Ручка перестала писать к концу урока. Нюська развинтила ее, посмотрела на опустевший стержень и полезла в сумку. Где-то в боковом кармашке должна быть запасная. Она обшарила два боковых кармана, открыла молнию потайного кармашка внутри сумки - но запасной ручки нигде не было. Нюська вздохнула. Не иначе, как вытащил Семка, больше некому.
Она почесала переносицу, наклонилась и ткнула пальцем сидящего впереди Бундюкова Сергея.
- Слышишь, Бундюк, у тебя есть запасная ручка? Я знаю, что есть. Дай мне до завтра, а?
Широкая спина Бундюкова не шевельнулась.
- Ну, Бундюк, дай ручку, - чуть громче зашептала Нюська и отбросила темные прядки волос, выбившиеся из-под заколки.
Сидящий впереди парень обернулся всем корпусом, поднял брови и усмехнулся:
- Что, красавица, писать нечем? А что ты мне дашь за ручку?
Нюська прищурила глаза и нахально улыбнулась:
- А я не скажу твоему брату, что ты вчера катался на его мопеде. Идет?
- Ты и так не скажешь.
- А что мне помешает? Он вечером придет к нам за молоком, и будет прекрасный повод спалить тебя, - Нюська откинулась на стул.
Оба знали, что шутят. Нюска ябедой не была, и друзей никогда не предавала. А Бундюк не жалел ручки. Но они скучали на уроке биологии, и потому не упускали возможность поболтать.
Еще осенью Бундюк просил у Нюськи номер телефона и обещал позвонить. Номер Нюска дала, но в тот же вечер Митька уронил ее старенькую моторолу в коровьи помои и после таких приключений телефон не выжил. Звонил ли ей Бундюк, Нюська так и не узнала - на следующий день Митька заболел, и ей пришлось сидеть с ним дома. Мать не могла выходить на больничный, иначе в семье вообще не было бы денег. Старенькая врач - педиатр всегда входила в положение семьи, и охотно выписывала справки для Нюськи, когда надо было присмотреть за младшими.
А когда Нюська вернулась в школу, Бундюк уже гулял с другой девочкой.
Нюська взяла у светловолосого парня ручку, наклонилась над тетрадкой, и в этот момент прозвенел звонок.
- Слава Богу,- Нюська кинула в сумку тетрадь, торопливо записала домашнее задание и потянулась к выходу, вслед за остальными.
Осталось два урока - а после надо будет зайти в магазин, купить хлеба и картошки, мать оставила денег на продукты.
Спустившись по лестнице на первый этаж, Нюська столкнулась с Софьей Михайловной, классной руководительницей ее брата.
- Здрасьте, - быстро сказала и отвернулась.
Но Софья Михайловна ловко взяла ее за руку и остановила:
- Нет, подожди, тебя я и ищу.
Нюська дернула плечом, высвобождая руку, но остановилась, вздохнула. Софья Михайловна каждый раз жаловалась ей на Семку, каждый раз при одноклассниках, каждый раз громко и резко.
- Аня, Семен ведет себя просто вызывающе! Я вынуждена была пригласить директора, потому что на слова твой брат не реагирует. Сегодня он бросался мятыми бумажками на уроках, на все мои замечания он не отвечает, или делает вид, что вообще их не слышит. У меня еще не было таких учеников, как он, и я просто не в состоянии с ним справиться! А когда я попыталась выставить его за дверь, он собрал портфель и вообще собрался уходить с уроков. Разговаривать с ним бесполезно, человеческую речь он не понимает!
Софья Михайловна говорила отрывисто и сердито, очки на ее носу слегка подпрыгивали в такт гневной речи, и Нюська подумала, что очки, словно бы, живут своей, собственной жизнью - то сползают с носа, то съезжают набок. Это было смешно, но Нюська не улыбалась. А классная руководительница Семки говорила без перерыва, изливая поток гневной, обвинительной речи. После она вспомнила о несданных на ремонт деньгах, о том, что Семен не носит спортивную форму и в школу иногда приходит в кроссовках.
