Насколько редкой является способность проникать в будущее? На первый взгляд можно было бы решить, что обычный человек такими способностями не обладает. Но это не так! Факты культуры и науки говорят о массовости явления предвидения будущего. Культура выработала новые способы существования пророков в обществе. Они скромно занимались просвещением человечества, создавая шедевры литературы, поэзии, философии и науки. Открыто заявлять о своих пророческих способностях, во все времена, было очень опасно.
К пророчествам проявляли интерес многие писатели. А.С. Пушкин написал "Песнь о вещем Олеге", сюжет которой почерпнут из "Истории Государства Российского" Карамзина . Тот, в свою очередь, заимствовал сведения из "Повести временных лет". Также всем известно стихотворение Пушкина "Пророк".
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
"Востань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей."
Пушкин очень интересовался предвидениями. Известно, что ему предсказали гибель от белого человека. Строя планы об отъезде в Польшу поэт говорит Нащокину "Там у них есть один Вейскопф (белая голова): он, наверное, убьет меня и пророчество гадальщицы сбудется" .
А вот Лермонтов, по-видимому, в предсказаниях не нуждался, так как сам очень чутко чувствовал будущее . Его взгляды на предвидение будущего нашли отражение в "Герое нашего времени", в главе "Фаталист", в стихах "Предсказание", "Сон", "Пророк".
С тех пор как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, - даром Божьей пищи.
Завет Предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная,
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
"Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, - хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него,
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!"
Некрасов посвятил Чернышевскому стихотворение Пророк.
Не говори: "Забыл он осторожность!
Он будет сам судьбы своей виной!.."
Не хуже нас он видит невозможность
Служить добру, не жертвуя собой.
Но любит он возвышенней и шире,
В его душе нет помыслов мирских.
"Жить для себя возможно только в мире,
Но умереть возможно для других!"
Так мыслит он - и смерть ему любезна.
Не скажет он, что жизнь ему нужна,
Не скажет он, что гибель бесполезна:
Его судьба давно ему ясна...
Его еще покамест не распяли,
Но час придет - он будет на кресте;
Его послал бог Гнева и Печали
Рабам земли напомнить о Христе.
Ф.М.Достоевский, в незаконченном произведении "Неточка Незванова", писал: "Бывают такие минуты, когда все умственные и душевные силы, болезненно напрягаясь, как бы вдруг вспыхнут ярким пламенем сознания, и в это мгновение что-то пророческое снится потрясенной душе, как бы томящейся предчувствием будущего, предвкушая его".
Куприн, в повести "Олеся", рассказал о нелегкой жизни людей, обладающих пророческими способностями.
О роли пророков в жизни общества задумывался и Н.Гумилев. Лермонтовское и Гумилевское стихотворения о пророках словно бы продолжают пушкинское, раскрывая нам новые грани жизни современных пророков.
И ныне есть еще пророки,
Хотя упали алтари.
Их очи ясны и глубоки
Грядущим пламенем зари.
Но им так чужд призыв победный,
Их давит власть бездонных слов,
Они запуганы и бледны
В громадах каменных домов.
И иногда в печали бурной
Пророк, не признанный у нас,
Подъемлет к небу взор лазурный
Своих лучистых, ясных глаз.
Он говорит, что он безумный,
Но что душа его свята,
Что он, в печали многодумной,
Увидел светлый лик Христа.
Мечты Господни многооки,
Рука Дающего щедра,
И есть еще, как он, пророки -
Святые рыцари добра.
Он говорит, что мир не страшен,
Что он Зари Грядущей князь...
Но только духи темных башен
Те речи слушают, смеясь.
26 сентября 1901 г. Блок делает запись в записной книжке, где после рассуждений о Петре I, Пушкине и Достоевском отмечает: "Есть миры иные" . Он имеет в виду рассуждения старца Зосимы в "Братьях Карамазовых", где речь идет о своеобразной предопределенности человеческой судьбы, о ее подверженности "высшим" - благородным и направляющим - силам: "Многое на земле от нас скрыто, - утверждает Зосима, - но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных... Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным..." .
В существовании иных миров, в существовании служителей будущего Блок нисколько не сомневался. Об этом говорит и то, как он воспринимал своего учителя Владимира Соловьева: "Вл. Соловьеву судила судьба в течении всей его жизни быть духовным носителем и провозвестником тех событий, которым надлежало развернуться в мире. Рост размеров этих событий ныне каждый из нас, не лишившийся зрения, может наблюдать почти ежедневно. Вместе с тем каждый из нас чувствует, что конца этих событий еще не видно, что предвидеть его невозможно, что совершилась лишь какая-то часть их, - какая, большая или малая, мы не знаем, но должны предполагать скорее, что свершилась часть меньшая, чем предстоит" .
