Аннотация: рассказ о поэте и моем отце Игоре Жданове
ПОТОМ ОН ТОЛЬКО ПРИЕЗЖАЛ
Он приезжал в начале месяца,если не болел.
Он звонил в дверь. Прислушивался к голосам за дверью - рады ли ему?Рады. Но он топтался, медлил, не торопился войти. Приходилось его втаскивать в дом за рукав куртки.
Заходи быстрее. Холодно же!
С лестницы тянуло табачным дымом.
- Фадзер! Фадзер,привет!- взвивались веселые вопли пританцовывающих детей и визг скачущей на задних лапах псины.
- Стойте. Залижите насмерть. Ух. Уф. Еле доехал на перекладных. У церкви прождал автобуса минут сорок. Б-р-р-р! Замерзла левая нога, почему-то одна.
Он раскрывал пакет и совал в него нос, потом,пошуршав немного, выуживал конфеты:
-Чупа-чупс! Это Зоечке, а это Анечке.
-Чупы-ы-ы! Ура! - прыгали вокруг него и вопили дети.
И булочки. Мягкие. Тащите на кухню.
Там, в сумочке, еще что-то было, кроме видневшихся газет. Для взрослых. Поэтому пакет вешался повыше на крючок для пальто, до срока. У Фадзера артритные плечи, и он медленно тянул руку с пакетом вверх.
Давай повешу,-торопила я его.
Кхе...Да уж я как-нибудь сам...- с деланной грустью в голосе вздыхал он.
Я в хорошем смысле. Давай.
Погоди, Катька, дай отдышаться.
И он, покашливал, отсмаркивался с мороза, совал в карман куртки платок,
доставал из другого пачку "Примы"и шел курить, тихо щёлкнув дверью.
Через пять минут дверь вторично щелкала и он, продолжая изучая обстановку, неспешно направлялся в кухню,прислушиваясь к настроению в доме: нет ли чего-нибудь враждебного или подозрительного в запахах и звуках квартиры.
- Ты как раз вовремя!- мама артистично подкидывала и ловила сковородкой шкварчащий блин. Или яичницу с колбасой. Или бифштекс. Это отдельное выступление, означало только одно - она ужасно рада Фадзеру и сейчас она будет его кормить. Тогда выражение тревоги и рассеянной ипохондрии сменялось на его лице на выражение гордой независимости и нелюбопытного участия.
- Ну? Рассказывай.- не отрываясь от плиты, гремела мама черпаком. Или кастрюлькой. Или кучей вилок.
Да что рассказывать-то? Так как-то все, душа,Тряпичкин.
Разговор никак не выползал из осторожного и тихого Фадзера под такие бесцеремонные и невнимательные к нему кухонные звуки. Мама где-то чувствовала, что это невежливо с ее стороны, но у мамы было оправдание. Она считала, что, сперва гостя накорми, напои, в баньке попарь, а потом и расспрашивай. Это у нее профессиональное. Мама вообще великая сказочница.
А Фадзер наоборот. Ему главное - сидеть рядом, глаза в глаза, к плечу плечо. Не важно что на столе. Главное и не разговор даже, а единение душ, стопроцентная взамимоотдача собеседников. И живая творческая атмосфера, как теперь говорят,-аура.
Но что такое аура?Аура против единения душ-все равно что Му-му супротив Каштанки.
Яичница уже успевала остыть, а мама все не переставала шустрить. Она стряхивала полотенцем со скатерти хлебные крошки. Или расставляла тарелки. Или утверждала маленькие цилиндрические стопки на столе. И аура боялась ее никак не возникала. Не говоря уже о единении душ.
- Что вы все мельтешите? Да сядь, посиди.
- Мама послушно садилась и наконец-то смотрела на Фадзера.
- Я три дня не ел.
- Как? Почему?
- У меня все кончилось. И коты меня объели. Варю им каждый день по кастрюле каши с рыбой, а то по две. Похмельный Терехов,представляешь,- приползал, умолял спасти его. Взял последние пятьсот рублей и уполз в магазин, поклявшись принести мне чай, хлеб и рыбу котам. И пропал на неделю. Ждал его, ждал,- не выдержал,поехал в Москву. Еле хватило на маршутку.
