Я и друг мой Пушкин

...Я стоял в крутом раздумье в роскошном сюртуке посреди ненавистных мне рыл. То был бал у К. Богатые ублюдки помладше кружились в залихватском вальсе с великосветскими шлюхами, богатые ублюдки постарше стояли в стороне и вели бесконечные беседы о капиталах, мануфактурах, реформах и прочем вздоре.

А я тупо стоял в стороне, держа в руке бокал с дорогим, но от этого не менее гадким, шампанским. Кислое пойло проникало в желудок и беспросветно отравляло дальнейший вечер. Итак, я стоял уже с девятым бокалом, глупо уставившись на танцующие пары. Я ждал Пушкина. Но вздорный сукин сын Пушкин всё не объявлялся и не объявлялся, хотя обещал быть точно в восемь.

Я достал из-под полы сюртука часы. Пять минут десятого! Ай да Пушкин! Ай да мерзавец!..

Но вот... занавес распахнулся... и появился он! Совершенно голый, пьяный как сапожник, Пушкин, расталкивающий оркестрантов, шатающийся и бормочущий что-то, судя по всему, невероятные скабрезности. Свет ахнул. Хотя, казалось бы, чему удивляться? - обычное появление для Пушкина, даже мягче, чем обычно. Но это же свет - он извечно привык ахать на то, на что полагается ахать.

Даже оркестранты в беспокойстве от него отшатывались. Когда весь свет "успокоился" и застыл как в финале "Ревизора", Пушкин поднял руки, поднял кучерявую голову до предела и закричал благим матом. Свет, разумеется, вздрогнул, но не отвёл потрясённых глаз от нарушителя спокойствия. Даже дамы смотрели. Краснели, а смотрели!

Пушкин установил голову на подобающее ей место, обвёл общество пронзительным взглядом и громко захлопал в ладоши:

- Тупые, чванливые ублюдки! Слушайте! Слушайте, хоть вы и не достойны ЭТО слушать! - Пушкин чуть откинул назад свои чернявые кудри, патетически, но, меж тем, и издевательски, приложил обе руки к сердцу и задекламировал хорошо поставленным баритоном следующее:

Сижу за решёткой в темнице сырой.

Вскормлённый в неволе козёл молодой,

Мой грустный товарищ, махая копытом,

Зелёную пищу клюёт под корытом...

Пушкин оборвал декламацию, как обрывает фурнитуру скрипач, у которого слетели очки, без которых он перестаёт видеть нотный лист. Эпатажный владелец чёрных лоснящихся кудрей приспустил голову, исподлобья впившись взглядом в публику:

- Ну, что, ироды? Вы довольны? - в самодовольном гневном безумии вскричал Пушкин. - Вздорные ублюдки, мерзавцы! Когда-нибудь эти строки будет знать весь мир! И вы, вы только подумайте, вы - первые, кто их услышал!

После этой тривиальной оратории Пушкин схватил оставленную прекрасной девой - одним из музыкантов - арфу, высоко поднял её над головой и что есть силы опустил её на рояль... Общество ахнуло пуще прежнего. Дамам стало дурно - многие посыпались в обмороки.

Тем временем, Пушкин спрыгнул со сцены, и бойким шагом поспешил ко мне - он, видно, только меня увидел. По дороге этот озорник успел стянуть парик с одной пожилой графини, пнуть по ноге господина К., схватить скатерть на которой стояло множество непочатых бутылок с напитками, и разбить их все.

Подойдя ко мне, Пушкин крепко пожал мою руку, заглянул своими очами в мои. В его глазах явно читались извинения. Кивнув мне головой на двери, Пушкин поспешил к ним. Я поспешил следом.

"Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!", - говорил я ему по дороге, но сейчас в моих устах это звучало уже как похвала. Пушкин виновато улыбался, семенил по дороге и всё еще пошатывался. Я приметил в темноте подъезжающую повозку.

- Извозчик! - закричал я. Повозка поспешила остановиться. Я помог залезть Пушкину, запрыгнул сам и скомандовал: "Трогай на Никитскую!". Извозчик взмахнул плетью, дёрнул и мы тронулись.

