Емельянов Вадим Витальевич : другие произведения.

Царствие ереси

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


-Царствие ереси-

Отсутствие мудрости карается её обретением.

Реальный мир - это тебе не сказка. Здесь ты сам можешь творить чудеса.

  

Пролог

   История эта случилась давным-давно, в мире читателю неведомом, хотя и не столь далеком. Многие жители мира сего благодаря своим ученым знали, что живут на поверхности огромного шара, и тот вращается вокруг звезды. Вокруг неё же на разных орбитах расположены еще три шара, один ближе к светилу, два других - дальше. Шар покрывали многочисленные острова, большие и малые, а также несметное количество морей и озер. Людьми была заселена относительно небольшая часть шара, и эта часть носила название "королевство Закомбарье", коим на момент описываемых событий правил молодой король Вагнер Фауст фон Гроссештифель. Только это не совсем так... Во-первых, звали его Абарбанель Шамикаль, но имя это ему совсем не нравилось, поэтому и вынужден был бедный принц выдумать себе псевдоним. Во-вторых, правил не он, а регент Олаф, про которого ходило много недобрых и порой фантастических слухов среди населения. Олаф был своего рода вектором, духовным лидером королевства, но при этом, каких-либо официальных конфессий в Закомбарье не существовало, и оно считалось цивилизованным светским государством. Что, в общем-то, не мешало подданным королевства учинять кровавые расправы на почве религиозной нетерпимости и нести наказания за резкие высказывания в адрес тех или иных верований. Любая научная деятельность строго контролировалась правительством. Один из ученых умов Закомбарья однажды публично высказал свою теорию о том, что "на третьем шаре существуют земли и воды, подобные нашим, и по нему беззаветно бродят разнообразные гигантские рептилии". Олаф лично разжигал костер, на котором провел свои последние мгновенья жизни несчастный ученый.
   Судьба Закомабрья вершилась в огромном замке на холме в центре Мракомрачного города, столицы королевства. Всех уверяли, что вершил её молодой и талантливый Вагнер Фауст, на самом деле он был лишь подставным (а, главное, смазливым и симпатичным) лицом, пускающим идеи Олафа в народные массы. Но и Олаф далеко не всегда был автором собственных идей. О том, кто же стоял за ним, мы поговорим чуть позже, поскольку персонаж этот был в прямом смысле далек от Закомбарья.
   Ещё полвека назад оно было прекрасным процветающим королевством, коим правил добрый и мудрый король. И так было всегда до того времени, пока не появился человек, демонстративно порицавший власть и обещавший сделать жизнь лучше. Это был отец Вагнера Фауста и, подобно сыну, он лишь воплощал в жизнь замыслы Олафа. Прежде всего, ему удалось вдохновить своими речами самую глупую и наименее дальновидную часть населения королевства. Но этого было достаточно, чтобы начать военный переворот, поскольку эта часть обладала наибольшей физической силой и хорошо развитым стадным инстинктом. Опасаясь за свою жизнь, к ним стали примыкать закомбарцы, обладающие сравнительно более высоким уровнем интеллекта. Так, довольно быстро великое королевство пало, хотя формально и продолжало существовать.
   Придя к власти, Олаф (да, да, оставаясь в тени, всем руководил именно он) занялся её укреплением.
   Первым делом началось уничтожение абсолютно всех памятников старой культуры. Сжигались книги и картины, ломались скульптуры, взрывались храмы и иные древние постройки. А на тех, что не удавалось демонтировать (некоторые из них были построены из цельных каменных блоков массой около 30 тонн), стирались все надписи. Дело в том, что они выполнены с использованием иероглифического письма, которое рано или поздно могло быть расшифровано человеком, прежде незнакомым с ним. Это, в свою очередь, повлекло за собой следующий шаг.
   Переписывались все учебники истории. А это потребовало...
   Ослабления системы образования. Оно вообще стало не обязательным, поскольку все жители Закомбарья - свободные люди и сами решают, нужно оно им или нет. Плохое образование - гарант демократии.
   Вообще, быть умным стало не модно. "Умные" и, в целом, полезные профессии оплачивались низко. Самыми популярными же стали: снабженец, приказчик, счётчик монет, искатель оптимальной расстановки столов в кабинете заместителей начальника, рассказчик о достоинствах своей конторы и другие подобные.
   Основным приоритетом в обществе было потребление. Кто мало потребляет, тот в жизни ничего не добился.
   Сначала всех несогласных с новыми порядками казнили, затем просто стали высмеивать, так что никто их возражения не воспринимал всерьез. И волки сыты, и овцы целы. Правда, полное становление нового режима, заняло куда больше времени, чем переход к нему, - сорок лет. Должно было вырасти новое поколение, не знавшее старой культуры.
   В последние годы Олаф занялся более творческими идеями. В его планах было создание народного форума, где все, кто особенно желает высказаться, могли бы делиться своей глупостью. Форум был создан, но вскоре Олафу была подсказана более продуктивная идея: создание такого места, где у каждого желающего могла бы быть своя доска, на которой можно излагать все свои мысли в виде текстов или картинок. Наибольшую популярность завоевала такая форма - красивая картинка, а рядом с ней - красноречивая цитата, как правило, вымышленная и ложно приписанная какому-нибудь авторитету. Впрочем, достаточно было просто указать любое имя, и читающий уже безоговорочно верил в мудрость автора. Стоит ли говорить, что бо?льшая часть писанины в этом месте была вымыслом, а картинки (как правило, портреты автора доски), были чересчур приукрашены.
   - Как мы назовём это место? - спросил Олаф у своих советников.
   - Может, "народное место"?
   - В этом месте они должны чувствовать себя как дома. Может, "народный дом"?
   - Нужно подчеркнуть, что главная особенность этого дома - наличие публикаций.
   - Тогда, может, "публичный дом"?
   На том и порешили. В публичном доме люди делились глупостью мыслями и картинками. То, что им нравилось на досках других людей, они помечали сердечком и часто переписывали и перерисовывали себе на доску. Так появилась еще одна традиция, связанная с публичными домами. Посещая, пардон, отхожее место, они брали с собой блокнот и параллельно с основным делом рисовали автопортреты. Среди девушек было популярно изображать себя более стройными, с надутыми губами и выпученными глазами, а среди юношей - более мускулистыми, по пояс раздетыми, в очках с затемнёнными стёклами. Рекорд по количеству таких зарисовок принадлежал некой Дульсинее, сделавшей 84 зарисовки за один присест. Разумеется, всех их она развесила у себя на доске в публичном доме.
   Публичные дома служили трём целям. Во-первых, Олаф успешно создал закомбарцам иллюзию собственной значимости и жизни вообще. Посидел на горшке, нарисовал героя воображения представителей противоположного пола (ну, или своего, всякое бывает), с чертами собственного лица, повесил на доске, и вуаля. Кто-то смотрит, читает, комментирует, лепит сердечки. День прошёл не зря. Или другой, более простой способ: узнал какую-нибудь новость, "полил грязью" и саму новость и всех, кто к ней причастен в маленькой, неграмотно написанной статейке в один абзац, и вуаля. Приходит уверенность, что кто-то считает тебя глубоко мыслящим человеком. А ведь и правда, считают.
   Во-вторых, по публичным домам Олаф знал, о чем и как больше всего в данный момент думают люди. Во-третьих, он сам мог "вбросить" мысль в публичные дома, но пока что такой возможностью не пользовался. И некогда, и незачем.
   Впрочем, хватит о публичных домах. Их роль в судьбе Закомбарья не столь велика.
  
   Я попал в этот чудаковатый мир путём рождения из утробы матери. Случилось это ранней весной, холодной и снежной, ночью, в пургу, неподалеку от Мракомрачного города, в маленькой хижине на опушке леса. Последнее лето выдалось неурожайным, и в Закомбарье царил голод. Родившись, я не подавал признаков жизни, и меня решено было съесть. Отец положил меня в угол на земляной пол, а сам пошел наливать воду в котел. Вскоре, набрав воздуха в легкие, я начал кричать, не дав свершиться этому подлому замыслу. Материнский инстинкт взял верх над человеком, который девять месяцев носил меня под сердцем. Я не виню своих родителей за то, что они хотели сделать. На тот момент отцу было всего 15 лет, а матери - 14, что с них взять?
   Судьба сделала мне большое одолжение, ниспослав таких родителей: внимания они мне уделяли крайне мало, и моим воспитанием почти никто не занимался, что позволило мне развиваться самостоятельно. Мне такой подход был весьма по душе: я впитывал в себя только то, что считал нужным. К счастью, мой детский ум пыл наивен, пытлив и смышлён, поэтому внимание моё чаще обращало к себе всё разумное, доброе, вечное. Никто не втолковывал мне, что есть хорошо, а что плохо, оттого в моём детском воображении не существовало ни однозначного добра, ни ярко выраженного зла. Позже судьба заставила меня пройти по извилистой тропе дремучих заблуждений, прежде чем мой уже взрослый рассудок понял, что, на самом деле, так и есть.
   Народные верования Закомбарья, несмотря на полное отсутствие силы юридической, во всех остальных отношениях имели силу огромную. Подобно листьям морковной ботвы, все они имели один корень в виде всевозможных мифов, чья история уходит вглубь веков. И существовал в них персонаж, олицетворявший всё вселенское зло. В более старых легендах его называли Драконом, Великим Драконом, Большим Красным Драконом и Древним Змием [Такие имена имеет Сатана в Библии: Дракон (Откр.20:2), Великий Дракон (Откр.12:9), Большой Красный Дракон (Откр.12:3), Древний змий (Откр.12:9, Откр.20:2)]. В более молодых ему приписывали имена Мехтистопфель, Раджим, Иблис, Кафир, Вельзевулий, но самым распространённым его именем стало Мудилл [Иблис - дьявол в мусульманской мифологии. Иблис чаще упоминается в Коране как "Шайтан" -- общий термин, который также используется при обращении ко всему духовному в связи с Иблисом. Марид, Кафир, Мудилл - другие имена Иблиса].
   Пришло время, когда я стал задавать себе вопросы философского толка и нередко обращался к религии. Так произошло моё знакомство с образом великого и страшного Мудилла. Согласно канонам верований, это был некий небожитель, усомнившийся в совершенстве божественного творения - человека, отчего был низвергнут в подземное царство, откуда и по ныне склоняет человечество к непотребным поступкам, дабы выставить его перед Господом в дурном свете.
   На различных иллюстрациях его можно было лицезреть в человеческом обличии. Даже на тех, под которыми было написано "Великий Дракон" или "Большой Красный Дракон". Мало кто из художников стремился придать ему черты пресмыкающегося, сиречь рептилии.
   В моём же воображении Мудилл представлял собой некую неведомую силу, которую нельзя лицезреть, и можно лишь быть свидетелем её проявления. Словно зараза, она проникает в людские сердца и рождает всё зло, кое наполняет этот безбожный мир. Нужно обладать железной волей, полагал я, дабы сопротивляться ей.
  
   Солнце, окутанное белой пеленой, медленно поднималось над Мракомрачным городом. Где-то раздавались звуки изредка падающих капель - это был первый теплый день. Кто-то спешил на работу в свою маленькую контору, кто-то еще спал, а кто-то готовился к выходу, с блокнотом в руках. Олаф уже расхаживал с озадаченным видом взад-вперед в своей башне, потирая руки и строя новые коварные планы.
   В общем, этот мир не так уж плох. Это был мир, в котором мне предстояло жить...
  

Глава первая

   Солнечный свет рассеивался, проходя через туман. В лесу, который еще лишь собирался зацвести, уже пели первые птицы. Их голоса предавались столь мощной реверберации, что, стоило закрыть глаза, и лес представлялся огромным обособленным миром, затягивающим своей чу'дной мелодией куда-то в прекрасную зеленую бесконечность. Где-то совсем недалеко, словно в напрасной попытке подпеть птицам, со смачным чавканьем в грязь падали капли воды, поднимая в воздух коричневые брызги. Земля постепенно нагревалась, и от не шел одновременно отталкивающий и манящий запах сырости и гнили.
   Сегодня мне исполнялось шестнадцать лет. Все предыдущие годы я не знал точной даты своего рождения; её скрывали мои родители, дабы избавить меня от лишней необходимости ежегодно тратить своё время и внимание на приём поздравлений. Зато эту дату прекрасно знал и помнил рекрутский отдел народного ополчения. Именно к нему, согласно законам Закомбарья, я должен был присоединиться в этот торжественный день. Что ж, надо отдать должное этим благородным людям; они первые, кто хоть как-то поздравил меня за все эти годы.
   За мной приехала телега, в которой уже сидели несколько парней под охраной солдат ополчения. Я присоединился к ним, и мы отправились к месту расположения нашего будущего гарнизона, которое всегда представляет сюрприз для новобранца. Мне невероятно повезло - я попал служить в Мракомрачный город! В первые несколько месяцев пришлось привыкать к бытности ополченца, что стало для меня главным источником впечатлений, поэтому на интересные события в светской жизни города я пока что не обращал внимания.
   В общем-то, правила жизни в ополчении были предельно простые: делай то, что велят, и не делай того, что велят не делать. При этом, делать что-то нужно постоянно. Вернее, можно и не делать, но в любой момент придёт кто-нибудь и заставит делать. Даже если это никому не нужно. Надеюсь, вы меня поняли. Наш взвод подчинялся барону Де Лябарану. Это был полный низкорослый мужчина, третьей или четвертой молодости; с широкими и длинными усами, слегка закручивающимися на концах; с короткими и редкими вьющимися черными волосами и большой проплешиной на макушке; с болезненно-красной кожей (очевидно, такой цвет вызван обильными возлияниями "огненной воды"); с двумя или тремя подбородками; с узкими глазами и невыносимо высоким командным голосом. Подъем был на рассвете [важно отметить, что шар, на котором происходит действие книги, вращается вокруг оси, расположенной практически перпендикулярно плоскости его орбиты, поэтому продолжительность светового дня в разные времена суток почти не отличается; сезонные же изменения в природе вызваны изменением расстояния от шара до звезды и чувствительным климатом]. Услышав команду "Подъём!", вся казарма начинала суетливо одеваться. Нашу амуницию, не считая нательного белья, которое мы не снимали на ночь, составляли: стеганый поддоспешник, льняные штаны, латные налядвенники - часть доспехов, защищающая ноги от коленей до пояса, хауберк - кольчуга с капюшоном, черная роба с красной оторочкой, сапоги, ремень и шлем-шаллер. Всё это, по признанию барона Де Лябарана, нужно успеть надеть, пока горит спичка. И в первое утро он упорно добивался того, чтобы мы сами себе это доказали, пока один из рекрутов не попросил продемонстрировать на собственном примере, как такое возможно, за что получил два суточных наряда вне очереди.
   Оружие мы даже не видели. Только дежурным, дневальным, патрульным и караульным выдавали тупые копья. Зато с лопатами мы обращались профессионально. Около четырех месяцев я провёл на стройке загородного дома господина Де Лябарана, где также научился обращаться с камнями, глиной, молотком и гвоздями. От старослужащих я узнал, что этот злосчастный дом строят вот уже десять лет. Но построй хоть замок, на болоте он стоять не будет. Ещё мы научились превосходно владеть маленькими ножами для чистки патетоса (это такой странный фрукт, который в оголтелых количествах растят на всех фермах; не очень вкусный, но питательный и неприхотливый).
   Чтобы стать рыцарем в Закомбарье, нужно в одиннадцать лет с дозволения родителей пойти работать оруженосцем у какого-нибудь феодала. Спустя три года, по его рекомендации, если таковая будет, отправиться в школу рыцарей. Как ни странно, здесь действительно учат военным наукам. Будущие рыцари очень дисциплинированны, сильны, прекрасно фехтуют, держатся в седле и разбираются в военной тактике. Но не физические данные и не ум обеспечивают им успех в карьере, а проявление всех черт, которые карикатурно приписывают всем военнослужащим. Одним словом это называется "солдафонство". Затем, по достижении учащимся восемнадцатилетнего возраста, ему присваивается звание рыцаря, а вместе с тем даётся родовой герб (который больше служит документом, нежели атрибутом титула), конь и некоторая недвижимость. Теоретически, это может быть комфортабельный дом в элитном районе Мракомрачного города, но обычно - хижина, построенная ополченцами где-нибудь в болотах на окраине Закомбарья.
   Однажды мои сослуживцы поинтересовались у будущего рыцаря, есть ли какая-нибудь возможность подзаработать денег, проходя обучение. На что тот, со всей рыцарской гордостью ответил: "Стражником". После этого в воздухе повисла короткая пауза. Мои товарищи, видимо, уже сами поверили в благоговение, которое питали к своему собеседнику, но этот ответ их немного удивил. Тем более, что в восприятии обывателя, "стражник", "рыцарь" и "ополченец" - вообще, одно и то же.
   Однажды мне и паре моих товарищей довелось сжигать книги из старой библиотеки. Некий местный чиновник, "большой специалист по вопросам всяких там культур и образований", как он сам себя называл, заявил: "Книги, хранящиеся на данном бумажном складе, утратили всякую ценность, особливо материальную, и оттого подлежат немедленному уничтожению". Хотя, в указе, написанным, якобы им, значилось иное: "Книги сии написаны слишком давно, хранят в себе устаревшие представления о мире и оттого вводят читателя в полнейшее заблуждение. Представления авторов о морали слишком строги и не соответствуют свободам, коими живёт современное общество. А, как известно, суровые нравы убивают в молодёжи творческий дух, что наисквернейшим образом влияет на её развитие. Дабы идеи сих мракобесных книг не проникли в неокрепшие умы, их следует сжечь немедля". Среди уничтожаемой литературы оказалась одна книга, которую библиотекарь, на редкость образованный и здравомыслящий человек, коих в целом Закомбарье не так уж много, тайком спрятал. Узнав о сем проступке, чиновник приказал содрать с него кожу, выпотрошить, а останки скормить нищим. Что делать с роковой книгой он так и не сказал, поэтому я оставил её себе. Не помню, сколько раз перечитал я её за время службы. Это была уцелевшая частичка культуры, которую уничтожил новый режим во главе с Олафом. Сейчас книги не пишутся так, как писались раньше. Авторы долгое время "вынашивали" идею, потом наносили её на бумагу, доводили до логического завершения, после чего не раз переписывали, стремясь сделать сюжет более интересным и поучительным, а изобразительные средства - более изящными. Вместе с идеей завершалась жизнь всего, с чем она связана - и мира, и событий, и героев, населяющих его. Бывало, что последние появлялись и в других книгах автора, но это были уже совсем другие истории. Полноценные истории. Любое произведение, написанное таким образом, претендовало на то, чтобы называться шедевром. А поскольку это не так-то просто, то и писателей было не так много. Литература была искусством. Сейчас книги пишутся сериалами. Создается мир, в котором реализованы фантазии потенциальных читателей, персонажи и набор ситуаций. Герои всегда действуют очень предсказуемо, словно они такими родились, меняться не намерены, а жизнь их ничему не учит. Книга, как правило, к чему-то привязана, чтобы отличаться от других. Например, к названию. А начало и конец у нее вполне могут и отсутствовать, ибо она не первая, и не она последняя в данной серии. Создаётся эдакий эффект "шоколадки, которую можно жевать бесконечно". Вообще, современное Закмобарье падко на всё сладкое, поэтому "горьким опытом" его соблазнишь. Не последнюю роль тут сыграл Олаф, который перевел литературу из ранга искусства в способ заработка. Должен признать, очень коварный ход. Теперь человек много читает и при этом расслабляется. Вместе с ним расслабляется его мозг, избавляясь от неудобных извилин. А глупым такого человека не назовёшь, потому что он много читает.
   Книга, оказавшаяся у меня в руках, была поделена на четыре части и повествовала о приключениях путешественника, который волею судьбы попадал в различные вымышленные страны, населенные вымышленными народами. Автор описывал уклад их жизни и, не прибегая к конкретным пояснениям, выделял сильные и слабые его стороны. Я всегда читал эту книгу перед сном. Однажды, в течение нескольких недель мне довелось нести службу в замке, расположенном в двух днях пути на восток от Мракомрачного города. Мой пост располагался на крепостной стене. Там я преспокойно сидел и читал эту замечательную книгу, поскольку был более, чем уверен, что никакой враг на нас не нападёт. Раза два-три в день ко мне наведывался башелье (это старшее звание в составе ополчения), вырывал книгу и швырял в бойницу. Затем яростно вращал глазами, придумывая мне наказание, но каждый раз велел одно и то же: "Иди, копай!". Я спускался вниз, пару раз демонстративно втыкал лопату в землю, забирал книгу и возвращался на стену.
   С тех пор, как эта книга оказалась у меня, порой по ночам мне снился один и тот же сон: посреди пустыни стоят развалины некой башни; внутри, сквозь брешь в стене, видна горящая свеча на столе и какие-то бумаги, но я не могу разобрать, что на них изображено.
   Когда я покидал Мракомрачный город, дабы провести некоторое время в замке на востоке, Вагнер Фауст объявил сухой закон в Закомбарье. Меня это не касалось, поскольку ополченцам вообще не положено потреблять огненную воду. Но когда я вернулся, меня потрясла картина: по городу, словно мертвецы, восставшие из могил, еле-еле перебирая ногами, бродили пьяные люди. Шёл сильный дождь, оттого картина эта была еще более декадансной. Кто-то, вовсе обессилев, лежал, уткнувшись носом в грязь; кто-то еще пытался перемещаться на трех или четырех конечностях; но я, наверное, никогда не забуду глаза человека, еще сохранявшего вертикальное положение и смотревшего в этот момент прямо на меня. Его взгляд словно говорил: "Простите меня! Простите меня, пожалуйста! Я не знаю, что со мной происходит. Мне страшно". После чего несчастный упал. И больше никогда не поднимался. Тогда я четко понял, что разрушительные силы постоянно ищут путь к сознанию человека. Они не уничтожают его сразу, а медленно истощают ресурсы. Не знаю, что они собой представляют, но им не ведом сон и отдых, потому меры защиты против них бесполезны. Нужна оборона. Опять же, снимаю шляпу перед Олафом, который так быстро смог выработать у большей части населения Закомбарья комплекс: покупай, сколько есть, и пей до последний капли. Пей через "не могу". Потом огненной воды может не достаться.
   В общем-то, и в иное время в Закомбарье царил какой-то "рыцарский декаданс": с людских уст слетали фразы высокие, а в голове бесновались мысли безбожно-низкие. Подвиги, о которых будут рассказывать ещё сотни лет, совершались на фоне разрухи, безумства и мракобесия.
   Внутренней стороне этой проблемы будет уделено особое внимание, да и быт закомбарцев будет описан подробнее. Сейчас же я постараюсь описать города сего мрачного королевства, так, как это сделал бы человек, прежде их не видавший.
   Архитектура "тяжела" и темна. Узкие грязные улицы явно не предназначены для того, чтобы по ним ходили люди. На них же сливались помои, отчего повсюду царил смрад. В местах скопления людей сновались нищие, попрошайки и юродивые. Стоная, бродили прокажённые, обмотанные тряпками, словно мумии. Лекари, казалось бы, должны вселять хоть какую-то надежду на фоне этой ужасной картины, но их маски, похожие на птичьи морды, могли испугать даже взрослого человека. Что уж говорить о детях, которые плакали, увидев их, испускали скверну, а то и вовсе оставались заиками на всю жизнь.
  
   Так прошли три года моей скучной и бестолковой службы. Затем некоторые подразделения ополчения стали отправлять на южные границы королевства. Там было неспокойно, зрело организованное повстанческое сопротивление действующей власти. Среди отправленных подразделений был наш взвод. Только тогда я впервые взял в руки меч. Ржавый и тупой, по массе он был как лопата, по эффективности - как нож для чистки патетоса. Первые несколько дней у нас не было причин для беспокойства, и мы расслабились. Солнце здесь было теплее и ярче, с моря дул приятный прохладный бриз. "Где-то там, за морем, родина этого изумительного патетоса..." - думал я, срезая очередной ломтик кожуры фрукта и глядя на стаю пролетавших чаек.
   Следующим утром нас подняли до рассвета по тревоге. К нам приближались повстанцы. Несмотря на то, что у них не было единой формы, и каждый выглядел по-своему, действовали они гораздо слаженнее, чем мы. Повстанцы уже долгое время сражались бок о бок, действуя как единое целое. Никто не пытался изобразить из себя героя, потому что ясно понимал, для чего это делает. Пока неприятель приближался, мы еще кое-как изображали строй, когда он приблизился, многие вовсе разбежались. Среди дезертиров был и Де Лябаран, поэтому командование нашим взводом взял башелье. С криком я прыгнул в надвигавшуюся толпу, прикрываясь всем, чем только мог. Сердце моё бешено стучало, во рту пересохло, мысли спутались. В первые же мгновения боя я получил режущий удар по правому ребру и тупой удар по голове, после чего сознание на время покинуло меня.
   Когда я очнулся, солнце только-только встало из-за горизонта. Обширное пространство вокруг меня было усеяно трупами ополченцев и рыцарей. Повстанцев среди них почти не было. Превозмогая боль, я приподнял голову. Враги были совсем рядом, поэтому заметили меня. Я видел, как их мрачные мускулистые фигуры приближаются ко мне, и снова потерял сознание, то ли от полученных травм, то ли от страха.

Глава вторая

   Яркие и тёплые лучи солнца, находящегося в середине пути от точки зенита до линии горизонта, освещали опушку леса на высоком отвесном холме, с которой открывался прекрасный вид на Мракомрачный город. У большинства закомбарцев такое положение солнца ассоциировалось со скорым завершением рабочего дня, но только не сегодня, потому что сегодняшний день был выходной. Поэтому, большинство людей проводили время по своему разумению, например, встречались с друзьями. На вышеописанное место важно, не спеша вышла процессия людей, наряженных в скудные одеяния под предводительством немолодого мужчины с окладистой тёмно-рыжей бородой и, хоть и всклоченной, но весьма скудной шевелюрой на макушке; счастливого обладателя волосатого шарообразного пуза и единственного элемента одежды, представленного набедренной повязкой из сухой травы; если не считать одеждой убогое ожерелье из сухих цветов и венок из кленовых листьев. Точное имя его нам не известно, но люди, что строем следовали за ним, обращались к нему "архижрец", "архимаг", "учитель", "о, наимудрейший", "владыка" и даже "хозяин".
   Все участники процессии уютно устроились на опушке, сев полукругом. За последние десять лет это был уже третий выводок "волхвов", как они сами себя называли, который Наимудрейший тщательно готовил к Концу Света и четвертый, который он готовил к контакту с представителями иных миров. Страстно жестикулируя, он рассказывал собравшимся о двух видах летательных аппаратов, которыми пользуются пришельцы: одни имеют форму двух тарелок, сложенных вместе, а другие - форму аппетитной сардельки. Также он рассказывал о маленьком человечке, которого однажды видел в лесу. Для карлика он имел слишком гармоничное телосложение, а для ребенка - слишком взрослое лицо, к тому же, украшенное бородой. Щетина была настоящая, потому что Наимудрейшему удалось схватиться за неё и потянуть, но та не оторвалась и не отклеилась; а ловкое существо, взвизгнув от боли, вырвалось и убежало. Наимудрейший погнался за ним, но поймать не смог. По пути таинственное существо обронило ботинок, и Владыка его долгое время бережно хранил, но в один прекрасный день потерял вместе с волоском из бороды пришельца. Должен отметить, что всех карликов, попадавших в руки волхвов, надлежало приносить в жертву солнцу, поскольку считалось, что они - его отпрыски. Как связаны кровавые расправы с семейными узами звезды и людей с недостатком гормона роста, к сожалению, было известно лишь волхвам [Традиция приносить карликов в жертву солнцу, поскольку те считались его детьми, существовала у индейского племени ольмеков].
   Возможно, вам покажется, что Наимудрейший ведёт глупую и нелепую жизнь, но, уверяю вас, нет нужды его жалеть. Он достиг вершины счастья в бытовом его понимании - нашёл человека, с которым мог бы дурачиться до последнего мгновенья существования Вселенной, если бы такое было возможно. Причем, его избранница воспринимала эти дурачества в такой же степени серьезно, в какой он воспринимал их сам. И стоит ли говорить, что она без капли отчаяния готова была переживать любые тяготы и невзгоды со своим возлюбленным. Союз этих замечательных людей принёс свои плоды в количестве пяти готовых экземпляров и одного проекта (на момент описываемых событий). Также, если вы считаете, что дражайшая супруга Наимудрейшего - единственная в мире женщина, питающая к нему столь сильную симпатию, то, смею заверить, вы глубоко заблуждаетесь.
  

