На столе, напоминавшем операционный, под белым покрывалом лежало нечто похожее на человеческое тело. Только в помещении, где находился стол, атмосфера царила совсем не медицинская. Приборы, разнообразные инструменты, всевозможные механические детали - вот что наполняло его. Только склянки с кислотами, порошками, реагентами и ещё какими-то веществами имели отношение к органическому миру. Склянки и, конечно, владелец всего этого - молодой, талантливый инженер и изобретатель Теофраст. Склонившись над столом, он внимательно и увлечённо вёл работу.
Послышались отдалённые шаги, но Теофраст не обращал на них внимания. Взгляд его был напряжён, вены на висках слегка вздуты, а руки, по локоть обнажённые, проворно что-то вытворяли с таинственным объектом под белым покрывалом. Шаги становились громче, но они по-прежнему не могли отвлечь молодого инженера от его работы. Он резко схватил пузырёк с чернилами, что стоял у него под рукой, взболтнул его и стал аккуратно подносить к объекту, как вдруг дверь в комнату резко распахнулась.
- Ага! - произнесла девушка на пороге.
От неожиданности Теофраст выронил пузырёк и вылил его содержимое на покрывало. Тяжело выдохнув и выругавшись про себя, он попытался кое-как исправить положение, но было уже поздно. Да и посетительница не даст ему продолжить работу.
- Опять ты возишься со своим... как его там... - сказала она.
- Гиноидом. - тихо после некоторой паузы произнёс Теофраст.
Девушка, состроив кокетливое выражение лица, хотела взглянуть на гиноида, но его создатель поспешил скрыть свой труд под испачканным покрывалом. Девушка издала обиженный возглас, напоминавший не то мяуканье, не то собачье скуление.
- Почему мне нельзя посмотреть?
- Ещё не время.
Теофраст взял небольшое механическое устройство и поднял его в вытянутой руке.
- Скоро его тактовый генератор заработает, и тогда он оживёт.
- Это его сердце? - поинтересовалась девушка.
- Можно и так сказать. Подожди меня в гостиной, я скоро спущусь.
Взяв с полки растворитель, Теофраст попытался оттереть с рук чернила, но сделать это как следует так и не удалось. Отложив тряпку и растворитель в сторону, он облокотился на стол и погрузился в собственные мысли. Комнату наполняла тишина, и царившее безмолвие казалось ему тревожным и зловещим, словно стены хотят предупредить его о чём-то ужасном, напомнить о чём-то важном, чего он не учёл в своей работе. "Это лишь от волнения" - успокаивал он себя. - "От волнения и усталости. Надо отдохнуть".
Медленно спустившись по лестнице, Теофраст застал свою возлюбленную Петунию, красующуюся возле зеркала.
- Я толстая? - спросила она.
Теофраст посмотрел, вроде бы, и на неё, а вроде бы и в пустоту. "Нет, она не толстая. Но и не тощая. Хотя, когда поджимает подбородок, появляется широкая складка. Считать ли это признаком склонности к полноте? А что будем потом? Родители-то её не отличаются стройностью", - думал Теофраст, после чего в его воображении возникла смешная и нелепая картина: на палец Петунии медленно надевается кольцо, после чего сама она вдруг толстеет до невообразимых объёмов, платье трещит и расходится, щёки надуваются...
- Что?
- Нет, моя дорогая. Ты стройная и красивая, - поторопился ответить Теофраст, поняв, что его выдала улыбка и громкий выдох - несостоявшийся смех.
- Ты меня обманываешь!...
Спорить, опровергать или доказывать что-либо было бесполезно.
Теофраст и Петуния прогуливались в парке по набережной пруда. Им под ноги летели кружащиеся жёлтые листья. Время от времени перед ними на обочине мощёной дороги возникали чугунные лавочки, клумбы, статуи и ротонды. Был теплый и ясный осенний вечер. Теофраст и Петуния пребывали в хорошем расположении духа, мило беседовали, шутили, смеялись. В какой-то момент в их диалоге зависла долгая пауза, после чего Петуния спросила:
- Как ты назовёшь своего... Гиноида?
- М... Не знаю пока.
- Как это "не знаю"? Ты конструируешь его почти всю свою жизнь и до сих пор не придумал имя? А когда у нас будет ребёнок, ты решишь, как его назвать, лишь когда он уже родится?
Вообще-то, Теофраст именно так и собирался сделать, но решил не говорить об этом своей возлюбленной. Как ни как, вопрос был риторический.
- Филицея. Так я хочу её назвать, - на универсальном языке общения учёных "филия" переводится как "дочь". Впрочем, Петуния не стала выслушивать доводы в пользу этого выбора.
- Что?! Этот твой... гиноид - женщина?
- Если уж на то пошло, мой андроид бесполый. Только внешность его будет женская. Гиноид и есть андроид с женской внешностью.
- Вот как...
- Почему ты злишься?
Петуния не ответила, потому что сама не знала, но позиционировала своё молчание как обиду на недостаточную проницательность Теофраста и жаждала, чтобы он чувствовал себя виноватым.
Спорить, опровергать или доказывать что-либо было бесполезно.
Вернувшись домой, Теофраст попытался лечь спать, но настроение, испорченное неожиданной ссорой с Петунией, не позволяло ему спокойно погрузиться в сон. Мешали и тревожные мысли о скором завершении большого научного труда. Будучи не в силах более бороться с самим собой, инженер вернулся в свой кабинет и продолжал работу до поздней ночи.
Перед повторной попыткой отправиться в постель, Теофраст снова погрузился в раздумья, склонившись над своим детищем. Как и прежде, его не покидали тревожные ощущения. Что-то не так...
Жизнь не стоит на месте, и даже такая, казалось бы, сложная ситуация, как спонтанно возникшее недопонимание с Петунией, рано или поздно разрешилась. Гордиев узел разрубило предложение Теофраста отправиться в швейную мастерскую снимать мерки для свадебного платья. Обида его возлюбленной исчезла также неожиданно, как и появилась. Мало того, Петуния пребывала на седьмом небе от счастья. Как многие недальновидные девушки, она задумывалась о своём будущем лишь до замужества. Потом, по её представлениям, жизнь должна стать даже более счастливой и беззаботной, чем в детстве.
Вернувшееся расположение невесты стоило Теофрасту целого дня примерок, споров с суконщиком, всплесков эмоций и длительных обсуждений той или иной детали свадебного наряда. Вечером родители Петунии пригласили жениха своей дражайшей дочери к себе на ужин. Теофраст и не был заинтересован в этом предложении, но отказывать близким своей невесты было как-то неудобно. Её отец, господин Леопольд, был, что называется, "большим человеком". Хотя, кавычки можно и опустить: при своём небольшом росте, он был довольно широк. На голове его ярко сияла проплешина, а на лице красовались широкие рыжие усы, слегка тронутые сединой. Господин Леопольд часто шутил и смеялся, как бы демонстрируя, что он - "хозяин жизни", на самом же деле, таким образом ловко скрывал безграничную власть над собой со стороны супруги. О госпоже Розе ничего особенного нельзя было сказать, кроме того, что по ширине она не уступала своему мужу и постоянно что-то тараторила не по делу.