- Так никаких денег не хватит. Котов баловать нельзя. Особенно Терехова. Коты должны мышей ловить.
- Мыши тоже меня объедают. Представляешь, слопали шмат сала. Так уминали, веришь,- сидит жирный мыш, сверху лапами кусман обхватил, и лопает. Ну, думает: я в раю!-Фадзер смеется,вспоминая мыша.
- Давай выпьем? Я так замерз на остановке,что пальцы не разгибаются. Во,гляди.- и он сжимал перед маминым носом воображаемый резиновый бублик-эспандер.-Руки не держат. И в груди свист какой-то. Помираю.
- Погоди. Не умирай. Сперва поешь.- мама обкладывала его тарелку по краешку нарезанной помидоркой с зеленью. Красиво чтоб, как в ресторане.
Фадзер решал, что раз дана команда не умирать, то пора. сходить к вешалке и достать из пакета четвертинку.
- "Путинка". Кристалловская. - хмыкал Фадзер, а в Загорянке в моде "Сбитый летчик".И он скручивал крышку с четвертинки. Хруст резьбы в его ладони был чудовищно натуралистичен, а взгляд выражал героическую решимость. Как будто он партизан и поворотом рубильника взрывает железнодорожный состав. Или сворачивает шею врагу. Эта роль ему нравилась и он, глядя мимо, еле заметно чему-то улыбался. Разливал. Себе и маме.
- Ну? С Богом? Поехали.
Крякнув,втянув шумно воздух носом, он скраивал, бывало, такую рожу, что становилось сразу ясно:водка ему не нравилась. По его мерзейшей гримасе, несовместимой с естественным дыханием и оттопыренной нижней губе было видно, что водка давно ему опротивела. Просто другие виды антигрустина и вовсе были ему недоступны. По разным причинам: моральным,материальным и по медицинским показаниям.
Мама наоборот. Она считала, что человек должен так пить, чтобы на него любо-дорого было посмотреть. Когда она опрокидывала рюмку с коньяком,или с водкой,или даже со спиртом, лицо мамы излучало благодушие и дружелюбие. А то ведь можно отбить у собутыльника и аппетит, и настроение, и даже желание пить. Это не правильно. Поэтому, у нее хлопнуть рюмку получалось жизнеутверждающе лихо. Как-то символично. Как-то по существу. И красиво. Она ставила цилиндрическую точку на скатерть, как директор печать под приказом. И поворачивала стопку к себе рисунком.
На наших стопках интересные рисуночки. Это гербы разных стран, или,музейные артефакты,или,на худой конец,бренды авиакомпаний.
Мой муж летает первым классом и всегда тырит на память стопки, из
которых пил водяру, вискарь или бренди. Так он мстит мировой буржуазии. За сербов. За тибетцев. И за американских индейцев.
И в рисунке на стопочке, если охота, можно прочесть знак судьбы. Маме в этот раз достался шкалик с колючим татарником. Из Шотландии шкалик. Мама изучала красивую колючку несколько секунд, потом отвернула от себя. Слегка ее отстранила:
Ешь! Ведь остынет, будет не вкусно. Ну?Для кого я готовлю?
Фадзер медлил над тарелкой. Тепло потихоньку разливалось по телу и он блаженно прислушивался к процессу. Оно достигало теперь пальцев загадочной, быстро леденеющей на морозе и медленно отходящей в тепле, левой ноги.
Еще по одной?
Давай.
Фадзеру фортуна улыбалась шире: на его стопочке быстроходная шхуна Катти Сарк рассекала бушпритом волны Индийского океана. Лондонский трофей. Фадзер выпил с чувством и другую, задержал трофей в руке и посмотрел на шхуну:
- В кейптаунском порту, - азартно, по-пиратски, начал он. - Помнишь песенку?
С какавой на борту,
Жаннетта поправляла такелаж.
