» себя не считает с петровских времён — русский народ отдельно, а они отдельно. Народ остался на своём месте, а вот «русские ингерманландцы» оказались, что называется, не пришей кобыле хвост — ни русские, ни европейцы. Но пусть так, лишь бы их не отождествляли с русским быдлом, ведь согласно политической мифологии русские люди тупы, ленивы, непредприимчивы, безынициативны, а в дополнение к этому обязательному колониальному набору — жестоки, пьяны, безнравственны.

  «Русские ингерманландцы» отказались от собственной истории, но от неё не отказался «ленивый и тупой» русский народ. Простые русские женщины в самые тяжкие времена продолжали замысловатыми орнаментами расшивать одежду, деды продолжали лепить из глины и резать из дерева игрушки внукам, бабушки продолжали рассказывать русские сказки, мужчины после изнурительной барщины где-то брали силы, чтобы деревянным узорочьем украсить свою избу. Этим упорным подвижническим трудом по поддержанию национальных традиций русские люди не только сохранили навыки ремёсел, но и из поколения в поколение передавали символы столь древние, и столь мощные, что они до сих пор говорят нашим сердцам о чём-то важном. Говорят сердцам, но не умам — умами мы Иваны, родства не помнящие, и не потому, что ленивы и нелюбознательны, а потому что с первыми ударами топора царя-плотника у нас начали красть нашу историю. И украли.

  

Деревянное кружево русской избы. Вся эта красота выполнена при помощи единственного инструмента — ТОПОРА.

  

  Не хотели и не хотят оторванные от национальных корней и лишённые национальных архетипов «русские ингерманландцы» знать, что во второй половине XVII века, пережив и злые времена Ивана Грозного, и ещё более злые времена Смуты, Россия сумела-таки осуществить подготовленное десятками предшествующих поколений — она стала сильной процветающей страной. Не иноземцы, а «безынициативные» торгово-промышленные люди, поднявшиеся из низов, организовывали промышленные предприятия в XVII веке. Не рабским трудом прикованных к орудиям производства крепостных крестьян, проданных на заводы, как это было при Петре, создавалось русское экономическое чудо XVII века, а свободным трудом «ленивых» русских людей. Не в кандалах гнал Алексей Михайлович в Сибирь крестьян — 200 000 человек в течение шестидесяти лет добровольно переселились на сибирское приволье из нечерноземья центральной России, и к концу XVII века русские в Сибири количественно сравнялись с малочисленным местным населением. «Ленивые» русские поднимали целину, выкорчёвывали вековую тайгу, и в течение нескольких десятилетий сумели развить в Сибири успешное земледелие; создавая рабочие места, они основывали там промышленное производство. «Жестокие» русские не создавали резерваций для коренного сибирского населения, не занимались его геноцидом, а учились жить с ним в мире и даже в родстве — часто вступали в смешанные браки. «Жестокие» русские не навязывали сибирским аборигенам своего образа жизни, не посягали на их верования и обычаи, не заставляли говорить по-русски, но сами осваивали их языки. «Жестокие» русские не имели права судить, и, тем более, наказывать, местных жителей, а в случаях серьёзных преступлений, направляли дела на рассмотрение в Москву, где они, как правило, спускались на тормозах — межнациональные отношения требовали особой осторожности.

  Пётр, глубоко презиравший русских людей, не верил, что они могут создать что-то стоящие. Он не верил глазам своим, когда видел перед собой мощный русский флот, и он его уничтожил, ничего не создав взамен. Бессмертное «подкинутое сословие», продолжая считать своих «русских русских» соотечественников тупыми и неизобретательными, предпочитает миф о величие Петра, которому достался неудачный народ. (В XXI веке и без того несложная мысль о неудачном народе будет в максимально доходчивой форме в «Исповеди бунтаря») подана Б.Немцовым: «Проблема России — это россияне».) Так сложилось, что русский народ, застрявший на низшей ступени общественного развития, «нуждаются в некотором руководстве» извне — и что ж с того? — стало быть, так тому и быть. Был у этих русских строгий, но справедливый лидер по имени Пётр, обученный не абы кем, а отпрыском английского королевского рода Патриком Гордоном и генералом-адмиралом (!) Францем Лефортом. Пётр, этот великий патриот России, мечтал о том, чтобы, вырвав из груди собственное сердце, вывести диких сородичей из глухого леса к белому европейскому свету, да не успел, бедолага, — умер на полпути, и даже корабликов после себя не оставил. Осиротелое российское государство без великого Петра стало не способно самостоятельно решать цивилизационные задачи, и это означает, что благородные представители Запада просто обязаны помогать братьям своим меньшим.

  В том, что понятного рода профессионалы политические мифы сочиняли и сочиняют, и отнюдь не забавы для, а с конкретными корыстными целями, нет ничего странного. Народ, предназначенный к порабощению, не должен себя уважать, его волю необходимо парализовать, с тем, чтобы он не задумал вдруг сопротивляться «цивилизаторам». Социальная депрессия и отсутствие оптимизма — непременные атрибуты коренных народов порабощённых стран. Странно другое: многие отечественные историки и публицисты уже не одно столетие с мазохистским наслаждением развивают порочащие русский народ мифы, а общество не предаёт их обструкции. Так, один из самых почитаемых у нас историков С.Соловьёв обосновывает необходимость «реформ» Петра откровенно оскорбительным для русского народа образом, но его как ни в чём ни бывало продолжают изучать и цитировать. Вот какой вердикт вынес допетровской России С.Соловьёв: «Сознание экономической несостоятельности, ведшее к повороту истории, было тесно соединено с сознанием нравственной несостоятельности».

  

  «Создание, раздувание, пропаганда черных исторических мифов — это целенаправленная идеологическая работа против России и русского народа».

  

   (В.Мединский)

  Объединившаяся в войне с Наполеоном Россия в XIX веке начинает выходить из наведённого на неё морока, и краеугольным камнем на пути к новому обретению национального самосознания становится переоценка роли Петра. Гений Пушкина позволил ему в течение короткой жизни пройти путь, по которому след в след пошла русская культура XIX века — подлинная русская культура, культура Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Тютчева. Смердяковы шли другим путём.

  Обращение Пушкина к народным корням, к древней истории России, к её фольклору, к самому духу национальной культуры стали началом процесса, который можно обозначить как «вспомнить всё». «...По-моему, Пушкина мы еще и не начинали узнавать, — писал Ф.М.Достоевский, — Это гений, опередивший русское сознание еще слишком надолго. Это был уже русский, настоящий русский, сам, силою своего гения, переделавшийся в русского, а мы и теперь все еще у хромого бочара учимся. Это был один из первых русских, ощутивший в себе русского человека всецело, вырастивший его в себе и показавший на себе, как должен глядеть русский человек, - и на народ свой, и на семью русскую, и на Европу, и на хромого бочара, и на братьев славян. Гуманнее, выше и трезвее взгляда нет и не было еще у нас ни у кого из русских».

