--Нормально. Жалуется, что 35 лет назад пальто ей испортили, а она вот сейчас не может его носить..
--О, вспомнила, так пусть и не носит, а другое купит. Ну и память у нее!
--Не хочет новое покупать, говорит, что не хочет деньги тратить... на год лишь или...
--А если или, потом будут жалеть и помнить... И что она еще вспомнит...
--Все она помнит. У нее память хорошая. О молодости своей помнит, о войне помнит, какая погода в день победы помнит...
--А ты знаешь о чем она помнит?
--Знаю.
--Так напиши, если знаешь. Ведь ты одна только можешь об этом написать, ты у нас пишучая!
--Не знаю только как. Начинаю, комок к горлу подкатывается и слезы лью. И жалко их, а подчас смешно, но это было, было.. Надо попробовать. Нужно...
Каждый год по весне поселок, где живет моя мама, утопает в сиреневом тумане цветущей сирени. Благоухание ее аромата служит бесплатным снотворным для ставших ныне немногочисленными престарелых обитателей бывшей окраины столичного города совсем и от всего независимой южной республики. Убаюканные шелестом разросшихся цветущих сиреневых кустов спят уставшие от зарабатывания неправедных денег "новые русские" или просто почитаемые авторитеты старой, преступной и нынешней, административной мафии. Волей перестроечной прихоти они стали соседями: ветераны ВОВ, основавшие этот сейчас престижный район, и представители криминальной элиты, понастроившие тут огромные дома, подчас напоминающие средневековые крепости с их сторожевыми башенками и глухими высоченными заборами. Простой любопытствующей публике подход туда запрещен. И не только несанкционированный вход, но и тайный подгляд.
Что-то скучно получается. На научную статью смахивает. По заказу...мафии. Нет, это мне не по нутру. Да и деньги их нам не нужны...Правда, к главе группировки как-то обратиться все-таки пришлось. Однажды по весне к маме подкатили братки на каких-то жутко иностранных черных машинах, церемонно поздравили ее с праздником Победы и предложили ей немедленно продать дом. А иначе...Она в слезах позвонила мне, я, выяснив проблемные корни, тут же позвонила своему однокласснику, успешно подвизавшемуся на поприще криминала и инциндент навсегда был исчерпан. А то про "иначе" мы были уже многажды наслышаны: взрывали и жгли старенькие постройки одиноких стариков, если не удавалось улестить их посулами безбедной жизни в благоустроенных новостройках.
Сразу после войны, когда город еще лежал в руинах после ожесточенных боев Ясско-Кишиневской операции, решением, как тогда без иронии говорили, партии и правительства на восстановление народного хозяйства со всех концов Союза были направлены на работу специалисты высшего и среднего звена различных специальностей и профилей. Мои будущие мама и отец тоже были такими зассланными специалистами. Причем, если отец был уже достаточно грамотным партийным работником с опытом командования полком в годы войны и городского отдела по борьбе с бандформированиями небольшого прикарпатского города после нее, то мама была прислана на самостоятельную фельдшерскую работу сразу по окончанию Лубенского медицинского училища с условием получения диплома после трех лет работы по специальности. Вариантов ее распределения было два: фельдшерско-акушерский пункт в селе Ворничены Страшенского района, расположенного в центре молдавских Кодр и небольшая больница в закарпатском городке, где она проходила преддипломную практику со своей училищной подругой, которая однажды бесследно исчезла, возвращаясь на попутной подводе из горного селения после приема родов. Недолго ходили страшные слухи о причине ее исчезновения: то ли ее выкрали и убили, чтобы потом съесть ( в то время свирепствовал голод) или же ее украли для оказания медицинской помощи какому-нибудь раненному недобитку из раскиданных по горам многочисленных партизанских отрядов. Мама тогда более склонялась к последней версии, не исключая первоначальную и может быть суммарную. Поэтому, не особо задумываясь о грядущих последствиях, выбрала местом своей первой работы и, как оказалось, судьбы далекое от родного дома захолустное молдавское селение, где не только не было электричества, но никто и понятия не имел ни о санитарии ни русском языке. Здесь нужно было организовать фельдшерско-акушерский пункт и в радиусе пятидесяти километров лечить, пользовать и оберегать сельчанок и их новорожденный приплод. А рождаемость в деревнях-то без электричества и с неограниченным потреблением слабоалкогольного самодельного вина была фантастическая. И смертность тоже.
