Чем внимательнее я вглядывалась в дела давно прошедших дней, тем отчётливее стала проступать для меня связь между явлениями, казалось бы, совершенно разного порядка: между закрепощением русских крестьян и иноземным засильем в России. Возможно, вывод, заявленный мной в заглавии данной работы, слишком смел, но параллели, существовавшие между ужесточением крепостного гнёта и нарастанием неблагополучия в вопросе независимости Российского государства (фактической, а не декларируемой), действительно, прослеживаются. Другая сторона этой закономерности: цари и их правительства, облегчающие положение крестьянства, повышающие жизненный уровень народа, одновременно прилагали огромное количество усилий к освобождению страны от неэквивалентной внешней торговли и других форм колонизации.

  Примечательно, что, чем плачевнее оказывались итоги царствования, тем по сию пору выше оценивается эта деятельность. И, наоборот: чем больших успехов добивались русские государи в деле укрепления страны, чем свободнее и богаче становились её труженики, тем более жалкими фигурами они представлены в истории.

   Сдаётся, что существование в ложно выстроенных исторических конструкциях не способствует национальной самоидентификации, и, стало быть, лишает народ будущего. Нужно набраться смелости и расстаться, наконец, с нагромождениями неправд и мифов о России. Возможно, пришла пора сменить парадигму, в которой рассматривается наша история, и раздать всем сестрам по серьгам.

   Я вовсе не претендую на то, чтобы расставить все точки над всеми «i» и предъявить людям истину в последней инстанции, но мне хотелось бы, чтобы по прочтении этой работы у людей возникло желание узнать настоящую историю своей страны. Мне хотелось бы, чтобы у читателя возникло желание вытащить из-под груды лжи хотя бы намёки ответа на вопрос, как так получилось, что Россия, обладающая несметными богатствами, стала сырьевым придатком Европы и вечно отстающей троечницей.

  

   Итак, о самом болезненном в русской истории — о закрепощении крестьян.

  

  

   Воззрите вы на те народы,

   Где рабство тяготит людей,

   Где нет любезныя свободы

   И раздается звук цепей:

   Там к бедству смертные рожденны,

   К уничиженью осужденны,

   Несчастий полну чашу пьют;

   Под игом тяжкия державы

   Потоками льют пот кровавый

   И зляе смерти жизнь влекут...

  

   Василий Капнист

  

  

  И сразу же возникают разные недоумения: а когда оно вообще-то возникло? — до или после прихода династии Романовых к власти? Если после, то имелись ли объективные предпосылки к его установлению, или русский народ был порабощён новыми правителями так же нагло и бессовестно, как при опоре на иноземцев ими был узурпирован московский трон?

  Казалось бы, тема крепостного права исследована у нас вдоль и поперёк, но при ближайшем рассмотрении выясняется, что и в этом вопросе у отечественных историков согласья нет.

  Часть исследователей пришла к выводу, что крепостное право на Руси никто никогда не устанавливал, что оно образовалось как-то само собой, «естественным образом». Даже когда пишут, что окончательно оно оформилось во второй четверти XVII века, то есть с приходом к власти Романовых, крестьянский вопрос не рассматривают в контексте смены династии.

  Также достаточно популярно мнение, что крепостное право установилось несколько раньше — на сломе XVI и XVII веков, и обязаны мы этому, разумеется, Борису Годунову. Действительно, кто невинного отрока Димитрия убил, тот и крестьян закабалил — кто же ещё мог эдакое злодейство сотворить? — других негодяев в нашей истории, вроде бы, и не водилось. То есть, Борис Годунов, судя по отзывам и по поступкам, умный и некровожадный человек, сначала совершил преступление абсолютно бессмысленное, но ставящее жирный крест на легитимности его царствования, а потом взял и в одночасье поломал веками отлаженный механизм хозяйственной и общественной жизни.

  Те же, кто представляет себе Россию царством особенной жестокости, перед которой блекнут не то что отдельные перегибы в европейской истории, но и восточные деспотии, говорят о многовековом крепостном иге, возникшем ещё в период Киевской Руси, в XI веке, или даже раньше. По этой схеме никакого ужесточения крепостничества в XVIII веке не происходило, наоборот, после того как через прорубленное в Европу окно к нам надуло зачатки цивилизованности, колесо российской истории со скрипом стало поворачиваться в сторону смягчения нравов и более или менее человеческого отношения к крестьянам. Действительно, если во времена Ярослава Мудрого на Руси существовало рабство, при котором раб был объектом, целиком принадлежащим хозяину, то в XVIII веке уже имел место показательный суд над Дарьей Салтыковой, пусть и с 21-ого раза, но лишивший, наконец, психически больную помещицу возможности безнаказанно мучить и убивать людей. Но и кроме истории с Салтычихой случалось в просвещённом XVIII веке такое, что помещикам грозили царским пальчиком, если у них в большом количестве умирали крепостные. Налог-то был «подушный», от излишнего мора казне выходил убыток, а это, как ни крути, нехорошо есть.

  При всём многообразии выбора в исторической науке преобладает сдержанная точка зрения. По этой версии зачатки крепостного права существовали на Руси с момента её возникновения, алчностью землевладельцев оно постепенно ужесточалось, а Киевские, затем Московские правители, не желая обострять отношений с богатым сословием, только беспомощно фиксировали в указах и уложениях складывающийся порядок вещей. Тем более эта схема верна для Санкт-Петербургских монархов — они-то уж точно знали, что их монарший век будет недолог, если они пойдут на непопулярные среди аристократии меры.

  Остаётся только удивляться существующему разбросу мнений — ведь ещё в XIX веке крестьянский вопрос был досконально изучен рядом добросовестнейших учёных. Другое дело, что должных выводов из своих скрупулёзных трудов те верноподданные историки себе позволить не могли, но в советское время, а, тем более, в постсоветское, историческая наука могла бы уже сложить в кучу огромное количество фактологического материала, собранного предшественниками, и сделать, наконец, эти выводы. Однако тогда пришлось бы потревожить прах Ивана Грозного, сначала Сталиным признанного «прогрессивным царём», а в лихие девяностые едва не причисленного к сонму российских святых. Да и Петру I, почитающемуся у нас великим, досталось бы, а государственные мифы разрушать негоже — на том стояла и стоять будет русская земля.

  Того, что понимается под крепостничеством, то есть личной зависимости крестьянина от землевладельца или жёсткого прикрепления его к земле, в Киевской Руси не существовало даже в зачаточном состоянии. Рабы имелись, а крепостных крестьян не было. Рабство на Руси практиковалось; впрочем, в те баснословные времена оно встречалось повсеместно, а рабами были пленённые в результате войн, рождённые от рабынь, женившиеся на рабынях. Однако, речь не о завоёванных рабах, а о коренном населении Киевской Руси, низшее сословие которой составляли смерды. Это была неоднородная группа, положение смердов сильно варьировало в зависимости от отношения к основному средству производства — к земле, но все они были лично свободными и все являлись субъектами права. Социальные отношения Древней Руси были строго регламентированы законами, ещё во времена Ярослава Мудрого собранными в единый свод — «Русскую правду», и нарушения официальных установлений жёстко пресекались. Так, в XII веке возникла, было, тенденция передачи смердов в рабство за долги, но она тут же была законодательно воспрещена. Так что не из Киевской Руси произрастает явление, которое в XVIII веке станет позором и величайшей бедой России. Положение смердов во времена «Русской Правды» нельзя определить как крепостное — они не были закреплены ни к земле, ни к личности землевладельца.

