Этот сон редко наведывался к Цвете, хоть и был самым долгожданным. Всегда чутко спавшая, она проваливалась в него с головой. Печенкой, селезенкой, руками и ногами в гусиной коже. Без оглядки. А очнувшись, весь день носила в себе ощущение праздника, вседозволенности и близких перемен к лучшему.
Занавес поднимался мучительно медленно.
Толстенькие младенцы, вытканные на пыльном бархате, меланхолично обмахивались прозрачными крылышками, пищали возмущенно, потревоженные. Хотелось встряхнуть розовых пупсов-херувимов как следует, чтобы вспомнили, наконец, как летать.
Занавес поднимался.
Шутила и фигляр - призрак Оперы - целился в Цвету из царской ложи указательным пальцем: пиф-паф, ой-ой-ой, дорогая!
Занавес поднимался.
Театральные мыши в белых перчатках, все как один любители сладкого вермута из буфета, устраивались поудобнее, сложив лапки на брюшке. Мыши, попискивая от нетерпения, ждали провала, свиста и помидоров.
Занавес поднимался, оставляя Цвету один на один с залом, с тысячью лиц, тысячью взглядов, внимательных, оценивающих, требовательных.
Посмотрим, на что ты способна!
А вот способна! А вот увидите! А вот забудете, как дышать! Потому что такая сила, такая уверенность рвалась изнутри - с такими море по колено, а уж зрительный зал и подавно.
Казалось, еще мгновение, и за полупрозрачной кисеей задника откроется что-то дерзкое, что-то важное, что-то скрытое пока пологом будущего.
И звенела душа, как жаворонок в весеннем небе...
Звон обычно заканчивался дребезжанием будильника, влажной от пота простыней и молоточками мигрени в правом виске.
Но оно того стоило.
Особенно если принять во внимание, что в залах больше не сидело по сотне зрителей. И по пятьсот не сидело. А уж по тысяче - и подавно.
По предварительным данным, более тридцати человек погибло и около двухсот получило ранения в результате прокатившихся по стране необъяснимых катаклизмов, пришедшихся на места массовых сборищ.
Из самых значительных: в консерватории Предгорья во время концерта обвалилась крыша; на площади в Семиречье в процессе президентской кампании начался пожар; на слете самодеятельной песни в Приморье прошло торнадо, с корнем вырвав около десятка деревьев.
Очевидцы сообщают, что разрушения сопровождались ураганным ветром, землетрясениями и страшным гулом.
"Это был сущий ад на земле, - заявил один из потерпевших. - Я счастлив, что остался жив. Другим повезло много меньше".
Пока несчастья и разрушения обошли стороной большие города. Но долго ли это продлится?
Правительство отвергло слухи о террористических актах. Создана комиссия для выяснения природы вышеназванных явлений и разработки способов борьбы с ними.
Из газет пятилетней давности
Эти, которые из Рыбнадзора, пардон, из Комиссии по опасно большим скоплениям народа, заявились, как обычно, без предупреждения, прямо перед началом спектакля. Двое сразу проскользнули в зал - искать "зайцев", двое пристроились за билетершами - считать зрителей. Начиркали что-то там в свои блокнотики и исчезли так же незаметно, как и появились - проверять исполнение постановления правительства в другом месте. Оно и понятно: что взять с детского кукольного театра с помещением на пятьдесят человек, который держится только за счет дотаций от города?
Актеры остались недовольны. Жуть творилась в провинции, никто ее здесь в глаза не видел. Но зато, будучи людьми творческими, а значит, суеверными, они считали, что явление Рыбнадзора не к добру, что спектакль пойдет наперекосяк. Так оно и случилось.
Во-первых, Боня-раздолбайка, кукловод сразу трех действующих лиц, прибежала только к последнему звонку, когда администраторша допивала третью рюмку валерьянки.
Во-вторых, у щенка-потеряшки в самый критический момент оторвался хвост. Маленькие зрители жалостливо ахнули, пацаны-подростки радостно взвыли и высказали все, что думали на этот счет, в основном в непечатных выражениях, а шустрая девчонка из первого ряда шмыгнула к ширме и спрятала хвост к себе в карман. Юную Соньку Золотую Ручку найти так и не удалось.
В-третьих, в перерыве Цвете новую белую блузку облили коричневой бурдой под названием "кофе растворимый "Нежность"".
В общем, благодаря Рыбнадзору день был испорчен.