* * *

   За всем этим действом с балкона Мракомрачного замка через зрительную трубу не без улыбки наблюдал Олаф. Положительные эмоции на его лице всегда представали в форме некого ехидного злорадства. Да весь внешний вид выдавал в нём профессионального злодея: лысина на голове говорила о его предрасположенности к придумыванию коварных планов; чёрная борода клинышком - о хитрости; длинные кривые ногти - о... О том, что он их не стрижёт (а, может быть, и о тайных занятиях тёмной магией). Брови, завивающиеся на концах... Не знаю, но выглядит это весьма зловеще. Маленький рост - о ловкости, особенно в общественных делах и политических интригах. Наконец, черная мантия с фиолетовой оторочкой говорила о недобрых скрытых намерениях, высоком положении в обществе и привычке сжигать людей на кострах за их научные открытия, идущие в разрез с картиной мира, принятой в обществе [ Чёрно-фиолетовые мантии носила инквизиция].
   Олаф ассоциировался у меня с Мудиллом. Долгое время я считал его главной и чуть ли не единственной причиной существования зла в мире. Что с меня было взять? Для меня и мир-то заканчивался там, где заканчивалось Закомбарье.
   Вскоре выражение лица Олафа помрачнело - он вспомнил о неприятном разговоре, который ждал его с Вагнером Фаустом. Не потому, что тема беседы была печальной, а потому, что юный монарх не был расположен к серьезным диалогам, особенно, если они касались будущего его королевства.
   Олаф вызвал Вагнера Фауста к себе в кабинет. Он был единственным в королевстве, кто обладал такой привилегией, и поданные короля об этом знали. Придя к своему наставнику, самодержец тут же плюхнулся в кресло и расположился в нём, облокотившись спиной на один подлокотник и закинув ноги на другой. Вагнер Фауст фон Гроссештифель... Не знаю, ведал ли он, когда придумывал себе такое имя, что "гроссеш тифель" с древнего северо-закомбарского диалекта переводится как "большие ботинки" [ Агномен "Калигула" римского императора Гая Юлия Цезаря Августа Германика переводился как "маленькие ботинки"]. Очевидно, он избрал такой псевдоним лишь потому, что звучит он пафосно. Вообще, "золотому генофонду" и в особенности всем тем, кто старательно пытается выдать себя за его представителей, свойственно придумывать себе новые имена. Ежели они хотят предстать экстравертами, завсегдатаями наиболее популярных светских мероприятий и, несомненно, яркими коммуникабельными личностями, то выбирают себе короткое, мягко звучащее имя. Если хотят подчеркнуть свою отчуждённость, предстать меланхоличными и мрачными (лишь внешне; хотя, по их собственному утверждению, мрачно у них, прежде всего, в душе) натурами, то выбирают себе длинное, трудно произносимое, изобилующее твёрдыми согласными имя, состоящее как минимум из двух частей. Хоть первые и вторые звучат по-разному, но природа их выдумывания зачастую одна и та же.
   Олаф стоял лицом к окну и начал говорить, не поворачиваясь:
   - Ты должен жениться.
   - Я не могу жениться... Я ведь принадлежу всем женщинам... - слащаво заявлял Вагнер Фауст, накручивая на палец прядь блестящих, черных, слегка вьющихся волос. Затем, после короткой паузы добавил. - И особо привлекательным мужчинам...
   - У тебя нет выбора. Не забывай, кому ты обязан своим правлением. А наличие жены не отпугнёт твоих любовниц.
   - Я не хочу... Я не готов...
   Олаф начинал злиться. Вагнер Фауст напрасно пытался блеснуть сообразительностью, используя в своём оправдании слово "готов", потому что всю жизнь за него готовились другие. Олаф повернулся лицом к королю. Ему становилось еще тяжелее оттого, что он должен был сказать дальше:
   - Если ты воспротивишься, мы подыщем и другого скомороха на твою роль, только это обойдется дороже, и Он этого не одобрит. За тебя, как всегда, всё сделают другие. Но очень важно, чтобы именно ты произвёл положительное впечатление на невесту.
   - Пффф... - перебил Вагнер Фауст. - С какой стати король должен производить впечатление на своих поданных?
   Олаф рассердился и стал говорить громко и гневно:
   - Во-первых, потому что именно светлый облик короля в глазах его поданных гарантирует ему спокойное царствование. Во-вторых, у неё очень могущественная поддержка. В-третьих, нет такого закона, который запрещал бы даме отказываться от предложения руки и сердца, даже если его делает глава государства. И, если помнишь, именно ты ввёл такие порядки, чтобы народ верил в иллюзию свободы. В-четвертых, - Олаф сложил руки, соединив кончики растопыренных пальцев, как он обычно делает и изобразил такое озабоченное лицо, что морщины на нём приняли наиболее глубокие и широкие формы. - Она не такая дура, как все девицы, что попадались тебе ранее. Даже многих придворных дам она превосходит своим умом и сообразительностью.
   Вагнер Фауст сжался в своём кресле, словно пытаясь спрятаться от надвигающейся фигуры Олафа, бросавшей на него свою тень. Он был не на шутку испуган. Никогда ему еще не приходилось слышать описание столь страшного человека.
  
   Было тёплое и солнечное утро. На втором этаже большого каменного дома, стоявшего на окраине Мракомрачного города, который в то же время являлся стеклодувной мастерской, отворилось окно. Затем из него выглянула молодая девушка. Черты её гладкого, благородно-бледного лица были на редкость правильны: прямой, чуть вздернутый на кончике, нос; высокий лоб; тонкие брови; глубоко посаженные, широкие и ясные глаза; чуть выдающиеся скулы; аккуратные ямки на щеках; узкая верхняя и более широкая нижняя губы; острый подбородок. Но главным отличием её внешности были длинные прямые волосы насыщенно-красного цвета, что делало девушку весьма заметной. Причем, такой цвет волос на голове (брови и ресницы оставались чёрными) был у неё с рождения. Несмотря на привлекательную наружность, которой она могла бы с успехом пользоваться, девушка была скромной. Её звали Амелия.
   Думаю, здесь следует отметить интересный факт: согласно социологическому исследованию, изрядно опорожнившему государственный бюджет и проведенному министром культуры Дульсинеей Наикультурнейшей, самым популярным женским именем в Закомбарье было "Дульсинея". Над его значением до сих пор спорят, но многие сходятся во мнении, что оно символизирует всё хорошее понемножку. "Ну, красоту там... Прекрасное... Красоту, например..." - так прокомментировала в своём отчёте значение собственного имени сама Дульсинея Наикультурнейшая. Родители так нарекают своё чадо, дабы выделить его среди остальных и подчеркнуть его индивидуальность. Наименее популярными именами были "Вера", "Надежда", "Любовь", и, наконец, замыкало сей список имя "Софья", что с одного древнезакомбарского диалекта переводится как "мудрость".
   Родители Амелии были одними из последних, кто сопротивлялся новому режиму. Когда они погибли, их совсем маленькую дочь взял на воспитание лучший друг, стеклодув Бертольд по прозвищу Хрустальный Волшебник. Что ни говори, а воспитатель из него вышел великолепный. Бертольд всегда умел ладить с людьми, даже самыми недружелюбными. При этом, он являлся человеком, которого больше всех на свете ненавидел и в то же время боялся Олаф. Почему? Истинная причина была известна лишь ему, да Олафу. Остальные лишь знали, что регент Его Величества в своё время преследовал Бертольда за остроконечные уши и брови, закрученные на концах. К слову сказать, загадочным образом растущие вверх белые волосы Олафу тоже не нравились. Почему при столь безграничной власти ему до сих пор не удалось арестовать Бертольда, тоже остаётся загадкой.
   Хрустальный Волшебник был человеком простым во всех отношениях. Он обладал спокойным, уравновешенным характером и жизнерадостным мировоззрением, не отличался вспыльчивостью; никогда не вызывал подозрений, чем завоевал уважение соседей и многих других горожан; всегда был готов прийти на помощь; жил тихо и скромно. Речь его была медленной, но чёткой и уверенной, а голос - тихим и низким. Возможно, на его психику оказывало положительное влияние постоянное курение трав непонятного происхождения, но я, лично, скептически отношусь к этому предположению. В свободное от работы и хлопот по дому время Бертольд любил играть на лютне с необычно-длинным грифом, обладавшей приятным низким тембром. Когда позволяла погода, он делал это на лавочке перед домом, в остальное время - на втором этаже. Бертольд отличался высоким ростом. Его волосы были настолько седы, что его можно было принять за альбиноса. При этом Хрустальный Волшебник обладал хорошей подвижностью, а кожа его, хоть и не лишённая морщин, не была дряблой. В одежде царил консерватизм: редко Бертольда можно было увидеть в чём-то, кроме холстяной рубахи с засученными рукавами, коричневых кожаных штанов на завязках, жилетке из того же материала и высоких ботинок.
   Раздался стук в дверь. Открыв её, Хрустальный Волшебник увидел перед собой невысокого сутулого старичка в мешковатой черной мантии, с блестящей лысиной, бородой клинышком и язвительным взглядом. Это был его старый знакомый Олаф. Бертольд уж было собирался выставить его пинком (он был единственным в Закомбарье, кто обладал такой привилегией), но королевский советник успел блеснуть перед ним грамотой с личным прошением монарха. К тому же, чуть поодаль Бертольд увидел отряд гвардейцев, и такой жест ему дорого обошёлся бы.
   - Его Величество просит Вас украсить витражами тронный зал Мракомрачного замка за щедрое вознаграждение. Ежели Вы откажетесь, знайте, Его Святейшество будет очень недовольно. Король настаивает, чтобы стёкла были изготовлены руками Хрустального Волшебника, который не просто так носит это гордое имя; а рисунки - непременно руками несравненной Амелии. - После чего Олаф отвесил наигранный поклон.
   Бертольд вырвал грамоту из его рук и захлопнул дверь, ничего не ответив. Бумагу он положил на обеденный стол, за который вскоре села его воспитанница. Прочитав прошение, Амелия вопросительно взглянула на Бертольда. Тот сказал:
   - Здесь какая-то уловка. Но откажись мы, неприятностей не избежать.
  
   Скрепя сердце, в последующие дни Хрустальный Волшебник переправил в Мракомрачный замок стёкла и остальные необходимые материалы и инструменты. Однажды рано утром, когда он с Амелией еще не пришел на рабочее место, в тронный зал вошли Олаф и Вагнер Фауст.
   - Видишь? Основания лесов чуть-чуть подпилены, - старший советник короля указал пальцем на деревянную конструкцию, стоящую у окна. - Когда девица поднимется на них, то доски непременно переломятся, она полетит вниз, а ты её поймаешь. Пока она будет в шоке, пригласишь её на бал. Всё понял?
   Вагнер Фауст одобрительно кивнул. В конце концов, не зря он, отложив все государственные дела, специально для этого случая в течение месяца упражнялся в ловле мешков с мукой под пристальным наблюдением лучших в королевстве врачей и опытнейших инструкторов по ловле мешков. Вскоре в зал зашла Амелия. Итак, операция началась.
   Олаф спрятался за колонной, а Вагнер Фауст принялся расхаживать по залу, словно изучая, как идёт работа. Амелия возилась с красками, лаками, растворителями, кисточками и пока что вовсе не думала подниматься на леса. Вагнер Фауст не привык ждать. Даже короткое ожидание рассеивало его мысли, которые и без того не отличались собранностью. Он подошёл к девушке. Из-за колонны стали раздаваться тревожные писки.
   - Здравствуйте... Меня... - тут речь его резко прервалась. Откуда-то сверху с оглушительным грохотом посыпались доски, краски, куски стекла. Когда всё затихло, король выпрямился и открыл глаза. Он был цел и невредим. Неудивительно, ведь его прикрыла собой хрупкая Амелия.
   Всякий раз, пытаясь блеснуть своим обаянием перед дамами, Вагнер Фауст с дерзкой небрежностью опирался плечом на ближайшую вертикальную конструкцию. В данном случае это были строительные леса. Олаф так сильно сдавливал лицо рукой, что, казалось, хотел оставить в нём вмятину.
  
   - Ты идиот! Если бы твой отец знал, в кого ты превратишься, то, наверное, отпилил бы себе голову! - гневно ругался Олаф, прикладывая маленький бурдюк с холодной водой к гематоме, которая красовалась у него под глазом по милости Бертольда.
   Вагнер Фауст находился в кресле в той же позе, которая была описана ранее, только в этот раз не наматывал прядь волос на палец и отвернул голову в сторону спинки. Он не понимал, чего от него хочет добиться Олаф. Вообще, за юного короля всегда всё понимали другие, но сейчас этого требуют обстоятельства.
   - Завтра подойдешь и извинишься. Лично, - сказал Олаф, наставив кривой палец, увенчанный длинным чёрным ногтем, на Вагнера Фауста. - И пригласи её куда-нибудь.
   "Да что я говорю?" - подумал про себя Олаф. - "Нужно самому созвать совет и решить, какие места отдыха нынче пользуются наибольшим интересом у молодежи".
  
   Было очередное прекрасное закомбарское утро. Раздался стук в дверь, её открыла Амелия. На пороге стоял король собственной персоной в окружении своей свиты и гвардейцев.
   - Здравствуйте... Прекрасная... Амелия, - речь государя была очень медленной и отрывистой, а взгляд был направлен куда-то вверх. Недолго наблюдая за происходящим из-за спины девушки, Бертольд состроил озадаченное выражение лица и поднялся по лестнице на второй этаж дома.
   - Я... Прошу... Прощения... За.. Свой... Бесчеловечный... Поступок... Который... Едва... Не... Стоил... Вам... Жизни... Первой... Обязанностью... Короля... Является... Забота... О... Его... Подданных... Я.. Же... Преступив...
   Вдруг на землю между Амелией и Вагнером Фаустом с грохотом свалился гвардеец, обвязанный вокруг пояса прочным канатом. Из его рук посыпались таблички с надписями, среди которых были фразы, только что произнесенные юным королём. Все свидетели данного происшествия подняли головы. Из окна выглядывал Бертольд, держа в одной руке нож, а в другой - кусок каната, прикрепленный к козырьку крыши. Пришлось Вагнеру Фаусту кое-как изъясняться своими силами и силами рядом стоящей свиты.
  
   Амелия в тоске сидела за столом, надев синий плащ с капюшоном, который защитил бы её от непогоды, разыгравшейся на улице. "Видимо, королям так положено," - думала она, пытаясь оправдать задержку Вагнера Фауста, который обещал явиться еще час назад. Амелии ранее не приходилось ходить на романтические свидания, и она не знала, что такое поведение, к сожалению, вовсе не зависит от сословия. Амелия жалела, что положительно ответила на его приглашение посетить выставку картин известного современного художника Инстаграля, хотя и пыталась убедить себя в том, что всё будет хорошо. Это очень скверная ситуация, когда человек, от которого только и жди неприятностей, хочет тебя чем-то обрадовать. Вскоре поток мрачных мыслей девушки прервался: послышался топот копыт королевского экипажа.
   Если прежде Его Величество носило легкие иссиня-черные латные доспехи под стать форме монаршей гвардии, то сегодня государь облачился в узкий и длинный черный камзол с красной оторочкой и вышивкой дракона на передней части. Хоть и держась поодаль, даже на романтическом свидании его сопровождала свита. Не столько для защиты, сколько для словесной помощи. Олаф, дабы увести от себя подозрения, на сие действо не явился.
   Известный современный художник Инстаграль был действительно очень популярен среди молодёжи. Помимо занятий изобразительным искусством, он также содержал свой собственный публичный дом, который тоже пользовался общественным интересом. Работы его отличались тем, что, вроде, будучи цветными, казались выполненными красками жёлто-фиолетового спектра. В любой композиции, как правило, присутствовал яркий источник света, который безжалостно бил в глаза смотрящему. Основными темами работ художника были натюрморты с морепродуктами, горячими напитками из жареных зёрен или творческим бардаком. Также очень часто встречались портреты милых котиков и кошечек, картины с дорогими каретами, особняками и замками. Всё это у большей части населения ассоциировалось с красивой жизнью, а культ красивой жизни в Закомбарье был негласно возведён в ранг национального приоритета. Все посетители публичного дома Инстаграля маниакально подражали в своём творчестве работам хозяина заведения.
   Следует отметить, что веками ранее, когда производство красок ещё не достигло должных высот, картины со временем выцветали, краски становились более тусклыми и часто приобретали жёлто-фиолетовый оттенок. Сейчас подобного не происходит, но художники-истагралисты упорно покрывают свои работы специальным лаком-кракелюром, дабы придать им эффект старины.
   Некогда картины служили универсальным источником общения, затем использовались для запечатления геометрии того или иного явления, позже - ещё и цветовой гаммы. Потом умение воспроизводить визуальные образы окружающего мира стало искусством. У художников появилась возможность изображать не только реальные объекты, но и плоды собственного воображения. И, тем не менее, визуальное изображение всегда служило научным, техническим или культурным целям. Есть разница между созерцанием явления и созерцанием картины, на котором изображено это явление. В представлении многих эта граница стала размытой, отчего появился новый повод для постоянного беспокойства: став свидетелем чего-то прекрасного, нужно поторопиться запечатлеть его визуальный образ, не тратя время на любование. И теперь люди впечатляются не красотой и многообразием Вселенной, а красотой и многообразием картинок.
   "Конечно, иногда это выглядит красиво... Но..." - думала Амелия, с тоской оглядывая картины, представленные на выставке. Она знала толк в искусстве, ведь сама занималась им, но витражи не пользуются популярностью среди молодежи, оттого ей сложно было доказать свою компетентность в данном вопросе. Вагнер Фауст же пребывал в хорошем расположении духа, поскольку вообще не понимал ценность искусства. Быстро оббежав зал творений Инстаграля, Его Величество возжелало посетить и соседнюю выставку, где были представлены работы разных представителей современного изобразительного искусства. Крайне трудно описать содержательную сторону их творчества. Холсты с разноцветными брызгами, абстрактные инсталляции из нечистот, которые гнили прямо на витрине, - всё это, безусловно, имело очень глубокий смыл, духовную ценность и громадную материальную стоимость. Но далёкая от светской жизни Амелия этого в корне не понимала. Самое сложное в отношении техники исполнения, что было представлено на выставке, - это картины с обнаженными женщинами. Дело в том, что у каждого художника есть столь прекрасные и непорочные закоулки богатого внутреннего мира, что никак иначе их выразить нельзя. К тому же, красота строения тела человека вызывает наивысший эстетический интерес у наблюдателя. А тех, кто посмеет вслух заметить, что популярность сих работ вызвана непосредственным обращением к низменным инстинктам, самих нарекут пошлыми, ничего не смыслящими в высоком искусстве грубиянами.
   На протяжении всего культурного похода в адрес Вагнера Фауста то и дело раздавались восхищенные вздохи от юных дам, также пожелавших приобщится к искусству. Дай им волю, и они бы набросились на короля, прильнули к нему устами и принялись бы лобзать чресла, тая в блаженном беспамятстве, ибо данный субъект олицетворял для них вершину скромных женских мечтаний. Вагнер Фауст, в свою очередь, не чурался внимания встречных прелестниц и охотно строил им глазки, отчего краснела даже свита, пытавшаяся тонкими намёками заставить короля проявить должное уважение к своей спутнице.
   После этого, Его Величество возжелало отужинать в обществе несравненной Амелии, у коей после увиденного надолго пропал аппетит. Закончив поистине королевскую трапезу в самом дорогом ресторане Мракомрачного города, Вагнер Фауст велел своей спутнице расплатиться. Возможно, читателю такой жест покажется дерзким, но стоит простить его, ведь доселе ситуация, в которой ему приходилось бы отдавать свои собственные деньги, не вписывалась в привычную картину мира. Деньги короля существовали лишь для того, чтобы их становилось больше. За ужин поспешила расплатиться свита.
   Затем, когда уже совсем стемнело, Вагнер Фауст, немного подвыпивший, предложил своей спутнице отправиться в его замок, полюбоваться прекрасными видами на город. Тут у Его Величества произошёл второй разрыв шаблона за вечер. Доселе он не предполагал о существовании девушки, безразличной к видам из его замка. Под проливным дождём, в тусклом свете фонаря ресторана разыгралась полная экспрессии немая сцена: ошеломленные и напуганные лица свиты, удивленное и раздраженное лицо короля, настороженное, но уверенное лицо Амелии.
  
   В эту ночь Вагнер Фауст допоздна озадаченно расхаживал по тронному залу, сложив руки за спиной. Почему Олаф требует чего-то, что у него никак не получается? И почему у него, славного короля великого Закомбарья, что-то не получается? С одной стороны, Вагнер Фауст начинал испытывать ненависть к своему советнику, с другой стороны, словно маленький ребёнок родителю, хотел угодить ему. Не посовещавшись ни с кем, король впервые в жизни рискнул самостоятельно отдать приказ, объявив в розыск Амелию.
   А Олаф тем временем мирно спал, видя чудесные сны о прекрасном будущем. Он еще не знал, какую кашу ему предстоит расхлёбывать.
  

Глава третья

  
   Огромное беспощадное солнце, казалось, хотело испарить из меня всю влагу. Мои руки были связаны за спиной, я не мог вытереть пот со лба, почесать ухо или щеку, покрытые следами от струек крови. Когда моя служба только началась, я напрасно считал, что в ополчении царит самая насыщенная атмосфера страха и унижения. Сильнее такая атмосфера, наверное, только в тюрьме. Я слишком привык к мысли, что никогда не буду участвовать в реальных боевых действиях. Все мои занятия сводились лишь к рытью всевозможных ям и чистке патетоса, отчего трудно было убедить себя в военной необходимости пребывания в ополчении. Поверьте, быть военнопленным куда страшнее и унизительнее.
   Впрочем, благодаря милости капитана, отношение ко мне было достаточно снисходительным. Тогда я ещё не знал, чем оно оправдано, да и думать не мог из-за ступора, возникшего в моей голове. Меня долго вели вдоль берега в бухту, где бросили якоря корабли повстанцев. Хотя, повстанцами они были только для военного командования Закомбарья. Сами же они называли себя "флибустьеры". Загадочное и красивое слово "флибуста" обозначало идеологию, позиционирующую свободу как высший приоритет общества. Что именно они имели в виду под "свободой" до сих пор остается для меня загадкой. На протяжении всей своей истории человечество непрестанно борется за свою свободу, переходя от одной формы рабства к другой. Возможно, свобода флибустьеров заключалась в отсутствии государственности. Они жили отдельными кланами и, по мере необходимости, объединялись для достижения общих целей. С точки зрения внутренней организации, в некоторых кланах царил порядок, в остальных же - демократия, граничащая с анархией.
   Флибустьеры, к которым я попал в плен, относились к клану Кальмара. На их знамёнах был в фаз изображен моллюск с осознанным, суровым, я бы даже сказал, весьма человеческим взглядом. Весь клан поклонялся древнему антропоморфному божеству исполинских размеров, обитающему на дне морском и управляющему массовым сознанием. Голова его, как не трудно догадаться, внешне напоминала тело кальмара. Позже, увидев знамена других кланов, я заметил, что флибустьеры избегают изображения рептилий, в то время как символом Закомбарья был дракон. Тогда я считал, что основная причина такого выбора - конфронтация между флибустьерами и официальными представителями королевства.
   В некоторых легендах и любовных романах флибустьерам принято приписывать исключительно положительные черты: храбрость, сообразительность, милосердие, чувство справедливости, отзывчивость, романтичность. А вести разбойный образ жизни их заставляют некие обстоятельства и преследование "сильными мира сего". Попав в клан Кальмара, который у всех прочих флибустьеров был на хорошем счету, я убедился, что это вовсе не так. Многим из них свойственны и мелочность, и лицемерие, и зависть, и другие пороки. Самым образцовым флибустьером могу назвать лишь капитана по прозвищу Ермак, который навсегда остался для меня человеком-загадкой. Я ещё расскажу о нём, а сейчас скажу лишь, что он был как... Как Ермак среди "кальмаров".
   Меня привели на борт флагмана, большого трёхмачтового корабля, самого крупного из всех, находившихся в бухте. Затем под конвоем флибустьера по имени Алкабар я спустился в трюм. Там для меня была оборудована уютная клетка, внутри который лежал старый пыльный мешок, скудно набитый соломой, и стояло ржавое ведро, прямо у изголовья. В тот момент я счёл свои апартаменты самым прекрасным местом на земле - вернее, на воде - и, оказавшись внутри, лёг спать в обнимку с ведром, которое ещё не утратило аромат предыдущих постояльцев. Вам это покажется мерзким, а я был счастлив, как никогда. Ведро мне уже вскоре пригодилось, когда пришло время знакомства с морской болезнью.
   Я проснулся от скрипа дверцы моего жилища. Её открыл Алкабар. Это был высокий худощавый флибустьер средних лет, со светлой окладистой бородой и широким сине-зеленым платком на голове, одетый в тельняшку, кожаные штаны, сапоги и длинный темный серо-коричневый плащ. Если первая моя встреча с ним прошла гладко, то сейчас наступали минуты, после которых я долгое время его люто ненавидел. Он отвел меня на верхнюю палубу, где моё внимание сразу же приковал к себе открытый гроб, лежавший на шкафуте. Первые мгновения я даже не мог сообразить, для кого он предназначался, таково было моё удивление. Вокруг гроба расхаживал капитан Ермак - самый суровый и в то же время самый адекватный человек на судне. Он был невысокого роста, но крепкого телосложения. Его возраст трудно было определить: для ровесника Алкабара его суждения были в большей степени преисполнены мудрости, а для человека старшего возраста - слишком полны некоего "запала"; лицо было покрыто морщинами не то от прожитых лет, не то от сырого, холодного морского ветра, да жаркого южного солнца. Левый глаз был закрыт повязкой. Вся одежда была исключительно черной; темные, жирные волосы слегка вились и нередко закрывали собой лицо, на котором красовалась борода-эспаньолка [ Такое описание адаптировано для читателя; в мире, где жил рассказчик, слова "эспаньолка" не существовало]. "Связать его", - спокойно, но зычно скомандовал Ермак. Меня связали и поместили в гроб. По крышке стали раздаваться удары молотка. Я думал, что меня собираются выбросить в море, но когда удары стихли, меня оставили в покое.
   Если только подобное можно назвать покоем! Первые минуты я действительно провёл в блаженной тишине, пребывая в расслабленном состоянии, а когда спина и конечности стали затекать, - занервничал. Мысли о том, что я не могу пошевелиться и должен провести в таком положении неизвестно сколько времени были еще более мучительны, чем само положение. Я стал выкрикивать требования выпустить меня. Затем просто кричал. Сердце билось бешено, а во рту пересохло. Матросы поначалу терпели, но потом их эти вопли стали раздражать. Я слышал, как они отпускали всякие шуточки в мой адрес, а потом кто-то даже стукнул ногой по моему гробу, за что получил гневный выговор от капитана. После этого инцидента меня оставили в ещё большем покое. Ни шагов, ни разговоров. Только шум моря и скрип мачт. Силы кричать иссякли. Я не чувствовал собственного тела. Сознание покидало меня. Как во сне, только более плавно.
   Пустыня, башня, брешь в стене. Стол, горящая свеча. Множество карт и рукописей. Я знаю, что сплю, я могу перемещаться внутри башни. Теперь-то я могу прочитать, что здесь написано. Читаю. Читается. Но не сам ли я диктую это себе? Читаю снова. Да, только что здесь было написано нечто иное. Что это? Сознание словно куда-то вырывается. Первый рывок. Опять башня, только всё уже не так чётко. Второй рывок...
   Крышка гроба со скрипом отворилась. Жадно глотая воздух, я тут же принялся вдаваться в расспросы о произошедшем, на что капитан спокойно предложил мне помыться, переодеться и поесть. Отказаться было крайне трудно. Проходя мимо, Алкабар бросил на меня презрительный взгляд и что-то прошептал. По-моему, он меня оскорблял. После этого он нагрубил кому-то из матросов. Когда флибустьер возмутился от несправедливости предъявленных ему обвинений, Алкабар огрызнулся, сказав, чтобы тот не спорил, ибо, по признанию судового врача, у него есть мозг даже в спине.
   Обливаясь водой, я вспомнил случай из своей ополченской жизни, когда стал свидетелем неуставных отношений в бане. В тот раз мылся наш взвод и какой-то другой, переведенный на время из другого гарнизона. Разбираясь в куче вещей, сваленных на лавке, один "пришлый" ополченец обратился к нашему со словами: "Это твои штаны?" Ничто не предвещало неприятностей, да вот только штаны принадлежали рыцарю. Как бедный ополченец, лицезря обнаженного парня своего возраста, мог догадаться о его звании? Ведь никаких отличительных знаков на его теле не было. Казалось бы, ответил, что, мол, штаны его, да только впредь обращаться следует "господин рыцарь". Но нет, молодой феодал, покраснев от жара и гнева, в окружении мокрых голых ополченцев с пеной у рта доказывал, что даже в бане обладает бо?льшими привилегиями. С улицы позвали нашего командующего, дабы подключить к оживленной полемике. Нас же построили и демонстративно отчитали провинившегося ополченца. Безусловно, это имело колоссальное воспитательное значение. А офицеры впредь решили, совершая водные процедуры, привязывать ленточки, свидетельствующие об их звании, куда-нибудь так, чтоб их было хорошо заметно. Не знаю, как теперь выглядели офицеры в бане - описанный инцидент отбил у меня всякое желание туда ходить, и я мылся в холодной реке - но ходили слухи, что злобный рыцарь носил ленточку не там, где все, ибо там, где обычно, ему для неё места не хватало. В своём рассказе я ничуть не преувеличил, давая определение данному событию: обращение не по уставу - это акт неуставных отношений. Возможно, мой рассказ вам покажется пошлым и неуместным, так что прошу читателя великодушно простить меня. Поверьте, во время службы в ополчении такое происходит сплошь и рядом.
   Глядя, как я допиваю отвар из каких-то ароматных южных трав, Ермак поинтересовался, что мне снилось. Я поведал ему об увиденном и уточнил, что такое сновидение посещает меня уже не в первый раз. На все мои вопросы капитан не отвечал. Казалось, мой рассказ не удовлетворил его, что сильно меня насторожило.
   На следующий день процедура с гробом повторилась. Я отчаянно выбивался из рук флибустьеров, кричал, требовал, чтобы меня убили, но всё тщетно. Черная крышка и стук молотков рассеяли все мои надежды на избавление от очередной пытки. Стараясь перекричать всё, что только можно, Алкабар заявлял, что я веду себя, как баба, и моё место - за бортом. Как ни парадоксально, я думал о нём точно то же самое. Моё отчаяние было сильнее, но и закончилось сравнительно быстро. Теперь я знал, что нужно делать: заснуть и постараться запомнить как можно больше.
   В этот раз, собрав волю в кулак, я постарался сфокусировать своё внимание на более длительное время, и это принесло свои плоды. Покинув башню, я увидел не пустыню, а цветущий сад. Брешь куда-то исчезла. В саду прогуливались люди и смотрели на меня с неким благоговением. Я спросил у них: "Вы кто такие?" - на что те от души засмеялись. Обо всём увиденном я рассказал Ермаку, не дожидаясь, пока он сам об этом спросит.
   На следующий день я уже не брыкался и не кричал, молча дал себя связать и лёг в гроб. Всё как прежде, только теперь удалось изучить карту. Я понимал, где нахожусь, глядя на неё, но не понимал, что это за место. Судя по всему, это было королевство, ныне не существующее.
   Проснувшись и освободившись от оков, я долго сидел и размышлял о своём сновидении. Эскадра наших кораблей тем временем медленно проходила в узком проливе, между утёсов, сплошь заросших кустарниками и мелкими деревьями. Было туманно, хотя и тепло. Увидев на корме матроса, печально чистящего арбалет, я вспомнил еще один эпизод из ополченской жизни.
   Держать в руках оружие нам не позволялось, но порой выдавалась возможность хотя бы увидеть. Однажды, властно мацая арбалет, барон Де Лябаран спросил: "Расстояние - 150 шагов, скорость стрелы - сто шагов в секунду. Через какое время она достигнет цели?". Пока самые сообразительные ополченцы из нашей роты пытались провести в уме сложные математические вычисления и дать ответ, Де Лябаран состроил одновременно злое и обиженное выражение лица, затем рявкнул: "Мгновенно!". Так-то.
  
