Эльбрюс Нукитэ : другие произведения.

Лунное затмение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это рассказ планировался как вольное, очень вольное продолжение Бунина "Солнечный удар". Я хотел снять кальку, спародировать, насколько удастся язык оригинала и подарить готовое произведение самой лучшей женщине на земле. Но неожиданно строки стали жить своей жизнью, из под клавиш почти против моей воли стали появляться иные, не задуманные мной мысли, слова. И получилось совсем другое, ни капли не похожее на Бунина, нечто. Надеюсь, вы оформите свое отношение к прочитанному комментариями. Воспетые кинематографом и лизателями задниц белые генералы, ничуть не лучше красных командиров, а зачастую хуже. В братоубийственной, гражданской войне, есть место героям, но их ничтожно мало и это ни Колчак и не Деникин, так любимые придворными режиссерами. Любой здравомыслящий человек понимает, что у медали две стороны и есть ребро, на которое встает монета во время гражданской войны. Подонки и сволочи были у тех и у других. В годы СССР белое движение дискредитировано, но за все время существование страны советов не было вылито столько дерьма на белогвардейцев, сколько сейчас на Красную армию. Белые грабили и убивали свое собственное население, разоряли церкви, творили жуткие зверства, которые приписывают сейчас красным. Это как Вера в Бога. Возьмем профессора истории, академика, опирающегося на логику, имеющего мировое имя. Если он веруют, то с исторической точки зрения докажет существование Творца. Если не веруют, то с той же исторической точки зрения обоснует его мифичность. Так же с отношением к любому вопросу, это ваш взгляд, ваш выбор, не зависимо от фактов. В интернете огромное количество ресурсов, посвященных разным аспектом революции и гражданской войны. Но кто сказал, что они подлинные? Кто их собирал, систематизировал, что бы представить лишь голые факты? Почему мы должны им верить? Имея собственный взгляд, я нашел ему обоснование: доказательства преступной, бандитской деятельности белого движения. Правда ли это? С моей точки зрения - да. Но я понимаю зыблемость этих интернетных доказательств, я не сидел в архивах и не разговаривал, по понятным причинам, с очевидцами тех событий. Но ведь и вы тоже? Так почему на веру принимается герой Колчак и блаженный Николай часть вторая! У медали две стороны и мне кажется, что сейчас она, как и 100 лет назад, близка к тому, что бы стать на ребро.

Посвящается

лучшей

маме

Лунное затмение

Часть первая, одноименная.

   - Тьма кромешная, - есаул уронил длинную тягучую слюну на белый снежный покров и натужно закашлялся. Вместе с желтым месивом нехотя упало несколько алых капель. Штабс-капитан гладковыбритым взглядом смотрел, как снег впитывает кровь. Его уже давно не трогали проявления "естественного" среди офицеров.
   Вдоль дороги стояли наспех сколоченные виселицы. Неказистые, из озябших голых берез, их едва хватило, крестьяне отапливались как могли.
   - Тьма кромешная, - повторил есаул. - У меня в этом селе свояк жил. Теперь второй слева болтается.
   Он указал на повешенного, на груди которого было написано кровью "коммунист".
   - А какой он к чертям собачьим красный? Дурак старый. Отдал бы зерно, а так...
   Штабс-капитан не слушал. Его душил невозможный трупный запах. Казалось бы на морозе, продуваемый ветрами, привыкший к смраду и крови, видевший и не такие ужасы, но только здесь на него накатила такая глухая тоска, что стало больно, нестерпимо держать в себе душу. Желудок решил взбунтоваться, к горлу подкатила волна желчи.
   - Вам плохо? - есаул участливо посмотрел на внезапно побледневшего офицера. - Не впрок пошла икорка селедочная, я признаться тоже чуть не сконфузился.
   - Нормально. Это контузия дает о себе знать.
   Штабс-капитан снял перчатки, нагнулся, зачерпывая ладонями снег и истово растер по своему усталому лицу. Белые мухи облепили брови и усы, сделав его похожим на Снежного Деда. Стало чуть легче, душа уже не спешила выскочить вон с остатками скудного завтрака.
   - Ваши благородия! - к обоим сразу обратился запыхавшийся солдатик. Его краснощекое лицо сделалось на морозе комично похожим на спелое яблоко. - Вас в штаб требуют.
   - Прям так и требуют? - недовольно спросил есаул и непроизвольно коснулся закрученных вверх усов. - Кто же?
   - Не могу знать! - испугавшись недовольства есаула отпрянул солдатик. Подчиненные успели почувствовать взрывной характер казака, мог сгоряча и нагайкой угостить. - Говорят Его Превосходительство генерал Мамонтов приехали.
   Есаул и штабс-капитан переглянулись. Правая рука Деникина, дланью которой вершились многие противоречащие офицерской чести дела, появлялась для исполнения наиболее щекотливых обязанностей, связанных чаще всего с деньгами.
   Когда они прибыли, пожилой секретарь в чине вахмистра, расположившейся в просторных сенях, просто кивнул на лестницу ведущую на второй этаж и вернулся к более интересному занятию: отхлебнул чай из граненого стакана в железном вагонном подстаканнике, взял со стола баранку и довольно захрустел, прикрыв глаза, отгородившись от всего мира.
   В штабе, оборудованном в "северном доме" старосты, напоминающем мощный корабль, готовый к плаванью, было сильно накурено. Дымили почти все. Адъютанты пускали колечки, высшие офицеры раскуривали трубки и лишь командующий четвертым донским корпусом воздержался от курения, опасаясь за свое роскошество: огромные, пышные и в тоже время длинные усы, топорщащиеся до середины погон. Ухаживать за таким лесом дремучем в походах одна морока, правда, на то есть денщики.
   Штабс-капитан подумал, что такая растительность слегка комична, решил даже усмехнуться, но сдержался, видя внимание с которым на него смотрит Его Превосходительство.
   - Господа офицеры, я собрал вас здесь, что бы сообщить новость, которая может плачевно сказаться на всей нашей компании...
   Голос у командующего оказался подстать чину, громкий, властный, он обрушивался со всех сторон сразу, подавляю волю, оставляя только одно желание: вытянуться в струнку и что было сил гаркнуть: "Будет сделано!".
   Армия Мамонтова грабила на своем пути пуще самых страшных разбойников. Недовольных просто расстреливали, иной раз вешали, если имелось время организовывали кровавые развлечения. Многие, ждавшие прихода белогвардейцев, как избавления, горько жалели и предпочитали бежать, под гнет красных.
   Не брезговали организованные бандиты и церквями. Брали все: иконы, кресты, утварь, нательники. Более восьмидесяти храмов разорили мамонтовцы, в том числе Старочерасский и Новочеркасские соборы из которых одного золота вывезли пять килограммов.
   Воронеж, ставший временной ставкой Мамонтова, несколько раз переходил из рук в руки. Красные отдав с боями город, успели сильно насолить генералу.