Цвета еле доплелась до дома, достала из морозилки почти полную картонку мороженого, бухнула туда полбутылки кофейного ликера и со стоном рухнула на диван - заедать расшатанные нервы.
Зазвонил телефон, Цвета облизнула холодную ложку и потянулась к трубке.
- Здравствуй, Неле, очень рад, что застал тебя.
Голос Наставника Цвета узнала сразу, хотя не виделась с ним полных два года, с самого институтского выпускного. Наставник вел у девушки курс актерского мастерства. Старенький, элегантный, трепетный как вуалька, он был хорошим актером, но не очень хорошим преподавателем - рассеянный, вспыльчивый, ведущий занятия по принципу "а какая муха меня сегодня укусила". Как ни странно, но актеров из них он сделал...
Имена студентов Наставник помнил с трудом, вот и сейчас он назвал Цвету Неле - по роли невесты Тиля Уленшпигеля в выпускном спектакле.
- Неле, где ты сейчас играешь?
- В кукольном театре, - застеснялась Цвета. - Ну еще роли в телеспектаклях иногда достаются. Типа "кушать подано". Я ведь неизвестная актриса, и у меня нет знакомств.
- Варварство, - дежурно крякнул Наставник. - Но это даже к лучшему. Меня тут попросили порекомендовать талантливую девочку в частную постановку, и я вспомнил о тебе. Хочешь пойти на пробу?
Хочет ли она упустить такой шанс? Да никогда в жизни! Где угодно, кем угодно - лишь бы на сцене!
- Спросишь, кто режиссер? Ни за что не угадаешь - Кудесник!
- Ку... Ку... - от волнения Цвета начала заикаться.
Неудивительно. Сам Кудесник! Гениальный, одержимый, самый молодой главный режиссер в стране, выдающий на гора каждый год по великолепному, ни на что не похожему спектаклю. Кудесник и во время Рыбнадзора не пропал. В стране нашлось много богатых меценатов, готовых платить огромные деньги за то, чтобы он поставил пьесу для их домашнего театра. Об этих спектаклях месяцами ходили легенды.
- Короче, Неле. Он ждет завтра в десять утра. Не подведи, я за тебя поручился.
Цвета чуть не расплакалась от счастья. Готова была в приступе благодарности прямо вот так, в халате, нестись к Наставнику - лепить вареники и мыть квартиру, но, к счастью, вспомнила, что у того имеется домработница и ревнивая жена бальзаковского возраста.
***
Такси высадило Цвету у дома старой застройки, крепкого, солидного, с высокими потолками, новыми окнами и барскими замашками. Консьержка в форменной юбке поинтересовалась, к кому направляется посетительница, сверилась со списком и только тогда вызвала лифт.
Цвета ожидала, что Кудесник окажется таким же, как и дом: высоким крепким барином, может быть, даже и в шелковом халате на голое тело - а что, мир искусства, там и не такое бывает.
Она ошиблась. У человека, встретившего ее в прихожей, оказалась зубастая пасть опоссума, оттопыренные уши шимпанзе и поджарое тело волка в старом свитере и потертых джинсах. Короче, полный зоопарк. Но глаза... За их сумасшедший блеск можно было продать душу, кинуться в объятия, совершить харакири. Взгляд фанатика, взгляд хитреца, взгляд хищника-одиночки, в то же самое время чистый, как у младенца. За таким хотелось идти на край света. За такого хотелось умереть.
Или жить.
Кудесник окинул ее взглядом с ног до головы. Не раздевая, нет, просто сдирая кожу до самой души. Хмыкнул неопределенно, махнул рукой в сторону одной из открытых дверей. Заходи, мол, посмотрим, что ты за фрукт.
Цвета оказалась в кабинете. Большом, чистом, ярко освещенном безжалостным утренним солнцем. Одно кресло за письменным столом пустовало. Лысый загорелый человек в старой растянутой кофте со сломанной молнией, развалившийся в другом кресле, развернулся, расцвел обаятельнейшей из улыбок. Чеширской. Хорошо известной во всем мире.
Везунчик.
Симпатяга, умница, удачливый чертяка. Самый безбашенный, самый неукротимый, самый неуемный. Ставящий все свое состояние на один невыполнимый проект за другим. Выходящий победителем из каждого из них. По слухам, богатейший человек в стране.
- Финансирую спектакль! - потер руки Везунчик. - Это будет что-то с чем-то! С кровью, с перцем, с собачьим сердцем. Хочешь поучаствовать?