  

А.Д. Кившенко. «Чтение народу Русской Правды в присутствии великого князя Ярослава»

  

  Мягкотелостью не отличались и московские князья, они так же требовали неукоснительного соблюдения законов, которые составлялись с учётом интересов крестьян, в том числе и потому, что они являлись основной податной группой. В Московской Руси низшее сословие тоже делилось на холопов и крестьян, однако в этом случае дело обстояло иначе, чем при киевских князьях. Московские холопы были сродни киевским закупам, отрабатывавшим долг, взятый у князя. Холопами в Московском государстве люди становились добровольно после составления с владельцем соответствующего письменного договора, имеющего юридическую силу. В холопство шли за взятый у хозяина денежный заём, который обязывались отработать или в определённый срок, или до конца жизни — «по вся дни» — но не своей жизни, а того, к кому нанимались в холопы. Холопство было тяжким уделом, но семья холопа могла встать на ноги, купить собственный клочок земли и зажить самостоятельно. Иногда, когда заём был достаточно велик, в холопство могла добровольно отдаваться вся семья, включая жену и детей, а в отдельных случаях даже ещё не родившихся внуков, в этом случае холопство становилось наследным и передавалось после смерти владельца поместья его потомству. Если помещик или вотчинник не выполнял своих обязательств, например, плохо кормил холопа (условия содержания детально обговаривались при поступлении на службу и фиксировались в договоре), холоп мог обратиться в суд. Разумеется, суд не всегда был скорым и праведным, разумеется, не исключались злоупотребления, но при этом нередки были случаи, когда хозяин по завещанию отпускал на волю наследных холопов, не успевших отработать свой заём. Роспуски холопов перед кончиной считались богоугодным делом и были широко распространены, и, может быть, поэтому нанимающиеся в холопство не слишком боялись подписывать на него свою семью.

  И всё же, холопы являли собой незначительную долю в населении Московской Руси, подавляющую же его часть составляли крестьяне. Больше половины крестьян трудилось на собственной земле (прежде всего, это черносошные крестьяне), их единственной повинностью являлось выплата государственных податей. Тягло черносошных крестьян до середины XVI века было, по-видимому, вполне посильным, так как количественно эта категория населения Московской Руси имела тенденцию к возрастанию. Несколько меньшую часть крестьян представляли, по выражению В.О.Ключевского, «вольные хлебопашцы», они арендовали землю у землевладельцев, обязуясь выплачивать оброк в натуральном или денежном выражении, выполнять для хозяина определённую работу — «изделье» (это позже трансформируется в барщину), а также самостоятельно выплачивать налог в государственную казну — подать. Эта категория земледельцев первой попадёт в ловушку закрепощения.

  Вступая в «крепость», крестьянин заключал с землевладельцем письменный договор (порядную), в котором детально оговаривались условия оброка, а также характер «изделья» и условия ухода. Как правило, пять шестых выделенного надела земли крестьянин обрабатывал для себя и на продажу, одну шестую — для хозяина. Переходя на новое место, крестьянин брал у землевладельца в ссуду сельскохозяйственный инвентарь — «завод» и дом с хозяйственными постройками. Так как переход крестьян происходил по окончании летнего сельскохозяйственного цикла, его надел был уже засеян озимыми, а в амбаре имелся запас хлеба, достаточный, чтобы семье дожить до нового урожая. Переходя к другому землевладельцу, «крепостной» должен был выплатить «пожилое» — плату за пользование имуществом хозяина поместья и так же, как он вначале получил сам, оставить засеянное озимыми поле и запас зерна для будущего арендатора. Крестьяне, обременённые семьями, не слишком часто «переходили» на новую землю, но если переход случался, происходил он в предусмотренный законом срок. «Судебником» Ивана III была установлена дата перехода — так называемый Юрьев день. Собственно, это был не один день, крестьяне могли перейти от одного владельца поместья к другому в течение двух недель до и двух недель после 26 ноября, когда уход «вольного хлебопашца» не мог нарушить ход сельскохозяйственного цикла. В тех случаях, когда отношения крепостного с землевладельцем не складывались, а «пожилое» платить ему было нечем, или, если он брал у хозяина денежную ссуду, и не мог её вернуть, он договаривался с другим землевладельцем об «увозе». Если новый хозяин поместья или вотчины выплачивал долг крестьянина, согласие прежнего хозяина на «увоз» не требовалось, а при всегдашней нехватке рабочих рук на Руси, совершить подобную сделку было несложно. Получается, что у землевладельца не было каких-либо юридических и экономических рычагов для закабаления крестьянина и ухудшения его положения.

  Беглые, разумеется, всегда были, и из холопов, и из крестьян. Убегали, не вернув долга, не посеяв озимых, обворовав хозяина или другого крепостного — среди последних встречались и очень зажиточные, иные имели даже собственных крепостных. Беглого «сыскивали» по челобитной землевладельца, возвращали на прежнее место и в прежнее состояние — холопа в холопство, крестьянина в крестьянство. Беглых крестьян законодательно нельзя было перевести в холопство хотя бы потому, что государство не было заинтересовано в увеличении числа холопов — те не платили податей.

  Таким образом, хозяйственная жизнь Московской Руси была отрегулирована, закреплена многовековой традицией и законами, тенденции к переходу крестьян в личную зависимость от землевладельца и закрепления их на земле не наблюдалось, а потом, сразу и вдруг, без переходного периода, установилось то, что мы называем крепостным правом. «Исстари крестьяне на владельческих землях вели свое хозяйство с подмогой от владельцев и за это несли особые повинности сверх поземельного оброка, но эти повинности были простыми долговыми обязательствами, не уничтожавшими личной свободы крестьян, которая выражалась в праве выхода», — пишет В.О.Ключеский, ставя вопрос о том, в какой исторический момент, «холопское право... привито было к крестьянству и как переродилось вследствие этой пересадки на новую, чуждую ему почву».

   С течением времени крепостничество приобретало всё более зловещие черты, снизойдя в XVIII веке до уровня античного рабства, когда крестьян продавали оптом и в розницу, разлучая мужа с женой, мать с детьми, даже грудными, когда русские люди закладывали таких же русских людей, дарили их, проигрывали в карты, когда баре развращали крестьянских девочек, а потом, или помещали их в свои гаремы, или предоставляли для ублажения наезжающих гостей, или продавали в публичные дома, когда крестьян безнаказанно подвергали жесточайшим истязаниям и пыткам. Но всё это уже количественные изменения, а когда же совершился качественный сдвиг, передавший «в частную власть и обладание» «вольного хлебопашца», лично свободного человека, не закреплённого ни к земле, ни к землевладельцу?

   Существует устойчивое мнение, что закрепощение крестьян произошло вследствие указа Бориса Годунова 1597-ого года (царь Фёдор Иоаннович тогда уже был сильно болен, да и раньше все государственные вопросы решались единолично правителем Годуновым). Указом устанавливался пятилетний срок розыска беглых, и, по мнению многих историков, это и положило начало закрепощению крестьян. Пишут, например, так: «... в 1597 г. издали первый развернутый крепостнический закон. Он не содержал пункта, формально упразднявшего Юрьев день. Но закон подтвердил право землевладельцев на розыск беглых крестьян в течение пяти „урочных лет”». Тот факт, что розыск беглых крестьян, покинувших своего хозяина «не в срок и без отказу», осуществлялся всегда, и что со времён Ивана Грозного он был бессрочным, почему-то не делает очевидным, что указ от 1597-ого года никак не мог привести к ограничению личной свободы крестьян. Мало того, тем же самым указом запрещался перевод возвращённых беглых крестьян в холопское положение, что, как выясняется, практиковалось во времена Ивана Грозного.