   Награбленное было поделено на две части. Хорошо охраняемые подводы, груженые ценностями отправили в ставку Деникина, благополучно миновав заслоны красных, они добрались до адресата. Однако вторая часть, обоз в котором находилось почти сто килограммов золота была отбита большевиками. Мамонтов имевший свои планы на глянцгольд, прибывал в ярости.
   Возле поселка Сомово казаки догнали ворогов, почти всех порубили, двоих взяли в плен. Но золота и след простыл.
   - Допрос пленных показал, - продолжал генерал, - что золото, так необходимое нашей армии, находится здесь, в этом поселке. Вам штабс-капитан вместе с есаулом надлежит прочесать каждую пядь, заглянуть под каждый камень, если понадобиться разобрать все дома, повесить всех жителей, но найти войсковую казну. Рекрутируйте любое количество солдат. Даю вам три часа. Справитесь и можете смело примерять на себя новые погоны. Время пошло.
   - Ваше Превосходительство, дозвольте обратится?
   - Спрашивайте есаул.
   - Может такое случиться, что красные успели сбежать из села, прихватив золото?
   - Исключено! - Мамантов для убедительности рубанул воздух рукой. Его усы словно вытянулись в ширь, подросли, сделав образ нелепым до нельзя. - Сомово взято в клещи. Я снял с Воронежа полтысячи сабель, конные разъезды стоят через каждые десять метров. Полевка не проскочит. Еще вопросы?
   - Никак нет! - гаркнули оба, решив поесть начальство взглядом.
   - Ну, раз нет, выполнять!
   Отведенные часы пролетели за один миг, без всякого на то результата. Село прошерстили до основания, допросили всех жителей, некоторых с пристрастием, разобрали несколько банек, под умирающим днем успели с большим трудом вскопать подозрительные места, все тщетно.
   Личный адъютант Мамонтова передал приказ, в замершей с лютых холодов реке Усманке, вырубить прорубь в фигуре красногвардейской звезды. Собирались топить селян, пока не отыщется золото. Опыт такого свойства давно имелся, тем более, что это так мелочь, баловство. Толи дело Антон Иванович Деникин, командующий Добровольческой армией, вот где размах! В курской губернии по его приказу нагрузили две баржи женами и детьми рабочих, отправили вглубь, а потом сожгли, когда стали отступать...
   - Ну, что Иван Алексеевич, - уставший есаул, надорванным с мороза голосом обратился к штабс-капитану. - Не сделать нам из этой ситуации карьеры, утекают три моих звезды на погонах, как поросенок в пост от монаха.
   - Что вы сказали? - пораженный догадкой переспросил штабс-капитан. Его некогда синие глаза, выбеленные годами до цвета снега, блеснули так ярко на последнем дневном луче, что есаул на секунду смежил веки.
   - Говорю, не видать повышения. Как бы Его Превосходительство не сделали нас козлами отпущения...
   - Да, не об этом! - прервал офицер. - Я о монахе. Видите церковь?
   - Черт побери! - громко расхохотался казак, показывая красную гортань. - Никому и в голову не пришло искать у попов. Готов биться о заклад - золото там.
   Офицеры позвали десяток солдат и направились к одиноко стоящей на пригорке деревянной церквушке.
   Прорубь уже успели подготовить. Селян согнали в притихшие от страха стадо. Все молчали, не веря в реальность происходящего. Первого раздели, когда штабс-капитан с есаулом проходили мимо, казак не замедляя шаг, а вот офицер чуть замешкался.
   Это был еще молодой, бородатый мужчина, на тридцатиградусном морозе он обхватил себя руками и присел, не в силах пошевелиться. С него под смешки сорвали нательный крест и пнули ногой попав по сиротливо свисавшему хозяйству. Селянин даже не дернулся, казалось, что он уже умер и ничто не может сдвинуть окаменевшее тело с места.
   - Пошевеливайся, - глумливо раздался голос унтера, назначенного одним из палачей. - Ты у нас ни один такой, а до ужина всего ничего. Охранники дружно рассмеялись. Нет, им не было смешно, просто любое зверство нуждается в оправдании и как ни странно, очень часто смехом.
   Штабс-капитан отошел уже на порядочное расстояние, до церкви оставалось всего ничего. Он резко остановился, словно поймал шальную пулю в затихающем бою, постоял в нерешительности пару секунд.
   - Я сейчас, - сказал есаулу и побежал к проруби.
   -Ты куда? - удивился казак, не сделав попытки остановить офицера.
   - Отставить! - громко закричал штабс-капитан, привлекая внимание унтера. Его офицерские сапоги, как назло, глубоко проваливались в рыхлый снег, намело изрядно, приходилось с силой освобождать ноги, теряя драгоценные для чего-то ненужного, невнятного, абсолютно бесполезного и не имеющего никакой цены.
   Он успел ровно в тот момент, когда еще можно было остановить экзекуцию. Солдаты заметили спешащего к ним офицера. С некоторым облегчением, читающимся на их неестественно веселых лицах, прекратили действо.
   - Отставить! - повторил штабс-капитан, хрипло дыша. Казалось, что он пробежал не полсотни метров, а как минимум милю.
   - Ваше Благородие, у нас приказ адъютанта Его Превосходительства, - нехотя, возразил унтер.
   - Под мою ответственность, - твердо сказал светлоглазый офицер. - Возможно никого не придется...
   Он не нашел слово, что бы описать происходящее, выразить свое отношение. На недолгий миг с окна убрали тяжелую, пыльную штору, как комнату залившую солнцем, так и его залил, ошарашил убийственный свет и все стало нестерпимо ясно.
   - Да, не придется.
   - Слушаюсь, - очень легко согласился унтер. Стало понятно, что ему несмотря на четкий приказ и некий прошлый опыт, роль палача давалась с трудом. - Оденьте его что ли? - полувопросом приказал он бездумно стоящим селянам. Те, шевелясь, как сонные мухи, стали одевать оставшегося безучастным ко всему несчастного.
   Штабс-капитан развернулся и медленно побрел к ожидавшему есаулу. Он уже сам не понимал зачем остановил казнь. Штора вернулась на место, пришло затмение.
   Церковь казалось заброшенной, невысокая, заметенная снегом, она как-то терялась в пейзаже, словно кто-то скрывал ее от помыслов коварных. Колокольные башенки жались, как две сиротки, было видно, что их достроили позже. Окна храма были темны и лишь на верхнем этаже, в маленьком оконце горел свечной свет.
   Стучали долго, есаул уже почти потерял терпение и хотел приказать ломать, когда дверь отворилась, и на пороге возник пожилой батюшка, сжимающий в руке зажженный подсвечник. Был он дороден, круглолиц, обрамлен седой курчавой бородой и смотрел взглядом неприятным: серые глаза все прощали и все понимали, в них была наполненность, вера и чувство стыда за ближнего. В такие глаза если глядеть, то становиться лучше или возненавидеть на век.
   Когда вошли перекрестились, есаул истово, на три стороны и еще поклоны отбил, штабс-капитан вяло, словно выполнял обязанность, солдатики смазано, они чувствовали себя неловко, все же обыск в церкви проводить грешно...наверно.