- Хочу, - острое, как стеклянная крошка, слово обожгло горло.
- Хочешь? - два свирепых цербера смотрели на Цвету самоуверенно и безжалостно. - Думаешь, что нам подходишь?
- Голос тонковат, - покачал головой один.
- Зад толстоват, - вздохнул другой.
- Задора нет, - заключили оба.
- Детка, - спросил Кудесник, - с чего ты вообще взяла, что я тебе по зубам?
- Наставник... Выпускной... Неле... - Цвета совершенно растерялась.
- Неле-Меле-Кукареле, - передразнил ее Кудесник. - Шла бы ты вон, маленькая бездарность.
Цвета набрала в грудь побольше воздуха. Если она сюда пришла, то надо бороться до конца:
- Я хорошая актриса!
- Что? - поднес ладонь к уху Кудесник.
- Я хорошая актриса! Одна из лучших! И не уйду отсюда, пока вы не позволите мне это доказать! Только попробуйте меня вышвырнуть, я буду кусаться, царапаться и орать дурным голосом! - Цвета вцепилась в спинку кресла и вдохновенно заголосила: - На помощь! Убивают! Грабят! Насилуют!
- Хва, - махнул рукой Кудесник. - Хва орать. Может, мы тебя и возьмем, но только с одним условием: ты больше не выйдешь на сцену. Останешься актрисой одной роли. Но за все не сыгранные я тебе плачу вдвойне. По рукам?
- Фигу вам, по рукам! - Цвету охватил кураж. Ее понесло, как несло, бывало, на этюдах в институте. - Вы меня берете без всяких условий! Потому что лучше никто и близко не сыграет! Вам без меня никак не обойтись!
- Бойкая ты девушка, - Кудесник потер голову, заросшую густой кабаньей щетиной. - Ладно, хватит паясничать. Сейчас на двоих раскинем диалог Неле с Уленшпигелем. Там, где они прощаются. Помнишь? Что удивляешься? Тиль был моей задумкой. Не успел. А Наставник, вон, подсуетился. Потом споешь нам пару романсов. Потом я буду решать. Давай!
Цвета выбралась из квартиры Кудесника через два часа. Совершенно мокрая, выдохшаяся. На дрожащих ногах выползла из подъезда, села прямо на загаженный голубями асфальт и разревелась, сжимая в потных ладонях контракт, беспечно подмахнутый Везунчиком.
Ученые из лаборатории нелинейной фотоники при академии наук наконец-то нашли виновника катастроф, которые с пугающей периодичностью происходят в местах большого скопления народа. Им оказалось наше светило, проходящее через стадию повышенной активности. Известно, что наша вселенная состоит из бесконечного множества параллельных миров. До последнего времени они спокойно существовали бок о бок. Но при нынешних обстоятельствах, вызванных нестабильностью солнечной короны, пространственно-временные сдвиги при критической концентрации ментально-эмоционального поля дестабилизируют границы между мирами. Это, в свою очередь, может привести к необратимым последствиям. В данной ситуации правительство считает нужным создать комиссию по принятию мер, направленных на сохранение вселенского континуума.
Гражданам остается набраться терпения и спокойствия в ожидании преодоления нынешнего кризиса.
Из газет трехлетней давности
Потом Цвета заглянула к Боне-раздолбайке - хотелось с кем-нибудь поделиться радостью.
- Роль! У меня есть роль! У Кудесника! - завопила она с порога.
- Врешь! - выпучила Бонька голубые кукольные глазищи. - Где Кудесник, а где мы?
- Иногда же случаются чудеса там всякие, - пожала плечами Цвета.
- И он выбрал тебя, совершенно никому не известную девочку? Смотри, Цветик, бесплатный сыр бывает только в мышеловках.
- Ну тебя! - фыркнула Цвета. - Нет чтобы порадоваться вместе со мной!
- Ладно, не обращай внимания, - разрешила Бонька. - Это я от зависти. Белой. Или черной. Или черно-белой, как телевизор. Лучше давай отметим такое событие. Ты шампанское принесла? Ну-ка быстро несись в винный! И бери две бутылки, слышишь? Гостей позовем!