   Если попросить двух разных людей пересказать одно и то же событие, то и повествования их будут разниться. Их изложение не ложно, просто оно сформировано под влиянием субъективного восприятия. А теперь представьте, что каждый из них пересказывает это еще паре людей. Насколько будут отличаться рассказы этих четверых? Так, в теории, должна писаться история. Но историки Олафа сочинили свою, выдали за единственно верную и наложили табу на её корректирование. Новые исторические открытия надлежало уписывать в созданные ими рамки. Тем не менее, это не мешает многим энтузиастам писать свои истории. Они не получают признания научного, но получают признание общественное. Если традиционные историки новыми открытиями поддерживают устоявшуюся картину мира, то те делают из них очередную сенсацию. Естественно, первые и вторые спорят между собой. Вообще, закомбарцы любят спорить на темы, изучение которых не подкреплено собственным жизненным опытом. История в этом отношении - просто золотая жила. Исторические сенсации расходятся как горячие пирожки. Вдохновившись какой-нибудь книгой, любой закомбарец будет доказывать истинность преподнесенного там взгляда на историю так, словно сам был свидетелем описанных событий. Затем он будет подбирать для себя литературу, которая поддерживает или развивает этот взгляд. В общем, любителей истории интересуют сенсации, а не способы установления истины. Так что многие современные историки отныне целенаправленно делают революционные открытия, за что впоследствии получают определенную долю славы и соответствующее денежное вознаграждение.
   Существует один очень яркий пример такой ситуации. В древности закомбарцы не знали о существовании земли на востоке. Существует некий старинный трактат, повествующий о небольшом острове в тех местах, где некогда процветала развитая цивилизация, уничтоженная в результате природного катаклизма. Так выглядела эта история до последних лет. Сейчас же остров имел размеры с три Закомбарья, и никто почему-то не брал во внимание тот факт, что на звание легендарного острова претендует любой остров в восточных морях, ибо все они были благополучно открыты. А для древнего мудреца все они были одинаково неведомы.
   К чему же я всё это веду? Мои сны были настолько ярки, что мне очень хотелось в них верить, да только не очень-то получалось.
  
   Капитан Ермак, убедившись, что я понял суть экспериментов с гробом, больше не проводил их. Для чего он делал это раньше, я не понимал. Позже мне довелось узнать, что таким образом капитан проверял, что я из себя представляю. Визуальные образы, рождаемые в результате такой варварской процедуры способны многое сказать о процессах, проходящих сознании жертвы столь глубоко, что иными методами этого их постичь не удаётся. Почему Ермак выбрал именно меня, я тоже не знаю, но уверен, что с этим связано его умение видеть.
   Вечером совет офицеров решал мою судьбу. Большинство, в том числе сам капитан, проголосовало за то, чтобы взять меня в команду, ежели я сам на это соглашусь. Против был лишь один голос; догадайтесь, чей. Можете считать меня предателем, но на предложение флибустьеров я согласился. Не столько потому, что я разделял их политические взгляды - у меня они попросту отсутствовали, - сколько потому, что мне нравилось находиться среди них. Читатель может счесть меня предателем, и, формально, он будет прав. Было бы глупо оправдываться, но прошу принять во внимание тот факт, что я не сам изъявил желание служить в ополчении. Во-вторых, несколько дней плена оказывают большее влияние на волю человека, чем три года воспитательной работы в закомбарской армии. Тот, кто служил в ней или находился в военном плену, поймёт меня; а рассуждения иного человека, критически оценивающего моё решение, равносильны моим собственным рассуждениям о том, например, каково рожать детей.
   В Закомбарье у меня остались родители, но нельзя сказать, что там остался мой дом. Простившись со мной, отец и мать проводили меня в самостоятельную жизнь, да и сами, наконец, зажили в своё удовольствие. Я боялся, что мой отказ от присоединения к команде обернётся для меня плачевно. К тому же, все недавние события оказали на меня такое влияние, что я готов был согласиться на любое предложение флибустьеров и, мало того, почёл бы это за честь.
   Откровенно говоря, война с Закомбарьем флибустьерам была не выгодна, потому что, во-первых, там они сбывали награбленное (грабили у закомбарцев и им же сбывали), во-вторых, был велик риск проиграть в этой войне, чем активно пользовалось военное командование королевства и регулярно провоцировало вооруженные конфликты.
   Вскоре эскадра бросила якоря в бухте, где располагался флибустьерский городок. Уже через несколько дней, проведенных там, я убедился, что мировоззрение местных жителей действительно отличается от мировоззрения закомбарцев большей свободой. Свободой от всевозможных иллюзий, свободой от всякой ереси.
   Несмотря на более теплый и мягкий климат, условия жизни флибустьеров нельзя назвать комфортными. Отсутствие большинства благ цивилизации делало их более сообразительными и изобретательными. Флибустьерские подростки могут спорить, например, о том, как следует рубить дерево, чтобы оно упало кроной по направлению к вершине холма; в то время как их закомбарские ровесники спорят о том, нужны ли новые доски в публичных домах.
   Флибустьерские мужчины всегда находятся в хорошей форме, как физической, так и умственной, потому что всегда готовы к неожиданностям. Не каким-то там шаблонным ситуациям, а именно к неожиданностям. Они постоянно трудятся: строят дома и корабли, работают на плантациях или находятся в плавании. В Закомбарье наиболее почетной считается работа в конторах, отчего мужчины ведут малоподвижный образ жизни со всеми вытекающими отсюда последствиями: росту вширь и замедлением кровообращения в нижней части тела. Ежели флибустьеры хотят отдохнуть, то могут и подурачиться. Например, придумать какое-нибудь дурацкое соревнование - кто дальше всех швырнёт бревно. Либо устраивают концерты. Вообще, музыка - святое дело на борту, о ней я вскоре расскажу подробнее. Закомбарские мужчины так устают от сидячей работы в конторах, что отдыхают, сидя в питейных заведениях, где меряются, кто больше всех потребляет социальных благ, и поднимают тосты за свою счастливую жизнь. Еще любят обсуждать очередные поездки на один из четырёх популярных среди закомбарских обывателей курортов, куда можно попасть без оформления дополнительных путевых грамот, и неделю валяться на морском берегу, попивая не такую уж пламенную огненную воду. По приезде все закобарцы создают в публичных домах очередной альбом с картинками, иллюстрирующими всю благодать такого отдыха.
   Флибустьерские женщины ведут хозяйство и воспитывают детей, как завещал Великий Кальмар. По преданию, он создал их предрасположенными к подобной деятельности. И, в общем-то, они не жалуются, всё-таки ковать, строить дома, корабли, воевать и ходить в плавания у них получается куда хуже. Вообще, флибустьерские женщины ни на что не жалуются, поэтому здесь их не обзывают слабым полом. Закомбарские же женщины с детства одержимы идеей выйти замуж. Вовсе не для того, чтобы создать семью. В раннем возрасте - чтобы не получать дальнейшее образование. Учась в высшей школе - чтобы не работать (вернее, чтобы бездельничать во всех отношениях). Всегда - чтобы было чем красоваться и откуда получать средства для потребления всевозможных благ. Подобно мужчинам, нашедшим работу, женщины, вышедшие замуж, начинают благополучно расти вширь.
   Несмотря на это, всё-таки найдутся закомбарцы, которые следят за собой. Для этого они покупают грамоту, позволяющую им ходить в залы, наполненные спортивным инвентарём. И ходят. Просто ходят. Иногда тискают какие-нибудь гири или хула-хупы. Видимо, удручённые тратой на грамоту, они экономят энергию собственного тела. Как и в случае с книгами, доказать низкую производительность таких стараний закомбарцам невозможно.
   Я обещал рассказать о музыке. Среди флибустьеров популярны простые и запоминающиеся мелодии, под которые порой хочется раскачиваться, потому как, если разделить каждый их такт на четыре равные части, акценты будут приходиться на вторую и четвертую доли. Получаются эдакие "раскачивающиеся" мелодии. Музыка флибустьеров навевает своеобразное настроение "оптимизма на фоне трудностей" и, как подобает всем произведениям искусства, принадлежит народу. Конечно, новую песню сочиняет один или несколько человек, но исполнять её может кто угодно. А в Закомбарье, где всё имеет финансовый эквивалент, это чревато большими проблемами. Музыкантом флибустьера называют его слушатели, а закомбарца - он сам. Флибустьеру для этого нужно хорошее владение хотя бы одним инструментом, слух, чувство ритма, репертуар, регулярные упражнения, репетиции и, разумеется, аудитория. Закомбарцу - наличие инструмента и желание называться музыкантом. Причем, музыка не отвлекает флибустьера от основной деятельности, в то время как закомбарец может тратить на неё всё имеющееся время. В Закомбарье распространено такое явление: молодой человек внезапно осознаёт жестокость и несправедливость окружающего мира, впадает в депрессию, бросает учёбу и уходит из дома, продолжая существование в отдельном жилище за счёт родителей. Затем берёт в руки лютню, начинает бренчать простенькие мелодии, писать лирические тексты о причинах своей депрессии и делает дорогостоящие татуировки на теле. Потом даёт ещё более дорогостоящую взятку рекрутскому отделу, дабы не служить в ополчении, ибо то способно испортить богатый внутренний мир юного дарования. Давая рекламу в публичных домах и выступая в питейных заведениях, бард поёт о тяжелой жизни. Его слушают и понимают всей душой те, кто считает свою жизнь такой же несчастной, коих среди молодых закомбарцев очень много.
   Глядя на написанное, смею предположить, что у читателя создастся впечатление, будто я выгораживаю флибустьеров и очерняю закомбарцев. Это не совсем так. Во-первых, не все люди мыслят стереотипами. Во-вторых, флибустьеры - народ, живущий войной и разбоем, они априори не могут обладать только благодетелю. Мало того, находятся среди них и те, кто откровенно завидует закомбарцам. К сожалению, оба народа живут иллюзиями, только разными. Если бы в мире существовал идеальный народ, то другие народы вскоре исчезли бы.
  
   К деятельности флибустьера я подошёл с большим вдохновением и уже через два года дослужился до старшего помощника капитана Ермака. С Алкабаром мы вскоре помирились. Однажды я вскользь поинтересовался, будучи весьма заинтригованным красотой его имени, не злоупотребляет ли он огненной водой, на что получил твёрдый отрицательный ответ. Морские приключения пришлись мне по душе, и мечом я научился владеть не хуже ножа для чистки патетоса.
   Флибустьерские острова в большинстве своём были не велики по площади и скалисты. Тем не менее, здесь находилось достаточно места и для полей, и для пастбищ и для дремучих лесов. Флибустьерские городишки были весьма уютны и живописны. Часто здесь встречались простые деревянные хижины, но было и много каменных построек. Архитектурный облик таких зданий напоминал закомбарский, но был каким-то "игрушечным": более миниатюрным, более детализированным. Флибустьерские архитекторы работали с удовольствием, и у них получались настоящие произведения искусства. Каждый из них стремился сделать своё творение неповторимым, хотя и придерживаясь неких общих правил. По-моему, это получалось.
   Я вдохновлялся флибустьерской жизнью и, казалось, заражал своей энергией самих флибустьеров. Вместе с тем зрела моя ненависть к закомбарскому правительству (от Ермака я узнал о присутствии Олафа на политической арене). Находились люди, которые покидали Закомбарье и селились в близлежащих территориях, дабы уйти от зависимости королевства. А закомбарская власть стремилась насильно присоединить освоенные земли, по-прежнему считая переселенцев своими поданными. Флибустьеры долго терпели нападки соседей, пока, наконец, не поняли, что лучшая защита - это нападение. Мне удалось убедить "кальмаров", что закомбарская армия не так уж страшна, и флибустьеры способны положить конец этому царствию ереси. Свергнув предательское правительство, медленно разлагающее общество и превращая людей в добровольных рабов, мы смогли бы вернуть Закомбарью былое величие и сделать его славным королевством мудрого и нравственного народа.
  

Глава четвертая

   Дверь с грохотом упала, и помещение залил тусклый белый свет восходящего солнца, спрятанного в серых облаках. Гвардейцы стали обыскивать дом Хрустального Волшебника, но безрезультатно.
   - Что мы теперь скажем королю?
   - Видимо, они успели сбежать ночью.
   - Король будет недоволен...
  
   Вагнер Фауст и сейчас-то пребывал в скверном расположении духа. Что уж говорить об Олафе, который рвал на своей лысеющей голове последние остатки волос.
   - Приказ можно и отменить... - с явным презрением к собеседнику произнёс юный монарх.
   - Можно! Только теперь мы её никогда не найдём! - негодовал Олаф. В дверь постучали. - Войдите!
   Гвардеец опешил. С одной стороны, разрешение войти должен давать король, с другой стороны, приближённые Его Величества прекрасно знали, кто в замке хозяин. Войдя и поклонившись, он произнёс:
   - Ваше Высочество! Злобные преступники, враги королевства бежали из своего жилища этой ночью...
   - Отставить преследование... - махнув рукой и не поднимая глаз, ответил Вагнер Фауст.
   Олаф состроил такое выражение лица, которое и без слов давало понять, что гвардейцу следует удалиться. Королевский советник погрузился в печальные размышления. Ему надоело всё то, чем он занимался столько лет. Олаф сомневался в своём будущем и будущем Закомбарья.
   Когда человек целеустремлён и уверенно движется вперёд, он счастлив. Когда сомневается, он честен. И я, лично, ещё не встречал людей, счастливых от своей честности. По той же причине, наверное, и сокрушался Олаф.
  
   Совершая широкие шаги и озираясь по сторонам, по густому, дремучему лесу шли Бертольд и Амелия. На лице Хрустального Волшебника читалась хладнокровная злость и решительность, на лице его воспитанницы - страх и растерянность. Несколько раз она уже просила у него прощения, но тот её ни в чём не винил, в отличие от себя самого. Бертольд знал Олафа лучше, чем кто-либо другой в Закомбарье. Путники вдруг резко остановились.
   - Куда мы идём? - спросила Амелия.
   - Да, - глядя куда-то в чащу ответил Бертольд.
   - Нас точно никто не найдёт там?
   - Точно.
   - Мы уже пришли.
   Перед ними открывалась небольшая возвышенность, у подножья которой протекал извилистый ручей. На возвышенности стоял деревянный дом, двухэтажный, но, в целом, небольшой. Весь покрытый изящной резьбой, он представлял собой треугольную призму: боковые стены на первом этаже практически отсутствовали, за исключением той части, где еще был высокий каменный фундамент. Над постройкой так широко раскинулись кроны деревьев, что сквозь них с трудом проходил свет даже в ясную погоду.
   Бертольд смело открыл дверь, словно дом принадлежал ему. Интерьер был прекрасно обставлен, несмотря беспорядок. Всё в доме было каким-то миниатюрным. В помещении имелась всего лишь одна большая комната, у входа её потолок был представлен крышей, а в противоположной части - надстройкой, к которой вдоль стены поднималась лестница. На ней, видимо, располагалось спальное место, ибо оттуда раздавался храп, который вскоре прекратился.
   "Здравствуй, друг мой", - громко произнёс Бертольд. С надстройки спустилось маленькое, ростом в половину человеческого, толстое существо в зелёном трико, на коем еле-еле сходились пуговицы. Колготки облегали жирные ляжки и, казалось, вот-вот лопнут. На ногах существа красовались смешные башмаки с длинными узкими носами, на голове - остроконечная шляпа с пером. Судя по длинной кучерявой щетине на подбородке, это был взрослый мужчина.
   - Я не ждал твоего прихода, - сказал он таким забавным голосом, что Амелия невольно засмеялась, и это явно не понравилось маленькому человечку.
   - Это моя воспитанница, Амелия. Амелия, это мой друг Бобо.
   Амелия чуть наклонилась и протянула руку новому знакомому. Она испытывала одновременно удивление, страх и интерес. К счастью, легенды о странных существах, чья внешность похожа на человечью, стали легендами всего лишь около полувека назад, и память о них была свежа, что позволило девушке хотя бы не упасть в обморок. К тому же, на протяжении всей жизни рядом с ней был человек, который одним своим существованием ставил под сомнение опровержения этих легенд.
   Бобо что-то злобно проворчал, пожимая руку.
   - Я смотрю, ты вообще не водишь сюда гостей. На канделябре, вон, носки болтаются, - заметил Бертольд.
   - То, что я не вожу гостей, - моё дело. А носки расположены исключительно в стратегически важных местах.
   Все негодования Бобо, выраженные смешным высоким голоском, вызывали у Амелии только смех. Бо'льшую часть времени толстый человечек ворчал. Он был похож на ребёнка, который страстно жаждет самоутверждения перед взрослыми.
   - Нас разыскивает королевская гвардия, позволь нам остаться у тебя на некоторое время.
   - Не буду делать вид, что меня это не напрягает. Особенно то, что ты привёл сюда человека, мне прежде незнакомого. Что ж, живите. Только мои вещи не трогайте! Ещё попрошу не сорить и беспорядок не устраивать! И если вы думаете, что я буду готовить еду и мыть за... - внезапно послышался треск, какой издаёт рвущаяся ткань. Это были колготки Бобо, которые только что порвались в задней части самого широкого места.
   Прикрывая нижнюю часть спины, то есть ту, что ниже поясницы, рукой, человечек торопливо поднялся в спальню, разок оступившись на лестнице. Бертольд последовал за ним. С надстройки раздавались отчаянные возгласы Бобо, который жаловался, что не может предстать перед дамой в таком виде. Амелия снова засмеялась и предложила свою помощь в ремонте одежды.
   Бертольд спустился с колготками, затем вместе со своей воспитанницей принялся искать швейные принадлежности. Это было трудно, поскольку Бобо сам давно ими не пользовался и не помнил, где они лежат; к тому же, мешал беспорядок.
   Впредь этот маленький негодник ещё часто капризничал, и всегда ему на помощь приходила Амелия, которая возилась с ним, как с избалованным ребёнком. Несколько дней она и Бертольд провели в доме их маленького друга, затем на рассвете Хрустальный Волшебник вернулся в Мракомрачный город, дабы узнать, как проходит их розыск и серьезно разобраться с Олафом.
   Здесь, дорогой читатель, я позволю себе сделать лирическое отступление и предаться тягостным и в то же время ностальгичным размышлениям об окружавшей меня на тот момент действительности, которая, быть может, покажется стороннему наблюдателю комичной, а мои рассуждения о ней забавными. И, чтобы у нас с тобой, дорогой читатель, не возникало недопонимания, должен предупредить: ежели сие лирическое отступление тебе покажется неуместным, либо пошлым, либо мысли мои представятся слишком поверхностными, просто перелистни одну-две (быть может, три) страницы, найди в тексте место, где два абзаца разделены пустой строкой и продолжай читать более объективное и более информативное повествование. Обещаю, это ни коим образом не скроет от тебя детали сюжета. А ежели ты проявишь терпение и интерес к моим суждениям, я охотно с тобой ими поделюсь в следующем тексте, отделённом с обеих сторон пустыми строками.
   И впредь, дорогой читатель, когда будут встречаться такие отступления, давай условимся поступать аналогично.
  
   Утро буднего дня в Мракомрачном городе - самое злое и оживленное время. Взрослых закомбарцев, словно детей, трудно расшевелить, а потом трудно успокоить, поэтому в начале дня они всегда вялые, а в конце - полны энергии. Утром большинству из них приходится отправляться на, откровенно говоря, нелюбимую работу, о которой, притом, они порой отзываются с большой гордостью; ибо среди закомбарцев есть популярная традиция мериться счастьем. Работа бывает либо скучная и низкооплачиваемая, либо интересная, либо прибыльная. Чаще всего встречается первый вариант. Если человек говорит, что ему нравится его работа, и он получает большие деньги, то он либо врёт, либо ворует; а скорее всего, всё вместе, потому что Олаф такие работы никогда не придумывал. Либо человек этот настолько глуп, что ворует деньги для других, а сам получает лишь небольшой откат. Чем полезнее работа, тем меньше за неё платят. Соответственно, наименее прибыльные профессии: шахтёр, рабочий фактории, строитель, лекарь, учитель, инженер, учёный. Наука вообще считаются гнусным пережитком прошлого, а те, кто ей занимаются - люди без будущего.
   Больше остальных оплачивается труд скомороха. Помимо самых больших сундуков золота скоморохи часто обладают большой известностью, а значит, авторитетом, поэтому способны манипулировать массовым сознанием. Какую бы ерунду скоморох не сморозил, ежели она звучит красиво, её непременно запишут и будут цитировать, дабы блеснуть своей начитанностью. В старые времена фундаментом мудрости был богатый жизненный опыт, пережитые трудности, хорошее образование, широкий кругозор и многогранность взглядов. А ведь обладая всем этим, человек предпочитает молчать. Сейчас же все мудрость обретается вместе с желанием выступать на публике и растущей известностью её носителя. Скоморохов зачастую готовят с самого детства, тщательно оберегая от строительства этого ненужного архаичного "фундамента". Разумеется, казаться мудрым желает без исключения каждый человек, и многим из них в этом помогают публичные дома. Без особых затрат любой желающий может делиться с народом накопленной годами глупостью.
   Есть скоморохи, которые поют или очень чувственно открывают рот под пение человека, находящегося за кулисами; а есть такие, кто выступает в специальных театрах. Актёрам там не всегда приходится учить роли, ибо обычно там просто ругаются. Поскольку большинство закомбарцев, особенно живущих в больших городах, постоянно злы, такие зрелища им приносят особое удовольствие. Эти театры называются социальными, посещать их предпочитают люди старшего поколения, особенно дамы. Молодежь же успешно ругается и наблюдает за скандалами в публичных домах. Я не медик, но, насколько мне известно, в человеческом мозге есть такие клетки, которые достаточно чуть-чуть задеть какой-нибудь "острой" мыслью, и они будут "бурлить" ещё несколько дней. Этого с лихвой хватит до следующего похода в публичный дом или социальный театр. Так, пока закомбарцы думают о ерунде, они уверены, что чем-то заняты. И это очень удобно. И не только им. И не только Олафу.
   Есть и обычные театры. Но даже их, к сожалению, стал покидать дух высокого искусства. Однажды мне довелось смотреть спектакль "Прелестница". Знаете, он мне даже нравился, потому что не требовал размышлений над происходящим. К тому же, было хорошее музыкальное сопровождение. Сюжет спектакля таков: жрица любви совершает таинства своего ремесла со скромным богачом. Наутро богач предлагает ей большую сумму презренного металла в обмен на ежедневные таинства. Причём, шестнадцать часов простоя в сутки тоже любезно оплачивались. Не трудно догадаться, что богач влюбился в жрицу, раскрыв всё богатство и многообразие её внутреннего мира. Отдав за пару недель полцарства своей возлюбленной, богач застенчиво просит у неё руки и сердца, опасаясь, видимо, что она обидится и откажет. Или, что хуже того, и вовсе предложит остаться друзьями.
   Тут я понял, что пришёл не на тот спектакль, ибо он рассчитан исключительно на женскую аудиторию, теша её напрасными надеждами. Мол, в молодости можно преспокойно делить ложе с кем угодно, а потом, когда это дело надоест, безо всяких проблем выйти замуж за вежливого симпатичного принца на белом коне с мешком денег.
   Утром, будучи сильно раздражёнными, закомбарцы начинают выползать из своих домов, чтобы отправиться на места учебы или работы. Восемь из десяти выпускников школ, желающих продолжить образование, идут учиться на приказчиков, снабженцев, изобретателей законов, перекладывателей ценных бумаг и считателей монет. Двое из десяти постигают одну из наименее прибыльных профессий, и один из этих двоих в дальнейшем работает по специальности, а второй пополняет ряды людей, занимающихся более уважаемой в обществе работой. Например, ищущих оптимальную конфигурацию столов в кабинете заместителей начальника. Страх перед точными науками культивируется в закомбарцах ещё со школьной скамьи, дабы не воспитывать людей, способных соображать хорошо и быстро. Всякий, кто ими занимался, знает, какое положительное влияние они оказывают на интеллект, а это совсем не в интересах Олафа. Затем презрение к точным наукам в глазах общества только усугубляется.Неудивительно, ведь продавец почтовых голубей зарабатывает больше, чем инженер или алхимик.
   Зачастую до места работы можно добраться и пешком, но иногда закомбарцам приходится пользоваться личным или общественным транспортом. Человек, у которого есть свой конь, пусть даже старый и дряхлый, смотрит на людей, проезжающих мимо в переполненной телеге, как на плебеев. По моим собственным наблюдениям, в большинстве таких случаев верховые лошади оказываются куда более сообразительными, вежливыми и рассудительными, чем их хозяева, ослепленные воображаемым величием. В общественных телегах порой не хватает сидячих мест для всех пассажиров, поэтому бо?льшим приоритетом на их занимание обладают упитанные мужчины средних лет, которых работа заставляет много сидеть, и даже десятиминутная поездка стоя может отрицательно сказаться на их хрупком здоровье, и без того подорванным тяжелым трудом.
   В общем, проявление гнева - священный ритуал для каждого закомбарца, с которого начинается день. Будет ли процветать такое королевство?
  
   Среди всей этой утренней суеты гвардейцам трудно было бы заниматься розыском. На это надеялся Бертольд, не зная, что их с Амелией преследование уже прекращено. Подойдя к своему дому, он ожидал, что тут будет оцеплен, или, по крайней мере, на двери будет пломба. Но ничего этого не было, и тогда Хрустальный Волшебник решил, не теряя времени, сразу направиться к Олафу. Никому не позволено просто так слоняться по Мракомрачному замку, но Бертольд, то ли знал некий секретный пароль, то ли тайные коридоры, поэтому без чьего-либо дозволения мог добиться аудиенции главного королевского советника.
   Тем временем Амелия приучала Бобо к порядку в доме. Она помогла ему убраться, подмести, вытереть пыль, помыть полы. Поначалу такую деятельность он воспринимал с большой неприязнью, но, надо признать, общество Амелии действовало на него весьма положительно, и в нём разгорелось желание уделять больше времени полезным занятиям. Бобо даже не обижался на добрые шутки, которые она порой отпускала в его адрес. Это было, пожалуй, высшей милостью, которую могло проявить столь сварливое существо.
   Это весьма занятная картина: молодая девушка приобщает к порядку в доме полурослика, который, несмотря на свой маленький рост, непропорциональное телосложение и по-детски безответственный характер, является полноценным мужичиной, со всеми вытекающими из этого последствиями. Думаю, когда-нибудь такой сюжет войдёт в сказки и народные предания.
   После обеда, когда Амелия легла вздремнуть, Бобо отважился совершить поступок, который удивил даже его самого: собрать цветы и подарить их своей новой знакомой. В его душе рождалось какое-то неведомое доселе чувство. Да уж, женщина многое оправдывает в поступках мужчины, и этот маленький чудак не стал исключением.
   Тихо покинув дом, он стремительно побежал, шустро перебирая своими маленькими ножками, широкими в бёдрах и узкими в щиколотках. Жаль, я не могу визуально передать эту картину читателю, выглядит она весьма комично. Бобо давно не выходил на улицу, но знал, что самые лучшие цветы растут на холме, к северо-востоку от Мракомрачного города. Да, он был так вдохновлён, что желал собрать именно самые лучшие цветы.
   Пританцовывая и напевая задорные песни на каком-то своём языке, он срывал цветы и наслаждался мыслями о том, как будет дарить их Амелии. Внезапно на него упала большая и тяжелая сеть. Испуганный Бобо отчаянно пытаться выбраться, но от этого ещё больше запутывался. Затем сеть кто-то связал. Потеряв равновесие и упав на спину, он увидел перед собой мужчину с рыжей бородой и шарообразным животом, чьё выражение лица было переполнено счастьем, а значит, не предвещало ничего хорошего...

Глава пятая

   Был шторм. Стоя у штурвала, я был поглощён сладостными от обилия ненависти размышлениями о том, какое зло несёт свободному миру Закомбарье. Волны поднимались всё выше и выше. В какое убожество предателям рода человеческого удалось превратить некогда великое королевство. Вода уже обливала меня с ног до головы, ударяясь о борт. Как расцветёт Закомбарье, когда мы зальём Мракомрачный замок кровью этих гнусных предателей? "Проклятье! Что происходит?" - раздражённо думал я, скользя по палубе, сильно наклонившейся от внезапного удара.
   Совсем скоро ноги стали заплетаться, очередная волна сделала палубу ещё более скользкой, и тут, когда я споткнулся и полетел за борт, моё раздражение сменилось страхом. Оказавшись в воде, я отчаянно звал на помощь, но ветер уносил корабль с такой скоростью, что, услышь команда мои крики, она ничего не смогла бы предпринять. Меня же относило вбок относительно курса корабля, в сторону, противоположную той, с которой я вывалился.
   Время от времени море полностью поглощало меня в свою пучину, и, казалось, мой конец близок. Но вдруг, волна, которая, как я думал, должна была убить меня, опустила мои ноги на дно, а следующая за ней, снова оторвала их от мягкого морского песка. Отмель! Вот обо что своим дном ударился корабль. Возможно, поблизости есть небольшой остров, не отмеченный на карте, который я не смог разглядеть за стеной дождя. Эта мысль придала мне сил.
   Пробираясь сквозь высокие волны, я действительно добрался до берега крохотного островка. На нём не было ни растительности, ни, тем более, животных, зато в самой середине на каменной ступенчатой платформе стояло сооружение, внешне напоминающее колодец, укрытый монументальной ротондой. В тот момент я даже не задумался о том, откуда это могло взяться. Меня гораздо больше интересовало, что находится на дне колодца. Опустив голову, сквозь непроглядную тьму я мог различить некое переливающееся свечение. На дно этого загадочного широкого колодца очень кстати вела винтовая лестница, которой я вскоре воспользовался для спуска, подумав, что, если не найду ещё что-нибудь интересное, то хоть укроюсь от дождя и ветра.
  