Поэт-философ Максимилиан Волошин в работе "Пророки и мстители. Предвестия великой революции", изданной в 1906 году, писал: "Души пророков похожи на темные анфилады подземных зал, в которых живет эхо голосов, звучащих неизвестно где, и шелесты шагов, идущих неизвестно откуда. Они могут быть близко, могут быть далеко. Предчувствие лишено перспективы. Никогда нельзя определить его направления, его близости. Толща времени, подобно туману, делает предметы и события грандиознее и расплывчатее".
Более ста лет назад философ и поэт Владимир Соловьев писал о Вечной Женственности, начав своею поэзией целое направление отечественной поэзии. Небесной Софии посвящали свои стихи Александр Блок и Андрей Белый. Теперь об этом больше никто, кажется, не пишет. Наверно, времена настали другие.
Но что скрывалось за этой Идеей Идей? О каких мистических силах стремились поведать миру великие поэты?
У В.Соловьева мы встречаем описание странного и чем-то притягательного поклонения русскими зодчими Софии Премудрости Божией: "Посреди главного образа в старом новгородском соборе (времен Ярослава Мудрого) мы видим своеобразную женскую фигуру в царском одеянии, сидящую на престоле. По обе стороны от нее, лицом к ней и в склоненном положении, справа Богородица византийского типа, слева - св. Иоанн Креститель; над сидящею на престоле поднимается Христос с воздетыми руками, а над ним виден небесный мир в лице нескольких ангелов, окружающих Слово Божие, представленное под видом книги - Евангелия.
Кого же изображает это главное, срединное и царственное лицо, явно отличное и от Христа, и от Богородицы, и от ангелов? Образ называется образом Софии Премудрости Божией. Но, что же это значит? Еще в XIV веке один русский боярин задавал этот вопрос новгородскому архиепископу, но ответа не получил - тот отозвался незнанием. А между тем, наши предки поклонялись этому загадочному лицу, как некогда афиняне - "неведомому богу", строили повсюду софийские храмы и соборы, определили празднование и службу, где непонятным образом София Премудрость Божия то сближается с Христом, то с Богородицею, тем самым не допуская полного отождествления ни с Ним, ни с Нею, ибо ясно, что если бы это был Христос, то не Богородица, а если бы Богородица, то не Христос.
И не от греков приняли наши предки эту идею, так как у греков, в Византии, по всем имеющимся свидетельствам, Премудрость Божия, , разумелась или как общий отвлеченный атрибут божества, или же принималась как синоним вечного Слова Божия - Логоса. Сама икона новгородской Софии никакого греческого образца не имеет - это дело нашего собственного религиозного творчества. Смысл его был неведом архиереям XIV века, но мы теперь можем его разгадать.
Это Великое, царственное и женственное Существо, которое, не будучи ни Богом, ни вечным Сыном Божиим, ни ангелом, ни святым человеком, принимает почитание и от завершителя Ветхого завета и от родоначальницы Нового, - кто же оно, как не само истинное, чистое и полное человечество, высшая и всеобъемлющая форма и живая душа природы и вселенной, вечно соединенная и во временном процессе соединяющаяся с Божеством и соединяющая с Ним все, что есть. Несомненно, что в этом полный смысл Великого Существа, наполовину почувствованный и сознанный Контом, в целости почувствованный, но вовсе не сознанный нашими предками, благочестивыми строителями Софийских храмов" .
Образ Царицы, Прекрасной Дамы создавался Блоком на основе реальных земных впечатлений и именно здесь заключалось принципиальное отличие от Вл.Соловьева, для которого на первом месте всегда стоял отвлеченный и не имевший "земных" соответствий образ Девы радужных ворот, Вечной Женственности и т. д. Это принципиальное отличие сыграло в творческой эволюции Блока решающую роль, потому что давало выход из абстрактных рассуждений и отвлеченности, поскольку первопричиной и источником всех дальнейших перевоплощений оказывалась именно сфера реальной жизни, подлинных отношений и чувств.
Интерес представляет сравнение творчества Блока и Белого. Идеал Вечной Женственности, воспринятый ими через Вл.Соловьева, у Белого предстает, прежде всего (в поэме "Христос воскрес") в образе апокалипсической Жены, облеченной в солнце: "Россия, // Страна моя - // Ты - та самая, //Облеченная солнцем Жена...". Вслед за Блоком в стихотворении "Родина" (1909) и в поэме "Первое свидание" (1921) Белый увидит в России и в земной женщине отблеск, причем очень слабый, красоты Вечной Женственности. Но, в отличие от Блока, плотская, чувственная красота раздражала Белого, вызывала неприязнь, принималась за бесовский соблазн. Считая себя правоверным соловьевцем, а Блока отступником, Белый в отношениях с Блоком взял роль его идейного руководителя, духовного наставника и даже судьи. Это было не трудно, ведь улавливая голоса из будущего, Блок порой не мог объяснить глубинную правду своих творений. Вот что пишет Блок - Белому (15-17 августа 1907, Шахматово): "Мои "хроники" в "Руне" суть рассуждения на известные темы. Никаких синтетических задач не имел, ничего окончательного не высказывал; раздумывал и развивал клубок своих мыслей, м<ожет> б<ыть>, никому не нужных".