Нюська уже не слушала учительницу. На душе стало тоскливо и противно. Что она может сказать Софье Михайловне? Что учебник чтения Семка прочел еще летом весь, от корки до корки, и теперь ему просто неинтересно на уроках? Что сама Софья Михайловна называла Семку идиотом и неучем при всем классе, и что Семка этого ей никогда не простит? Что тетради брата Софья Михайловна кидала через весь класс, когда возмущалась его корявым почерком? Брат теперь и не носит тетради, говорит:
- А какой смысл? Все равно будет швырять и ругаться...
А ведь Семка, выросший в относительной свободе, не привык к такому обращению. Мать никогда голоса не повышала на детей. Она вообще была слишком мягкой и слишком терпеливой. Работала она в психиатрической районной больнице, куда приходилось добираться автобусом. Брала дополнительные смены, и иногда ее не было дома по двое суток. А когда мать возвращалась домой, к своим детям, уставшая и озабоченная - сил воевать с буйным Семкой у нее уже не было. Она уступала ему во всем. Хочет гулять - иди, сынка. Хочет конфет - на, вот, тебе, копейки.
По- настоящему справиться с Семкой могла только старшая сестра. Нюська забирала ботинки брата, куртку и говорила:
- Все, братец, неделю сидишь дома. Кончилась твоя воля. Гулять не будешь, пока не исправишься.
Семка ворчал, ругался, иногда даже пытался драться. Но с ней, Нюськой, разговор короткий, если что, и подзатыльник может дать. Потом управу на братца могла найти только сестра.
А свою мать Нюська жалела. Вся ее жизнь была сплошной работой, черной, тяжелой, низкооплачиваемой. И все ради троих детей. Для нее, Нюськи, мать не жалела денег. Покупала и новые сапоги, и новое пальто. Даже на мп-тришный плеер денег дала. Правда, компьютера и телевизора в доме не было - такие вещи не зарплату санитарки не купишь, даже если работать на две ставки. Потому Нюська много читала. Брала книги в школьной библиотеке, у знакомых. Иногда покупала, но редко. Семку читать научила тоже она, еще когда Семке не было и шести лет. Братец всегда был сообразительным, потому буквы запомнил влет. И когда мальчишка сидел дома, под домашним арестом, то читал все, что попадалось под руку. Даже ее, девчачьи романы.
Нюська еще раз посмотрела в светлые, как зимнее небо, сердитые глаза за пляшущими очками и решительно сказала:
- Я уже пойду, Софья Михайловна? А то у меня урок...
- Иди, но имей в виду, что я буду принимать меры! - очки еще раз сердито прыгнули, Софья Михайловна поджала губы и повернулась.
Нюська скорчила за ее спиной рожу и отправилась на физику. По сути, ничего нового классная брата ей не сообщила. Семка - разгильдяй, кто этого не знает. Но и классная у него не ангел.
Нюська и подумать не могла, что в этот же день, после обеда, классная заявится к ним в дом и приведет представительницу опеки. Это было такой неожиданностью, что девушка растерялась сразу же, как только увидела двух женщин на пороге собственного дома.
Высокая, ярко накрашенная женщина, которая пришла вместе с классной брата, брезгливо морщилась, оглядывая простое, скромное жилище семьи, задавала вопросы, на которые у Нюськи не было ответов, возмущалась отсутствием кроватей и письменных столов у детей. И все это вроде было правильным, верным, но что-то настораживало и пугало Нюську в словах этой строгой, странной женщины.
А когда она заявила, что их мать надо лишить материнства, Нюська разъярилась:
- Да? А кто же будет тогда матерью для нас? Вы что ли?
- Ты погруби мне еще, погруби, хулиганка... Вот потому и на улицу страшно выйти по вечерам что такие, как твоя мать рожают непонятно от кого и не воспитывают, как следует. Колония по твоим братьям плачет, - медленно и раздраженно ответила женщина из опеки и добавила, - Мне здесь все понятно, Софья Михайловна. Я буду иметь эту семью в виду.
Закрывая за незваными гостями двери, Нюська зло подумала - "А как надо воспитывать? Орать и называть идиотами, как Софья Михайловна?"
