Донские казаки Суриковы пришли в Сибирь вместе с её знаменитым «покорителем» Ермаком Тимофеевичем. Уже после того, как атаман утонул в Иртыше, Суриковы в составе казачьего отряда под водительством Андрея Дубенского в 1628-ом году основали на Енисее острог Красный Яр.

Воевода Дубенский до сих пор высоко сидит, далеко глядит. Скульптор В. Гирич, архитектор М. Меркулов

  Около двухсот лет казаки, отцы-основатели, «держали» разросшийся вокруг острога город, наводя порядок без вмешательства властей. А порядок в Красноярске требовалось поддерживать твёрдой рукой — с самого своего основания он стал местом российской ссылки. В город свозились те, кому каторга или даже смертная казнь заменялась Сибирью. Туда же прибывали каторжники, отбывшие срок наказания и оставленные на вечное поселение в Красноярске. Отдельно нужно сказать про беглых каторжников, наводивший ужас на жителей. Сибирь, ссылка, каторга для русского человека всегда были словами-синонимами.

В. Суриков «Покорение Сибири Ермаком»

  Население города делилась на две несмешиваемые части. В первую входили казачьи семьи и поморы, пришедшие сюда добровольно, во вторую — ссыльные, беглые, ограниченные в правах. Первая категория, что казаки, что поморы — люди, никогда не знавшие крепостного права, сами себя хозяева, и поэтому крепкие хозяева. Со второй категорией сложнее.

  Среди красноярских ссыльных, начиная с XVII века, когда в Сибирь прибыли староверы, изгнанные из центральной России, всегда было много «узников совести». Ссылались туда участники многочисленных польских восстаний, после царского указа о замене каторжных работ на ссылку в Красноярске поселились многие декабристы. Между прочим, чета Фонвизиных, о которых я писала в очерке «Бронницы. Ужель та самая Татьяна?» тоже отбывала ссылку в Красноярске.

   Позже в город прибыли марксисты, не обошлось на красноярской земле и без самого Владимира Ульянова-Ленина, а так же без Феликса Дзержинского и Иосифа Джугашвили-Сталина. Последний потом постарался и организовал в местах своей очень мягкой ссылки, после которой у совсем молоденькой сибирячки завёлся ребёнок, одно из самых крупных и страшных подразделений ГУЛАГа.

   И всё же при всём многообразии выбора среди ссыльных в Красноярске преобладали уголовные преступники. Они всячески пытались взять верх над городом, и только железное управление казаков не позволяло им добиться своей цели.

   «А нравы жестокие были. — Рассказывал Суриков. — Казни и телесные наказания публично происходили. Эшафот недалеко от училища был... Вот теперь скажут: воспитание. А ведь это укрепляло. И принималось только то, что хорошо. Меня всегда красота в этом поражала — сила. Черный эшафот, красная рубаха — красота! Смертную казнь я два раза видел. Раз трех мужиков за поджог казнили. Один высокий был, вроде Шаляпина. Другой старик. Их на телегах в белых рубахах привезли. Женщины лезут — плачут, — родственницы их. Я близко стоял. Дали залп. На рубахах красные пятна появились. Два упали. А парень стоит. Потом и он упал. А потом, вдруг, вижу, поднимается. Еще дали залп. И он опять подымается. Такой ужас, я вам скажу. Жестокая жизнь в Сибири была. Совсем XVII век».

   В этом отрывки приведены детские воспоминания Сурикова, но как раз в то время на красноярской земле происходили крупные изменения. Разбогатевший на золотодобыче город стремительно обрастал административными и гражданскими институтами, самочинное управление казаков уходило в прошлое. Вскоре их место на социальной лестнице оказалось ниже купцов. Казачество по-прежнему участвовало в поддержании порядка, но только в низовых звеньях полицейского аппарата, в органах управления им достались незначительные должности. Незначительные должности предполагали незначительное жалование — казачьи семьи быстро беднели. Так, отец Сурикова служил губернским регистратором, и доход семьи был таков, что она не могла оплатить обучение сына в Академии художеств. Если бы не спонсорская помощь красноярского золотопромышленника Кузнецова, Россия могла бы не узнать, что у неё родился замечательный художник. Помощь была предложена миллионщиком настолько деликатно, что самим Суриковым было не зазорно её принять.