За ужином царила весёлая, добрая атмосфера. Теофраст много общался с родителями невесты. Вместе они шутили и говорили друг другу комплименты. Но прошло немного времени, и господин Леопольд слишком увлёкся едой, а госпожа Роза принялась читать Петунии лекцию о том, как надо жить. Глядя, как с усов будущего тестя валятся остатки пищи, и слушая, как будущая тёща тихим, но очень высоким голосом даёт нравоучения своей дочери, Теофраст почувствовал себя неуютно, словно он здесь лишний. К нему вернулось чувство усталости, и пропал аппетит. "Скорей бы уже убраться отсюда", - думал он, грустно ковыряя вилкой остатки ужина. - "И что за глупая манера называть детей названиями цветов?".
В конце дня, как бы ему ни хотелось поработать над своим чудесным изобретением, он был уже не в состоянии заниматься конструкторской деятельностью.
В последующие дни в кабинете Теофраста царила несколько мрачная атмосфера: гиниод всё больше стал приобретать человеческие черты, и, лёжа под белым покрывалом, напоминал покойника. Своему творению инженер подарил кожу из белого шёлка, а на лицо поместил фарфоровую маску. Когда случайным посетителям доводилось лицезреть Фелицею, переведённую в вертикальное положение, они невольно пугались, ибо перед ними представал человек с очень бледной кожей и "каменным" выражением лица. Очевидно, дабы придать внешности гиноида неповторимость, Теофраст наделил его синей шевелюрой. Также он подарил Фелицеи возможность проявлять сильные эмоции, предусмотрев механизм выделения чернильных "слёз". В неё Теофраст изначально заложил некоторые сведения о мире, не лишив, при этом, возможности изучения и познания, а также заложил некоторые представления об этике и морали. Поэтому, готовя Фелицею к "дню рождения", он облачил её в просторную рубаху, какие носят пациенты в больницах.
А в воздухе по-прежнему витала какая-то тревога, и атмосфера в кабинете инженера лишь накалялась...
И вот, настал, наконец, день, когда механическое сердце должно было забиться. Несмотря на многочисленные просьбы, Теофраст запретил кому-либо присутствовать при этом событии. Как ни странно, такого желания не изъявила Петуния. Она вообще предпочитала держаться от науки подальше.
Итак, всё было готово. Оставалось лишь "вдохнуть жизнь". Трясущейся рукой Теофраст повернул некую ручку в груди Фелицеи, после чего механический организм "ожил". Быстро закрыв защитные створки, натянув "кожу" и поправив рубашку, он отошёл от стола. Открылись веки, затем задвигались диафрагмы окуляров. Гиноид начал подниматься. Теофраст дышал часто, а сердце его готово было выпрыгнуть из груди. Фелицея приняла вертикальное положение, сидя на столе и свесив ноги. Теофраст заметил, как её взгляд сфокусировался на нём. Он подошёл к ней, поклонился и произнёс:
- Здравствуй, меня зовут Теофраст.
После долгой паузы откуда-то из Фелицеи раздался звон, словно из музыкальной шкатулки:
- Здравствуй. А я... Я не знаю, как меня зовут.
- Тебя зовут Фелицея.
Теофраст был серьёзно взволнован. Он не знал, стоит ли говорить Фелицее, что он - её создатель, а она - механическая машина. Тем временем, Фелицея стала поочередно рассматривать то себя, то его.
- Мы не совсем похожи, - заключила она.
- Это верно. Тем не менее, и ты, и я... Мы... Люди.
Теофраст подал руку Фелиции и жестом предложил покинуть стол. Она спрыгнула на пол и, аккуратно переступая с ноги на ногу, совершила первые в своей жизни шаги. Гиноид, не отпуская руки своего создателя, ходил по комнате, и, словно в музее, оглядывал всё вокруг. Видимо, в разуме Фелицеи рождалось так много вопросов, что она успевала их задавать. Больше всего её внимание привлекло окно. Там сияло голубое небо, качались кроны деревьев, осыпая землю жёлтыми листьями, изредка пролетали птицы. После того, как рабочий кабинет был тщательно изучен, Теофраст решил отвести своё создание в гостиную и показать новый аттракцион - зеркало.
Фелицея долго смотрела то в него, то на Теофраста, то на себя.
- Ты какой-то странный, - сказала она. - Совсем не похож на человека.
- Что ж, все люди разные, - смеясь, ответил Теофраст. Знаешь что, давай-ка мы наденем на тебя красивое платье, негоже тебе ходить в одной рубашке! - предложил он.
Теофраст отвёл Фелицею в спальню, дал заранее приготовленное платье, а сам встал за ширмой, пояснив, что она должна сделать это сама, без посторонних глаз. Фелицея честно пыталась справиться с нарядом и несколько раз демонстрировала свои успехи Теофрасту. Поняв, что без помощи тут не обойтись, он сказал:
- Знаешь, поскольку я... Я - твой близкий родственник, то могу помочь тебе, и это не будет считаться бесчестием.
Теперь на Фелицеи были тёмно-красная блузка, синее платье, чёрный корсет и сапоги. Подойдя вновь к зеркалу, она, кажется, обрадовалась. По крайней мере, так подумал Теофраст, увидев, что диафрагмы её окуляров максимально расширились. Сделав несколько поворотов вправо-влево, Фелицея грациозно выполнила полный оборот. В этот момент и сам Теофраст был искренне рад.
Словно ребёнок с новой игрушкой, он провозился с ней весь день, рассказывая о мире, в котором она вдруг очутилась, и обучая простым бытовым занятиям. И он был готов продолжать всю ночь, да только Фелицею следовало перевести в спящий режим и поставить на подзарядку, и самому ему не мешало бы поспать. Завтра должен был наступить ответственный день: Теофраст собирался впервые продемонстрировать своё детище.
-Сегодня у нас будет гость, - игриво, словно ребёнку, сказал инженер своему творению. - Он - мой давний друг и коллега. Понимаешь?.. Мы... Мы с ним вместе работаем.
Фелицея внимательно слушала, сложив руки на коленях и по-детски вращая окулярами, после чего закивала в знак согласия. Если абстрагироваться от того, что она - по сути, машина, можно было бы смело сказать, что она взволнована. Представьте себе человека, который имеет некоторое представление об окружающем мире, знает, кто такие люди, но при этом никогда их не видел. Таким человеком была Фелицея.