  Разумеется, путь Пушкина по осознанию себя как русского человека, как частицы и проводника русской культуры, рано или поздно должен был упереться в каменную глыбу Петра. Пушкин, как и всё его поколение, знал русскую историю, во многом, по писаниям Вольтера, автора книги «История России в царствование Петра Великого», в которой исключительно высоко оценивалась деятельность этого русского императора, а так же по трудам главы энциклопедистов Дидро, восторгавшегося Петром. Пушкин начал с юношески-восторженного отношения к Петру в «Полтаве», позже образ усложнился и проникся иррациональным ужасом в «Медном всаднике». А потом Пушкин взялся за фундаментальный труд «История Петра Великого», полагаемый им главным делом жизни, был для этого допущен в архивы, и — в последних его записях находим: «тиран», «деспот», «разрушитель», «Пётр хвастал своей жестокостью», «произвол», «дубинка», Петр «презирал человечество», «народ почитал Петра антихристом», «история показывает вокруг него всеобщее рабство», «Петр I — одновременно Робеспьер и Наполеон» (отношение Пушкина к Робеспьеру было резко отрицательным, и весьма критическим — к Наполеону). Многие указы Петра поражают Пушкина своей жестокостью, и он называет их «тиранскими». Так за нарушение приказа «делать полотна широкие вместо узких» Пётр положил наказанием ссылку на галеры — «как обыкновенно кончаются хозяйственные указы Петра», делает грустную приписку Пушкин. (Кстати, приказ Петра перейти на широкие полотна привёл к полному параличу русской текстильной промышленности — условий для такого перехода не имелось, а прежние полотна ткать было запрещено).

   Официальная идеология не была готова к низвержению главного государственного мифа, и первоначальный вариант работы Пушкина цензура отвергла. Писать славословие эпохе, «когда «Россия молодая мужала гением Петра», поэт и историограф не желал, работу над книгой прекратил, однако, процесс развенчания грандиозного мифа пошёл. Разумеется, восстановление национального самосознания происходило непросто. И едва ли не главная битва на информационном поле XIX века происходила вокруг оценки деятельности Петра I — только пересмотрев отношение к этому историческому злодею, российскому обществу удалось прорваться к правде о себе и о своей великой стране. «Образованщина» всех мастей, частью по невежеству, частью зачумлённая презрением к русскому народу, продолжала отстаивать представление о допетровской России как о царстве кромешной тьмы. Неистовый Виссарион Белинский, плоским топориком не изрубивший так поцарапавший все основные произведения великой русской литературы XIX века, старательно низводя их до уровня своего скудного понимания, продолжал расточать восторги в адрес царя-плотника с его окровавленным топором.

  

  Россия тьмой была покрыта много лет.

  Бог рек: да будет Пётр — и был в России свет

  

  В.Г. Белинский

  

  Н.Г.Чернышевский, последователь утописта Фурье и посредственный литератор, приближавший времена реальной антиутопии, тоже не менял убеждений: «Для нас идеал патриота — Петр Великий; высочайший патриотизм — страстное беспредельное желание блага родине, одушевлявшее всю жизнь, направлявшее всю деятельность этого великого человека».

  Тем не менее, в течение XIX века миф о Петре в основном был развенчан. В начале столетия Н.М.Карамзин осторожно, не для публикации, в личном письме Александру I писал: «Дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости. Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев; он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам?». Тут Николай Михайлович касается главного в политическом мифотворчестве: оскорбляющие народ мифы создаются целенаправленно — для снижения самооценки, для неверия в собственные силы, для малодушного отказа от своей самобытности. Униженный народ не будет слишком дорожить своей независимостью. «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушие, есть первый признак дикости и безнравственности», утверждал А.С.Пушкин, а Россию в течение долгого времени отучали гордиться своей настоящей историей, предлагая взамен разукрашенные лубочные картинки, написанные с её палачей.

  Во времена Александра II историкам стали доступны документы, радикально меняющие представления о Петре I и итогах его царствования. Критический подход к оценкам деятельности этого правителя постепенно всё более углублялся, и в конце XIX века В.О.Ключевский решительно сорвал с Петра нимб полубога. В начале XX века выразителем нового взгляда на этого сомнительного исторического деятеля стал тогдашний «властитель дум» Л.Н.Толстой. Русский писатель заклеймил царя-плотника весьма выразительными определениями, как то: «осатанелый зверь», «убийца», «великий мерзавец».

  

  «С Петра I начинаются особенно поразительные и особенно близкие и понятные нам ужасы русской иcтории... Беснующийся, пьяный, сгнивший от сифилиса зверь четверть столетия губит людей, казнит, жжет, закапывает живьем в землю, заточает жену, распутничает, мужеложествует... Сам, забавляясь, рубит головы, кощунствует, ездит с подобием креста из чубуков в виде детородных органов и подобием Евангелий — ящиком с водкой... Коронует блядь свою и своего любовника, разоряет Россию и казнит сына... И не только не понимают его злодейств, но до сих пор не перестают восхваления доблестей этого чудовища, и нет конца всякого рода памятников ему».

  

  Л.Н.Толстой.

  

  Но потом в России вновь наступили смутные времена. Большевики замазали чёрной краской не только допетровскую Русь, но и всю предшествующую историю страны. Однако пришёл Сталин, вызвал из чёрной бездны призрак Петра и возвёл его на пьедестал почёта. Белинский с Чернышевским надолго стали нашими пророками; «красный граф» Алексей Толстой, гурман и бонвиан, отрекшись от своих прежних «заблуждений», пишет насквозь лживую книгу о Петре; главный режиссёр сталинской эпохи снимает о нём не менее лживый фильм; историки принимаются наперебой восхвалять «царя-реформатора», «создателя» российского флота и рубщика пресловутого окна, через которое утекли несметные деньги, добытые ограблением России. Ответ на вопрос, зачем Сталину понадобился такой занятный предтеча, лежит на поверхности, и исследователи его дают: для оправдания террора. Ежели эдакий великий человечище, как Пётр I, терроризировал население собственной державы, стало быть, хорошее это дело — террор, не только позволительное, но и одобряемое с высот большой политики. А хорошему, доброму, коммунистам не грех учиться даже у царей.

  Возможно, это, действительно всё объясняет, но есть соображение мешающее поверить в версию оправдания террора, как единственной причины того, что Сталин сделал своими историческими предшественниками Ивана Грозного и Петра I. Сталин не мог быть настолько плохо образованным, чтобы по неведению назначить главными патриотами страны именно тех двух исторических персонажей, в результате действий которых Россия теряла свою экономическую и политическую независимость и вымирала. Это от нас до последнего времени тщательно скрывалась правда о Петре, а в начале XX века почитать, например, соответствующие труды В.О.Ключевского было несложно. Автор этих строк надеется дожить до того времени, когда вскроются какие-то факты, рассекретятся какие-то документы, которые помогут объяснить странный выбор Сталина.