Ежемесячные политинформации, должные поддерживать идеологическую зрелость руководящего состава на надлежащем уровне познакомили моих родителей и они, как говорят, встретились и полюбили друг друга. Тогдашние нравы были суровые, и долгие свидания под недремлющим оком районной общественности не смогли быть тайными, и они поженились.
--Омар, омар!, вскрикивали пациентки и их родственники.
--Горько, Горько!, в перевод им басили пограничники, с хмельным удовольствием провожая своего командира в женатую жизнь.
Спустя положенный срок наступил мой день рождения. Каждая женщина помнит день рождения своего ребенка. Это мне досконально известно. Мама часто рассказывала хронологию дня 14 февраля, когда мела метель и все дороги были засыпаны пушистым белоснежно- неторным снегом. Люди, которые очень любили своих собак не выпускали их на улицу, чтоб те лапы не отморозили, а уж запрячь лошадь, так и слышать никто из односельчан не желал. Отца дома не было. Военная служба дремать под пухлым боком жены не давала возможности. Шли очередные учения. С утра мама почувствовала тяжесть внизу опустившегося живота, подхватила давно собранный рюкзак с детскими вещичками и пошла к райнной больнице пешком. Расстояние было не малое, но, как часто она потом повторяла :
- Я знала, что должна дойти, у меня не было выбора.
Дорога шла лесом. Ненаезженный тракт петлял в оврагах. Искрился снег под лучами морозного солнца. Мамино звонкое сопрано оглашало окресности:
Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Снег ли, ветер
Вспомним, друзья...
Нам дороги эти
Позабыть нельзя.
Мама с молодости была певунья, а с дорожной песней такое мероприятие, как предстоящие роды, казалось простым, ясным и озорным, как любимые песенные строчки:
Вот, кто-то с горочки спустился,
Наверно милый мой идет.
На нем защитна гимнастерка.
Она с ума меня сведет.
Голос у нее был звонкий. Лесное эхо разносило мелодию далеко ввысь. Боль усиливалась. Схватки сокращали интервалы затишья. Как опытная акушерка она знала, что пятиминутное чередование схваток - предвестник скорых родов. В лесу? В глухом безлюдье? Мама ускорила шаг:
Вихри враждебные веют над нами
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступими с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
Сил уже не было идти, доползти бы, добраться бы до помощи. Приглушенно-отдаленный рев мотора придал ей силы. Побежать бы навстречу, собрать всю энергию в единый порыв. Прийти, успеть, не заморозить, не погубить ребенка. Сколько мыслей...
Есть ли жизнь на Марсе? Нет ли? Кто его знает, а вот то, что телепатия существует -свидетельствую! Отца кольнуло что-то тревожное. И он повел колонну учебных бронетранспортеров в деревню. Там, не обнаружив своей жены, поехал по ее еще не совсем занесенным снегом следам. И, как он потом с укором глядя на маму, частенько повторял:
--И состоялась встреча на Эльбе...
Дальше все было просто. Как Петруша на тракторе самоходка домчала их до больницы. Акушерка, не помыв тщательно рук, приняла роды и новоявленная девочка огласила своим криком пустынный коридор больницы. Была пятница. Пять часов вечера. Зимнее солнце уже село.
- Еще одна ненаглядная певунья вылупилась!, радостно сказал отец, разглядывая беленькое личико своей дочери. Конечно, это была я..
Ах как я любила своих родителей! Своих очень занятых маму и папу. Вечные учения, строевые и какие-то иные смотры. Постоянный ночной стук в дверь на очередные роды. И мама, с которой и шагу не сделаешь за ручку. Все вопросы о самочувствии, все заботы о других. Кончились их работы по моей вине. И вот как. Вечно занятые, вечно спешащие по своим служебным делам, мое воспитание они спихнули на няню, которая говорила только на молдавском языке. Отец, услышав как я лихо наяриваю не по-русски принял командирское решение: уезжать. И мы уехали в Кишинев.
В те годы, на окраине, на заброшенных виноградниках бывшего румынского помещика Дическу, участникам войны давали землю под строительство частных домов. Строили подручными средствами, бригадным методом, как теперь это называется. А раньше попросту устраивали клаку. В фундамент полагалось укладывать бут, а вот стены возводили из самана - смесь глины с соломой, которую потом сушили параллепипедами.
Это было очень весело. На улице ставились столы с угощением, недорогим молдавским вином. В невысокую деревянную загородку насыпали просеяную глину и солому и, подливая постепенно воду, женщины босыми ногами , пританцовывая, взбивали это до однородной массы.