В полдень раздался стук в дверь. У порога стоял человек, возрастом чуть старше Теофраста, в тёмном костюме, в цилиндре, с окладистой чёрной бородой.
- Ауреол! До чего же я рад тебя видеть! - с такими словами встретил его Теофраст и полез обниматься.
- Я тоже, я тоже, дружище.
Справившись о делах друг друга, они медленно вошли в гостиную, где их ждал гиноид.
- Фелицея, знакомься, это Ауреол. Ауреол, это Фелицея.
- Очень приятно, сударыня, - сказал гость, сняв цилиндр и отвесив поклон.
- Мне тоже очень приятно, - ответила Фелицея, взяв юбку одной рукой и чуть сгнув ноги в коленях, как её учил Теофраст.
- Вы чудно выглядите, и голос у Вас просто чарующий!
- Спасибо, Вы очень любезны.
Ауреол посмотрел на Теофраста, и взгляд его был полон восторга и восхищения, а нижняя челюсть невольно опускалась вниз. Он не мог удержаться от соблазна ещё побеседовать с Фелицей. Ауреол спрашивал её буквально обо всём: её мнение о погоде, чему равно произведение ста двадцати трёх и четырёхсот тридцати двух, как прошёл вчерашний день и многое другое. Когда расспросы закончились, Теофраст увёл гостя к себе в кабинет, чтобы побеседовать с создателем этого чуда наедине.
- Она - просто прелесть, не правда ли? - спросил он.
- У меня нет слов, - ответил Ауреол, подняв брови и покачав головой.
- Я хочу показать её научной коллегии.
- Как скоро?
- Послезавтра.
- К чему медлить? Почему не завтра?
- Её нужно подготовить к выходу в люди.
- Да брось, - сказал Ауреол и засмеялся. - Она ведь машина, и не более того! Что с ней случится?
Лицо Теофраста вдруг помрачнело. Он долго молчал, ожидая, пока смех его собеседника полностью не прекратится. Атмосфера в кабинете стала менее радостной.
- Создать машину не сложно. Машину, которая будет отвечать на вопросы, любезничать, кокетничать, ходить, кланяться, подметать, мыть посуду, словом, всячески развлекать людей. Когда-то давно, ещё будучи ребёнком, я поставил перед собой цель создать человека. Не искусственного, а настоящего человека, которому свойственно всё человеческое: чувства, эмоции, переживания, мечты, - Ауреол слушал всё это с кривой улыбкой. - У меня язык не поворачивается называть её "роботом", "машиной", "андроидом", "гиноидом". Фелицея - это человек, это механический человек.
Ауреол призадумался.
- И что же? Она действительно... Человек? Ей свойственно, как ты говоришь, всё человеческое?
- Пока не знаю...
- Быть может, ты задашь ей некоторую модель поведения, научишь грустить и радоваться, в конце концов, наделишь способностью обучаться. Но у неё никогда не будет сознания. Она никогда не станет настоящим человеком.
- Фелицея - человек, и я докажу это.
- Как?
- Пока у меня есть только техническое обоснование. Но когда-нибудь, рано или поздно, её сознание проявит себя. Ауреол отвёл взгляд и потёр ладонью лицо. Оба сидели в молчании.
- А если она и вправду будет обладать сознанием? Представляешь, на какую судьбу ты её обрекаешь? Для большинства людей Фелицея всегда будет лишь игрушкой. Представляешь, каково ей будет осознавать это? Ты подумал об этом?
Эти слова звучали для Теофраста как обвинение. Его снова охватила тревога, только теперь к ней присоединились ещё и страх, и злость, и угрызения совести. Напряженная атмосфера в кабинете и вовсе переросла в драматическую. Повисла тишина.
- Значит, послезавтра?
- Послезавтра.
Утром следующего дня Теофраст тщательно готовил Фелицею к "выходу в свет" - то есть на улицу. Для неё снова наступил крайне волнительный момент. А после вводного инструктажа Теофраста о том, как вести себя в обществе, прогулка по улице представлялась для неё и вовсе чем-то сродни полёту в космос. Когда они уж были готовы выйти из дома, Фелицея вдруг сказала:
- Тот человек, что приходил вчера, был очень добр. Другие люди такие же добрые?
На мгновенье Теофраст задумался, потом, улыбнувшись, сказал:
- Нет, к сожалению, не все люди такие добрые.
- А почему? Разве это плохо?
- Я не знаю... Просто, в мире так много зла, что быть злым гораздо удобнее.
- Наверное, ты всё-таки имел ввиду, что все люди добрые, но в разной степени.
"Какой умной я её создал, чёрт побери", - подумал Теофраст. Он вложил в неё способность оценивать количественные характеристики по шкале, не имеющей отрицательных значений, но не думал, что таким образом она будет оценивать человеческую доброту.
Крепко держа Теофраста за руку, Фелицея покинула стены дома, где совсем недавно свершилось её "рождение".
Всё, что только доводилось увидеть, вызывало у неё неподдельный интерес: трава, деревья, птицы, забор возле дома, другие дома, мощёная улица. И... Другие люди! Они косились на Фелицею и быстро отводили взгляды, принимая, видимо, за прокажённую. Она же смотрела на каждого пристально и, наверное, улыбалась бы, если бы только могла. А тем временем в её поле зрения попадали новые дома и деревья, кошки, собаки, лошади. А вот показался пруд - Теофраст привёл её в парк, где обычно гулял с Петунией.
- Мне нравится гулять. Можно мы будем гулять каждый день?
- Конечно, - не задумываясь, ответил Теофраст. Вдруг его охватило резкое чувство страха. "А как же Петуния?" - думал он. - Она ведь не позволит мне гулять с Фелицеей. И отговорка, что, мол, её нужно выгуливать, как домашнего питомца, вряд ли сработает". С ещё большим ужасом он осознал, что вообще забыл о свадьбе, которая должна была состояться уже послезавтра!
Дети так и норовили потрогать Фелицею. Теофраст загородил её собой и доходчиво объяснил маленьким назойливым детишкам, чтобы они не приставали. Но их крики привлекли внимание других зевак, которые тут же принялись показывать пальцем на Фелицею. Она была напугана, если можно так выразиться. Когда на неё обратилось слишком много хищных взглядов, отовсюду стали слышаться громкие и не всегда вежливые реплики, она невольно проронила тёмно-тёмно-синюю слезу, что просто взорвало окружающих. Теофраст быстро накинул ажурный капюшон на голову Фелицеи, взял за плечи и повёл прочь от этого ужасного места, отвечая на реплики с адекватной вежливостью.
Когда они вернулись домой, фарфоровое лицо Фелицеи было покрыто чернильными дорожками. Теофраст усадил её на стул, а сам стал перед ней на колени и, гладя руки, тихо сказал:
- Дорогая Фелицея, не плачь, пожалуйста... - потом, тяжело выдохнув, добавил. - Видишь, что я говорил.