  В.О.Ключевский, назвавший мнение об установлении крепостной неволи Годуновым «исторической сказкой», подробно и многословно разъясняет, почему указ 1597-ого года ни в коем случае нельзя считать этапом закрепощения крестьян. Суды были завалены челобитными помещиков и вотчинников, требовавшими розыска крестьян, бежавших без расплаты в голодные времена правления Ивана Грозного, а так же в первые годы после его смерти, когда порядок в стране ещё не был восстановлен. Борис Годунов своим указом не сделал ничего кроме, как предоставил возможность огромному количеству крестьян вернуться в покинутые ими центральные уезды России без опасения быть схваченными. С.Ф.Платонов тоже категорически отвергает мнение, что инициатором закрепощения крестьян стал Годунов.

   Итогом царствования Ивана Грозного стало полное разорение страны. Бесконечная Ливонская война, опричный разбой, неумелое хозяйствование «новой элиты», в частности, переход с практиковавшийся на Руси с XIII века трёхпольной системы с правильным севооборотом к быстро истощившей землю двупольной привели к ужасающим результатам. По сравнению с серединой XVI столетия к концу правления Грозного площади пахотных земель составляли в разных уездах от 16 до 7 процентов. Наступил голод, но большевистские действия Грозного и его опричников привели к тому, что согнанные со своих вотчин князья, прежде создававшие запасы хлеба на случай неурожая, потеряли такую возможность. Все запасы были сконцентрированы у царя Ивана, который не дал хлеба голодающим крестьянам — и это в отличие от Бориса Годунова, который во время голода 1600-1603-его годов «отворял им житницы».

  В последнее десятилетие правления Ивана Грозного целые уезды обезлюдели. Голод, жестокость и произвол новых хозяев жизни, изнурительная барщина (а она впервые появилась в это время), а также неподъёмное возрастание государственных податей вынуждали крестьян бежать в северные области, за «Камень», на Дон и Терек. Бежали крестьяне, не рассчитавшись с землевладельцами, потому что платить было нечем. Бежали, хотя точно знали, что в случае поимки их ждёт битьё батогами или кнутом, которое могло закончиться и смертью. Сыск беглых крестьян — это, кажется, единственный институт, работавший тогда в стране исправно. Приютивший беглого нёс суровое наказание, на пути беглецов вставали заградительные кордоны. Бежать с женщинами, детьми и стариками было проблематично, поэтому крепкие мужчины или устремлялись, бросая родных, в казаки, или прибегали к экстраординарным мерам, дабы спасти свою семью. Так, крестьянин мог продать себя или кого-то из своих детей в пожизненные холопы, чтобы вырученными деньгами семья могла рассчитаться с хозяином и «выйти», получив соответствующий документ. Но Иван Грозный перекрыл своим соотечественникам и эту возможность спасения — запретил крестьянский переход в Юрьев день.

  Академик Б.Д.Греков в книге «Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века» обосновывает утверждение, что в конце правления Грозного вся страна разом оказалась под пятой жёсткого крепостного режима. Такое же сокрушительно быстрое порабощение крестьян произошло в Британии, когда она была покорена англосаксами. Но там это сделали завоеватели, а Русь в XVI веке, вроде бы, никто не покорил. Или всё же покорил? Можно ли считать тотальный контроль Англии над русской торговлей во времена Ивана Грозного не начинающейся, а уже свершившейся колонизацией страны? Если можно, то Бориса Годунова, сорвавшего английскую удавку с шеи страны, мы должны почитать национальным героем, и никак не меньше. Годунов восстановил независимость страны и восстановил свободу русского крестьянина — на тот период, когда он руководил страной. Пока его не убили.

  

   «Образовалось иго государства над землею, и русская земля стала как бы завоеванною... Русский монарх получил значение деспота, а народ — значение раба-невольника в своей земле».

  

  К.Аксаков

  

  Почему-то до сих пор находится много желающих оправдать отмену Юрьева дня в 1581-ом году. Пишут, что эта была временная мера, обусловленная бюрократической необходимостью, однако до самого конца жизни грозного царя «заповедные лета» никто не отменял. В найденных историком В.И.Корецким летописях XVII века нашлось подтверждение того, что запрет на выход крестьян в Юрьев день в 1581-ом году был наложен отнюдь не временно. Автор летописи возмущённо пишет, что узурпатор Борис, восстановив Юрьев день, нарушил волю «законного и благочестивого царя» Ивана Васильевича, который наложил «заклятие» на крестьянский выход.

   Не желающие признавать того очевидного факта, что при Иване Грозном русское крестьянство, то есть, подавляющее количество населения России, сначала ограбили, а потом совершили первую попытку обращения его в рабство, обычно искажают смысл указа о пятилетнем сроке сыска от 1597-ого года. Любители навешивать всех собак на Бориса Годунова, исходя из даты указа и пятилетнего срока сыска, делают вывод, что в 1592-ом году произошло нечто такое, что закрепило крестьян к земле. Вот от этого-то закрепления к земле потом-де и произошло закрепление к землевладельцу — само собой, естественным ходом событий. Так как не нашлось свидетельств закрепления крестьян, проведённых Борисом Годуновым в начале 1590-ых годов, сгодился и указ, касающийся вовсе не крестьян, а горожан. Этим указом властям единственного города — Торопца — разрешалось вернуть в город тяглых людей, которые «с посаду разошлись в заповедные леты», то есть ещё при жизни Ивана Грозного. Обстоятельства, обусловившие данный указ, не известны. Мы не знаем, что заставило руководство Торопца обращаться к верховной власти с челобитной по поводу возвращения своих горожан, но в любом случае это совершенно отдельная история, и «пришивание» её к проблеме закрепощения крестьян абсолютно не оправдано. Кроме того, в 1591 году правительством объявляется для массово обедневших в годы правления Ивана Грозного крестьян временное «обеление» — освобождение от податей, а, придя на трон, Годунов законодательно ограничивает барщинный труд двумя днями в неделю. Сохранилось немало «порядных», относящихся ко всему сроку фактического правления Годунова, составленных при «переходе» крестьян на новое место в Юрьев день, в которых землевладелец «рядится с ними как с вольными съемщиками».

  

С.В. Иванов. «Юрьев день»

  

  С мнением Ключевского о непричастности Бориса Годунова к установлению крепостнического строя соглашались многие видные историки XIX века. Профессор М.П.Погодин ещё в 1858 году в статье: «Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права», решительно заявил, что «никакого безусловного указа о прикреплении крестьян к земле Борис не давал». Тем не менее, с романовских времён и по сию пору продолжают нередко называть указ от1597-ого года «первым развернутым крепостническим законом».

  Версия Годунова-основателя русского рабства в головах историков возникла не сама собой, она была вброшена теми, кто хотел сделать как можно менее заметной преемственность правления, существовавшего при Иване Грозном и при Филарете Романове, и называвшемся государем при царе-сыне, и фактически им являвшемся. В части Избрание Михаила Романова на царство я достаточно подробно писала о целенаправленном уничтожении всех сколько-нибудь значимых законодательных актов второй половины царствования Ивана Грозного, а также о подлогах документов и «книжных справах», относящихся к XVI-XVII векам. Так, один из подложных документов, относящихся якобы к 1607-ому году, сообщает следующее: «При царе Иоанне Васильевиче крестьяне выход имели вольный. Царь Феодор Иванович по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход крестьян заказал...». Подделка была слеплена столь грубо, что уже Карамзин пришёл к выводу, что это документ, исполненный значительно позже — «по слогу и выражениям, необыкновенным в бумагах того времени».

  

  Итак, наметилась цепочка, состоящая пока из двух звеньев:

   1. Иван Грозный, при котором Московское государство попало под фактический протекторат Англии (об этом я подробнейшим образом писала в части «Царь и его королева» ), и при котором была совершена первая попытка установления крепостнического режима с юридическим его закреплением в виде отмены крестьянского выхода — Юрьева дня.

   2. Борис Годунов, который освободил страну от английского засилья, и при котором возобновилась практика договорных отношений между землевладельцем и крестьянином по схеме «арендодатель — арендатор».

