Ветер, резко сменивший свое направление, подул в сторону леса и, оказавшись на небольшой поляне, стал судорожно искать выход из замкнутого пространства, понимая, что сам себя загнал только что в этот капкан. Натыкаясь на стоящие со всех сторон деревья, и с каждым мгновением теряя свою мощь и силу, все чего он смог добиться, так это поднять и закружить опавшую листву, которой была покрыта вся земля и окончательно оголить кусты, сорвав с них последние золотистые "медальки". Одним из таких отчаянных порывов ему удалось разметать листья, которыми наспех было присыпано залитое кровью лицо мужчины, непонятно как оказавшегося осенней ночью в этой лесополосе. Еще один порыв, словно последняя агония ветра, обдав холодом и неприятно полоснув по щеке все теми же сухими листьями, заставил этого мужчину пошевелиться и тут же вскрикнуть от боли, которую он сразу же ощутил своим окоченевшим телом. Грудь невыносимо ныла, и казалось, что ее даже сейчас кто-то не спеша, резал на мелкие кусочки, стараясь сделать очень глубокие раны, чтобы усилить страдания и продлить мучения несчастного. В голове так же чувствовалась боль и какой-то невыносимый гул, словно в ней ударили в набат тысячью колоколами, и теперь заторможенное сознание пробивалось через сплошную вязкую преграду этого глухого звона, чтобы окончательно очнуться и понять происходящее вокруг.
Черт, как же все болит, так болит, что даже сил нет терпеть, такое ощущение, что меня пропустили через мясорубку, и теперь каждый отдельный кусочек медленно умирает, а голова, моя голова просто чурбан, по которому кто-то ритмично колотит кувалдой, стараясь выбить мои последние мозги. Почему же так все гудит? Надо попробовать включить башку, включить и понять, что же со мной происходит. Так, первое где я? Почему так темно? Почему я ничего не вижу? А, глаза, вот почему так темно, мне надо просто открыть глаза и тогда я пойму, где сейчас нахожусь. Ну почему так трудно их открыть, почему даже они у меня болят.
Напрягая мышцы лица, он с трудом разлепил подрагивающие и залитые чем-то липким веки и понял, что вокруг уже давно наступила ночь, разбросав над головой редкие, одинокие звезды. Небо было настолько близко, что казалось деревья, окаймлявшие поляну и смутно различимые в бледном лунном свете, уже проткнули своими верхушками эту темную надвигающуюся массу, которая, постепенно опускалась к земле, желая раздавить его неподвижное тело. Попробовав пошевелить онемевшей рукой, мужчина сжал пару раз пальцы в кулак и, обретя координацию, после нескольких попыток все-таки вытащил ее из листвы, ощущая, как это, довольно таки простое движение острой болью отдается в груди. Стараясь не обращать внимания на эти судорожные спазмы в теле, он подтянул руку к своей затуманенной голове и, ощупывая ее, понял, что волосы, лицо и все вокруг пропитались его липкой кровью.
Ночь, уже давно наступила ночь, а я почему-то в лесу. Что же я здесь делаю? Как же я сюда попал? А почему кровь, и ведь это моя кровь, вот, наверное, из-за чего так трещит башка. Но все-таки, почему я здесь и в крови? Звезды, это красиво, я сто лет уже не смотрел на звезды, а может мне не двигаться и просто лежать, просто снова заснуть. Точно, мне хочется спать. Я сейчас снова закрою глаза, и все пройдет, и мне опять будут сниться эти звезды и лес, лес и ночь, ночь и кровь... Кровь, но это же моя кровь, это значит, что я ... умираю. Я лежу в лесу и умираю, и никто не придет и не найдет меня здесь в эту темную ночь. - Медленно словно из тумана выплывали мысли и он, пытаясь ощупать свою грудь, вновь наткнулся на ворох сухих листьев, которыми было присыпано все его тело. - Нет спать нельзя и лежать нельзя, а что тогда можно? Можно и даже нужно встать, как угодно, но встать и идти, идти хоть куда-нибудь, а иначе я просто умру.
Какое-то время ушло на то, чтобы освободиться от этой огромной кучи опавших листьев, которыми почему-то был засыпан и, оттолкнувшись рукой от земли, он со стоном, стиснув зубы и чуть не теряя снова сознание, перевернулся, перекатившись по земле. Оказавшись на животе и ощутив невыносимую боль в груди, что даже слезы навернулись в уголках глаз, он снова перекатился и, приподнявшись на руках сел, облокотившись на пень, на который наткнулся в темноте своим телом. Вокруг все кружилось и плыло, а во рту появился противный горький привкус, и он, закрыв глаза, стал глубоко дышать холодным свежим воздухом, чтобы сдержать подкатившиеся позывы тошноты. Ощупывая себя уже двумя свободными руками, мужчина определил, что куртка и джинсы спереди также были залиты кровью, а режущая боль давала о себе знать в трех или четырех местах, из которых даже сейчас чувствовалось, как сочится кровь и теплыми струйками медленно стекает по животу.
Странно но, почему-то везде моя кровь. Я, кажется, все-таки умираю? Почему я ничего не помню? Надо бы все вспомнить. Как же я тут оказался и почему кровь? Может я ... а кто я? Черт, а кто я? Стоп, главное не паниковать, все потом, все выяснится потом, сейчас надо встать и идти ... черт, ничего не помню, надо же совсем ничего не помню, но надо встать и идти, из этого леса, идти к людям, к врачам. Точно, надо идти к врачам и они остановят эту вытекающую из меня кровь.
Тяжелая голова сквозь гул медленно пропускала мысли и он, опираясь на пень, попытался подняться на свои одеревеневшие ноги. Не спеша, чтобы избежать сильных болей в груди, мужчина сначала встал на колени и, передохнув и собравшись с силами не сдерживая стон, полностью поднялся, ощущая головокружение и тошноту, но все же удержался и не упал, балансируя руками. Самое трудное было добраться до края поляны, пройдя, какие-то десять, пятнадцать метров, без опоры до ближайшего дерева, не потеряв при этом равновесие или не споткнуться об такие же одинокие пни или сухие ветки которые он мог не заметить. Почувствовав после первых неуверенных шагов, что ноги в отличие от всего остального тела целы и более-менее хорошо его слушаются, он порадовался сам за себя и, пытаясь разглядеть хоть что-то в темноте, все же дошел до первого дерева и, обхватив его руками, позволил себе немного передохнуть.
Ура, у меня получилось, у меня все получилось. Так, куда же мне надо идти? Вправо или влево? Везде лес, но идти надо, где-то там есть люди и они обязательно мне помогут. Так куда же идти? Куда, куда заладил, прямо, только прямо и главное не упасть, не упасть и не потерять сознание.
Дальше было уже намного легче, переходя от дерева к дереву и цепляясь за редкие кусты, он, делал несколько шагов до каждой следующей намеченной цели, падал на нее и, зажмурившись, пережидал пока не пройдет головокружение, а затем, глубоко вздохнув, начинал следующий рывок. Не видя, каких либо дорог под ногами, и даже не зная в какую сторону следует идти, он заставлял себя двигаться только вперед, стараясь не думать о пронзающей боли и о нарастающей слабости, которая с каждым шагом все больше и больше окутывала его своей сонливостью, отнимая последние силы.
- Иди, только иди. Хоть куда-нибудь, только не спи, а иди. Так передохнул, все хватит, курорт нашел, давай вперед, к следующему дереву. Не останавливайся, больно, сейчас всем больно, так что терпи, терпи и иди, если только хочешь жить. А ты ведь хочешь жить? Хочешь, я знаю, значит иди. Стоит упасть и все, меня уже никто никогда не найдет. А меня могут вообще искать? А кто? Странно, но я ничего не помню. Спасение утопающих, дело рук самих утопающих, так что иди, иди только вперед. - Он не то говорил, не то бредил в слух, желая хоть как-то себя подбодрить и не дать сознанию снова отключиться.
Деревья и земля перед глазами кружились, вызывая приступы тошноты, и мужчине приходилось подолгу останавливаться возле каждого ствола, чтобы, зажмурив глаза перевести дух и собраться с силами для преодоления следующих нескольких метров. Он не мог точно определить, сколько уже пролетело времени, и какое расстояние ему удалось пройти, но, переходя от дерева к дереву, которые почему-то плясали перед глазами и все время пытались убежать, мужчина радовался каждой своей маленькой победе. Казалось, что позади, остались километры, а ночь вот-вот должна уже смениться рассветом, но этот проклятый лес, словно специально все никак не хотел заканчиваться. Когда же деревья наконец-то заметно поредели, и он снова вышел на свободный участок, где была только жухлая трава и небольшие облетевшие кустарники, мужчина, уже в полуобморочном состоянии ухватился за крайний ствол, понимая, что вот-вот потеряет контроль над своим телом и провалится в какую-то пустоту. Толком еще не видя в темноте поляна это или уже конец леса и чувствуя, что силы окончательно оставляют его, он снова набрал полную грудь воздуха и сильно сжал кулаки, впиваясь ногтями в свои ладони. Где-то далеко, сквозь туман в своей голове, словно угасающее эхо, он все-таки ощутил то, что делает, но чтобы хоть как-то встряхнуться от нарастающей сонливости, хоть как-то прийти в себя, изо всех сил прикусил свой язык. Почувствовав боль и даже вскрикнув, мужчина решился еще на один рывок, но как только отпустил свою спасительную опору, как только сделал единственный шаг, как тут же оступился, попав ногой в ямку и упал на мягкие опавшие листья. Сил уже подняться не было и, проваливаясь сознанием в какое-то забытье, не в состоянии даже открыть глаза и понять, что происходит он, поддался своей слабости и погрузился в сон, который перенес его в глубокое детство.
Была тоже осень, которая только, только окрасила все вокруг в волшебные цвета и ветер, срывая первые засохшие листья, гонял их по просторному двору, а затем, наигравшись, устилал ими дорогу, проходящую через парк. Это время года он очень любил, и часто подолгу сидел на подоконнике и смотрел в окно, а иногда брал альбом и рисовал в нем свои детские мечты, мечты которые были одинаковыми у всех детдомовских детей желающих, прежде всего, обрести для себя семью. Эту большую красивую машину он увидел еще, когда она только подъезжала к парадному входу детдома, а уже через пять минут, после того как мужчина в черном костюме забежал в здание, по коридору шла воспитательница Вера Николаевна и, заглядывая в комнаты, просила всех привести себя в порядок, расчесаться и идти в спортзал. Он видел, как мужчина вернулся на улицу и, открыв заднюю дверку автомобиля, помог выйти высокой женщине, которая, не смотря на еще теплые дни, уже была в длинной переливающейся шубе. Он знал, зачем нужно идти в спортзал, знал, что сейчас приехавшая тетя станет выбирать себе ребенка и этот счастливчик, который уедет вместе с ней, уже сегодня станет обладателем своей мечты, будет теперь иметь и папу и маму. Такие гости, иногда приезжали часто, а иногда в их детдом никто не заглядывал месяцами, но каждый раз, стоя у зеркала и поправляя непослушные волосы, он, в прочем, как и все дети, мечтал, что сейчас обязательно выберут именно его. Когда ему было еще только четыре года он старался понравиться всем подряд - тетям и дядям, приехавшим на смотрины, желая поскорее иметь собственную семью, но со временем какой-то своей детской интуицией стал понимать и чувствовать людей появляющихся в детдоме, стал мысленно разделять их на хороших и плохих, добрых и черствых, на теплых и холодных. И когда приехавшие гости ему не нравились, когда он видел в них какой-то не объяснимый фальшь, то всем своим видом показывал равнодушие и нежелание быть хорошим воспитанным ребенком.
В этот раз старших и самых младших в спортзале не было, и сейчас здесь находились всего лишь девятнадцать девочек и мальчиков, которым уже исполнилось шесть лет, и он прибежавший последним вынужден был встать с самого края этой цепочки выстроившейся вдоль белой линии нарисованной на деревянном полу. Красивая тетя, которую он видел выходящей из машины, зашла вместе с заведующей Аллой Митрофановной, а мужчина в черном костюме появившийся следом за ними так и остался стоять возле двери. Тетя, щелкнув пальцами, сбросила на руки подбежавшего сопровождающего свою шубу и осталась в красном платье и такого же цвета сапогах, поблескивая на шее двумя золотыми цепочками, которые очень гармонировали с ее светлыми кудрями. Вначале он очень хотел, чтобы эта высокая и длинноволосая женщина выбрала именно его, и мысленно ругал себя за то, что опоздал, и теперь вынужден стоять последним в конце строя, практически не имея шансов ей понравиться. И пока она не спеша, подходила, пока выслушивала Аллу Митрофановну, которая что-то шептала ей на ухо он зажмурился и мечтал, как тетя сейчас подойдет и остановится возле него, потреплет за волосы, так как делают это обычно все, улыбнется и предложит ему поехать с ней. Когда она подошла и попросила его повернуться, а потом все-таки потрепала его по волосам рукой, пальцы которой были увешаны золотыми кольцами, он посмотрел на нее и увидел непроницаемое каменное лицо и холодные ледяные глаза. Он знал женщин с таким взглядом, знал, что они через пол года могут привезти ребенка назад, как уже случалось в их детдоме несколько раз, и когда она дотронулась до его руки, вздрогнул, отступил на шаг назад и сказал - вы очень холодная и злая, я не хочу с вами ехать.