Повисло длительное молчание. Затем в груди Фелицеи раздался "грустный" скрип, после чего она произнесла:
- Они не злые... Они бездушные...
"Где она могла слышать это слово? Когда я успел его сказать? Откуда она знает, что оно значит?" - спрашивал себя Теофраст. Но вскоре его поглотили более печальные мысли. Мысли о том, как ему придётся объяснять Петунии, что им придётся жить... втроём. С сожалением он был вынужден признать, что Петуния достаточно глупа, чтобы не принять такой поворот событий. Можно, конечно, отдать Фелицею на попечение Ауреолу, но, во-первых, Теофраст очень не хотел нагружать товарища своими проблемами. Во-вторых, Фелицея - это труд всей его жизни, на который он потратил без малого шестнадцать лет. С Фелицеей он знаком даже дольше, чем с Петунией, и не может просто так бросить её через четыре дня после того, как она начала функционировать. В неё он вложил в неё столько пота, крови и любви, сколько не вкладывал ни во что. Каждый день он думал о своём проекте. Обладай андроид мужской внешностью, Петуния всё равно не приняла бы его. А андроид-девушка и вовсе её раздражал, словно это какая-то соперница. У Теофраста не оставалось другого выхода, как поставить Петунию перед фактом, что Фелицея будет жить вместе с ними.
Взяв с гиноида обещание вести себя тихо и не скучать, Теофраст отправился к Петунии.
В доме невесты его встретили как родного, да только не было у Теофраста причин радоваться такому приёму. Он попросил оставить их с Петунией наедине для серьёзного разговора.
- Дорогая моя Петуния, ты знаешь, как долго я работал над андроидом...
- Андроидом? Раньше ты называл его гиноидом.
- Хорошо, можно назвать и гиноидом. Пару дней назад я наконец оживил его и не могу теперь бросить просто так. Так что гиноиду придётся жить с нами.
- Так вот значит как?! Он для тебя дороже, чем я?!
Истерика не заставила себя ждать. Но Теофраста сейчас больше заботил вопрос: стоит ли пояснять, что робот - это не человек? Ведь утверждая подобное, он ставит под сомнение успех своего труда, ведь его целью было создание механического человека, а не умной машины.
Теофраст молча слушал крики и наблюдал за реками слёз, текущими из глаз своей невесты. Наконец, собрав волю в кулак, он сказал то, что должен был:
- В таком случае, я останусь с Фелицеей один.
Петуния взревела и убежала из комнаты. А Тефораст незаметно покинул дом.
На улице шёл проливной дождь. Теофраст не взял зонт, поэтому был вынужден мокнуть. С каждой минутой настроение его становилось всё хуже. Он привык к тому, что приходя домой, он всегда оставался в одиночестве, наедине со своей печалью. Только голые стены. Ни животного, ни даже цветка не было в доме Теофраста. Только небольшой набор вещей, необходимых в повседневной жизни, всё остальное - предметы, необходимые для работы. Не было ничего, чтобы могло бы отвлечь от проблем.
Ещё находясь на крыльце, Теофраст услышал странные звуки, доносящиеся из дома. Войдя, он увидел, как Фелицея сидит за клавесином, который прежде служил лишь мебелью, и что-то наигрывает. У Теофраста в прямом смысле отвисла челюсть. Фелицея не обладала, как человек, мышечной памятью. Все его действия, даже связанные с мелкой моторикой, были очень чёткие и заранее продуманные. Мало того, однажды услышав звучание той или иной клавиши, она запоминала его навсегда. При этом, она могла отличить гармоничную музыку от набора звуков, так как в ней были зачатки эстетических чувств.
- Какое чудо! - не смог сдержать своё восхищение Теофраст. - Это ведь просто великолепно!
- Прости, мне трудно было удержаться. Так хотелось узнать, что это за инструмент. Ты ведь разрешил пользоваться всем, что есть в доме, кроме того, что лежит в твоём кабинете.
- Не за что извиняться! - воскликнул Теофраст и обнял Фелицею. Тоска и злоба бесследно растворились, и теперь его переполняла радость.
Вечером Теофраст ещё размышлял над тем, стоит ли показывать Фелицею научному обществу; утром же ничуть не сомневался, что не стоит. Во всяком случае, не сейчас. Люди не разглядят в ней человека. Для большинства она - лишь антропоморфная машина. Люди реагируют на неё как на диковинную игрушку, и Теофраст не хотел ещё раз подвергать Фелицею подобному унижению. Отложив демонстрацию Фелицеи научной коллегии, он задумался о новой проблеме, которая возникла в его жизни.
"Нужно поговорить с Леопольдом", - думал он. - "Но прежде нужно поговорить с Ауреолом, и как можно скорее". Вновь оставив Фелицею одну, Теофраст направился к своему товарищу, дабы сообщить все новости, возникшие за последние сутки.
Возвращаясь обратно, он желал, как и накануне вечером, услышать чарующие звуки клавесина. Но в доме царила загадочная тишина. Теофраст прислушался. Из гостиной раздавался тихий и какой-то... "грустный" механический скрип. Фелицея сидела на диване, закрыв лицо руками. На полу лежал осколок фарфоровой маски, остальная её часть лежала на диване, рядом с Фелицеей. Теофраст стал перед ней на колени и принялся утешать, испытывая муки совести за то, что оставил её одну. Чернила текли прямо по металлическим деталям.
- Скажи, кто это сделал?
- Прости, ты велел никому не открывать дверь... Но она знала, как меня зовут... Я подумала, что она - твоя хорошая подруга.
- Это ты прости меня! Я не имел права тебя оставлять в это время. Я сделаю новую маску. Слышишь? Я сделаю новую маску, ещё лучше прежней. Обещаю!
Теофраст подскочил и направился с визитом к "хорошей подруге".
Дверь открыл её отец.
- Явился, щенок!
- И вам доброго дня!
Жадно схватив Теофраста за воротник, господин Леопольд продолжил:
- Ты обесчестил мою...
- Я не был к вашей дочери настолько близок! - гневно ответил Тефораст на ложные обвинения, начав череду взаимных прерываний.
- Что ж, доктор Гогенхайм найдёт доказательства, и тогда тебе...
- Он найдёт доказательства, если только сам постарается или вы ему поможете...
Терпение Леопольда лопнуло: он дал пощёчину Тефорасту, затем повторил то же самое перчаткой, после чего демонстративно хлопнул дверью в знак того, что больше не желает ни о чём с ним разговаривать. Все остальные вопросы должны были решить секунданты.
Дуэль назначили на полдень следующего дня. Акт выяснения отношений решили провести в лесу на окраине города, дабы не привлекать большого внимания.
В дверь кабинета Теофраста раздался стук.