   На дне колодца, там, где заканчивалась лестница, начинался тоннель, ещё более загадочный, чем сам колодец. Его тёмно-серебристые стены слегка светились и переливались синим, зелёным и фиолетовым цветами. Начав идти по нему, я почувствовал лёгкое головокружение, которое росло по мере моего продвижения. Картина перед глазами "плыла", я не видел, что находится впереди, и не мог оценить пройденное расстояние. Головокружение стало невыносимым, мне пришлось сесть и закрыть глаза.
   Меня, наверное, стошнило, если бы было, чем. Возможно, мне не хватало воздуха, или содержание в нём кислорода было недостаточным, но, к моему собственному удивлению, в глазах не темнело, а дышал я легко и свободно. Собрав последние силы, которых после шторма осталось совсем немного, я продолжил путь. Во время очередной остановки сознание покинуло меня. Как долго продолжался мой сон, сказать не могу.
   Когда я очнулся, голова не кружилась, что, безусловно, обрадовало меня, но стоило мне встать на ноги, как это неприятное ощущение снова появилось. От злости я принялся идти быстро, совершая широкие шаги, и моё упорство было вознаграждено: вскоре показалась спасительная тьма в конце тоннеля. Там этот длинный подземный ход заканчивался, и я очутился на дне очередного колодца. Наверх вела плоская металлическая лестница и уже на высоте, в три-четыре раза превышающей человеческий рост упиралась в круглую дверь из того же материала, которая отпиралась массивной круглой ручкой.
  
   Со скрипом откинув тяжеленую дверь, я оказался внутри небольшого помещения с бордовыми стенами и низким потолком, залитого тусклым светом. Обставлено оно было весьма элегантно, хотя и как-то... Зажато. У меня возникло ощущение, будто я нахожусь в каюте корабля. Только качка не чувствовалась. И шума моря не слышно. А ведь оно должно быть где-то поблизости. Мёртвая тишина. Именно мёртвая, лучше слова не придумаешь. Издалека послышались тихие и частые шаги. Эхо от них не было слышно, поскольку акустические свойства этого "зажатого" помещения не позволяли звуку отражаться от стен.
   В узком дверном проёме передо мной предстал маленький человек ростом мне по пояс. Его вид и телосложение заставили меня изрядно удивили меня и даже немного испугали: длинные кривые ноги, на коих были надеты черно-белые полосатые чулки и мохнатые тапочки; длинная седая борода, опускавшаяся почти до пола; камзол, который, видимо, раньше был синим, но выцвел, и теперь стал синим в такой же степени, в какой и серым; большие круглые очки; колпак, длиной чуть-чуть уступавший бороде; ламповый фонарь в руках. Человечек был сутул и заметно сгорблен, но взгляд его, коим он меня пронизывал из-под тяжелых бровей, очень даже прям и твёрд. Я был растерян и не знал, как поступить: то ли отвесить поклон, то ли схватиться за меч; а на деле я чуть не свалился обратно в тоннель.
   - Здравствуйте, молодой человек, - спокойным и доброжелательным тоном произнёс незнакомец. Глядя на моё удивлённое лицо, он продолжил, - Что привело Вас сюда?
   - Меня выбросило за борт возле маленького острова. Там я нашёл колодец, спустился в него, прошёл по тоннелю и оказался здесь. Позвольте мне переждать здесь шторм, а как только он закончится, я воспользуюсь любой возможностью вернуться на Кальмаровые острова.
   Человечек смотрел на меня пристально и подозрительно, словно силился понять, о чём именно я говорю. Затем протянул руку и сказал:
   - Гарфункель, к вашим услугам. Добро пожаловать в мой замок.
   Я со всей учтивостью пожал руку маленького человечка, после чего он жестом пригласил меня пройти в коридор.
   - Как я понял из вашего рассказа, Вы попали сюда случайно? - продолжил разговор Гарфункель.
   - Совершенно верно.
   - Давно у меня не было гостей. Чувствуйте себя как дома, если сможете, - сказав это, хозяин жилища усмехнулся, но этой шутки я не понял.
   - Я согласен провести время до окончания шторма в любых условиях. Уверяю Вас, что мне приходилось и туже. Если что, у меня есть при себе некоторая сумма...
   - Вы не понимаете, - добродушно перебил меня Гарфункель. Мы поднялись по узкой лестнице и оказались в комнате, похожей на гостиную. Гостеприимный хозяин указал на небольшое круглое окно. Я подошёл к нему и удивился ещё больше. Вернее, даже ужаснулся. За пределами здания, в котором мы находились, до самого горизонта, который имел непривычно округлую форму, простиралась безжизненная пустыня. Было светло, хотя небо выглядело, как ночное, - чёрное, усеянное многочисленными звёздами, среди которых одна была чуть больше и чуть ярче, но всё также холодна.
   - О, великий Кальмар, где я?
   - Вы находитесь на одном из двух спутников планеты Мангала.
   Я повернулся к Гарфункелю. Глаза мои были широко раскрыты, а челюсть не смыкалась.
   - Мангала - это четвертая планета от звезды Сурья в нашей системе.
   - Пла-не-та?
   Гарфункель снял очки и потёр лицо рукой.
   - Да, это такой огромный шар, который вращается вокруг звезды. Вы пришли со второго, то есть с планеты Щукра.
   От страха перед таким объёмом совершенно новых знаний, не вписывавшихся в привычную картину мира, у меня слегка затряслись руки. Я прижался к стене, словно боясь вдруг вывалиться куда-то в космос.
   - Вы, должно быть, голодны, а я как раз собирался ужинать. Прошу Вас разделить со мной трапезу.
   За ужином Гарфункель кратко поведал мне некоторые сведения из астрономии, которые позволили бы мне понять суть происходящего. Затем рассказал, что его замок сделан из особо прочного металла и представляет собой летательный аппарат, способный преодолевать космическое пространство. У меня ещё очень много вопросов, но Гарфункель пообещал ответить на них завтра. После того, как мой разум освободился от загадок вселенского масштаба, меня заинтриговала более насущная проблема: как узнать, что наступило "завтра"? Гарфункель отвёл меня в комнату, где находился большой механизм, состоящий из множества шестерёнок, ритмически издававший щелки, отличающиеся по громкости, тембру и тональности. В центре этого механизма находилась панель, на которой по кругу были нанесены числа от одного до двенадцати. Я быстро сообразил, что это часы. Пусть читатель простит моё невежество, ибо ранее мне доводилось пользоваться исключительно солнечными и песочными аналогами. Гарфункель покрутил рукоять, словно взводя какую-то пружину.
   - Завтра наступит, когда обе стрелки достигнут числа "двенадцать".
   - А для чего нужна вторая стрелка?
   - Одна показывает часы, другая - минуты. Минута - одна шестидесятая часть часа. На борту звёздного замка механические часы служат самым удобным ориентиром времени и помогают соблюдать привычный ритм жизни. На сон отводится восемь часов - с десяти вечера до шести утра. Отбой и подъём объявляется боем курантов, который слышно в любой части замка, кроме машинного отделения. Гарфункель проводил меня в мою каюту.
   Стены замка были выполнены из стали, внутри же было много медных конструкций и механизмов. Высокие крыши башен служили, как я позже узнал, солнечными батареями, способными преобразовывать энергию света в электрический ток.
   Перед сном я долго вглядывался в чарующую темноту космоса через иллюминатор (поскольку замок был ещё и отчасти кораблём, я по привычке буду пользоваться морским термином для обозначения окна). Раздался гулкий, но приятный и завораживающий своей механический хрипотой, бой курантов. Плотно укутавшись в одеяло, я вскоре погрузился в сладостный мир сновидений до тех пор, пока не раздался сигнал к подъёму.
   "Утром" я решил прогуляться в ту часть замка, где прежде ещё не бывал, и посмотреть на красоты Вселенной из местных иллюминаторов. У меня чуть ноги не подкосились, а сердце готово было выскочить из груди, когда я увидел, как мы плавно проплываем над громадной (как мне казалось) красной планетой и, казалось, вот-вот свалимся на неё.
   - Мы падаем! - крикнул я, стоя в дверях его каюты.
   - Совершенно верно, - голосом, полным спокойствия, ответил надевавший камзол Гарфункель, не поворачиваясь в мою сторону. - Собственно, любой спутник падает на планету с момента своего формирования. Так же, как любая планета падает на свою звезду, - затем он повернулся ко мне лицом, сложил брови "домиком" и добавил. - Но, боюсь, наших жизней не хватит, чтобы в полной мере насладиться созерцанием столь прекрасного явления.
   За завтраком Гарфункель продолжил просвещать меня в области астрономии и описывать устройство замка, который, как оказалось, ещё и способен бороздить космическое пространство. Из его рассказа я уловил, что сила, с которой притягивает нас к себе небесное тело, напрямую зависит от его массы.
   - Стало быть, мы должны высоко подпрыгивать, находясь здесь, - заключил я.
   - Совершенно верно, мой друг. Но в основании моего замка находится гравитационный генератор, который способен формировать любую силу тяготения в некотором интервале.
   Но гораздо больше меня беспокоил вопрос о том, как я сюда попал.
   - Ты, - я позволил обращаться к себе так. - Оказался в искусственно созданной геопатогенной зоне, где определенным образом изменяются свойства пространства. Да и времени тоже. Из этого замка на Щукру ведут два выхода, ты воспользовался резервным.
   - Значит, есть и основной? Куда он ведёт?
   - К руинам крепости Фортготх древнего королевства Цыгра.
   Очевидно, устав от моего вечно недоумевающего взгляда, Гарфункель сказал:
   - В моём замке есть обширная библиотека, которая утолит твою жажду знаний. Ведь, я думаю, ты ещё погостишь у меня? Честно признаюсь, и сам-то я соскучился по общению.
   Разумеется, я согласился. Тем более, мне было неведомо, где именно расположены руины этой крепости. Быть может, на другом краю планеты. В завершении нашей трапезы я хотел сделать Гарфункелю комплимент, сказав, что он самый удивительный человек из всех, что мне доводилось встречать в своей жизни.
   - Я не совсем человек, - парировал он. - Впрочем, большая часть нашего рода исчезла, остальная ассимилировала, и теперь мало кто вообще знает о нас, так что я не буду сердиться, если вы отнесёте меня к числу людей. - закончив реплику, Гарфункель положил голову на плечо и мило улыбнулся.
   И тут я понял, что пора в библиотеку.
   На ближайшие дни она стала местом моего обитания. Да и, собственно, других развлечений на борту замка не было. Каждое утро после завтрака я брал с собой одеяло, масляный фонарь, - во всём замке царил полумрак, а в просторной библиотеке было особенно темно - и отправлялся черпать знания. Такого полного и качественного образования, как в библиотеке Гарфункеля, я не получал нигде и никогда. Основную массу книг составляли научные труды, но встречались и художественные произведения, которые я читал с не меньшим удовольствием. Многие истины, которые я постиг благодаря этой библиотеке, казались невероятными, и в то же время предельно простыми, что порой не нуждались в обосновании. Не буду утомлять читателя их пересказом. Во-первых, потому что сам не всё помню, во-вторых, чтобы дать читателю возможность самому открыть их для себя, путём научного познания бытия. Приведу лишь некоторые факты истории, существенно изменившие моё представление о мире.
   Прежде всего, я жаждал разобраться в названиях этих... как их там... планет. Итак, центром нашей звёздной системы была Сурья. Вокруг неё вращались планеты: Будха, Щукра, Притхвии, Мангала, Брихаспати, Щанай-чара, Раху и Кету. Название моей родины мне не очень-то понравилось, поэтому впредь я решил пользоваться иным, кое тоже встречал в научной литературе - Бхаргава. У неё и у Будхи не было спутников, у Притхвии был спутник Чандра, а у Мангалы - целых два - Сакита и Гхарата, на первом из которых и на находился замок Гарфункеля. Про остальные мне ничего выяснить не удалось. Зато я обнаружил ещё одну систему названий небесных тел нашей звёздной системы. В центре - светило Шамаш, ближайшая к нему планета - Набу, затем Иштар, Ки, Нергал, Мадрук и Нинурта. Оставшиеся две, к сожалению, не указаны.
   Да уж, произнося названия планет, язык сломаешь. Но для того, чтобы углубиться в знания астрономии, пришлось не только научиться их выговаривать, но и запомнить.
   Закомбарье - не первое королевство на планете Бхаргава. До него появлялось и исчезало много других государств и цивилизаций, от которых ныне не осталось и следа. И не всегда в них жили люди. Некогда на Бхаргаве существовала раса альвов - маленьких жизнерадостных существ, живших в полной гармонии с природой и в совершенстве владевшими "сиддхами" - способностями творить всяческие чудеса. Затем некие пришельцы из иных миров отловили несколько особей и провели над ними эксперименты, изменив их гены. Новые существа стали сильнее и выносливее, ибо пришельцы-экспериментаторы поставили целью сделать их пригодными для тяжёлой и томительной работы в шахтах. Цверги - так называлась новая раса - без устали трудились в горах, добывая драгоценные металлы, камни и другие полезные ископаемые. Позже пришельцы научили цвергов не только добывать их, но и обрабатывать, создавая сложные машины и механизмы.
   Человек - тоже продукт генетических экспериментов. Мне так и не удалось выяснить, с какой целью он создавался, но я встречал упоминания о неких "психических ресурсах". Так или иначе, у меня создалось впечатление, что кто-то за нами давно наблюдает и держит под колпаком. Время от времени, по мере нашего развития, снабжает всяческими "игрушками" в виде прогрессивных технологий и прикладных научных знаний, но при этом использует в своих целях.
   Имели место и неудачные эксперименты, результатом которых стало появление разнообразных химер. Особи были мало жизнеспособны, количество их было ограничено, и разумным существам они вселяли такой страх, что те довольно быстро истребили их. Но образ химер не исчез из человеческого воображения и продолжил жить в мифах, легендах и народных преданиях.
   Помимо летающих замков я видел описание летающих башен. Их аэродинамические свойства позволяют быстрее набирать скорость и, соответственно, быстрее покидать поверхность небесного тела.
   Существует такой архетип [ Архетипы - универсальные изначальные врождённые психические структуры, составляющие содержание коллективного бессознательного, распознаваемые в нашем опыте и являемые, как правило, в образах и мотивах сновидений. Те же структуры лежат в основе общечеловеческой символики мифов, волшебных сказок], башня - некое загадочное место, манящее своей недоступностью и хранимыми внутри себя секретами. Башня - вместилище великих тайн. Как правило, в ней обитает волшебник или волшебница, к которому (которой) люди приходят за помощью и советом. Но попасть в неё не так-то просто: нужно либо знать пароль, либо придумывать какой-нибудь хитрый способ проникновения, ведь порой вход в башню и вовсе замурован. Наверняка, читатель когда-нибудь встречал такой образ в сказках и народных преданиях.
   Помимо всего прочего, в прочитанных книгах я обнаружил слово "омбудсмен", смысл которого не понял и впредь использовал как ругательство.
  
   "Как смеешь ты впадать в уныние,
   Когда разнообразной ереси
   Край не почат?"
  
   Глубоко. В данном контексте под "ересью" понималась деятельность, которая, с одной стороны, вызывала интерес, с другой - недоумение окружающих. Отложив в сторону сборник пьес, я направился в каюту Гарфункеля. В тот момент он работал над проектом нового летающего замка, мечтая сделать его из камня - более доступного материала.
   - Вы не хотите вернуться на Бхаргаву? - спросил я у него.
   - Нет, - ответил Гарфункель, не поднимая головы от чертежей. - В последний раз, когда я был там, по милости некого злобного пузатого и рыжебородого человека я потерял клок щетины из своей бороды, а убегая от него, ещё и ботинок.
   - И это единственная причина?
   Гарфункель оторвался от работы, опустил очки, сложил руки в замок и, глядя на меня, продолжил:
   - Конечно, нет. Но здесь я приобрёл, пожалуй, всё, что мне наиболее необходимо - покой и независимость. Меня никто не преследует, никто не пытается поймать или заставить добывать золото. А всё это далось мне очень дорогой ценой.
   - Почему Вы выбрали именно это место?
   - С одной стороны, оно достаточно близко к Бхаргаве, с другой, - достаточно далеко от неё. А к спутникам, как правило, интерес меньше, чем к планетам.
   - А у Притхвии есть спутники?
   Гарфункель усмехнулся.
   - Я бы не стал туда соваться. В отличие от Чандры, эта земля не ничейная. То, что Чандра совершает оборот вокруг своей оси точно за то же время, что и вокруг Притхвии, и то, что её угловой диаметр равен диаметру звезды Сурья, если смотреть с поверхности планеты, уже должно вызывать некоторые подозрения. Хотя и Сакита, и Гхарата также повёрнуты к Мангале только одной стороной, я уверен, что отсюда меня уже никто не прогонит.
   - Жаль... Твои знания нам очень пригодились бы...
   - Кому это "нам"?
   - Флибустьерам. Мы боремся за...
   - Друг мой, - перебил Гарфункель. - Прости, но ты не знаешь, ни за что борешься, ни с кем. Цивилизации возникают и исчезают, это естественно, и ты сам в этом убедился. Через миллионы, а может быть, даже сотни тысяч лет Щукра станет одной большой пустыней, и какие-нибудь инопланетяне, наблюдая за ней, уверенно заявят: жизни на ней нет, и никогда не было.
   Я набрал воздуха, чтобы начать долгий монолог возражений, но Гарфункель прекратил его, не дав начаться:
   - Так уже случалось... Вот здесь, - показал он в сторону Мангалы. Повисла долгая пауза, затем он продолжил. - Недалеко от Мракомрачного города живёт мой троюродный племянник. В своё время я многому научил его, - повисла ещё более долгая пауза. Гарфункель пристально уставился на меня и заговорил очень тихо, почти шёпотом. - Он знает, где скрыт ещё один летающий замок.
   - На Бхаргаве?
   - Да, всё там же, в окрестностях Мракомрачного города. Мой племянник знает, как им управлять.
   - Почему ты рассказал мне об этом?
   - Я стар, и хочу, чтобы мои знания продолжали жить и развиваться. Племянник мой слишком ленив, чтобы заняться этим, но с твоей помощью его можно расшевелить.
   - Как мне найти его?
   - Узнай, где в городе живёт Хрустальный Волшебник. Скажи, что пришёл от меня. Он приведёт тебя к моему племяннику.
   Во мне загорелось сильное желание поскорей вернуться в Закомбарье, о чем я непременно поведал Гарфункелю. Вместе мы взглянули на карту, дабы узнать, как я смогу добраться туда от основного выхода. Та часть суши, где он находился, не осваивалась, ибо из-за постоянного встречного течения путь к ней представлял определённую проблему. Но мне это было только на руку: соорудив плот, на нём можно было бы пустить его по течению, и таким образом достигнуть Ондатровых островов, а оттуда до Кальмарового архипелага - рукой подать. На карте был обозначен небольшой лес, значит, есть дерево. Жерди можно связать верёвками, сплетёнными из молодой коры.
   Жизнь в ополчении учит быть изобретательным. "Если не можешь найти, роди", - любил повторять в таких случаях Де Лябаран. И, честно говоря, после его многочисленных приказов что-нибудь "родить" я уже смело претендовал на звание матери-героини. Но, всё-таки, мои рассуждения о том, каково рожать детей - результат субъективного восприятия обобщённых теоретических сведений.
  
   Воспоминания о времени, проведённом у Гарфункеля, вызывают у меня сладостную ностальгию. Никогда я не испытывал столь же "космического" чувства умиротворения. С одной стороны, меня окружало холодное и пустое пространство, наполненное столь же холодным светом звёзд; с другой стороны, я был так далёк от человеческих проблем, что вовсе забыл об их существовании. Тогда я впервые задумался о том, что большинство трудностей, с которыми мы сталкиваемся, - плод нашего же воображения. Стоит перестать о них думать, и они таинственных образом исчезают. Наверное, потому я и не упоминаю их в этой главе. Порой, чтобы приобрести человеческий облик, нужное какое-то время пожить вдали от человечества.
   Путешествие в замок Гарфункеля сильно пошатнуло привычную для меня картину мира. И, как я позже понял, чем чаще такое случается, тем лучше. Благодаря незыблемости жизни, мировоззрение людей быстро кристаллизуется, и они становятся более не способными воспринимать всё многообразие и величие Вселенной. Человек, чьи убеждения касательно мироздания хоть раз терпели существенные изменения, всегда будет смотреть на мир, как на бесконечную загадку. Человек, чье мировоззрение кристаллизовано, смотрит на него, как на скучную, много раз перечитанную книгу, и видит лишь собственное отражение.
  
   На следующий день, попрощавшись с Гарфункелем и поблагодарив его за оказанный приём, я спустился в тоннель, находившийся под другой частью замка. Меня приятно волновали мысли о том, сколько всего интересного могло произойти во время моего отсутствия. Но, как я позже убедился, волнение моё оказалось напрасным. Не произошло, толком, ничего нового. Зато самого меня ждало ещё одно удивительное открытие.
  

Глава шестая

   Яркий свет солнца ударил мне в глаза, как только я выбрался из колодца. Даже ротонда не уберегла меня от него, ибо светило находилось слишком низко над горизонтом, а постройка, казалось, была рассчитана на великанов. По крайней мере, точно не на цвергов или альвов. Передо мной предстала полупустынная местность. Следовало определить, в какой стороне море. Если верить карте Гарфункеля, то оно - где-то на северо-востоке.
   Когда солнце почти достигло зенита, я почувствовал свежий солёный ветер, стало быть, карта не врала. Поднявшись на возвышение, я ожидал увидеть морскую гладь, но передо мной предстала долина, в которой располагалась крепость Фортготх. Вернее, то, что от неё осталось. Единственным хорошо сохранившимся её элементом была... Башня! Та самая башня, которая долгое время снилась мне.
   Трудно описать словами интерес, который возник во мне при её виде. Мне даже не пришлось выяснять, как попасть туда, я это и без того прекрасно знал. Её внутренний интерьер также был идентичен увиденному мной во снах. Поэтому, быстро найдя свечу, я зажёг её огнивом, которое всегда носил при себе, и принялся изучать письмена. Благодаря сухому и теплому климату, они прекрасно сохранились.
   Не скрою, что письмена весьма интриговали своей красотой, аккуратностью и ветхостью, но, к сожалению, как и во сне, наяву мне ничего не удалось в них разобрать. Тут мне на помощь пришла моя способность понимать содержание написанного по имеющимся иллюстрациям: человечки в смешных доспехах, очевидно, не дружили с красным драконом и всячески пытались его прогнать. А тот сел в сардельку, да улетел. Ну вот, всё как-то и прояснилось. Я не экстрасенс и не разгадыватель тайн древности, но, по-моему, алые рептилии на этих письменах и закомбарском знамени связаны между собой.
   Что ж, увы, это всё, что мне удалось выяснить.
   Продолжив свой путь к морю, я набрёл на рощу королевских деревьев, названных так за багровую окраску листьев. На них как раз созрели вкусные плоды, коими я с превеликим удовольствием подкрепился. "Интересно, почему, всё-таки королевское?" - думал я, тщательно с чавканьем пережёвывая мякоть сочного фрукта и с интересом глядя на верхушки деревьев. Несмотря на то, что символ Закомбарья - красное пресмыкающееся, королевским цветом всегда считался синий. "Вот так загадка", - подумал я. И жадно надкусил фрукт.
   Возле побережья было много древних построек, в которых я нашёл всё, что мне нужно для строительства плота: сухое дерево и верёвки. Вот повезло-то, и "рожать" ничего не нужно. Спасибо вам, древние цыгреи. И спасибо сухому климату. Нашёлся даже большой кусок парусины, а вместе с тем появился шанс вернуться домой быстрее, чем планировалось.
   Хотел бы я остаться здесь подольше, изучая крепость и её окрестности, но такой возможности у меня, к сожалению, не было, поэтому пришлось тешить себя надеждой, что когда-нибудь я сюда вернусь.
  
   К вечеру следующего дня моё судно было готово. Я набрал в кувшины пресной воды, которую не без труда набрал в заброшенных колодцах, и собрал несколько ящиков плодов королевского дерева, которые, кстати говоря, уже поднадоели мне. В тот момент я не отказался бы даже от порции варёного патетоса. Начался отлив, а значит, пришла пора отправляться в путь.
   Мне необходимо было держать курс на северо-восток. Благодаря сильному течению и попутному ветру, это удавалось легко. Я не спал почти до рассвета. Как опытному мореплавателю, мне было известно, что у побережья море более беспокойное. Если плот выдержит прохождение этой области, значит, выдержит и плавание в открытом море. Хотя, моряки никогда не употребляют слово "плавает" применительно к судам, а вместо этого говорят "идёт" (наименее воспитанные из них даже поясняют, что "плавает" бурая скверна); моё творение, всё-таки, плавало, потому как судостроитель я весьма сомнительный.
   Первое время приходилось грести рулевым веслом, затем, убедившись, что плот держит курс, я просто привязал его. Течение действительно было очень сильным. На второй день плавания я уже видел синеватое облако над горизонтом, отчего сердце моё радостно затрепетало, а на рассвете четвёртого дня я благополучно сошёл на берег. Ондатровый архипелаг является естественным тормозом для этого течения, поэтому далее на северо-восток навигация становится гораздо более удобной.
  
   В обмен на оставшиеся у меня плоды королевского дерева я уговорил одного рыбака доставить меня в столицу. Мой провиант начал подгнивать, но даже в таком виде здесь он высоко ценился. А я и смотреть-то на него уже не мог.
   Столица Ондатровых островов находилась в бухте, окруженной высокими скалами, так что мне пришлось попотеть, пока я добрался до верхней части города, где располагалось представительство клана Кальмара. К счастью, там работал мой приятель, который и помог мне с возвращением домой. Впрочем, не только скверный запах пота делал меня популярным в окружении более чистых людей. Черная рубашка покрылась белыми узорами соли, сапоги - узорами бурой грязи. Волосы засалились и свалялись, а некогда аккуратная борода, изящно подчеркивавшая черты лица, больше напоминала атрибут нищего маргинала.
  
   Встретившись с Ермаком, я поведал ему обо всём пережитом. Только ему. Во-первых, кроме него никто не поверил бы, во-вторых, остальным это знать не обязательно, в третьих, мне стоило поблагодарить его за бесчеловечные процедуры заколачивания в гроб. Теперь меня даже не интересовало, для чего он это делал. Если бы не капитан Ермак, я, наверное, так и не научился бы верить самому себе. Когда в нашем сознании не пульсирует всякий мусор, оно способно на удивительные вещи.
   Ермак, в свою очередь, поведал мне о планах свержения власти в Закомбарье. У флибустьеров есть все шансы выиграть открытую войну. Но главная задача - свергнуть Вагнера Фауста, тогда власть окажется и обезличенной, и формально обезглавленной. В условиях войны новую голову отрастить она не успеет. Так что главная задача - убрать Вагнера Фауста.
   - А что потом? - спросил я.
   - Потом мы посадим на трон потомка истинного короля Закомбарья. Того прекрасного Закомбарья, каким оно было когда-то.
   - Кто он?
   - Этого я не знаю. Его сейчас ищут. Но, кровь предков не дала в нём сбой, он должен обладать ярко-красным цветом волос.
   "Ага, так вот почему дерево королевское", - подумал я.
   Ермак был вдохновлён моим рассказом о летающих замках. Среди некоторых флибустьеров есть изощрённая забава - лизать жаб. Выделения на коже этих земноводных обладают галлюциногенным эффектом при приёме внутрь. Так что Ермак поинтересовался, не довелось ли мне отведать жаб, перед тем, как я всё это увидел. Шутки шутками, а он поручил мне найти летающий замок, механика-полурослика и по возможности привести в действие этот летательный аппарат, чем я вскоре и занялся.
  

* * *

   Вернувшись в дом Бобо после похода к Олафу, Бертольд застал Амелию в одиночестве и унынии. Их маленький друг пропал. Ночью искать его было бесполезно, поэтому, было решено подождать до утра. Выходить на улицу, по крайней мере, бродить по лесу, они теперь могли безо всяких опасений, ведь их розыск давно прекратился.
   - А что с Олафом? - поинтересовалась Амелия.
   - Его не было в Маркомрачном замке... И это очень странно.
   - Что-то случилось?
   - Пока не знаю. Что ж, поживём, увидим.
  