Она выбрала Генку Потапова и тот, светясь от счастья, побежал в комнату собирать вещи, а он вернулся к себе и стал опять смотреть в окно и снова открыл альбом, чтобы дорисовать свой начатый рисунок. Он видел как тетя, держа Генку за руку, вышла на улицу, как они сели в машину и как этот большой автомобиль плавно поехал по дороге через парк, поднимая за собой опавшую листву. Алла Митрофановна, сразу после отъезда гостей пришла к нему в комнату и, попросив других детей выйти в коридор, очень сильно отругала его за ту выходку, которую он устроил в спортзале. Молча, выслушав воспитательную лекцию и дождавшись ее ухода, он забрался на подоконник и, вытирая подступившие слезы обиды, снова ушел в свои мечты, снова ушел в свой мир находящийся где-то за окном, по стеклам которого тоже потекли капли начинающегося дождя.
Мужчина лежал без сознания, широко раскинув ноги и руки всего в пяти метрах от дороги, до которой он так и не смог дойти, а ветер, гулявший на открытом участке, трепал разорванные куски куртки. Начал накрапывать дождь, редкие машины, которым рано утром нужно было добраться до столицы, проносились на большой скорости и в кромешной темноте не успевали своими фарами выхватить лежавшего на обочине человека.
Несмотря на то, что у дорожно-строительных фирм средств как всегда не хватало, трасса, по которой он сейчас мчался, была просто превосходной, так как из-за своего международного значения она постоянно поддерживалась на надлежащем уровне. Дождей не было уже целую неделю, и тяжелый мерседес очень хорошо держался на сухом покрытии, а почти полное отсутствие автомобилей в эту ночь позволяло Сергею нестись в столицу на большой скорости. Пару раз, когда он, проскочив очередную деревню и зная, что в впереди очень длинный и прямой отрезок, невольно давил на газ, разгоняя машину до ста восьмидесяти километров в час но, переводя взгляд на стрелку спидометра и ощутив от увиденных цифр сковывающий тело страх, тут же сбрасывал скорость, ругая себя за это ребячество. Пару раз, когда приближался к милицейским постам, расположенным здесь испокон веков он наоборот притормаживал до пятидесяти и не спеша, чтобы не привлекать к себе внимание проезжал сонных, ленящихся даже выйти из своей будки патрульных. Да, все-таки какое же это удовольствие мчаться на мерседесе, а не на своей развалюхе отечественного автопрома, которая сотни раз ломалась и вот уже пять лет стояла в гараже без движения, даже не мчаться, а словно плыть, рассекая волны как океанский лайнер лишь изредка покачиваясь на заплатках в асфальте сделанные дорожниками. Сколько же раз он слышал анекдоты про шестисотые, сколько раз их видел и ни разу не задумывался и даже не мечтал, что когда-нибудь, станет обладателем этого роскошного автомобиля, что когда-нибудь вот так, сидя за рулем, будет наслаждаться этим приятным полетом. Увидев знак поворота на объездную дорогу вокруг Броваров, Сергей, не колеблясь в размышлениях, свернул на бабочку развязки, желая оставаться на широкой свободной от машин трассе, а не пятиться по городским улицам, где сейчас на каждом перекрестке будут попадаться таксисты, развозящие клиентов из ночных заведений.
Прошел всего лишь час, как он, совершив убийство на поляне, выехал из лесопосадки в нескольких километрах от родного города и направился в сторону Киева, в сторону своего нового дома, своей новой шикарной жизни. Как же тяжело, оказалось, совершить это преступление, но, слава богу, все уже позади и он теперь полностью успокоился и взял себя в руки, наконец-то избавившись от озноба, который сотрясал все его тело. Его прямо колотило, когда он только сел в машину, а руки не просто дрожали, а даже тряслись, но, включив печку чтобы согреться, Сергей все-таки медленно выехал с этой поляны, чтобы не привлекать внимание и не быть случайно замеченным кем-то проезжающим по трассе. Зато теперь все хорошо, ему тепло и руки больше не дрожат, все, что должно было случиться, уже случилось, все, что пришлось совершить, он уже совершил и теперь за свои мучения одержал приз, получил новую счастливую жизнь. Но там, в лесу, так спокойно державшись весь вечер, он, почувствовав, что окончательно сдают нервы и, потеряв над собой контроль, поддался какому-то психозу, какой-то истерии затуманившей разум. Точно так было всегда с Алиной, когда она, опустив голову, молча выслушивала его претензии и недовольства, а он от такой покорности жены только распалялся, видя свое превосходство над беззащитной женщиной, чувствуя свою власть, и даже не замечал, как начинал в исступлении избивать ее.
Нет, это не я, это Денис во всем виноват. Он же спал в машине, спал, когда я его вытаскивал на поляну, а потом вдруг очнулся и побежал, может, все понял, может, догадался. Все-таки он виноват в моей истерике, хорошо, что бутылку прихватил из ресторана, которой его и успокоил, правда чуть не порезался, когда она разлетелась, но зато остановил. А что было потом, когда он упал на спину, не помню, сплошной туман, словно эти пару минут выдернули из памяти. Сколько же раз я его ударил ножом? Какая разница, зато наверняка. А если все-таки жив? Нет, так не бывает, так не может быть, я же бил прямо в сердце, я же был весь в его крови. Да весь в крови, черт я же и сейчас в крови.
Сергей, резко затормозив, остановил машину и, включив освещение салона, стал внимательно осматривать себя и автомобиль. Куртка хоть и черная, но была вся измазана кровью, потому что он сам вытирал об нее липкие руки, джинсы тоже имели пару незначительных пятен, но все это можно будет выкинуть, добравшись до квартиры, а сейчас главное привести в порядок машину, так как утром ее обязательно заберет водитель, теперь уже его личный водитель. Да он слышал как вчера Денис, разговаривая по телефону, сказал: "пригони машину к дому, а утром заберешь" или нет, не так "пригони машину к дому, а утром позвонишь, и если я вернулся, заберешь". Сергей нашел пластиковую бутылку с минеральной водой и, оторвав часть своей футболки, тщательно протер руль и все те места на которых, случайно дотронувшись, оставил кровавые следы. Затем, сняв куртку и вывернув ее наизнанку, положил рядом на соседнее место, а когда вымыл руки и вытер лицо от нескольких засохших кровавых пятен снова сел в мерседес и продолжил свой путь. Через пятнадцать минут он въезжал уже в Киев, а еще через двадцать, вспомнив заранее изученный маршрут, промчался по пустому ночному городу и остановился возле элитного дома, где на самом верху располагался огромный пенхаус брата, который отныне будет принадлежать только ему.
Вахтерша в подъезде была другая, не та которую он видел вчера, но она сама выскочила из своей служебной комнаты и каким-то визгливым голосом стала распинаться перед ним: "Денис Борисович как я рада вас видеть, как я рада, что вы уже не болеете, а почему так поздно, как всегда неотложные дела. Денис Борисович я же всю почту сама забирала и каждый день отдавала ее или вашему Ромке или домработнице. Я же все это время оберегала ваш покой и никого к вам не впускала".
- Спасибо. Я обязательно вас отблагодарю. - Не оглядываясь, на ходу бросил ей в ответ Сергей и зашел в лифт.
Нужные ключ он долго не мог найти и когда руки снова начали дрожать от волнения, когда его снова бросило в пот, дверь наконец-то поддалась, позволив войти ему в квартиру и закрыться от всего того мира, который остался вместе с убитым братом, вместе со всей его прошлой жизнью. Все, что было раньше в его жизни теперь осталось за этой дверью, и он никогда больше не вернется ни в свой родной город, ни в свою ужасную квартиру с опостылевшей женой и упрямой дочерью, не вернется, потому что его просто нет, потому что для всех он уже умер. Оказавшись в просторном холле, Сергей почувствовал, что ноги вот-вот подогнуться и, прижавшись спиной к стене, медленно сполз на пол, пытаясь унять дрожь и окончательно успокоиться.
Все я здесь и обратной дороги нет, теперь это мой дом и моя жизнь, теперь я не Сергей Петрушин, а Денис Кольцов. Да, Сергей Петрушин мертв, его уже нет, а я Денис, Денис Кольцов, богатый банкир. Теперь я в состоянии позволить себе все, все, о чем раньше мог только мечтал, теперь весь мир у моих ног, теперь я никакой-то неудачник, а самый настоящий миллионер, перед которым тысячи людей будут прогибаться и заискивать. Все, теперь надо встать и выпить, чтобы расслабиться и прийти в себя, чтобы погасить эти неприятные отголоски совести. Совести или жалости. Да я убил брата, единственного родного человека на всем белом свете, но какой же он мне брат, если мы столько лет не знали друг о друге. Нет, я не убил, я спас его, спас его душу от тех страданий, которыми он жил в последнее время, от тех переживаний, из-за которых он медленно сходил с ума и умирал. Пусть скажет мне спасибо за то, что я помог, за то, что дал ему возможность встретиться на небесах со своей семьей. Теперь он там будет счастлив, он там, а я здесь. Нет, все-таки какой же он дурак, что сам отказался от радостей богатой жизни. Надо встать и срочно выпить.
Сергей поднялся опираясь на стоящий рядом пуфик и зайдя на кухню проверил все шкафчики гарнитура, но так и не найдя какой-либо выпивки сел разочарованный на маленький диванчик и закурил.
- Ну не может быть, чтобы в этом огромном доме, в такой упакованной квартирке и не было алкоголя. Где же он его хранит. Он же сам предлагал мне выпить, а точно... - Вспомнив про бар в углу самой большой комнаты этого пенхауса, в которой он вчера разговаривал с братом, Сергей отправился туда и уже через пару минут наливал себе водку.
Достав пепельницу и усевшись на высокий табурет, он, докуривая свою сигарету, налил себе еще одну рюмку, но, посмотрев на нее, отставил в сторону.
Раз я Денис, то пора отвыкать от этого мужицкого пойла, отныне я пью благородные напитки, отныне я буду пить только коньяк, виски и все то, что любят сильные мира сего. Да, теперь я буду и пить, и есть, и одеваться как самые богатые люди. Теперь я могу себе позволить все, что только захочу. А они меня психом считали и на учете держали и что теперь, Петрушина больше нет. Ищите и найдете труп вашего психа, и пусть моя затурканная жена радуется свободе и вдовствует себе на здоровье, а если повезет, то найдет какого-нибудь дурака от которого сразу же залетит. Что-то меня понесло, а я, кажется хотел снова выпить.
Взяв с полки первую, попавшуюся под руку бутылку с иностранными надписями и наполнив почти до краев бокал, он сделал приличный глоток, но тут же поперхнулся, а когда, откашлявшись, снова пригубил и распробовал вкус янтарной жидкости, мысленно похвалил брата за хороший вкус. Почувствовав, как по телу побежало тепло, Сергей потянулся и еще сделал глоток, а потом, забрав с собой бокал, отправился искать ванну, чтобы окончательно расслабиться в теплой воде и смыть с себя все последствия ночных событий. Искать пришлось недолго, но когда он открыл дверь и автоматически включившиеся лампы осветили то, что в этих апартаментах называлось ванной комнатой, Сергей не просто удивился, а был шокирован, так как это помещение оказалась даже больше чем вся его старая квартира.
- Да брат поразил. Это ж надо такую парашу себе отгрохать, а что тогда все остальное? - Сергей хотел, было выйти и пройтись по всей квартире, но остановился и открыл воду, чтобы наполнялась огромная джакузи, находящаяся возле бассейна. - Сначала все-таки вымоюсь, а уже потом организую себе экскурсию, по твоей, стоп, по уже моей квартире.
Через час, навалявшись в пенной воде и периодически прикладываясь к своему бокалу, Сергей высушил феном волосы и, зайдя в соседнюю комнату похожую на сплошной огромный шкаф, стал выбирать для себя одежду. Нарядившись в чистые вещи брата, он сгреб в кучу, все свое испачканное тряпье и, предварительно проверив карманы, выбросил ее в мусоропровод, а затем даже на всякий случай протер пол, где она только что лежала. Было уже четыре часа утра и Сергей подлив из бутылки понравившийся напиток, устроил себе экскурсию по огромной квартире Дениса. Переходя из комнаты в комнату и зажигая везде свет, он поражался масштабами этого дома, удивлялся и радовался всему тому, чем теперь обладал, всему тому, что раньше приходилось видеть только в фильмах или в каких-нибудь репортажах о жизни знаменитых звезд. Посетив биллиардную и комнату с тренажерами, небольшой кинозал и огромную террасу, на которой можно было устраивать вечеринки, полюбовавшись зимним садом и библиотекой, Сергей понял, что попал в сказочную жизнь избранных мира сего, что стал обладателем всего того, о чем даже и не смел до этого мечтать. Наслаждаясь этими мыслями и словно идиот, улыбаясь всему свалившемуся на плечи богатству, он, снова вернувшись к бару, снова наполнил свой бокал и, повернувшись к зеркалу, внимательно оглядел себя.