  При Петре «хрустели выламываемые суставы, трещали разрываемые на дыбе хрящи и сухожилия, ломались кости, лопалась под страшными ударами кнута прорванная кожа, разрывались ткани тела и брызгала из рваных ран святая мученическая русская кровь» (А.Мартыненко «Зверь на престоле»). У Петра было два зловещих учреждения — Преображенский приказ и Тайная канцелярия, — которые вершили людские судьбы, не обращаясь ни к властным органам, ни к закону, и от сотрудников которых требовались собачья преданность Петру, горячая голова, холодное сердце и грязные руки. Функции карательной службы были приданы армейской элите — лейб-гвардии, — находившейся в ведении Преображенского приказа. Репрессии, несоразмерные проступкам наказания, чудовищные по жестокости пытки и казни, немотивированные акции устрашения, развитие системы доносительства, неуважение к человеческому достоинству, вмешательство в частную жизнь — только оглушающий террор мог заставить людей, обрекая свои семьи на голодную смерть, отдавать последнее сборщикам налогов, сотнями тысяч гибнуть на петровских «стройках века» и в «бессмертных рекрутах».

  При Алексее Михайловиче число преступлений, подлежащих смертной казни, не превышало 60 — значительно меньше, чем в любой европейской стране того времени. В артикулах Петра смертная казнь предписывается в 200 случаях, в том числе, за изготовление сёдел русского образца, за пошив и торговлю русской одеждой. В жестокости Пётр превзошёл жестокую Европу, в сравнении с которой Россия Алексея Михайловича (при том, что, разумеется, и у нас в то суровое время всякое бывало), представлялась краем гуманизма и благоденствия.

  «Миф о человеколюбивой, благоустроенной Европе и варварской Москве есть сознательная ложь, — пишет Иван Солоневич. — Бессознательной она быть не может: факты слишком элементарны, слишком общеизвестны и слишком уж бьют в глаза». Состояние дел в Европе той поры, когда туда поехал Петр, было значительно хуже, чем в Московской Руси. Европа ещё не оправилась от разорившей её Тридцатилетней войны, Франция и германские государства, потерявшие до трёх четвертей населения, вымирали от голода. Голландия, в которую первым делом направил свои стопы царь-плотник, оказалась не преуспевающей уютной страной, как о том Пётр с юности был наслышан от Лефорта, а такой же разорённой, как и вся остальная Европа, переполненной бродягами и бандами разбойников.

  

Петр I в костюме голландского матроса

  

  «Сказка» о «саардамском плотнике», навсегда покоренном чистотой и порядком Европы, ее благоустроенной администрацией, остается без фактического подкрепления. Ничего этого Петр в Европе увидеть не мог...». (А.Р. Устян «Пётр I как государственный преступник и политический авантюрист на троне российском?») И речь не только о нравственной чистоте, но и самой обыкновенной — бытовой. Города Европы утопали в нечистотах. Путешественники догадывались о приближении большого города по смраду, появляющемуся задолго до того, как становились видны его стены. И речь идёт не о раннем Средневековье, а о XVII, XVIII веках, в какой-то степени это относится и к XIX веку. Вот выдержка из официального доклада об антисанитарии английских городов, опубликованного в середине XIX века: «Отсутствие коммунальных удобств... доходит до такой степени, что в отношении чистоты они напоминают становища дикой орды или лагеря недисциплинированной солдатни... В городах с постоянным населением не проявляют элементарной заботы о гигиене жилищ. Дома, улицы, площади, переулки, сточные канавы загрязнены, источают зловоние, а самодовольные гражданские власти сидят среди этой варварской грязи, прикрываясь незнанием того, что творится вокруг них»).

  Русские путешественники, попавшие в Версаль даже во второй половине XIX века, надеявшиеся уловить там тонкий аромат французской культуры, чуяли совсем иные запахи, доносящиеся из-под каждого красиво подстриженного куста. Чистоте русских городов и полному отсутствию в них смрада иностранцы удивлялись ещё во времена Ивана III и продолжали удивляться в XVII веке. Но удивительного в этом ничего не было: чистота воздуха была обусловлена повсеместным обустройством регулярно очищаемых отхожих мест и выгребных ям. Московский Кремль XVI-XVII веков ничем не напоминал современный ему Версаль, где придворные дамы, замысловатые причёски которых ходуном ходили от вшей, а на корсетах которых красовались расшитые бисером блохоловки, испражнялись на его лестницах, равно как и блохастые и вшивые кавалеры. Ну, не принято было иметь toilettes даже во дворцах просвещённой Европы, а не то что в домах простолюдинов. (О санитарно-гигиенической организации сёл и городов средневековой Руси можно прочитать в книге В.Мединского «О русском рабстве, грязи и „тюрьме народов”). Уже при Борисе Годунове в Кремле появился водопровод, а Фёдор Алексеевич обустроил там единую канализационную систему.

  В Европе, которую увидел Пётр, даже аристократы годами и десятилетиями не мыли своих тел, тогда как в России самый никудышный мужик еженедельно парился в бане. И Пётр, вернувшись из Европы, первым делом повелевает уничтожить русские бани — чтобы было как у культурных европейцев, со вшами и блохами. «Русские русские» не отдали своих бань. Вместо разрушенных они стали тайно обустраивать баньки в пристройках, в сарайчиках, и власть, обложив народ специальным банным налогом, сдалась — если невозможно цивилизовать этих тупых варваров, пусть они хотя бы платят за свою мракобесную чистоплотность.

   Набраться в Европе начала XVIII века гуманистических идей, также как представлений о гигиене, Петру было негде. Он мог унаследовать всё это от своих предшественников на российском троне, однако Пётр пошёл по тому пути, по которому его направили, что называется, с младых зубов.

  

  В пятидесятых годах XVII века был создан особый приказ, задачей которого стала защита «сирых и убогих». Сиротские приюты, созданные при Алексее Михайловиче, царе Фёдоре III и царевне Софье будут уничтожены с захватом власти Нарышкиными, и возродится традиция милосердного отношения государства к самым слабым и беззащитным своим членам только в XIX веке. (Эрудированный читатель может возразить: при Екатерине II по всей России раскинулась обширная сеть сиротских приютов — сиропитательниц. Да, было такое, раскинулась, только вот ведь закавыка: смертность детей в этих приютах «великой» продолжательницы дела «великого» Петра приближалась к ста процентам.) В Москве на личные средства Алексея Михайловича открывается первая больница для неимущих, и это начинание будет подхвачено сподвижниками царя. Алексей Михайлович часто выходил на улицы Москвы, раздавал деньги «без щоту», расспрашивал людей об их нуждах, принимал челобитные. Разумеется, бывало и такое, что меры по отношению к бунтовщикам принимались жёсткие — Алексей Михайлович не был «тишайшим» руководителем, и порядок в стране поддерживать умел. Но чаще во время народных волнений (когда они были именно народными, а не организованными внутренней оппозицией и внешними врагами) царь Алексей Михайлович выходил на площадь, договаривался с выборными людьми, «бил по рукам» с ними — разруливал конфликты мирным путём.