* * *

   Вернувшись в Закомбарье, я вновь погрузился в ставшую родной атмосферу уныния и мракобесия: где-то волки съедали целые деревни, где-то процветала торговля людьми, где-то одинокие безумцы предавались скотоложству, где-то вены сами разрывались на запястьях от безысходности. "Всё идёт по плану..." - как поётся в одной популярной закомбарской песенке.
   Дабы не походить на приезжего с юга - к ним здесь относятся подозрительно - я приближался к Мракомрачному городу с северо-запада. Яркие, тёплые лучи восходящего солнца освещали опушку леса на отвесном холме, возле которой я устроил привал. На неё вышла процессия странно одетых (если вообще считать набедренные повязки из сухой травы одеждой) людей, возглавляемая мужчиной средних лет или чуть старше, с рыжей бородой и шарообразным животом.
   Двое участников процессии несли на шесте нечто зелёное и шевелящееся. Затем одни начали, стоя на коленях, возносить молитвы солнцу, а другие - сооружать конструкцию из хвороста и сухих поленьев, в центре которой располагался столб. Очевидно, они собирались лишить жизни "зелёное и шевелящееся" путём сожжения на костре. Взглянув в подзорную трубу, я разглядел несчастную жертву. Уж больно она была похожа на цверга. Во всяком случае, не была похожа на человека, даже на карлика. Учитывая то, что этих существ встретишь не часто, была велика вероятность, что именно он мне и нужен. Значит, надо его спасти. Оперативно оценив сферу интересов и интеллектуальные способности собравшихся, я извлёк линзу из подзорной трубы и направился к ним.
   Широко растопырив руки над головой сделав грозное выражение лица, я приблизился к собравшимся с восточной стороны.
   - Солнце прислало меня за своим сыном! - произнёс я, приподняв и бровь и глядя на участников действа так, словно предъявляю некие претензии.
   - Как ты докажешь, что ты - посланник Солнца? - заявил кто-то из толпы. "Ага... Они не такие уж глупые", - подумал я.
   - Со мной Его сила!
   Повисла тишина. Демонстративно достав собирающую линзу (спасибо книгам Гарфункеля, мне теперь известно её полное название) я поднял её вверх, чтобы все видели, и взглянул так, будто сам удивлён содеянным. Направив солнечный свет через линзу на кучу сухого сена, я добился того, что она загорелось, а толпа сектантов поверила в моё божественное происхождение. Человечка в зелёном трико освободили и передали в моё распоряжение.
   Продолжая изображать посланника Солнца я удалился, ведя за руку существо, которое чуть не стало жертвой бесчеловечного ритуала. Когда мы оказались на достаточном удалении от сектантов, человечек заговорил смешным голосом, что не могло не спровоцировать шутки с моей стороны.
   - Спасибо, что спас меня.
   - Я не спас тебя... Я забрал тебя, чтобы отправить на солнце...
   В лице человечка читались страх и обиженность. Я улыбнулся и продолжил, уже не изображая голос божественного посланника:
   - Ты знаешь человека по имени Хрустальный Волшебник?
   - Знаю. Но это не имя. И он - не совсем человек.
   - Да и ты, полагаю, не совсем человек.
   - Я совсем не человек, - сурово изрёк человечек, словно он испытывал ненависть к людям.
   Вот так новость. Я читал, что альвы, к коим, как мне показалось, следовало отнести данный субъект, - утончённые существа, а этот субъект был какой-то толстый, неуклюжий и, как позже мне удалось убедиться, сварливый. Впрочем, он мог быть кем угодно, и нет особой необходимости концентрировать на этом внимание.
   - Как тебя зовут?
   - Бобо.
   Я назвал своё имя, пояснив, что я - человек. Последовавшая за этими словами улыбка на моём лице явно задела Бобо и, тем не менее, он изо всех сил пытался проявить должное уважение к своему спасителю.
   - Хрустальный Волшебник сейчас гостит у меня дома, я приведу тебя к нему.
   - Здорово. Заодно узнаю, как живут истинные дети природы.
   По дороге к дому Бобо, я ещё не раз пускал остроты в его адрес. Глядя на его внешние признаки раздражения, я как бы случайно заметил, что красный и зелёный цвета очень хорошо сочетаются. Наверное, читатель не одобрит моё поведение, но, уверяю, если бы вы видели это забавное создание, то сами не удержались бы от смеха.
   У меня появилось подозрение, что Бобо - тот самый племянник Гарфункеля. Но, дабы не выдавать своих намерений, я решил не уточнять его родственные связи.
  
   Расстроенные безуспешными поисками, в конце дня Амелия и Бертольд возвращались в хижину их потерявшегося друга. Каково же было их радостное удивление, когда они увидели его, живого и невредимого. Бобо тоже был рад их видеть и принялся нас знакомить. Он объяснил, что я имею честь общаться с Хрустальным Волшебником, девушка Амелия - его воспитанница. Я отметил для себя, что у неё красные волосы. Но ничему из всего вышеперечисленного не придал особого значения, потому что с её появлением в фокусе моего внимания, восприятие действительности стало каким-то туманным. Когда я переводил взгляд на неё, время, казалось, замедлялось, а помещение наполнялось божественным светом.
   Дом Бобо, наверное, никогда не вмещал в себя столько счастья. Каждый радовался по своей причине. Царила такая прекрасная атмосфера, что у меня отпало всякое желание заниматься флибустьерскими делами, по крайней мере, до завтрашнего утра. Благо, хозяин дома разрешил остаться у него до тех пор, пока я не решу свои вопросы в Мракомрачном городе.
   Несмотря на упорное сопротивление, мне всё-таки пришлось рассказать о своём роде занятий. В конце концов, этого требует вежливость. Мои опасения оказались напрасными: никто не оценивал критически флибустьерский образ жизни. И тогда я почувствовал себя совсем комфортно. В кругу моих новых друзей создавалось впечатление, будто я нахожусь в родной семье. Казалось, судьба намеренно собрала нас вместе.
   Хоть восприятие действительности перестало быть столь уж туманным, причина его затуманивания не давала мне покоя. Порой, когда Амелия полностью занимала фокус моего внимания, чудилось, будто от неё исходит благодатный свет и дует лёгкий ветерок, наполненный ароматом цветов и теплом весеннего солнца. Вот уж где настоящая магия. Бобо, как настоящий мужчина, не мог не заметить перемены в моём восприятии действительности с появлением Амелии. И, если он превозмог себя, дабы простить мне шуточки над ним; то внимание, прикованное к объекту его собственных симпатий, он простить мне никак не мог. "Чего доброго, ещё на дуэль вызовет", - думал я.
   Утром следующего дня с превеликой неохотой я поведал Бертольду о своём путешествии на Сакиту. Как я и подозревал, племянником Гарфункеля оказался Бобо. Маленький друг отвёл меня к летающему замку, но заранее предупредил, что тот не на ходу. Это космическое судно было надёжно спрятано между скал в дремучем лесу. Оно было меньше того, в котором жил Гарфункель, но ничуть не менее функционально. Поначалу я думал, что мой маленький друг просто ленится взяться за ремонт, но позже всё-таки поверил в честность его слов: он говорил, что не знает причин внезапной поломки. Такой большой и надёжный механизм очень трудно вывести из строя, и есть основания полагать, что здесь кто-то поработал. Кто-то, кто разбирается в летающих замках.
   У меня был запланирован ещё один разговор с Хрустальным Волшебником. Насчёт Амелии. Я поинтересовался, является ли она потомком истинных королей Закомбарья. После долго молчания Бертольд, пронизывая меня суровым взглядом, выдавил из себя:
   - Да...
   Затем я поведал ему о планах флибустьеров. В том числе о том, что мы хотим сделать её новой королевой. На лице Бертольда появилась хитрая улыбка, он спросил:
   - Кто, по-вашему, правит Закомбарьем?
   Я думал, что блесну умом, сказав, что Вагнер Фауст - лишь марионетка в руках Олафа. Бывший регент, а ныне старший советник - вот кто главный злодей в этом политическом спектакле. Улыбка Бертольда приобрела оттенок удовлетворения моим неправильным ответом.
   - Нет. Вы не знаете, ни с кем боретесь, ни за что боретесь. Думаете, если отберёте у людей их глупость и тщеславие, они будут вам благодарны?
   Я опешил. В словах Хрустального Волшебника была большая доля правды. Всех закомбарцев ведь не заколотишь в гробы. Любая иллюзия, поселившаяся в сознании человека и питающаяся его размышлениями о себе, подобно живому организму будет бороться за своё существование.
  
   Вернувшись к флибустьерам, я ничего не стал рассказывать о нахождении потомка истинных королей Закомбарья. Впрочем, они уже и без меня кое-что о ней разведали. Невозможность использования в боевых действиях летающего замка ничуть не расстроила Ермака, он всё так же решительно был намерен вести войну. Я же, на то время, пока идут начальные приготовления, попросил предоставить мне нечто вроде... отпуска. Два года я отслужил на совесть, и Ермак не мог мне отказать. Ведь, в конце концов, эта могла быть моя последняя возможность насладиться личной жизнью.
   Получив прошенное, я незамедлительно отправился наслаждаться личной жизнью. В Мракомрачный город.

Глава седьмая

   Представляете, какой скучной была раньше жизнь людей? Они приходили домой... и ничего не делали. Сейчас есть публичные дома и социальные театры, где люди обмениваются полезной информацией, обсуждают насущные проблемы, проявляют себя, реализуют богатый потенциал своего прекрасного внутреннего мира. Общество стало более образованным, это очевидно. Теперь информация - главный двигатель развития сильной, многогранной личности. А чему раньше люди посвящали свободное время? Вязали... В лучшем случае читали скучные и бестолковые книги. Или газеты, где никогда не писали правду. Чтобы извлечь нужные знания, приходилось перечитать целую библиотеку книг, написанных такими же недоразвитыми людьми.
   Сейчас можно не выходя из публичного дома найти всю существующую информацию по интересующему вопросу. Причем, любому вопросу. Хотите знать, как плодятся ёжики? Хотите знать, о чём думал король Арчибальд XVIII, идя ночью по безлюдным коридорам своего замка? Всё это можно найти как в публичных домах, так и в тематической литературе. На любой насущный вопрос обязательно найдется своя книга - "Брачный период ежей" или "Мысли короля Арчибальда XVIII, возникавшие в его голове во время одиноких ночных прогулок по коридорам замка". И не стоит сомневаться в достоверности преподнесённых там данных, ведь эти книги пишутся большими учёными. А читателю даже не нужно задумываться о том, как на самом деле следует извлекать полезные и достоверные знания.
   Раньше в разных газетах сухим объективным языком излагались одни и те же новости. Как тут не заподозрить издателей в сговоре? Они писали не правду, а то, что угодно правительству! Сейчас же существует и множество газет, и множество журналистов, которые пишут субъективно, но честно. Каждый преподносит настолько личный взгляд на событие, что, прочитав о нём несколько разных статей, трудно понять, что же на самом деле произошло. Ещё труднее - кто виноват. Хотя, пожалуй, есть в этом одно преимущество: читатель может выбирать, какой точке зрения искать доказательства. Ведь одни газеты всегда пишут, что всё хорошо, другие, - что всё плохо, а третьи, - что миром правит теневое правительство, возглавляемое инопланетянами-рептилоидами, и всё зависит только от них.
  
   Заходящее солнце воспламеняло весь небосвод, отчего бледно-серые облака становились ярко-синими. Дул слабый, но холодный ветер. Кое-где из труб поднимался дым. Последние лучи светила отражали многочисленные шпили. Сияли многочисленные каменные постройки, а те, что не попадали под лучи солнца, прятались в тени своих больших собратьев. Между ними пробивались ветви деревьев, сбросивших листву на зиму. Кое-где виднелись украшенные узорами чугунные ограды, а также каменные стены, поросшие плющом. По мощёным улицам не спеша бродили люди. Из окна моего скромного жилища, которое я снял на время, открывался прекрасный вид на Мракомрачный город. О, великий Кальмар, с каким нетерпением я ждал наступление следующего дня, когда отправлюсь в дом Бертольда и Амелии, дабы засвидетельствовать своё почтение!
  

* * *

   Олаф, как обычно, задумчиво шагал по своему просторному кабинету, время от времени поглядывая на живописный закат сквозь витражи. Бо'льшую часть времени он морщил лоб и держал руки за спиной, а когда к нему приходила какая-нибудь коварная мысль, Олаф, широко расставив пальцы, смыкал их кончики или собирал кисти в замок. И коварно улыбался. Вагнер Фауст, как обычно, сидел в кресле, облокотившись на один подлокотник и положив ноги на другой, и был занят наматыванием пряди волос на палец. На его лице играла самодовольная полуулыбка.
   Олаф остановился, вздохнул, бросив прощальный взгляд на закат, и произнёс:
   - Утро вечера мудренее. Завтра я обязательно что-нибудь придумаю.
   - Я и сам могу что-нибудь придумать... В конце концов, король - я...
   Олаф презрительно из-за спины посмотрел на Вагнера Фауста как на нечто большое, мерзкое и тёплое от любви к самому себе; затем пожелал спокойной ночи, намекнув, что монарху пора удалиться в свои покои.
   В ту ночью Вагнер Фауст лёг спать очень поздно. Сначала он долго пытался думать. Это занятие давалась ему с величайшим трудом из-за недостатка практики. Потом в его голову пришло поистине королевское решение. Он не стал дожидаться утра (ночью идея могла предательски сбежать из его головы, к тому же, Вагнер Фауст не привык ждать исполнения собственных желаний), поэтому велел собрать экипаж, дабы объехать все публичные дома в Мракомрачном городе, дабы воплотить в жизнь своё королевское решение.
  

* * *

   Улыбаясь и напевая какой-то флибустьерский хит, я чистил свои сапоги до тех пор, пока не увидел в них своё отражение. Затем стал драить пряжки, их было по три штуки на каждом сапоге. Думаю, даже не стоит пояснять, что эта работа удавалась мне легко и ничуть не утомляла. Со штанами проблем не возникло: кожаные, с завязками по бокам, их трудно было испачкать или помять. Камзол и шарф тоже пребывали в хорошем состоянии. Вставив широкую золотую серьгу в левое ухо и взяв букет цветов, я был готов отправиться. Надо отметить, в одежде флибустьеров преобладал чёрный цвет (моя одежда была исключительно чёрной), а также её часто украшали металлическими деталями - цепями, заклёпками, шипами.
   Как часто в своих воспоминаниях я обращался к тому моменту, когда преподносил цветы Амелии. В её глазах читалась вершина моих надежд - взаимность. Казалось, не подавая вида, она тоже желала увидеться со мной. Я таял, словно масло на сковородке, и в то же время чувствовал себя бодро, как... Как Ермак среди "кальмаров" (это выражение прицепилось к моему языку и я часто использовал его).
   Бертольд - флегматичный и проницательный великан - видимо, почуял в воздухе "аромат цветущих помидоров" и пригласил меня позавтракать с ними. За трапезой я поведал им о своих планах и намекнул, что горю желанием посмотреть Мракомрачный город, но не хотелось бы делать это в одиночку. Я будто вспыхнул от счастья и благодарностью Бертольду, который мастерски подыграл мне:
   - Думаю, вам с Амелией будет интереснее вместе, а я староват для вашей компании.
   Щёки Амелии, округлившиеся от широкой улыбки, покраснели. Я не видел себя со стороны, но, полагаю, со мной произошло то же самое.
   Ох уж эта любовь... Никогда не забуду слова капитана Ермака: "Любовь как бурая скверна. Многие предпочитают не говорить о ней, но, так или иначе, все о ней думают в силу природы своей".
   Во второй половине дня Амелия готовилась к запланированной нами прогулке, как вдруг в дверь постучали. На пороге стояло Его Величество в окружении своей свиты.
   - Сегодня такой день, что юноша может сделать любой девушке предложение руки и сердца, а та не может отказать... - то и дело, запинаясь, заявил король. - Так что я предлагаю Вам руку и сердце.
   - Это приказ? - спросила Амелия.
   - Э... Не...
   Вагнер Фауст не стал отдавать такой приказ, боясь гнева Олафа. Поэтому мудрый самодержец распространил эту информацию во всех публичных домах. Поскольку его доски пользовались особенно большой популярностью, новость разошлась быстро. Вагнер Фауст, как и многие другие завсегдатаи публичных домов, напрасно полагали, что события внутри этих заведений имеют какое-то отношение к реальной жизни и людям, которые живут ею. Король наивно полагал, что теперь у Амелии не окажется другого выхода, как согласиться на его предложение. В этом и заключалось его гениальное решение. Сделав то, что не удалось Олафу, он хотел самоутвердиться среди высших лиц государства. А отказ Амелии "полюбоваться видами" лишь подогревал интерес Вагнера Фауста к её персоне.
   - В таком случае, примите моё уважение и отказ, Ваше Высочество, - ответила Амелия, поклонившись.
   Вагнер Фауст пребывал в замешательстве. Всё пошло не по плану. И без того трудный процесс мышления вовсе оказался непосильным.
   - Но... Но... Я люблю... Те... Вас...
   - Спасибо, Ваше Величество, - кокетливо ответила Амелия, положив голову на бок и отвесив ещё один поклон. От себя должен заметить, что она повела себя, как настоящий мужик - жёстко и остроумно.
   Вагнер Фауст стоял, словно громом поражённый. Гвардейцы уже были готовы схватить злобную бунтарку, но вскоре у них появилось более важное дело - скрывать плачущего короля от глаз прохожих.
   После этого инцидента Амелии было несколько не по себе. Но мои старания поднять ей настроение не прошли даром. Её обрадовало уже то, что, боясь опоздать на свидание, я пришёл на час раньше. Мы гуляли по набережной Мракомрачной реки. Было пасмурно, но нас это ничуть не беспокоило. В тот вечер выпал первый снег.
   Проводив Амелию домой, я и сам вернулся в своё скромное жилище и ещё долго не мог заснуть, испытывая неописуемый восторг. Я стоял в тёмной комнате у окна и любовался панорамой ночного города, усеянной многочисленными огнями фонарей, чей свет отражался от туч, придавая им багровый оттенок. Снег перешёл в ливень. Мракомрачный город очаровывал своей демонической красотой. Не буду скрывать, что до сего момента мне нравились и другие девушки, но в этот раз в моём сознании словно сработал некий механизм, действующий исключительно в одном направлении.
   В ту ночь, как и на протяжении всей оставшейся жизни, я бесконечно восхищался Амелией. Её, потомка истинных королей Закомбарья, вполне устраивала скромная жизнь в доме стеклодува. Ей доставляла удовольствие прогулка с флибустьером в пасмурную промозглую погоду. Она, не колеблясь, давала отказ королю. Всё это сочеталось с привлекательной внешностью, добрым отзывчивым характером, скромностью, ясным восприятием мира и острым умом. Такое случается редко. А когда царствие ереси достигнет достаточной мощи, это вообще станут называть сказкой. И не только это. Всё прекрасное и необычное, что свойственно нашему миру, рано или поздно будет признано художественным вымыслом. Людям с детства будут запрещать верить в то, чем они хотят жить. Зато настоящих иллюзий станет так много, что люди будут принимать их за реальность.
  
   Всегда будет существовать ниточка, ведущая людей к их забытому прошлому - генетическая память. О ней я читал у Гарфункеля. Она придёт на помощь, когда люди перестанут доверять памяти своего собственного сознания.
  
   Во время пребывания в Мракомрачном городе мне довелось, как следует, познакомиться с жизнью светского общества. Я даже зарегистрировался в паре публичных домов и несколько раз ходил в социальные театры. В самом главном из них по утрам шёл спектакль "Знахари", где артисты вместе со зрителями обсуждали всякие болезни и то, как их можно лечить. Хоть эти спектакли и рассчитаны на пожилых людей, не занятых по утрам работой, я напрасно решил, что и мне они пойдут на пользу. Может быть, это всего лишь совпадение, но почему-то каждый раз, когда я там был, у них на сцене висели плакаты с гениталиями, а артисты с упоением рассказывали какие-то нелепые факты о человеческой физиологии. Не знаю, имеют ли они научное обоснование, но зрители пребывали в восторге от услышанного.
   Вечером там показывали спектакль, где артисты подбирали пару жениху или невесте, выбирая из трёх кандидатов. Всего лишь один раз я был на таком спектакле, но и этого было чересчур много. Замуж выдавали какую-то безнадёжную жрицу любви. Артисты вежливо задавали ей вопросы о работе: нравится ли Вам она? Реализовали ли Вы себя в ней? Стал ли Ваш внутренний мир от неё богаче? Помогает ли работа развитию Вашей творческой личности? Как будто это нормально. Впрочем, стесняться обсуждать жречество любви в современном свободном и демократичном обществе считается не толерантно. У каждого кандидата одна из артисток спрашивала о материальном достатке, ведь невеста, за чью руку и сердце они боролись, нуждалась непременно в богатом женихе. По её словам, если мужчина в двадцать лет не стал дельцом, то он и не мужчина вовсе. Кандидаты были достаточно обеспечены, но всё равно по тем или иным критериям не отвечали требованиям невесты, а значит, не были её достойны. Почему-то никого из них ни разу не спросили про службу в ополчении. Не толерантно, видимо.
   После этого шёл спектакль, где просто обсуждались резонансные, нередко мерзкие или непристойные истории. Ежели не могли найти подходящую тему, то разбирали какой-нибудь кухонный скандал. Этот спектакль всегда собирал аншлаги: во-первых, все уже успевали вернуться с работы, во-вторых, такие темы очень нравились обывателям. Недобросовестные социальные театры процветали на их интересе к скандалам и разборкам. Наименее популярным был тот социальный театр, где показывали спектакли (если их вообще можно было так назвать) о достижениях культуры и искусства, а так же спектакли на исторические темы. Так или иначе, у меня были более интересные занятия, нежели посещение этих, кроме последнего, недостойных мест.
  
   Наступала зима. Я и раньше её любил, но теперь это время года казалось мне особенно прекрасным. Зимой даже Маркомрачный город, полный тёмных готических [Использован эквивалент для обозначения архитектурного стиля] построек, казался милым и уютным; а черные деревья, усыпанные снегом, вызывали восторг. Морозный воздух был чист и свеж. День солнце не поднималось высоко над горизонтом; часто царил полумрак, идеально гармонировавший с атмосферой города и придававший ему ещё большее очарование.
   Мне казалось, что время замирает, когда я наблюдал за снежинками, медленно парящими на фоне тёмно-синего неба. Переводя взгляд на Амелию, я чувствовал, как всё внутри меня наполнялось теплом. Её аккуратный, чуть вздёрнутый носик краснел от холода, глаза блестели, улыбка сияла. От всего это я словно растекался, а мир для меня застывал в благоговении.
   Во время прогулок с Амелией я часто рассказывал ей о своих приключениях, но никогда не заводил разговор о готовящемся перевороте и о том, что флибустьеры хотят сделать её новой королевой.
   Тогда я впервые поймал себя на мысли, что мне надоела эта борьба и хочется заняться чем-то более созидательным. Но идея наведения порядка в королевстве так крепко засела в моей голове, что не торопилась сдавать свои позиции. Однажды ясным морозным вечером, когда небосвод был усеян звёздами, я рассказал Амелии о своей мечте пожить на каком-нибудь спутнике или маленькой планете, любуясь чарующими пейзажами космоса.
   - Если бы я и стала жить в таком месте, то только с тобой, - ответила она.
   Я снова почувствовал себя маслом на сковородке.
   - Почему? - спросил я, хотя и знал ответ.
   - Ну... Потому что у тебя есть опыт жизни вдали от родной планеты, - парировала Амелия.
   О, великий Кальмар, нужна ли мне была какая-нибудь война за власть после этого?
   Однажды я зашёл в гости к Бертольду, когда он был занят весьма странной работой - изготовлением хрустального гроба. Не скрою, что само творение было весьма впечатляющее, но меня волновали и причины его создания. Бертольд утверждал, что такая идея возникла у него неожиданно, но родила огромное вдохновенье. А покупатель всегда найдётся. Вскоре появилась Амелия и похвалила работу мастера, после чего добавила: "Как здорово, наверное, покоиться в таком гробу".
   Близился Новый год, улицы Мракомрачного города стали украшать фонарями и гирляндами, на площадях ставили ёлки, вокруг которых бродили актёры-аниматоры в образе Деда Мороза - персонажа Закомбарского фольклора, олицетворяющего зимнюю тьму и холод, оттого носящего чёрные одеяния с белой меховой оторочкой... Или он олицетворяет доброту и любовь? Ведь считается, что он приносит подарки, а дух тьмы и холода вряд ли стал бы заниматься благотворительностью. В общем, корней мифов никто не помнил, поэтому в разное время трактовали их по-разному, в угоду нравам общества.
  
   Вместе с мифами часто исчезают крупицы древней мудрости, обретаемой веками и построенной на крови множества людей. Сколько же ещё багровых рек должно пролиться, пока люди не поймут, что их предки, жившие тысячелетия назад, были ничуть не менее рассудительными, чем они и сами? А где вымысла больше - в мифах древних или иллюзиях современных людей, это большой вопрос. По крайней мере, в мифах скрыты хоть какие-то полезные знания.
  
   Только зимой, благодаря наличию снежного покрова, небо, заволоченное тучами, приобретает в сумерки яркий фиолетовый оттенок. В другие времена года такой красоты и не увидишь. Мракомрачный город в это время выглядел особенно прекрасно. Его изящная вытянутая архитектура была столь же загадочной, сколько и природа зимой.
   Я был в восторге от всего, что окружало меня в те дни. Меня не нужно было, как многих, кормить надеждами на прекрасное будущее, я мог сам убедить кого угодно в том, что впереди его ждёт большое счастье. В то время я чувствовал себя, если можно так выразиться, полностью в своей тарелке. Ни до, ни после у меня такого ощущения не было. Казалось, всё, что некогда существовало в лишь моём воображении, вдруг стало окружающей меня действительностью.
  
   Прошёл самый лучший праздник наступления нового года в моей жизни, и ко мне стали возвращаться мысли о назревающей войне, а вместе с ними тревога, которая мешала как следует наслаждаться жизнью. В первые дни года я попытался навестить своих родителей, но жилище их было брошено. Надеюсь, они стали жить в каком-нибудь более уютном месте.
   Бертольд, как самый рассудительный человек (или не человек), которого я только знал, спрашивал меня о планах флибустьеров в отсутствии Амелии. Чего нельзя было сказать о Бобо, ревновавшего её ко мне. Узнав о моём участии в готовящемся восстании, он обзавёлся козырем в рукаве.
   Однажды он пригласил нас всех к себе домой. Его непривычно довольный вид сразу вызвал у меня нехорошие подозрения. С громким причмокиванием глотая чай из закомбарских трав, он, растянув улыбку от одного острого уха до другого, как бы вскользь спросил:
   - Ну что, как там дела с революцией? Сделаете Амелию новой королевой? А сколько людей планируете убить? Наверное, зальёте кровью весь Мракомрачный город? Хи-хи-хи...
   - О чём он говорит? - тут же обратилась ко мне Амелия.
   - Понятия не имею...
   - Ну как же? Ты со своими друзьями-разбойниками собрался вести войну с действующей властью Закомбарья, убивая всех, кто будет стоять на пути. А потом посадить на трон...
   - Довольно! - вмешался Бертольд. Спасибо за чай, нам пора.
   Подлый несуразный человечек был мал, толст, но хитёр и проворен. Как впоследствии покажет время, своими заранее подготовленными словами он добился желаемого. В тот момент я пожалел, что когда-то спас ему жизнь, ведь летающий замок Бобо всё равно не завёл.
   Мы возвращались в город молча. Сухо попрощались и разошлись по домам. Я знал, что разочаровал Амелию, не рассказав ей о той военно-политической авантюре, в коей намеревался принять участие. И у меня не было оправдания. Она доверяла мне, а я оказался сподвижником... Разбойников... Они ведь, и правда, разбойники, которые хотели использовать её в своих целях. Всю ночь размышляя о том, что для меня более дорого, я твёрдо решил, что завтра поклянусь бросить флибустьерскую деятельность. Заодно поинтересуюсь, почему Бертольд укрывает Амелию, и как ему до сих пор это удается.
   - Олаф пытается выдать её замуж за Вагнера Фауста, дабы укрепить положение правящей династии, - поведал мне Хрустальный Волшебник. - Их брак станет олицетворением союза между старым и новым режимами. Разумеется, тем самым преследуются интересы исключительно одного из них, но, при этом, брак должен быть добровольным.
   - Разве король не может...
   - Королю нужна поддержка народа. Если поданные узнают о том, что Вагнер Фауст сделал это силой, то перестанут доверять ему.
   - Но как они узнают...
   - Даже после этого я не перестал бы приглядывать за Амелией. Перед смертью я поклялся её родителям, что всегда буду оберегать её.
   - Ты знал...
   - Да, это были великие люди, и я многим им обязан. Они просили уберечь её от политических интриг. С другой стороны, она для меня как родная дочь, и я не могу запретить ей быть счастливой. Я даже дал бы согласие на её брак с королём, если бы он оказался достойным женихом.
   - Почему Олаф не может избавить её от твоего надзора?
   - Тому есть свои причины. Скажу лишь, что меня не так-то просто "убрать".
   Нависла пауза. Затем Бертольд добавил:
   - Прошу тебя, оставь свои затеи. Ты никогда не пожалеешь об этом.
   Я и сам хотел поговорить об этом с Амелией, но она была не в настроении. В следующий день наш разговор с ней не задался. Она по-прежнему злилась на меня. А я злился на Бобо. Но разобраться с ним по-мужски не мог, потому что силы наши не равны. Бесчестием было бы даже угрожать ему.
   Мудрый Бертольд уговаривал меня подождать немного, пока страсти улягутся, но я, по глупости своей, воспринимал происходящее как полную утрату надежд, поэтому, упоённый жалостью к самому себе, отправился обратно на Кальмаровые острова наматывая по дороге сопли на кулак и обзывая себя омбудсменом.
  
   Сейчас, по прошествии долгого времени эта ситуация кажется мне очень глупой. Ещё более глупым и бессмысленным мне кажется моё собственное поведение в ней. Обычное недопонимание. Я же воспринимал его как конец всего и вёл себя слишком резко, импульсивно и необдуманно. Лишь много лет спустя я понял, что гораздо лучше расстаться со всеми своими убеждениями, чем жертвовать той жизнью, к которой поистине стремишься. Подчёркиваю, со всеми убеждениями, ибо все они - лишь порождения воображения и не представляют особой ценности. Как я определил, что это была жизнь, к которой я стремился? В те дни я испытывал редкое и невероятно прекрасное чувство, словно всё находится на своих местах, вся Вселенная пребывает в полной гармонии. На самом деле, в полной гармонии находился я. Уверен, читатель хотя бы раз в жизни тоже испытывал это божественное ощущение. Его можно сравнить с чувством возвращения домой после долгого утомительного путешествия.
  