Да, братец писал скверно, Нюська и сама, заглядывая иной раз в его тетрадки, давилась от смеха, глядя на дикие каракули. Но не классная ли еще в первом классе называла ее брата косоруким, не она ли орала на него за то, что он недостаточно ровно написал косые палочки? Да Семка нарочно не будет писать хорошо, он слишком гордый и слишком высоко себя ценит. И Нюська злорадно подумала, что это даже хорошо, что брат доводит свою классную. Отольются кошке мышкины слезки...
А на следующий день, в субботу, братьев забрали.
Нюська с утра ушла в магазин. Заварила мальчикам чаю, намазала хлеба маслом и убежала. А когда вернулась - детей уже не было.
Сначала она не поняла, что случилось. Подумала, что просто убежали на улицу, как всегда, и принялась вытирать со стола и мыть кружки, ругаясь из-за того, что на полу полно крошек. Но тут в дверь вошла соседка, мамина кума - Митькина крестная - тетя Галя и просто сказала:
- Ань, забрали мальчиков-то...
И сердце у Нюськи упало...
Она пыталась что-то узнать у тети Гали, но та и сама ничего не знала. Ей не сказали, она ведь не родственница.
Глядя на мокрые от воды, в которой мыла посуду, руки, Нюська почувствовала ужас. Настоящий, выворачивающий наизнанку внутренности и вызывающий тошноту.
- Как забрали? - глупо повторила она и повернулась к окну, словно ожидая увидеть ответ на заснеженной улице.
- Я не знаю, деточка, - голос тети Гали звучал виновато и безнадежно.
- Надо их найти, - встрепенулась Нюська, - надо забрать их. Может, надо в милицию, а?
- Попробуй, сначала, в районо. Вдруг там что знают...
Сомнения в голосе соседки звучали слишком явно, но Нюська уже натягивала джинсы.
- Пойду искать их, теть Галь. Мамка-то на смене, двое суток у нее. Только завтра утром вернется... Да и что она может сделать...
Нюська моталась целый день. Из одного кабинета в другой, от одного чиновника к следующему. Только к вечеру узнала, что дети в инфекционной больнице. Кинулась туда, проторчала полтора часа, пытаясь попасть к заведующей. Но так и не попала, а к детям без разрешения зеведующей ее не пустили.
И Нюська, побродив под окнами еще два часа, вернулась домой.
Зажгла свет на кухне, глянула на так и невытертый до конца стол, на размазанное по столешнице масло, на маленькие Митькины носочки у порога, села на пол и заплакала.
Пустота маленького дома оглушала и давила. Словно из него вынули сердце, и все в нем умерло, остановилось. Где теперь мальчики? Что они ели, как легли спать? Кто пел им на ночь?
Странные мысли, наверное, никто... Теперь им никто не будет петь, никогда. Теперь у них нет дома, нет сестры, нет матери.
И что, те, кто их забрал, думают, что Семка будет учиться? Или начнет красиво писать? Или будет носить форму на физкультуру? Глупость какая...
Да он только обозлиться, начнет делать все назло, сбегать, грубить... Он ведь такой гордый, такой свободный, ее Семка.
А Митька, смешной, толстощекий Митька, что теперь будет с ним? Кому он будет нужен, кроме нее, Нюськи и матери?
И что скажет мама, когда завтра утром вернется с работы? Нюська вдруг представила, как выцветшие, голубые глаза матери наполняются болью, скорбью, и унять эту боль будет некому.
А что мать сделает? Все, что она умеет - это работать. Даже записки в школу для Семки писала сестра, потому что матери любая речь - что устная, что письменная - давалась с трудом. Да мать просто не сможет разговаривать с наглыми чиновниками. Опусти голову и промолчит, как всегда...
И от картины материного горя и молчания Нюська закусила губу, вскочила и прошлась по хате. Что-то надо делать, но что? Где же тут выход?
Ну,да, скажут в опеке - надо сделать ремонт и купить кровати. С таким же успехом им могут сказать, что надо купить два мерседеса. На ремонт денег нет, на кровати тоже. Зарплата санитарки такая мизирная, что им бы прожить всем троем, прокормиться и за свет заплатить, чтобы в темноте не сидеть.