  Иван Грозный разорил государство и потерпел сокрушительное поражение в войне со Швецией. Борис Годунов вывел страну из разрухи (Любовь к отеческим гробам ), и победил шведов в войне 1590-95 годов — то есть за пять лет добился того, чего Грозный не мог достичь в четвертьвековой Ливонской войне. Иван Грозный числится у нас в великих государственных деятелях, а про «Бориску» мы знаем только то, что он зачем-то убил больного на всю голову сына Ивана Грозного от не признанного церковью законным брака с Марией Нагой.

  Всходы «злого семени», посеянного Иваном Грозным, мало того, что в последние десятилетия его правления без зазрения совести грабили страну, они ещё решили обратить в рабство подавляющую часть русского населения. Не имеет существенного значения, были официальные распоряжения грозного царя насчёт закрепощения крестьян, или же нет. «Старейшие бояре», то есть выскочки, вчерашние опричники и казнокрады, все последние годы правления царя Ивана, преждевременно одряхлевшего и потерявшего контроль над ситуацией, действовали уже без оглядки на него. На пути «приватизаторов», бандитски захвативших не только земли, но и работавших на ней крестьян-арендаторов, встал Годунов. Он был поддержан теми немногими здоровыми силами, которые сохранились после чудовищной работы, проделанной Грозным сотоварищи.

  Но царь Борис был убит, а потом страна, изрядно покорчившись в судорогах Смуты, которая являлась, по сути, ничем иным как кровавой авантюрой клана Романовых по захвату трона, всё-таки досталась птенцам гнезда ИвАнова. Теперь рассмотрим, каким образом так называемое избрание Михаила Романова на царство отразилась на положении крестьян, составлявших подавляющее большинство русского народа, и какие выгоды оно принесло англичанам.

  В части Царь и его королева я писала, что в конечном итоге Романовы пришли к власти благодаря английскому военному флоту, готовому выйти к российским берегам «Студеного моря». Англичане грозили военной оккупацией Московской Руси, полуразрушенной в многолетней Смуте, в том случае, если на трон не будет возведена фамилия, согласная вернуть всё на круги своя — то есть заранее согласная с тем, что Англия продолжит разграбление страны, как она это привыкла делать во времена Ивана Грозного.

  Романовцы старались для англичан не задаром, они собирались извлечь немалую выгоду из своего националпредательства. Ещё во время Смуты, ещё не дорвавшись до власти, члены романовского клана полностью саморазоблачились. В.О.Ключевский пишет: «Известно, что договор Салтыкова с Сигизмундом 4 февраля 1610 г. и договор московских бояр 17 августа того же года поставили в число условий избрания Владислава на московский престол запрещение крестьянского выхода». И «старейшие бояре» не стали церемониться, когда захватили трон. Ключевский пишет, что уже в начале двадцатых годов XVII века крестьяне не только навсегда потеряли возможность выхода, но и их дети считались «крепкими без крепости, по происхождению».

  С первых лет романовского царствования начинается продажа крестьян, о которой раньше и не слыхивали на русской стороне. Продают людей, правда, ещё не на площадях, как скот, как это будет во времена Петра I, а от хозяина к хозяину. Помещики женят и выдают замуж крепостных, не спрашивая их согласия, и это грубейшее нарушение церковных и социальных установлений уже не кажется вопиющим преступлением, когда выясняется, что в «лихие двадцатые-тридцатые» XVII века были случаи продаж русских крестьян в иноземное рабство. На барских дворах появляются тюрьма и орудия пыток, крестьян «наказывают» за малейшую провинность — бьют кнутом, подвешивают за связанные назад руки, «поджаривают» огнем. Владелец теперь волен «смирять всяким смирением» крестьянина, который всего-навсего собирался, как это водилось испокон веков, арендовать землю, и в договоре с помещиком не прописывал своего разрешения на телесные наказания.

  

Наказание плетью крепостного крестьянина. Гравюра по рисунку X. Гейслера.

  

  После заключённого в 1618 году перемирия с Польшей крестьяне получили возможность вернуться на пашни, успевшие за годы смуты и войны порасти лесами. Опять составляется договор между помещиком и крестьянином, но сейчас этот договор меняет свой смысл с точностью до наоборот. Раньше это была «порядная», обусловливающая свободный выход арендатора надела земли при условии выплаты им ссуды и «пожилого». Во второй четверти XVII века это уже «ссудная запись», обязывающая крестьянина «жити вечно во крестьянстве», и «никуды не сбежати и ссуды не снести... и за иных помещиков и вотчинников не заложитися». Вероятно, крестьяне, остро нуждаясь в земле для пропитания своих семей, не совсем понимали, что происходит; вероятно, они полагали, что изменилась только форма договора, а на самом деле всё пойдёт, как водилось исстари. Уже скоро «крепость» становится не только пожизненной, но и потомственной — вечной. Теперь крестьянин, если жизнь становится невмоготу, не может договориться с другим помещиком об «увозе» — все вопросы его передвижения принадлежат исключительно хозяину.

  

  Пройди всю вселенную — нет такого житья мерзкова!

  Разве нам просить на помощь Александра Невскова?

  

  Вольная русская поэзия

  

  «Приблизительно со второй четверти XVII в. в крестьянские договоры стали вносить условие, по которому крестьянин, нанимая землю с подмогой владельца, закреплял свои поземельные и долговые обязательства отказом навсегда от права прекращать основанную на этих обязательствах зависимость. Это условие сообщило крестьянскому поземельному договору значение личной крепости», политкорректно подытоживает В.О.Ключевский характер революционных изменений в общественных отношениях, произошедших сразу же после прихода Романовых к власти.

  Крестьяне массово бежали, но теперь срок сыска становится сначала 10-летним, потом 15-летним, и, в конце концов, бессрочным. Крестьяне бунтовали против поработителей, убивали помещиков, жгли и громили поместья, но правительство не уставало воевать с собственным народом. Чтобы лишить крестьян возможности производить оружие, в самых неспокойных областях царскими указами было запрещено заниматься кузнечным и даже ювелирным делом, что привело к разрушению этих высокоразвитых на Руси промыслов.

  

  Споем песню мы, ребята,

  Да про наше про житье,

  Да про горюшко свое:

  Что в неволе все живем,

  Крепостными век слывём.

  

  Народная песня

  

  Схема эволюции крепостного права, из которой следует, что его законодательно в России никто не устанавливал, что власть лишь фиксировала происходящие изменения в обществе, подходит не к многовековой эволюции отношений между крестьянином и земледельцем, а лишь к событиям Смуты, завершившейся «избранием» юного царя Михаила. Романовская клика, в 1613-ом году узурпировавшая Московский трон, пребывала в уверенности, что теперь она, также как это было во вторую половину правления Грозного, отдав англичанам торговлю и транзит на Восток, должна получить вечную и ничем не ограниченную власть над русским народом. До возвращения Филарета из «польского пленения» дела в стране вершили бояре-предатели во главе с Салтыковыми и матерью юного царя Марфой, а с 1619-ого года — Филарет и его Ближняя дума, состоявшая из четырёх человек. Земский Собор и Боярская дума в годы фактического правления Филарета Романова потеряли своё значение. Верховная власть, представленная пятью не лучшими людьми, была озабочена собственными проблемами, решить которые могла только за счёт собираемых податей — за этим пунктом она надзирала строго. Крупный государственный деятель России и близкий друг Ф.М.Достоевского К.П.Победоносцев, о котором наше неблагодарное отечество помнит только то, что он «простёр совиные крыла», сформулировал это так: «Целью власти было не определить отношения крепостных людей к владельцам, а обеспечить свои собственные, государственные и финансовые интересы».

