Солнце уже село, но закат всё еще изощрялся, ляпая по облакам всё новыми и новыми оттенками красного. Разломы скал развлекались, перебирая нюансы чёрного, а отсветы с облаков словно цветным туманом заполняли прозрачный воздух.
Солнце уже село, но закат... пронзительнее нежности, неспешнее снегопада, томительнее осени, прозрачнее слёз акварели... до озноба...
- Откуда ты?... - обернулись они друг к другу. - У вас тоже? - стояло в глазах у обоих.
- У вас тоже? - спросила она. - Расскажи.
Он положил ей руку на голое колено, словно полуобняв её.
"Он пытается навязать мне свою волю, лишить права вольного выбора, права отказать. Он привязывает меня, чтоб потом, как других - бросить. Зачем мне это? - она прислушалась к шороху горячей мглы, которая сквозь два слоя кожи вползала в её кровь. - Если он сдвинет руку, если он хоть на щепоть сдвинет руку вверх, я встану и уйду".
Она накрыла его ладонь, оплела её своими пальцами.
"Она пытается лишить меня воли, она уже пытается отказать. Она привязывает меня, а потом, как от других - уйдёт. Зачем мне это? - он вчувствовался в нежный морок сияния, который сквозь два слоя кожи впитывала его кровь. - Если она уберёт мою руку - только попытается! - я уйду".
Его руку грело её колено.
Её ладони уютно было на его руке.
- Расскажи, - выдохнула она.
- Сейчас, - подавил вздох он.
Они сидели, свесив ноги в пропасть, кругом теснились уступы скал, перед ними закутывалась в сумерки долина, а на недалёком горизонте с тающим алым облаком баловался тающий алый луч.
Он попытался сдвинуть руку вверх, она попыталась помешать - но ни у кого из них не хватило на то силы.
- В моём кругу солнца нет, но раз в сто одиннадцать лет, чтоб погибшие души вспомнили, что они потеряли... Солнце так и не выползает - истинный свет брезгует тьмой, но случается, что облака... Чаще, конечно, тучи покрывают весь горизонт, темнота просто разбавляется мутью, чтоб потом опять - темнота стала тьмой. Но случается...
Облака не успевают, подойдя к грани тверди, задавить её, ветер не успевает разогнать их, и вольные лучи - они и не вязнут наглухо в серости, и, заполучив игрушку, не уносятся в бесконечность пространств.
И настают лиловые сумерки.
И мёртвые души перестают кричать от вечной боли. Они плачут от отчаяния.
Он жёстко потёр себе щеку. Она попыталась улыбнуться, но губы не послушались её.
- В моей сфере нет запретов: и ночи нежат тёплой темнотой, и днём ослепительное солнце плещется лучами. Можно и по снегу пробежаться босиком, чтоб потом отогреть ноги у камина, и, в свой черед, вымокнуть, гуляя под неспешным дождиком, шлёпая босыми ногами по разлившимся на тропинках лужам. И дни заняты любимой работой, и ночи - счастьем.
Но иногда... Нет, не раз в сто одиннадцать лет - чаще, но всё равно редко. Реже, чем здесь, на Кавказе, тихая метель, реже, чем здесь, на Кавказе, тихий листопад, реже здешних радуг, может, раз в пару лет сумерки заполняются отраженным от теней светом, воздух - томительными запахами, а души бессмертных - воспоминаниями.
Настают лиловые сумерки.
И святые плачут.
Он усмехнулся. Нет, у него только чуть дёрнулся угол рта.
Она не расплакалась тоже. А одна слеза, которую успела проморгнуть - не в счёт. Он не успел заметить её.
Он повернулся к ней. Она смотрела на него. И огонь столкнулся со светом.
- Убери руку. Мне больно.
Он сглотнул.
- Не могу. Твоя ладонь...
Она опомнилась - разжала пальцы. Он оторвал руку от её колена, помахал ею в воздухе, охлаждая ожоги. Она потёрла синяки на колене и проворчала:
- И как ты оказался-то здесь, за своими кругами...
А он ответил:
- Я распылил платок.
- Ты?.. - она оторвалась от своей коленки и опять повернулась к нему. - Так это ты - тот, который способен жалеть?!
- Меня выбросили сюда, чтобы я понял.
- И ты?
- Я понял. Грешников нельзя жалеть.
- Их так много...
Она всё смотрела на него, и его ладонь опять дёрнулась к её ноге, но вместо - потянулась, потянулась к её лицу, прикоснулась к щеке, чуть погладила.
"Не содрать бы кожу".
"Наждаком по туману облака? Ну, поскреби..."
"Парное молоко..."
"Парит... к грозе?"
- И как ты оказалась-то здесь, вне своих сфер! - почти выругался он.
А она ответила:
- Я вымыла землю.
- Ты?! Это ты выстирала землю, которую обычно целовал...
- Я улыбнулась над праведником, - оборвала его она, - и меня отправили сюда, чтобы я поняла...
- И ты?
- Я поняла. Над праведниками нельзя смеяться.
- Их почти что нет...
Он совсем повернулся к ней, их колени соприкоснулись и прижались. Но сильнее туманил голову её взгляд - она не опускала глаз. И языки огня бились о стену света.
Он поднял другую руку... Теперь её лицо было в его ладонях, как чаша... как цветок в чаше... как бабочка на цветке...