- Входи! - крикнул хозяин дома.
Зашёл Ауреол. Теофраст тем временем абсолютно безмятежно раскрашивал новую маску, хотя внутри у него кипела ярость.
- Ты по-прежнему не хочешь идти на мировую?
- Нет.
- Что ж, мы зарядили по одному патрону...
- Заряди все шесть, - Теофраст горел желанием изрешетить Леопольда. Он изрешетил бы и секунданта, будь тому подходящий повод.
- Нам пора.
- Идём.
Теофраст хотел взять Фелицею с собой, но, к счастью, Ауреол отговорил его от этой затеи, сославшись на то, что вряд ли её обратует увиденное, особенно если победу одержит господин Леопольд. Теофраст такой исход событий даже не рассматривал - настолько он был уверен в своём владении револьвером. Тому были причины: Теофраст в своё время служил военным инженером, а Леопольд - позор на его седины - пороху так и не понюхал.
Погода была тёплая и ясная. Оставаясь хладнокровным, Теофраст шагал по сухим листьям и наслаждался природой. Леопольд делал вид, что ничуть не менее спокоен и также уверен в своей скорой победе. Даже отпускал в адрес своего противника плоские шутки и сам над ними посмеивался, да только смех его был каким-то нервным. Первым выпало стрелять именно ему.
Теофраст сохранял спокойствие. Ему не раз доводилось видеть, как противник целится в него. Но то были солдаты, а не отчаянные безумцы, идущие на поводу у капризных женщин, пусть даже дочерей. В глазах Леопольда читался страх, на лбу выступил пот, а рука тряслась. Раздался выстрел. Эхо прокатилось по всему лесу. Стаи птиц взмыли в небо. Густая завеса дыма рассеялась. Теофраст стоял неподвижно. Выждав паузу, он навёл револьвер на Леопольда. Теофраст, в отличие от своего противника, знал цену человеческой жизни и не намеревался убить его, несмотря на всю кровожадность, которую испытывал до приезда на место дуэли. Теофраст взвёл курок (чего не сделал Леопольд в силу своей неопытности), опустил ствол чуть ниже и на выдохе резко, не закрывая глаза, нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, за коим последовал истошный крик. Когда дым рассеялся, Теофраст увидел, что Леопольд, трясясь, лежит на земле и держится за окровавленное колено. Из его уст сыпалась отборная брань. Потом он стал требовать застрелить себя. Теофраст с присущим ему хладнокровием отдал оружие Ауреолу и склонился над поверженным противником со словами: "Сделай одолжение, застрели себя сам. Я - не убийца".
За окном совсем стемнело. Маска, наконец, была готова. Она, в самом деле, оказалась лучше прежней. Казалось, что в ней одновременно отразились и бо'льшая радость и бо'льшая печаль. Теофраст надел новую маску на лицо Фелицеи. Судя по реакции, ей понравилась новая внешность. Только теперь, после истории с разбитой маской её стали мучать вопросы, которые Теофраст боялся с ней обсуждать: "Как устроен человек? И так ли устроены все остальные люди, как устроена она?".
Теофраст проснулся от резкой, хотя и не столь сильной боли.
- Прости! Прости, пожалуйста! - услышал он, ещё не до конца проснувшись.
- Фелицея? Что ты здесь делаешь? - на удивление спокойно спросил Теофраст. - Что случилось?
Поправляя одеяло, он почувствовал слабое пощипывание в ладони. Взглянув на неё, он обнаружил свежий порез, а переведя взгляд на Фелицею - нож в руках своего творения.
- Ты что, хотела убить меня? - с улыбкой, без тени злобы спросил Теофраст.
Фелицея отложила нож в сторону и протянула ему свою руку. Шёлк на её пальце был разорван, и из-под него торчали металлические детали.
Тефораст продумал механизм самозащиты для своего создания, и Фелицея чувствовала вредные воздействия со стороны окружающей среды. Поэтому, перед тем, как порезаться, ей нужно было преодолеть себя. Но ею двигало столь сильное любопытство, что и остановиться было трудно. У Теофраста не оставалось другого выхода, кроме как рассказать Фелицеии всё о её происхождении. О том, как, ещё будучи подростком, он пожелал сконструировать механического человека. О том, как с годами менялись его представления о том, кто же такой на самом деле "человек". О том, как чередовались успехи и неудачи. О том, сколько времени и сил он вложил в её создание. О том, как он вложил в её создание всю свою душу. О том, с какой любовью он создавал её. "Кто-то конструирует механизмы с отвёрткой и пассатижами, а ты - с любовью" - шутил про него Ауреол. О том, как хотел сделать её научной сенсацией и о том, как стал беречь от посторонних глаз.
Диафрагмы Фелицеи расширились то ли от страха, то ли от удивления. Теофраст оставил её на время одну. Она сидела не шелохнувшись, смотрела в пустоту и не знала, то ли проклинать этого человека, то ли боготворить. Человека, который подарил самое необъяснимое, прекрасное и удивительное, что только может существовать в мире - жизнь, и человека, который обрёк её на страдания.
"Хочешь, я научу тебя рисовать?" - спросил Теофраст, пытаясь отвлечь Фелицею от грустных мыслей. В общем-то, ей было всё равно, чем заниматься. Теперь она чувствовала себя игрушкой-марионеткой в руках кукловода.
Фелицея водила кисточкой по бумаге, как научил её Теофраст, безо всякого интереса; сам же учитель внимательно следил за её успехами через маленькие круглые очки, наморщив лоб и сдвинув брови. Когда Фелицея сочла, что работа завершена, не поворачиваясь, протянула своё художество Теофрасту.
- Как интересно... - задумчиво сказал он.
Фелицее было крайне любопытно, что же такого интересного он нашёл в этой картине, но она нежелание вступать с ним в диалог останавливало её.
- У тебя есть свой неповторимый стиль.
Фелицея понимала, что, с одной стороны, Теофраст хочет сделать ей комплимент, с другой, найти подтверждение тому, что у неё существуют собственное видение мира и собственная манера представления визуальных образов.
- Не вижу ничего удивительного, всем людям это свойственно, - сказала она и посмотрела Теофрасту в глаза, словно обвиняя в том, что он позволил себе в очередной раз усомниться в её человеческой природе.
Дни Теофраста проходили в заботах о воспитании и образовании Фелицеи, но он не забывал и о научной работе. Он пропустил самый крупный научный конкурс, на котором мог бы представить своё изобретение и, наверняка, выиграть главный приз. Но его это как-то сильно не беспокоило. Теофраст даже скрыл сей факт от Фелиции, дабы вновь не заставлять её чувствовать себя виноватой. А вот Ауреол осудил его, по-прежнему считая Фелицею бесчувственной машиной, которая и создана-то лишь для того, чтобы удивлять людей.