Пушкин обожал, когда неслись со всех лошадей. Даже в трезвом состоянии он хлопал в ладоши и смеялся этому как дитя. Но сегодня он отчего-то сидел скучнее тучи. Я решил начать нравоучения:

- Вы, конечно, достойно сегодня выступили, мой друг! - не спеша, стал говорить я, стараясь вещать как можно дружелюбнее. - Но, помилуйте, столько пафоса из-за такой безделицы, что вы прочитали, - это довольно пошло!

Пушкин что-то промычал, пытаясь возразить, но не стал.

- Друг мой! - продолжил я. - Экзерсис про козла - это полный вздор. Начало у стиха хорошее. Первая строка. Остальное - вздор и нелепица.

Пушкин как будто протрезвел в одно мгновенье.

- Может, всё-таки, что-то можно поменять и оставить в анналах истории? - неуверенно изрёк он.

- Разумеется, Александр! - тут же поспешил утешить его я. - Как у вас там было в начале - сижу?..

- Сижу за решёткой в темнице сырой, - с надеждой стал читать Пушкин. - Вскормлённый в неволе козёл...

- Довольно, довольно, - поморщившись, оборвал его я. - При чём тут козёл?

- Рифмы ради, - честно сознался Пушкин.

- Саша, помилуйте! Это совсем не то, что подобает для темы узника. Вы ведь хотели развернуть тему узника, я правильно понял?

Пушкин отрывисто кивнул головой.

- Ну, так вспомните какое-то более благородное животное, нежели вздорный козёл. Скажем, м-м-м... Как у вас там дальше-то было?

- Вскормлённый в неволе козёл молодой, - теперь уже смущаясь, стал читать Пушки, - мой грустный товарищ, махая копытом, зелёную пищу клюёт под корытом...

- Помилуйте, - промолвил я. - Козёл клюёт? Саша, я всерьёз опасаюсь за ваш литературный дар! В этот раз вы не могли подобрать слова, не нарушившего бы метр, я правильно полагаю?

Пушкин вновь отчаянно кивнул и уронил голову между колен.

- Подождите, не отчаивайтесь! Мне кое-что пришло в голову... М-м-м, вы же сами, между прочим, этим своим "клюёт" определили концепцию произведения. Просто это слово пришло вам в голову уже после "козла", а вот если бы пришло до него, то какое бы животное вы избрали? Александр, ну же! Подумайте!.. Клюёт! Клю-ёт!.. Ну, кто клюёт, Саша?

- Орел, - неуверенно произнёс Пушкин.

- Конечно! - возликовал я. - И что же получается?

Пушкин подумал секунду и лицо его озарилось радостью.

- Сижу за решёткой в темнице сырой, - медленно стал он читать, обдумывая каждое слово. - Вскормлённый в неволе орёл молодой, мой грустный товарищ, махая... - Пушкин замялся.

- Чем машут орлы? - подсказал я ему точно ребёнку.

- Кры-лом, - радостно угадал Пушкин. - Мой грустный товарищ, махая крылом, зелёную пищу... Нет, не зелёную...

- Кровавую, надо полагать, - сказал я.

- Кровавую пищу клюёт под... - Пушкин вопросительно ждал, но я молчал. - Окном! - вдруг воскликнул он.

- Ну, хоть до чего-то сами додумались, Александр Сергеевич, - облегчённо вздохнул я. - Прочитайте теперь, как оно получается.

Пушкин медленно выдохнул и стал шёпотом читать:

Сижу за решёткой в темнице сырой.

Вскормлённый в неволе орёл молодой,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюёт под окном...

В восхищении он посмотрел на меня и схватил мою кисть обеими руками.

- Спасибо, Евгений, спасибо! - затараторил он, усердно сжимая и тряся мою руку. - Я точно назову свой роман - вершинное творение моей жизни - в вашу честь...

- Ну, полно вам, полно, - говорил я. - Я только подсказал... Не надо никаких дифирамбов в мою честь. Мне будет достаточно и того, что вы и так обещали, - я многозначительно взглянул на него. - Мы же едем именно за этим, не так ли?

- Само собой, - кивнул Пушкин. - Вы останетесь довольны...