***
Светильники над основательно траченными молью бархатными ярусами горели тускло, через один. Шитый золотом занавес и хрустальная люстра, похоже, самым магическим образом (крибле, крабле, бумс) упорхнули в особняк одного из влиятельных чиновников от искусства. На креслах, на ковре, на позолоченных украшениях, любовно созданных старыми мастерами, лежал толстый слой пыли. Пыль туманной взвесью стояла в воздухе, свербела в носу, заставляя чихать и кашлять. Пахло сыростью, мышами и почему-то мокрым бельем.
- Ничего, - заявил Кудесник, устраиваясь задом на спинке, ногами на сиденье кресла в середине восьмого ряда. - К премьере наведут порядок. Если Везунчик хочет домашнюю пьесу - то непременно в лучшем театре страны. А мы, помолясь, начнем дело делать.
"Мы" относилось к пятидесяти где-то актерам, в которых Цвета поначалу совершенно запуталась. Потом взгляд начал выхватывать знакомые лица. Вот этого явно психического дядьку с мефистофелевскими складками вдоль щек она видела в сериале "Серая мамаша". Невысокий мордастенький, как мопс, парень со смешным именем Пепек закончил театральный на два года раньше, а двух девиц, то ли сестер, то ли подруг - чернявую дылду-шкелетку и белявую коротышку-пончика - Цвета встречала в коридорах киностудии на пробах. Продефилировал по проходу между креслами и смешался с толпой тоненький красивый мальчик с беззащитным, коротко стриженным затылком и нежным девичьим лицом. Мальчик был броско и стильно одет в прозрачную кружевную распашонку, галифе и громоздкие кирзовые сапоги.
- Рассаживайтесь, -махнул рукой Кудесник. - Сегодня читаю пьесу, которую ставить будем. Жан Ануй1 , "Жаворонок". Про Жанну Д`Арк, если кто не знает. Я набрал народа на два состава, но конкретно кому играть, решу перед самой премьерой. Так что не расслабляйтесь, дети мои.
С утра вывесили распределение ролей в пьесе. Цвета сидела на краю сцены, болтала ногами, грызла яблоко и не знала, радоваться ей или огорчаться. С одной стороны, ей досталась главная роль - Жанны, - что было просто ах и ух, но, с другой стороны, роль пришлось разделить с эпатажным мальчиком-девочкой, жалким позером, явившемся сегодня в коротком цветастом сарафане поверх тех же галифе и кирзачей сорок пятого размера. Выпрыгнул перед главным входом из золотисто-коричневого Бентли, чмокнув кого-то невидимого на прощание. Явился - не запылился.
У него даже имя было смазливое: Саша с ударением на последнем слоге. Саша, твою мать.
- Тут и к гадалке не ходи - он пойдет первым составом, - склонился к Цветиному уху Пепек, разжившийся вполне приличной ролью Дофина. - Такая развесистая клубничка. Беспроигрышный рекламный ход.
Цвета покачала головой, навсегда вычеркивая Пепека из своих друзей.
Саша глянул на Цвету мельком, весь такой из себя расслабленно-невозмутимый, лениво улыбнулся, откинул с незабудковых глаз белую прядь, явно выкрашенную хорошим стилистом. Интересно, он, как теперь говорят, андрогин или просто-напросто выпендривается? Ну как с таким сражаться за роль, а?
- Итак, - уселся Кудесник поудобнее, утопив острый небритый подбородок в сжатом кулаке, - раз уж мы играем спектакль о Жанне, есть идеи, какой она была?
- Ну была, это... героиней, само собой, - вполне разумно промычал из-за чужих спин психический дядька.
- Фигня! - отозвался Пепек. - Придумали красивую легенду. Нашли для нее юродивую дурочку с голосами в голове. И оп-ля-ля - вот вам защитница Франции впереди на лихом коне.
- На коне, небось, мужик сидел, - добавили рядом. - Взяли кого-то похожего. Вроде нашего Саша. А то и не одного. Вот они и скакали. Может, парочка из них погибла за правое дело. Кто теперь разберет.
- А с одним из них у Жанны была любо-о-овь, - хором выдали дылда-шкелетка и коротышка-пончик.
- Дураки, - возмутилась Цвета. - В жизни все могло быть как угодно, а у нас своя история и своя Жанна, которая страну спасала, как бы глупо и высокопарно это ни звучало.
- И еще она была очень одинокая, - добавил Саша. - Если любишь всех, то на кого-то одного сил уже не остается. Совсем.
Цвета впервые посмотрела на него с одобрением.
- Отставить! - поставил жирную точку в разговоре Кудесник. - Порезвились и хватит, умники. Людей спасать и страну любить глупо, значит, Цвета? Не модно? Не умно? Больше никому не нужно? А у нас будет. Я так сказал, и точка!