  Так ведь у нас и Пётр позиционируется как вполне себе демократичный правитель. Пишут, что молодой царь запросто заходил в дома москвичей, сиживал с ними за одним столом, чем доводил своих подданных до слёз умиления. До слёз, и правда, доводил, только вовсе не до умильных. Цинизм исторических сказочников, дружеские застолья Петра в домах простых горожан расписывающих под Палех — изящно, возвышенно, и в то же время «простодушно» — потрясает даже на фоне их привычной лжи об этом деятеле. «Кумпания», от членов которой царь требовал «быть пьяным во все дни и не ложиться трезвым спать никогда», вламывалась в дом, а затем, насильно напоив хозяина «до изумления», принималась изощрённо глумиться над ним и вытворять паскудства над его домашними без учёта возраста и пола. Веселилась бисексуальная «кумпания» Петра по принципу «пить всё, что горит, ... всё, что шевелится». Можно привести ещё один пример «демократичности» Петра, часто попадающийся в трудах его восхвалителей: в походах император спал-де вповалку вместе с простыми солдатами. Спал-то он спал, но, используя живот солдата в качестве подушки. Если во сне солдат смел шевельнуться, или у него бурчало в животе от голода, живая подушка по приказу великого демократа наутро бывала жестоко бита кнутом.

  

  Царь Фёдор Алексеевич, будучи верным продолжателем отцова дела, издал специальный «Указ о сиротах», содержавший распоряжения о строительстве в Москве богаделен, рассчитанных на тысячи человек и под присмотром врачей Аптекарского приказа. Фёдор III начал организовывать учреждения государственного призрения для всех калек и бездомных своего отечества, однако это невиданноё в Европе начинание оборвалось с неожиданной смертью царя. Общедоступные школы для детей всех без исключения сословий продолжали строиться и при царевне Софье. При Петре дело народного образования угаснет на целое столетие, и наша страна в цивилизационном поле будет отброшена далеко назад. Общедоступные школы вновь начнут открывать только в XIX веке.

  Особую заботу Алексей Михайлович проявлял к вдовам и детям погибших стрельцов, к инвалидам войн, поддерживая их казенными выдачами денег и продуктов. И в деле государственного призрения этот русский царь стал продолжателем Бориса Годунова, первого гуманиста на московском троне. Ф.М.Ртищев, активный участник дела «социальной защиты» — открытия общедоступных школ, приютов и богаделен, выкупа пленных, создания больниц и чего-то вроде вытрезвителей — принимал самое деятельное участие в выработке национальной стратегии образования. В.О.Ключевский уважительно писал о Ф.М.Ртищеве, что он принадлежал к той категории людей, которые «из своей исторической дали не перестанут светить, подобно маякам среди ночной мглы, освещая нам путь».

  

Ф.М.Ртищев в походе подбирает раненых и больных

  

  Ещё одно просветительское объединение — «Кружок ревнителей благочестия» — возглавлял Стефан Вонифатьев, тоже близкий к Алексею Михайловичу человек, заслуживший всеобщее уважение широкой образованностью и приверженностью к справедливости. Он «боляр увещеваше... да имут суд правый без мзды, и не на лица зряще да судят». Кружок Вонифатьева занимался прежде всего нравственно-просветительной деятельностью и книгоиздательством. Книжное дело находилось под особым покровительством Алексея Михайловича — царь, «навычный к философским наукам», и вообще широко образованный человек, был «пристрастен» к чтению, как духовному, так и светскому.

  

Серебряный глобус царя Алексея Михайловича

  

  Печатный двор, возведённый при Иване Грозном незадолго до нашествия англичан, после освобождения от них при Алексее Михайловиче был капитально перестроен, расширен, укомплектован штатом подготовленных сотрудников — редакторами, корректорами, наборщиками, печатниками, художниками — и снабжён самым современным типографским оборудованием. Книги с середины XVII века стали издаваться тысячными тиражами. Многократно издавали «Азбуку», «в научение православным, паче же детям сущим» — «Грамматику». Выходила богословская, вероучительная, а также прикладная литература, например, переводное сочинение фон Вальхаузена «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей». В 1667 году были изданы первые печатные исторические труды: «Синопсис» и «Степенная Книга», в которых излагалась история Руси с древнейших времен. Вышел первый русский энциклопедический словарь — «Азбуковник», появилась беллетристика с вымышленными персонажами и сюжетами.

  Хорватский богослов, философ, писатель, историк и этнограф Юрий Крижанич был настолько вдохновлён атмосферой взаимного уважения, честности и стремления к знаниям в окружении Алексея Михайловича, что тоже внёс свою лепту в дело российского просвещения, написав первый в России труд по грамматике — «Объяснение выводно о письме словенском». Даже историк либерального толка С.Соловьев, поддерживавший миф о величии Петра, и, соответственно, отрицавший какие-либо достижения допетровской Руси, вынужден был заявить, что, «вглядываясь в характер и деятельность любимцев царя Алексея... нельзя не признать, что он обладал драгоценнейшим для государя талантом — выбирать людей». Тут не лишним будет обратиться к народной мудрости: «скажи мне, кто твой друг...», «каков поп — таков приход», «подобное тянется к подобному», и так далее.

  О «правой руке» Петра, неграмотном академике Алексашке Меншикове, я писала в предыдущей части, а о его «левой руке» — о главе зловещего Преображенского приказа «князе-кесаре» Ф.Ю.Ромодановском — в части Избрание Михаила Романова на царство. Добавлю здесь лишь выразительную характеристику, данную Ф.Ю.Ромодановскому дипломатом князем Борисом Куракиным: «собою видом как монстра, нравом злой тиран, превеликой нежелатель добра никому, пьян по вся дни, но его величеству верной так был, как никакой другой». Остальные птенцы гнезда петрова были, в основном, такого же свойства.

  О насильственном насаждении пьянства в петровскую эпоху, и не только в окружении царя, но и в простом народе, хорошо известно. Уже в первые годы правления Петра страна была разорена, экономика разрушена, и средства на ведение бесконечной Северной войны, на возведение помпезных петровских дворцов, на сизифов труд постройки тут же сгнивающих кораблей поступали, в основном, из двух источников: от введения всё новых налогов, не собираемых даже самыми зверскими методами — народ вымирал от голода, — а также от «напойных денег». По мере разорения государства значение «напойной» статьи казённых доходов возрастало, голодных крестьян в буквальном смысле палками загоняли в кабаки, и народ быстро алкоголизировался. А ведь ещё совсем недавно, при Алексее Михайловиче, была содрана пиявка пьянства, ещё не успевшая к тому времени основательно присосаться к телу Руси. В городах и больших селах Алексей Михайлович разрешил открывать не более одного «кружечного двора», в малых селениях кабаки запрещались. В дворянских поместьях и боярских вотчинах питейные заведения содержать не разрешалось, а там, где они уже были открыты, их предписывалось «свесть». При всём этом советские, а за ними и постсоветские историки застенчиво, как бы между прочим, упоминают о борьбе Петра — главного алкоголика страны — с «извечным» русским пьянством. В скобках можно ещё заметить о табаке: «Соборное уложение» 1649 года запрещало его употребление, а о насильственном внедрении табакокурения при Петре не знает только ленивый. (Для тех, кого удивит факт, что табак появился на Руси до Петра, можно добавить, что и картофель, про который все «знают», что его в тёмные русские массы с невероятным усилием внедрял царь-плотник-агроном, был широко распространён уже при Алексее Михайловиче, как и кукуруза, как подсолнечник и подсолнечное масло — русское ноу-хау, — ставшее важной статьёй экспорта).