С Петунией и её родителями Теофраст больше не общался. Томимый муками совести, он очень хотел извиниться, да вряд ли бы они приняли извинения. Что уж говорить о взаимности. "Вот так, строишь-строишь жизнь по какому-то одному сценарию, потом вдруг что-то возникает, всё начинает идти не по плану, и мир для тебя переворачивается с ног на голову", - думал Теофраст, понимая под внезапным явлением Фелицею. - "Хотя... Нет. Это как раз-таки Петунии не было в сценарии", - признал Теофраст с горечью, после которой последовало некоторое облегчение, словно глоток свежего воздуха после долгого удушья.
Фелицея, как следует, выучилась читать и писать, превосходно играла на фортепиано и рисовала акварелью. Мало-помалу Теофраст стал выводить её гулять, а уже через некоторое время и вовсе перестал бояться делать это. Вся округа знала о сумасшедшем учёном, который создал разумную человекообразную машину и нянчится с ней, как с живым ребёнком. Отчасти, слухи были обязаны своему быстрому распространению Петунии и её родителям, особенно госпоже Розе, которая не поскупилась на вымысел и объявила, что психически нездоровый ботаник женился на своей кукле.
А Теофраст тем временем всё больше привыкал к жизни с Фелицеей и всё чаще ловил себя на мысли, что своей жизнью вполне доволен, что бы там про него не говорили.
Однажды, гуляя под руку с Фелицеей в парке, Теофраст впал в глубокие размышления, глядя на ярко-синее небо и вдыхая морозный воздух, как вдруг почувствовал, что спутница крепко сжала его руку и прижалась к нему. Теофраст не сразу придал этому значение. Чуть позже, отвлекшись от умных мыслей, он увидел перед собой влюблённую парочку, идущую им навстречу. Судя по всему, их заметила и Фелицея. "Неужели?.. Неужели она хочет быть похожей на неё? Или, быть может, она ей завидует? Хочет показать, что и сама не столь дурна для того, чтобы прогуливаться в одиночестве. Неужели... Она хочет того же, чего хотят настоящие, живые девушки? Или... Или просто берёт тот пример с окружающих, какой считает необходимым, как это заложено в её программе?" - у Теофраста возникло много вопросов, но он не решался их задать.
В последующие дни его подозрения оправдались: Фелицея стала вести себя с ним более обходительно, чаще смеялась над его шутками, даже совсем не смешными. А Теофраст... А Теофраст ей подыгрывал. Ему тяжело было смириться с тем, что оставшуюся жизнь он теперь вынужден посвятить заботе о Фелицее и, возможно, никогда уже не обзаведётся своей настоящей семьей. В то же время, его утешало то, что он реализовал главную цель, которую ставил перед собой. Разве это не прекрасно, жить с человеком, о появлении которого ты всегда мечтал? Кто, если не он, подарит Фелицее простое... человеческое счастье? Хоть она и лишена гормонов, которые оказывают существенное влияние на человеческое поведение; но, наблюдая за другими людьми, она хочет чему-то научиться, чего-то набраться у них. Особенно того, что приносит радость. И такой её сделал Теофраст.
И чем чаще творец задумывался об оставшейся жизни, тем чаще у него возникали мысли о смерти. Как и когда наступит смерть Фелицеи? От чего? Что будет, если она переживёт его? А если она будет жить вечно?
Картина за окном становилась всё более и более мрачной: небо затянуло свинцовыми тучами, долгое время шли дожди, потом ударил мороз и выпал снег. А в доме Теофраста и Фелицеи - уже можно было так говорить - только прибавлялось уюта: они жили как настоящая семья, хотя их роли так и оставались неопределёнными. Фелицею перестала смущать её механическая природа, она даже относилась к ней с доброй иронией. И её, и Теофраста перестали задевать удивленные речи на улице, показывания пальцем, оскорбления и слухи, которые, так или иначе, доходили до них. И не только до них. В научном сообществе репутация Теофраста пошатнулась, и многие его недоброжелатели этим воспользовались. Но большинство учёных знали Теофраста достаточно хорошо и относились к нему уважительно, поэтому уличные слухи вряд ли могли повлиять на их мнение о честном, вежливом и трудолюбивом коллеге. Они, разве что, интересовались, почему он не желает показать своё творение им. Теофраст при поддержке Ауреола объяснял это тем, что творению следует пройти завершающий этап формирования - социализацию перед тем как становиться объектом научного исследования.
Правда, находились назойливые любители поглазеть на всякие чудеса, как среди учёных, так и среди далёких от науки людей, которые время от времени бесцеременно наведывались к Теофрасту. Он же просто не открывал дверь, давая понять, что не желает принимать непрошенных гостей. В общем-то, Теофраст всегда вёл уединённый, можно даже сказать, отчуждённый образ жизни. Это обстоятельство играло ему на руку: немногие отваживались наведываться к нему даже при сильном желании.
Одним пасмурным и холодным зимним утром, когда ещё не рассвело, Теофраст заметил, что Фелицея "проснулась" раньше обычного. Теофраст научил её самостоятельно становиться на подзарядку, переходить в "спящий" режим и выходить из него. Тихо пройдя в гостиную, он застал её рисующей. Теофраст встал в проходе и наблюдал за ней, стараясь не издавать звуков.
- Мой слух более чувствительный, нежели твой, - сказала она не поднимая головы.
Теофраст лишь улыбнулся, ему нечего было ответить. Он подошёл к Фелицее и стал с интересом наблюдать за её творческим процессом.
- Решила заняться сюрреализмом.
- Не совсем... Эту картину я видела сегодня ночью. Хотя, нет... Я её не видела, а в памяти она записана.
Теофраст насторожился и переспросил:
- Не видела, но картина записана в памяти?
- Да. Я точно знаю, что не могла её видеть, но при этом могу считать из памяти. Причём, записанная информация какая-то не совсем логичная. Но очень красочная. Такая красочная, что во мне возникло сильное желание отобразить её на бумаге.
- Тебе снился сон, - не то спрашивал, не то утверждал Теофраст.
- Ну, наверное.
- Значит, у тебя есть сознание! - обрадовался он, словно ребёнок, и крепко обнял Фелицею, лишив её на время возможности рисовать.
- А ты сомневался, как всегда, - сказала она с добро-обвинительной интонацией, хотя слова её тонули где-то в Теофрасте. Когда демонстрация радости прекратилась, Фелицея продолжила. - И что теперь? Поведешь меня показывать учёным?
- Нет.
- Почему?
- К сожалению, всё учёные - большие скептики. Хотя, именно так и должно быть. Они поверят тебе только в том случае, если лично залезует к тебе в голову и проверят содержимое блока памяти. Я им не позволю этого сделать. К тому же, они и так не смогут это сделать это без моей помощи.
- Но ведь ты всю жизнь мечтал о...