Для сохранения безопасности граждан в связи с возможным нарушением вселенского континуума Комиссия по опасно большим скоплениям народа разработала следующие меры: ограничение участников и зрителей ментально-эмоциональных мероприятий в местах развлечений (театры, концертные залы, свадьбы, ярмарки), скорби (похороны, панихиды, отпевания), сборищ по интересам, демонстраций и т. д. до семидесяти человек.
Полный список мероприятий будет опубликован в завтрашних центральных газетах.
Зачинщиков, а в некоторых случаях и участников вышеназванных сборищ, игнорирующих постановление, ждет суровое наказание вплоть до пожизненного заключения.
Из газет двухлетней давности
Жизнь была прекрасна и полна смысла. Каждый день превратился в праздник. Праздник с изнуряющими репетициями, слезящимися от софитов глазами, охрипшего от песен голоса, отбитых в танце ног - как это было здорово! Цвета шутила, что еще немного - и ее начнет рвать перекрученной через мясорубку Кудесника душой на старый паркет сцены.
Девочка-мальчик был полон сюрпризов. В самом начале репетиций кто-то подшутил над его кукольной внешностью. Этот кто-то закончил монолог лицом в пол, с вывернутой за спину рукой.
- Еще раз услышу, - лениво объяснил Саша, - лишишься половины зубов.
Поднялся и тут же, без остановки, сделал рассеянное сальто назад. Сообщил, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Я из цирковых. А они все немножко чокнутые.
После этого Цвета, чувствуя себя полной дурой, растянулась посреди сцены на шпагат. Но этого все равно никто не заметил.
Больше над Саша никто не шутил - ну его, этого психа. Себе дороже.
Они были совершенно непохожи. Кроме одного: жить не могли без фарса, буффонады, фиглярства. Без денег, без еды, в рваных ботинках - пожалуйста, без лицедейства - нет. У Саша был тенор, у Цветы - сопрано. Цвета умела рассмешить до колик, Саша - до слез растрогать. За спиной у Цветы было семь лет у балетного станка, Саша брал грацией дикого зверя.
На каждой репетиции, где они сходились вместе, шли настоящие, в огне и дыму, с саблями наголо, сражения за первенство. Сменяя друг друга на сцене, Цвета и Саша старались переиграть, перетанцевать, перепеть друг друга. Посмотреть на их отчаянные баталии собирались и актеры, и администрация, и технички со швабрами в руках.
И только главный бог искусства, Кудесник, восседал на спинке кресла в восьмом ряду невозмутимый, как Будда.
Цвете хотелось то засветить Саша промеж васильковых глаз, то кинуться на шею после особенно удачно сыгранной сцены.
"Парадоксальное искривление пространства", - называл его психический дядька. И был абсолютно прав.
Кудесник зверствовал уже часа два. Репетировали сцену встречи Жанны с Дофином. И мастер был ею страшно недоволен. Стр-р-рашно! Кош-ш-шмарно! Уж-ж-жасно! В восьмом ряду воздух сгустился, посерел от выкуренных сигарет и скукожился от криков Кудесника. Тек на сцену, как ядовитая смола дерева анчар.
- Пепек, что ты топаешь, как свадебный генерал?.. Королева, у тебя грудная жаба началась?.. Цвета, почему у тебя такая глупая физиономия?.. Мы же все сто раз обсуждали! Менуэт! Еще раз. Пока не будет так, как надо! Все, меняем состав.
Цвета никогда не думала, что будет так рада уступить эшафот мальчику-девочке. Дохромала до дамской комнаты, заклеила пластырем стертые пятки, плеснула в лицо холодной, пахнущей хлоркой воды. Вернулась в зал.
Посреди сцены встрепанными злыми воронами стояли друг против друга Кудесник и Саша.
- Ты у меня сейчас... - шипел один.
- Я у тебя? - холодно спрашивал другой.
- Рвем отсюда! - схватил Цвету за руку Пепек. - Щас такое будет! А я слабонервный.
Сзади раздался грохот. Кажется, там били мебель.
***
Все произошло неожиданно. Прыжок, поворот, подвернутая лодыжка - и Цвета уже сидит на полу, обхватив ногу руками, и тихонечко подвывает, глядя, как та синеет и опухает прямо на глазах. Кудесник занервничал, вызвал скорую. Врач помял налившуюся горячей пульсирующей болью лодыжку и прописал три дня покоя и холодные компрессы.