И что теперь получается, что из-за бедности ее братья не имеют право даже на самое важное и необходимое - на семью? Даже в этом им будет отказано?
Нюська не могла успокоиться. Она металась по пустому дому, и впервые в жизни одиночество и безысходность лишали ее покоя.
Ночь уже давно опустилась на их городок, и на старых часах было давно уже за двеннадцать, когда около дома остановилась машина. Это было так непривычно и неожиданно, что Нюська встрепенулась и кинулась к окну. Но ничего не разглядев, она отстранилась, провела рукой по лбу. Какая разница, кто это... Все равно это не к ним... За окном - только холодные звезды.
Господи, помоги, пожалуйста, помоги...
В этот момент в дверь постучали, тут же скрипнули дверные петли и голос, такой родной и знакомый, прозвучал в коридоре:
-Нюська, ты где? Спишь, что ли? Это я, Нюська...
В коридоре стоял Семка, в одной пайте и штанах, с синими губами и взлохмаченными волосами. Рядом с ним Нюська увидела молодого парня, светловолосого и голубоглазого.
- Слава Богу, - Нюська рванулась, прижала к себе голову Семки, прикоснулась к холодной, белой щеке и почувствовала, как сбегают по щекам непрошенные слезинки.
- Все было так плохо? - нахмурилася парень, - Давно он убежал?
Нюська удивленно подняла голову:
- Кто убежал?
- Да пацан ваш. Давно из дома убежал? Потому что нашел я его прямо так, в кофте и тапочках...
- Да его в приют забрали сегодня утром из дома. Посчитали, что дома у нас лишком бедно для двоих детей. С милицией пришли и забрали. А ты что же, сбежал, да, Семка?
- Ну, да, - Семка дернул плечом и высвободился из сестринских объятий.
- Ну-ка, ну-ка, откуда ты сбежал? - парень присел на корточки, чтобы оказаться вровень с Семкой.
- Из больницы. Да это просто было. Но Митька там остался. Тебе, Нюська, надо пойти завтра с матерью и забрать его. А я замерз так, что ноги у меня болят... Может, я пойду, лягу спать? - Семка вопросительно посмотрел на сестру.
- А ну-ка, ребята, расскажите, что тут у вас случилось , - решительно сказал парень, и выпрямился, - я сын вашей соседки, Воронин Михаил. Не узнала, Ань?
Нюська удивленно вскинула брови. Ну, да, вроде похож на соседского Мишу. Повыше, пошире в плечах, но глаза все те же - озорные и веселые. Михаил был старше Нюськи, потому в совместные игры они не играли, но друг друга знали - дома-то на одной улице.
Она рассеяно кивнула - мол, узнала, конечно, и коротко в двух словах рассказала о случившемся.
- Да, проблема, однако, у вас, - Миша поскреб заросший светлой щетиной подбородок, - Софья Михайловна эта еще меня учила. Вредная и крикливая тетка. Я ж был самым страшным хулиганом в классе, - он улыбнулся, но тут же велел, - а давайте- ка ко мне. Мамка моя на неделю к сестре укатила, так что я один на хозяйстве. Малого сейчас сунем в горячую ванну - у нас дома бойлер стоит. Искать его у меня точно не будут. А там что-нибудь придумаем. Все, Семка, надевай башмаки и пошли. И ты, Ань, тоже. Поговорим у меня. Согласны?
Семка кинул вопросительный взгляд на сестру, но видно было, что он очень устал, и ему все равно. Нюська облизала сухие губы и согласилась:
- Ладно, давайте. Мать наша все равно только утром придет с работы.
Снег на улице сиял тусклыми, еле заметными искрами, отражая холодные звезды. Нюська оглянулась на темные, погасшие окна родного дома, поежилась.
Только бы беда миновала их, только бы Миша нашел хоть какой-то выход. Надежда оранжевым огоньком засияла в душе. Нашелся кто-то сильный, готовый заступиться, помочь, поддержать. И это - главное. Теперь они с матерью не одни, и, может быть, все наладится...