Спустя двадцать минут мы уже заходили в комнату Пушкина. Там всё было как обычно: заляпанные чернилами стены, гусиные перья, валяющиеся повсеместно, ворохи бумаг и бутылки из-под шампанского. Пушкин опустился на колена перед своей кроватью и достал из-под неё плотную деревянную аглицкую шкатулку.

- Вот, - промолвил он. - Достаньте бумагу в том ящике, Евгений.

Пока он колдовал над шкатулкой, я достал из ящика несколько плотных листов бумаги. Пушкин зажёг фонарь, повесил его над столом и мы склонились над шкатулкой.

Пушкин, недолго думая, распахнул искомую шкатулку, достал оттуда два меховых мешочка, и засунул шкатулку обратно под кровать. Затем он весьма искусно отодрал от больших листов бумаги две длинных аккуратных клока, и столь же ловко высыпал содержимое мешочков на эти клочья. То была отборная курительная трава, видимо, немецкая. Пушкин еще ловчее прежнего свернул один клочок в трубку, усердно закатав все молотые сушеные стебли в бумагу, и передал его мне:

- Отборнейший гашиш. Очень-очень крепкий. Германский-с. Мне его из Франции один англичанин привез, потомок Байрона. Точнее он говорит, что он потомок Байрона. Брешет, конечно. Но человек хороший. Может статься, познакомлю. Он еще с месяц в Петербурге будет.

Закончив эту тираду необходимых, по мнению Пушкина, фактов, он распростер руку с неведомо откуда взявшейся в ней лучиной, над фонарем. Я уже держал цигарку (так их называл Пушкин) во рту. Мой друг любезно запалил цигарку, и я, преодолев смятения, изо всей силы вдохнул в себя аромат трав. К моему удивлению, я не зашелся в кашле, но только почувствовал необычайный удар жизненных сил из утробы в голову. Пушкин мило наклонил свой кудрявый разум и деликатно спросил:

- Ну как, должный эффект?

Я лишь утвердительно кивнул, ощущая, что стремительно плыву в никуда. Я лишь успел увидеть, как расплывающийся в моих глазах Пушкин спешно поджигает и втягивает содержимое своей цигарки. После этого я повалился на пол мусорной пушкинской квартиры. Там я вновь обрел какие-то силы и, уже не пытаясь подняться, лежал и медленно вдыхал и выпускал дым. Постепенно в этом дыме стала вырисовываться какая-то непонятная картина. Очень быстро она стала обретать очертания, а дым стал обволакивать все, видимое мною пространство. В конце концов я полностью погрузился в картину, сотканную из дыма.

Два человека стояли у жуткой мусорной свалки. Мне отчетливо был слышен запах нечистот. Но все мое внимание приковала вовсе не свалка, а странный вид двух людей. Один был одет в какое-то жуткое смольно-черное одеяние. Причем, оно ничего не имело общего со фраком, так что это не может звучать в моих устах комплиментом. Одеяние, видно, было довольно объемным, как иные платья у барышень ниже пояса. Поджарому, судя по всему, господину сей костюм придавал немалую полноту. На голове же его находилась - о, Боже! - какая-то жуткая армячная шапка, как у иного пропойцы-извозчика. Я бы не удивился, ежели бы узнал, что сей господин находится на дне общества. Но с полной уверенностью я не мог сего сказать, ибо всю картину, свидетельствующую о бедственном положении господина, нарушали его ботинки. Они были столь же смольно-черные, как шапка и прочее убранство господина. Но - Бог мой! - ботинки сии прямо-таки блестели, были лакированные донельзя, и имели притом столь изящную форму, что подобной я не мог припомнить ни у одного петербургского модника и даже, вестимо, ни у одного приезжего француза.

Второй же господин был полным, не в пример первому. Тем удивительнее было видеть при нем столь же громоздкий наряд, как у первого господина, что придавало этому вид совершенного колобка. Лицо его соответствовало представлению об этой русской народной сказке, которую любезно нам с Пушкиным поведал однажды один забавный ученый - Афанасьев. Но этот господин хоть не носил никакого жуткого головного убора, но его плешь производила ужасно отталкивающее впечатление. В самом деле, он был начисто выбрит, и я никогда не видел такого позора, ибо даже чуть лысеющий приличный человек завсегда наденет парик, а уж, тем паче, не станет брить себя на манер душевнобольного.