И, прежде, чем уйти
В далекие пути,
На берег был распущен экипаж. - И вместе:
И-дут, су-ту-лятся...
Телефон. Как всегда. Он звонил и мама вскакивала на полуслове из-за стола и убегала в комнату, крикнув на ходу, что на носу очередное подписание договора и ей должны звонить из издательства.
Ну вот. Начинается. Я так и знал. Пойду курить.
Фадзер надрывно кашлял в платок:
Нарушена гармония в природе
И что-то переломлено в душе.
Кашель провожал его вниз по лестнице: он спускался на первый этаж, и об этом все должны были знать заранее. Все притаившиеся в своих квартирах общественнички. Он шел к алкашу Валере.
Валера настоящий вор рецидивист, так называемый полосатик. Интереснейший тип и незаурядный рассказчик. Он семь раз ходил в зону и знал о ней очень много. Слушать его можно часами,потому,что он не врет. Ну,почти. Покурив, они шли в ближайший магазин и Фадзер покупал две четвертинки: себе и Валере и через пару часов Фадзер появлялся преображенный. И с порога заявлял:
Тыне должна любить другого, нет, не должна! Ты мертвецу...
Да успокойся ты!Уже тепленький.-мама решительно и громко задвинула стул под стол. Потом второй. Третий.
Атмосфера любви и семейного счастья,умирала,не успев родиться, и возникало грозовое противостояние стихий. Фадзер,задевая плечами за косяки и углы мебели, проходил на кухню и, ловя равновесие, все же умудрялся сесть на стул. Наливал.
- А бабью в литературе не место. Все. Я сказал.
Это тебе Валера сказал или ты сам сделал такой вывод?
Сам, конечно.
И Сафо?
А что Сафо? Обычная бабья любовная истерика.
А Цветаева? - мама заводилась.
Экспериментаторша. И извращенка.
- А Друнина?!- настаивала мама.
- Хм...Военная поэтесса. Экзотика времени.
- Тушнова!..- мама уже шипела и пенилась.
- Ха-ха-ха!..- брэд сив кейбл. Все это несерьезно.- подводил черту Фадзер.
-И Ахматова, скажешь?
- И скажу: Главу к плечу худому наклонив,
Лицо завесив челкой безобразной,
Имея вид безрадостный, но праздный...- продолжать?
- Ты просто мстишь ей за Гумилева.
- ...Все испытав, испробовав,испив... Да, я такой. И не только за него. Они, бабы-ведьмы с Лысой горы, насосутся их крови, и волей неволей начинают что-то бормотать. В рифму. На волне мужа-гения. Он посмотрит с утра, кое-что подправит в ее бреднях, похлопает по голой жопе,- ну-ну, скажет, умница, твори,твори. Прославишься. А она и ноздри задирать,- по-э-тес-с-са!
...Теперь сидит, как дева из борделя,
Как дива с таитянских островов,
Два злых плеча,
Две острые бретели,
Гнилой оскал нечищеных зубов.
Такой во веки не видали дряни.
Что натворил бездельник Модильяни! По-моему блестяще. Запиши. А то ведь забуду.
- Сам запиши. На заборе. Гений. Там много чего понаписано. И не кури в квартире, просили же тебя!
-Ну ладно, не буду, пойду на лестницу. Но заметь, что во всем виновата ты.
Мама приходила ко мне в комнату, чтобы я бросала все и быстро везла его на машине к автовокзалу, пока его не развезло и он не распоясался окончательно.
С лестницы он шел не один. За ним трепыхался и что-то мычал Валера-полосатик:
- Манюня, дай я тебя поцелую,рыбонька моя сладенькая...Вот кого люблю...
- Какая я тебе Манюня!? А ну, брысь!- зеленела мама и скрежетала зубами.
Валера легко изгонялся кухонным полотенцем, а тормозящий Фадзер втаскивался за грудки в прихожую.
- Что он тебе сделал? Ну вот, обидела человека.
Фадзер снова пытался закурить в доме,но мама задувала ему спички.