- Жду завтра, - буркнул успокоенный режиссер.
- Отвезу тебя домой, а то сама не доковыляешь, - голосом, не терпящим возражений, заявил Саша.
Он помог Цвете выбраться из такси. Опираясь на подставленное плечо, она доковыляла от лифта до квартиры. Прилегла на диван.
Саша принес из морозилки пакет со льдом, прикрутил полотенцем к больной ноге:
- Приходи в себя, Цветка-пипетка.
- Ты сам...
- Мудак, да?
- Ну тебя, убоище, - отмахнулась Цвета. - Имей в виду, все равно я тебе роли не уступлю.
- Я и спрашивать не буду, - нагло заявил он.
Саша остался ночевать у Цветы. Так, на всякий случай. Без всякого стеснения стянул сарафанчик и галифе, стащил сапожищи, рухнул рядом и уснул, зарывшись носом в Цветины волосы.
Этой ночью Цвета почти не спала. То ли ныла лодыжка, то ли смешно щекотало ухо тихое дыхание, то ли мешала крепкая, в светлых волосках, рука, лежащая рядом на подушке.
Забылась перед самым рассветом. Проснулась от того, что ее беззастенчиво разглядывали васильковые глаза. Саша потянулся к Цвете, обнял, прижался горячими губами к губам. Поцелуй получился, как и сам Саша - совмещал несовместимое. Душистую сладость спелого винограда со жгучей горечью хинина. А еще было такое ощущение, словно рядом с тобой старшая сестренка или младший брат. Саша, похоже, почувствовал то же самое. Неохотно отстранился, буркнул:
- Ничего у нас с тобой не получится. Жаль, эффектная была бы пара.
Вчера во время гражданской панихиды по певцу и актеру Хрипуну в театре на Гайданке неизвестные пытались нарушить предписание КОБСН на количество присутствующих на публичных мероприятиях. Прорвавшись сквозь заграждения и кордон полиции, они устремились в здание театра. Вовремя прибывший отряд особого назначения быстро и четко нейтрализовал угрозу "перенаселения". Зачинщики и особо ярые участники беспорядков предстанут перед судом.
Слухи о пострадавших в процессе акции нарушителях не подтвердились.
Из сегодняшних газет
Ближе к премьере у Везунчика, все чаще и чаще заглядывающего на огонек, начало дергаться веко, под глазами разлились кофейные тени, и только улыбка оставалась такая же - победительная.
Кудесник приходил на репетиции усталый, недобрый, раздраженный. Он много ругался:
- Мать твою, мы же эту сцену сто раз повторяли, хватит кудахтать!
Цвета стала плохо спать по ночам и боялась, что у нее тоже начнет дергаться веко или вообще физиономию перекосит.
В очередной раз, поняв, что не уснет, она звонила Саша:
- Идем прошвырнемся, если не занят.
И они ночи напролет гуляли по сырому, капельному, мартовскому городу, кутались, как могли, в куртки на рыбьем меху, грели руки в рукавах друг у друга. Запивали влажный туман бренди из фляжки. Болтали обо всем на свете, хотя выходило все равно о театре.
- Какую хочешь следующую роль? Джульетты?
- Нет, скорее леди Макбет. А ты?
- Я сразу обоих: и Джульетту, и Ромео! В кино хорошо бы вышло!
- Мечтатель!
- От такой и слышу! Давай, когда все это кончится, поедем куда-нибудь к черту на рога?
- Туда, где тепло и океан?
- Туда, где холодно и снега по колено.
- Или в параллельный мир!
- Чудила ты, он ведь параллельный, он с нашим не пересекается.
- Жалко, я бы там побывала, пообщалась бы с твоим двойником!
- Чего с ним болтать? Он такой же оболтус, как и я!
Саша смеялся, неожиданно подхватывал под коленки, вскидывал на плечо. Кружил, выбивая фонтанчики из луж своими огромными сапогами. И тогда у Цветы сладко ныло внутри и не хотелось обратно, на землю.
- Девочки! Цыпочки! - раздалось как-то сзади пьяненькое мурлыканье. - Возьмите меня к себе!
- Дорогуша! - тоненько, с придыханием, защебетал Саша. - Всю жизнь мечтали. Вот только...
- Вот только, - вздохнула Цвета, - втроем нам в телефонную будку никак не влезть. А иначе мама не велит.