   Вечером того дня, когда уже совсем стемнело, я шёл по улице Мракомрачного города, поливаемый ледяным дождём. Капли воды струились по моим волосам, по лицу и быстро превращались в тонкую ледяную корку. Ноги по щиколотку утопали в холодной хляби. Зима в этом году выдалась на редкость скверная. Я не видел более красоты Маркомрачного города, он казался мне самым ужасным местом в мире. Его демонические огни наводили на меня страх страх. В воздухе чуялся запах смрада. Невольно я предался рассуждениям о Мудилле, о тёмной силе, которая, словно зараза в организм, проникает в людские сердца и обретает власть над ими.
   "Буль-буль-буль" - стучали капли в грязную жижу. Долго я смотрел лишь под ноги и не поднимал головы, после чего решил всё-таки осмотреться и сразу же пожалел об этом. На обочине дороги стояла крытая маршрутная телега. Под навесом горел тусклый фонарь, озаряя одутловатые, полные злобы лица пассажиров своим болезненным желтым светом. За углом телеги, прямо на глазах у прохожих извозчик, очевидно соблазнённый Зелёным Змием, избавлялся от лишней жидкости в организме. То же "буль-буль-буль", только с большей частотой добавлял он в и без того мерзкую симфонию. Рядом с телегой стояла влюблённая парочка. Сначала я подумал, что эти люди - ровесники моих родителей, коих природа не наделила достаточно высоким ростом. Мои догадки оправдывало безбожное зловоние, исходившее от них. По-моему, так пахли какие-то дешёвые курительные травы. Приглядевшись получше, я вдруг понял, что передо мной совсем юные подростки. Рассуждая о совместном разделе ложа, они обсуждали нечто совсем непотребное, отчего мои обледенелые волосы чуть не встали дыбом. Потом они осатанели [Использован эквивалент] и принялись страстно целоваться. "Ом-ом-ном" - добавилось в симфонию. Мимо проходила горбатая старуха с клюкой, чей огромный, покрытый бородавками нос зловеще торчал из-под капюшона. Было моё настроение лучше, я бы подумал, что это ведьма. Комментируя действия юноши, она шепеляво сказала: "Ну, сейчас прям пальцем залезет в..." - впрочем, не всё, что говорят старухи на улицах, следует дословно цитировать. Да уж, эта пожилая леди знала толк в извращениях, хотя её представления о гигиене оставляли желать лучшего. Потом она принялась что-то ворчать: "Э-бе-бе-бе..." "Буль-буль-буль, бль-бль-бль-бль, ом-ом-ном, э-бе-бе-бе" - гремело у меня в голове. "Вот оно, днище" - подумал я.
  
   Мир - удивительно услужливое явление, всегда и в полной мере оправдывающее представления каждого. И я видел мир таким, каким хотел его видеть, будучи упоённым жалостью себе и действуя вопреки голосу сильного себя.

Глава восьмая

  
   Люди всегда стремятся к свободе от иллюзий, перебирая весь их возможный спектр. Олицетворением свободы в политике Закомбарья было слово "демократия". Считалось, что бразды правления находятся в руках представителей народа. Таким образом, люди верили, что народ сам себе хозяин. Но что же будет делать человек, если ему всё разрешат? Верно! Он будет бездельничать. Я не политолог, но, по-моему, народ, подобно ребенку, нужно воспитывать. Иначе вырастет ленивый и необразованный грубиян.
   Реальной формой правления в Закомбарье является плутократия, при которой власть сосредоточена в руках богатых людей. Они составляют верхушку этой самой власти и оказывают существенное влияние на социальные процессы, в отличие от армии бестолковых чиновников. Те, чтобы отвлечь людей от настоящих проблем, изображают народных избранников и придумывают нелепые и бесполезные законы, по которым потом живут все, кроме них.
  
   Светило яркое южное солнце. Мы с капитаном Ермаком проходили перед строем наших флибустьеров. Внешне они выглядели почти одинаково: в черной одежде с металлическими деталями, бородатые, в шрамах, с мечами в ножнах, с серьгами в ушах. У кого-то были блинные волосы, у кого-то - короткие, а кого-то вообще был ирокез, выкрашенный в красный цвет. Пожалуй, в этом состояло их главное различие. Богатые внутренние миры флибустьеров не сильно отличались друг от друга. Впрочем, их обладатели и не пытались доказать обратное.
  
   В одной из книг Гарфункеля я прочитал умную мысль: "Человек тогда реализует себя, когда избавляется от эго и совершает каждое деяние своё так, словно оно последнее в его жизни. Исчезает танцор, остаётся лишь танец. Исчезает музыкант, и остаётся лишь музыка". А до тех пор, пока этого не произошло, человек занимается тем же, чем и все остальные окружающие его люди - рассуждает о своих действиях перед воображаемым собеседником в попытке оправдаться. За самим собой я много раз замечал это и, к сожалению, продолжаю замечать. Реализовать себя не так уж сложно: если ты идешь - иди, если спишь - спи, если ковыряешь в носу - ковыряй в носу и ничего больше. Не отвлекайся на разговоры с самим собой. Особенно, не пытайся извиняться или оправдываться в таких разговорах. Ты не единственный, кто живёт "неправильно". Это лишь советы из книг Гарфункеля, но, как я убедился, они работают.
   Чем люди действительно похожи друг на друга, так это внутренними мирами.
  
   Глядя на своих братьев по оружию, я испытывал гордость. Это были закалённые в боях головорезы, объединённые общей идеей. Когда же людей принуждает к службе, они постоянно ищут возможность от неё увильнуть.
   Как известно, одним из самых распространённых преступлений в ополчении является сон в неположенное время. Однажды я слышал, как барон Де Лябаран отчитывал моего сослуживца:
   - Какого чёрта ты спал в печке?!
   - Я не спал в печке, я там просто сидел!
   В жизни ополченца так мало радостей, что он не теряет и возможности хоть как-то развлечь себя. С участием того же сослуживца произошёл другой случай.
   - Какого чёрта ты напился и спал в винном погребе?!
   - Я не пил... И не спал... Я... Проверял герметичность бочек! Ик!.. Ой...
   Вообще, искать благородное оправдание своему безделью во время службы в ополчении - целое искусство, коем и я в своё время овладел.
   Все флибустьерские кланы объединились и объявили свои земли государством Буканьерия. После чего Буканьерия объявила войну королевству Закомбарье. Вот так дела... Изначально эта война планировалась как гражданская, а теперь она приобрела статус отечественной. Буканьерия - не то королевство, за которое я собирался сражаться. Получается, одно государство нападает на другое, чтобы сделать его жизнь лучше. Вроде и не поспоришь, что это правильно, ведь им правят злодеи, которые воспитывают общество послушных дураков.
   Сейчас размышления об этих политических интригах заводят меня в тупик, но в то время я был полон злости, которую жаждал выплеснуть на кого-нибудь. К тому же, флибустьерская пропаганда сильно на меня повлияла. Кстати говоря, ни один государственный переворот "снизу" не осуществляется без фанатизма и непонимания действительности.
  
   Война сильно меняет мировоззрение. Не потому, что человек становится "быдлом" или его психика претерпевает мощный удар, а потому, что на войне человек встречается со своим главным попутчиком в путешествии по жизни - со смертью. Здесь человек по-настоящему учится ценить то, что у него есть. Здесь человек учится не тратить время на принятие заведомо ненужных ему решений. Здесь человек учится действовать, вместо того, чтобы рассуждать о действиях. Здесь человек перестаёт питать жалость к самому себе и прекращает бесконечные рассуждения о том, кого он любит и кто любит его. Здесь пропадает эфемерное желание показать себя. Здесь убеждения человека проходят настоящую проверку на прочность. Я вовсе не агитирую читателя идти на войну, но лишь прошу его понаблюдать за ветеранами и обратить внимание, как сильно они отличаются от людей, что постоянно пытаются найти в своей невыносимо благополучной жизни какие-то причины для страдания, а на самом деле - повод пожалеть себя.
   Участие в войне отличается от скучной и бестолковой службы, которую я описывал в начале своего повествования. Хотя, качества, приобретённые в ополчении, безусловно, очень пригодились мне на поле брани. Личные качества, но не навыки. Помнится, одного моего сослуживца из рядов ополчения однажды жестоко избил пьяный башелье, застав его за актом рукоблудия, после чего подверг не менее жестоким и унизительным наказаниям. На войне нет места такой ерунде. Ни первой, ни второй.
  
   Закомбарский флот пал быстро, но в войне на суше флибустьеры не были так сильны. Палки в колёса ставили ещё и погодные условия: начиналась весна, шёл то дождь, то мокрый снег. Кругом была грязь, хлябь, слякоть. Вроде и не было холодно, но дул сильный и влажный ветер. Сражения проходили каждый день, иногда и ночью. Спать приходилось по четыре часа в сутки, в переполненных палатках, а иногда и под открытым небом. Питались чем попало. В лучшем случае удавалось что-нибудь урвать у закомбарцев, их кормили регулярно и вкусно.
   Когда я впервые услышал о том, что наступление следует осуществлять силами, впятеро превышающими силы обороняющегося противника, подумал, что это преувеличение. На самом деле, это правда. Наши потери, несмотря на высокий боевой дух и хорошую выучку, были значительны. Иногда даже приходилось давить числом. Но уже очень скоро лучшие воины Закомбарья полегли, и нашими противниками стали напуганные и неуклюжие ополченцы.
   Мокрый снег, звон мечей, кровь, крики, изрубленные тела. В конце дня, помнится, сидел на снегу, наслаждался минутами спокойствия, когда никто не хочет тебя убить, и глядел на гору трупов, которую готовили к сожжению.
   Дождь, свист стрел, ноги по колено в воде, бежим через болото. В мутную жижу, чуть схваченную льдом, падают братья по оружию, захлёбываясь в собственной крови. Я, к счастью, отделался лишь насморком, кашлем и болью в горле.
   Туман. Собираю обезображенные тела своих товарищей. От кого-то удаётся найти только отдельные части. Такое ощущение, что остальные комплектующие наших павших товарищей драпающие закомбарцы отчаянно хватают в качестве трофеев.
   Злость во мне сменилась на какое-то безразличие к происходящему. Словно под действием некого наркотика я делал, что приказывают, и говорил самому себе: "Так надо. Это для нашего же блага". Но возможность поразмыслить над происходящим выдавалась редко. Мне с моими бушующими гормонами молодого организма на войне было самое место.
   Багровый закат. О, великий Кальмар, до чего же он красив! Только в суровых условиях начинаешь ценить такие простые, но прекрасные вещи по достоинству. Вот она, военная романтика.
   Поздние сумерки, небо окрасилось в багрец, идёт ледяной ливень. Капли, упав на одежду, тут же замерзают. Я поскользнулся на тёплой крови, ручьём текущей по насту откуда-то из толпы. Враг не упускает такого удачного случая и тыкает в меня копьём. Рёбра прожигает боль, ритм сердца учащается, в глазах чернеет. Больше ничего не помню.
  
   Куда испарились знания, обретённые мной у Гарфункеля? Почему я перестал ценить безмятежность? Нет, не благополучие и спокойную жизнь, а внутреннюю безмятежность и осознанность. Годы спустя я часто задавал себе этот вопрос, но не мог найти достойного объяснения. То ли новые представления о мире не сразу уложились в моей голове, то ли я был слишком слаб, чтобы их принять, то ли моя душа требовала опыта, горького и тяжёлого. Не книжного, а реального.
  
   Очнулся ранним утром в большой палатке, где собрали раненых. Места было мало, мы лежали вплотную друг к другу. Палатку наполняли стоны и истошные вопли. Бойцы лежали без ног, без рук... Кто-то изошёл бурой скверной от болевого шока... У кого-то прямо в этот самый момент вытекал глаз... А кто-то лежал тихо, спокойно и ни на что не жаловался. Лишь тот, кому доводилось видеть, как смерть медленно и незаметно подбирается к своей жертве, мог узреть на лице этого раненого её ужасную печать: черты лица заострились, выражение лица стало безучастным, а взгляд устремился куда-то вдаль. Воздух был наполнен каким-то органическим смрадом. Меня, наверное, стошнило бы, но, во-первых, я давно ничего не ел, во-вторых, уже не в первый раз видел такое зрелище. К середине дня крики утихли: кого-то прооперировали, кому-то, из жалости, помогли отправиться на тот свет. Третьи перестали кричать от бессилия. Я повернул голову: рядом со мной лежал парень, по лицу которого струились слёзы. Кое-как приподнявшись, я вытер их своим рукавом.
   - Что с тобой стряслось? - спросил я его, но тот ответил нечто невнятное.
   - У него поврежден позвоночник, - Он всё слышит, всё понимает, но не может ничего сказать. И не может шевелиться.
   Вот кому действительно не повезло. Быть обреченным наблюдать за жизнью, но не иметь возможности участвовать в ней. Какая в таком случае может быть мотивация бороться за существование? Я проникся жалостью к этому парню и хотел как-нибудь помочь. Но как? И тогда я вспомнил, как стал флибустьером.
   Зная, что он слышит меня, я поведал ему о зверском опыте, который проводил надо мной капитан Ермак, подробно описав инструкцию по сохранению сознания во время сна. Но, кажется, он подумал, что над ним издеваются. "Проклятье. Типун мне на язык. Лучше б не говорил ничего. Во истину, молчание - золото", - подумал я.
  
   Тогда я всерьез задумался о том, что когда-нибудь могу оказаться в таком же положении. Рука врага, старость или неведомая болезнь могут поразить меня, и я буду прикован к кровати. Ограничить все физические возможности, но поддерживать существование - вот самая ужасная пытка, которую только можно придумать. Но сознание ничто не может ограничить, его можно лишь замутнить. И чаще всего, человек делает это сам, по собственной воле. Уверен, любые войны потеряют смысл, когда каждый будет знать своего главного врага в лицо.
  
   Я быстро поправился и уже готовился покинуть временный госпиталь, как вдруг услышал, что мой сосед зовёт меня невнятными возгласами. На его лице сияла кривая, но радостная улыбка, из которой подтекала слюна; а в глазах, влажных от слёз, не было ни капли страха. Кажется, он всё-таки воспользовался моими инструкциями и хотел поделиться впечатлениями. Уверен, процедура отделения сознания от тела прошла у него легко: организм его был достаточно слаб для этого, а положение - достаточно безнадёжно. Как не удивительно, именно такие условия оказывают пользу в подобном деле.
   Питая уважение к своему товарищу, я терпеливо выслушал его. Представляю, что он ощущал. В момент, когда он оказался прикованным к кровати, его жизнь только началась. Даже для меня его история оказалась поучительной.
  
   Когда мы подобрались к столице, боевой дух флибустьеров почти упал, но мысль о скорой победе придала им сил. Я же не был в восторге. Напротив, мысль о скорой осаде Мракомрачного города вызывала у меня сильное расстройство. Обрадовался я лишь тогда, когда капитан Ермак сообщил мне, что я буду лично командовать штурмом убежища Вагнера Фауста, в которое тот тайком поспешил переместиться.
   Разведка доложила, что король покинул своё рабочее место, и это дало карт-бланш на выполнение основной части коварного плана по свержению власти. Небольшую часть войск срочно перебросили в Буканьерию для подготовки и выполнения операции. Убежище короля находилось на крохотном островке в открытом море. Флибустьерским разведчикам удалось узнать и точное расположение этого островка, и о том, насколько серьёзное препятствие представляет форт, коим и являлось это самое убежище.
   Тут особо рассказывать не о чем. Быстро и оперативно снарядили три больших корабля, посадили на них самых искусных головорезов и направили к логову беглого монарха. Разведка также доложила, что вражеский флот там не дислоцируется, дабы не привлекать внимание. Крохотный остров, где расположено убежище, представляет собой одинокую скалу, торчащую из морской глади. В северо-восточной части острова есть небольшая бухта, в ней стоит форт, в форте сидит король. Всё, прям, как в сказке. Кроме как в бухте, высадиться нигде. Но если зайти с юго-запада и обогнуть остров, защитники форта не успеют атаковать наступающие силы из орудий. Даже не верилось, что всё может быть так просто.
   Как я уже говорил, сборы прошли быстро. Война, если можно так выразиться, держала нас в хорошей форме: мы работали слаженно и дисциплинированно.
   Перед штурмом большинство флибустьеров нанесли на лицо традиционную боевую раскраску: всё красилось в белый цвет, кроме глаз, рта и иногда носа; они красились в черный цвет. Так бойцы становились похожими на ходячие трупы или скелеты. Я предвкушал свой триумф. "Пусть мне не удалось устроить спокойную и счастливую личную жизнь, но теперь я стану героем и внесу свой вклад в историю!" - что-то подобное, не обличенное в слова, крутилось у меня в голове. Но всё-таки что-то по-прежнему мешало мне, как следует, насладиться настоящим положением вещей. Что-то говорило мне, что я поступаю не так, как на самом деле считаю нужным.
  
   Лишь годы спустя мне придет понимание того, что настоящего героя от фальшивого отличает отношение к объекту, за который он борется. Настоящий герой борется за то, что действительно любит. И у него всё получается, словно вся Вселенная ему в этом способствует. А фальшивый герой рано или поздно споткнётся на камне, который сам же бросит себе на дорогу, чтобы упасть в вырытую своими руками яму. Именно таким героем в тот момент был я.
  
   Мне было не привыкать вести сражения на воде: прошлое морского разбойника давало о себе знать. Вода была "моей" стихией. Зная все тонкости мореходного дела, я прекрасно справился с ролью и капитана корабля, и командира эскадры, быстро завоевав авторитет команды и всех остальных подчинённых.
   И я, и вся моя банда пребывали в эйфории. Мы готовы были рвать и метать, предвкушая скорую победу.
   Корабли неслись по морской глади, подгоняемые попутным ветром. Я наслаждался влажным, солёным морским воздухом и убеждал себя в том, что это запах скорой победы. В моём юношеском сердце таилась наивная надежда, что когда-нибудь Амелия простит меня. Быть может, её впечатлят мои военные подвиги. Как любой молодой... самец (в данном случае себя явно проявляла животная природа), я хотел отличиться перед ней силой и отвагой. В то же время я чувствовал, что она становится всё дальше и дальше от меня, и влюблён я не в реального человека, а в эфемерный образ, который живёт в моём воображении. Его любить проще. Даже в памяти этот образ был несколько иным. Чувствовал, но признаться себе в этом боялся.
   Широко шагая по палубе, я любил перекинуться шутками со своими флибустьерами, которые были мне как родные братья. Война крепко сплотила нас.
   Очень хотелось взглянуть ночью на звёздное небо, но на протяжении всего нашего похода оно было затянуто тучами. Иногда шёл мелкий дождь. Не было ни солнца, ни звёзд. Только серый свинец над головой.
   Рассекая туман, наша эскадра приближалась к заветной цели. Команда была готова к бою. Я взобрался на нос корабля, собираясь произнести пламенную ободряющую речь. Команда моего судна собралась на шкафуте, флибустьеры с других кораблей прильнули к бортам.
   "Братья!" - начал я, широко жестикулируя. - "Победа близка. Победа в наших руках. Мы избавим наше королевство от заразы, которая поразила его, и сейчас сидит на троне. Наше королевство!" Флибустьеры одобрительно кричали после каждой моей реплики и поднимали вверх своё оружие. "У них нет больше сил сопротивляться. Нам осталось только обезглавить их. Остался последний рывок."
   По команде прокатилось волнение. Я продолжал говорить, не придавая особого внимания. Ещё одна волнения. "Правда на нашей стороне!" - воскликнул я, поднимая вверх кулак. Но меня уже никто не слушал. Я умолк, оказавшись в некотором замешательстве.
   "Капитан!" - тихо и нервно одёрнул меня один из флибустьеров. Почуяв что-то неладное, старался перевести ход мыслей, дабы понять в чём дело. Что знают они, чего не знаю я? В тот момент моё лицо исказилось в озадаченно-глупой гримасе. Полагаю, выглядело это весьма нелепо. Я повернул голову. Туда, куда смотрела команда.
   Из-за острова выходил огромный, в полтора-два раза превосходивший по размерам наш, вражеский корабль. Что ж, с ним мы справимся, не беда. Бывало и хуже. Но за ним последовал второй. За вторым - третий... Потом четвертый... Пятый... Пять кораблей. Это в три раза больше людей. Не считая тех, что сейчас находятся в форте. А раз они собрали здесь мощную эскадру, они готовы к нападению.
   От страха и отчаяния у меня тряслись руки. Молчание команды лишь усугубляли их. Меня прошиб холодный пот, в горле встал ком. Хотелось выброситься за борт. "Что делать? Что делать?!" - отчаянно думал я, но мысли мои притупились. "Отступаем", - хриплым шёпотом скомандовал я. Старший помощник продублировал команду.
   Все без исключения поддержали меня в той ситуации. Рисковать здесь было бесполезно, а просто так умирать никому не хотелось. Одно дело стоять на смерть в обороне, другое дело - нападать. Чья-то дружеская рука похлопала меня по плечу, а из-за спины я слышал слова поддержки. Но ни то, ни другое меня не бодрило. Мы доблестно провалили операцию, а я, лично, не оправдал оказанного мне доверия.
   Прекрасная синяя птица удачи оказалась жирной бурой курицей, которая злобно поржала надо мной, махнула куцым хвостом и улетела, неся на редуцированных крыльях своё обрюзгшее тело.
   Противник не стал нас преследовать. К тому же, его тяжелые нагруженные суда не смогли бы развить достаточной скорости. А мы драпали, как дым из пакли.
  
   На Кальмаровых островах меня встретили как врага народа и хотели четвертовать. Все, кому не лень, плевали мне в лицо. Лишь участники неудавшегося штурма были на моей стороне и заступались за своего командира. Тем не менее, здесь я себя уже не чувствовал, как дома. Но и деваться было некуда. Пребывая в оцепенении, я не сразу стал обращать внимание на град обвинений, сыпавшихся в мой адрес.
   Кто предупредил закомбарцев о готовящемся нападении? А, быть может, это нас неправильно информировали? Явно было совершено предательство.
   Я сидел за столом, обхватив голову обеими руками, и обдумывал новый план покушения на Вагнера Фауста. Теперь мне уже никто не стал бы помогать, кроме верных мне флибустьеров. Тех, кто был рядом со мной в момент эпического поражения. Они были настоящими мужчинами, и не бросили меня в сложившейся ситуации. Не теряя времени, они перевернули вверх дном весь архипелаг в поисках предателя. Все нити вели к одному человеку. Во мне кипела ненависть. Как же я раньше не догадался?!
   - Известно, где он сейчас? - спросил я.
   - У себя дома, здесь, на острове.
   Одержимый идеей кровавой расправы, я схватил меч и, не пряча его в ножны, отправился в гости к своему старому знакомому.

Глава девятая

   Олаф, сомкнув кончики пальцев на руках, как он обычно это делал, сидел, задумавшись, на стуле из темного дерева с высокой спинкой, украшенной различными узорами и двумя пиками по бокам, между которыми был угловатый выступ. Тем временем, Вагнер Фауст ходил по залу, сложив руки за спиной, и громко вздыхал.
   - Прекрати! - рявкнул Олаф.
   - Это ты во всём виноват... - немного подумав, прошипел в ответ король. Надо отметить, после недавних событий он взял за привычку думать ежедневно, хотя бы чуть-чуть.
   Атмосфера была напряжённая. Никогда ещё отношения короля и его главного советника не были так накалены. Вагнер Фауст подошёл к окну и стал наблюдать, как закомбарские военные корабли отправились прогонять буканьерские. Король заплакал... Нет, вовсе не от того, что переживал за свою страну, а от того, что жалел себя. В печали монарха были виноваты абсолютно все без исключения. При этом нагло оставались безнаказанными. Раньше Вагнеру Фаусту не то, что приходилось переживать государственный кризис; раньше ему вообще не приходилось переживать. За него всё всегда решали советники. А сейчас они собрали свои мешки с золотом и куда-то исчезли.
   - Прекрати реветь! - снова рявкнул Олаф. Затем продолжил уже спокойным голосом. - Таким королём, как ты, может быть любой дурак. Тогда уж лучше бы им был умный человек. Или скромный, послушный дурак.
   Подбородок Вагнера Фауста затрясся, лицо покраснело, из глаз потекли слёзы, настолько крупные, что искажали взор. Он стал сжимать в руке рукоять кинжала, заткнутого за пояс.
   - Ты - ничтожество! - продолжал монолог Олаф. - Ты позор и для своих покойных родителей, и для всего королевства! Надеюсь, флибустьеры добьются своего, - голос королевского советника стал какой-то ехидный и загадочный. - Если надо, я им помогу в этом.
   С отчаянным криком Вагнер Фауст набросился на Олафа и вонзил в него кинжал. С выражением боли и удивления на лице, тот смотрел прямо в глаза человеку, который был ему как родной сын. Его мантия стала намокать. Олаф повалился на пол. Вагнер Фауст посмотрел на свои трясущиеся, запачканные кровью руки. В зал ворвалась стража. Закричав ещё громче и заливаясь слезами, Вагнер Фауст с разбегу бросился в окно.
   Так пришёл конец династии Шамикалей.
  

* * *

   Поздней ночью я шёл по флибустьерской деревне. Была гроза, но меня это не останавливало. К счастью, те, кто жил здесь и по тем или иным причинам не оказался на фронте, уже мирно спали в своих постелях, и некому было в меня плеваться, да рассказывать, какой я предатель. В доме моего друга горел тусклый свет. Не утруждая себя стуком в дверь, я вошёл в помещение, открыв дверь ударом ноги. Внутри был беспорядок, образовавшийся, видимо в результате борьбы. Почему я сделал такой вывод? Наверное, потому, что посреди комнаты в луже крови лежало человеческое тело с маской на лице, я рядом с ним - флибустьерский кортик. Фонарь на столе, как ни странно, остался цел. Возле него лежали трубка с курительной травой и кожаный мешочек с серебряными монетами.
   - Хех, ты опоздал, - послышалось от сидящего на полу силуэта в тёмном углу комнаты. Я делал вид, что не замечаю его, а сам, тем временем, пересчитывал содержимое мешочка.
   - Тридцать! - громко подытожил я. - Да уж, скромно они оценили твои старания.
   Взяв трубку, я раскурил её от фонаря, вслух заметив: "Это произойдёт в любом случае" [В Германии существует поверье, что когда кто-то закуривает от фонаря, в море гибнет моряк], - и протянул своему другу, затем сел на корточки напротив него. Я был в ярости и жаждал убить его, но меня останавливало осознание того, что он и так скоро умрёт.
   - Проклятье... Надо бросать курить... - сказал он, поперхнувшись дымом.
   - Хех, ты опоздал.
   Мы оба улыбнулись.
   - Он действовал по их указу... Они обрубают все концы...
   - А ты думал, будет иначе?
   Не удивительно, что в Буканьерии были закомбарские агенты, информаторы и убийцы. Разведка не дремлет даже в мирное время.
   Однажды мне довелось общаться с ветераном прошлой гражданской войны, и тот поведал мне кое-что о перебежчиках, ибо сам был им когда-то. Враги, к которым ты идешь в услужение, будут кормить тебя, одевать, давать деньги, снабжать иными материальными благами, но вовсе не в качестве платы за твои труды, а лишь для того, чтобы ты доверял им. Сколько бы пользы ты не принёс своим новым господам, даже для них предатель - человек третьего сорта. Как только он становится ненужным, его тут же убирают.
   - Олаф... - хотел было начать я, но мой друг меня перебил.
   - Не он крайний... Есть ещё один...
   - Где его найти?
   Мой друг широко улыбнулся и произнёс свои последние слова:
   - Он сам тебя найдёт... Вот увидишь... Стоит только захотеть...
   Узнав Алкабара получше, я сразу понял, что он не такой храбрый, каким хочет казаться. Главной его заботой было продвинуться по карьерной лестнице, да заработать авторитет путём запугивания подчинённых. Когда я стал помощником капитана, он воспринял это как личное оскорбление. Когда Ермак доверил командование захватом убежища мне, а не ему, как предполагалось сделать прежде, Алкабар был настолько вне себя от зависти, что пошёл на предательство, лишь бы насолить мне. Что ж... О покойниках либо хорошо, либо никак, а он уже, кажется, перестал дышать. Я не стал убирать его тело: нельзя было выдавать факт моего присутствия здесь. А вот трубку следовало потушить и положить на место. Проблем у меня и так хватало.
   Нет, Буканьерия - не то королевство, за которое я сражался. Теперь я неистово жаждал найти того, кто стоял за Олафом; и твёрдо решил, что это лучше действовать одному.
   Я собрал все богатства, заработанные своим флибустьерским промыслом. Надо признать, их было много, потому что за два года не было потрачено ровным счётом ничего. Будучи экономным, на них можно было бы прожить всю оставшуюся жизнь и при этом не работать. Но в тот момент я готов был отдать все их за то, чтобы остаток жизни провести с Амелией. Только кому отдать?
  