- Да пойми ты, дурочка, что все окружение поэта, от жены, детей, окололитературных див и бездарных начинающих поэтов, до одаренных алкашей-шахматистов, это всего лишь декорация для рождения в поэте стихов. Как ты не понимаешь, толстуха, что все без исключения встречные-поперечные, - его случайные попутчики. Сперва к пьедесталу, а далее - в Вечность. Но это кому повезет, кто особо отличится и заслужит. Старайся!
- Я воль, мой генераль.- Мама смешно щелкала каблуками и вытягивалась во фрунт. -Но почему среди твоих попутчиков к пьедисталу нет порядочных людей,-одни пьяницы и шизики, да шлюхи какие-то...Ничего себе-питательный бульончик. И представляю себе эти стихи. Шедевры.
- Неприкасаемые и отверженные мне интереснее проныр и пролаз. Они не лгут. В конце концов Христос тоже предпочитал себе в собутыльники блудниц и грешниц.
Тут он снова наливал. Сценарий того требовал.
- Ты разве Бог?
- Нет. Пока. Но близок уже к тому: я мученик. Даже местночтимый святой, как ты успела сегодня заметить. Пойми, ведь это пошло - уметь дружить с нужными людьми.. Тфу! Подлизываться, льстить. Они примитивны и дико скучны. А вот в морду дать партийному активисту способен не всякий. А я - запросто. И Валерка может. И знаешь, этим он мне очень симпатичен,ей Богу.
Фадзер затушил окурок в стопке с татарником,- символом национальной идентичности шотландцев.
- Ну все.- тихо сказала мама,-Караул. Я больше не могу. Катя! Давай вези уже его, одиннадцатый час!
-Галя. Я уйду. Мне ничего не стоит.
Над тобою вызвездит пять.
Понимаешь, я не то, чтоб стоик...
- Давай,давай, стоик,мученик,-мама выкладывала из холодильника продукты, сортировала и упаковывала в пакеты, пока ты еще стоишь на ногах,- топай.
- Ты не права в своих выступлениях. Тебе не кажется?
Фадзер, вот. Держи. Дотащишь? Катя! Одевайся! Как я устала от тебя,Фадзер! Если б ты только знал. Умеешь ты душу вымотать. Мне еще детей мыть, кормить и укладывать. Топай.
Снедь для котов я завернула отдельно, в белом пакете.
- Но я-то тут причем?
Авва, виляя хвостом, делала поклон с прогибом, как кошка.
Фадзер огладил ее всю и поплелся одеваться с чувством оскорбленного достоинства.-Фадзер скрестил на груди шарф и, прихватив рукав свитера, полез скрюченной рукой в куртку. Что вы все? Взбесились что ли? Я не понимаю. Катерина! Я готов. Карету мне, карету.
- Ну, я пошел. Авва, давай лапу. Дети, не хулиганьте.
- Пока,Фадзер! Приезжа-а-ай!-подбегали к нему дети.
- Сами приезжайте. Я прогрел комнату внизу. Калорифер работает как зверь.
Мама передавала мне тяжелые пакеты. Целовала мужа в щечку. Крестила его спину. Мы выходили на лестницу. И в еще не успевшую закрыться дверь он с чувством бросал через плечо:
- А святая правда не в народе, между прочим, вся она в юродивом одном.
- О, развивай эту мыслю и жди нас на выходные. И смотри там!Поаккуратнее. В черном пакете кости для собак, не перепутай.
Хлопала железная дверь внизу, я грела двигатель и рассовывала добычу под сидения машины. Фадзер курил и смотрел, как в окне пятого этажа мельтешили силуэты. Все дружно махали. Фадзер тоже помахал в ответ, бросил в снег окурок и сел в машину.
- Ну?Поехали?
И я везла неудобного и неуемного деда на дачу, в Загорянку.
Там был его утопающий в снегу дом с черными окнами. Там, посреди белого безмолвия, в маленькой комнате светлки второго этажа, тесно прижавшись друг к другу, терпеливо дождались его голодные: Буч,Овец, Кеша,Коша,Чёртик и Проходимец.