  «Ближайшие к Петру люди были не деятели реформы, а его личные дворовые люди. Он порой колотил их... Вот наиболее влиятельные люди, в руках которых очутились судьбы России в минуту смерти Петра. Они и начали дурачиться над Россией сразу после смерти преобразователя», — к такому выводу пришёл В.О.Ключевский о птенцах гнезда Петрова, этих «истых детях воспитавшего их фискально-полицейского государства». Сохранилась легенда, что однажды Пётр расцеловал одного из князей Долгоруких за слова, что каков государь, таковы и его приближенные — ведь государь приближает людей по себе... Забавно, но это, действительно, так: и об Алексее Михайловиче, и о Петре вполне можно составить мнение по их приближенным.

   Итак, два важных направления царствования Алексея Михайловича, объединённые именем Ф.М.Ртищева, одного из ближайших сподвижников Алексея Михаловича, — дело просвещения и дело милосердия. «Ртищевское братство» занималось переводом книг на русский язык, а с 1652 года его усердием открылось училище, в котором все желающие стали обучаться грамматике, славянскому, латинскому и греческому языкам, риторике, философии и другим наукам. К учёбе допускались представители всех сословий, бедные получали стипендию. Член братства Иван Неронов создавал бесплатные школы для посадской бедноты и крестьян, в которых дети осваивали грамоту. Была открыта сеть учреждений, где безродных сирот обучали грамоте, а затем, в зависимости от их склонностей и способностей, ремеслам — шелковому, суконному, золотому и серебряному, часовому, токарному, костяному, кузнечному, оружейному делу — или наукам — математике, «фортификации или инженерной науке», архитектуре, живописи, геометрии, артиллерии. Реформированные при Алексее Михайловиче органы управления, энергично развивающееся производство и армия нуждались не в отпрысках знатных родов, а в толковой и хорошо образованной молодёжи. «Это общество, в котором частная инициатива, образованность и ум все более и более поощряются», пишет А.М.Буровский о тенденциях второй половины XVII века. Выходцами из низших слоёв общества, обнаруживших достаточные личные качества, укомплектовывается новый управленческий аппарат. «Старый обычай, заведенный порядок пошатнулись; начался сильный спрос на ум, на личные силы... Царь Алексей... создал в русском обществе XVII в. преобразовательное настроение», писал В.О.Ключевский.

  «Преобразовательное настроение» проникло в судебную систему и законотворчество. Князь Яков Долгорукий, помнивший время Алексея Михайловича, мягко пенял Петру: «Государь, ... главное дело ваше есть правосудие; в сем отец твой больше нежели ты сделал». Сделать больше, нежели Петр, в деле правосудия было нетрудно: при его правлении страну захлестнула волна коррупции и судебного произвола. Поднявшиеся при Петре люди были не лучше тех, что приблизил к себе Иван Грозный во втором, «английском», периоде своего царствования. «Новые люди, пришедшие с Петром к управлению страной, были карьеристами и казнокрадами. Взятки, коррупция достигли при «преобразователе» такого распространения, какого в XVII в. бояре и представить себе не могли...», писал Л.Н.Гумилёв.

  

  Умножилась неправда в российских воеводах:

  Подарок принесет кто — тот прав и без доводов.

  На власть создателя престали уповать

  И нами, как скотом, привыкли обладать.

  Все земли нас бранят и глупости дивятся,

  Что такие глупые у нас в России родятся;

  И подлинно в нас глупость давно вкоренена,

  Что всякая здесь честь побродам отдана.

  

  Вольная русская поэзия XVIII века

  

  Проект «Пётр» стал идеально созданным инструментом в ловких руках иноземцев. Дикая невежественность будущего самодержца, ранний алкоголизм, с детских лет впитанное отвращение ко всему русскому стали продуманными частями проекта. Петру было всего четыре года, когда умер Алексей Михайлович. (Современники считали, что Алексей Михайлович не был биологическим отцом Петра. В отцы царю-плотнику записывали и Лефорта, и Патрика Гордона, и даже родного брата царицы. Пётр и сам хотел знать своё происхождение, но «расспрашиваемый» им на дыбе родственник перед смертью не прояснил ситуацию, выдавив из себя только: «Много нас к матушке-царице ходило. Чёрт тебя знает, чей ты сын».) Воспитание будущий император получил в доме матери-англоманки Натальи Нарышкиной, второй жены Алексея Михайловича. Будущая царица являлась приёмной дочерью (при живых и обеспеченных родителях!) злого гения эпохи Алексея Михайловича боярина Артамона Матвеева, женатого на англичанке по фамилии Гамильтон.

  Наивным было бы полагать, что англичане смирились с потерей контроля над российским рынком. Они тщательно подготавливали реванш, и в окружение Алексея Михайловича была внедрена проанглийская группа, во главе которой стоял Артамон Матвеев. В «Царе-плотнике я буду писать о зловещей роли этого человека, о загадочной череде смертей в семье Алексея Михайловича, о подозрительной кончине его самого, о странной слабости Фёдора Алексеевича — его вносили в тронный зал на носилках, ѓ— исчезнувшей вскоре после того, как по настоянию родственников молодого царя Артамон Матвеев был отправлен в ссылку. (Впрочем, все эти странности покажутся не таким уж странными, если учесть, что в последние годы правления Алексея Михайловича по совместительству с важными государственными постами Матвеев занимал место главы царского Аптекарского приказа и лично давал лекарства царю и членам его семьи).

  Оставшиеся нераскрытыми члены группы Матвеева и его «приёмная дочь» вдовствующая царица Наталья Нарышкина продолжили своё дело. И случилась невероятная женитьба Фёдора Алексеевича на крестнице всё того же «великого Артемона» — за «затворёнными» дверями, в отсутствии высших думных и придворных чинов — после которой двадцатилетний царь долго не показывался на люди, а спустя два месяца умер. На трон без полагающихся в таких случаях формальностей «в тот же час» попытались привести десятилетнего Петра, и это при том, что царь Фёдор объявил своим наследником пятнадцатилетнего брата Ивана, а регентшей назначил «мужеумную» царевну Софью. Тогда дворцовый переворот не удался, тут же явившийся в Москву Матвеев был стрельцами изрублен за компанию с двумя дядьями Петра по материнской линии.