   Амелия честна с людьми, поэтому не цитирует распространённую в Закмобарье ересь, что, мол, количество вложенных в женщину денег - это показатель любви её мужа или любовника. Если человек жаден, значит, он жаден. Если у человека немного денег, значит, он не ворует. Надеюсь, вы не забыли, каким образом я скопил свои богатства? Амелию нельзя было "купить", именно поэтому я готов был отдать ей все свои сбережения. Амелию нельзя было купить, поэтому она никогда не выдумывала себе денежный эквивалент. А те, кто поступают иначе... Полагаю, вы знаете, как они зовутся. Про них не пишут книг, не сочиняют стихи. Только, разве что, анекдоты.
   Наверное, вы заметили, что излагаемая мной история не блещет обилием женских персонажей, ибо все они меркнут в моей памяти на фоне той единственной, которую мне довелось однажды встретить. Когда настанут столь тёмные времена, что привычный для моих современников быт будут называть не иначе как сказкой, таких девушек, как Амелия будут называть прекрасными принцессами. Потому что до прихода к власти династии Шамикалей знатные дамы как раз-таки и отличались от простолюдинок хорошим воспитанием, кротостью, образованностью и прочими человеческими благодетелями. Хоть Амелия сидит не на троне, а на деревянной табуретке, которую под воздействием курительной травы однажды кое-как сколотил Бертольд, отчего та получалась несколько кривоватой, она ведь что ни на есть настоящая принцесса. Надеюсь, читатель не забыл её происхождение. Так что, мой совет читателю-мужчине: искать спутницу жизни среди простых и скромных девушек и всегда помнить о том, что они - потомки королев древности. Не знаю, на какой планете Вы живёте, но, смею предположить, что Ваши принцессы, скорее всего, "шамикальские": невежественные и эгоцентричные. А многие простолюдинки, у коих денег не так много, из кожи вон лезут, дабы быть на них похожими. Не мне судить, но, думаю, аналогичный совет пойдёт на пользу и девушкам.
  
   Я погрузил сундук с золотом и драгоценностями в баркас, расправил парус и отправился в путь. Гроза стихала. Грустные мысли никак не покидали меня, но это не стало помехой растущему желанию провалиться в сон.
   Я очнулся, когда уже начало светать. По небу плыли тяжелые свинцовые тучи. Обычно, проснувшись, человек бывает вял и рассеян. Я же, к собственному удивлению, был бодр, сосредоточен и даже немного напуган от всего этого. В тумане появилось тёмное пятно. Я напрасно пытался убедить себя, что это отдалённое грозовое облако. Пятно росло и приобретало вытянутую форму. Наконец, выйдя из гущи тумана, пятно оказалось огромной, парящей в воздухе сарделькой, к которой был привязан корпус корабля. Я был в замешательстве и не знал, что делать, пока сарделька не замерла над моим баркасом и с её борта и не была выброшена верёвочная лестница.
   Хоть убей, я не могу припомнить, что заставило меня подняться по лестнице. Любой здравомыслящий человек никогда бы не сделал этого. Даже мне самому сейчас это кажется безумством. Так что, дорогой читатель, не мучай себя вопросом, почему я это сделал. Смирись с тем, что автор сей книги, как и многие, склонен совершать необдуманные поступки. Особенно в тот момент, когда это грозит опасностью.
   Верхняя палуба не была предусмотрена в летающей сардельке, поэтому, поднявшись на борт загадочного летающего корабля, я оказался сразу в трюме, откуда направился в капитанскую каюту. Дверь в неё была приоткрыта, поэтому я зашёл без стука. Каюта была обставлена аккуратно и весьма изысканно. Мебель, резная и, на мой взгляд, очень красивая, была выполнена из тёмного дерева. На стенах висели две картины, и прямо над кроватью - один большой гобелен. На полках стояло множество толстых старинных книг, причудливых приборов, среди которых я узнал лишь механические модели Солнечной системы и небесной сферы, которые встречал у Гарфункеля. Остальные были мне неведомы и оттого вызывали неподдельный интерес. Но, к сожалению, не могу ни описать их, ни объяснить назначение, поскольку не располагал возможностью для их изучения. На сундуке лежала портупея и шпага, спрятанная в ножны. Также на стене висела большая карта звёздного неба. За столом напротив двери сидел капитан летающей сардельки, очевидно, очень образованный и начитанный человек.
   Он был строен и весьма высок. На нём были надеты ботфорты, кожаные штаны, кружевная рубашка, чёрный нашейный платок и ярко-красный камзол. Но, пожалуй, главной отличительной чертой в его внешности было наличие зеленоватой чешуи вместо кожи и змеиные глаза. Даже при такой пугающей внешности, в нём ощущалось некое очарование. Капитан что-то прошипел, но я воспринял это как речь, словно его мысли напрямую транслировались в моё сознание. Он обратился ко мне по имени и предложил сесть.
   - Здравствуй. Меня зовут Шамикаль. Я знаю, ты искал встречи со мной.
   "Откуда он узнал? И откуда он знает моё имя?" - вертелось в моё голове. И, кажется, Шамикаль мог читать мои мысли, потому как отвечал быстрее, чем я их мог их сформулировать.
   - Я знаю всё обо всех вас, - прошипел он.
   Я внимательно посмотрел на книжные шкафы в каюте. Один был полностью заполнен томами с надписью "Проект "Нергал"". Второй был полупустой, а те книги, что стояли в нём, носили название "Проект "Иштар"". Я перевёл взгляд на стол. Там лежала книга "Проект "Ки"". Невозможно было описать гнев и неприязнь, которую я испытывал в тот момент к своему собеседнику.
   - Чем больше ты злишься на меня, тем больше вероятность того, что в следующей жизни родишься одним из нас.
   Часть транслированных им мыслей была столь сложна, что я не могу передать её словами. Шамикаль объяснял мне, что негативными чувствами мы подпитываем объект ненависти. Потеряв телесную оболочку, наше сознание и вовсе может перетечь в него. Эта идея казалась мне удивительной и в то же время предельно очевидной, словно я знал о ней всегда. Причём, под словом "всегда" я понимаю нечто большее, чем обычно понимаю под словами "моя жизнь". Родившись собственным врагом, человек поймёт, что нет таких "правых" целей, достижениям которых мешало бы что-либо, кроме него самого. По большому счёту, нет никого, кто делал бы мир "плохим". Есть два вида "злодеев": одни из-за внутренней слабости своим поведением истощают психические ресурсы своих жертв; другие, наоборот, сильные, направляют волю своих жертв на достижение ещё чего-нибудь. Шамикаль относился ко вторым.
   - Так это всё твоих рук дело?
   - Проект "Иштар" уже прошёл основную стадию. Теперь я здесь лишь приглядываю, - Шамикаль заметил, что я разглядываю книгу на его столе. - Этим уже будет заниматься кто-то другой. Я лишь даю методические рекомендации.
   - Почему ты рассказываешь мне всё это?
   - Потому, что уважаю тебя. И Ермак не просто так взял тебя к себе в команду. Своим единственным уцелевшим глазом он видит больше, чем обычные люди двумя. Ермак видит всех насквозь. Он знает, что в прошлом ты уже однажды помешал моим планам. Сейчас ты, наверное, смутно помнишь своё прошлое короля Цыгры.
   - Как я мог помешать планам цивилизации, намного превосходящей нашу в техническом развитии?
   - Что не определяет победу, так это уровень технического развития. Ты можешь хоть взорвать планету своих врагов, но кто тогда признает эту победу? Что дадут тебе камни, летящие в бесконечном пространстве? Победить - значит подавить волю. Это можно сделать и вовсе без оружия; а можно не сделать, обладая самым совершенным.
   - Разве технические средства не могут влиять на сознание?
   - Могут, если оно и без того подвержено дурному влиянию. В противном случае, нет. А на то, чтобы испортить массовое сознание, уходят века.
   В одном социальном театре я слышал, что инопланетяне-рептилоиды, в древности поработившие Бхаргаву, заставляли людей (а если верить книгам Гарфункеля, цвергов) добывать золото, которое потом распыляли в атмосфере своей планеты, дабы восстановить озоновый слой.
   Трансляция мыслей временно прекратилась. Кажется, Шамикаль был огоршен бредом, прочтённом в моей голове.
   - На кой ляд нам рассыпать золото в атмосфере? Золотая пыль осядет на поверхности, да и всё. Это, безусловно, выглядит пафосно, но не имеет никакого практического значения. Тем более, для восстановления озонового слоя. И это я слышу от короля Цыгры!
   Последняя фраза задела меня. Кровь во мне кипела от ненависти. Сжимая рукоять меча, я думал, как просто раз и навсегда положить всему этому конец, ведь Шамикаль не был вооружен, на нём не было доспех, да и поблизости оружия, коим он мог защитить себя, не наблюдалось. Один удар, и все мои обиды будут отмщены. Один удар, и я стану героем. Но ведь на его место придёт другой... Словно жалея меня, Шамикаль продолжил шипеть:
   - Совершенно верно. Знаешь, за все эти годы я сильно проникся к людям. Может быть, тебя это утешит, но в следующей жизни я очень хочу стать человеком, - меня это не столько утешило, сколь удивило. - Правда! Ведь я настолько проникся людьми, что сам уже стал человеком, хотя внешность моя осталась прежней. У вас есть то, чего нам крайне не хватает. Прежде всего, чувство юмора. Ты даже представить не можешь, что это за оружие! Особенно, когда применяешь его против себя. Когда человек от всей души смеется над самим собой, вся Вселенная содрогается от его величия. На эти недолгие мгновения перестаёт существовать его эго. Все иллюзии рассеиваются. И, честно говоря, созерцая блаженство смеющегося человека, я сгораю от зависти. Во-вторых, вы умеете фантазировать. В вашем лексиконе есть слово "магия". Так вот, фантазия - проводник в мире магии. У нас это выходит весьма дурно. В-третьих, у вас есть способность любить. Я имею ввиду не весь спектр сопутствующих явлений, который принято с ней ассоциировать, а непосредственно суть. Это принцип жизни, принцип смерти, принцип всего во Вселенной. Это универсальный язык, на котором говорят все, ибо ему не нужно учить. Любовь - это способность воспринимать всё, как есть. Это Бог, если угодно. Только не тот кальмар, о котором ты постоянно вспоминаешь. Я не писал об этом ни в проекте "Иштар", ни в проекте "Ки", но я не единственный, кто занят этой работой. Рано или поздно, они ударят по любви и чувству юмора. А обилие социальных и материальных благ напрочь лишит людей фантазии. Но они не смогут уничтожить смех и любовь, поскольку сами не знают их природу. Лишь ограничат, испортят представление о них. А пока, для вас, людей, это самое сильное и самое доступное оружие.
   Всё казалось мне предельно ясным, и, в то же время, меня беспокоил вопрос: "Что делать?". Шамикаль вышел из-за стола, прихватив с собой какую-то железяку, и протянул её мне.
   - Возьми. Я когда-то снял её с летающего замка и заменил муляжом. Без неё он не полетит. Бобо знает, куда её инсталлировать. Путешествуй, изучай, живи полной жизнью. Ведь не просто так ты пожелал быть рождённым в это время и в этом месте.
   Мне следовало бы задавать Шамикалю множество сопутствующих уточняющих вопросов. Это не считая того, что мне вообще не следовало бы ему верить. Разве не в его интересах меня запутывать? Но он обладал невероятной способностью убеждения. В этом существе я не видел способности ко лжи. Часто люди врут не потому, что хотят ввести в заблуждение собеседника, а потому, что сами имеют очень субъективное представление о действительности. Шамикалю это не было свойственно. Во многом природа лжи обязана словесной картине мира. Напрасно полагать, что все можно описать речью. Можно привести много трактовок одного и того же явления, противоречащих друг другу, но это ведь не значит, что все они ложны. Часто я слышу от людей: "Не люблю, когда мне врут". Это лишь пылкая фраза для поддержания собственной важности. Мудрые, вообще, словам не верят. Что им теперь, умереть от ненависти?
   Минуту назад я считал Шамикаля причиной всех своих бед, олицетворением первородного зла. Теперь я смотрел на него, как на старого друга. Иначе, почему судьба не хочет нас разлучать? Нам ведь есть, чему поучить друг друга. "Один приказ сделал нас врагами, и один приказ мог сделать бы нас друзьями", - где-то читал я.
   - Как там вы это... - прошипел Шамикаль, пожал мне руку и обнял. - Знаю, ты расстроен, ведь многие люди отвернулись от тебя. Не печалься. Они не знают тебя так же хорошо, как я. Ты думаешь, тебя преследует полоса неудач? Что ж, прости. Пытаясь отпустить на свободу бабочку, бьющуюся о стекло, невозможно убедить её, что желаешь добра. Мой век на исходе, - затем Шамикаль картаво произнёс своим голосом. - Прощай, друг.
   - Прощай, друг, - ответил я ему.

Глава девятая

  
   Улицы Мракомрачного города опустели. Повсюду царил хаос и разруха. Жажда грабежа помешала флибустьерам установить здесь новый порядок. Несмотря на все свои благородные мотивы, они будут грабить, убивать и насиловать до тех пор, пока не останется ничего, что можно украсть или отобрать; и никого, кого можно убить или изнасиловать. Когда-то и я был в этом войске. И был горд оттого, что с мечом в руках иду дарить закомбарскому народу свободу от нечестивых политиканов и возвращать величие славному королевству.
   По небу плыли тяжелые свинцовые тучи, обретавшие на исходе дня синий оттенок. Некогда красивый и "живой" город теперь стал полностью соответствовать своему названию. Почти нигде не горел свет, зато всюду поднимались чёрные клубы дыма. Готические и романские [Здесь также использован эквивалент для обозначения архитектурного стиля] постройки, олицетворявшие красоту и изящность городской архитектуры, теперь оказывали своим видом гнетущее воздействие. Высокие своды, статуи и шпили заставляли непрерывно думать о смерти, а толстые каменные стены вызывали чувство безысходности. Кое-где лежали неубранные тела убитых, нередко истерзанные, на чьих лицах застыли боль и страдания. Кое-где до сих пор не высохли лужи крови. Воздух наполняло зловоние, перемешанное с запахом гари, изредка разбавляемое влажной свежестью ранней весны.
   Такое Закомбарье - это не то королевство, за которое я сражался. Чёрные знамёна с изображением красного дракона стали исчезать с флагштоков, вместо них появлялись флаги с изображением кальмара, ондатры, манула, ламы и других животных, символизировавших кланы флибустьеров. Кто-то в целях вандализма и самоутверждения рисовал их на стенах, но, при всём моём уважении к художественным способностям своих бывших братьев по оружию, я видел лишь разнообразных чупакабр, бронтозябр и пыхтелопопусов. Даже клан баклажанов отличился в настенной росписи. Во всех иных делах они слыли настоящими "овощами", но как дело дошло до порчи внешнего облика разорённого города, "баклажаны" вышли на передовые позиции. Единого флага у Буканьерии до сих пор не было. Впрочем, как и не было настоящего единства у флибустьерских кланов.
  
   Красный дракон на знамени. Несомненно, это был символ Шамикаля. Является ли Шамикаль Мудиллом? Я не успел спросить это у него, и без того слишком много вопросов было в моей голове на тот момент. Думаю, вряд ли. Хотя, кто его знает. Напрасно полагать, что у небожителей, которых принято представлять, как совершенных существ, царит идеальный порядок.
   На мгновение я вообразил, что Шамикаль на протяжении всей моей жизни был рядом. Он следил за мной и подстраивал события так, чтобы они приносили мне необходимый опыт и сделали из меня того, кем я впоследствии стал. К этим представлениям примешалась мысль о том, что Шамикаль и есть Мудилл. Картины вырисовывалась просто фантастическая: моим ангелом хранителем был сам дьявол. Здорово, но доказательств нет. И теперь уже никто не узнает правды.
  
   Многие жители покинули город. Первыми это сделали пресловутые политиканы, которые чаще других заявляли с трибун, что готовы отдать жизнь за свой народ. Мало того, многие из них благополучно поселились в Буканьерии. Следом за ними город покинули скоморохи - все, кто тем или иным способом работал на публику. И политиканы, и скоморохи прихватили с собой телеги, полные мешочков с тридцатью серебряными монетами, кои составляли всё их богатство. А иных ценностей у них никогда и не было.
   Политиканы так и не успели утвердить перспективные законопроекты. Какая досада. Недавно они ополчились на учёных и пригрозили им ввести бесчеловечно высокий налог на пользование законами физики в надежде, что у тех не хватит средств, и можно будет благополучно, а главное, вполне законно отключить эти самые законы. Эх, флибустьеры, флибустьеры... Оторвали творцов человеческого счастья от такой важной работы. Политиканы и раньше ненавидели деятелей науки. Одни - за то, что учёные преподносили свои знания о мире как единственно верные. Например, они утверждают, что шар вращается вокруг солнца, хотя здравый смысл говорит совсем об обратном. К тому же, планета, вращающаяся вокруг звезды - это ни креативно, ни толерантно. Свободный человек может придерживаться любых представлений об астрономии, и окружающие обязаны уважать его выбор. Всякий, кто посягнёт на свободу другого, обязан понести наказание. Но, как правило, на костёр попадали только учёные. Вторая группа политиканов ненавидела их за то, что те мешают развивать общество потребления. Вместо того, чтобы учить молодёжь зарабатывать деньги продажей почтовых голубей для покупки какого-нибудь более породистого голубя, учёные заинтересовывают их знаниями. А получив знания, человек становится настолько бестолковым, что перестаёт потреблять. У него возникают какие-то странные бестолковые интересы, не способные принести пользу развитию потребительского рынка. Третьи ненавидели учёных уже потому, что их ненавидели первые и вторые. А формальная причина тому всегда найдётся.
   Быстро прекратились страдания посетителей публичных домов, которыми они всегда спешили поделиться на своих досках. Жалобы на неразделённую любовь, на правительство, на низкую оценку таланта, на козлов-мужчин и жриц-любви-женщин, на начальство, на плохой музыкальный вкус и на многое другое быстро прекратились, когда люди столкнулись с реальными трудностями. Не потому, что прежние проблемы исчезли, а потому, что нынче они казались второстепенными. Раньше, вывешивая жалобу на свою доску, посетитель публичных домов утешал себя, будучи уверенным, что кто-то прочтёт это и проникнется жалостью к автору поста. Теперь же люди были увлечены сохранением собственных жизней, и им не хватало времени, чтобы ещё жалеть себя.
   Вся гордость и величие наиболее популярных в этих местах персон, заключавшаяся исключительно в обилии собственных портретов (реже - портретов других людей или статей социально-политической критики), была втоптана в грязь мостовых. В лучшем случае. В худшем - сожжена. К счастью, для флибустьеров эти атрибуты величия не представляли никакой ценности и, тем более, не могли оказаться полезными; чего не скажешь о людях, чьё мышление зиждется на картинках, красивых или смешных. Зачастую, их главная мечта в жизни - стать звездой. Нет, не гигантским газовым шаром, а популярной личностью, одаренной какими-то неимоверными мифическими талантами. Пуская слюни на изрядно приукрашенные портреты других звёзд, они хотят также, ничего не делая, быть объектом многочисленных воздыханий. Есть хорошие актёры, есть хорошие музыканты, есть хорошие художники. Они любят свою работу и искусство в целом. А есть звёзды. Они любят себя и себя в целом. Публичные дома очень помогают обретению популярности, поэтому являются главным средством начинающих звёзд. И сейчас, когда рынок искусства перенасыщен, его часто путают с дешёвым звездунством. Как же отличить искусство от звездунства? На самом деле, довольно просто: в искусстве на первом месте творение, на втором - творец; в звездунстве - на первом - творец, на втором - тоже творец, на третьем - спонсор, на четвёртом - творец со своим творением.
   Передо мной лежала грязная затоптанная бумажка, вылетевшая из публичного дома. Несмотря на её потрепанный вид, я всё-таки смог прочитать надпись на ней: "Всё надоело. Я хочу умереть". "Давай-ка поменяемся местами", - подумал я. Но чуть позже в моей голове родилась другая мысль: "А может быть, его или её желание всё-таки сбылось?"
   С одной стороны, мне было жалко людей, страдающих из-за политических войн, тем более, что главные виновники оказываются безнаказанными. С другой стороны, я не раз убеждался, что трудности закаляют человека, значит, им это пойдёт на пользу, если они морально не сломаются. Да и в то время, честно говоря, всё моё внимание было приковано к судьбе лишь одного человека.
  
   В доме Хрустального волшебника не горел свет. Входная дверь была открыта, а внутри - никого. Моё сердце сжалось, в горле застрял ком. Я зашёл в дом, звал Бертольда, Амелию, Бобо, но никто не откликался. Что произошло? Я пытался найти хоть какую-нибудь подсказку, но безуспешно.
   Куда они исчезли? И где они сейчас? Живы ли они? Это я во всём виноват! Моя глупость сгубила их! Я! Только я причина всех бед, которые со мной случились! Много тревожных мыслей пульсировало в моей голове, но в душе жила надежда на лучшее.
   Я побежал в лес на севере, туда, где находился дом злобного болтливого альва. Или кто он там...
  
   Я бежал из всех сил. Сердце моё бешено колотилось. Сквозь деревья мне удавалось разглядеть сияние, но оно не было похоже на фонарь или даже костёр.
   При виде горящего дома Бобо моё сердце забилось ещё сильнее. Судя по звукам, рядом находились гвардейцы. На моём лице выступил холодный пот, зубы скрипели от ярости. Обнажив меч, я подошёл к отряду гвардейцев и предал их смерти самым жестоким образом.
   Я не боялся быть убитым, и оттого стал особенно свирепым. Гвардейцы - профессиональные воины, неоднократно участвовавшие в настоящих сражениях. Но даже в их глазах читался страх. Я убивал, широко размахивая мечом, стремясь запугать и принести максимум страданий своим противникам. Я не отрубал голову, я отрубал полголовы. Я не отрубал полголовы, если перед этим можно было отрубить что-нибудь ещё. Некоторых гвардейцев удалось подпалить в разведённом ими же костре. Я озверел от гнева. Хотя даже "зверел" неподходящее слово. Животные убивают, чтобы выжить. Легко. Смерть наступает быстро и незаметно. Я же смаковал страдания своих противников и прикладывал усилия для того, чтобы их уход из этого мира был как можно более мучительным.
   Всё было, словно в тумане. Крики, брызги крови, звон оружия, огромное пламя на фоне иссиня-черного неба. Когда смолкли последние стоны, я понемногу начал приходить в себя. Мои руки тряслись, по щекам текли слёзы. У меня наступил такой ступор, когда постоянно твердишь про себя: "Нет, это не со мной происходит". В тот момент я не осознавал всего ужаса картины, что предстала передо мной: бледное бездыханное тело Амелии, а рядом - израненный Бертольд с разбитой головой. Не пытаясь подавить эмоции, я взревел и разрыдался. Стая чёрных воронов сорвалась с веток и исчезла в небесной синеве вместе с искрами пламени.
  
   Было глубоко за полночь, когда Бертольд пришёл в себя. Я сидел, глядя на догоравший дом и крепко сжимал в объятьях тело своей возлюбленной. Мы оба с трудом соображали. Он - от полученных травм, я - от горя.
   Думаю, не стоит приводить описание моих чувств. В литературе есть достаточно подобных примеров, и, думаю, читатель с ними сталкивался. Я был уверен, что больше никогда не встречу такого человека, как Амелия. Все мои прекрасные надежды на будущее были моментально разрушены. Смерть - это не развод, не разрыв отношений и не что-либо другое, из-за чего столь театрально страдают обыватели. Смерть - это нечто вселенское, нечто вечное и бескомпромиссное. Смерть не даёт права на ошибку, не даёт времени всё исправить, не даёт времени подумать. В потоке моих рассуждений мелькнули слова Шамикаля: "Любовь - принцип жизни и смерти", - и некая ассоциация их с происходящим, кою я не могу описать словами.
   Меня знобило. То ли от холода, то ли от страха, то ли от всего сразу. Слёзы переставили течь, а прежние струйки засыхали.
   Я более не жаждал расправы с Олафом и Вагнером Фаустом (весть об их смерти ещё не успела распространиться), ибо для меня не осталось ничего, ради чего стоит сражаться. Я хотел лишь побыстрее убраться куда-нибудь с этой проклятой планеты. Куда-нибудь. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Так всё надоело.
   Я потерпел ряд сокрушительных поражений во всём, абсолютно во всём. Абсолютно. Я был полным неудачником. Неудачником, безо всякой иронии. У меня почти не осталось друзей (по крайней мере, так я считал). С одной стороны фронта меня считали врагом, с другой - предателем. Для меня больше не было причин радоваться жизни. Быть может, меня больше привлекла бы перспектива уехать в необитаемую часть Бхаргавы, но осознание того, что есть и иные миры, пригодные для существования, заставляло меня мыслить иначе. К тому же, с абсолютной безмятежностью у меня по-прежнему ассоциировалось время, проведённое в гостях у Гарфункеля на Саките.
   Откуда-то из кустов вышел Бобо. Там он прятался от происходящего.
   - Ну что, доволен? - спросил я, потратив немало сил на то, чтобы произносить слова. Во мне не было сил. Никаких. Ни на что.
   Его глаза были большими, влажными и блестящими. Он нервно мял в руках свою шляпу с пером. Несмотря на козлиную бородку, он больше походил на ребёнка. Думаю, его мучила совесть не меньше, чем меня. Я судил его слишком строго.
  
   По небу плыли черно-фиолетовые облака, падали пушистые хлопья запоздалого снега. Стараясь не оступиться, мы с Бертольдом поднимали в горы хрустальный гроб, в котором покоилось тело Амелии. Я был эмоционально истощён. В моей голове не было никаких мыслей, на сердце - только горький осадок.
   Мы поместили гроб на небольшой выступ перед пещерой и замерли в безмолвии. Хотел бы я погрузиться в тоскливые мысли и сладостные воспоминания, но все мои психические силы иссякли. Хотел бы заплакать, но и слёз у меня больше не осталось.
   Бертольд впился в хрустальный гроб пристальным, полным боли взглядом. Уверен, ему было куда тяжелее, чем мне. Поздно я задумался об этом. Амелия была ему как родная дочь, он знал её с рождения. И никогда не бросал. Я слишком преувеличивал собственные страдания. Только железная воля и самодисциплина позволяли ему сдерживать чувства.
   Даже взгляд Бобо был полон тоски. Наверное, это единственный случай, когда я видел его таким.
   Я поднял голову посмотрел на печальное хмурое небо, которое осыпало грешный мир белыми пушистыми хлопьями.
   Последний раз взглянув на прекрасный лик Амелии в траурной тишине, мы поместили гроб в пещеру.
   Слишком много бед и страданий я принёс этой семье. Тем не менее, они (вернее те, кто остался) продолжали считать меня своим другом. Если бы всё можно было всё исправить... От этой мысли у меня наворачивались слёзы. Если бы можно было всё исправить, я навсегда остался бы с ними.
  
   Пасмурная погода соответствовала атмосфере. Вряд ли это найдет подтверждение в среде официальной науки, посему читатель может мне не верить, но есть у человека такое явление: в ясную погоду у человека возникает желание направлять свою волю на взаимодействие с внешним миром, в пасмурную - на самопознание и внутреннюю трансформацию. Оттого многим не по душе дождь, а кому-то - солнце (поверьте, таковые есть). Но только сам человек окончательно определяет, куда направлять свою волю.
  
   Днём сильно потеплело, выглянуло солнце, и выпавший снег быстро растаял. Я бродил по лесу, опустив голову. Между стволов деревьев проходил свет и часто бил мне в глаза. С тех пор весна и первые, по-настоящему тёплые лучи её солнца ещё долго навивали мне тоску и давящее чувство безысходности. Светло. Тепло. Но очень грустно.
   Я услышал, как Бобо зовёт меня по имени.
   - Всё готово! - крикнул он.
   Бертольд отказался лететь с нами на Притхвии, и я не стал его уговаривать. Если честно, уж не было сил на чём-либо настаивать. Он старше и мудрее меня. А вот Бобо эта идея понравилась, и он, не теряя времени, отправился менять деталь, отданную мне Шамикалем. Погрузив всё необходимое, мы поднялись на борт и приготовились к взлёту. Бобо зачем-то нацепил кожаный шлем и огромные очки с затемнёнными стёклами.
   Поначалу раздавался гулкий шум ротора, работавшего в нижней части замка. Наше судно начало медленно подниматься. Главный пилот, очевидно, прекрасно справлялся и без моей помощи, поэтому я отошёл к иллюминатору, дабы бросить прощальный взгляд на Закомбарье. Как оно было прекрасно в золотом свете заходящего солнца, несмотря на всю мою ненависть к нему! Я не мог оторвать глаз. Нет, всё-таки любовь сильнее ненависти. Ненависти нужны причины для возникновения и поводы для существования.
   Гулкий шум ротора затих, а замок стал стремительно набирать высоту. Я закрыл иллюминатор и вернулся на капитанский мостик, дабы наблюдать, как наше судно тонет в чарующей звёздной бесконечности.

Глава десятая

  
   "Мда... Патетос тут растёт хорошо", - заключил я, воткнув лопату в землю и вытерев пот с лица. - "Хотя климат оставляет желать лучшего. И воздух слишком насыщенный. И давление высокое. И вулканов слишком много". Тем временем, Бобо лежал на деревянной койке, надев широкополую соломенную шляпу и очки с затемнёнными стёклами, и его, казалось, ничего не заботило. Его пухлая физиономия так светилась от удовольствия, что я невольно улыбнулся. "Сколько времени прошло? По меркам Бхаргавы - полгода, здесь - чуть меньше. Время здесь идёт медленнее, это чувствуется и по природе, и по самому себе". Горные вершины прятались в густых белых облаках. "Жаль, что не удастся пройтись по равнинам и низменностям. И так дышать тяжело. К тому же, там бегают огромные рептилии. Ещё, чего доброго, сожрут". На Притхвии было прекрасно, но всё равно как-то неуютно. Быть может, я не замечал бы этого и не заскучал по родной планете, если бы меня не стали посещать странные сны, где Закомбарье представало красивым цветущим королевством. Всегда была хорошая погода, люди ходили счастливые. Над Мракомрачным замком развевались парадные знамёна. Казалось, всегда был какой-то праздник. Даже спустя полгода после войны Закомбарье не могло так преобразиться.
   Я вырыл ещё несколько плодов патетоса, осмотрелся по сторонам и глубоко вдохнул, чтобы поразмыслить над главной странностью своих сновидений. Мне часто снилось туманное весеннее утро, слегка заросшая дорога, по обочине которой, на возвышенности, рос не то сад, не то лес. Идя по этой тропе, я оказывался на вершине пригорка, с коего открывался божественный вид на долину, где среди цветущих деревьев бежал быстрый ручей, а за ним стоял большой дом из светлого камня, вроде бы простой, но мне он казался самым прекрасным из всех, что я видел. Наверное, это был мой дом. И всё бы ничего, если бы однажды мне не пришлось двигаться по этой дороге в обществе маленького ребёнка, к коему я питал неведомое доселе чувство ответственности. Девочка, казалось, только-только научилась ходить, но уже быстро шагала, обгоняя меня. Воспользовавшись моментом, когда деловое дитя остановилось и над чем-то призадумалось, я обошёл его, дабы взглянуть ему в лицо. О, великий Кальмар! Лицо, конечно, было мне не знакомо, но я сразу же узнал в нём черты Амелии. Не могу привести свои мысли по этому поводу, потому что сам не могу их сформулировать. Один лишь вопрос терзал меня: кому я доверяю больше, себе или здравому смыслу?
  