Все в порядке, выгляжу нормально, выгляжу так, как Денис Кольцов. Нет, все-таки какой я молодец, что подстригся неделю назад, а то бы своими патлами все испортил и метался бы сейчас как угорелый в поисках парикмахера. А ты Денис, какой же ты умничка, что почти три года не показывался на людях, ты просто облегчил мне задачу стать тобой, просто сам сделал так, чтобы тебя все забыли. Все-таки я молодец, хоть и получилось все как-то спонтанно, но ведь получилось и теперь даже мать, нас бы не смогла отличить. Мать, мать, найти тебя я так и не смог и жива ты или нет, даже не знаю. А ведь ты, если все-таки жива, вообще не знаешь, что мы существуем, вернее теперь только я один, но это и к лучшему. Ты, возможно, сейчас доживаешь свою убогую жизнь, вот и доживай, даже не представляю, что ты натворила, но видно что-то серьезное, раз тебя упекли за решетку, а потом даже отобрали детей. Не знаю, как и где ты жила, но видно шлюха была еще та, раз нарожала потом еще детишек, а на кой хрен спрашивается, мне все эти родственнички непонятно от каких отцов. Нет, мать, ты мне не нужна, ты всю жизнь мне искалечила, всю жизнь я должен был добиваться всего того, что у многих имелось с рождения, но теперь все, теперь я свое возьму, теперь я богат и независим. Да, теперь я богат, потому что с сегодняшнего дня Сергея Петрушина больше нет, а есть Денис Кольцов. Я - Денис Кольцов.
Чокнувшись своим бокалом с зеркалом, он выпил изрядную порцию коньяка и, пошатываясь, доплелся до дивана, решив немного отдохнуть, ощущая легкое головокружение от выпитого алкоголя. Включив на стене плазменную панель и найдя музыкальный канал, Сергей прилег, даже не подозревая, что настоящий Денис именно на этом диване из белой кожи провел свои последние годы.
Как же легко все получилось. Сначала этот репортаж об убитом горем банкире, потом моя поездка на три дня, где я часами следил по городу за твоим мерседесом и все-таки, нашел этот дом. Хорошо, что я прямо тогда не пошел к тебе, когда увидел адрес на переданных вахтершей письмах, а выбросил их в мусоропровод и, просидев пару часов в подъезде, уехал домой. А вчера, вчера вообще все прошло как по маслу. Ты от счастья, что теперь у тебя есть брат, проглотил всю ту чепуху, которую я придумал. Поверил, что в Чернигове ждет мать, и захотел немедленно ее увидеть, а твое желание для меня закон и раз не стал пить дома, то выпил в ресторане, куда я тебя заманил. Как же все получилось спонтанно и в тоже время легко. Ты поверил, что мать стесняется своей убогой квартиры и придет на встречу в кабак, ты поверил в этот бред и получил заранее приготовленный клофелин. Молодец, какой же я все-таки молодец, но спасибо брат тебе за то, что оказался таким доверчивым.
Мысленно восхищаясь самим собой и открывающимся перспективам, Сергей уже через пять минут стал проваливаться в сон и последнее о чем он еще отчетливо подумал, было то, что этот сегодняшний день нужно будет сделать своим личным праздником, своим еще одним днем рождения.
Это был четверг, двадцать девятое октября две тысячи девятого года, ничем не привлекательная дата для сегодняшних реалий жизни, для нынешнего поколения людей, но когда-то именно в этот день отмечал свое день рождение Всесоюзный Ленинский Коммунистический союз молодежи, о котором многие сейчас даже и не знают. Когда-то ВЛКСМ под руководством партии воспитывал девушек и юношей Советского Союза на великих идеях марксизма-ленинизма, на героических традициях революционной борьбы и самоотверженного труда, и готовил стойких, высокообразованных строителей коммунизма готовых к самопожертвованию ради защиты социалистического Отечества. Именно благодаря комсомолу, к которому молодежь относилась как к идеалу, как к лидеру и спутнику своей жизни, когда-то и произошла встреча двух молодых людей, послужившая началом этим ночным событиям.
Начиная с зимы тысяча девятьсот двадцать девятого - тридцатого годов сотни тысяч семей как "спецпереселенцы" были вывезены в Сибирь и на север страны в результате начавшейся принудительной коллективизации и раскулачивания крестьянства. После того как двадцать седьмого ноября Сталин объявил о переходе от "ограничения эксплуататорских тенденций кулаков" к "полной ликвидации кулачества как класса" была создана специальная комиссия под председательством Молотова, которая и занялась практическими мерами по этой самой "ликвидации". Другая комиссия, возглавляемая новым наркомом земледелия Яковлевым, разработала график коллективизации и в целях успешного проведения мобилизовала двадцать пять тысяч рабочих (так называемых двадцатипятитысячников), которые отправлялись в центры округов в поддержку уже имеющимся на местах штабам с рекомендацией возглавить создаваемые колхозы. Но сначала все-таки нужно было ликвидировать класс кулаков, которых комиссия разделила на три категории и в результате развернувшейся борьбы массовым репрессиям подверглись не только зажиточные крестьяне, но и середняки и даже бедняки, которых называли "подкулачниками". В первую категорию вошли все те, кто принимал активное участие в контрреволюционной деятельности и они подлежали немедленному аресту и отправке на исправительные работы в лагеря ОГПУ или расстрелу в случае оказания сопротивления, семьи же этих кулаков высылались, а имущество полностью конфисковывалось. Во второй были те, которых определили как "не проявившие себя как контрреволюционеры, но все-таки являющиеся сверхэксплуататорами, склонными помогать контрреволюции" и они также подлежали аресту и отправке вместе со своими семьями в отдаленные регионы страны. Ну и к последней категории были причислены те, как "в принципе лояльных к режиму", которых тоже выселяли к новым местам жительства "вне зон коллективных хозяйств, на худородные земли, требующие возделывания". Действующие в округах штабы или так называемые "тройки", в которые входили секретарь партийного комитета, председатель исполнительного комитета местного Совета и уполномоченный ОГПУ руководили комиссиями и бригадами непосредственно занимающиеся операциями по раскулачиванию. Списки кулаков первой категории были подготовлены органами ОГПУ, а составлением списков второй и третьей категорией занимались прямо на местах с учетом "рекомендаций" сельских активистов и организаций деревенской бедноты, что дало возможность злоупотреблять, превратив раскулачивание к обычному сведению старых счетов и к корыстному желанию овладеть имуществом своих бывших соседей.
Именно к такой третьей категории был причислен и Петр Сердюк, род которого испокон веков проживал в поселке Седнев возле реки Снов в тридцати километрах от Чернигова, а сам он никогда не был не только зажиточным крестьянином, но и не нанимал даже батраков. Жил он в старом, но добротном доме построенным еще его прадедом со своей женой и младшей дочерью, которые и помогали ему вести небольшое хозяйство, позволяющее хоть как-то держаться на плаву и еле-еле сводить концы с концами. Все богатство, каким обладал Петр, была корова, да еще лошадь, благодаря которой он и обрабатывал свой небольшой участок земли, собирал урожай и кормил семью. Будучи малограмотным крестьянином, для которого главным в жизни была, прежде всего, семья и земля, он мало интересовался событиями, происходящими за пределами поселка, и даже не подозревал, что развернувшаяся по стране борьба с кулаками непосредственно коснется и его. Наличие лошади, которую он не всегда мог одолжить своему соседу Степану Савченко, послужило хорошим поводом написать донос, посчитав его "подкулачником" и Петра вместе с женой Марией и пятнадцатилетней дочерью Натальей в феврале тридцатого года сослали в Илимские пустоши далекого Иркутского округа. Единственная в его семье кому удалось избежать этой участи, была его старшая дочь Екатерина, которая, мечтая стать учителем в школе, на тот момент уже оканчивала в городе институт народного образования. Уехав на учебу и избавившись от родительской опеки, она опьяненная свободой страстно влюбилась и, не спросив согласия отца, в восемнадцать лет выскочила замуж за хорошего специалиста фабрики музыкальных инструментов Павла Быстрицкого. Будучи девушкой общительной и инициативной, она начала принимать участие во всех комсомольских делах и очень быстро стала выделяться среди сверстников, на что сразу же обратил внимание партактив вуза. Увлеченная коммунистическими идеями Екатерина активно занялась мобилизацией молодых людей на выполнение всевозможных партийных директив и все свое время и силы с радостью отдавала общественной работе, которая стала частью ее жизни и уже на третьем году учебы, по рекомендации горкома возглавила комсомольскую организацию института. Постоянные митинги и поездки с агитбригадами, собрания и встречи в красных уголках были ей на тот момент ближе чем все остальное, и она как-то сама собой отдалилась от родных, которых навещала всего лишь пару раз в году, да и то если по комсомольским делам необходимо было съездить в родной поселок.
Екатерина случайно узнала о горькой участи практически до нитки обобранной и униженной семьи, которую привезли на сортировочную станцию и вместе с другими такими же несчастными загнали в один из цехов железнодорожного депо. Несмотря на риск навлечь на себя неприятности, она в самый последний момент перед их отправкой в Сибирь помогла им деньгами и теплыми вещами, и горько плача и кусая губы из-за беспомощности что-либо изменить, навсегда простилась с отцом, матерью и младшей сестрой.
- Я не знаю Катерина, чем именно ты тут занимаешься, но два дня назад уполномоченный партиец и вот такие же комсомольцы отобрали у нас все, объявив кулаками. - Сказал Петр, глядя как жена вместе с дочками обнявшись, разревелись. - Твои активисты забрали у матери даже теплый платок, а у Натки кофту. Наш дом продали за смешную цену, за семьдесят копеек какому-то приезжему рабочему, который собрался в поселке создавать колхоз. Лошадь запрягли в нашу же подводу и вынесли и вывезли все вещи из дома, а корову Дарью продали за пятнадцать копеек соседу Степану, который и привел к нам во двор этих ...ну твоих ... Живи как считаешь нужным, но прошу тебя будь справедливой к другим людям, не обижай ни в чем не повинных, постарайся остаться человеком пока строите это свое светлое будущее. Не гневи бога, он все видит, и когда-нибудь, обязательно воздаст всем по заслугам.
На следующий день всех "чуждых элементов" погрузили в вагоны, предназначенные для перевозки скота, и начался их длинный этап к местам предписанной ссылки, который затянулся почти на два месяца из-за длительных стоянок состава в крупных узловых центрах. Многие, в особенности старики и дети, так и не добрались до места своего назначения, умерев от холода или начавшейся эпидемии из-за отсутствия гигиены, так как единственное что предусматривалось в вагоне, была железная бочка для туалета. Добравшись до Иркутска, их почти неделю продержали в промерзших вагонах загнанного в тупик эшелона вместе с доехавшими в конечный пункт труппами, а затем под конвоем на санях повезли по зимнему тракту на север округа, заставив из-за нехватки лошадей оставить почти все свои вещи на станции.
Высылка в Сибирь ничего хорошего Сердюкам не обещала, и трудно описать через какие мытарства пришлось им пройти, пока жизнь более-менее не наладилась на чужбине, но, даже учитывая все трудности и лишения можно смело сказать, что невидимый ангел хранитель все эти страшные годы постоянно оберегал их своим вниманием и защитой. После длительной и утомительной дороги через многочисленные контрольные пункты комендатур, им и еще почти сотне переселенцам улыбнулась удача, которая заключалась в том, что они так и не смогли доехать из-за непроходимости дорог до уготованного для них "спецпоселения", где впоследствии погибли сотни крестьянских семей, а в особенности дети от холода, голода и различных болезней.
До июля тридцать первого расселением, трудоустройством и другими вопросами, связанными ссылкой кулаков ведали краевые и окружные исполкомы и в соответствии с заявками предприятий производили распределение рабочей силы "спецконтингента". Когда семья Сердюков вместе с другими раскулаченными крестьянами были доставлены в середине апреля до Усть-Кута, находящегося в месте слияния рек Лены и Кут и почти в тысяче километрах севернее Иркутска им изменили предписание и прикрепили к спецкомендатуре трудового поселения ОГПУ возле строящейся пристани Осетрова, которую, так необходимую народному хозяйству, начали возводить еще в прошлом году. Стоит забежать вперед и отметить, что из-за жестких сроков поставленных правительством, темпы строительства были сумасшедшими, а рабочих рук и тем более хороших специалистов не хватало, но благодаря привлеченным переселенцам уже в тридцать втором году на Осетровской судоверфи были заложены первые баржи.
Сердюков поселили в бараке, рассчитанного на десять семей, выделив маленькую комнатку точнее небольшой угол, отгороженный перегородкой и занавеской от остальных новоприбывших и Мария даже на этих шести - семи метрах умудрилась создать для мужа и дочери настоящий домашний уют. На них, впрочем, как и на каждую семью была заведена учетная карточка в комендатуре ОГПУ, куда занесли все данные о Петре, Марии и Наталье и определили трудиться на пристани, где рабочий день длился не меньше десяти часов. Зарплата была нищенская, из которой к тому же делались постоянные отчисления на содержание спецкомендатуры, а за любое нарушение трудовой дисциплины или правил внутреннего распорядка ее могли сократить или вообще не выдать и поэтому на оставшиеся гроши обед в столовой стоимостью шестьдесят пять копеек Сердюки не всегда могли себе позволить. Вещи, в которых они прибыли быстро износились, а какую либо спецодежду из расчета экономии им не выдавали, и одно радовало, что приближалось лето и период холодов, наконец-то заканчивался. Но, не смотря на все эти трудности, вынужденное переселение семьи Сердюков в Иркутский округ позволило им избежать обрушившийся или вернее искусственно созданный на Украину в тридцать втором - тридцать третьем годах голодомор, в результате которого миллионы обреченных людей погибли от голода и болезней, а села опустели, лишившись своих жителей.
