'Мне плохо, плохо, плохо', - Иллидан устало опустился в резное кресло и сжал голову длинными пальцами истинного творца, - мне так плохо... я неудачник... Вся моя жизнь это путь в бездну...'
Он снова и снова сжимал голову, стараясь унять дикую мигрень, охватившую после прочтения последнего выпуска утренней газеты 'Эллитиум'. Именно здесь, на третьей странице, пятой статейкой сверху шел памфлет о новой поэме Иллидана.
'Бездарная графомания, - вещала противнейшим из голосов Юлианна, пожалуй, единственная темноволосая эльфийка во всем Вечном лесу, - пафосная, бессмысленнейшая, и как я уже сказала, абсолютно бездарная!'.
Нет, Иллидан закрыл газету сразу, но противный голос эльфийки словно звучал у него в голове. Он бил колоколом, словно хороня весь творческий порыв мастера, и уничтожал остатки того флера вдохновения, что столь долго призывал Иллидан.
- Ведьма! - эльф вскочил и потрясая кулаком в сторону ни в чем неповинной газеты, вновь повторил. - Ведьма!
Газета молчала, ибо никак не могла согласовать подобное обращение собственно с собой. У нее, газеты, это утро тоже выдалось непростым. Нет, началось все банально - газета вылетела в окно еще до восхода солнца, слетала на типографию, где в строю таких же устройств по переносу информации, получила новенькие, еще пахнущие краской, сведения. Но когда довольная и счастливая летела обратно, на нее фактически набросилась обезумевшая ворона, соблазнившись рекламкой новой таверны, размещенной на первой странице. А ведь газета, еще там, в типографии, откровенно возмущалась по поводу изображения цветного окорока, и ее соседки искренне поддержали позицию 'Личной собственности господина творца, мастера серебряного пера и обладателя трех степеней высочайшего одобрения, поэта Иллидана'. И что? Несмотря на ее высокий статус, фея-редактор высказалась весьма определенным образом:
- Хватит кудахтать, солнце уже высоко.
После этого заявления газета позабыла о трениях и собстенном несогласии с напечатанным материалом, и полетела домой, за что и поплатилась еще в небе - Ворона, вырвав клювом и когтями аппетитную рекламку, умчалась прочь, оглашая Вечный лет торжествующим карканьем. А несчастная газета, изорванной бабочкой с трудом добралась до родного порога и ради чего?! Ее не пожалели, не отнесли в мастерскую и даже не похвалили за подвиг! О нет, господин Иллидан судорожно раскрыл свой истерзанный информационный поставщик, пролистал в поиске отзыва на пьесу и что в итоге? Газету швырнули в угол, едва не истоптали, а в итоге обвинили одни феи знают в чем.
Однако в сверкающем доме осененного талантом мастера, имелись те, кому было гораздо хуже чем газете - писчие перья! Изломанной, искореженной и встрепанной грудой они валялись под столом и с ужасом думали о том, что их ожидает. В прошлый раз, когда самопровозглашенный критик Юлианна коснулась своей грязной метафорой незамутненного творчества мастера Иллидана, перьям пришлось несладко. Их изломали, изорвали и даже клялись сжечь немедленно вместе с исписанными листами. Листам было хорошо - они являлись просто бумагой, и животворящей магии в них не наблюдалось, но перья! Выполненные из оперения саанарского сфинкса, с наконечниками из синей стали, заговоренные самим магистром Чистого Вдохновения! И это с ними, с самыми совершенными произведениями канцелярского искусства обращались столь варварским способом!
- Только не огонь, только не огонь,- повторяло самое толстое и крепкое перо, когда-то вспарывающее воздух первым в крыле, а ныне употреблявшееся исключительно в моменты, когда мастеру необходимо было жестко выразить мысль.
- Только бы не сжег, - причитало тоненькое перышко, используемое для написания любовной лирики.
- Мы все умрем, - мрачно заключило среднее перо, обычно помогавшее хозяину излить душевные переживания, - мы все умрем!
В связке имелось еще пять перьев, но если четыре из них, длинные и прекрасные, вместе со всеми сокрушались о загубленной жизни, то пятое перо, жесткое и не слишком изящное, избираемое Иллиданом исключительно для защиты авторских прав, решительно ползло к газете.
- Куда же вы, седьмой? - тоненьким голоском воскликнуло перо для любовной лирики.
- Увидит-убьет, - пессимистично напутствовало перо для депрессивных творений.
- Сиди под столом, - приказало самое толстое перо, - если вспомнит про нас - сожжет!
Но отважное перо, не раз выводившее стихотворные угрозы в адрес различных рекламных фей, подло использующих творения господина Иллидана в корыстных целях, упрямо ползло к газете. Там, в той самой проделанной вороной дыре, виднелась интригующая надпись 'Секреты уверенности в себе!'.
'Критики его достали, - размышляло перышко, - всю газетенку перерыл, на третьей странице, аж пятой статейкой сверху отзыв какой-то Юлианны! А то, что на первой странице ему целую хвалебную оду наваяли, это так... мелочи! Вот бездарь закомплексованный!'.
И перо старательно двигалось к цели. Газета, уже погрузившаяся в сплошное самокопание и даже отсыревшая от жалости к самой себе и обиды на несправедливость жизни, заметив потуги писательского пера, угрюмо выдала:
- Не спасу! Когда он вас уже сожжет, наконец, и будет вести нормальный образ жизни... пить по утрам сладкий чай, надевать мягкие тапочки и читать меня и только меня, а не эти книги...
Газета мечтательно вздохнула. Там, через Лунную дорогу стоял домик мастера Арреба, который торговал персиками. Каждое утро этот достопочтенный гном выходил на террасу, надевал мягкие тапочки и брал в руки газету. Именно ей, а не всему своему говорливому семейству продавец посвящал все свое время, отвлекаясь лишь на обильный завтрак. О, как мечтала газета, оказаться на месте своей коллеги... она была даже согласна на жирные пятна, иной раз усеивающие газету, если на завтрак госпожа Арреба подавала супругу что-то жирное и мясное и все же...
- Вторая страница, - прошипело седьмое перо, подползая к газете, - вторая страница!
- И что же там? - газета сегодня была совершенно рассеяна, настолько, что даже не успела просмотреть собственное содержание. - Ах, если бы господин Иллидан женился и завел детишек, то каждое утро он начинал бы с меня и мне уделял бы все свое внимание... - мечтательно произнесла газета.
Перо остановилось. Оно, в отличие от газеты, несколько лучше разбиралось в жизни и прекрасно понимало - если появятся дети, быть им всем изорванным и истерзанным значительно больше, чем в период меланхолии хозяина. Хотя иной раз, умильно взирая на третье перо, несомненно, взятое у самки сфинкса, седьмое мечтало о том, как его сожмут тонкие детские пальчики, и ручка малыша будет старательно выводить ' Я люблю маму'...