  

  Куда ни обращу зеницу,

  Омытую потоком слез,

  Везде, как скорбную вдовицу,

  Я зрю мою отчизну днесь:

  Исчезли сельские утехи,

  Игрива резвость, пляски, смехи;

  Веселых песней глас утих;

  Златые нивы сиротеют;

  Поля, леса, луга пустеют;

  Как туча, скорбь легла на них.

  

  В.Капнист

  

  Теперь о заявленной мной в начале этой работы параллели между закрепощением крестьян и иностранным засильем на Руси. В 1605 году Лжедмитрий I, едва дорвавшись до русского трона, предоставляет английской «Московской компании» жалованную грамоту, полностью восстанавливающую все её привилегии, существовавшие в самые лютые времена Ивана IV. При этом английский резидент сообщает в Лондон, что Лжедмитрий собирался «дать больше», но не успел этого сделать до своего свержения. Любопытно было бы узнать, что имелось в виду под этим «больше», если англичане получили всё, чего так долго и безуспешно добивались от Бориса Годунова. Лжедмитрий предоставил «Московской компании» право беспошлинной монопольной торговли на всей территории страны (только в Архангельске и ещё некоторых северных точках монополию нарушали не сдававшие позиций голландцы), а также англичанам предоставили давно вожделенный ими транзит в Персию и другие восточные страны, к тому же бесплатный. Не удивительно, что переговоры с Лжедмитрием с английской стороны проводил Джон Меррик. (И.Любименко «Торговые сношения России с Англией при первых Романовых").

  Речь о том самом романовском любимце «Иване Ульяновиче», которого на последнем этапе избрания русского царя в 1613-ом году Яков I назначил комиссаром в России, обладающим неограниченными полномочиями (тогда военный флот Англии уже был выслан к северным русским берегам). Этим назначением и произведённым под угрозой военной оккупации требованием возвести на трон своего ставленника Англия продемонстрировала, что не признаёт независимости Московского государства и по-прежнему считает его своей периферийной территорией.

   И это тот самый Джон Меррик, который навязал русской стороне ошеломляюще невыгодные, объективно ничем не обоснованные, изумившие даже шведов условия Столбовского мирного договора.

  Всё время Смуты англичане на грабительских условиях вывозили из России стратегическое сырьё для своего флота. По бросовым ценам скупая у поморов в огромных количествах меха, рыбу, и вообще всё, что им было нужно, они беспошлинно вывозили товары из страны. И ни войска обоих Лжедмитриев, ни казаки Трубецкого и Заруцого, ни поляки, ни шведы не мешали отлаженной деятельности «Московской компании». Сразу же после её прихода к власти романовская клика от лица беспомощного (по юности годов и ввиду полной неготовности руководить государством) царя Михаила официально предоставила англичанам право на беспошлинную торговлю по всей территории Московского государства, а также гарантировала все остальные привилегии, некогда дарованные им Иваном Грозным «навечно». В 1628 году английские привилегии подтверждаются отдельным указом.

   И вновь началось «злодейство немецкое». Английские колониальные форты при Филарете покрыли всю европейскую часть страны. Как на дрожжах разросшаяся «Московская компания» уже не затрудняла себя торговлей с русскими купцами, пусть и неэквивалентной. По мизерным ценам — монополисты! — она закупала товары на местах производства «закабаля и задолжа многих бедных и должных русских людей... те товары покупя, провозят в свою землю беспошлинно... всеми торгами завладели аглинские немцы». Насчёт «закабаляя и задолжа» из челобитной к царю — вовсе не преувеличение. Чем активнее англичане вели свою торговлю в Московском государстве, тем большее количество русских людей оказывалось у них в кабале — то есть работали не за оплату, а в счёт отработки долга, который постоянно возрастал. До банкротства страны оставалось совсем недолго. Англичане, привыкшие загребать жар чужими руками — «зачем лаять самому, если есть собака?» — предоставили русским самим обратить свой народ в рабство, как это уже не раз происходило в практике колонизации.

   Не меньшую пользу, чем полный контроль над всем торговым оборотом Московского государства, англичане получали от присвоенного ими русского транзита в Персию и другие восточные страны. При Борисе Годунове Россия извлекала немалую экономическую выгоду от своего географического положения, поставив под государственный контроль транзитную торговлю через свою территорию — так же, как другие страны получали дивиденды от подконтрольных им морских проливов. Разумеется, англичане не желали мириться с тем, что налаженная ими при Иване Грозном беспошлинная торговля по Волжско-Каспийскому пути, а также присвоенное ими право в свою пользу взимать пошлины с торговых кораблей третьих стран, следующих русским транзитом, при царе Борисе уплыла из их цепких рук. Англичане сокрушались в обращениях к Якову I: «Когда мы представим себе, насколько более значительные количества сукна, олова и свинца могли бы найти сбыт вниз по течению Волги и других рек... и какой доход мог бы быть получен от всех тех богатых восточных товаров, которые мы получаем сейчас лишь через Турцию... мы должны придти к следующему решению. Если бы у нас представилась возможность любыми средствами установить и наладить обеспеченную торговлю по этому пути, то она была бы не только более доходной и плодотворной для нашей страны, чем для любой иной, но, кроме того, в этом случае наше королевство превратилось бы в складочное место для вышеназванных восточных товаров, из которого они могли бы распространяться во Францию. Германию, Нидерланды и Данию... Таким образом, даже если бы не существовало иных важных доводов, кроме соображений пользы, то и для его величества, и для нашей страны имелось бы достаточно оснований, чтобы взять в свои руки защиту этого народа и протекторат над ним...». И с приходом Романовых англичане взяли «этот народ» «под защиту». Всё Поволжье, начиная от Астрахани, берега Оби и весь русский Север покрылись сетью английских складов. Москва тоже плотно застроилась складами, она вообще стала «аглинским городом» — из-за обилия англичан, избравших русскую столицу местом своего постоянного проживания — «аглинские немцы засели в Москве без съезду».

  Есть основания считать, что в последнее десятилетие царствования Михаила Романова (после смерти Филарета) положение крепостных крестьян заметно улучшилось. Документов, относящихся к последним годам царствования Михаила Романова, касающихся этого вопроса, почти не сохранилось, но по косвенным данным ряд исследователей XIX века делают вывод, что беспределу «лихих» годов правления Филарета был поставлен заслон. В предыдущих частях я уже писала, что после смерти Филарета Михаил Фёдорович приблизил к себе князя Пожарского, и это обстоятельство не замедлило сказаться на повышении благосостоянии народа, а также на наведении порядка в работе администрации и судебных органов — при Филарете там царил полный произвол.

  С хозяйничаньем англичан на русской земле в эти годы ничего не изменилось, но в этом смысле ничто и не могло измениться в разорённой стране с разрушенной экономикой и армией. На Земском соборе 1642 года торговые люди подали челобитную царю о том, что «аглинские немцы» «разъезжают по волостям и покупают у волостных крестьян скот, рыбу и всякий харч, пошлины не платят... И от того мы, сироты твои, от них, иноземцев, совсем погибли». Нет документальных свидетельств того, что при Михаиле Фёдоровиче привилегии англичан пытались ограничить, но это не означает, что «партизанская война» в этом направлении не велась. Мало того, она не могла не вестись: уж слишком удачно и практически безболезненно в 1649-ом году Алексей Михайлович, всего четвёртый год находившийся на троне, совершил то, что без преувеличения можно назвать национальным освобождением. А ведь подобные шаги требуют многолетней подготовки. К тому же в 1649-ом году совсем ещё молодого царя Алексея Михайловича должны были окружать надёжные и патриотически настроенные люди, которых кто-то должен был собрать и приблизить к трону.