- О чём? Я мечтал создать механического человека. Похвалиться им перед общественностью - это лишь побочное желание, способное ненадолго уталить голод прожорливой гордыни. Создать тебя - вот о чём я мечтал всю жизнь.
- Хочешь сказать, больше ты не о чём не мечтаешь?
- Таков уж характер учёного: если взялся за что-то, то жертвует всем, и прежде всего - собой, лишь бы воплотить свои замыслы. Не для того, чтобы доказать что-либо миру, а для того, чтобы познать его. Настоящий учёный вечно молод, ибо мир для него - бесконечная загадка, которую он разгадывает вновь и вновь. Кажется, вот-вот, ещё чуть-чуть, и он докопается до самой истины. А нет, она опять куда-то ускользовает. И всё же есть у него одна-единственная идея, которая стоит всей его жизни.
- Что-то ты ушёл от темы.
- Пожалуй, да. В общем, я получил полное удовлетворение от того, что создал тебя. Раньше хотел показать. Сейчас не хочу, - сказал Теофраст, скривив губы и водя рукой туда-сюда.
И он, и Фелицея привыкли к новой жизни. Вернее, новой она была для только Теофраста, а для Фелицеи она была единственной. Ни с кем Теофраст не чувствовал себя так комфортно, как с ней. Рассеялись последние сомнения насчёт того, считать ли её своей семьёй. Для других она по-прежнему оставалась умной машиной, но для Теофраста - не только настоящим, но и самым близким человеком. Конечно, ему пришлось сделать усилие над собой, дабы смириться с собственным безумием. Но нужно ли считать такое решение безумием? Решение наслаждаться жизнью, несмотря на чужое мнение. Ведь никто, никто не знает Фелицею так же хорошо, как он, её создатель.
Зима подходила к концу, и Фелицея, хоть и была далека от живой природы, каким-то особым, известным лишь ей одной, способом чувствовала пробуждение природы. Ей казалось, что что-то у неё внутри цвело. Вернее, ей хотелось бы, чтобы так было. Но что-то мешало. Что-то не давало цвести вместе с природой. И дело было не в её механической природе.
Растаял снег, наступила туманная и пасмурная погода. Теофраста поглотила какая-то меланхолия, и к нему вернулись те старые переживания, что мучили его перед рождением Фелицеи. Стараясь отвлечься от них, он размышлял над тем, о чём должен был думать ещё в процессе проектирования своего изобретения.
"Что такое сознание? Есть ли его чёткое определение? Считать ли способность видеть сны показателем его наличия? Должно быть, я ошибаюсь", - думал Теофраст. - "Видимо, нейронная сеть образует некоторые визуальные образы и записывает их в блок памяти. Может... Может, она не живая, просто очень хорошо продуманная? Тогда что считать показателем жизни? С одной стороны, мы не вправе отрицать, что жизнь способна существовать в формах, прежде нам не ведомых. С другой стороны, не существует формального признака наличия или отсутствия жизни, и в данном вопросе мы полагаемся лишь на собственное восприятие".
Теофраст ударился в философию и психологию, хотя прежде был невысокого мнения о них, и вместе с тем стал тщательно изучать нервную деятельность своего создания. Его не интересовал какой-то конкретный аспект её психики, как бы парадоксально это ни звучало, он стремился узнать, "заглянуть в голову" Фелицеии и понять, что она такое. Долгие поиски ни к чему не приводили. Фелицея считала себя живой. Теофраст считал её живой. Ауреол терялся в догадках. Остальные её живой не считали. Теофраст оказался между двух огней: признать Фелицею живым человеком и предать науку, либо признать, что нет научного метода, который мог бы доказать наличия в ней жизни, и тем самым предать Фелицею. Можно было бы обратиться к мнению коллег, но что это даст? Будут лишь спорить, как Теофраст каждый день делает сам с собой.
Итак, молодой учёный потерпел первое поражение, сражаясь на стороне науки: он признал, что Фелицея - живой человек, как бы парадоксально всё это не звучало, ведь именно этого он и добивался. Его очень смушало отсутствие формальных доказательств её принадлежности к миру живого. При этом, Теофраст давал себе отчёт в том, что признаёт сие поражение ещё и ради собственного утешения. И тут у него возник вопрос, который прежде не вызвал бы у него ничего, кроме смеха: есть ли душа у Фелицеи? Дать определение слову "душа" ещё сложнее, чем "жизнь". Впрочем, это такой вопрос, на который, если и можно получить ответ, то явно не в словесной форме.
Однажды, дождливой весенней ночью Теофраст в очередной раз перечитывал собственные проекты нейросети. Он давно подозревал, но сейчас признал окончательно: она сформирована ущербно. Плохо продумано формирование некоторых высоких чувств. Но это полбеды. Нейронная сеть способна распознавать и анализировать проявления всех высоких чувств окружающих людей. Теофраст, нервно потирая подбородок, с ужасом представлял, как мучительна жизнь такого человека. Полное отчаяние вызывала у него мысль, что этот человек - его детище! Тот, кого он "выносил", создал и породил на свет. Конечно, нейронную сеть Фелицеи можно было переделать, но это всё равно, что убить и воскресить в её теле совершенно иного человека. Теофраст был в отчаянии. Он не подозревал, чем обернётся его ошибка.
Всё цвело. Становилось теплее. В небе сияло солнце. Наконец-то выдался погожий денёк, и Теофраст с Фелицеей смогли выбраться в парк. По дороге им довелось увидеть хромающего господина Леопольда в сопровождении дражайшей супруги и любимой дочери. Все они очень наигранно сделали вид, что не заметили Теофраста. Он же, поскольку совесть его была чиста, спокойно мог смотреть в их сторону. Так, просто из интереса. "Да уж, придётся ещё потерпеть", - подумал Теофраст и посмеялся про себя, глядя на Петунию, чьи формы несколько округлились с момента их последней встречи, а лицо приобрело выражение "меня трудно найти, легко потерять и невозможно забыть". Словом, Петуния подурнела. "А я ещё сомневался. Думал, что поступил опрометчиво, и всегда буду об этом жалеть. Ха-ха!", - продолжал радоваться Теофраст. Как ни странно, он был рад видеть этих неприятных людей.
Шло время, и на смену весне пришло лето. Однажды Фелицея пожаловалась на "плохое самочувствие". Теофраст тут же, с превеликой радостью, предложил свои услуги доктора, но не придал этому событию никакого особого значения. Её организм - машина, которой требуется профилактический уход. Тут нет ничего удивительного. Надо всё проверить, смазать, подтянуть, и Фелицея будет такой, словно вчера родилась! Вот бы и в медицине было также просто.
Но спустя несколько недель жалоба повторилась. "Видимо, в прошлый раз что-то не доделал. Ну, ничего, теперь сделаю, как надо!" - рассуждал инженер.