  Мощный казачий род Суриковых, в течение трех столетий принимавший участие во всех походах и бунтах Донского и Сибирского казачества, в новых условиях должен был найти форму, в которую могла трансформироваться его стихийная сила. И совершился переход того, что, по словам М Волошина, много размышлявшего о Сурикове, «беременело в подсознательных чувствилищах рода» — родился великий художник.

В. Суриков «Утро стрелецкой казни»

   Свою первую большую картину — «Утро стрелецкой казни» — Суриков задумал и создал не зная того факта, что его предки играли заметную роль в Большом Красноярском бунте в 1695-1698 гг., который являлся отголоском стрелецких бунтов начала Петровского царствования. Он не сидел в архивах, вынашивая замысел картины. «У стен я спрашивал, а не у книг», — говорил Суриков. Не изучал он исторические материалы, работая и над «Ермаком». «А я ведь летописи не читал. Она (картина) сама мне так представлялась: две стихии встречаются. А когда я, потом уж, Кунгурскую летопись начал читать — вижу, совсем как у меня. Совсем похоже. Кучум ведь на горе стоял. Там у меня скачущие».

  Здесь начинается история «гениального галлюцината» по выражению К.Маковского. Переехав по окончании петербургской Академии художеств в Москву, Василий Иванович не планировал писать картины на исторические темы. Это столица древней Руси выбрала его своим художником. «Началось здесь, в Москве, со мною что-то странное. ... И, как забытые сны, стали все больше и больше вставать в памяти картины того, что видел и в детстве, а затем и в юности, стали припоминаться типы, костюмы, и потянуло ко всему этому, как к чему-то родному и несказанно дорогому.

  Но больше всего захватил меня Кремль с его стенами и башнями. Как только начинало темнеть, я... отправлялся бродить, по Москве и все больше к кремлевским стенам. ...

  И вот однажды иду я по Красной площади, кругом ни души... И вдруг в воображении вспыхнула сцена стрелецкой казни, да так ясно, что даже сердце забилось. Почувствовал, что если напишу то, что мне представилось, то выйдет потрясающая картина» . Вскоре у Сурикова не осталось выбора писать или не писать «Стрельцов», он «ужаснейшие сны видел: каждую ночь во сне казни видел. Кровью кругом пахнет. Боялся я ночей». Вероятно, впечатления сибирского детства до крайности обострили воображение художника.

   Не столкновение уходящего с исторической арены тёмного прошлого и прогрессивного молодого царя изображено на картине, а буйная народная стихия, которую Пётр не умеет ни обуздать, ни возглавить, а может только сломать ей хребет в презрении и ненависти к этой силе, в отделении себя от неё. И над всеми действующими лицами исторической драмы возвышается собор Василия Блаженного — молчаливый и строгий свидетель. «Я на памятники, как на живых людей смотрел, расспрашивал их: «Вы видели, вы слышали, вы — свидетели», — говорил Суриков.

  С завершением картины окрашенность её в мистические тона не закончились. «Утро стрелецкой казни» было представлено публике на выставке, открывшейся первого марта 1881 года — в день убийства Александра II. Заговорщиков приговорили к виселице. Нужно ли напоминать, что на картине Сурикова силуэты виселиц с особой мрачностью усиливают драматическую полифонию происходящего. На месте покушения был воздвигнут храм Воскресения «на крови» — петербургская реплика на московский храм Василия Блаженного. А Суриков рассказывал, что в кружениях по Москве с мыслью о «Стрельцах» его особенно поражал Василий Блаженный: «Все он мне кровавым казался».