   «Партизанской войной» экономист и государственный деятель XIX века А.П.Заболоцкий-Десятовский назвал тайную работу Николая I по отмене крепостного права, которую этот русский царь проводил с первых до последних дней своего пребывания на троне. Заболоцкому-Десятовскому можно верить, — - он принимал самое непосредственное участие в разработке реформы П.Д.Киселева о государственных крестьянах. В 1841 году А.П.Заболоцкий-Десятовский с целью изучения положения крестьян объехал российские губернии, итогом чего стала его записка «О крепостном состоянии в России», в которой предложил программу упразднения крепостного права. Но, к сожалению, не этот вариант реформы был принят в 1861-ом году, когда в результате освобождения большинство крестьян попало в положение худшее, чем оно было при крепостном праве.

   Если даже в XIX веке, когда русская армия разбила Наполеона, российский самодержец вынужден был партизанить в собственной державе, то ещё более секретными методами должна была вестись подготовка к сбрасыванию английского ига в XVII веке, когда страна была растоптана Смутой. Нормальные герои не бросают народ с вилами на паровоз, Пожарский дожидался своего часа и сумел оказаться в нужном месте в нужное время. Он не дожил до часа национального освобождения, но сделал всё, чтобы он пробил. Почему Пожарский? Потому что именно он стал ближайшим доверенным лицом, старшим другом и наставником царя Михаила Фёдоровича после смерти Филарета. И ещё потому, что сделать это больше было некому.

   Чтобы освободиться от английского засилья, а затем сохранить независимость, Московское государство нуждалась в крепко организованной и хорошо вооружённой национальной армии, и в 1642 году стартовало преобразование военного устройства страны. Началось обучение «русских ратных людей» иностранному строю, появились рейтарские и драгунские полки — к освобождению страны от англичан готовились всерьёз.

   В 1649-ом году Алексей Михайлович запретил англичанам торговую деятельность на всей территории страны, кроме Архангельского порта. По официальной версии того времени, это стало царским ответом на челобитную, в которой его просили «чтобы государь пожаловал их, немцом на Москве никакими товары торговать не велел, а велел бы государь с немцы торговать у Архангельского города; а от Архангельского города к Москве и в иные городы немцев с товары пропущать бы государь не велел для того, что московские гости и торговые люди во всяких торгех и в промыслех от немец погибли и разорилися до конца». Но и в Архангельске англичане, так же как и остальные иностранные купцы, теперь безо всяких поблажек должны были выплачивать пошлину, деятельность «Московской компании» была прекращена, а её сотрудникам было велено в короткий срок покинуть страну — «со всем своим имением ехать за море, а торговать с московскими торговыми людьми всякими товарами, приезжая из-за моря, у Архангельского города; в Москву же и другие города с товарами и без товаров не ездить». Высылка из страны не затронула англичан, прижившихся в России ещё со времён Ивана Грозного, и уже отошедших от дел «Московской компании». Без малого через тридцать лет это, казалось бы, разумное ограничение в политике депортации будет дорого стоить Алексею Михайловичу.

   В 1649-ом году Алексей Михайлович использовал удобный момент, чтобы избавиться от иноземного засилья — в Англии пала монархия, и русский царь мог считать себя свободным от обязательств перед английской короной. Разумеется, англичане не желали мириться с тем, что им больше не разрешают проникать в Россию дальше архангельского порта. «Многажды бывало, — пишет очевидец, — что корабельщики через город стреляли, и всякое дурно от них бывало». После реставрации монархии Англия совершала настойчивые попытки восстановить свои позиции в России, но не тут-то было — Алексей Михайлович не допустил козла в огород. Правительство не могло не осознавать, что, только обладая многочисленной, хорошо обученной и перевооружённой армией, современным военным флотом, развитой промышленностью и выгодной внешней торговлей, страна может сохранить свою независимость.

  Это было создано при Алексее Михайловиче, но обо всём по порядку. Сначала о промышленном подъёме, произошедшем в России второй половины XVII века. (Кстати, это имя страны — Россия — впервые появилось при Алексее Михайловиче, а не при Петре I).

  Избавившись от полуколониальной (или даже вполне себе колониальной) зависимости, Московское государство развивалось огромными темпами. Ожила внутренняя торговля, вставшие на ноги торгово-промышленные люди стали активно открывать новые мануфактуры и заводы. Пишут, что во времена правления Алексея Михайловича в стране насчитывалось всего 30 мануфактур, а с приходом к власти Петра I их число мгновенно возросло до двухсот.

  

   Здесь, как и во всех остальных областях экономического, военного и общественного строительства, нашёл своё отражение миф о Петре Первом, олицетворяющем величие России. Историки и публицисты либерального толка писали и до сих пор пишут о Петре, который поднял с колен и лихо пришпорил погрязшую в лени и невежестве тёмную-тёмную Русь, а потом вдруг взял и «вздёрнул на дыбы» её же, потому что, она, как выясняется, пьяно валялась в грязи собственных пороков, и в то же самое время, не разбирая дороги, неслась как оглашенная к собственной погибели. Впрочем, искать логики в неутомимом раздувании мыльного пузыря под названием «Пётр Первый» не приходится. У этого проекта была и остаётся одна задача: доказать, что без благотворного влияния Европы, надутого к нам в прорубленное Петром окно, эта страна-недоразумение была обречена на верную гибель, из чего следует, что какую бы цену жалкая «Московия» ни заплатила за своё спасение, эта цена всё равно оправдана.

  

26-летний Пётр I. Портрет кисти Готфрида Кнеллера, подарен Петром в 1698 английскому королю

  

  В период правления Алексея Михайловича создавались «железные» заводы — в 1652-1655 годах 4 каширских, позже олонецкие. Мало того, в стране производилась выплавка высококачественной стали, которая исчезнет при Петре. Создатели петровской мифологии пишут, что при Петре развилась выплавка чугуна. И это правда. Первично переработанная на демидовских заводах руда в виде чугунных слитков по ценам сырья отправлялась в Англию, а оттуда Россия получала уже готовые изделия по запредельным ценам.

  При Алексее Михайловиче промышленность развивалась во всех направлениях. Росло число текстильных мануфактур — суконных, льняных, бархатных, сафьянных, шелкоткацких, причём это были крупные предприятия, в работе которых участвовали целые слободы. Так, на базе пятисот дворов московской Кадашевской слободы, издавна промышлявшей ткачеством, в пятидесятых годах была создана льняная мануфактура. В 1661 году открывается ещё одна крупная текстильная мануфактура — Государев Хамовный двор, работавший в обширном двухэтажном каменном здании. Мануфактуры при Алексее Михайловиче открывались не только в городах по всей территории станы, было и большое количество сельских. Так, в Ярославле существовало два ткацких села — мануфактуры Брейтово и Черкасово. Для нужд текстильной промышленности, продукция которой не только была востребована на внутреннем рынке, но и являлась важнейшей статьёй экспорта, при Алексее Михайловиче в южных районах разводится 'бумажное семя' (хлопчатник), высаживаются вывезенные из Индии тутовые деревья. За время правления Алексея Михайловича было открыто два бумагоделательных предприятия, три стекольных и несколько поташных заводов, селитряные варницы, кожевенные, керамические, валяльные мануфактуры, большое количество рыбных производств. На обеспечение каменного строительства в городах, широко развёрнутого Алексеем Михайловичем, работало множество кирпичных заводов и предприятий, занимавшихся заготовлением строительного камня, а также мануфактур и заводов по производству других строительных материалов. Этими предприятиями ведало специальное министерство — приказ каменных дел. Только каждый из четырёх московских казённых заводов в шестидесятых годах выпускал по миллиону штук кирпичей в год, а ведь были ещё и частные кирпичные заводы, и при монастырях имелись крупные мастерские по производству строительных материалов.