В третий раз Теофраст насторожился: "Что-то с ней не так. Странно, когда человек часто болеет без причины".
Объективных причин действительно не было. Подозрительно быстро изнашивались мелкие механизмы, нарушалась синхронизация с тактовым генератором, диафрагмы окуляров заедало, и они не могли принимать крайнее положение. Механический организм Фелицеи барахлил, заедал и понемногу рассыпался. Проблем было много, а причины оставались неясными. Теофраст, всегда и во всём полагавшийся на строгое научное мышление, был в замешательстве и всё чаще обращался к философии и метафизике. Это казалось ему глупым, бессмысленным и вообще позорным занятием, оттого он сильно злился, прежде всего, на себя. Привычная картина мира стала рассыпаться, как мозаика, за которой - хаос и полная неопределённость.
Хоть Теофраст старался и не подавать вида, но Фелицея замечала, как он страдает от внутренних противоречий. Мало того, она догадывалась, в чём причина её недугов. Но она считала (и считала правильно!), что лучшим утешением для её создателя, помимо сокрытия неполадок, будет жизнерадостность. Поэтому, Фелицея твёрдо решила никогда больше не падать духом. Даже когда ей становилось грустно, она не позволяла этому чувству перерастать в злую меланхолию. Она делала усилие над собой и переключалась на положительное восприятие действительности. Фелицея никогда не упускала возможности сказать вслух о своём хорошем настроении. Лучший подарок творцу - жизнелюбие. Достоин ли он такого подарка? Фелицея была уверена, что достоин. Она была, пожалуй, единственным человеком, который воочию видел своего творца, жил с ним в одном доме, сидел за одним столом и даже порой не брезгал поднимать его грязные носки, брошенные, разумеется, в стратегически важных местах. В общем, знала его, как никто другой; не только ощущала себя его частью, но и ясно осознавала это. Фелицея знала, сколько любви Теофраст вложил в её создание; знала, что он ради заботы о ней пожертвовал собственным будущим.
"Всё болезни от нервов..." - мелькнуло в голове Теофраста. - "Можно ли спроецировать данный принцип на сеть искусственных нейронов? И если да... То как?!" Теофраст впадал в уныние. Привычное мышление, которое сделало его тем, кто он есть, отныне не работало и не давало ответы на все его многочисленные вопросы. Единственный выход из этой запутанной ситуации, который он видел, было смириться с происходящим и воспринимать всё, как есть. Не обдумывать, не пытаться объяснить, просто принять. Только сделать это было не так-то просто.
В горечью Теофраст констатировал, что система высших чувств Фелицеи сформирована слабо и ненадёжно. Она не может интроспектировать в данной области, не может понять природу собственного счастья, любви, милосердия, благодарности и других прекрасных чувств. Как больно было самому Теофрасту осознавать это. Раньше он считал их чем-то не столь важным, а иногда и вредным. "Эмоции - враги логики" - порой говорил он, мешая в одну кучу чувства и эмоции. В какой-то степени он был прав. Но лишать гиноида высоких чувств было большой ошибкой. Видимо, неспроста они предусмотрены у людей. Это некий невербальный способ общения с миром и способ самопознания. Фелицее их заменяли некоторые правила поведения. Теофраст потерпел второе поражение перед наукой: человеку жизненно необходимы высокие чувства, даже если он сам считает иначе.
На какие страдания он обрёк своё творение, своё дитя? Хотя, вырисовывался какой-то бред: механическая машина быстро выходит из строя, из-за того, что у неё отсутствуют чувства. Но ведь Фелицея - не машина. В голове Теофраста словно спорили два разных человека. Было уже глубоко за полночь. Он держался за голову и нервно покусывал нижнюю губу. В комнате было душно. Тревоги, которые преследовали его в последние полтора года, переросли в когнитивный диссонанс на фоне неоднозначных и психологически тяжелых обстоятельств.
Теофраст вложил всего себя в создание существа, необычайно продуманного, подобного своему создателю, и поместил его в мир необъяснимый, полный загадок и противоречий. В мир, где чтобы что-нибудь понять, нужно перестать думать и рассуждать логически.
Впадая в тяжёлые раздумья, Теофраст нередко проводил параллели между собой и высшим Творцом, между Фелицеей и образом абстрактного человека. Не потому, что он возгордился своим созданием, а потому, что хотел научиться быть достойным творцом, и иных учителей тому у него не было. Как смириться с тем, что живое существо страдает из-за ошибок своего создателя? К кому ещё обратиться за помощью, если не к своему собственному создателю?
Теофраст и Фелицея никогда не разговаривали о её "недуге", хотя оба знали и о нём, и о его причинах. Вместо этого они старались радоваться жизни, радоваться тому, что у них есть, радоваться сегодняшнему дню. О том, что с ними происходило, лучше было не думать. К тому же, это не приносило никакой пользы, только страдания. Фелицея никогда бы не смогла обрести семью, никогда не смогла бы найти спутника жизни, который воспринимал бы её как настоящего человека, который, в конце концов, любил бы её. Ведь именно в этом она испытывала острую нужду. Большую, чем кто-либо другой. Надо признать, что и Теофраст с его характером и образом жизни вряд ли был бы когда-нибудь счастлив в семейной жизни с кем-либо кроме Фелицеи. Она являлась воплощением идей, без преувеличения можно сказать, что она - воплощённый образ его воображения.
Теофраст и Петуния были знакомы ещё до того, как их отношения стали более, чем дружеские. И в один прекрасный момент Петуния вдруг стала недвусмысленно оказывать Теофрасту знаки внимания. Зачем она это делала? Думаете, она сама знает? Скорее всего, желание оказаться в статусе замужней дамы стало требовать от неё решительных действий, а Теофраст оказался самой доверчивой натурой из числа её знакомых. Как бы там ни было, Теофраст охотно ответил на них: у него не было ни времени, ни желания заниматься поиском подходящей партии. Их союз явно строился не на любви.
Любовь. Раньше это слово застревало в горле у Теофраста. Он кривил лицо, когда слышал его, и кривил ещё больше, когда произносил сам. Теперь он вынужден был признать, любовь - некое явление, которое невозможно познать, можно лишь наблюдать. Это не только плод фантазии, рождённый действием гормонов, но способность воспринимать мир таким, какой он есть, без какого-либо анализа. Это словно нескончаемая энергия (хотя "энергия" - не самое подходящее слово, "энергия" - это энергия), которую человек может производить, но не может отнять. Зато может поделиться ею.
Именно этим и занялся Теофраст. Сначала он "насильственно" наслаждался жизнью, любил мир и воспринимал его, не подвергая оценке. Потом стал делать это без принуждения. Потом это и вовсе стало его моделью поведения. У него не оставалось другого выхода. От этого зависела жизнь самого дорого ему существа.