   «Историческое есть лишь некоторый род символического», — эта формулировка Шеллинга приходится как нельзя кстати для рассмотрения полотен Сурикова. И конкретное историческое событие — казнь стрельцов — здесь выступает как символ крестного пути России. И сама картина изобилует символами, сильнейшими из которых выступают обрезанные рамой кресты на куполах собора Василия Блаженного, слабо мерцающие свечки в руках измученных пытками людей — Суриков передаёт метафизический ужас наступающей петровской трагедии. Не менее, если не более символична вторая картина суриковской дилогии о Петре — «Меньшиков в Берёзове». Огромный человек, зажатый в тесное пространство, читается как символ тирании — что посеешь, то и пожнёшь.

В. Суриков «Меньшиков в Берёзове»

С бесславным падением Меньшикова петровская эпоха, ознаменовавшаяся в своём начале массовыми казнями, завершилась. Россия, обдираясь до мяса, протиснулась в Европу через окно, прорубленное Петром, но появилась она там «обезумевшей и обескровленной рабою». Закономерный итог — ближайший сподвижник царя, казнокрад, растратчик, авантюрист и интриган, а по некоторым данным, ещё и цареубийца, выслан в Сибирь. Но вместе с Меньшиковым безвинно страдают его дети, и, помещая их на картину, Суриков достигает шекспировского накала трагедии.

  Суриковская интерпретация русской истории не вызвала отторжения у современников. Из отзыва Константина Маковского: «Правда исторической панорамы становится откровением. В трагизме воскрешенной эпохи раскрывается загадочная, трагичная глубина народной души...» Суриковскому видению истории поверили как пророчеству, обращённому в прошлое. Александр Бенуа писал: «Его герои, несомненно, тогдашние люди, но они в то же время, несомненно, родные наши отцы, несомненные предки всех тех полувизантийских, полувосточных — странных, загадочных — элементов, из которых состоит вся русская современность. Их чувственность — наша чувственность, их дикие, сложные страсти — наши страсти, их мистическая прелесть — все та же чисто русская прелесть, которую не удалось еще смыть с русского народа, несмотря на долголетнее растление его».

  Нарекания вызывала не содержательная часть картин Сурикова, а их исполнение, подвергался сомнению профессионализм художника. Александр Бенуа сокрушённо писал: «Мнение, что Суриков очень талантлив, но совершенный неуч, безусловно, утвердилось». «Суриков разочаровал нас», «Мы увидели лживость живописных принципов Сурикова» «варварская размашистость мазка, грубо-натуралистические эффекты, вульгарность рисунка» — это выдержки из отзывов профессионалов. Даже восхищающийся Суриковым Маковский пишет, что тот «вдохновенно-косноязычен» — за мощь, за создание фантазией художника магической реальности Маковский прощал ему недостаток мастерства. Сурикова упрекали в нарушениях перспективы, в ошибках композиции, в несоблюдении пропорций. Так, например, если преувеличенно большой Меньшиков поднимется со стула, он упрётся плечами в низкий потолок избы. И это говорилось о художнике, окончившем Академию художеств с Золотой медалью! Медаль ему была вручена за выпускную работу «Милосердный самаритянин».

Работа Сурикова «Милосердный самаритянин» хранится в музее Красноярска

   Разумеется, Суриков усвоил законы и в совершенстве овладел приёмами академической живописи. Лишь немногие поняли, что Суриков преодолел тиски академической западноевропейской живописи, подчинил формальную сторону замыслу картины, пренебрёг академической правильностью формы и перспективы, как пренебрегали этим древнерусские художники. По словам А. Бенуа, «Суриков выступил против запуганного раболепства перед школой». А как иначе? — невозможно выплёскивать на полотно русскую стихию, подчиняясь условностям и ограничениям нерусской школы.