  

Аполлинарий Васнецов «В Московском Кремле»

  

  В интересах развития отечественной торговли в 1653 году издаётся Таможенный устав, которым взамен множества мелких таможенных пошлин, оставшихся со времен феодальной раздробленности, вводилась единая пошлина, равная 5% с покупной цены товара для русских купцов, и значительно более высокая для иностранцев. В 1667 году выходит Новоторговый устав, отразивший усиление протекционистской политики правительства в интересах отечественного торгово-промышленного сословия. Новоторговый устав жёстко регламентировал условия торговли иностранцев в России. Теперь они могли торговать только в приграничных городах и только в периоды проведения ярмарок. Этим же уставом ещё раз резко повышались таможенные пошлины для иностранцев.

  После ликвидации английской монополии на русскую внешнюю торговлю Россия быстро освоилась на международном рынке. Во второй половине XVII века русские купцы успешно торговали на Балтике. Русские торговые корабли из Ниена направлялись в приморские города Швеции. В «Стекольне» — в Стокгольме — был образован русский торговый двор, и товарооборот между двумя странами был велик. Русские купцы ежегодно доставляли из России товары на десятки тысяч талеров, и это было не только сырьё, которое вывозили от нас англичане, не только мясо и рыба, но и промышленные товары, в частности, холст, сукно, кожаная обувь, юфть, мыло. Вывозили же из Швеции в Россию, в основном, медь и железо. И.П.Шаскольский, исследовавший русскую балтийскую торговлю XVII века, пишет следующее: «Русская торговля со Швецией в XVII веке, вопреки ранее существовавшему мнению, отнюдь не была торговлей отсталой сельскохозяйственной страны с передовой промышленной державой. Россия поставляла в Швецию разнообразные товары развитого ремесленного производства и сельского хозяйства и закупала в Швеции преимущественно полуфабрикаты (металлы), которые в России перерабатывались в готовые изделия городскими и сельскими ремесленниками и частично молодой русской промышленностью».

  Итак, во второй половине XVII века из Ниена ежегодно выходило в Швецию около 50 русских торговых кораблей — карбасов — с русскими экипажами на борту.

  

   Ниен — столица шведской Ингерманландии, имевшая крупный порт, удобно расположенный для морских сообщений — район нынешней Охты — будет до основания разрушен Петром Первым. Рядом, в максимально неудобном месте, им будет возведена на костях двухсот тысяч русских крестьян новая столица герцогства Ингерманландского, названная на иноземный манер Санкт-Петербургом — город, «царицей Авдотьей заклятый». Герцогом Ингерманландским Пётр поставит Алексашку Меншикова, который хоть и был неграмотным сыном конюха, тем не менее, сподобился стать главным фаворитом (любовником) императора.

  

А.Г.Венецианов. «Петр Великий. Основание Санкт-Петербурга»

  

  Потом у Петра что-то не срастётся с дикой европеизацией, герцогство станет Ингерманландской, затем Санкт-Петербургской губернией, а «первый вор второй столицы» Алексашка Меншиков — губернатором. Возможно, перемены произошли из-за того, что во время Северной войны Пётр был жестоко разочарован в своих европейских партнёрах. «Какие негодяи!», наивно возмущался глава российского государства, когда англичане вывели свой флот в Балтийское море. Тогда Швеция была уже вконец измотана в войне почти со всей Европой, их великий полководец Карл XII уже умер, победа валялась под ногами Петра, но англичане не позволили ему победить шведов. «Как это не позволили победить шведов? — возмутятся воспитанные на мифах читатели. — Всем известно, что Россия победила в Северной войне, в результате чего она и получила выход к Балтийскому морю». А самые эрудированные читатели добавят: «По Ништадтскому миру России частично отошли Карелия, Ингерманландия, Эстляндия и Лифляндия». «А вот так это не позволили победить», — на всё это изобилие доводов отвечу я. По Ништадтскому договору Швеции была возвращена завоёванная Россией Финляндия, а разорённая более чем двадцатилетней войной Россия за огромнейшие деньги — два миллиона ефимок (талеров) покупала у не менее разорённой Швеции перечисленные выше прибалтийские территории. К тому же Швеция получила право на беспошлинные закупки и вывоз из России хлеба на 50 тысяч рублей ежегодно. Если это не пораженческие условия для российской стороны, то хотелось бы знать, что в таком случае можно считать поражением.

  

  Во второй половине XVII века Швеция не была нашим единственным торговым партнёром на Балтике. «В рамках балтийского направления в XVII в. существовали две самостоятельные линии русской внешней торговли — торговля с Прибалтикой и через Прибалтику с Западной Европой и торговля со Швецией», пишет И.П.Шаскольский. Из Нарвы, Таллина и Риги русские торговые корабли выходили с товарами в порты Ганзеи, разумеется, с уплатой таможенных пошлин «господину Свейского моря» — Швеции.

  

   Придя к власти, Пётр уничтожил торговую флотилию русских на Балтике. А это были сотни крупных и мелких надёжных кораблей длительного срока службы — они оставались в рабочем состоянии около пятидесяти лет, так же как торговые судна Англии и Голландии того времени. Вместо этих «неправильных» судов Пётр построил шесть «правильных» торговых кораблей, которых ждала участь всего знаменитого петровского флота — они сгнили вскоре после постройки. После окончания Северной войны русскими купцами стала производиться лишь мизерная часть морской торговли на Балтике.

   Однако миф о допетровской России, для которой Балтийское море было заперто на семь замков, до сих пор подкрепляет миф о Петре, который пришёл, в том числе и для того, чтобы дать нам море. По окончании более чем двадцатилетней Северной войны, стоившей нашей стране как минимум четверти населения, но которая, якобы, открыла России возможность торговать через Балтийское море, изменилось лишь соотношение шведской и английской торговли, а общее количество привезённых к нам и вывезенных от нас товаров осталось прежним. Если во второй половине XVII века товарообмен со Швецией и Англией соотносились как 2 к 1, то после Северной войны эта пропорция перевернулась с точностью до наоборот. Доход от морской торговли с появлением криво и косо прорубленного окна не вырос, а уменьшился, так как, оставшись без торгового флота, страна вынуждена была принимать условия наезжающих купцов. Пётр и сам понимал, что «изо всех государственных дел для него ничего нет труднее коммерции, и что он никогда не мог составить себе ясного понятия об этом деле во всей его связи».

  

  Великий Петр был первый большевик...

  

  М.Волошин

  

  Но без «ясного понятия об этом деле» нельзя руководить страной! Впрочем, Пётр не обладал ни одним из качеств, обязательных для главы государства. В.О.Ключевский говорит о недальновидности Петра и отсутствии у него данных государственного деятеля: «он остался без всякого политического сознания, с одним смутным и бессодержательным ощущением, что у его власти нет границ... правитель без правил, одухотворяющих и оправдывающих власть, без элементарных политических понятий и нравственных сдержек... природа готовила в нем скорее хорошего плотника, чем великого государя». Иван Солоневич считал, что гений во власти — это хуже чумы, и, скорее всего, он был прав, но дурак во власти, причём в неограниченной власти, и не просто дурак, а дурак с инициативой и неукротимой, просто бешеной, энергией — это полная катастрофа. А если ещё присовокупить патологическую жестокость Петра...

  

  Рассказать обо всех мировых дураках,

  Что судьбу человечества держат в руках?

  Рассказать обо всех мертвецах-подлецах,

  Что уходят в историю в светлых венцах?

  

  Георгий Иванов

  

   Европейские политики, легко водившие царя-плотника за нос, разумеется, обливали его с ног до головы словесной патокой, но это — не более чем политические игры, а когда их слова не предназначались для царских ушей, они отзывались о нём совсем в ином ключе. Даниэль Дефо — тот самый, что написал «Жизнь и приключения Робинзона Крузо» — многолетний глава английской разведки и контрразведки, сделавший масонство самым эффективным инструментом тайной войны против государств-конкурентов Англии, разведчик, чьи основные принципы политической и экономической разведки по сию пору используют в большинстве стран, то есть человек по определению несентиментальный, называя Петра «нехристем», писал, что этот «неутомимый правитель» делает всё «по-зверски».