   Батюшка не препятствовал. На все вопросы отвечал молчанием, только осенил распятием поголовно, размашисто, в итоге поняв, что от него толку не будет, а рукоприкладствовать завсегда успеется, отстали.
   Казак отдал приказ действовать с некоторой деликатностью, не портить храма, это если все пройдет ожидаемо и золото сыщется, а там поглядим.
   Штабс-капитан в поиске не участвовал, посчитал, что сделал достаточно выдав идею, да и чувствовал себя неважно, в голове ворочалась вязкая пелена, виски кавалеристскими набегами стискивала боль.
   Оставив папаху на скамье, прошел в неф, достал непромокаемые австрийские спички и стал по ходу движение зажигать свечи, ненадолго останавливаясь возле икон. Нельзя сказать, что они его трогали, пробуждали в душе некие чувства, почти растеряв веру, видя чего стоит жизнь, понимая, что война стала всего лишь заложницей капитала и грабежа, тяжело найти в сердце место для Бога. Но все же воспитанный с детства вкус и тонкое чувство прекрасного осталось с ним. Возможно это святотатство, но сейчас он воспринимал храм, как кусочек художественного мира, иконы, как картины, а свое нахождение здесь, как некое путешествие в музей.
   Откуда-то снизу раздался шум, за ним заглушенный окрик есаула, в подвальной части храма продолжался обыск. Офицер неспешно двинулся к алтарю, обогнул его и прошел вдоль хора через деамбулаторий.
   Светлоглазый минул незаметный образ, висевший в некотором углубление, плохо освещенный, незаметный, он позвал к себе. Зачем? Что стоило пройти дальше?
   Икона была старая, выцветшая, без оклада. Штабс-капитан остановился, всматриваясь в еле видные пятна из которых складывался женский лик.
   Сердце пронзила странная боль, она была чем-то даже приятна и погружала в воспоминания. Он отошел ища подсвечник. Бронзовый трикерей нашелся возле поминального столика. Дрожащими от нетерпения пальцами он зажег свечи и спешно вернулся к образу, подойдя оробел, постоял больше минуты, но так и не решился поднести свет. "Что со мной происходит? - подумал он. - Что за страсти?". Он почти взял себя в руки, глубоко полной грудью, до боли набрал пропитанный лампадный воздух...
   - Иван Алексеевич! Вы здесь? - раздался голос есаула.
   - Здесь! - зло и как-то облегченно откликнулся он. - Нашли?
   - В некотором роде, - в голосе казака слышалось нетерпение. - Пойдемте, спустимся в подвал.
   Штабс-капитан поставил трикерей возле иконы, стараясь не смотреть, но все равно, как бы невзначай, случайно, не по своей воле мазнул взглядом...
   Когда спускался ударился головой о низкий свод, чуть было не полетел вниз считая ступеньки, хорошо что впереди был есаул, он только крякнул, когда офицер невольно двинул его рукой промеж лопаток.
   Подклет был огромным, не меньше чем помещение над ним. Пахло почему-то не сыростью, а жареной картошкой и чесночно-луковым духом, хотя ни того, ни другого не наблюдалось.
   Внутри оказалось людно, четверо солдат держали на прицеле винтовок, сидящих на грубосколоченной скамье красных, однако штабс-капитан поначалу не обратил на них внимания.
   В центре стояла здоровенная каменная печь, обогревающая весь храм. Сейчас от нее шло уютно тепло. Штабс-капитану захотелось снять сапоги и уткнуться ногами в основание. Он подошел к печи, от которой и шел одуряющий запах, подержал несколько секунд ладони возле топки, не потому что ему было холодно, просто без мелких радостей можно сойти с ума. Совершив этот ритуал, обернулся вопросительно глядя на есаула.
   - Схоронились здесь. Это они голубчики умыкнули золото. Говорят, что по пути утопили, но я им, шельмам красным, - казак неестественно хохотнул, - ни на медный грош, не верю. Центнер золота под лед пустить! Сказки будут рассказывать! Ничего, я им этой самой нагайкой, - он достал плеть и ударил по скамье, от которой, лопнув отвалился кусок дерева, - до юшки кровавой, до печенки такую сказку устрою, что их баснописец Маркс от зависти "капитал" сожрет.
   Штабс-капитан внимательно взглянул на задержанных. Их было двое. Плотный мужчина лет пятидесяти с бледным обветренным лицом, лишенным растительности, его глаза были прикрыты, с каждым вздохом из груди раздавался надсадный хрип. Он был одет в зимние сапоги и шаровары, на теле лишь пропитанная кровью серая рубаха. Левое плечо неумело перебинтовано, в месте ранения набегала сочащаяся кровь.
   Вторым врагом оказалась маленькая женщина. Сначала он даже принял ее за подростка, из-за габаритов, коротко остриженных волос и мужского обличия: все тех же шаровар и суконной однобортной шинели. Она поддерживала своего подельника, не давая ему упасть. Ее гневное лицо было испачкано грязью, но было довольно милым.
   - Помогите ему! - громко потребовала она. - Приведите врача! Вы не видите, что он умирает! Люди вы или нет!?
   - Конечно сударыня, - с издевкой произнес казак. - За врачом уже послали, уверен, он явится, ровно в тот миг, как вы соблаговолите сказать нам где золото.
   - Я уже ответила вам! Когда мы поняли, что не сможем уйти загнали обоз на лед, почти на центр реки, потом Андрюша, подорвал две гранаты. Вы можете проверить, там везде обломки...
   - Увы, с доктором придется обождать, а может он и совсем не понадобиться. Ведь если вы не говорите правду, придется Андрюше искупаться, да и вам тоже.
   Она беспомощно посмотрела на штабс-капитана, совсем не похожая на врага. Просто уставшая женщина среднего возраста. Ее руки нежно гладили раненного по волосам.
   "Кто он ей?" - некстати подумал светлоглазый офицер, ощутив странный укол похожий на ревность. Ему очень сильно захотелось выяснить этот вопрос.
   - Кем друг другу приходитесь? - словно не его уста произнесли, деревянно, с трудом. Он зачем-то подошел близко, встав в метре, не дальше от нее. Ноздри неожиданно услышали, едва-едва заметный аромат дорого парфюма...
   - Андрюше? Муж мой, - растеряно произнесла она, пристально вглядываясь в черты штабс-капитана. При этом в ней возникло некое странное узнавание, которое сменилось явной растерянностью.
   - Откуда вы взялись? - неуместно сказала красная. - Господи! Ради всего святого позовите доктора!
   - Вы ее знаете? - с любопытством спросил есаул.
   - Совсем не знаю! - не покривил душой штабс-капитан и быстро поднялся наверх, успев, даже не увидеть, почувствовать ее усмешку, выскочил наружу, поймал обнаженной головой ледяной ветер, папаха осталась в храме.