Господа сии, столь отчетливо представившиеся мне в дыму, курили, похоже, те же цигарки, что и мы. При этом они разговаривали, неуклюже пытаясь жестикулировать. Но все их жесты ограничивались наклонами рук со странно выпячивающимися пальцами. Сии однообразные жесты они, казалось, наловчились исполнять уже давно, так что у них это смотрелось механически. Мимики же у господ не было совершенно никакой, и лишь те же несуразные наклоны их голов говорили о своей способности нечто изображать. Разговор их был весьма странный, но я, на удивление, запомнил всё до мельчайших подробностей, а посему приведу его здесь.

- Да ты чё мне паришь, бля? - вещал первый господин.

- Я те о-твечаю, - видимо, возражал второй. - Этот хер привез эту шмаль из Берлина.

- Я этой суке зубы выбью. Это ж беспонтовая херня. Лохов разводить.

- Отстойная лажа, согласен. А фигли еще шмалить? Мы все бабки на этот беспонт потратили.

- Этот мудак мне за такой развод стока бабла заплотит, что мы, на, все наркоточки Питера купим. Козел, бля.

- Твою мать, а мне прямо щас хочется ведь чё-нибудь реального шмальнуть.

- Ладно, не парься, щас лоха какого-нибудь тормознем.

- О, вон тип идет. Лошок, на, в натуре!.. Пошли, Свин, обрабатывать.

В этот момент в мое поле зрения попал третий человек, выглядевший, не в пример первым двум господам, весьма интеллигентно. Два несуразных господина стеной встали у него на дороге, что вынудило его остановиться.

- Слышь, чмо очкастое, - изрек господин, что потоньше. - Нам, на хер, чуть-чуть бабла не хватает на накурку. Ты не поделишься, браток?

Интеллигентный господин снял очки, сложил их и весьма изящно сунул их в нагрудный карман.

- К чему курить, когда на свете есть много других прекрасных вещей? - невозмутимо сказал он.

- Чего? - возмутился тонкий. - Я те, падла, щас заряжу прекрасной вещью по яйцам!..

- Погодь, погодь, - остудил его пыл полный господин. - Меня, кажись, эта сраная шмаль наконец торкать начинает.

- Ну и фигли? - сказал тонкий. - Я курю уже минут пять, а всё ни хера. Я ж сказал: бабки нужны. Ща у этого пидора возьмем и сгоняем к Тертому. У него, может, и чё покрепче травы есть.

- Да бабки его забрать мы всегда успеем, - сказал полный. - Щас я все-таки под кайфом и мне пока не до этого. Я наоборот хочу, пока под кайфом, побакланить с этим мудилой. Меня, когда я торкнутый, прикалывает с дебилами базарить.

- Ладно, базарь, - успокоился тонкий. - Мне-то чё? У каждого своя дурка.

- Окей, - сказал полный. - Так вот, хер с горы, чё ты там пиздел про прекрасные вещи?

- Я говорил, - невозмутимо продолжил интеллигентный господин, - что совершенно незачем человеку курить, когда кругом много других радостей жизни, куда более прекрасных. Как-то: музеи, библиотеки, театры...

- Я ему щас хуй оторву за такие базары, - вдруг подпрыгнул тонкий. - Хули он меня выводит?

- Успокойся, успокойся, - оттолкнул его полный. - Пиздюлей ему навешать мы всегда успеем. Но пока я под кайфом...

- А у меня ни хуя кайфа нет, - тонкий бросил свою цигарку и в гневе растоптал.

Полный же, затягиваясь своей, равнодушно промолвил, взирая на действия тонкого:

- Хуй с тобой! Если честно, даже не такая уж и отстойная шмаль... Так вот, - он вновь обернулся к интеллигентному господину, - значит, базаришь, библиотеки, бля?

-Да-да, библиотеки, - с неменяющимся выражением лица продолжил интеллигентный господин. - Вся ваша шмаль - ничто по сравнению с катарсисом.

- Чё? - тонкий вновь подскочил. - Свин, я, ей-Богу, въебу ему сейчас!

