Уже стемнело, и в лиловом небе появилась бледная равнодушная луна. Рыжее пламя костров бросало отблески на лица людей, стоявших в первых рядах. Многие находились здесь с утра, когда был зачитан приговор первой из ведьм. Ноги неприятно ныли от долгого стояния на месте, а сзади напирали нетерпеливые, нерасторопные, не успевшие занять выгодное место. Но служение делу Святой Церкви снимало с участвующих добрую половину накопившихся грехов, а ради этого стоило и потерпеть. Самые добропорядочные граждане даже бросили напоследок по камню в каждую из ведьм, привязанных к столбам посреди площади. Сейчас ведьмы извивались в пламени, визжа от боли поистине нечеловеческими голосами, и каждому было ясно: такие звуки может издавать только сам Сатана. А значит, не произошло никакой ошибки, вершится богоугодное дело: тремя ведьмами на земле стало меньше, и еще несколько ждут своей участи.
Инквизитор стоял спиной к кострам. Зрелище изрядно утомило его.
На земле стояла на коленях маленькая фигурка в безобразном балахоне. Ноги фигурки были сожжены раскаленным железом, поэтому она не могла бы встать, даже если бы захотела. Тонкие руки были связаны, и Инквизитор не боялся, что ведьма выцарапает ему глаза. Досадно было лишь, что грязные пальцы, в отчаянии цеплявшиеся за него, испачкают одежду.
Ведьма подняла голову. Капюшон с ее головы свалился, открывая изможденное лицо, еще неделю назад такое юное и прекрасное. Под спутанными волосами вспыхнули черные глаза, загорелись какой-то волчьей тоской.
- Пожалуйста, не убивай меня... Милый, прошу тебя, не убивай меня сам. Если надо, чтобы меня сожгли, пусть это сделает кто-то другой. Но ты же любишь меня, любишь, и я так люблю тебя, мне будет еще больнее от того, что это сделаешь ты.
Инквизитор поморщился.
- Я не могу любить ведьму.
- Но я не ведьма! Ты же знаешь это, я не ведьма и не знаю даже, как это делается - все это колдовство, превращения, полеты на метле... Я никогда, никогда...
Девушка задохнулась от нахлынувших слез и не могла больше говорить. Инквизитор в последний раз посмотрел на нее и равнодушно сказал:
- Я ничего не могу сделать. Ты ведьма - так решила Святая Церковь. Поэтому ты должна быть сожжена. Смирись с этим, дитя мое, и пусть Господь и святое пламя очистят твою душу, дабы ты не попала в ад. Да-да, эту тоже на костер, - кивнул он подошедшим служителям Церкви.
Рыжие язычки пламени, робко извиваясь, побежали по вязанкам хвороста. Они добрались до ног ведьм, привязанных к столбам, и некоторые уже взвизгивали от боли. Инквизитор посмотрел в их сторону. Та, которая умоляла его о снисхождении несколько минут назад, теперь молчала, стиснув зубы, и в ее глазах горело отчаяние. Ветер вырвал прядь волос из-под ее капюшона и трепал, как котенок - серую мышку. Подол балахона уже горел. Инквизитор отвернулся и в который раз за этот день недовольно поморщился. “Нет, соблюдение обычаев обходится слишком дорого. Зачем тратить такую хорошую ткань на балахоны? Жечь бы их в том тряпье, которое на них оставалось. Или голышом: опять же, и народу интереснее будет. Нет, голышом - Церковь это не одобрит. Жаль. А балахоны все же дороговаты”.
Внезапно народ зашевелился. Изумленные и испуганные возгласы слились в один общий вздох, волной прокатившийся по толпе. Инквизитор оглянулся. Столб с “его” ведьмой был пуст, и рыжее пламя напрасно лизало его длинными языками. Рядом с костром стояла белая волчица. Она дрожала, удивленно и испуганно оглядывалась по сторонам - и вдруг распрямилась, как пружина, прыгнула и исчезла в темноте.