   "Что это? Как это? Почему лик с иконы совпал? Нет, не так! Не совпал, они разные. Но. Но, что? Наплывает образ один на другой? Зачем?".
   Сотни вопросов пронеслись в его мозгу. Пелена навалилась вновь, сжала, придавила тяжелой, полной луной. Это ли не оправдание малодушию. Он убедил себя, загнал мысль, ибо не знал, что с ней делать, как быть, разорваться? Нет, даже речи не было о каком-то узнавании, он не посмел себе так поставить вопрос, дал затмению завладеть телом, погрузился в это спасительное марево.
   Можно совершить необратимую низость не делая ничего, мог ли он позвать доктора, несмотря на то, что выглядел бы странно в глазах сослуживцев? Легко. Нашел бы обоснование, необходимостью сохранить свидетелю жизнь. Но несмотря на то, что он не посмел поставить вопрос, им двигала ревность, живущая десять лет и малодушие, взращенное войной.
   Ночью ее муж умер. "Собаке собачья смерть", - сказал есаул поутру, отхлебывая чай из большой глиняной кружки, с которой он не расставался, ни в одном походе. Это была его маленькая радость, не дававшая сойти с ума.
   После завтрака, Мамонтов вызвал их к себе на доклад. Выглядел он в отличие от штабс-капитана прекрасно. Усы в полной боевой готовности, цвет лица, как у юной барышни, только брови сурово щурил, выражал недовольство самоуправством, долго отчитывал, распекал на все лады, но наконец буря миновала.
   - Подтвердились слова красных, золото они действительно утопили. Теперь вопрос господа, можем ли мы его достать?
   - Увы нет, Ваше Превосходительство, - взял слово есаул. - Я с помощью каната померил глубину. Там почти двадцать метров. Коммуняки прям посередке утопили. Нырять в мороз гиблое дело, никто не сдюжит.
   - А если подцепить? Крюком? - предложил Мамонтов.
   - Тоже не вариант. При взрыве золото разлетелось по дну, мы будем черпать его до второго пришествия. Еще не известно сможем ли вообще нащупать.
   - Я правильно понял есаул, что золото можно поднять только летом?
   - К сожалению так Ваше Превосходительство.
   - А ведь нас могут опередить, как кумекаешь есаул?
   - Могут.
   - Гарнизон оставлять не станем, так? - уже не ожидая ответа вел к развязке Мамонтов. - Кто знает о золоте?
   - Пленная эта, батюшка, - стал перечислять казак. - Помимо нас, все.
   - Ты чем думаешь есаул, а селяне? Кто-то чего-то увидел, кто-то что-то услышал, нельзя, нельзя бросать на самотек.
   - Так что получается...
   - Да, всех в расход. Просто и без затей расстрелять, только девку эту в прорубь киньте, заслужила.
   - Это злодеяние Ваше Превосходительство! - штабс-капитан поднялся со стула и посмотрел прямо в глаза Мамонтову. Молодой адъютант, сидящий рядом со своим патроном, не сдержавшись ойкнул. Остальные втянули головы в плечи, ожидая бурю. Наверно все присутствующие в штабе были согласны с этим утверждением, но они давно смирились с необходимой низостью, ведь пока она не коснулась их, а значит не так уж и низка. Тем более, что все можно оправдать высокой целью. В этом первый и самый отличительный признак чудовищного злодеяния - его очень легко оправдать.
   Мамонтов багровел лицом, но молчал, выдерживая взгляд штабс-капитана. В его мыслях посмевший перечить офицер был уже уничтожен, не существовал в реальности генерала, но Константин Константинович твердо знал, что нельзя просто заткнуть бунтаря. Надо дать обоснование, убедить если не его, то остальных в правильном решение, это полезно для нервов и он не сводя глаза с наглеца заговорил:
   - Я бы мог напомнить Вам, что существует такое понятие, как присяга и верность Родине. Как Командир я могу приказать вам умереть и вы обязаны подчиниться, не рассуждая. Армия, это прежде всего дисциплина и субординация, на них в-первую очередь основана успешность любой военной компании...
   - Я готов умереть, если это не противоречит чести! - прервал штабс-капитан. - Но, не убивать мирное население.
   - Вы забываетесь офицер! - взревел Мамонтов, - я еще не закончил. В каком хлеву вас воспитывали? Не смейте перебивать старшего по званию! Под трибунал захотел?
   Он несколько секунд буравил бунтаря глазами, наконец шумно выдохнув продолжил.
   - Умереть с честью нынче слишком легко. Подвиг в том, что бы выполнить приказ, любой ценой, зная, что это пойдет на пользу всей России. Вы сказали, что это злодеяние, расстрелять селян? Да, злодеяние! И я беру этот грех на душу, не вы и не те, кто будет приводить приговор в исполнение, это только мой крест, вы же лишь инструмент. А с инструмента один спрос - служить исправно. Сколько этих крестьян? Ну от силы сто душ, а это золото спасет жизни тысячам наших солдат, приблизит победу над красной чумой. Крестьян в России много, бабы еще нарожают, землица не оскудеет, пропитается кровью еще лучше плодоносить станет. Ты пойми штабс-капитан, я не убийца, я полководец и должен мыслить рационально. Или тебя гнетет судьба батюшки, так он сам виноват, пособник красных, давший приют врагам. Хватит, - генерал ударил кулаком по столу, сбив печально тренькавшее блюдце, - мне надоело тратить на тебя время. Надеюсь, ты все уяснил?
   - Так точно, Ваше Превосходительство! Уяснил!
   Все стало ясным и понятным. Злым, хромым, ущербным и прямым, без поворотов. Он теперь знал, как поступить. Образ сошелся, запах, ее запах ощущался на губах и внутри, какой-то физической истомой, иррациональной нежностью. Затмение закончилось.
  

Часть вторая, безымянная

  
   Казнь назначили на послеобеденное время. Селян собирались согнать возле церкви, под видом оказания продовольственной помощи. После расстрела отряд под руководством есаула пройдется на всякий случай по домам, зачищая оставшихся. Коммунистку собирались утопить чуть позже, Мамонтов хотел лично посмотреть на экзекуцию, но его спешной депешей вызвали в Воронеж, красные готовили штурм. Пришлось, оставив распоряжения и расстрельную бригаду, срочно уехать.
   Штабс-капитан не оглядываясь, сжимая в руке сверток, шел к крайнему дому, в кладовке которого заперли "незнакомку". Вокруг шныряли солдаты, они прикладывали руку к головному убору, отдавая честь, но он их не замечал. Глаза полные снега смотрели прямо перед собой, тело действовало механически или как марионетка, повелеваясь роли милого кукловода.
   Не таясь подошел к крыльцу, одним движением оказался возле двери. Часовой, сам из бывших крестьян, хотя ему полагалось быть возле кладовой, дремал на кухонном табурете, прислонив ружье к печке. Это существенно упрощало задачу. Убивать его штабс-капитан не хотел. Он взял ружье за ствол, аккуратно прицелился и нанес удар прикладом спящему в затылок, солдатик издав стон, так и остался сидеть. Штабс-капитан споро связал вокруг табурета конечности, вставил, сделанный из старой рубахи кляп и в таком виде потащил к кладовой, это оказалось крайне не удобным. Солдатик задевал все углы и ухитрялся цепляться безвольным телом.