- Да погоди ты! - отмахнулся полный. - Дай поугарать!

Тонкий махнул рукой и отошел от своего друга настолько, что пропал из моего поля зрения. Полный же, тем временем, продолжал:

- Бля, чувак, ну ты, ей-Богу, придурок!.. Какие щас на хуй библиотеки, в век капитала?

- А такие, - уверенно сказал интеллигентный господин. - Книги всегда будут жить!

- Шмаль тоже всегда будет жить, уж поверь мне!

- Ничего она жить не будет. Очень скоро люди поймут, что вся эта шмаль, водка и прочее - никому не нужные, искусственно создающие настроение препараты.

- И когда это скоро будет, по-твоему?

- Очень скоро! Примерно через десять тысяч лет.

Полный господин громко захохотал, напоминая лошадь:

- Ха-ха-ха, ты, послушай, Леший, какие байки тут рассказывают! Это точно псих ебанутый какой-то!.. Леший!..

Полный обернулся и стал звать своего друга, но тот не появился. Как видно, он всерьез решил не мешать товарищу. Отошедши от смеха же, полный продолжил свои речи:

- Ой, блядь! Насмешил, реально!.. Через десять тыщ лет говорит!.. Совсем скоро!..

- Молодой человек, - назидательно проговорил интеллигентный господин. - По-видимому, у Вас довольно скудное образование. Кто бы стал смеяться над истиной, что десять тысяч лет - ничто в сравнении с тем временем, что существует Земля, а хоть бы и человечество...

- Погодь, - перебил его полный господин, вдруг посерьезнев, - я не понял, ты чё меня дураком назвал?

Интеллигентный господин наклонился весьма близко к полному господину и отчетливо произнес:

- Да ты и есть дурак, сраный уёбок!

До этого больше увлеченный цигаркой, нежели интеллигентным господином, полный вдруг позабыл про нее и закричал благим матом:

- Леший, двигай сюда! Пиздим сволочь!

Тем временем, интеллигентный господин резко дернул правой рукой вперед и угодил полному вровень меж глаз. Полный повалился на землю, но цигарку из рук не выпустил. Худощавый друг полного господина вновь возник в поле моего зрения, и через несколько мгновений он тоже повалился, благодаря усердиям интеллигентного человека. Затем этот, казавшийся мне столь интеллигентным, человек с необычайной жестокостью пнул сперва по лицу полного, а позже, по лицу худощавого господина. Полный господин стряхнул кровь с лица, и, не смотря на то, что она усердно бежала, продолжал затягиваться цигаркой. Он даже вполне внятно произнес:

- А шмаль все-таки классная!

Казавшийся же интеллигентным господин пошел прочь, небрежно бросив на прощанье:

- Шмаль!.. Засранцы, блядь! Спортом надо заниматься, а не гашиш курить! Физическая подготовка - лучшее хобби для умственно деятельного человека... Хотя к таким долбоёбам, как вы, это, разумеется, не относится!..

Худощавый господин еще некоторое время лежал, ничего не говоря, и только моргая ресницами. Полный же еще несколько раз затянулся маленьким уже огарком и сказал:

- А ты говорил: фигня!.. У тебя когда-нибудь такие глюки были?..

С этими словами он отшвырнул огарок...

...Дым рассеялся. Я встряхнул головой и попытался приподняться...

- Превеликое вам спасибо, Саша, - сказал я. - Правда, галлюцинации у меня возникли не очень приятные. Но общее настроение, что удивительно, - восхитительное!

- Мне тоже, вообще говоря, мерещилась некая пошлость, - сказал Пушкин. - Но... О, черт! - вдруг спохватился он. - Наташка!..

- Вы о Наталье Николаевне? - спросил я этот ненужный вопрос.

- Сколько времени? - отчаянно выкрикнул Пушкин.

Я поспешно достал часы.

- Половина одиннадцатого.

- День рождения, - плаксиво прошептал Пушкин и чуть не упал мне под ноги.

- У Натальи Николаевны сегодня день рождения? - воскликнул я.

Пушкин закивал головой у моих колен, не решаясь поднять ее. Казалось, он сейчас зарыдает.