Не увидел Белый ничего одухотворенного, никакой красоты - ни божественной, ни земной и в облике современной ему России. Конечно, поэтическая Россия Блока и обнаженная проза русской жизни в изображении Белого не отрицали, а дополняли друг друга, но, читая их переписку, я ловил себя на мысли, что слышу разговор пророка и духовидца Блока и фарисея и книжника Белого. Явно не понимая природу пророчества, того, что увиденному будущему нельзя научить, его невозможно обойти и предать, Белый пишет Блоку (13 октября 1905, Москва): "Если Ты о будущем, или спорь против моего будущего, переубеди меня, а не то я склоню тебя к моим представлениям о будущем, или же - обернись на Содом и Гомору, т.е. на прошлое.
Но Ты пишешь о будущем, называешь себя купиной, говоришь, что Аполлон будет преследовать Тебя (?!!) - это насмешка надо мной, скобки или реальный путь?
Откройся, наставь, научи. Я не ребенок, чтобы мне всяким словам удивляться и верить".
Любовная страсть и отношение к революции совпадают в сознании Блока. Соединительным звеном здесь выступают не подвластность рассудку, глубокая естественность того и другого. И в том, и в другом случае поэтом овладевает страсть, и он "слепо" отдается ей, ни о чем не размышляя и не заботясь о последствиях, потому что следует Духу времени.
Только будучи рупором, гласом народного духа, Блок видел для себя возможность выхода из тупика и обреченности. Остаться в стороне от революции, для Блока означало остаться со "старым миром", остаться в прошлом. Пророческое служение не позволяло ему сделать этого.
Блок, в отличие от Белого, чувствовал и линию, названную им "вечной мужественностью".
"Ваш "эсотеризм" я нежно люблю. Не надо дальше. Это просто вытекает из самого важного для меня расхождения с Вами: Вы любите Христа больше Ее. Я не могу. Знаю, что Вы впереди - без сомнений. Но - не могу. Отсюда происходит: У Вас устранена часть мучительного, древнего, терзающего меня часто мысленного соблазна: "вечной мужественности". Оттого Она мне меньше знакома. Оттого я кутаюсь часто в старый халат (символически). (Блок - Белому, 1 августа 1903. Шахматово.)
Вячеслав Иванов в работе "О русской идее" писал: "Романтизм Блока рассматривает русскую народную душу как женское начало, загадочное, темное, неотразимо-влекущее влюбленного поэта: "Незнакомка" стала Фаиной в "Песне судьбы", под маской Фаины поэт откровенно подписал: Россия. Роковая, зазывная мелодия стихийной души позвала поэта, и он готов отозваться неведомой и темноокой возлюбленной ответным, заветным призывом:
Выйди, выйди в рожь высокую...
В этом отношении романтика к душе народной жутко чуется какой-то национальный буддизм наш, один из уклонов нашего подлинного христианства: влюбленное сердце опять, хотя иначе, чем прежде, "хочет гибели" - только "гибели". Личность не знает, что ей делать; одно знает, что броситься надо в темное море, и не может противостоять сладкой сирене Стихии".
Блок до конца своих дней оставался верен идеалу Прекрасной Дамы, его отсветы и отзвуки чувствуются в образах Коломбины, незнакомки, Снежной Девы, Фаины, Кармен, Изоры, Катьки из "Двенадцати" и, конечно, Руси, России.
Слушая голоса из будущего, голоса потомков, Блок не мог не почувствовать связи с народом. Отсюда второй элемент веры Блока - веры в народ, в его мудрость. Блок верил в соборное, творческое, сверхличное, единое "я" народа, бессмертного организма, обнимающего собой наравне с живыми совокупность проживших и еще не рожденных, мечтая растворить свою душу в соборной душе.
Блок оказался тем поэтом, творцом, который почувствовал эту связь с будущим, ощутил поток мыслей, образов, чувств приносимых из будущего, открыл для них сердце.
Размышление над творческими началами: рассмотренной "Вечной женственности" и вскользь упомянутой Блоком "Вечной мужественности" приводит к любопытной аналогии с дионисическим и апполоническим тенденциями в греческом искусстве рассмотренными Ф. Ницше в работе "Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм".
Возникает вопрос, почему апполоническое начало в поэзии тех лет было слабым? Было бы интересно, если бы в современной поэзии была разработана линия "Вечной мужественности". Также и революция ХХ века прочно ассоциируется с темным дионисическим началом. Интересно, возможна ли светлая, апполоническая революция?
Как можно видеть предчувствие будущего имело огромное значение в жизни многих писателей и поэтов, но пишут ли об этом в учебниках, изучают ли в школе, занималось ли этим религиоведение? Пока нет, но игнорировать это уже не получится.