Вместе с переселенцами на строительстве пристани трудились и жители Усть-Кута обладающие необходимыми специальностями, у которых рабочий день длился не больше восьми часов, а зарплата была на порядок выше. Одним из таких вольнонаемных был и Иван Малюк, хороший плотник, который руководил бригадой, куда и был зачислен Петр Сердюк. Рослый и крепкий тридцатилетний Иван год уже как вдовствовал, похоронив жену, умершую при родах с которой не прожил и двух лет, но, не смотря на это, оставался веселым и добродушным парнем, понимающим тяжелую участь переселенцев. Однажды побывав в гостях у Петра, Иван увидел Наталью и влюбился с первого взгляда, да и по-другому просто не могло быть, так как в этой украинской девушке с формами уже зрелой женщины были собраны все лучшие и прекрасные качества, которыми только могла наделить природа. Зачастив к Сердюкам с различными гостинцами, чтобы лишний раз увидеть полюбившуюся красавицу, он через месяц, выпросив на всю семью разрешение в комендатуре, пригласил их к себе в гости, чтобы показать Петру свой дом и небольшое хозяйство, а заодно и поговорить о будущем Натальи. Когда после двух чарок Иван признался о своих намереньях жениться на Наталье, Петр, несмотря на слишком юный возраст дочери, которой только исполнилось шестнадцать лет не задумываясь, дал свое согласие, желая, прежде всего, уберечь ее от полуголодной жизни и от дальнейших ссылок.
- Я отдам за тебя дочь, но только есть одно препятствие, которое, скорее всего не позволит состояться свадьбе.
- Что же может этому помешать?
- Любое действие переселенца регламентируется комендатурой, да ты и сам в этом убедился, когда получал для нас разрешение покинуть на сегодня трудовой поселок. Мне кажется, что в ОГПУ не позволят Натке выйти за тебя замуж.
- Я постараюсь решить этот вопрос. В вашей комендатуре работает один мой дальний родственник, и я думаю, он мне обязательно поможет.
- Стерпится, слюбится доча. - Сказал вечером Петр Наталье, когда они вернулись в свою комнатку в бараке. - Мы живем здесь на птичьих правах, и если не сегодня то тогда завтра нас могут загнать на север в пустоши на верную смерть, куда и было предписано, а так хоть тебя девочка моя уберегу. Прости, если не сможешь полюбить Ивана, но только так я буду за тебя спокоен, только так буду знать, что тебе больше ничего не угрожает. Мы живем в очень страшное время, и только бог знает через что нам суждено еще пройти.
Через месяц сыграли скромную свадьбу, и Иван сделал все возможное, чтобы Наталья вышедшая замуж по воле отца по настоящему его полюбила. А она и полюбила, полюбила человека, который души в ней не чаял и носил на руках, и уже через год родила ему дочь Анну, а затем и двух сыновей погодков.
Когда началась Великая Отечественная война, муж Натальи ушел на фронт в числе первых, а пятидесяти четырех летний отец попросился только летом сорок второго, когда из-за тяжелой обстановки пришло распоряжение на мобилизацию и спецконтингента, но оба так домой и не вернулись. На отца похоронка пришла весной сорок третьего, а на Ивана нескольким месяцами спустя, погибшего на Курской дуге. Сама же Наталья всю войну проработала на судоверфи, где по двенадцать часов в две смены трудились в основном женщины, старики и дети. Часть зарплаты, как и все труженики судоверфи, она переводила в фонд фронта и победы, а в те свободные от работы минуты вместе с дочерью вязала теплые вещи и посылала их на передовую. Замуж она так больше и не вышла, и не только потому, что сильно любила мужа, но и еще из-за того, что просто не за кого было, так как война забрала слишком многих мужчин и почти каждая семья только на их улице навсегда лишилась кормильца или взрослых сыновей. Было очень тяжело, а иногда просто невыносимо, но Наталья выдержала все лишения и трудности, позволяя себе поплакать лишь по ночам, чтобы не видели дети, которых она все-таки вырастила и подняла на ноги. В пятьдесят четвертом, когда дочери исполнилось двадцать два года, Наталья выдала ее замуж за бригадира лесопильного завода Григория Кольцова, который жил на этой же улице через два дома и уже почти три года робко ухаживал за Анной.
Вот так в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году восемнадцатого марта на свет появилась Оленька Кольцова, которой по наследству передалось упорство и трудолюбие бабушки Натальи, а заодно и вся ее былая красота. Пока Ольга не пошла в школу, она особо ничем не отличалась от своих сверстников и целыми днями играла в салочки, бегая по пыльным улицам и соседским дворам. Летом и осенью, держась за подол матери, она ходила в лес за грибами и ягодами, а зимой любила кататься с высоких круч на санках, которые своими руками сделал для нее отец. Зима в этих краях наступала рано, а снега выпадало очень много и поэтому улицы, по которым не ездила производственная техника, были полностью засыпаны. И вот в этих сугробах достигающих высотой человеческого роста взрослыми пробивались узенькие туннели-проходы, чтобы можно было ходить на работу, в магазин или просто общаться с соседями, и Оленьке очень нравилось бегать по этим снежным лабиринтам, представляя себя принцессой волшебного белого царства. Однажды она даже заблудилась и почти час сидела в небольшой выкопанной нише пока случайно проходившая соседка не заметила плачущую и замерзающую девочку и не отвела ее домой. Тогда Оленьке показалось, что она уже навсегда останется жить в этом "ледяном дворце" как Кай из сказки Андерсена о Снежной королеве и больше никогда далеко не отходила от дома. К шести годам она очень полюбила рисовать, и самостоятельно начала развивать свои художественные способности, что в последствии стало самым главным увлечением в жизни. Отец никогда не сидел без дела, и после работы всегда что-то мастерил или сидя у печки делал всевозможные деревянные поделки, которые затем раздавал соседской детворе. Самое интересное для Ольги наступало в тот момент, когда очередная игрушка была уже готова и отцу оставалось ее только разукрасить красками и тем самым, как бы вдохнуть в свое произведение настоящую жизнь. В те годы никаких красок для рисования в Усть-Куте не было, и отец сам делал их, каким-то только одному ему известным способом, из растений и цветов, из настоев коры и шишек и, смешивая все это между собой, получал красивые оттенки. Ольга не просто полюбила этот волшебный мир красок, она с нетерпением ждала вечерами того мгновения, когда отец не спеша, снимет с полки все свои баночки и кисточки и, разукрашивая очередную поделку, обязательно позволит и ей сделать несколько узоров. Кода Ольге исполнилось семь, он стал доверять ей самостоятельно разукрашивать некоторые игрушки, а еще через год она все делала уже сама, стараясь никогда не повторять картинки, которыми расписывала деревянные шкатулки. Так она начала рисовать и уже больше ничего не интересовало эту симпатичную девчонку, которая отдавала этому любимому занятию все свое свободное время. Даже идя со школы, она могла взять палочку и прямо на пыльной дороге, а зимой на снегу нарисовать пейзаж, который только что привлек ее внимание, а, придя, домой, повторить все снова по памяти, но уже в красках, добавляя от себя, какие ни будь нюансы. Она любила перерисовывать картинки из учебников и из журналов, которые очень редко приходили в их дом, а по выходным посещала городскую библиотеку, и могла там засидеться до позднего вечера, обложившись со всех сторон книгами о художниках и об их искусстве, или просто перерисовывала понравившиеся фотографии из всевозможных альманахов. В пятом классе преподаватели серьезно обратили внимание на ее талант, и Ольга сделалась главным художником школы, рисуя стенгазеты, всевозможные плакаты, да и просто картины о природе края, которые раз за разом стали побеждать на городских конкурсах молодых талантов.
- Оленька ты самородок, у тебя настоящий дар. - Всегда говорил ей Вадим Сергеевич - учитель рисования. - Если ты посвятишь свое будущее этому искусству, то обязательно станешь великой художницей.
Ее одну из первых приняли в пионеры, а затем и в комсомол и дважды посылали в составе делегации в Иркутск на комсомольскую конференцию, где Ольгу непременно ждали только с картинами, зная, что после завершения мероприятия она обязательно все подарит местным школам. Вторым увлечением у Ольги была песня, и она не только любила, рисуя слушать по радиотранслятору музыку и выступление артистов, но и сама с удовольствием пела, выученные наизусть, популярные в те годы хиты. А еще ей нравилось бывать у геологов, которые каждый год на лето приезжали в их края и в нескольких километрах от города, а Усть-Кут с пятьдесят третьего обрел статус города, разбивали свой палаточный лагерь. И Ольга вместе с подругами бегала к ним чуть ли не через день, чтобы посидеть у костра и послушать стихи и песни под гитару, которых до этого ей никогда не приходилось слышать.
Но не все так гладко и безоблачно было у нее, не вся жизнь у Ольги состояла из рисунков и песен, горе тоже не обошло ее стороной, заставив девочку слишком рано повзрослеть, слишком рано столкнуться с несправедливостью и понять, что на свете кроме добра существует еще и зло. Осенью, когда Ольге уже было десять лет, от лопнувшего аппендицита умерла ее мама. Анна работала в коопзверопромхозе и находилась глубоко в тайге на заготовках кедрового ореха, где неожиданно и начались сильные приступы боли, а из-за плохих, размытых дождями дорог ее просто не успели привезти в город. Когда телега, на которой везли больную, все-таки добралась до больницы, у Анны уже пошло заражение крови, и спасти ее так и не удалось. Через полтора года отец женился на другой женщине и, хотя у Алевтины, так ее звали, своих детей не было, она почему-то с самого начала невзлюбила Ольгу и старалась всеми силами не только отравить ей жизнь, но и переложить на плечи девочки все домашние обязанности. Каждый раз, когда она заставала падчерицу за рисованием, которое почему-то очень сильно ее раздражало, тут же приходила в ярость, поднимая невыносимый крик, и обязательно находила или придумывала для Ольги, какую-нибудь работу по дому. Ольга перестала не только рисовать при ней, но и петь и даже слушать радиоприемник, а со временем старалась меньше бывать дома, задерживаясь в школе или библиотека, за что, возвращаясь вечером, обязательно получала нагоняй и оплеухи вечно недовольной мачехи. В субботу она прибегала домой сразу же после уроков и чтобы хоть как-то передохнуть от домашнего террора, уходила с отцом в тайгу на охоту и полтора дня проводила с ним в лесу, наслаждаясь и рисуя окружающую их красоту. Так благодаря отцу Ольга научилась и очень метко стрелять, и нередко половина добычи, с которой они возвращались из тайги, была непосредственно ее трофеями. Она с годами постепенно привыкла к своей новой жизни и даже научилась терпеть свою мачеху, но неожиданно пришла новая беда, забравшая самого близкого для нее человека. За неделю до ее дня рождения, когда Ольге должно было исполниться семнадцать, на лесопильном заводе погиб отец, смерть которого оказалась очень нелепой и случайной. Один из тросов, проезжающего рядом с людьми трактора, на которых волоклись по снегу сваленные в тайге ели, неожиданно лопнул и просто разрубил практически надвое Григория Кольцова. После похорон бабушка Наталья забрала Ольгу к себе, зная, какая невыносимая жизнь ожидает бедную девушку в доме, где хозяйкой осталась бессердечная и ненавидящая ее мачеха.
- Поживешь у меня, сиротинушка моя любимая, мачеха то совсем тебя со свету сживет, да и мне веселее будет.
Через три месяца девушка окончила среднюю школу, и бабушка не зная как поступить, устроила ее работать нянечкой в детский садик, где Ольга помимо основных обязанностей с удовольствием как воспитатель обучала малышей рисованию. Ей нравилось возиться с детьми, и когда вечером она ложилась в постель, то закрывала глаза и представляла себя в роли матери, мечтая о том, что у нее обязательно будет большая и дружная семья. Когда Ольге исполнилось восемнадцать, Наталья списалась со своей родной сестрой Екатериной и отправила ее на Украину, желая, чтобы девушка там продолжила учебу и дальше развивала свой художественный талант.
- Ты уже девочка большая, даже не девочка, а девушка, ты достаточно умная, рассудительная и самостоятельная, но вот учебу тебе все-таки необходимо продолжить. Олечка у тебя большие способности и ты обязана учиться дальше, у тебя красивые картины, но ты сможешь рисовать еще лучше, езжай на Украину в Чернигов к моей сестре и там или в Киеве поступишь в художественное училище и возможно станешь знаменитым художником.
Дорога оказалась слишком долгой и утомительной, но очень интересной, так как за свою небольшую жизнь она только дважды путешествовала на поезде до Иркутска, а тут пришлось проехать почти всю страну, рассматривая в окно меняющиеся ландшафты, которые до этого видела только на картинках. Ее поразила своим великолепием Москва, а когда она доехала до Киева и увидела его красоту, поняла, что детские мечты понемногу сбываются, так как, учась еще в школе, Ольга обожала географию и всегда грезила путешествиями по странам и континентам, представляя себя исследователем далеких и неизвестных земель. Когда она все-таки добралась на родину своих предков, прием документов в высшие учебные заведения был уже закончен, и ей ничего не оставалось делать, как поселиться у своей родственницы в ее маленькой однокомнатной хрущевке и заняться поиском работы. Соседом Екатерины был Федор Семенович Дегтярев, который оказался добрым и отзывчивым пятидесяти шестилетним мужчиной, овдовевшим три года назад и уже много лет трудившимся на камвольно-суконном комбинате. Он частенько по вечерам заходил к своей соседке и если не заставал ее за ужином, где ему обязательно была бы предложена рюмочка, то, по крайней мере, выпивал несколько стаканов чая, которым его угощала Екатерина. Федор Семенович проявил активное участие в трудоустройстве Ольги, и основательно рассмотрев множество вариантов все же забрал ее маляром к себе в ремонтно-строительную бригаду, которая обслуживала камвольно-суконный комбинат.