Премьера приближалась, приближалась и все равно свалилась как снег на голову.
- Завтра генеральная репетиция. Считается за премьеру. Родственников и знакомых не приглашать. Сбор ровно в три. Спектакль в семь. С чем вас и поздравляю! - Кудесник засмеялся, оскалился хищно, словно в предвкушении охоты.
***
Актеры набились в бывший директорский кабинет. Везунчик и Кудесник ради такого события преобразились, напялили броню дорогих костюмов, подперли шеи удавками стильных галстуков. Стали торжественно-благостными, как пасхальные куличи.
- Много народа на прогон ожидается? - спросил Пепек.
- Народу... - насмешливо протянул Кудесник. - Вот о народе мы как раз сейчас и поговорим.
- Давай я, - мягко перебил его Везунчик. - Как заваривший всю эту кашу. Кто мне напомнит, какой лимит зрителей на спектакле?
- Семьдесят, - подобострастно подсказал Пепек. - Иначе катастрофа: цунами, ураганы, землетрясения. Ну все и так знают.
- Никто ничего не знает! - Везунчик рыкнул страшно, как волк-подранок, загнанный в угол. - Тебе вот откуда известно о цунами и катастрофах?
- Так это, - на всякий случай отступил подальше Пепек. - Новости же. Телевизор!
- Но-о-овости. Телеви-и-изор, - передразнил его Везунчик. - Если по телевизору расскажут, что твоя бабушка первой ступила на Луну, ты этому тоже поверишь?
Пепек промолчал. Может, не нашелся, что сказать, а может, за бабушку обиделся.
- А если без шуток? - Саша, прищурившись, как-то уж очень серьезно смотрел на Везунчика.
- А если без шуток, то нас всех разводят, как кутят. Никакого множества параллельных миров. Наш мир один. Единственный и неделимый. Ныне, присно и во веки веков. Просто наверху не хотят больших сборищ. Так спокойнее, понимаешь? Ни выступлений тебе, ни гулянок, ни демонстраций. Ну и вас, артистов, заодно.
- И сегодня, - подхватил Кудесник, - мы покажем, что никакого лимита нет. Мы раздали пригласительные билеты на полный зал. Через моих людей. Кое-кто, конечно, испугается и не придет или сбежит в самом начале, кто-то кинется доносить, но, я думаю, вы успеете доиграть спектакль до конца. Отвечать придется нам, тем, кто эту кашу заварил. Вас, скорее всего, не тронут. Но гарантировать не могу. Решайте сами. Для этого два состава и набирал. Только не забывайте - это может быть ваш единственный шанс выступить перед двумя тысячами зрителей. Вот так. Кто не хочет - говорите сразу.
- Меня, - вдруг завизжал Пепек. - Меня не впутывайте! Вы не смеете. Я отказываюсь. Я закон соблюдаю!
- А я берусь, - поднял руку вверх второй Дофин. - Скоморох, что с меня взять!
Вокруг поднялась тревожная, горячая, как кипяток, волна голосов: каждый в этот момент выбирал путь для себя.
- Началось. - Саша взял Цвету за руку. - Ты в деле? Я тоже. Надо успеть сыграть, пока Рыбнадзор не прочухался.
- Мы не можем играть вдвоем, - шепнула Цвета.
***
- Ну что же, - Кудесник нервничал, переступал с ноги на ногу, как застоявшийся коняга, - я решил. На сцене будет Саша. У него нервы крепче.
Небеса не разверзлись, не придавили Цвету к земле непереносимой тяжестью. Не разорвалось от печали сердце. Даже печенка осталась на месте. Просто стало пусто. Пусто, как будто навсегда заблудилась в тумане.
- Я провожу, - только и смогла шепнуть, поправила воротник белой рубахи. - Идем, открою тебе дверь.
Это была задумка Кудесника: в зале гаснет свет, освещен только проход посередине, и по нему от входа до сцены идет Жанна, идет туда, где ее ждет костер. Медленно, устало, морщась от боли в избитом теле. Через весь зал, как сквозь строй.
Цвета почему-то за руку, как маленького, отвела Саша к центральному входу в зал, поцеловала, едва коснувшись губами, холодную сладко-горькую щеку.
- Ни пуха.
- Ни пуха, - не к месту ответил Саша. - Но знаешь, ты заслужила больше.