   Еще несколько минут ушло на то, что бы найти ключи, они оказались на кухне и открыть клеть, огромный замок никак не хотел поддаваться дрожащим рукам. Из подвальной темноты повеяло сыростью и чем-то еще, чему нет описания ни в одном языке, а еще предвкушением того, что мир изменится.
   - Выходите, - скупо сказал штабс-капитан, чувствуя, как его коротко стриженные волосы встают дыбом, а кожа покрывается мурашками.
   Он не смотрел как она поднимается наверх, не смотрел, толкая связанное тело в вниз, не смотрел навешивая обратно замок. И даже когда она подошла и сзади обхватила его, прижавшись всем телом, он боялся повернуться, только руками накрыл ее миниатюрные ладони.
   На нем был зимняя одежда, сквозь которую не пробивался лютый холод. Но сейчас он так сильно чувствовал ее, что закрыв глаза видел, как тогда сильный загорелый стан, пахнущий солнцем, непередаваемой свежестью молодого горячего тела, также как и его тугоскрученного в пружину желания, плотского и тонкого, настолько нежного, что даже не чувствуется, а оседает в сердце творением.
   Вдруг ему защекотало шею, сначала он подумал о ласке, но потом что-то мокрое ткнулось в кожу и через воротник вальяжно перевалился толстый серый крысюк, он сел на правый погон, оттопырил гигантские круглые уши, и принялся усиленно умываться.
   - Это что!? - вопрос вышел хриплым, сдавленным, штабс-капитан еще не отошел от переживаний и способа, которым его из них вырвали.
   - Ой, это товарищ Ульян, мне было так страшно и одиноко сидеть в темноте, а он разогнал остальных крыс и никого ко мне не подпускал.
   Штабс-капитан аккуратно ссадил грызуна на пол, тот своими черными как угольки глазками, недобро посмотрел на офицера, попытался укусить сапог, совсем по-человечески чихнул и гордо отправился по своим делам.
   - Переоденься пожалуйста.
   Он протянул ей прихваченную одежду. Незнакомка, он до сих пор называл ее в мыслях так, ничуть не стесняясь и не спрашивая лишнего, стала облачаться в солдатское платье. Пока она меняла гардероб, штабс-капитан совершенно неожиданно стал думать о ее муже, о всех тех ненужных глупостях и вопросах, которые очень хочется задать, но нельзя, что бы не разрушить счастье.
   - Я готова, - сказала она и от звука ее голоса стало душно.
   Она преобразилось. Если чересчур сильно не вглядываться, то перед штабс-капитаном стоял низенький, худенький, смазливый солдатик.
   - Не станем рисковать, выйдем через хоздвор.
   - Погоди милый, - для узника промаявшегося в погребе почти сутки, она выглядела прекрасно, а может он смотрел на нее другими глазами? Это было не к месту, он и сам почувствовал, как его губы обдало холодом, когда прикоснуться к ее.
   - Да? - найдя в себе силы, нарочито спокойно произнес он.
   - Я знаю, как нам выбраться отсюда. В церкви есть подземный ход, он ведет к опушке леса, там легко можно затеряться.
   - А почему не воспользовались?
   - Я не могла оставить мужа, - она прямо посмотрела в его прищуренные глаза, дав ответ сразу на несколько вопросов.
   - Хорошо, идем, заодно прихватим батюшку, его собираются расстрелять...
   Он не стал говорить, что расстрелять собираются не только его.
   В хоздворе широко расставив ноги стоял есаул. Его правая рука держала маузер.
   - Так вот с кем вы амуры крутите Ваше Благородие. А я уж грешным делом думал, что вы болеете, по борделям не ходите, крестьянок не пользуете, греческой любви не ищите, прям облегчение.
   Штабс-капитан потянулся к кобуре, но казак вскинул руку.
   - Христом Богом тебя прошу Иван Алексеевич, не заставляй брать грех на душу, ты же знаешь, как я стреляю, вмиг тебе третий глаз аккурат между бровей нарисую. Брось револьвер.
   Есаул не врал, он слета, прямо с седла бил птицу, иной раз бахвальства ради или что бы произвести впечатление. Да и в бою его меткость брала щедрый урожай с красных. Однажды он на спор, в картежном клубе, закрыв глаза, выбил из зубов пьяного корнета пулей сигару. А тот хоть и шатался, нисколько не пострадал, лишь протрезвел резко.
   - Ваня? Значит, тебя так зовут? Вот и познакомились милый, - она засмеялась тем своим, прелестным и чудовищно неуместным смехом.
   - Еще нет, ты же мне так и не назвалась, - штабс-капитан, закрыл ее как мог спиной, отстегнул кобуру с оружием, откинул в сторону, а сам не сводя глаз с казака медленно потянул из ножен кривую шашку азиатского образца.
   - Вот значит как решил? - в глазах есаула заплясали бесы. - Книжек начитался? Лермонтовщина покоя не дает? Герой защищает даму с оружием в руках. Красиво, благородно, только... Я сейчас застрелю тебя и вся не долга.
   - Давай все решим по-мужски, как благородные люди...
   - Это ты что ль благородный? С той секунды как стал предателем такие словеса с тебя говном стекают и потом, толку мне с тобой дуэль устраивать. Ты и десяти секунд не продержишься.
   Есаул имел все основания так считать. Рубился он еще лучше чем стрелял, во всяком случае во всем войске Донском ему не было равных. Однажды он вступил в сечь один против трех бандитов ренегата Буденного, это были матерые убийцы, мастера клинка. Он показал на них, что значит "рубка лозы", обезглавив одного, развалив до живота второго и отрубив руку последнему. Правда и сам вышел посеченный, но тут важен результат их черви гложут, а он живехонек.
   - Сколько бахвальства. Испугался казак? Доставай свою зубочистку, покажи каких сынов рождает Донская земля.
   Палец на спусковом крючке побелел, штабс-капитан видел перед собой только черный провал дула, он обливался потом, кожа покрылась мурашками, сердце два раза стукнуло и испугавшись затихло, боясь нарушить внезапно рухнувшую тишину.
   Дуло вскинулось верх и штабс-капитану показалось, что оно что-то обиженно прошипело, так же зло, источая флюиды, воображение сейчас выделывало кренделя, упокоилось в кобуре.
   - Уговорил языкастый, - покачал головой есаул. - Только принесет тебе это пользу? И кстати, мои корни с Запорожья.
   Казак потянул рукоять окованную латунью, извлекая свой отполированный до зеркального блеска клинок.
   - Для начала я залью тебе глаза кровью, а потом оскопирую.