- Белить стены и потолки это конечно не картины рисовать Ольга, но все же будешь иметь дело с красками и кисточками, да и на шее у бабушки не придется сидеть. Поработаешь до следующего лета, а там поступай в свой художественный институт. - Сказал он, вытирая усы после очередного стакана чая.
И уже на следующий день, рано утром в начале восьмого Федор Семенович тихонько постучал в дверь и забрал Ольгу знакомиться с комбинатом, с бригадой и с работой которую ей предстояло теперь делать.
Шел тысяча девятьсот семьдесят третий год - третий год девятой пятилетки в СССР. Год, когда сборная по хоккею стала чемпионами мира и Европы, когда до страны докатилось движение хиппи с их длинными волосами и брюками клеш, когда на экраны вышли такие знаменитые фильмы как "В бой идут одни старики", "Калина красная" и "Иван Васильевич меняет профессию". А еще, правда уже не в СССР, группа Квин выпустила свой первый одноименный альбом.
Ольга Кольцова спустилась на первый этаж, где одна из комнат строящегося цеха была приспособлена под раздевалку и, умывшись под рукомойником от побелки, решила быстренько перекусить, понимая, что и так задержалась и все девчонки из бригады уже давно поели. Размотав клетчатый платок, в котором принесла с собой бутылку молока, пару бутербродов и несколько пирожков она собралась уже приступить к своему скромному обеду, как услышала в коридоре голос бригадира, выкрикивающего ее фамилию.
- Кольцова ты где? Ты еще тут? - Заглянув в комнату и увидев Ольгу, он несколько раз глубоко вздохнул, словно решил отдышаться после длительной пробежки, и уже спокойным голосом продолжил. - Оль тебя опять Ракушняк ищет, просит срочно прийти в ленинскую комнату.
- Хорошо Федор Семенович, сейчас доем и схожу. Наверное, опять нужно срочно, что ни будь нарисовать.
- Ты поторопись дочка, там вроде какой-то гость из горкома приехал, сама понимаешь, важные люди ждать не любят.
- Все бегу. - Сделав пару глотков молока и запихнув в себя остаток пирожка, Ольга снова завязала платок со своим обедом и, выйдя из комнаты, протиснулась мимо деревянных козлов, на которых работали ее подруги, и выбежала из здания.
Она шла к главному корпусу, где кроме управления размещались партком, комитет комсомола и профсоюзы комбината и чувствовала как волнение все больше и больше охватывает ее, как щеки невольно краснеют только от одной мысли, что сейчас она, возможно, снова увидит его.
Ой, как же хочется, чтобы это был он, как же хочется его снова увидеть и не в актовом зале на далекой сцене, а близко, вот как только что Семеныча. А с чего я взяла, что с горкома приехал именно он, ведь не один же Александр там работает. Потому что так хочу, потому что мне никто другой не нужен. Ну а если приехал все-таки он, если действительно будет стоять рядом, что же тогда? Ой, мамочки, страшно то как, я даже не знаю что тогда, но очень, очень хочу увидеть его снова.
За то время пока Ольга работала на комбинате, она трижды была на собраниях комсомольской организации предприятия, на которых непременно присутствовал и обязательно выступал первый секретарь горкома Александр Горник. Первый раз, когда Ольга увидела его за столом президиума, а затем выступающим с трибуны она просто отметила, что этот очень симпатичный парень обладает приятным голосом и говорит достаточно понятно и доходчиво, и даже не подозревала, что уже лежа вечером в постели не сможет долго заснуть, думая о нем. На следующее собрание она уже шла с тайным желанием обязательно увидеть его, мечтая, чтобы этот комсомольский сбор продлился много, много часов, а Александр как можно дольше говорил свою речь, выступая перед коллективом. В третий раз Ольга прилетела в актовый зал одна из первых и уже сидела почти возле самой сцены напротив столов президиума, что дало ей возможность рассмотреть чуть ли не каждый волосок, каждую линию на лице своей тайной любви. Она старалась освободиться от своего наваждения, понимая, что эта любовь, всего лишь плод ее фантазий у которой продолжения никогда не будет, но каждый раз узнав о предстоящем собрании, Ольга начинала считать оставшиеся дни, а затем часы, чтобы снова увидеть его. Каждую ночь, засыпая, она, мечтала об их первой встрече, об их случайном знакомстве, тысячу раз перебирая в голове все, что он может ей сказать.
- Вас зовут Ольга, какое прекрасное имя, да и вы сами очень красивы.
- Вот вы какая Ольга, я очень рад с вами познакомиться.
- Как же раньше я не замечал такой симпатичной девушки, разрешите познакомиться, меня зовут Александр.
- Сколько раз бываю на вашем комбинате и впервые вижу вас. Я Александр, а как зовут вас.
А если бы Александр только знал, сколько уже его портретов она нарисовала сидя по вечерам за мольбертом то, наверное, удивился бы такому повышенному вниманию к своей персоне, но он никогда об этом не узнает, потому что Ольга не скажет и не покажет и будет дальше продолжать тайно любить его.
Вообще-то это была уже третья в жизни Ольги влюбленность, но первая, которая так ее истязала и мучила, не давая покоя и желая обязательного продолжения. Первый раз Ольга влюбилась еще в пятом классе, когда за нее в школе заступился двоечник Мишка Сазонов, защитив на перемене от придирок другого одноклассника. Она почему-то сразу вообразила его своим рыцарем и уже представляла, как он будет провожать ее домой после уроков. Но в этот день Мишка больше не обратил на нее внимания, на следующий тоже и, истомившись в надеждах целую неделю, она все-таки дождалась того, что на очередной переменке он сам, как и другие мальчишки стал дергать ее за косички.
Второй раз Ольга влюбилась в десятом классе, когда к ним после зимних каникул пришел новый ученик Владик Степанов. Папа Владика чем-то проштрафился на своей партийной должности и его в качестве наказания понизали и перевели из Иркутска в Усть-Кут возглавлять местный горком, и вот сразу же после Нового года семья Степановых переехала в их город. Владик был высоким симпатичным парнем с очень густыми черными, как смоль волосами и почти все девчонки в ее классе влюбились в этого юношу и старались всеми возможными способами привлечь его внимание. Ольга же вела себя как обычно, стесняясь показать свои чувства, и только дома писала ему письма и рисовала портреты, которые так и не отправлялись, а, пролежав несколько дней в альбоме, сжигались в печке. Возможно, это ее показное безразличие к человеку, перед которым готова была танцевать любая девчонка, и привлекло его внимание к ней, так как однажды Владик все-таки подошел к Ольге, предлагая вечером встретиться и погулять. Это случилось перед самыми выпускными экзаменами, когда уже стояла более-менее теплая погода, и они почти целых две недели встречались, гуляя по берегу Лены до самой поздней ночи. Когда Владик первый раз поцеловал ее, она встретила его порыв плотно сжатыми губами, не зная как себя вести и чувствуя, что от стыда становится красной как рак.
- Ты что никогда не целовалась? - Спросил он, видя ее каменное, словно парализованное лицо.
- Нет. Никогда. - Еле смогла выдавить из себя Ольга.
- Ну, тогда я научу.
И Владик научил, правда она сначала не понимала, зачем он ей в рот пытается засунуть свой язык, но потом все-таки ощутила, что от этих его действий у нее внутри все как-то необычно приятно напрягается и становиться очень хорошо от какого-то волнительного наслаждения. Однажды Владик решил не ограничиваться одними поцелуями, а добиться чего-то большего и в тот вечер привел Ольгу в городскую березовую рощу на небольшую поляну, скрытую от посторонних глаз. Сначала было так, как всегда жаркие поцелуи и объятия, но когда Ольга почувствовала как рука Владика, оказавшись у нее под юбкой, собиралась уже залезть в трусики, она очень испугалась, обиделась и убежала. На следующий день, ожидая его извинений, она так и не подошла к нему, ну а Владик видно об этом даже и не думал и после уроков пошел провожать Полину Митрохину очень демонстративно, чтобы как можно сильнее досадить Ольге. Больше они так и не встречались и только благодаря выпускным экзаменам, Ольга смогла отвлечься и пережить этот разрыв, но полностью вычеркнула его из своей жизни только тогда, когда Владик уехал в Иркутск, чтобы там продолжить учебу.
И вот теперь она влюбилась в Александра Горника, в молодого человека, который не только не подозревал о ее чувствах, а даже и не знал о существовании такой девушки как Ольга Кольцова.
Постучавшись и войдя в ленинскую комнату, она кроме комсорга комбината Василия Ракушняка увидела еще молодого человека, который стоял к ней спиной и внимательно рассматривал ее картины, развешанные на стенах, но, даже не видя лица, Ольга узнала гостя и не сомневалась, что это был именно Александр.
- Здравствуйте. - Она могла бы спокойно сказать привет Вася и поругать его за то, что не дал толком пообедать, но наличие постороннего в комнате и к тому же еще какого, заставило ее быть сдержанной и любезной. - Семеныч сказал, что вы меня искали.
Молодой человек сразу же повернулся в сторону вошедшей, и словно споткнувшись об прозрачную стену, сделал шаг назад, не ожидая увидеть перед собой очень красивую девушку, о которой был наслышан и чьи работы сейчас с удовольствием рассматривал.
Черт, она словно ослепила, а я тоже хорош, как мальчик слюнями подавился. Василий действительно прав, она не такая как все. А может это судьба, раз меня так шибануло словно молнией. Когда я в последний раз так реагировал на женщин? Давно, очень давно, хотя они всегда вокруг меня, да к тому же все тоже красивые и очень доступные. Нет, она не такая, она в сто раз лучше. Интересно художницы все такие красивые или нет. Что же я раньше с ней не познакомился, вон Васька Ракушняк уже давно все уши прожужжал, а мне все некогда. Петух клюнул вот и прибежал, а если бы не эти проверки так и не знал бы, какая хорошенькая Ольга Кольцова. - Все это за считанные секунды пронеслось в голове Александра, и он глубоко вздохнув, взял себя в руки и подошел к Ольге.
- Да искал, Ольга знакомься, Александр Горник первый секретарь нашего горкома комсомола. - Сказал Ракушняк.
- Вот вы оказывается какая, Ольга Кольцова. - Молодой человек улыбаясь, протянул руку. - Здравствуйте. Да, меня зовут Александр, и я поражен вашим талантом.
Боже он даже протягивает мне руку, а я как последняя дура не знаю, что сказать и, небось, красная как помидор. Нет, ну надо же он сказал: "вот вы оказывается какая", а потом еще "я поражен вашим талантом". Мамочка я сейчас упаду в обморок от счастья.
- Здравствуйте Александр, я знаю вас, видела на собраниях и спасибо за вашу оценку моим работам. Поверьте, мне очень приятно. - Она пожала протянутую руку и, встретившись с ним взглядом, быстро отвела глаза в сторону Василия, как бы желая узнать, зачем ее все-таки сюда пригласили.
- Я от Василия уже давно слышал о вас, но как-то знаете все в спешке все в делах, а тут выбрался как раз по случаю и вот решил посмотреть ваши картины. - Продолжал Александр. - Ну а теперь, увидев и самого автора, могу смело сказать вы не просто талантливая художница, вы еще и очень красивая девушка. Ольга это действительно нарисовали все вы?
- Да, я. - Ольга, засмущавшись от комплимента, которым наградил ее Александр, и, чувствуя, что сгорает от волнения, опустила голову.
- Так вот, собственно, зачем вас оторвали от работы, нам для горкома сейчас просто необходим хороший художник. Нам нужна ваша помощь.
- Я с удовольствием вам помогу. Вы только дайте материалы и расскажите, что нужно сделать, а я после работы все прямо здесь и нарисую, если только Василий позволит, а если нет, то дома.
- Здесь и после работы? А что вечером вы совсем не отдыхаете?
- Рисование для меня и есть самый лучший отдых и дома я всегда за мольбертом.
- А мне, как ни будь, покажете свои картины.
Он хочет посмотреть мои работы, это что получается, мы еще раз с ним увидимся, да я сейчас точно в обморок упаду. Интересно ему действительно понравилось, как я рисую или он из-за приличия так говорит. Надо бы на всякий случай подальше спрятать все его портреты, а то конфуз выйдет.
- Да, покажу, если вы действительно хотите их увидеть.