   Конечно, победил здравый смысл. Я продолжал жить на Притхвии, сажать патетос, потом выкапывать, кормить им толстого Бобо и убеждать себя, что это - счастливая жизнь. Постоянно спотыкаясь, я не желал мириться с крахом собственных убеждений. Я чувствовал себя обиженным, хотя и не признавал этого. Я злился на весь мир по одной-единственной причине: потому что жалел себя, ибо нет других причин ненавидеть род человеческий ни для меня, ни для кого-либо другого. Изучая биографию любого человеконенавистника, всегда можно обнаружить большую скрытую обиду. Свою злобу он позиционирует как источник вдохновения, хотя все его старания направлены лишь на одно - привлечь со стороны других людей психические ресурсы - любовь и внимание, в коих несчастный испытывает острый недостаток, становясь похожим на чёрную дыру, способную лишь засасывать энергию. Это корень зла в обществе, где высшим приоритетом является потребление, уничтожить который труднее всего. Требуется немалая доля храбрости, чтобы закупорить это сточное отверстие. А как же иначе? Ведь никто больше не будет жалеть тебя, не будет заступаться за твою мелочность, оправдывать капризы и вообще думать о тебе. Даже ты сам. Спроси себя, читатель, достаточно ли ты смел для того, чтобы быть таким? "А зачем мне быть таким?" - спросишь ты себя и будешь абсолютно прав. Что ж, это твой выбор - вечно скитаться от одного источника до другого, вечно зависеть от других людей, вечно что-то предпринимать, чтобы привлечь внимание. Но есть другой путь: быть самодостаточным, всегда счастливым и независимым. Любить людей, относиться к ним с юмором - удел храбрых. Даже в самой трагичной ситуации в злодее можно отыскать нечто смешное.
   Мало-помалу, я стал понимать, что ненависть ко всем людям не делает меня исключительным. Мало того, ненависть людям делает тебя именно той частью человечества, которую ты больше всего ненавидишь. И вместе с осознанием этого я обретал спокойствие, которое помогло начать мыслить трезво и действовать решительно.
   Но, всё-таки, сомнения отступали с большим трудом. Признаться, у меня даже возникло желание погадать на плоских камнях с непонятными буквами. Этому меня в своё время научила старая ведьма с манульих островов, и, надо сказать, данный метод прогнозирования событий зарекомендовал себя, как достаточно точный. В любом случае, он всегда оказывался более эффективным, нежели прорицания, изрекаемые слепым юродивым Гугермюгером, состоящим в союзе с Зелёным Змием, после лизания жаб. Но, к счастью, в то время я уже был достаточно мудр и знал, что любые гадания - это лишь способ оправдать свой выбор, своё намерение действовать тем или иным образом, а то и вовсе нежелание думать и принимать решения.
  
   Однажды, наблюдая, как в пухлых щеках Бобо с чавканьем перемалывается молодой патетос, я капитулировал в войне за собственные убеждения и взялся за перо. И пусть мои труды никогда не будут прочитаны, жалеть о потраченном времени я не собираюсь. И тебе, читатель, советую: ежели сомневаешься, стоит ли тебе что-либо начинать, представь, что вдруг очутился на необитаемом острове, и нет у тебя возможности спастись с него. Стал бы ты тогда творить задуманное? Вдохновение ли это или желание привлечь чьё-то внимание? Сделав истинно желанное, жалеть не будешь, даже если труды твои будут преданы забвению. А жизнь слишком коротка для того, чтобы делать нежеланный выбор. Когда смерть ходит с косой по полю брани, понимаешь это как никогда ясно.
   "Отныне перестаю бояться принимать решения, идущие в разрез даже с собственной системой убеждений. Мир меняется каждый день, в нём нет правильных и неправильных решений, есть ответственные и безответственные. Куда-то можно двигаться, не задумываясь, словно прокладываешь свой путь, а где-то постоянно приходится сверяться с картой и спрашивать себя: не заблудился ли я?" - таковы были условия моей капитуляции. "О, Кальмаааррр!" - гневно прошептал я, почувствовав приступ головной боли - "Опять давление. Всё, хватит."
   - Бобо, заводи мотор! - крикнул я и направился к замку.
   Тот важно приспустил очки на кончик носа, словно пытаясь показать, что не до конца понял смысл услышанной шутки.
   - Хватит лежать, мотор заводи! - повторил я. - Мы возвращаемся домой.
   Бобо через силу улыбнулся. Он предпочитал жить в затворничестве, и Притхвия для него была идеальным местом. Но он по-прежнему испытывал чувство вины передо мной и решил не вступать в пререкания. Оставив очки и шляпу, он тоже направился в замок.
   - Ты не возьмёшь их с собой? - спросил я.
   - Нет. На Бхаргаве они мне не нужны, а сюда я ещё когда-нибудь вернусь.
   Что ж, мужик сказал - мужик сделал, но сейчас не об этом. Помимо очков, шляпы и плантации патетоса на Притхвии осталась популяция "галлюциногенных" жаб (а ведь сюда я взял только пару) и календарь Бхаргавы, который я вытесал на большом камне.
   Рассекая космическое пространство, наше судно мчалось на самую прекрасную планету солнечной системы. Установив курс, Бобо занялся своим любимым делом, о чём я догадался, услышав громкий храп из его каюты. А сам я, тем временем, взял масляный фонарь, сел за стол и достал подарок, который оставил мне на прощание Шамикаль - черновик "Проекта "Ки"" - материал, который он решил не отдавать своим начальникам, а вместо этого подсунуть им записи, которые помогут жителям Притхвии хоть ненадолго избежать коварств экспериментаторов из иных миров. А, ежели они окажутся достаточно разумными, то выкроенного времени им хватит на то, чтобы и вовсе избежать нового Царствия Ереси. Я не буду приводить его полностью, дабы не утомлять читателя, и ограничусь лишь цитатами наиболее достойными, на мой взгляд, внимания.
  
   "Нет нужды казнить учёных, гораздо эффективнее осмеять их научные взгляды и теории. Смешное люди с трудом принимают за истинное, а вот жертв закона нередко почитают за героев. Стоит сжечь двух-трёх видных деятелей науки, и народ прислушается к ним..."
   "Жизненные и бытовые истины следует превратить в нравственные институты, дабы народ запамятовал их истинный смысл и практическую значимость, а потом и вовсе возненавидел, словно запрет на доступ к благам. Как мы делали с "сухим законом"..."
   "Понятие "любовь" целесообразно связать с вопросом о совместном разделе ложа, дабы у людей не получалось ни одно, ни другое, а мысли всегда были заняты и тем, и другим. Сюда же можно приплести и финансовый вопрос..."
   "Мужчины по природе своей очень упорны и прямолинейны, при этом рациональны и рассудительны. Их нужно сделать мелочными, слабохарактерными и безвольными, причем, на бытовом уровне, так будет и менее заметно, и более эффективно. Женщины по природе своей - катализаторы прекрасных чувств. Но только в том случае, если чувства по отношению к ним проявляет какой-либо другой человек. Так что их мысли нужно замкнуть на самолюбовании, так они станут катализатором эгоизма и злобы. Женщины - по своей природе родителя-воспитателя оказывают большее влияние на ребёнка. Эгоистичная женщина воспитает такую же эгоистичную дочь, а сын её будет ничтожным, безвольным и бесхарактерным. Люди, лишенные своей природной силы, будут идеальны для нашей дальнейшей работы..."
   "Чем быстрее у них появится письменность, тем быстрее они потеряют память..."
   "Разврат нужно оправдать научно. Или же хотя бы научно привязать любую мысль к вожделению. Пусть думают, что это нормально..."
   "В точных и естественных науках их нужно ограничивать, ибо те способствуют развитию мышления и формируют ясное представление о мире. А ещё лучше - пугать ими. Тогда люди придумают новые науки, оперирующие гигантскими объёмами разнообразных вымыслов, коими непременно забьют голову, дабы казаться умными и образованными..."
   "В основе воображаемой реальности должна лежать система ценностей, которая может быть и вполне объективной. Вторым уровнем должны стать общественные источники информации. Третий уровень - модели альтернативной реальности, такие как, например, публичные дома..."
   "Не нужно заставлять высшую аристократию вступать в близкородственные браки. Толку сохранения генофонда мало, а особи становятся всё менее жизнеспособными..."
  
   Поначалу прочитанное вызвало у меня гнетущее чувство безысходности. Получается, нет такого занятия, кое не делало бы из меня скомороха. И тут я снова перечитал записи Шамикаля, читая, что называется, "между строк". Из них следовало, что основная задача иноземных надзирателей - не дать людям вести сознательную деятельность. Ежели человек будет давать себе отчёт в каждом действии, даже в мысли, им невозможно будет управлять. А тяга к самопознанию - естественное свойство любого живого существа, которое трудно подавить, вот и приходится придумывать целый комплекс мероприятий по установлению в обществе мракобесия. Я снова пришёл к выводу, что сознание - последний оплот человека в битве за самого себя.
   Вторым важным умозаключением, которое я для себя сделал, повторно прочитав записи Шамикаля, стало понимание того, что человеку свойственно желание испытать негативный жизненный опыт. Это тот же порыв самопознания, стремление познать жизнь во всех её проявлениях, и не стоит его удерживать. Таким образом наши убеждения проверяются на прочность. В моём воображении сразу возникли образы многочисленных философов в масках, что осуждают своих коллег в иных масках, и коими полнится наше общество. Но вся их философия - плод спокойной, безмятежной и, откровенно говоря, невыносимо скучной жизни, несмотря на вечный маскарад. Подобно гнойному пузырю, стоит её коснуться острой стали, она лопнет и стремительно избавится от своего содержимого, принеся радость облегчение своему обладателю; хотя мгновеньем раньше тот безмерно дорожил ею и всячески пытался избежать подобного исхода.
  
   Я откинулся на спинке стула и сложил руки за головой, пребывая в прекрасном расположении духа. Мне стало смешно от всего того, что со мной происходит, уж слишком это комично: я лечу в замке сквозь космос с неведомым разумным существом на борту и читаю секретные документы, которые мне любезно предоставил инопланетянин-рептилоид. "Штатная ситуация", - подумал я и разразился неистовым хохотом. Немного придя в себя и вытерев слёзы, я подумал, что не спросил у Шамикаля то, что меня поистине интересовало: существует ли Великий Кальмар, в которого так свято верят флибустьеры. "Эх, Шамикаль, если бы ты подал мне хоть маленький знак..." - думал я, вглядываясь в чарующую тьму космоса. - "Хоть малюсенький..." Вдруг, где-то в бесконечном пространстве я увидел две яркие вспышки света. "Так и знал! Он существует!" - подумал я и снова разразился таким громким хохотом, что разбудил беднягу Бобо.
  
   Мои лёгкие наполнял свежий, чуть влажный воздух, в котором больше не чувствовалось ни горя, ни боли, ни отчаяния. Запах дыма и гноя сменил аромат дождя и поздних цветов. С превеликой радостью я вошёл в Мракомрачный город, хотя ещё совсем недавно не мог и помыслить, что такое возможно.
   Передо мной стояла группа молодых людей. "Проспорили", - сказала девушка. - "В засос". После чего один парень страстно прильнул устами к устам своего товарища. "Эх, узнаю родное Закомбарье", - подумал я. - "Хорошо, что спор их ограничился поцелуем".
   Если прежде я считал Мракомрачный город эпицентром дремучего мракобесия, то теперь он стал для меня живым носителем прекрасных воспоминаний. То, каким мы видим тот или иной объект - лишь отражение наших собственных мыслей. В порыве восторга я даже решил прокатиться на маршрутной телеге.
   - Передайте, пожалуйста, - сказала мне тётушка, протягивая горсть монет. "Кальмааррр!" - подумал я. - "Сев возле извозчика, буду теперь за кондуктора".
   Телега бодро неслась по городу. Напротив меня сидели люди и обсуждали, как теневое правительство во главе с инопланетянами-рептилоидами управляет миром. "Кальмар! Какую чушь они несут!" - думал я, с трудом сдерживая смех, который всё-таки иногда прорывался. - "Это всё пагубное влияние социальных театров". А люди тем временем озирались на меня, и всё в их взгляде говорило: "Ему лишь бы поржать! Ничего не знает, а смеётся".
   Телега проносилась по местам, где мы когда-то гуляли с Амелией. Улыбка на моём лице приобрела мечтательный характер, а настроения коснулась приятная тоска.
   Телега неслась по местам, где когда-то шли ожесточённые боевые действия. Как и, в общем-то, следовало ожидать, флибустьеры благополучно оставили Закомбарье, разрушив и разграбив его. Формально они, конечно, оставили своих наместников в правительстве, которые ныне заняты лишь празднествами с обильными возлияниями огненной воды, а их обязанности выполняют хитрые придворные пройдохи, которые и прежде вертелись на политической арене. Война лишь помогла им продвинуться наверх. Зная упорство и настойчивость своих бывших братьев по оружию, я уверенно могу сказать, что уже очень скоро по воле Зелёного Змия флибустьерские наместники почат в бозе, а лукавые и услужливые плуты и вовсе окажутся на самом верху, обратив к себе русло золотоносной реки, что берёт свои воды в человеческом страхе, мелочности и близорукости.
   К себе домой флибустьеры, разумеется, вернулись как герои. Не успев обрести свой флаг и гимн, Буканьерия уже трещала по швам, ибо каждый клан тянул одеяло власти на себя, опьянённый гордостью от недавней победы. Ещё недавно они сражались бок о бок, если из одного котелка, а теперь готовы убить друг друга, если найдётся хороший повод. Пока флибустьеры предавались всевозможным утехам, несчастные закомбарцы пытались хоть как-то наладить новую жизнь. Они так толком и не поняли, что произошло и почему. Мне было искренне жаль их, ибо те, кто действительно заслуживали наказания, благополучно его избежали. Ни Закомбарье, ни Буканьерия не были королевствами, за которые я сражался, хотя добровольно проливал свою кровь и за то, и за другое. И я даже не беру во внимание тот факт, что когда-то служил в ополчении, ведь флибустьеры начинали войну с целью свержения власти в Закомбарье, считая его своей вотчиной. Всё смешалось в этой неразберихе, а ересь... Ересь по-прежнему царствовала. Её нельзя победить мечом. Её нужно просто победить. Это не может сделать армия. Это может сделать лишь каждый по отдельности.
   Я подходил к дому Хрустального Волшебника. Мысли мои были ясны, в то время как сердце билось часто, и тело наполняло тепло. На обочине дороги сидел нищий пьяница, смакуя бутыль некоего пойла, которого и огненной водой-то трудно было назвать. Увидев меня, он стал что-то бурчать под нос. Я подошёл к нему и, сев на корточки, сделал умный вид, словно желаю его выслушать.
   - Вы ничего не знаете о жизни! - ворчал старый пьяница. Слова его свободно вылетали из пасти вместе с невыносимым зловонием, потому как им вовсе не мешали зубы. Но, ежели аромату гниющей печени косматая борода - не помеха, то для речи это существенное препятствие. - Вы не видели всего того, что видел я! Вы - избалованные... - нищий продолжал, но я его уже не слушал, пробегая в памяти своё прошлое. Мне не в первый раз доводилось слышать подобные речи, и меня они ничуть не задевали. Как и прочие ораторы, пьяница одни факты своей биографии приукрашивал, другие - излагал слишком субъективно, а третьи и вовсе утаивал. Рассуждения уличного лектора внезапно натолкнули меня на мысль о том, что, достигнув расцвета своих сил, в дальнейшем человек практически не меняется. Я говорю не о внешнем виде, а о совокупности внутренних свойств. Он шлифует то, что заложил в себя ранее, в намерении стать, наконец, самим собой. Да, именно он, а не родители, не воспитатели, и уж тем более не общество точно таких же людей.
   Не обрывая ход мыслей, я стал замечать, что на меня перестал дуть зловонный ветер. Я переключил своё внимание на пьяницу и обнаружил, что тот перестал не только говорить, но и дышать. Вот так. Кем бы ты ни был, всегда найдётся кто-то, кто будет учить тебя жить, ссылаясь на свой жизненный опыт. И, чем беднее опыт, тем более однозначны будут его советы. Поэтому, дорогой читатель, перед тем, как попрощаться с тобой, я прошу тебя не воспринимать мои рассуждения как некие правила. Единственный совет, который я могу дать - решай сам. Всегда и во всём. Не ищи причин или оправданий для своего выбора. По большому счёту, не столь важно, как ты поступаешь. Гораздо важнее, несёшь ли ты за это ответственность.
  
   Бертольд сидел на небольшой резной лавочке возле дома и играл на лютне, попыхивая трубкой. Увидев меня, его лицо озарилось счастливой улыбкой. Казалось, он ждал моего прихода. Бертольд встал, отложив в сторону музыкальный инструмент, и крепко обнял меня. Затем медленно отворил дверь и жестом пригласил меня войти. Моё сердце забилось ещё чаще, а в воображении заиграла прекрасная музыка с плавным нарастающим мотивом. Я увидел...

Эпилог

   В развязке этой истории Олаф поразил всех не только присущей ему хитростью, но и неожиданным отступлением от прежних принципов. "Ты думал, я настолько глуп, что позволю Абарбанелю просто так убить себя?" - риторически спросил он, когда мы впервые встретились с ним в доме Бертольда и беседовали обо всём случившимся за последние годы. Мало того, Олаф сам подстрекал Вагнера Фауста к убийству себя, дабы все выглядело натурально. Да! Олаф! Олаф инсценировал собственную кончину, чем подтолкнул к самоубийству предварительно доведённого до отчаяния Вагнера Фауста. Но и на этом коварства старого пройдохи не закончились...
   Дом Бобо, где прятались также Амелия и Бертольд, был сожжён гвардейцами, наиболее приближенными к Олафу. По его собственному признанию, он не отдавал приказ устраивать пожар, но, тем не менее, готов восстановить спалённое жилище и утраченное имущество за свои деньги. Флибустьеры разыскивали Амелию, оттого за ней охотились и последние верные своему королю закомбарцы. Гибель её в этой войне была бы неизбежна. Потому пришедшие гвардейцы с помощью некоего медицинского инструмента, напоминающего поршень, увенчанный на конце иглой, вкололи ей зелье, вводящим в состояние между жизнью и смертью, в коем человек может провести очень длительное время; при этом, сердце бьётся медленно, а дыханья почти не заметно, оттого окружающие могут принять за мертвеца. Я не могу точно это описать и прошу прощения за мои скромные познания в медицине, ибо многие закомбарские лекари, гордо носящие широкополые шляпы и маски с огромным птичьим клювом врачуют все болезни лишь при помощи клизмы, да кровопускания, осуждая народные методы лечения, коими с успехом пользуются, например, флибустьеры и их более сознательные коллеги. А они таких высот в медицине не достигли.
   По замыслу Олафа мой поцелуй должен был вывести Амелию из этого состояния, но я понимал, что передо мной - лишь тело, и моя любовь не найдёт отражения в тактильных чувствах. Красивая картина, не правда ли? Рыцарь целует свою возлюбленную, спящую в хрустальном гробу, тем самым пробуждая её от глубокого сна. Думаю, это клише тоже когда-нибудь войдёт в народные сказки. К счастью, есть и другие способы пробуждения, не требующие моего обязательного участия. Впрочем, в таком состоянии человек способен провести и полгода.
   Если верить в прорицательскую способность своих снов, то уже в скором времени вера себя оправдает, и я сам не раз в этом убеждался. В то же время, разум должен быть предельно спокоен. Ежели о чём-то страстно думаешь, либо боишься чего-то, то приснится именно это, и снам таким верить не разумно.
   Будет звучать дико, но было и в мнимой смерти Амелии и нечто положительное: её образ стал для меня образцом безгрешности, ибо все мои воспоминания о ней были сугубо положительными, не испорченными горечью быта и скрежетом трущихся друг о друга характеров. Она исчезла из моей жизни, не оставив следа терзаний и взаимной неприязни. Её смерть заставила меня ясно понять, что в природе ничего не происходит дважды. Ничто не может застыть в своём расцвете. Рано или поздно даже самые красивые цветы опадают. Моя жизнь стала вечной осенью, яркой, насыщенной, переменчивой, по-своему прекрасной, но лишённой надежды на новое цветение. И с тех пор мои грёзы заняла смерть. Я просыпался и засыпал с мыслью о ней. Но, как и всегда, смерть даёт выбор: раствориться в бесконечном блаженстве, не отличая его от прочих состояний, либо родиться вновь и пережить новое цветение.
   Инсценированная смерть Амелии заставила меня понять, что любовь - понятие никак не двухполюсное, как принято считать. Говоря метафорическим языком, это свет, который имеет источник и способен распространяться бесконечно при отсутствии препятствий. Здесь также будет уместно процитировать слова Шамикаля: "Это принцип жизни, принцип смерти, принцип всего во Вселенной. Это Бог, если угодно". Сопливый роман - это одно, любовь - нечто совсем иное. Не разумно её привязывать к конкретным людям.
   Настоящим открытием и для меня, и для многих других участников этой истории стало то, что Олаф и Бертольд - родные братья. Возможно, именно потому, даже находясь по разные стороны баррикад, они всегда могли найти общий язык. Война никогда не приносит иных плодов, кроме смерти. Любовь и дружба не позволяют этим плодам созреть.
   Олафу осточертела политика и её многочисленные, нередко кровавые, интриги. Он понял, что занимаясь ей, теряешь возможность совершенствовать самого себя, изучать, прошу прощения за тавтологию, по-настоящему реальный мир и наслаждаться его многообразием и непостижимостью. Олаф окончательно ушёл из политики и посвятил остаток своей жизни науке. С особой страстью он занимался астрономией, и в один прекрасный день его наблюдения помогли с достаточной точностью определить скорость света.
   Никогда бы раньше не подумал, что когда-нибудь мы с Олафом станем хорошими друзьями. Оказалось, он славный собеседник, очень грамотный, начитанный человек, и я никогда впредь не упускал возможности пообщаться с ним. Я был бесконечно благодарен ему за весь спектакль, который он устроил, хотя и не до конца понял все его сюжетные линии.
   Бертольд продолжал творить шедевры из стекла и хрусталя. Проводя некоторые химические опыты, он случайно изобрёл порошок, способный взрываться при ударе или горении. Бобо пожелал ещё пожить некоторое время на Притхвии, и ему я передал один экземпляр своей книги с небольшими поправками для будущих жителей этой планеты. Хотя, честно признаюсь, будучи там, я уже видел следы пребывания неких разумных существ, но сомневаюсь, что их оставили представители местных цивилизаций. Надеюсь, что будущими жителями станут переселенцы с Бхаргавы, и они смогут прочитать мои письмена.
   Кстати, вам не приходило в голову, что, непривычные условия жизни на Притхвии, в особенности состав воздуха и грибы, которые я употреблял в пищу, стали вызывать у меня галлюцинации и вся последняя глава - лишь их письменное изложение, а эпилог и вовсе написан рукой Бобо? Шучу, шучу... Это уж слишком. Поверьте, он такое не сочинит. Он даже читать это не станет [Последние два предложения в этом абзаце несколько раз зачёркнуты. Сверху трудно читаемым почерком подписано: "Так оно и есть".].
  
   Здесь я должен закончить своё повествование. Но это вовсе не значит, что моя история на этом закончилась. Я лишь изложил ту её часть, которую хотел донести читателю.
   Пообщавшись с Амелией, я уловил в её речах ноты сожаления о том, что пришлось распрощаться с прежним миром. Раньше он был простым и обозримым, а теперь сложным и непредсказуемым. Она даже жалела о том, что не стала супругой славного короля Вагнера Фауста! Хоть это была и шутка, но меня она задела совсем не на шутку. Амелию не интересовали перспективы будущей жизни, она лишь с тоской озиралась в прошлое, которые было хоть и не прекрасным, но каким-то... уютным.
   Амелия стала какой-то странной. Но, скорее всего, изменилась не она, а моё отношение к ней. Я не был опьянён любовью так, как прежде, и оттого её образ в моём восприятии перестал быть столь идеализированным. Она искала тихого счастья, я же, наоборот, был готов на великие свершения.
   Так передо мной встал выбор: принять её ценности и идти с ней одной дорогой; либо идти своей дорогой, избавив и её, и себя от возможности конфликтовать; или же идти с ней одной дорогой, приобщив к собственным ценностям. Или придумать иной выход? Как бы там ни было, последствия моего выбора - это уже совсем другая история, и ей место - как минимум, в другой книге.
  
   Читателю может показаться, что в некоторых поступках героев порой отсутствует логика. Что ж... А много ли её в поступках обычных людей? Временное отсутствие логики в действиях - это зачастую главная причина появления интересных сюжетов. Пускай возникнут сомнения, но персонажи рассказанной мной истории вымышлены, но Кальмар свидетель, я не придумывал их. Всё, что свойственно обычным людям, свойственно и им, поэтому нет смысла их идеализировать и приписывать им безупречное, всегда обдуманное поведение.
   Тут я не могу не вспомнить слова Олафа: "Реальный мир - это тебе не сказка. Здесь ты сам можешь творить чудеса". Хотя, пожалуй, его высказывание относится не к этому случаю и несёт в себе гораздо больший смысл.
   Читателю может показаться, что мои рассуждения, кои всюду сопутствуют повествованию, недостаточно мудры, наивны и поверхностны. Как ни странно, дорогой читатель, я с тобой соглашусь. Тут следует учесть кое-что: во-первых, чем сложнее рассуждения, тем легче в них запутаться, и тем большими способами их можно трактовать; во-вторых, отложив перо в сторону, я уже буду думать иначе. Человек постоянно меняется, меняются и его мысли. Я бы мог сидеть и постоянно переписывать эту книгу, вспоминая всё новые и новые детали в этой истории, и представляя их во всё новом свете. Но ведь рано или поздно её нужно закончить.
  
   Я ясно понял, что нет никакого Мудилла. Есть глупость. Но корень зла вовсе не глупость, а эгоизм. Нет эго - нет зла. Перестань питать его, и оно умрёт. Внезапно окажется, что в мире и нет никакого зла. И некому больше противостоять. Такая вот магия.
  
   Раньше я жаждал расправы с Олафом за все его злодеяния перед народом Закомбарья. Теперь мне стало ясно, что царствие ереси - заслуга не его, и даже не Шамикаля. Здесь нет виноватых. Люди слишком привыкли к покою и безмятежности, забыв, что выживание - естественное состояние для любого существа. Именно оно заставляет мыслить. Мыслить трезво, быстро, эффективно.
   Словно скот на ферме, они ведут скучную жизнь, только и делая, что отъедаясь, и не задумываются, почему это происходит. Такой, не побоюсь этого слова, скотский образ жизни породил интересное и одновременное мерзкое явление: акт потребления стал считаться достижением. Ежели когда-то очень давно человечество потребляло только воду, пищу и воду, то позже к ним прибавились одежда, жилище, орудия охоты и труда. Потом появились украшения, транспорт и ещё много-много чего. Человек стал потребителем не только вещей, но и услуг. И каждый раз, потребляя, он чувствует гордость и удовлетворение. А порой ещё и докладывает об этом окружающим, дабы те по достоинству оценили его успех.
   Не стоит винить людей за выбор в пользу глупости. Только перепробовав все её формы, пожав все её плоды, можно осознать её ограниченность. Собственный опыт гораздо полезнее нравственных наставлений. Надо признать, что именно глупость часто заставляет нас смеяться, а значит, делает сильнее. Не будь её, и жизнь не вызывала бы такого интереса. Таков парадокс: то, что является корнем зла в царствии ереси, является и его прекрасной стороной.
   Закомбарье уже никогда вновь не станет тем королевством, коим было раньше, оно уже пережило свой расцвет. Не только цивилизации, целые миры возникают и исчезают бесследно. Этого не нужно бояться. Но я уверен, многое, описанное мной, найдёт отражение в истории и других королевств, и в жизни отдельно взятых людей. Простые истины всегда одинаково предстают для всех. Думаю, когда-нибудь, быть может, на другой планете, возникнет другая цивилизация, которая переживёт всё то, что пережило Закомбарье.
   От всей души я благодарю всю глупость, которая способствовала написанию этой книги, и всех тех, кто ненароком в неё попал, сам того не ведая. Я благодарю мир, в котором мне довелось жить, и в очередной раз признаюсь ему в искренней любви.
  
   Каждый из нас сражается на стороне царствия ереси до тех пор, пока воспринимает его всерьёз. Как только боец проникается к нему любовью, перестаёт воспринимать себя и свои высокие намерения всерьёз, смеётся от всей его нелепости, он мигом оказывается за пределами поля брани, куда прежний враг никогда не посмеет ступить.
   Вот и для меня царствие ереси прекратило своё существование. Я победил.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"