   Есаул не знал, что штабс-капитан, в погоне от тоски, три года служил в Маньчжурии. Там ему довелось познакомится с монголом, учителем боя на холодном оружии. Маленький, юркий, он обладал богатырской силой рук и невероятной выносливостью. От него шла такая уверенность, мужская сила, что женщины, забыв про стыд и приличия, буквально вешались на эту сморщенную желтую макаку, как нелестно отзывались о нем завистники. Даже огромные зеленые кусачие мухи, летний бич города, никогда не садились на него, облетали за метр, предпочитая добычу попроще. Он научил тогда еще голубоглазого поручика хитрым приемам, порядочно сократив его капитал, но это того стоило.
   Первый режущий удар нанес есаул, почти без замаха, не тратя время на вдох, шашка летит слева на право метя в лоб, желая кончиком вскрыть кожу, так что бы кровь залила веки. Серьезно воспринимать он противника не мог.
   Штабс-капитан, вынужден парировать, он не может уклониться, в боязни за незнакомку, да и в сарае, особо не разгуляешься. Его клинок отводит острие буквально на пару сантиметров влево и атакует запястье есаула. Тот переносит вес тела на заднюю ногу, успев одернуть руку.
   - Ого! Совсем неплохо! Это может быть интересным, - кажется, что он действительно доволен.
   Штабс-капитан атакует, финтит лицом акцентируюсь на шее казака, а сам делает низкий выпад в колено, почти падая. Есаул успевает отреагировать, подпрыгивает, но удар колющий, он вонзается в сапог, чуть выше стопы. От неожиданности казак упускает возможность контратаковать из удачной позиции, позволяя противнику твердо встать на ноги.
   Ранение не опасное, небольшая царапина, сапог спас, да и не предназначена шашка для полноценных колющих ударов. Но есаул потрясенно качает головой:
   - Ничего себе фокусы! Пожалуй зарублю тебя просто, без затей.
   В строевом уставе кавалерии всего три удара и четыре укола, но есаул знал с полсотни их вариаций.
   Рррраз! Шашка метит в голову, но атакует руку. Два! Разворот кистью, тычок в живот. Три! Четыре! Быстрый как молния сдвоенный укол. Тщетно, штабс-капитан легко парирует каждый выпад и только боязнь за незнакомку не дают ему перейти в контратаку.
   - Лучше бы я тебя пристрелил, - казак тяжело дышит, к счастью он не может мгновенно освободить оружие, противник пристально следит и сразу атакует.
   - Это тебе не крестьян с коня рубить - мужик!
   Есаул дернулся, как от пощечины. Такое обращение оскорбительно, назвать казака мужиком - значит унизить его происхождение.
   Он крутит восьмерку, лезвие смазалось в почти невидимую гудящую осу.
   Штаб-капитан знал это прием, в Российской армии вращение клинком называлось фланкировкой, во французской и польской школах фехтования - мулине. Его оружие закрутилось, не уступая в скорости, позади ойкнула незнакомка, чуть не сбив руку, когда лезвие завершая круг оказалось близко от ее лица.
   Шашки набрав максимальную скорость сшибаются, высекая сноп искр. Оба соперника морщатся, столкновение отдается болью в запястьях.
   Есаул не меняя выражение лица, наносит коронный удар казаков снизу-вверх, щелкая кистью, в пах предателя. С противным визгом лезвия наталкиваются друг на друга, пытаясь сломать. Штабс-капитан сверху подло ставит сапог на шашку противника, а сам резко бьет в горло. Кровь полноводной рекой мгновенно заливает шинель есаула. Его ноги подгибаются, тело только что молодое, сильное, желающее жить, складывается безвольной массой, в которой нет уже ничего, даже прошлого.
   - Что теперь? - спрашивает незнакомка как-то странно глядя на него, хотя, она сама, обстоятельства, все странно в этом забытом милосердии времени.
   - Надо убрать тело, - для него самого слова звучат диссонансом. "Тело", которое еще вчера могло считаться если не другом, то добрым товарищем.
   Вдвоем они быстро перетащили покойника в кладовку. При их появлении связанный часовой задергался, стал извиваясь как аспид, увидел окровавленное тело и сразу затих, лишь расширившиеся глаза с ужасом смотрят не мигая. Подле сидит пробравшийся следом Ульян, вид у крысюка деловой: он пробует на вкус сапоги пленника, дело идет туго, но у грызуна навязчивая идея. Штабс-капитан проверил крепость веревок, затем игнорируя умоляющий взгляд закрыл подпол...
   К церкви пробрались без приключений. Никто не обратил лишнего внимания на офицера и следовавшего за ним солдата.
   Дверь в храм оказалась открыта, вечный запах лампад и особого церковного духа ненавязчиво проник в ноздри принуждая к некой степенности.
   - Я поставлю свечку за упокой.
   Она прошла в глубь пустого храма, а ему опять захотелось ее поцеловать, вот так не вовремя. Почувствовать... Что? Счастье? Молодость? Все не правильно, все не вовремя.
   Батюшку пришлось искать, он обнаружился на втором этаже башенки. Сидел как-то по-домашнему на древней тахте и глядел в смотровое окошко. Штабс-капитан тоже посмотрел на улицу, еще минуту назад небо было светлое, а сейчас повалил настоящий снегопад, сплошные белые копья плотно летели вниз, словно хотели поразить неведомых врагов.
   - Вас хотят расстрелять.
   Батюшка не шелохнулся, он даже не показал, что видит перед собой кого-то. Штабс-капитан почувствовал, как в нем поднимается раздражение, он не привык, что его игнорирует, да еще таким странным способом, а учитывая обстоятельства...
   - Собирайтесь, надо поторапливаться. Через несколько часов за вами придут.
   Служитель культа слегка пошевелился, с некоторым изумлением уставился на офицера, словно действительно только сейчас его заметил.
   - Простите, - сказал он. - У меня редкое заболевание, я словно выпадаю из реальности, хоть во все колокола звони. Вы что-то хотели? Исповедоваться?
   Голос у священника оказался мягким, певучим, не лишенный горловых обертонов, казалось, что он прямо сейчас может затянуть молитву.
   - Вас собираются расстрелять, - повторил штабс-капитан. Офицер старался не смотреть священника, по какой-то непонятной причине, он его раздражал.
   - Зачем? - нелепо спросил батюшка.
   - За пособничество красным, - не стал пояснять про золото.
   - Но... Как же это? Я дал приют нуждающимся...
   - Святой отец, сейчас это неважно, причины надуманы. Если вы не соберетесь, то через несколько часов вас не станет. Вы так спешите на встречу с Создателем? Или мечтаете о карьере мученика?
   - Но, молодой человек, как я оставлю службу? А мои прихожане?
   - Церковь все равно разграбят, не сомневайтесь, так было уже не раз. Вы наоборот спасете самое ценное, а на счет прихожан можете не волноваться...
   Это прозвучало цинично, даже гадко, но объяснять батюшке, что селян собираются расстрелять жестоко и глупо. И так уговаривать священника пришлось почти час, в какой-то момент он уже почти бросил его, время неумолимо бежало, с каждой минутой делая шанс на спасение все более призрачным. К ним присоединилась незнакомка, лишь общими усилиями они смогли переломить упрямство церковника.