- С удовольствием, я еще раз повторюсь, вы очень талантливы, но сейчас давайте вернемся к нашему делу. Вы немного не так меня поняли насчет работы. С завтрашнего дня будете работать в горкоме комсомола. Не удивляйтесь, вопрос уже решен на самом высоком уровне. Оля, весной следующего года состоится съезд нашего Коммунистического союза и к нам вот-вот нагрянет проверка, приедут товарищи из Киева, понимаете, из самого Центрального Комитета. Поэтому мы, с вашей помощью конечно, должны к их приезду обязательно обновить всю наглядную агитацию, все пособия, которыми уже несколько лет никто не занимался и будет вообще великолепно, если пустые места на стенах коридоров украсят тематические картины. Так что завтра в девять жду вас у себя в кабинете. Ой, извините, я даже не спросил, согласны вы или нет?
Это что же получается, я теперь буду работать в горкоме, то есть в одном здании с ним, а это значит, смогу каждый день видеть его. Как же это здорово и он еще спрашивает, согласна я или нет. Да я готова кричать на весь комбинат, что согласна, я хочу прыгать от счастья. Я готова рисовать все что угодно и где угодно, лишь бы быть поближе к тебе. Боженьки я ведь и вправду теперь смогу его видеть каждый день. Видеть, разговаривать и слушать Александра, да это просто чудо, самое настоящее чудо которое мне преподнесла судьба.
- Я же комсомолка и поэтому просто обязана быть там, где необходима моя помощь и мое умение.
- Вот и отлично. Вы кстати знаете, где располагается горком комсомола.
- Да.
- Тогда до завтра. - Он снова пожал Ольге руку и повернулся к хозяину кабинета. - Василий займись прямо сейчас всеми вопросами с вашим отделом кадров, приказ о переводе Ольги они получат завтра с утра.
- Не волнуйся, все сделаю.
- Тогда все, я уже и так опаздываю на следующую встречу. - Александр Горник простился с Ракушняком, еще раз улыбнулся Ольге и вышел из кабинета.
- Ну, поздравляю тебя Оля, жаль, конечно, терять такую помощницу, но раз горком просит, ничего не поделаешь.
- Спасибо Вася, только с чем поздравляешь меня?
- Ну как с чем? Тебе только восемнадцать и сразу такой старт, сразу в горком. Сейчас ты там будешь художником, но через полгода, возможно уже станешь инструктором, а там глядишь и дальше пойдешь.
- Мне это не надо Вася. Ты же знаешь для меня главное рисовать, и я очень хочу на следующий год поступить в институт.
- Одно другому не мешает. Ты обязательно поступишь, потому что горком даст тебе хорошие рекомендации.
Вечером Ольга со слезами попрощалась со всеми подругами по бригаде, с которыми вот уже почти четыре месяца работала на комбинате с тех самых пор, как ее сюда привел сосед бабы Кати, Федор Семенович Дегтярев. И хотя он так и оставался ее соседом, она все равно на прощанье обняла и его, и даже поцеловала в щеку за все то терпение, которое бригадир проявлял к ней, когда неоднократно сталкивался во время рабочего дня с ее творчеством. А терпеть было за что, так как вместо того, чтобы просто покрасить стену и выполнить свою работу, она рисовала огромные пейзажи от пола до потолка, которые затем приходилось быстро закрашивать всей бригадой, чтобы никто из начальства не увидел ее художеств, чтобы никто не ругал Семеныча за потраченное время и государственные средства. Собрав все свои вещи, Ольга не спеша, прошлась до проходной, мысленно прощаясь с комбинатом, и уже через полчаса подъехав на рейсовом автобусе, подходила к своему дому, точнее к дому бабы Кати, у которой и жила.
Раскрасневшаяся от мороза и счастливая от грядущих перемен Ольга вбежала в квартиру, напевая какую-то песенку и войдя в комнату, чуть не налетела на бабу Катю.
- Привет Ольга. Ты что это такая довольная, небось, этого, ну которого вечно рисуешь, видела?
- Да бабушка видела и даже говорила.
- Поздравляю, наконец-то лед тронулся, а что это за баул у тебя, никак с завода погнали, и ты со всеми вещами пожаловала. Тебя что на этап отправляют.
- Бабушка, вы опять о своем.
- Это "о своем", миленькая, будет всегда, и в любой момент нужно ожидать, что тебя, использовав, спишут и пустят в расход.
- Бабушка, что вы такое говорите, сейчас уже другие времена.
- Времена другие, но система осталась прежняя. Ладно, не обращай внимания на мою болтовню, иди, помой руки, ужинать будем. - Баба Катя изрядно была навеселе, к чему Ольга уже давно привыкла, понимая, что с тех самых пор как, попав под репрессии и отсидев в сталинских лагерях больше двадцати лет, она так и не смогла вернуться к нормальной жизни.
Несмотря на свой преклонный возраст и заработанные в Казахстане болячки свое здоровье Екатерина поправляла ни какими-то лекарствами, а исключительно только водкой, но никогда не позволяла себе напиваться до беспамятства. Каждый день почти с самого утра она периодически прикладывалась к бутылке, поддерживая в себе необходимое полусонное состояние, чтобы хоть как-то заглушить душевную боль, хоть как-то избавиться от воспоминаний всего того ужаса, через который пришлось ей пройти.
- Ну, рассказывай, что случилось. - Уже сидя за столом, баба Катя снова возобновила прерванный разговор.
- Ничего не случилось.
- Тогда зачем ты принесла всю свою робу и вещи домой?
- Меня переводят на новую работу.
- И куда это тебя переводят?
- В горком комсомола.
- Куда? - Екатерина даже поперхнулась и выронила вилку.
- В горком. Им там нужен художник.
- Олечка, деточка не лезь ты в это болото, ничего хорошего из этого не выйдет. Я сама когда-то была в горкоме комсомола и не смогла защитить от репрессий ни родителей, ни мужа, ни саму себя. Поверь, это такая клоака, где сегодня ты товарищ, а завтра враг номер один.
- Бабушка, но сейчас уже семидесятые, сейчас совсем другая жизнь.
- Для них, - Екатерина подняла палец вверх, - да, а для нас нет, все осталось по-старому и если ты лишний, если ты даже думаешь иначе, чем они, тебя обязательно уничтожат. Слава богу, ты не знаешь, как тяжело жить с постоянным страхом и вечным ожиданием, что за тобой вот-вот должны прийти. Поверь, ни кто не знает, что нас ждет. Не хочешь меня слушать, тогда поживем и увидим, но дай бог, чтобы тебя беда обошла стороной. Все, не хочу больше об этом, лучше выпью еще одну, а то совсем расстроилась.
Екатерина, взволнованная услышанной новостью, подняла полную рюмку, но в этот момент резко постучали в дверь, и она невольно дернувшись от этого неожиданного звука, пролила часть водки на скатерть стола.
- Вот уже и пришли.
- Бабушка, да перестаньте так переживать. - Сказав, Ольга пошла открывать дверь.
Поздним гостем оказался их сосед и уже бывший бригадир Ольги, Федр Семенович, который с его же собственных слов всегда за версту чуял, когда наливают.
- Смотрю, вовремя я пожаловал, вы тут празднуете уже? - Спросил он прямо с порога.
- А что праздновать Федя?
- Ну, как что? Внучку то в горком забирают, правда это пока комсомол, но глядишь и дальше пойдет. Кать, давай налей-ка и мне, выпьем за будущее Ольги.
- Садись Федя. - Ольга как раз поставила еще одну рюмку на стол, и Екатерина снова наполнила до кроев себе и пришедшему соседу. - Я, положа руку на сердце, не хотела бы, чтобы Ольга там работала, но уж если так случилось, давай тогда выпьем за ее будущее.
- Давай, давай, это ведь я Оль тогда Ракушняку сказал о твоих способностях, так что и мое участие в этом деле имеется.
- Да уж поучаствовал. Дай бог, чтобы она там только рисовала.
- Кать, ну что ты так. Ольгу заметили и теперь ее таланту все дороги открыты. Оль и этот как его Горник теперь всегда рядом будет, или я не прав. Я ведь Олюшка не слепой, да и девчонки наши шушукаются о том, как ты влюблена в него.
- А что это так заметно было? - Спросила, засмущавшись, Ольга.
- Ну не красней, не красней. Так чтоб очень, конечно нет, но маленько все-таки было, особенно перед собраниями, ты словно на иголках, все дождаться не могла. Кать наливай еще, выпью да пойду к себе и не буду вам мешать.
- Федь я что-то не поняла, этот парень, ну что нравится Ольге, тоже в горкоме работает?
- А как же, и не просто работает, он первый секретарь нашего горкома комсомола.
- Вот оно что. - Екатерина подняла свою рюмку чуть дрожащей рукой и залпом осушила ее. - Вот она, какая оказывается жизнь, все рано или поздно повторяется, словно проклятие что ли.
- О чем это ты Катерина?
- Так, о своем вспомнила Федь, а ты закусывай, закусывай не стесняйся.
- Да я вроде уже все, одну выпил и хватит, завтра ведь с утра на работу. Спасибо за угощение, я пойду, уже поздно, пора и честь знать. Оль еще раз поздравляю и если что, знай, место в бригаде всегда для тебя найдется.
Дегтярев ушел, а Екатерина выпила еще одну рюмку и пересев в свое любимое кресло, стоящее в самом углу комнаты, достала пачку папирос, закурила и, закрыв глаза, снова погрузилась в свои воспоминания, к которым, не желая того, ее вернула Ольга.
Катя Быстрицкая институт народного образования закончила отличницей в тысяча девятьсот тридцатом, в том же году когда ее родителей и сестру сослали в Сибирь, но в школе, о которой она мечтала, поработать, так и не пришлось. За полгода до распределения по рекомендации партии, которая заметила и оценила ее организаторские способности, Екатерину избрали в горком комсомола руководить культпросвещением молодежи. Еще учась, она так увлеклась организацией различных мероприятий, что не заметила, как из института перебралась в горком и свою активную деятельность распространила не только на комсомольскую ячейку вуза, а и на весь город. Ни один праздник не проходил без шествия по городу с флагами и лозунгами комсомольских бригад и концертов местной самодеятельности, которые устраивались в различных клубах и прямо на улице на агитплощадках, и все это была заслуга Екатерины Быстрицкой. Она знала всех музыкантов и певцов, всех гимнастов и спортсменов в городе, всех комсоргов и активистов школ, учебных заведений и предприятий и очень быстро могла мобилизировать молодежь к предстоящему мероприятию. Именно это было подмечено старшими товарищами, и вопрос об утверждении ее на новую должность был встречен единогласным "за" и громкими аплодисментами на очередном заседании партактива.
Ее муж, Павел Быстрицкий, сухощавый и близорукий мужчина с чуть вьющимися темными волосами, был старше Екатерины на восемь лет и являлся человеком очень образованным и интеллигентным. Однажды гуляя в свой выходной день в городском саду, Павел повстречал Екатерину, которая ему очень понравилась своей простатой и прямолинейностью и после недолгих нежных ухаживаний с цветами и катаниями на лодке по Десне, сделал ей предложение. Будучи по характеру мягким и добрым он так и не стал по настоящему главой семьи и, боготворя Екатерину, позволял ей самостоятельно принимать решения, касающиеся своего собственного будущего. Сперва Павел даже приветствовал желание жены участвовать в каких-либо общественных мероприятиях, но когда развернувшаяся активная деятельность Екатерины поглотила все ее свободное время, он перестал одобрять все эти порывы. Одно дело, когда были просто собрания и некоторые мероприятия, а другое когда комсомол для жены стал большим, чем ее же семья, чем сам Павел, большим, чем желание иметь своего собственного ребенка, о котором он так мечтал. Ее вечные поздние приходы и постоянное отсутствие в выходной день все больше и больше раздражали его, все дальше и дальше отдаляли их друг от друга непреодолимой пропастью. Каждый вечер, не ложась в постель и дождавшись жену с очередного собрания или с какой ни будь партийной встречи, он не устраивал скандалов, а, будучи малоразговорчивым и даже от части замкнутым, говорил всего лишь одну фразу, выражая тем самым свое недовольство, но в очень вежливой форме с мягкой интонацией не желая обидеть Екатерину.
- Ну, что это за жизнь такая пошла, у всех жены как жены, а у меня сплошной комсомол. С фабрики прихожу уставший, а дома и накормить меня некому.
- Вроде и женатый, а в постель постоянно ложусь один, потому что ты вечно, что ни будь, еще пишешь, так как даже нашу комнату превратила в свой красный уголок.
- Кать ты все свое время посвящаешь этим собраниям, а когда моя очередь уже настанет.
- Кать, ну хоть один выходной ты можешь провести со мной, со своим собственным мужем или мне, чтобы тебя лишний раз увидеть нужно ходить на все эти митинги, которые вы устраиваете.
- Может твой комсомол хоть чуть-чуть подождать, а ты отдохни, сына мне роди, так сказать наследника. Мне хоть не одиноко будет.
Она всегда целовала его в щеку и просила не злиться и потерпеть пока всех врагов пролетариата они не уничтожат, пока все люди сердцем и душой не станут сознательными комсомольцами и коммунистами. Екатерину удивляло непонимание Павла и его постоянное недовольство того, что было всей ее жизнью, что в последнее время для нее действительно стало важнее, чем семья, друзья и какие-то личные желания. Она даже не заметила, когда муж для нее стал совсем чужим человеком, а вот секретарь горкома Алексей Шугаев напротив превратился в самого родного человека, после того как однажды между ними случилась близость, заставившая ее вспомнить, что на свете есть не только комсомол, но и любовь с настоящим наслаждением. Это случилось в январе тридцать второго, когда, получив очередную директиву из Киева, они как всегда допоздна засиделись в кабинете секретаря, обсуждая поставленные центром задачи.