   Точно так же повёл себя в отношении канонов западноевропейского романа Ф.М.Достоевский. А ведь их часто рассматривают вместе — мистик и реалист Достоевский близок по духу мистику и реалисту Сурикову.

  Загадочные совпадения, сбывавшиеся предчувствия, «видения» исторических сюжетов продолжались до конца жизни художника и сильно влияли на его личную судьбу.

   Когда летом 1887 года происходило полное солнечное затмение, лучшим местом для его наблюдений был признан Красноярск, находившийся почти в центре полосы затмения. Русским физико-химическим обществом была организована экспедиция, в которую в числе прочих вошли изобретатель радио А.С. Попов и знаменитый живописец, к тому же уроженец Красноярска Суриков. Наблюдения было решено проводить на Часовенной или Караульной горе, возвышающейся над центром города.

  Внучка художника Наталья Петровна Кончаловская так описывает это событие: «На Часовенной горе была построена целая обсерватория... Василий Иванович, как известный художник, был тоже приглашён... Расположился он на месте, откуда хорошо был виден город внизу... До затмения оставался час...Устроившись поудобнее, Суриков быстро набросал углём хорошо знакомый с детства пейзаж, потом взялся за краски. Цвета менялись так быстро, что он едва успевал следить за ними. Тьма надвигалась. А потом началось нечто страшное — ветер лёг, облака повисли, солнечный диск весь закрылся чёрным пятном луны, и только вокруг него сияла корона лиловых и бирюзовых неровных зубцов... Всё замерло». Суриков был потрясён до глубины души. «Это что-то апокалиптическое! — говорил он потом. — Просто какая-то ультрафиолетовая смерть... Вот ужас-то! Конец мира напоминает...» . С эскиза, сделанного на горе, Суриков быстро написал картину, на которой была изображена часовня во время солнечного затмения. (Между прочим, это та самая часовня, что изображена на десятирублёвой купюре). Картина тут же была куплена коллекционером. А по возвращении из Красноярска в Москву — Суриковы выезжали на малую родину художника всем семейством — внезапно заболела и умерла горячо любимая жена Василия Ивановича. Суриков глубоко переживал потерю, горе усугублялось чувством вины — он чувствовал загадочную связь между тем, что он изобразил метафизическую смерть и кончиной своего самого дорогого человека. Всерьёз опасаясь череды смертей в своём семействе, Суриков выкупил картину и сжёг её. Сохранился лишь этюд к «ультрафиолетовой смерти», случайно оставшийся в доме у красноярской родни художника.

Этюд Сурикова

   Спустя сто лет, летом 1981-ого года, другой уроженец Красноярска художник Андрей Поздеев, наблюдая почти с той же точки полное солнечное затмение, делал этюды. Результатом стала картина, написанная совсем не в привычном для Поздеева стиле, который хорошо принимался публикой и критиками. Он написал «Голгофу».

А.Поздеев. Голгофа

С «Голгофы» начался долгий путь, полный непонимания творчества художника. А сейчас работы Поздеева хранятся в лучших музеях мира. Находятся они и во многих частных коллекциях, поджидая, когда наступит их время. Но об удивительном человеке Андрее Поздееве, весёлом и мудром, рассуждавшем о «религиозной и игровой сути искусства», на мой взгляд, лучшем российском художнике второй половины XX века, одному из немногих, которым удалось пройти через квадратный проём, прорубленный в Космос Малевичем, нужно говорить отдельно.

   Тема солнечного затмения отзывается в работе из Библейского цикла Поздеева «Что есть истина?»

А. Поздеев. Что есть истина?

Памятник Андрею Поздееву. Скульптор Юрий Злотя

  Этот, пожалуй, самый любимый красноярцами памятник, стоит без пьедестала и табличек в самом центре города. Нос скульптуры натёрт до блеска — многие верят, что прикосновение к нему приносит удачу.