   Подземный ход располагался в одной из колокольных башенок. Он прятался между старым комодом и частью развалившегося колокола. Священник, нагруженный тюками с образами первым спустился в лаз, за ним держа сверток с припасами пошла она, его безымянная звезда. А он - нет, стоял и "вот так" улыбался, жалко, и страшно одновременно, его улыбка была разорванной. Он очень сильно себя жалел, в глубине души упиваясь этим чувством, но делало ли это упоение его хуже?
   Она конечно заметила.
   - Ты не идешь, - без вопроса сказала она.
   - У меня есть долг.
   - Долг офицера?
   - Нет, я бы смог переступить через присягу и честь офицера. Я понял, что есть вещи более значимые. И если бы передо мной стоял только этот долг...
   - Тогда почему?
   - Долг...долг человека. Я просто не смогу жить.
   Незнакомка положила припасы, подошла к нему...Что она чувствовала, эта маленькая женщина, спустя десять лет, встретив мимолетный эпизод своей жизни? Вспоминала хоть раз о нем за эти годы? Ему было больно, потому что он не знал ответ на этот вопрос и еще потому, что он хранил их встречу, как самую главную драгоценность всей жизни. Случилось многое, как у всех, и грязь, и боль, необязательные женщины, разбитые надежды, ранение, переоценка ценностей тянущая на дно, но никогда он не испытывал ничего более прекрасного, чем счастье в том уездном городе. И сейчас он боялся узнать, что она была счастлива иначе и не испытывала таких чувств и это было бы вполне естественным.
   - Милый, - такое короткое слово, но как его можно по разному сказать.
   И она сказала, все то, что так хотел он услышать.
   И плакала на его плече, и ее слезы каким-то образом вымывали гематомы, поразившие нутро, лечили, ставшую привычной боль.
   И они целовались. Жадно, взахлеб, забыв про всякий стыд и время. Целовались так, что сердце останавливалось у обоих, что бы потом биться до самом смерти в едином ритме...
   И он узнал ее имя. Долго смаковал на губах, обкатывал на языке. Не мог понять подходит оно ей или нет? Ведь миллионы раз в его голове рождались сотни вариантов и среди них было и это. Но почувствовал ли он? Если спросить сейчас, то ответ будет - да.
   Она ушла, оставив его на этот раз счастливым. Сохранив только одну тайну. Почему? По каким не поддающимся логике соображением? Или наоборот, посчитав, что так будет лучше? Она не сказала. Может решив, что не время, ведь он обещал вернуться.
   Она родила мальчика, голубоглазого, веселого, как две капли воды похожего на отца. И ее муж принял его, потому что не мог помыслить о ее низости, ведь то, что для кого-то счастье, для другого предательство, страшнее которого не выдумать.
   Почему промолчала? Это могло все изменить... Может быть именно поэтому?
   Время поджимало, перевалило за обеденное и вот-вот должна была начаться казнь. Штабс-капитан не мог просто отменить ее как старший офицер. Уезжая Мамонтов оставил своего человека, в чине ротмистра, который должен был проследить за исполнением приговора.
   В ротную кладовую, она же оружейная, он почти бежал, под начавшуюся суету - солдаты принялись собирать крестьян.
   - Ваше благородие! Есаула не видели? - спросил озабоченный унтер, давеча командовавший экзекуцией. "Ну вот, началось" - скривился штабс-капитан.
   - Видел с утра. Кажется он вместе с Его Превосходительством отбыл.
   - Вот незадача, - унтер ожесточенно почесал лоб. - Так что без него начинать?
   - Да обожди братец чуток, он вроде вернуться собирался.
   - Обождать это можно, только ротмистр подгоняет, злой больно, вчера отдыхали хорошо, а сегодня не в духе, опять праздника ждут не дождутся.
   - Ну, лишние пол часа погоды не сделают, глядишь и есаул вернется, да и ты все подготовишь без сучка и задоринки. Тут дело деликатное, нельзя ошибиться.
   - И то верно Ваше Благородие, разрешите идти?
   - Ступай.
   Штабс-капитан несмотря на холод вспотел, в любой момент могли отправиться за пленницей и обнаружить ситуацию.
   Временным арсеналом служил хороший бревенчатый сарай, надежно защищенный от снега. Поскольку солдаты положенное оружие носили при себе, то там хранились только боеприпасы и несколько ручных пулеметов.
   Дежурных было двое, оба горбоносые, похожие другу на друга, по виду братья, при виде офицера они вытянулись стрункой и отдали честь.
   - Открывайте! - приказал штабс-капитан.
   - Ваше Благородие, без бумаги от господина каптенармуса со списком боеприпасов не отопру, - твердо сказал младший из братьев.
   - Это приказ, немедленно откройте оружейную. Дозорные заметили наступление красных, через несколько минут они будут здесь. Если вы промедлите, погибнут ваши товарищи и я лично вас расстреляю.
   Они почувствовали какую-то фальшь, но решили подчиниться. Ключ напряженно заскрежетал в замке.
   - Только, вы Ваше Благородие потом список пожалуйста принесете и каптенармусу скажите, а то нам попадет.
   - Обязательно скажу, если живым останусь, - буркнул он, входя во внутрь.
   Содрал со стены первый попавшийся сидр, аккуратно положил в него два десятка немецких гранат-лимонок. Во второй мешок положил все диски, что были от ручного пулемета Льюиса. Попробовал поднять, крякнул с натуги, если мешок с гранатами весил килограмм шесть, то боеприпасы к пулемету не меньше двадцати. Плюс еще вес самого пулемета, почти пуд, со снаряженным диском на девяносто семь патронов.
   Часовые только глаза вытаращили, когда он потащил на себе оружие, передвигаясь со скоростью больной черепахи.
   Пока шел, чувствовал, что все смотрят на него, но никто не окликнул, старшие по званию не попадались, а остальные не хотели быть наказанными за инициативу. Мало ли по каким таким делам, офицер на своем горбу несет пулемет и два увесистых сидра. Может у него личные учения? Не надо ему мешать.
   На второй этаж церкви поднимался с трудом, мышцы, протестующее гудели, низ живота обещал грыжу, спина на которой висел пулемет поскрипывала и отдавалась болью в позвонках, но ему было плевать, все получалось так, как он хотел, вопреки логике, а значит было правильным.
   Он наблюдал через верхнее окно, как солдаты вывели селян, сбив их в общую кучу. Жители еще не поняли, что их ждет и в нетерпении озиралась высматривая обещанные продукты. Штабс-капитан еще надеялся, что людское победит, или их задержит отсутствие есаула, обнаружение побега, да все что угодно! Ему даже показалось, что он участник затяжного кошмара, так тяжело и медленно перед его взором происходило действо, но унтер под присмотром ротмистра скомандовал - "Готовьсь!". Солдаты из расстрельной бригады вскинули винтовки на плечо, смакуя выбор жертвы. Крестьяне сразу все поняли, никто не стал плакать, кричать, пытаться вырваться, они как-то очень организованно, действуя единым механизмом закрыли детей, надеясь, что они выживут схороненные под мертвыми.