Во время работы они пели. Как они пели! Про цыганку-молдаванку, смущая соседку тетю Надю. Муж ее, бравый капитан, после ранения, лечился в партизанском отряде:
Раскудрявый клен зеленый, лист резной,
Здесь у клена мы расстанемся с тобой.
Клен зеленый, да клен кудрявый,
Да раскудрявый, резной!
А вот две сестрички-близняшки, вышедшие замуж за друзей, летчиков-однополчан.
Дождливым вечером, вечером, вечером,
Когда пилотам, скажем прямо, делать нечего,
Мы приземлимся за столом, поговорим о том, о сем
И нашу песенку любимую споем:
Да, приземлялись за столом и...часто. Потом лечились от алкоголизма. Один на стройке погиб. И тут близняшки стали не похожи друг на друга. Тетя Мила высохла от забот и трудов, а вот тетя Лика располнела, только губы в ниточку сузились. Но об этом еще никто не знает, это будет через десять-пятнадцать лет. А пока все пляшут, все стараются, чтоб саман был сбито-упругим, а значит теплым и прочным. Чтоб в доме, сложенном из него было тепло, уютно и счастливо. А как же может быть иначе? Ведь такую войну выдюжили, выжили. Они имеют право и на красивый дом и на здоровых приветливых детей и на личное счастье.
Ой, подружки, я влюбилась
В гармониста за рекой.
Только есть в нем явный минус -
Непонятливый такой.
А это про тетю Тосю и дядю Павлика. Знатный гармонист был.
- Если б гармошка умела все рассказать, не тая....
Они жили в соседних деревнях на Украине. Молодая Антонина все заглядывалась на гармониста, а проку-то? Ведь он когда играет, все больше на пуговки смотрит, да и молод еще, в армии не был. Как пришла армейская пора, так и война началась.... А встретились они опять в забое шахты, в Германии, когда угнанная на принудительные работы молодка выдавала инструменты прихрамывающему военнопленному. Она его сразу признала. Так с той поры и не расставались. От шахтной сырости у нее, как не лечилась, детей быть не могло. Они удочерили дочь своей погибшей подруги. У дяди Павлика под левой лопаткой осколок с войны остался. Каждую весну свищевой свинцовый выпот отравлял ему существование, а потом и жизнь оборвал. Но это тоже будет позже. А пока: лес рубят, опилки кидают в саман, женщины притопывают и поют:
От чего у нас в поселке
У девчат переполох?
Кто их поднял спозаранок,
Кто их так встревожить мог?
На побывку едет
Молодой моряк.
Грудь его в медалях,
Ленты в якорях.
А вот и наш моряк и его жена Тамара, наша продовольственная добытчица. В голодные шестидесятые, когда, мы, малолетки, выстаивали огромные очереди за 13-ти копеечными батонами в нагрузку давала нам конфеты. Умерла от рака. Моряк сразу сник и увял до срока, не успев нарадоваться на внуков своей дочери Наталки-Полтавки, вышедшей замуж за молодого лейтенанта, выпускника ленинградского адмиралтейского училища.
Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой.
А вот самая серьезная соседка - Валентина Ивановна, учительница истории детей всего нашего поселка. И ее муж - мастер на все плотницкое. Даром, что без ног, отмороженных и ампутированных на крайнем севере, где он служил в подразделении по обустройству взлетно-посадочных полос. Нас, детей, забавило, как он при устатке присаживался на свои протезы, брал старенькую гармошку в огромные ладони и, растягивая, ее напевал:
Лист зеленый, лист резной.
Встречай Иляна - я пришел....
Они построили самый красивый дом со всеми удобствами и даже балконом. У них всегда были самые красивые цветы и ранняя крупная черешня, которую в отличии от меленько-горьковатой "майки" называли "калировкой". Умерла Валентина Ивановна после дефолта ( точно не помню какого). Очень было ей жалко денег, оставленных на финансовую независимость в старости.
Маршируют наши соседки. От грязных ног уже отлипает глина. Саман готов. И дом скоро будет готов. Зимой в нем будет тепло, а летом прохладно...
Вот уже 50 лет по весне наш поселок утопает в сиреневом тумане.
Старенькие домики под траурные марши привыкли провожать своих строителей в любое время года.
В серой дымке дали исчезали поезда, увозившие повзрослевших детей отдавать свою энергию работе на чужбине, а ласку и заботу своим чадам.