  Толпа растерзала также иноземных царских лекарей И.Гутменша и Д. Гадена, — москвичи не сомневались, что Фёдор Алексеевич был ими отравлен по наущению нарышкинской группировки. Сейчас пишут, что, разумеется, неразумные москвитяне заблуждались насчёт насильственной смерти их любимого царя. Однако утверждение, что смерть Фёдора Алексеевича планировалась заранее, что Артамон Матвеев имел к заговору прямое отношение, и что его иноземные покровители были заинтересованы именно в таком развитии событий, имеет подтверждения. Так, голландский резидент барон Келлер, который позже станет одним из особенно приближенных к Петру людей, ещё за год до смерти Фёдора III докладывал своим хозяевам, что вскоре, когда русский царь (в ту пору ещё вполне здоровый и энергичный) умрёт, его место займёт сын Нарышкиной — «молодой человек больших надежд» — и боярин Матвеев будет немедленно возвращён из ссылки. Петр, которому в то время было девять лет, не умел читать (и не будет уметь до одиннадцати лет, хотя даже крестьянские дети, обучением которых не занимались специально приставленные люди, осваивали эту премудрость к семи годам). Так что «большие надежды» возлагались иноземцами не на царевича Петра, отличавшегося явной задержкой развития, а на «многоумного» боярина Матвеева. После смерти Фёдора Алексеевича в 1682-ом году Нарышкиным и стоявшим за ними иноземцам не удалось прорваться к власти, однако тайная война против России продолжилась и увенчалась-таки воцарением Петра.

  

Здесь, на Красном крыльце Грановитой палаты Московского Кремля были убиты стрельцами Артамон Медведев и два брата Натальи Нарышкиной.

  

  Главными воспитателями Петра, сначала царевича во время правления Фёдора III, потом «младшего» царя при Иоанне V, а затем номинального самодержца при фактическом правлении клана Нарышкиных стали Франц Лефорт и Патрик Гордон.

  «Русская страна страшная, Петер... Ее, как шубу, — вывернуть...» — эти слова в книге А.Н.Толстого произносит Франц Лефорт. Считают, что в данном случае писатель дословно воспроизвёл реплику Лефорта, который, по елейным словам С.Соловьева, «умел сделаться неразлучным товарищем, другом молодого государя». Речь идёт не о государственном муже, предпринимателе или учёном, а о человеке, чьей основной заботой было с подросткового возраста спаивать и развращать Петра. Прямо из затянувшихся «младенческих играний» юный царь попал в дом Лефорта, где, по словам Петра Куракина, «началось дебошство, пьянство так великое, что невозможно описать». Этот иноземец с сомнительным прошлым, про которого достоверно известно только, что он являлся родственником П.Гордона и до своего появления в Москве долго работал на правительство Голландии, во многом определил мировоззрение царя. Он посоветовал «выворачивать», и Пётр, придя к власти, послушно принялся «выворачивать». «Думают, что Лефорт, доказывая царю превосходство западноевропейской культуры, развил в нем слишком пренебрежительное отношение ко всему родному. Но и без Лефорта, по своей страстности, Петр мог воспитать в себе это пренебрежение», — пишет С. Ф.Платонов.

  

Франц Лефорт

  

  Вряд ли можно согласиться с уважаемым историком Платоновым в части «мог воспитать в себе сам». Не пренебрежение ради пренебрежения воспитывали в юном царе его наставники, здесь опять нужно искать пресловутое «кому выгодно». Правление Петра знаменуется не менее мощным, чем во времена Ивана IV натиском англичан, которые вновь захватили внешнюю торговлю России и затем больше столетия удерживали в своих руках. Кое-что перепало и их союзникам голландцам. С первых дней самостоятельного царствования Петр I стал слать письма королю Вильгельму III, в которых приглашал английских купцов в Россию. Англичане не заставили себя долго упрашивать: уже в 1699 году товарооборот «Московской компании в несколько раз превышал английский грабёж России при Иване Грозном. С самого начала и до конца XVIII века англичане контролировали большую часть российского экспорта. Стратегические российские товары — металлы, парусина, полотно, корабельный лес, сырьё для оснащения флота — вновь оказались в монопольном ведении английской «Московской компании». С Францией и странами Южной Европы Россия могла торговать только при посредничестве англичан. Серьёзную конкуренцию Англии в разграблении России при Петре составляли лишь голландцы, но они не обладали преференциями англичан, и платили торговые пошлины, хоть и незначительные. Только англичанам Пётр позволял проводить сделки в национальной валюте, что давало им ещё одно преимущество и разрушало денежную систему России.

  В течение всего XVIII века англичане, обладая монополией на внешнюю торговлю России, контролировали и её внешнюю политику. Будучи монополистами, англичане не гнушались прямым шантажом: отказывались закупать российские товары, в случае если Россия не играла на их стороне на военно-политической арене. «Английские купцы, как мне кажется, более всех прочих иностранцев высасывают соки из России», писал о временах Анны Иоанновны в «Путевых заметках о России» К.Р.Берк. А вот выдержка из записок Л.-Ф. Сегюра, французского посла в России времён Екатерины II, печалившегося оттого, что ему не удалось выполнить поручение своего правительства и существенно потеснить англичан на российском рынке: «Английские негоцианты образовали в Петербурге целую грозную колонию. Разбогатев торговыми оборотами... они до того размножили свои заведения и дома, что занимали в Петербурге целый квартал, называемый Английскою линиею... Вот какова была сила, с которой я должен был бороться в стране, где было только несколько одиноких наших купцов и один лишь значительный торговый дом Рембера (Raimbert), который с трудом и ловкостью держался среди нападок и препятствий всякого рода».

  Мало того, что англичане контролировали практически все контакты царской казны с зарубежным рынком, контроль над финансовой системой России на целое столетие перешел в руки англичан тоже при Петре.

  

  Русское торгово-промышленное сословие, поднявшееся на ноги при Алексее Михайловиче, при Петре было раздавлено. Царь не церемонился с «русскими русскими», повелевая, «отправлять нарочных в области, ... где добываются особенные произведения, как-то: меха, воск, мед и проч., и там забирать и захватывать...». Экономика рушилась с катастрофической скоростью — что-либо производить и добывать становилось невыгодно. «Чрезвычайные притеснения, которым подвержены бедные простолюдины, лишают их вовсе бодрости заниматься своими промыслами, ибо чем кто из них зажиточнее, тем в большей находится опасности не только лишиться своего имущества, но и самой жизни. Если же у кого и есть какая собственность, то старается он скрыть ее, сколько может, иногда отдавая в монастырь, а иногда зарывая в землю и в лесу, как обыкновенно делают при нашествии неприятельском».

  Торговля (кровеносная система экономики) в России при Петре надолго перешла в руки иностранцев, преимущественно англичан. «В 1722 г. в Петербург прибыло 104 корабля, все — к иностранным купцам. Лишь на четырех из них были небольшие партии товаров для русских купцов». Елизавета Петровна сумела слегка оттеснить иноземцев с русского рынка. Во время её правления доля русских купцов от общей стоимости экспорта петербургского порта составила 10,1%, импорта — 27,2%, и это было лучше, чем ничего. Она же лишила англичан права беспошлинной торговли и подняла пошлины для других иноземных купцов, убрав при этом внутренние таможни и тем самым оживив торговлю внутри страны. Наследник Елизаветы Петр III менее чем за год своего короткого царствования успел сделать многое для улучшения положения дел в стране. Расширив права Архангельского порта, Пётр III лишил англичан монополии на русскую внешнюю торговлю (они имели монополию на вывоз большинства товаров через петербургский порт, а выкурить их оттуда без большой войны было нереально). Из архангельского порта без посредничества англичан стали вывозить хлеб, солёное мясо, сало, живой скот и птицу, пеньку, лён, конопляное и льняное масло, пеньковые канаты, мыло, конский волос, щетину, другие традиционные товары русского экспорта, и казна стала наполняться деньгами. Одновременно с этим Пётр III ограничил вывоз деревянных балок, мачтового и прочего леса, равно как смолы и дегтя — и для сбережения лесов, которые нужны были самой России (Пётр III даже издал особый указ, содержавший требование бережного отношения к лесам как одному из важнейших богатств России), и для того, чтобы прекратить, наконец, оснащение английского флота за российский счёт. С целью высвобождения финансовых потоков из английских лап России Пётр III издаёт указ о создании Государственного банка и выпуска собственных ассигнаций.