   Да и не пустили бы нас ни в какую Европу, даже если бы сохранился у нас на Балтике торговый флот. После «победоносной» Северной войны русская внешняя торговля снова оказалась в руках англичан, и они снова торговали беспошлинно — в этом и был смысл английской многоходовки в авантюре Северной войны. (А также затяжная война с Россией должна была помешать Швеции вступить в войну за испанское наследство. В обеих этих войнах проиграли все кроме Англии.) Эрудированный читатель сейчас может насупиться и предъявить суммы пошлинных сборов от балтийской торговли за 1724-ый год. В конце жизни Пётр, кажется, наконец, научился думать. Конечно, это слишком смелое предположение — думать? Пётр? Это в его-то состоянии постоянного лихорадочного возбуждения? Тем не менее, если Пётр сумел сообразить, что после того, как он сделал своё дело, ослабив Швецию, и в значительно большей степени ослабив Россию, ему пришла пора простудиться и умереть, он мог и призадуматься, возможно, впервые в жизни. Скорее всего, убедившись в измене Меншикова, Пётр, наконец, услышал то, что многократно говорил единственный, кажется, приличный человек в его окружении, дипломат князь Борис Куракин: англичане ведут с ним нечистую игру. У Меншикова обнаружились счета в Лондонских банках, равные двум годовым бюджетам России. К тому же выяснилось, что за спиной у «Mein Herz Peter», наградившего своего фаворита доведённым до полного абсурда праздничным набором — он и герцог, и светлейший князь, и фельдмаршал, и генералиссимус, и чёрт знает кто ещё — Данилыч вёл собственную игру с англичанами. А тут ещё и нешуточные альковные интриги Алексашки — в качестве очередного любовника он подставил императрице брата Анны Монс. А ведь эта бывшая любовница Петра была не обычной шлюхой с Кокуя (Немецкой слободы), но авантюристкой международного масштаба, хоть и неудачливой. Обломилось у семейки Монс пробраться к русскому трону с мужской половины, так Алексашка посодействовал, и повторный заход сделали с женской, тем более, что провернуть это было не сложно — её величество сильно пило.

   Не нужен был больше Пётр Алексашке... Ой, что это я: «Алексашка, да Алексашка»! Не Алексашка он вовсе, а первый россиянин, ставший академиком и членом Лондонского королевского общества! Сам сэр Исаак Ньютон в личном письме Меншикову сообщил об избрании его английским академиком. Это ничего, что академик так и не научился ни читать, ни писать, зато у него, видимо, имелись достаточные заслуги перед английской короной. Впрочем, Данилыч всегда был в своём роде академиком — академиком интриг, и в какой-то момент он смекнул, что пора менять хозяина. Партия, как говорится, переходила в эндшпиль, и Пётр с присущей ему импульсивностью начал мстить Англии, сначала укравшей у него победу в Северной войне, а потом поставившей не на него, а на академика Алексашку. Результат антианглийских конвульсий Петра не заставил себя ждать: спустя несколько месяцев он неожиданно так скончался, и уже скоро, во время фактического правления Меншикова при окончательно спившейся Марте Скавронской (в своё время подложенной под Петра всё тем же Алексашкой), англичане вновь обладали всеми льготами и преференциями, отобранными у них царём Алексеем Михайловичем.

  

Князь А.Д. Меншиков. Бюст. Скульптор Б.К. Растрелли. 1717г.

  

  Уже в середине XVII века, вернув себе контроль над Волжско-морским путём, Россия возобновила активную торговлю со странами Востока. С этой целью на нескольких верфях, расположенных по Волге и по Оке был заново создан торговый флот, состоявший из особого рода большегрузных судов — бусов, — способных одинаково успешно ходить и речному мелководью, и по неспокойному Каспийскому морю. Каспийские бусы, очень большие судна с водоизмещением до двух тысяч тонн, выигрывали у современных им торговых кораблей Голландии и Англии, чьё водоизмещение не превышало 500 тонн. Суда этого класса тоже будут уничтожены по приказу Петра, а новое их строительство запрещено под страхом смертной казни. И потом долго не будет у России никакого флота на Каспии, ни военного, ни торгового.

   Северный флот, основу которого составляли кочи, о которых я писала в части Царь и его королева, а также поморские лодии водоизмещением до 500 тонн, ходивший по Студёному морю к устьям сибирских рек и в европейские страны, тоже будет уничтожен Петром. Этот чудовищный вандализм приведёт к тому, что Россия навсегда потеряет приоритет в северных морях. Благодаря северным кочам, судам ледового класса, не имеющим аналогов в мире, Россия без реальной конкуренции со стороны других стран осваивала Субарктику и даже Арктику, на кочах команда Семёна Дежнёва в царствование Алексея Михайловича обогнув восточную оконечность Евразии, совершила великое географическое открытие.

  Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, какими соображениями руководствовался «царь-антихрист» (так Петра называли в народе), уничтожая весь русский флот. Понятно, что он действовал по указаниям своих наставников — английского резидента Патрика Гордона и загадочного «человека без прошлого» Франца Лефорта. Но даже такой неумный и необразованный человек как Пётр не мог не понимать, что оставляя страну без флота, он обрекает её стать лёгкой добычей для колонизаторов, и, стало быть, рубит сук, на котором сидит.

  

«Орёл» (1667-1669) — первый русский парусный корабль западноевропейского типа, трёхмачтовый фрегат. Построен по указу Алексея Михайловича в селе Дединово Коломенского уезда. Предназначался для охраны русских торговых судов на Каспийском море.

  

   Вообще, о том, кто был создателем русского флота, а кто его уничтожителем, нужно говорить отдельно. В статье, которая предположительно будет называться «Царь-плотник», я напишу о черноморской эскадре в 60 вымпелов, в царствование Алексея Михайловича построенной Григорием Ивановичем Касоговым, о спущенной на воду в то же время каспийской эскадре во главе с красавцем-фрегатом «Орёл», о том, что к концу XVII века Россия располагала всем необходимым для создания мощного военного флота и отлично подготовленными корабелами, о том, что к приходу Петра русское государство имело десять крупных судостроительных верфей, способных строить как торговые, так и военные корабли — Россия без петровских истерик и выжимания последних соков из собственного народа спокойно и планомерно приближалась к тому, чтобы стать сильной морской державой. Но не сложилось: на страну обрушился топор «царя-плотника».

  

   «Хорошо и прочно строится лишь то, что строится исподволь и постепенно, а не по „щучьему велению”, не путем конвульсивных и смелого разрушения старого дочиста... Это обстоятельство диктует нам внимательнее оглянуться на наше прошлое. Заботливое рассмотрение его показывает нам, что много хорошего было и в Московском государстве, и в России, попираемой ботфортами Петра. ...Пора оценить это ценное, заботливо поднять его семена и оживить силой мысли и напряженного труда. Выполнение этой задачи означает восстановление, сохранение и улучшение нашего национального лица».

  

   Питирим Александрович Сорокин

  

   О кошмаре, который у нас уважительно зовётся «два Азовских флота Петра», о роли петровского флота в ходе Северной войны, о том, каких неисчислимых жертв это «любимое детище Петра» стоило русскому народу, я тоже напишу.

  

  Не на своих сынов работал, —

  Бесам на торжество! —

  Царь-Плотник, не стирая пота

  С обличья своего.

  

  Не ладил бы, лба не подъемля,

  Ребячьих кораблёв —

  Вся Русь твоя святая в землю

  Не шла бы без гробов.

  

  Марина Цветаева «Петру»

  

  (продолжение следует)