Цвета не успела ничего понять, просто сильные руки вдруг развернули ее и резко толкнули вперед, за бархатный балахон. За спиной почти неслышно закрылась дверь. Круглый луч прожектора уперся в грудь. Еще не понимая, что произошло, выдрессированная репетициями, Цвета сделала шаг, потом другой. В голове сначала мелькнула, а потом и просто угнездилась мысль: "Я смогу!".
И она пошла по проходу вперед, провожаемая зрительскими взглядами, ободряющими и равнодушными, или испуганными, или завистливыми, или насмешливыми. Кто-то по-доброму тронул ее за руку, кто-то (темнота все спишет) отвесил тяжелый шлепок, кто-то зашипел в спину "шлюха", кто-то плюнул под ноги.
Потому что люди все те же, что и сотни лет назад. Просто вместо деревянных дубинок у них теперь дубинки резиновые, а вместо раскроенного черепа маленькая аккуратная дырка во лбу.
И герои все те же. Не такие, не вписывающиеся, не похожие. Посмевшие. Любящие несмотря на то, что на каждое горящее сердце найдется своя грязная пятка, готовая втоптать его в землю.
А эшафот, что же, он также ни капли не изменился.
И все это Цвета должна была донести до каждого в этом зале, докричаться, заставить поверить за следующие два с половиной часа.
Ах, как они играли! Те, кто отважился выйти сегодня на сцену. Не вопреки или назло. Просто потому, что, наконец, зал был полным. Просто потому, что выдалась такая возможность. Просто потому, что это могло и не повториться.
Спектакль летел к концу. Напряжение, охватившее и сцену, и партер, и бельэтаж, росло, пенилось, сжималось пружиной. Еще немного... Еще немного. Еще...
Но уже ломились в двери военные в бронежилетах и с автоматами, уже кто-то ворвался в ложу Везунчика, кто-то пробирался в середину восьмого ряда. В бельэтаже разрывала темноту вспышка фотоаппарата. На третьем ярусе устроился снайпер. Цвета поняла это, когда по белой, промокшей от пота рубахе заплясала красная точка лазерного прицела.
- Цветка, - зашипели из левой кулисы. - Атас. Смываемся.
Та, прежняя Цвета наверняка бы воспользовалась этим разумным советом. Но эта, новая, принявшая на себя личину несгибаемой гордой девочки, так поступить не пожелала.
Жить так жить! Петь так петь! Играть так играть!
До конца, по полной, без оглядки.
Звучали по куполом чистые честные строки:
- А ведь ты уже знала все: знала, что твой поход будет славным, но коротким, а когда все закончится, ты очутишься там, где находишься в данную минуту, одна, среди нас, затравленная, у подножия костра, который ждет тебя на Рыночной площади и где ты сгоришь заживо. Не лги себе, Жанна, ты это знала.
Рядом вдруг оказался Саша, заслонил от снайперского луча.
Они стояли теперь спина к спине. Такие одинаковые и такие разные.
Вместе.
Заодно.
Назло.
- Знал! Знала! Знала! - неслось над залом. - Но! От содеянного мною никогда не отрекусь!
Слова еще слетали эхом с губ зрителей, когда накрыл сцену горячий пустынный ветер. Обрушился, спутал волосы, обжег лица, высушил зажмуренные глаза.
Всколыхнул пространство.
Холщовый разрисованный задник сдуло, он исчез вместе со стеной, открывая бесшумно и без жертв другой мир, другой зал - зеркальное отражение этого. Тот самый чужой мир, в который не верили Кудесник с Везунчиком. Да что там - никто не верил.
Всего и разница, что в другом зале зрители только начали рассаживаться.
Время застыло.
Застыли на сцене герои - одни на два мира.
Одни против бронежилетов и автоматов.
Одни маленькой правдой против большой лжи.
Нет! Не одни!
Грозно поднимали хвосты-сабли театральные мыши, готовясь к драке.
Младенцы-путти, которых нечаянно стряхнули с занавеса в оркестровую яму, набирали полные ладони едкой пыли.
Призрак Оперы, усмехаясь в усы, разворачивал на турели ручной пулемет.
А зрители, те, кто не улизнул, не спрятался и не уполз, стояли и хлопали. Изо всех сил.
А кровь на сцене - это ведь бутафория. Бутафория, правда?
Из ряда вон выходящее событие: завтрашние газеты задержались с выпуском.
1 Жан Мари Люсьен Пьер Ануй - французский драматург и сценарист, видный деятель французской литературы XX века.