  Судьба и репутация этого монарха нам хорошо известна — его убили, а потом выставили на посмешище, предлагая нам облегчённо вздохнуть оттого, что на трон взошла цареубийца Екатерина. Вот при этой «великой» правительнице всё пошло как надо — до конца XVIII века англичане, вернувшие свои преференции, контролировали 9/10 российского внешнего рынка и финансовую систему России.

  

  По степени влияния на молодого Петра с Лефортом мог сравниться только открыто презиравший Россию англичанин Патрик Гордон. Известно, что этот человек регулярно сносился с Лондоном для докладов и получения дальнейших инструкций по «обрабатыванию» Петра. Гордон был хорошим слугой своего короля, он славно потрудился в России на процветание доброй старой Англии. С юности Пётр проводил всё своё свободное время (а свободным оно было всегда, его не утомляли ученьем) в Немецкой слободе (Кокуе) — не зря всё тот же Лефорт «подложил» под царя свою любовницу Анну Монс. Предаваясь среди иноземного сброда разнузданному разврату и пьянству, молодой царь полагал Немецкую слободу островком европейской культуры в степенной, трезвой, патриархальной и богомольной Москве, испытывающей брезгливость к нравам Кокуя. И царь возненавидел этот город, бывший средостением всего исконно русского. Позже он принёс в жертву своему «Петрополю» жизни огромного количества русских людей, столицей которых издавна была Москва. Не случайно начальником над Первопрестольной русской столицей Пётр поставил патологического садиста князя Ф.Ю.Ромодановского — главу зловещего Преображенского приказа и «князя-кесаря» Всешутейшего, Сумасброднейшего и Всепьянейшего собора. «Ненависть к Москве, — писал И. Солоневич, — и ко всему тому, что связано с Москвой, которая проходит через всю «реформаторскую» деятельность Петра, дал, конечно, Кокуй. И Кокуй же дал ответ на вопрос о дальнейших путях. Дальнейшие пути вели на Запад, а Кокуй был его форпостом в варварской Москве. Нет Бога кроме Запада и Кокуй пророк Его». Что ж, именно такой русский царь и нужен был, только не России, а её врагам.

  Не смотря на неутомимое «кокуйное» затейничество Лефорта, в битве за влияние на русского царя британская сторона победила голландскую с явным перевесом. Возможно, этому поспособствовали неоднократные тайные встречи Петра с английским королём в период его пребывания в Англии. Так или иначе, но Англия при Петре I, как и в царствование Ивана IV, вновь сумела сделать Россию своей переферийной территорией. Как я уже писала в предыдущей части, незадолго до своей смерти Пётр вдруг прозрел и обнаружил, что Северная война, на алтарь которой он положил миллионы жизней своих подданных, принесла экономические выгоды Англии, а отнюдь не России. Но то-то и оно, что незадолго до смерти — после таких прозрений жить ему не позволили.

  А тут ещё идея Петра насчёт того, чтобы пощупать англичан за Индию... Ни одному русскому монарху не удалось выжить после обнаруженных планов избавиться от напора Англии тем, чтобы лишить её Индии и тем самым ослабить — эта восточная страна вместе с Россией долгое время служила основным источником английского могущества. Пётр был уже третьим в ряду русских монархов, остановленных накануне похода в Индию. Первым стал Борис Годунов, и об индийских планах этого государя, прерванных его смертью, я писала в части Царь и его королева. Вторым русским царём, внезапно умершим после намерений продвигаться в сторону Индии, был Алексей Михайлович.

  В 1675 году он направил посланника к Великому Моголу Ауренгзебу с поручением выяснить «на которые места их города, и сухим ли путем или водяным, или горами в Индию путь». Посланник русского царя уже достиг Кабула, когда до него дошла весть о смерти Алексея Михайловича и приказ возвращаться назад. Это очень похоже на известие о внезапной кончине Павла I, вместе с приказом об отмене похода, настигшее казачьего атамана Матвея Платова, готового во главе двадцатидвухтысячной армии выступить из Оренбурга в сторону Индии. Установлено, что убийство Павла I было щедро проплачено англичанами, а за спинами заговорщиков стоял английский посол-резидент Чарльс Уитворт. Роль Меншикова, за которым стояли англичане, так же как и роль Марты Скавронской в скоропостижной смерти Петра I, тоже более или менее прояснена. А вот насчёт насильственной смерти Алексея Михайловича, а затем его преемника на троне Фёдора III есть одни только предположения. Но эти предположения представляются автору более чем логичными, мало того, сценарий приведения к власти выкормыша Гордона и Лефорта других исходов и не мог предполагать.

  

  Историки и публицисты могут клеветать на допетровскую Русь, но культурные артефакты лгать не могут. Вторая половина XVII века стала временем расцвета национальной культуры, и этот признанный специалистами факт ставит жирный крест на измышлениях невежественных или злонамеренных писак об этой эпохе.

  Алексей Михайлович был всесторонне образованным человеком, знал иностранные языки, его литературное наследие обширно: переписка, произведения в прозе и стихах, мемуары. Блестящее образование получили старшие дети Алексея Михайловича, рождённые от Марии Ильиничны Милославской.

  Фёдор Алексеевич, чьим воспитанием занимался Симеон Полоцкий, «весьма великое искусство в поэзии имел и преизрядные вирши слагал по-русски и по-латыни», больше известен как незаурядный композитор. Любовь к музыке передалась Фёдору Алексеевичу от отца — у того часто бывали музыканты, в царском дворце даже имелся орган. Песнопение Фёдора III «Достойно есть» исполняют в церковных службах до сих пор, и оно высоко оценивается современными музыкантами. Он поднял статус «мусикийского художества», официально назвав его «второй философией и грамматикой». Царь Фёдор реформировал нотное письмо, переведя его от старинных крюковых к линейным нотам, тем самым уничтожив преграду между русской и европейской музыкой.