Моя мама одна из первых осталась вдовой. Отец не пережил хрущевской перестройки армии. Заботы о быте и минимальном достатке хрипотцой сковали ее голосовые связки и она потеряла искристую звонкость певуньи. Все чаще она обращалась к прошлому, задавая один и тот же вопрос:
-- За что? За что судьба, проведя меня по краю небытия в годы войны, обрекла только на вечную, изнуряющую работу и страдания?
И, действительно, зачем нужно было немецкой пулеметной очереди прошить всех ее односельчанок, а маму, одну, оставить лежать на рельсах в глубоком обмороке с поломанной ногой? Потом был концлагерь, где ей удалось выжить, заболев туберкулезом. Затем работа на маленькой немецкой ферме, где в одну из ночей она почувствовала на своем горле жесткую хватку снохи хозяина, потерявшую мужа под Сталинградом. Отбилась, сказав:
-- Мы вас к себе не звали. Вы сами к нам пришли.
Потом они вдвоем плакали и пили кофе с патокой.
Конец войне пришел 9 мая. Мама всегда повторяла и я ей верю, что день был тогда настолько солнечным и ярким, что отраженные от солдатских касок острые лучи резали глаза до слез. И все плакали и не стеснялись своих слез. Интернированные были сразу зарегистрированы и стали ожидать часа отправки на Родину. Молодой лейтенант подошел к девушкам, уже отделенным от парней и попросил кого-нибудь помочь ощипать и приготовить кур. Никто не согласился резать живых птиц. А мама согласилась. И опять была спасена. Первый эшелон прямиком ушел на север, от куда вестей уж ни от кого не было...
И вот она стоит на пороге родного дома. Долгожданная встреча с Родиной. Бабушки дома не было, она полола огород, орудуя тяпкой в полусогнутом состоянии.
-- Мама, я вернулась. Я дома. Я хочу учиться.
Бабушка не разгибалась, шаря по земле вокруг ног мамы.
-- Мама, это я. Я приехала!
-- Ты одна? В подоле немчуренка не принесла?
А я все никак не могла понять почему они не ладят. Меня же бабушка любила.
После смерти отца жизнь стала потихоньку налаживаться. Дочь, я т.е., радовала успехами в учебе, заливистыми руладами любимого "Белеет парус одинокий в тумане моря голубом" и Алябьевского "Соловья". Мама счастливо смеялась, когда я жеманничала перед зеркалом песенку Пепитты, где делала акцент на " ...это - не ребенок, это - дьяволенок..." или укутавшись старой тюлевой занавеской в подражании Анастасии Вяльцевой, грудным с легким грассированием голосом пела про светящийся в тумане костер, последнее свидание на пустынном мосту и сходящиейся концы шали. Девочка готовилась стать опереточной певицей. И никто не возражал. Пусть поет и пляшет, все ведь дороги открыты в "нашей мирной, прекрастной стране". И все мечты ее осуществились и она поступила в музыкальное училище, но .... это к данной истории не относится.
Горбачевская перестройка принесла маме очередные испытания. Я, оставшись вдовой, с двумя подростками, которые мечтали учиться в Москве, боролась за существование доступными всем методами: торговала на базаре, челночила, продавала собственноручное шитье и вязанье. Сыновья подрастали, требовали больших денег и внимания. От мамы все наши трудности я пыталась скрывать, но она опять меня мучала вопросом: за что? И я уже находила ответ:
--Чтоб мы были живы, чтоб просто выжили. Мы выстоим и состоимся. И так случилось. Правда, никогда я не ставила себе это в заслугу. Просто так сложилось. Просто так получилось и кому-то это было надо.
Я часто представляла себя на необитаемом острове, где выживание зависит только от складывающихся обстоятельств. Но главное, не забыть взять с собой самую любимую книгу. И ее я выбрала и взяла с собой в мою иммиграцию: "Русские песни и романсы" На ее титульном листе моим ученическим подчерком написано: "Каждый имеет право на мечту и она должна когда-нибудь осуществиться". Вот это вопрос! Нет, это ответ... Только когда и сколько нам еще ждать?
Ты смотришь мне в глаза и руку пожимаешь,
В глазах твоих больших - тревога и печаль...
Каждый год по весне у нас во дворе расцветает сирень: белая, темно и светло-сиреневая. Каждый год 9 мая моя мама ломает ее, укладывает ее охапками в детскую коляску своего младшего внука, одевается празднично и, прихрамывая, везет это пахучее чудо к мемориалу павших, к вечному огню. По дороге она раздает букеты знакомым и незнакомым ветеранам, поздравляя их с великим днем, который они "ждали, как из печи пирога". Это - давняя традиция. И пусть она еще долгие годы будет соблюдать ее.....