- Лешь, опять по селам нужно отправить спецбригады и кто же этим займется?
- Ты Катенька. Лучше тебя это никто не организует. Помнишь, как ты в тридцатом с коллективизацией управилась.
- Помню Леша, а еще помню, что в том же тридцатом, когда я еще в институте училась, моих родителей раскулачили, тоже мне нашли врагов народа.
- Ну, не нам решать. Как они кстати?
- Живы слава богу, в Усть-Куте осели.
- А где это?
- В Иркутском округе.
- Ну и хорошо. А по этой директиве все-таки ты будешь работать, ведь когда нужно ты умеешь очень жестко действовать.
- Вот именно Леша, что жестко, а как хочется иногда побыть просто женщиной.
- Женщиной говоришь, я тоже хотел бы видеть тебя хоть иногда женщиной и как твой товарищ, и комсомольский наставник просто обязан этому помочь. - Алексей подошел к Екатерине и, взяв ее за плечи, сжал своими ручищами так, что она даже не могла пошевелиться, а потом внимательно посмотрел ей прямо в глаза. Больше ничего не говоря, он поцеловал чуть опешившую девушку и грубо толкнув ее на кожаный диван, а заперев на замок дверь кабинета, скинул пиджак и стал расстегивать свою рубашку.
Что он такое говорит, что он задумал? Он же знает, что я замужем, он же мой товарищ, он же секретарь горкома комсомола. А что секретарям женщина не нужна? Он же, в конце концов, мужчина и какой мужчина, красивый, рослый, кулачища то вон какие, а мой Пашка рядом с ним просто незаметный стручок в очках. Точно, Лешка как два моих Пашки, если не все три, но все-таки он же мой товарищ, он ...
- Ну, что ты на меня так перепугано смотришь, словно не понимаешь, давай раздевайся быстренько, не будем же мы устраивать все эти буржуазные сюсюканья. Мы живем в очень трудный период, и у нас просто нет времени на все эти свидания, цветы и ухаживания, мы не должны терять бдительность и расслабляться даже в такие минуты. Давай Катька не тяни, снимай с себя одежду и побудь женщиной.
- Я, снимать. Хорошо, только выключи на столе лампу.
- Свет лампы ей мешает, опять эти буржуазные предрассудки. Ты обязана жить и думать глобально и встречать все на своем пути с широко открытыми глазами, а на такие мелочи вообще не должна обращать внимание. - Но Алексей, заметив ее смущение, перемешенное с испугом, все-таки подошел к столу и накрыл лампу своей рубахой, и часть комнаты сразу же погрузилась в полумрак.
Екатерина, стесняясь поднять глаза на обнаженного Алексея и чувствуя прокатившуюся волну возбуждения, только от одной мысли, что этот красавец сейчас будет ее нежно ласкать, отвернувшись, разделась и легла на диван, стыдливо прикрываясь руками. Он же, подойдя ближе, бесцеремонно развел ее руки и похотливо осмотрел тело и, оставшись довольным, даже причмокнул, улыбаясь в полутьме. Когда Алексей молча раздвинул ей ноги, она зажмурилась от стыда, чувствуя, что краснеет, а он, ухмыляясь, без всяких предварительных ласк и поцелуев, лег на нее сжигаемый желанием поскорее всунуть в Екатерину свой перенапряженный член. Он вошел резко и грубо, так грубо, что у нее даже перехватило дыхание и она не удержавшись, вскрикнула от обжигающей боли во всем влагалище и, упершись ногами в подлокотник дивана, сделала попытку выскользнуть из-под Алексея. Но он крепко держал ее своими руками и, навалившись всем телом, тут же закрыл поцелуем ей рот, чтобы заглушить этот вырвавшийся стон, но больше не спешил и стал совершать плавные движения, с каждым разом все глубже и глубже проникая своим членом в нее.
Нет, это не мой интеллигентный Паша, который сам стесняется того, что делает и лишний раз боится дотронуться до меня. Руки Алексея это руки настоящего мужчины, из которых уже никуда не выскачешь и пусть мне больно, но это приятная боль. Он собой заполнил меня всю и такое ощущения, что сейчас разорвет, такое ощущение, что его каждый толчок это маленький взрыв, который становится все сильнее и сильнее, принося с болью неповторимое наслаждение. Ой, как же мне хорошо. Мне никогда еще не было так хорошо.
Она почувствовала как ее взгляд, да и все сознание стало заволакиваться какой-то сладострастной пеленой, и уже не видя ничего перед собой, Екатерина просто закрыла глаза и, не осознавая, что делает, крепко обхватив шею Алексея, прижала к себе, тем самым, сковав его движения. По тому, как она начала своими бедрами двигаться ему навстречу, Алексей понял, что Екатерина не только отошла от первоначального болевого шока и подстроилась под предложенный ритм, но и смогла выдержать натиск его члена, который под стать всему телу был также внушительных размеров. Алексей на минуту прервался, чтобы освободиться от мешающих рук Екатерины, а заодно и поменять позу, которая позволила бы глубже проникнуть в нее. Встав на пол, он резко развернул ее поперек дивана и, подхватив ноги Екатерины, сначала широко развел их в стороны, а затем положил к себе на плечи. Уперев свои колени в кожаную обивку, он грубо сжал руками ее грудь и медленно начал снова входить в Екатерину, желая на этот раз уже полностью погрузиться в ее влагалище. По мере своего продвижения Алексей наслаждался, видя как глаза Екатерины, начали широко раскрываться, и в ее затуманенном взгляде снова появился испуг, граничащий с самой настоящей паникой. Чтобы она не выскочила из-под него в самый неподходящий момент, он крепко схватил Екатерину за талию и даже чуть придвинул к себе, насаживая на свой член, который теперь легко погружался в ее разгоряченное и скользкое лоно. В тот момент, когда Алексей практически достал до ее дна, он снова накрыл рот Екатерины своим поцелуем и проглотил вырывающийся из нее стон, а затем также медленно стал выходить из набухающего влагалища, давая девушке возможность перевести дыхание и передохнуть. Он взглянул в ее чуть обезумевшие глаза, словно проник в самую душу и понял, что за этим внешним страхом в теле Екатерины забушевала настоящая буря разбуженной похоти и она сейчас готова на все, лишь бы дойти до конца и почувствовать последний и самый мощный взрыв. Алексей, улыбнувшись Екатерине еще сильнее, словно тисками, сжал ее талию, не давая возможность даже пошевелиться, и снова проник в нее, а потом снова и снова с каждым разом наращивая скорость и силу своего толчка, с каждым разом чувствуя, как его член погружается в разгоряченный набухающий перед извержением вулкан. Он уже не пытался заглушить ее стон, а напротив наслаждался им, наслаждался беспомощностью Екатерины, которая ничего не видела своими широко раскрытыми глазами и словно рыба хватала ртом воздух, но в тоже время, запрокинув голову, постепенно выгибалась и еще шире раздвигала колени, чтобы, не смотря на боль еще глубже впустить в себя его член. Когда наконец-то подошла та минута, ради которой стоило все это терпеть, Екатерина уже не стонала, а с каким-то хрипом выла и эти звуки, вырывающиеся из сотрясающейся девушки, настолько подстегнули Алексея, что в очередной раз, проникнув в нее, он стал изливаться и сам зарычал от накатившегося наслаждения. Он остановился только тогда, когда почувствовал, что выпустил последнюю каплю в обмякшее после перенапряжения тело Екатерины и, достав свой член, небрежно пошлепал им по ее животу.
- Ну что, мне удалось сделать так, чтобы ты почувствовала себя женщиной? - Спросил Алексей, чуть отдышавшись.
- Дай воды. - Попросила она чуть сиплым голосом, облизывая пересохшие губы.
Алексей надел штаны, обул свои сапоги и только потом налил из графина воду и, подав Екатерине стакан, опустился возле нее.
- Правда, хороший у меня диванчик. Это мне ребята от одного кулака приволокли, зная, что я из-за работы иногда тут ночую. Тебе он понравился? Надеюсь не давил?
- Понравился, очень понравился. - Она села и прижалась к нему. - Лешенька не оставляй меня. Я хочу быть всегда с тобой.
- А что так?
- Ты сегодня не просто разбудил во мне женщину, ты сделал то, чего я ни разу в своей жизни не испытывала. Столько лет уже живу с Павлом, а только сейчас почувствовала настоящего мужчину. Прошу тебя, не бросай меня Леш.
- Нет, так дело не пойдет. Я как первый секретарь, конечно, обязан создать семью - ячейку общества, но пока еще не спешу, так что оставайся со своим Павлом Катька, ну а я тебе всегда подсоблю как мужчина. Все, давай одевайся и не волнуйся, ты мне тоже нравишься, и к тому же свою комсомольскую подругу я в беде не брошу и всеми своими силами постараюсь тебе помочь. - Он громко рассмеялся и, поднявшись с дивана, стянул с настольной лампы свою рубаху и стал ее одевать. - Ух, горячая, прямо как у тебя между ног.
С этого дня Екатерина практически всегда стала по вечерам покидать горком лишь только после того как, зайдя в кабинет первого секретаря, отдавалась Алексею на его черном кожаном диване. Она понимала, что ведет себя непристойно, подобно последней шлюхе, но ничего не могла с собой сделать и готова была на все лишь бы Алексей в очередной раз подарил бы ей наслаждение. Дома она старалась избегать близости с мужем и лишь когда намеки и домогательства Павла становились слишком настойчивыми, что было, правда очень редко, она безучастно ложилась с ним в постель, желая, чтобы эта необходимая супружеская процедура поскорее закончилась. В целом она уважала и где-то глубоко внутри любила Павла, но тело желало другого, и она не могла этому противиться, не могла заглушить так долго спящую в себе страсть, которую разбудил Алексей. А в конце апреля она поняла, что беременная, ни капли не сомневаясь, кто же отец будущего ребенка, но Алексею, который слишком ценил свою собственную свободу и непонятно насколько серьезно относился к их связи, решила пока не говорить, опасаясь его гнева.
Павел давно уже собирался поговорить с Алексеем о жене, о ее непомерной загруженности и о том, что он практически перестал ее видеть, но секретарь горкома также как и Екатерина был вечно занят делами, и в своем кабинете находился слишком мало. Случай подвернулся после первомайской демонстрации, когда народ, прошествовав по главной улице города, стал уже расходиться по домам, чтобы в кругу друзей и близких отметить этот замечательный праздник.
- Ты освободилась уже Катенька? Мы можем идти домой? - Спросил Павел, подойдя к жене.
- Нет еще. Мы сейчас в горком, а потом... Ты Паш лучше жди меня дома, а я когда освобожусь сразу же прибегу.
В этот момент к ним как раз подошел Алексей Шугаев и, поздоровавшись и обменявшись поздравлениями с Павлом, он дал очередное распоряжение Екатерине. Павел дождался, когда жена убежит выполнять поручения и, придержав готового уже отойти Алексея, стал выказывать ему все свое накопившееся недовольство по поводу супруги. Он так увлекся, что не заметил, как начал обвинять первого секретаря не только в постоянной загруженности Екатерины, но и в том, что она стала избегать близости с ним из-за вечной своей усталости.
- Знаете Павел, извините как вас По-батюшки?
- Анатольевич.
- Так вот Павел Анатольевич я не знаю, почему ваша жена отказывается спать с вами, может она просто не хочет, потому что уже не любит вас, а может у нее есть кто-то другой.
- Да как вы можете о ней такое говорить.
- Я сказал может, но вы не перебивайте меня это ваше личное семейное дело, а вот что касается поздних приходов и работы в выходные дни, то каждый человек и я, и она, и даже вы должны и обязаны отдать все свои силы на построение нашего светлого будущего и только тогда когда последний враг не будет угрожать нашей стране, нашей партии и всему нашему народу, мы сможем спокойно вздохнуть и провести свободное время в кругу близких нам людей. Вам это понятно?
- Да. Но ...
- А раз да, то извините, у меня есть еще неотложные дела.
Третьего мая Павла Быстрицкого арестовали прямо на родной фабрике в два часа дня, сразу же после того как он, пообедав в столовой, вернулся к своей обычной работе. Два хорошо одетых человека зайдя в цех, подошли к нему и очень вежливо попросили выйти для разговора на улицу и уделить им десять минут своего внимания. Десять минут оказались вечностью, а точнее двумя месяцами допросов и пыток, в результате которых все его тело было похоже на сплошной кровоподтек, один глаз полностью не видел, сломанная левая рука весела словно плеть, а все пальцы, кроме двух, чтобы он мог подписывать протоколы, были перебиты. Десятого июля, не выдержав очередного истязания и так и не поняв, для чего он должен наговаривать на жену и сослуживцев, Павел потерял сознание прямо у следователя в кабинете и, не приходя в себя, скончался.
- Вам следует немедленно приехать домой. - Услышала Екатерина в телефонной трубке незнакомый голос, когда ей кто-то позвонил прямо в кабинет горкома того же третьего мая сразу же после ареста Павла Быстрицкого.
Звонивший сразу же отключился, а она, решив дождаться отсутствующего Алексея, еще часа два просидела в горкоме, а когда все же не выдержав, прибежала домой, то буквально следом за ней в комнату вошли оперуполномоченные и начали проводить обыск.