  Царь Алексей Михайлович, побывавший в Европе (в прибалтийских странах), отнюдь не чурался западных веяний, соглашаясь с одним из своих сподвижников А.Л.Ордин-Нащокиным, что «доброму не стыдно навыкать и со стороны, у чужих, даже у своих врагов». Однако петровского посмешища — слепого копирования и механического переноса достижений чужой культуры на самобытную российскую почву во второй половине XVII века не было в помине. Алексей Михайлович вывез из Европы телескоп, и зрелище звёздного неба так потрясло его, что царь загорелся идеей непременно учить астрономии студентов будущей академии. Пётр тоже был падок на европейские новинки, и первое, что он даже не привёз, а, не дождавшись до возвращения в Россию, выслал в подарок своему главному палачу князю Ромодановскому, было «адской машиной для отсекания голов». Царь ласково называл эту предшественницу гильотины «мамурой», что на жаргоне коробейников-офеней означало «ТОПОР».

  

Скульптор Л.Бернштам «Царь-плотник» (установлен на Адмиралтейской набережной града Петрова)

  

  Пишут, что в Европе Пётр, соприкоснувшись с тамошней наукой, буквально заболел идеей немедленно приобщить к ней своих подданных. Один из приступов этой болезни, случившийся в Голландии, Ключевский описывает так: «Пётр заглянул в анатомический театр, и, заметив, что некоторые из русской свиты высказывают отвращение к мёртвому телу, заставил их зубами разрывать мускулы трупа».

  Ещё пишут, что доперовская Россия была полна самого чёрного мракобесия, и в качестве доказательств приводят якобы существовавший запрет на часы, зеркала, запрет на ношение одежды европейского образца и бритьё бород. Всё это неправда. И часов, и зеркал было предостаточно, в том числе в царском дворце. Бороды брили все, кто этого желал, и таких было немало. В европейской одежде тоже никому не отказывали. Другое дело, что эта чрезвычайно богатая на достижения в самых различных областях эпоха сумела выработать свою квинтэссенцию — стиль, касающийся, в том числе, и одежды. И этот выразительный и совершенно самобытный стиль, не европейский и не азиатский, но впитавший в себя западные и восточные влияния, и переплавивший их на базе национальных традиций в органичную целостность, рассказывает о том времени красноречивей уничтоженных в XVIII веке документальных свидетельств.

  

Боярская одежда XVII века

  

  Именно во второй половине XVII века в России появилась светская живопись, и она тоже представляла собой совершенно самобытное явление. Как и в Европе, русская живописная школа выросла из иконописи, которая со времён Ивана Грозного развивалась в поле жёсткой идеологической борьбы. Тут нужно говорить о «строгановском» и «годуновском» иконописном направлениях, но это настолько специальная, хоть и исключительно интересная тема, что разворачивать её в контексте данной работы нецелесообразно.

  Только пара слов по этому поводу: первые русские олигархи Строгановы имели собственные иконописные мастерские, в которых во второй половине XVI века мастера отошли от канонического византийско-русского письма, постепенно всё откровеннее приближаясь к западноевропейской манере. «Строгановская школа» возникла во времена английского засилья при Иване Грозном.

   Для средневековой Руси важнейшим из искусств являлась икона, и Годунов, придя к власти, инициировал возрождение древнего иконописного канона дионисиевского и рублёвского письма.

  При Алексее Михайловиче, продолжателе дела Годунова, в иконописи, сохраняя верность древней традиции, происходило развитие этой традиции. В этом подвижном соединении выступает очевидность, что никакие «английские» периоды не способны нарушить непрерывность и преемственность русской культуры.

  Даже царю-плотнику не удалось изрубить в щепу национальную русскую культуру. Пётр её «петрифицировал», но спустя столетие она возродится из камня, и наступит её второй «золотой век».

  

   «Петрификация — процесс окаменения, обызвествления». (медицинский словарь)

  

  Во второй половине XVII века наряду со следованием иконописным канонам мастера начинают придавать ликам индивидуальные черты.

  

Симон Ушаков «Спас нерукотворный»

  

   В России возникло уникальное явление светской портретной живописи - так называемые парсуны. Переняв многое из техники европейской школы - письмо маслом на холсте, скрупулёзно точное отображение деталей интерьера и одежды - в парсунах при соблюдении портретного сходства сохранилась дионисиевская отстранённость в изображении лиц. Формировался русский стиль в живописи, в котором не отмечалось европейского натурализма, но не только в полной мере передавалась индивидуальность изображённого художником человека, но и возникал обобщенный образ. В парсунах потомки «подкинутого сословия» видят живопись, не достигшую уровня настоящего мастерства, много уступающую в точности изображения людей европейским портретам. Однако при этом они не считают не дотягивающей до европейского уровня китайскую или японскую живопись на том основании, что там нет тщательной проработки деталей или отмечается условность в изображении человеческих лиц. Самобытность приветствуется во всех культурах, кроме русской.

  

Б. Салтанов. Царь Алексей Михайлович (парсуна)

  

  Вторая половина XVII века — время расцвета литейного дела, и отливали не только пушки, но и знаменитые русские колокола. Я писала о колоколах в очерке Язык, здесь же позволю себе привести небольшую самоцитату: «Колокольное дело, как и другие искусства, пришло в упадок в Смутное время. Поумирали, состарились литейщики, но секреты мастерства не погибли безвозвратно, их выучили «как Отче наш» и сохранили сыновья прежних мастеров. Одним из таких сыновей был Александр Григорьев. При нехватке опытных мастеров он в семнадцать лет возглавил артель литейщиков. Юный «литец» проявил незаурядные качества, и вскоре ему доверили отливку Большого Успенского колокола в Московском Кремле. Колокола Григорьева современники называли чудесами, «превосходящими силы человеческие». Лучшим творением Григорьева стал, по всеобщему мнению, Большой Благовестный колокол звенигородского Савино-Сторожевсего монастыря. Он был отлит из колокольной бронзы по заказу царя Алексея Михайловича в 1668-ом году и весил 2125 пудов (около 35-ти тонн)».

  

  Но пришёл Пётр, и колокола стали сбрасывать с колоколен. Делалось это якобы для того, чтобы перелить колокола на пушки, отчаянно необходимые для ведения Северной войны. В 1701 году в Москву со всей России свезли на переплавку церковные колокола, общим весом более 90 тысяч пудов. Однако дело в том, что состав колокольной и орудийной меди разный, и технической возможности изменить что-то в этом смысле не было - не имелось специальных присадок. К тому же от предшественников Петру досталось огромное количество стволов, и как пишет А. Буровский, «ни малейшей необходимости срочно лить новые пушки вообще не было». Колокола остались невостребованными войной, но на свои места уже не вернулись. И в деле уничтожения знаменитых русских колоколов Пётр стал, по выражению М.Волошина, «первым большевиком». Тут я ещё раз дам цитату из своего очерка «Язык»: «Чтобы почувствовать метафизику этого явления, нужно знать, что к колоколу на Руси издревле относились особенно. Самым тяжёлым наказанием для побеждённого города было лишение его колоколов - это выступало символическим лишением воли».

  

  Самым ярким и самым наглядным доказательством необычайного подъёма русской культуры во второй половине XVII века, на мой взгляд, стала архитектура того времени. С этой благодатной темы я начну следующую часть, чтобы потом было не так горько писать - мне, и читать - вам, о самом тягостном: о крепостничестве, о том ужасающем преступлении, который «великий» Пётр сотворил над русским народом.

(продолжение следует)