   Тянуть более нельзя. Штабс-капитан поймал в прорезь прицела унтера и нажал на гашетку, пулемет залаял выплевывая смерть, пули деловито вырвали из тела кровавые фонтаны, дуло повело и очередь прошлась по солдатам, скашивая их, превращая снег под ними в красный.
   Началась паника. Селене бросились врассыпную, расстрельная бригада частично смешалась с ними, приходилось высматривать отдельные цели.
   Солдаты оказавшись под внезапным огнем действовали бестолково, прошло не меньше минуты прежде чем в его сторону раздался первый оружейный выстрел. Штабс-капитан хладнокровно выцелил противника и срезал его короткой очередью.
   Именно в этот миг ему стало странно, не плохо, не мучительно, а именно странно. В голову полезли мысли о ценности человеческой жизни. Кто более важен солдат или селянин? Почему он решил, что жизнь этих, не знающих и невидящих ничего кроме своей деревни крестьян, значит больше? Почему он просто не ушел? Кому он что должен? Став, просто убийцей. А как же добрая традиция стреляться, когда не видишь решения? Ведь мать будет рыдать над телом сына, не зависимо от его чина и происхождения.
   Пулемет щелкнул всухую. Штабс-капитана привычным движением, словно он делал это всю жизнь, сменил диск. Несколько пуль ударили с внешней стороны окна, какой-то шальной удалось выбить щепку из рамы, царапнувшую щеку. Он снова начал стрелять уже не прицельно, сея панику, заставляя забыть о крестьянах, давая им шанс спастись. Сменил еще магазин и лупил в белый свет, пока дуло пулемета не стало красным и его заклинило от перегрева.
   К церкви спешили организованные ротмистром солдаты. Эти уже не были из расстрельной бригады, многих знал, боевые товарищи с которыми прошел пол России, которые прикрывали Его Благородие. Он не хотел их убивать. Не мог. Казалось, переступать уже нечего, все запреты сняты, вот оно дно, ниже не упадешь. А может не осталось в нем ничего светлого, просто вовремя заклинило льюис?
   Вниз полетели гранаты. Штабс-капитан не пытался поразить своих бывших товарищей, специально не добрасывая, ему надо было выиграть время.
   Оставив бесполезный пулемет, взял сидр, быстро спустился вниз, прихватил несколько крупных свечей и бегом через обходную галерею в башенку. Там не мешкая сполз в подземный ход.
   Пахло плесенью и навозом. Он чиркнул спичками осветив низкий землянистый свод и туннель, теряющийся во тьме. Несколько секунд прикидывал стоит ли подрывать ход или нет, но решил не обнаруживать себя раньше времени, да и не был уверен, что свод не обрушиться прямо на него, такой смерти он себе не желал. Да и признаться честно, очень захотелось жить. Вот даже просто дышать, мерзнуть, ощущать голод, любые желания. Странное существо человек, не прошло и десяти минут, как ему было погано на душе и абсолютно наплевать на себя, он хотел смерти. А сейчас пришла неведомая эйфория, как после однажды пробованного в Манчжурии снадобья.
   Штабс-капитан зажег свечу и устремился вперед. Он не слышал, за собой преследования, но не сомневался, что оно будет. Представлял, как неведомые монахи прорывали туннель. С какой целью? Зачем самой заурядной церквушке подземный ход? Правда многие храмы, построенные в старину имели тайные лазы, через которые можно было провести отряд, что бы ударить в спину ордынцам или доставить продовольствие в осажденный город.
   Шел не долго, минут двадцать, может чуть больше. Туннель закончился внезапно, ударившим по глазам дневным светом. Рядом на снегу валялась, припорошенная доска, следовавшие вперед него не стали прикрывать ход.
   Надо было решить куда идти. В лес не хотелось, что делать ему в густом бору? Собирать валежник и охотиться на медведей? Двинулся ориентируясь на оставшиеся подле лаза следы, схороненные под склонившийся елью, ведущее вдоль снежной опушки. К несчастью они скоро растворились в белом покрове и пришлось полагаться на удачу.
   В сердце сидело предвкушение и ожидание встречи, совсем не было тревожно, хотя вся его жизнь за минувшие сутки круто переменилась. Каждое утро, просыпаясь мы сами решаем как прожить день, героем или подлецом, в унынии или счастливым. Штабс-капитан сегодня стал убийцей, по-настоящему, сознательно, не в ходе боя, не подчиняясь приказам, ведомый своими убеждениями, хотя и вопреки желанием. Стал ли он хуже? Кто-то безусловно ответит - да и будет прав. Но в это самое мгновение, если предположить, что есть душа, если найти способ заглянуть в нее, то можно убедиться, что она безмятежна.
   Пуля совсем не больно клюнула в грудь, стало так легко. Несколько снежинок нежно коснулись его лица. Перед глазами растянулось синие бескрайнее небо. Солнце весело по-летнему светило, перенося его в прошлое, на тот пароход, в тот день который стал для него единственным живым. Мелькали образы, рассыпались мозаикой и складывались каждый раз во что-то новое, родное и только светлое.
   Потихоньку все звуки стали затихать, краски меркнуть, остался только лик с иконы, он один был ярким и заполнял все вокруг, наплывая, убаюкивая, растворяя в себе.
   - Похоже кончился офицерик, - двое красноармейцев держа перед собой вкинутые ружья, медленно подошли к телу. - Ты Афанасий в сортир попасть не можешь, а счас с первого выстрела наповал, снайпер, шоб тебя подняло да хгэпнуло! Живой-то офицер всяко лучше, можа медаль дали, аль звание, - он раздражительно махнул рукой на товарища. Тот не обращая внимания на гневные тирады, склонился над штабс-капитаном.
   - Гляди, вроде жив еще.
   - Какой жив? Ты ему хгрудь разворотил, тута мона не тошта палец, кулак засунуть.
   В этот момент глаза белогвардейца открылись неимоверно, словно попытались охватить весь мир разом с губ слетел стон.
   - Шо он сказал?
   - Вроде имя бабское, кажись Ксения.
   - Зазноба его? - предположил шепелявый.
   - Наверно. Давай вот что. Перевяжем его и до наших снесем. Этот беляк непростой, целый штабс-капитан я в их чинах разбираюсь, может и скажет чего интересного.
   - Так он кони двинет по пути, а нам надрываться. Мох бы в руку стрельнуть.
   - Даст Бог, не помрет.
   - Вот ты Афанасий вроде как коммунист не из последних, а скажешь, как бздуна пустишь. Нет никого бога! Все енто дурман и опиюм для трудового народа.
   - Ну, значит будет на то воля Ленина, свет Ильича - выживет.
  

Москва. Октябрь 2016 г.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   37
  
  

1

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"