- Знали, что ваш муж враг народа? - Задал сходу вопрос старший из них, который бесцеремонно толкнул Екатерину на кровать и сев за стол, закурил, пока двое других чекистов тщательно стали переворачивать комнату вверх дном.
- Он не враг, он честный человек. - Ошарашенная таким вопросом и еще толком не понимая, что происходит, с трудом ответила она.
А этот главный, пыхтя папироской, смотрел холодными глазами на нее и продолжал сыпать свои страшные вопросы: Знали о контрреволюционной деятельности мужа? Знали о его националистических взглядах? Почему на него не донесли? Зачем жили с врагом народа? Какое участие принимали в готовившемся заговоре?
Голова шла кругом и Екатерина, потеряв счет времени, даже не заметила, когда все ушли, прекратив самый настоящий погром в их комнате, осознав, что осталась наконец-то одна она обессиленная попыталась навести порядок, но так и заснула на ворохе одежды и различных вещей, сброшенных при обыске на пол.
- Лешенька я не знаю что делать. ОГПУ арестовала Павла, его прямо из цеха увели, а вечером ко мне приезжали с обыском. - Екатерина прямо с утра была уже в кабинете первого секретаря.
- Я знаю Кать. Павел твой оказался врагом народа.
- Ну какой же он враг, ты же знаешь, Павел и мухи не обидит.
- Это все была маска, за которой прятался настоящий враг. Он очень медленно и незаметно подрывал завоевания пролетариата. Вот скажи мне Катя, он же был недоволен, что ты ездишь с бригадами по селам, что ты вечно занята, на каких-нибудь комсомольских собраниях?
- Да, но это все из-за моего постоянного отсутствия.
- Не твое отсутствие причина всему, а потому что он был противником комсомола. Ты проглядела врага в собственном доме, а товарищи заметили, проанализировали поступки твоего мужа и сделали выводы. Ты помнишь в прошлом году, органами ГПУ был разоблачен Украинский национальный центр, тогда еще пятьдесят человек были осуждены на различные сроки вместе с этими так называемыми историками Грушевским и Яворским.
- Конечно, помню.
- Так вот появились новые факты и новые связи этих буржуазных националистов. Сейчас идет новое следствие, некоторых уже расстреляли, кое-кому добавили срок, а кое-кого как твоего Павла только-только арестовали.
- Ты хочешь сказать ...
- Да, он националист и ему не место в нашем обществе. И мой тебе совет завтра же на собрании комитета встань и осуди своего мужа, покайся в своей недальновидности. Ты жила с врагом народа и это бросает на тебя тень подозрений, это заставляет многих наших товарищей считать, что ты тоже пропиталась буржуазной националистической идеологией и причастна к заговору, который удалось вовремя раскрыть.
И она покаялась и осудила, она открыто осознала, что просмотрела в своем муже врага всего трудящегося пролетариата, что теперь бдительностью будет, стараться искупить свою вину, чтобы таких как Быстрицкий, партия и народ смогли вовремя выявить и безжалостно наказать. Прошла неделя, месяц и жизнь Екатерины вроде бы снова нормализовалась, где целый день она отдавала себя комсомолу, а по вечерам первому секретарю, если только сам Алексей не уклонялся от этих встреч, что в последнее время почему-то стало происходить все чаще и чаще. Все было по-прежнему, и лишь дома Екатерину уже не ждал муж, и в холодную постель приходилось каждый вечер ложиться самой, но что-то все-таки надломилось в ее сознании, что-то изменилось, и она стала оглядываться на происходящее вокруг. Сидя вечерами в одиночестве, в своей комнате она не могла понять, почему же так много появляется врагов народа, когда жизнь из года в год становиться лучше, почему ее друзей и соседей, которых она знала очень давно, вдруг неожиданно арестовывают и отправляют в лагеря.
В конце лета, когда поняла, что уже слегка полнеет, Екатерина все-таки решилась рассказать о ребенке Алексею и однажды вечером, после того, как все члены комитета разошлись по домам, как обычно зашла в его кабинет.
- Это опять ты Катька, ну раз пришла, уважу, сам как раз хотел тебя позвать, давай только побыстрее распрягайся.
- Леш, я не за этим, я пришла сказать что беременная.
- Опочки приехали, и куда же ты смотрела?
- Зачем ты так говоришь, я же люблю тебя.
- Люблю, люблю. Не о том думаешь, ты же комсомолка. Перед нами сейчас стоят такие задачи, а ты рожать надумала. И какой уже срок?
- Четыре. Пятый пошел.
- Пятый значит. - Алексей задумался, считая что-то про себя, а затем резко встал из-за стола и подошел вплотную к Екатерине. - Знаешь, моя дорогая, иди-ка ты отсюда со своими проблемами. Ты носишь в себе ребенка от своего Быстрицкого, от врага народа и теперь хочешь мной прикрыться. Иди домой и хорошо подумай, что теперь будешь делать, а ко мне не приставай с этими женскими глупостями и вообще не мешай, я сейчас очень занят.
Она проплакала почти всю ночь, а в течение следующего дня так и не смогла еще раз поговорить с Алексеем и уже вечером дождавшись, когда коридоры горкома опустеют, решила снова зайти в его кабинет и попробовать объяснить, чьего ребенка носит под сердцем. Когда Екатерина не постучавшись, открыла дверь, перед ней предстала картина, которую она меньше всего ожидала и хотела бы видеть и, не зная, что делать, замерла, словно парализованная в каком-то ступоре. На диване, где она предавалась любви с Алексеем, сейчас к ней спиной находилась раздетая хихикающая девица, в которой Екатерина без труда узнала Татьяну - комсорга с завода "Серп и Молот" зачастившую в последнее время в горком. Девушка стояла на коленках, упершись руками в деревянную спинку и, выгнувшись, как кошка, высоко подняла свой ослепительно белый зад. Хозяин же кабинета, видно только что пристроившийся, крепко держал Татьяну за бедра и словно примеряясь, как когда-то в первый раз проделывал подобное с Екатериной, медленно вводил в нее свой член. Нарастающий гнев Екатерины на минуту сменился любопытством, чем же все это закончится, так как Татьяна была низенькой девушкой с очень узкими бедрами и худым телом, и не понятно где в ней могло поместиться огромное "хозяйство" Алексея. И ожидания все-таки оправдались, когда Алексей только до половины проник в маленькую щель этой хрупкой девушки, она уже как безумная карабкалась на деревянную спинку, желая от него уползти, и прекратив хихикать, пыталась что-то сказать, повизгивая, словно маленькая собачка. Ему видно надоело удерживать и постоянно возвращать ее в прежнее положение и, наверное, уже не терпелось полностью утопить свой член в этом маленьком влагалище, поэтому он остановился на какие-то секунды, тем самым, давая Татьяне, возможность успокоиться и немного расслабиться. Все так же крепко сжимая Татьяну за талию, Алексей пошире расставил свои ноги, на мгновение напрягся, словно атлет перед стартом и изо всех сил полностью вогнал свой член. Екатерина не представляла, что услышит такой надрывный и громкий крик, и от неожиданности даже сама зажмурилась и ойкнула, испугавшись за Татьяну, и тем самым, привлекла к себе внимание.
- Дура, ты, что тут делаешь, стучаться не научилась? - Алексей, отвлекшись на Екатерину стоящую в дверях, на секунду ослабил свою хватку, что позволило Татьяне, освободиться и тут же, рыдая свалиться на диван, давая возможность увидеть всем окровавленный член первого секретаря. Алексей зло сжал кулаки и направился в сторону своей бывшей любовницы. - Сука, надо же, все испортила.
Ну он и сволочь. Еще три дня назад меня ублажал, а сегодня вон бедную девочку совсем порвал. Кобель проклятый и ненасытный, а я собиралась ему что-то еще объяснить, еще надеялась, что он хоть капельку меня любит. Это что же я ему больше не нужна? Да пошел он вместе со своим членом подальше. А как же теперь все-таки я, что теперь мне делать? Нет, он все равно сволочь. Какой же он злой сейчас, а кулаки, кулаки то какие. А если и вправду ударит? Что же я стою как дура и жду пока он меня еще и поколотит.
- Двери надо на ключ запирать, если устраиваешь в своем кабинете бордель. - Сказала Екатерина, сделав шаг назад, и громко хлопнув дверью перед самым носом Алексея.
Дома, закутавшись в одеяло и пытаясь согреться от охватившего озноба, Екатерина, вспомнив все, что она сегодня увидела, снова разревелась, понимая, насколько все-таки равнодушно к ней относится Алексей. Она осознавала, что сегодня очень сильно разозлила его, но все же еще надеялась, что через некоторое время Алексей перебесится и снова позовет ее к себе, еще теплились в сознании мечты создать с ним крепкую семью и тем самым дать возможность родившемуся ребенку иметь настоящего отца.
Если бы она только знала, что сегодня не просто разозлила Алексея, а сама себе подписала приговор, что сегодня начался отсчет ее последним дням на свободе, то возможно смогла бы что-либо еще исправить, упав на колени перед своим палачом и выпросить у него прощение. Если бы она знала, что Алексей, несколько месяцев назад написавший донос и отправивший на смерть ее мужа, теперь только ждет удобного случая, когда Екатерина сделает хотя бы маленькую ошибку, хотя бы один неверный шаг, который позволит навсегда избавиться от нее.
В тысяча девятьсот тридцать втором году хлебозаготовки на Украине протекали очень медленно, и уже в начале осени правительство собралось нанести решительный удар по колхозникам, которые, по словам Сталина целыми отрядами выступали против Советского государства. Седьмого августа был принят, сыскавший дурную славу в народе, закон "о колосках" предусматривающий смертную казнь за кражу социалистической собственности. Согласно этому закону, любого, взрослого или ребенка пойманных с горстью зерна возле амбара или колхозного поля могли немедленно расстрелять, или при смягчающих обстоятельствах заменить смерть арестом и ссылкой в лагеря на десять лет за кражу и расхищение колхозной собственности.
Но, не смотря на принятые меры, к середине октября план по сбору зерна в хлебородных районах был выполнен только на двадцать процентов и политбюро решает послать с целью ускорения хлебозаготовок чрезвычайные комиссии на Украину во главе с Вячеславом Молотовым, а на северный Кавказ с Лазарем Кагановичем. На экстренно созванном совещании всех секретарей парторганизаций была принята следующая резолюция: "В связи с постыдным провалом плана заготовки зерновых, заставить местные парторганизации сломить саботаж, организованный кулацкими контрреволюционными элементами, подавить сопротивление сельских коммунистов и председателей колхозов, возглавляющих этот саботаж". На Украине многие округа тут же попали в "черные списки" из-за нереального плана хлебозаготовок и согласно постановлению каждое село немедленно лишилось запасов любого вида продовольствия, колхозы всего зерна, включая даже семенной фонд, а жители тем самым обрекались на голодную смерть. Борьба против саботажа превратилась в чистку местных партячеек и арестом не только рядовых колхозников подозреваемых в утайке своего урожая, но и многих руководителей занижающих доходы коллективного хозяйства.
Чрезвычайная комиссия перевела Украину на блокадное положение, позволив бригадам ГПУ даже в поездах проверять багаж пассажиров и конфисковывать продовольствие, которое крестьяне выменяли или приобрели за большие деньги в соседних регионах, чтобы привезти голодающим семьям. В конце декабря тридцать второго, чтобы остановить бегство голодающих крестьян из сел, правительство вводит общегражданские паспорта с обязательной пропиской городских жителей в целях "ликвидации социального паразитизма" и остановки "проникновения кулаков в города". Циркуляр, подписанный Сталиным и Молотовым, объяснял ситуацию следующим образом: "Центральный комитет и правительство имеют доказательства, что массовый исход крестьян организован врагами советской власти, контрреволюционерами и польскими агентами с целью антиколхозной пропаганды и в частности против советской власти вообще" и предписывал местным властям и в первую очередь ОГПУ запретить всеми доступными средствами массовое отправление крестьян в города и тем самым фактически приговаривал к смерти миллионы голодных.
В то же время, чтобы "взять зерно" недостающее по плану, еще в сентябре тридцать второго в села были посланы "ударные комиссии", состоящие из городских коммунистов и комсомольцев, которые ради поставленной задачи совершали самые настоящие карательные экспедиции. Эти отряды партийных активистов в проштрафившихся селах в поисках хлеба обшаривали каждый дом, взламывали полы, залезали в колодцы и даже уже у пухнувших от голода людей отбирали последние горсти зерна. Колхозницам обливали керосином ноги и подолы юбок и поджигали, чтобы выяснить, где спрятан несданный урожай, а зимой целые бригады сажались в ямы или в промерзшие амбары и для сговорчивости поливались холодной водой. Цель была достигнута и в феврале тридцать третьего "молотовские комиссии" справились с планом хлебозаготовок и вывезли из республики практически весь хлеб, а крестьяне, чтобы не умереть с голоду стали поедать домашних животных, крыс и даже кору деревьев. Весной тридцать третьего смертность достигла предельной точки, так как к голоду добавился еще и тиф, и в селах с населением в несколько тысяч человек, в лучшем случае выживших насчитывалось не более двух, трех десятков. Сначала умирали мужчины, затем дети и последними женщины, но многие еще перед смертью сходили с ума и, теряя человеческий облик, начинали питаться трупами людей.