В детстве он, как и все малыши, любил Карлссона. У остальных Карлссоны бывают разные: собачка или котенок, друг или девочка, с которой играешь. Он же любил именно Карлссона, из книжки, перечитанной не один десяток раз. Хотел, когда вырастет, стать им: жить на крыше, есть варенье, шалить и ничего не делать. Особенно ему нравилось, что у Карлссона есть пропеллер, и он может летать, а также то, что раз него, по всей видимости, вместо крови солярка, он никогда не мерзнет холодными зимними вечерами.
Оказалось, это не так сложно: надо просто захотеть. Он и сам не заметил, как у него вырос мотор - на третье или четвертое посещение крыши. И холодно ночью быть перестало. Летал он в основном именно ночами - стеснялся почему-то людей, вдруг спугнет кого-то. В дома тоже залетал только на кухни, украсть какой-нибудь еды, уже на обратном пути, возвращаясь домой.
Он не считал, что следует заводить знакомство с каким-либо малышом. Люди его совсем не привлекали, казались глупыми, обыденными и одновременно слишком любопытными. Однажды ему даже приснился кошмар, что ему открутили его моторчик, чтобы понять, как он устроен.
Птицы ему тоже не нравились, они почему-то боялись его, разлетаясь в разные стороны, как от самолета, хотя моторчик его не шумел. Но, видимо, он был слишком крупным для них, и это их отталкивало. Однажды он поймал синицу и долго пытался убедить ее, что он такой же, как она, вольный летун. Пока не стало ясно, что она совсем его не понимает и не воспринимает. Тогда он убил ее и скормил уже внизу Быстринке.
Та, в отличие от птиц, ему очень нравилась, серо-полосатая, с длинной мягкой шерсткой и огромными зелеными глазами. Лениво поглаживала и легонько била его толстой лапой со спрятанными когтями, а когда вошел в первый раз, полоснула резко, не убрав их. На его руке остался длинный и глубокий шрам, долго потом болевший, но это ничего. Главное, что она его понимала и когда он изливал ей душу, всегда соглашалась, довольно мурча и чуть прикрыв глаза.
Он ее обожал. Он даже летал на прогулки уже не каждый день, проводя иногда всю ночь рядом с нею. А когда она не появлялась - у нее, наверное, были свои хозяева, державшие ее взаперти, - улетал куда-нибудь на край города и бил стекла в случайных домах. И еще полюбил улетать на вокзал, садиться безбилетным на крышу случайного поезда, уезжать на расстояние, а обратно добираться своим летом. Вскоре, правда, ему пришло в голову, что он похож птиц, которые улетают в теплые края. Возможно, как раз потому, что заканчивался сезон спаривания? Эта мысль ему не понравилась, но переживать было не за что, людские из его конечностей функционировали нормально.
А потом стало не до этого, потому что Быстринка родила. Котят было четверо, маленькие, слепые, беспомощные. К его удивлению и досаде ни у кого из них не только не было моторчика, но и на людей они были совсем не похожи. Лишь шерсть была чуть покороче, чем у мамы - возможный признак его отцовства.
Еще сильнее ему не понравилось, что Быстринка начала очень много времени проводить с котятами, явно охладев к его ласкам. Сначала он пытался помогать ей, что в основном сводилось к тому, чтобы оттаскивать детей от края крыши, когда они туда подползали. Но потом котята открыли глазки, да и передвигаться начали свободно, и помощь перестала требоваться. На отца котята не обращали практически никакого внимания, их куда больше интересовали воробьи. Он даже пытался изобразить птицу, медленно перелетая по краю крыши, но добился только ленивых помахиваний лапками. От Быстринки же он в последнее время не мог добиться и этого: она стала совершенно равнодушна к нему, уворачивалась, принимаясь вылизывать очередного котенка. Все время убегала с ними неизвестно куда, по несколько суток не показываясь на крыше; он скучал.
Однажды он улетел на охоту и добыл целую стаю птиц: двух сбил камнями, четырех поймал на лету, в воздухе. Принес жене и детям. Они съели, и ничего больше, хотя он даже не знал, чего еще собирался дождаться. И через день они снова исчезли и не появлялись три дня.
Вечером третьего дня он так истосковался, что, поискав их внизу у дома, на котором жил, и не найдя, полетел по старинке на вокзал. Сел на поезд. А когда тот поехал, увидел у окна летучую мышь. Грациозно планировавшую, раскрыв большие кожистые крылья. Он подлетел и попытался познакомиться, но мышь лишь пискнула что-то, резко, так, что резануло по ушам, и улетела. А он вернулся на крышу. Все еще поезда, домой возвращаться не хотелось.
Под утро он задремал, а когда проснулся, светило яркое солнце, и мир лучился, отражаясь в его свете. Он вдруг понял, что здесь ему делать нечего. И улетел.