- Идемте, мой друг! - геройски возвещал я. - Мы успеем!

Судорожно выбежав на улицу и поймав первую попавшуюся повозку, мы устремились было к дому Гончаровых. Но Пушкин вспомнил, что у него еще и нет подарка, и мы рванули к его знакомому ростовщику. Битый час мы торговались с ним за паршивую золотую цепочку, пока в конце концов я не пообещал дать в долг Пушкину круглую сумму денег.

Наконец мы подкатили к Гончаровым. Когда вбежали в дом, а слуга пошел вверх за Натальей Николаевной, мы с Пушкиным одновременно повалились на мягкий диван в гостиной.

- А теперь сколько? - кое-как отдышавшись, спросил Пушкин.

- Без пятнадцати двенадцать, - одобрительно сообщил я.

- Я успел! - радостно прошептал Пушкин.

Он достал цепочку и стал укладывать ее в какую-то коробочку, довольно милую по виду.

- Где вы это взяли? - удивленно спросил я, потому что коробочка выглядела едва ли не лучше самой цепочки.

- Украл у этого чертова еврея, - небрежно бросил Пушкин, занятый укладкой подарка.

- Александр! - укоризненно, но улыбаясь, сказал я.

Пушкин поднял на меня глаза.

- Она лежала у него на столе, - оправдывающимся тоном стал говорить он. - Прямо у меня под носом. Грех было не воспользоваться возможностью... Тем более, учитывая, какую цену он загнул...

Я заметил, что к коробочке приколота изящная ленточка, на которой должно было написать некое поздравление.

- Александр, - указал я Пушкину на эту ленточку. - Не желаете сымпровизировать экий-нибудь мадригал?

- Право, не знаю, - растерялся Пушкин и умоляюще поднял на меня глаза, точно верный пес.

- Ну что ж, - сказал я. - Одну минуточку-с... Так... Наталья, Наташа, Гончарова... М-м-м... О, кажется, у меня родился забавный каламбур, подходящий к случаю, - помедлив еще несколько секунд, я торжествующе поднял вверх палец и воскликнул: - Готово! Записывайте, Александр!

Пушкин подбежал со шкатулкой к столу, обмакнул стоящее там перо в чернильницу и приготовился черкать.

- Итак, - не без гордости сказал я. - Диктую: "Я влюблен, я очарован, словом, я огончарован. Точка. Подпись: твой Саша".

Пушкин второпях записал, поставил подпись и в который уже раз посмотрел на меня своими ни в меру восхищенными очами.

Наверху появилась Наталья Николаевна. Я поспешно поднялся с дивана, а Пушкин отошел от стола, пряча за спиной подарок. Наталья Николаевна, очаровательная, как всегда, плавно плыла вниз по лестнице. Пушкин, как и я, не могли оторвать глаз от нее.

- Вам сказочно повезло, друг мой, - шепнул я Пушкину, осторожно толкнув его.

- Да-да, - очнулся Пушкин и перевел взгляд на меня.

- Она прекрасна, - улыбнулся я.

- Разумеется, - рассеянно кивнул Пушкин. - Правда, дура дурой...

- Александр! - едва ли не воскликнул я, на этот раз уже по-настоящему негодующе. - Да как вы можете?..

Но Наталья Николаевна уже спустилась и Пушкин подбежал к ней.

- Наташа! - поцеловал он ее. - Прости меня... и... поздравляю тебя с твоим праздником!.. - он протянул ей коробочку. - Вот... Ну, как ты видишь, я хоть и опоздал, но не безнадежно... Еще только без пяти двенадцать... Твой день рождения пока не закончился... И я вот... успел подарить тебе подарок!..

- Благодарю, Саша! - холодно сказала Наталья Николаевна, взяв у него из рук коробочку.

- Ты меня прощаешь? - заискивающе и вымаливающе улыбался Пушкин.

- Да, - все с тем же неизменным лицом говорила Наталья Николаевна. - Я тебя прощаю... Как всегда, прощаю...

- Спасибо, спасибо, милая Наталья, - затараторил Пушкин, крепко обнимая супругу. - Я исправлюсь... я обещаю...

С этими словами он чмокнул ее, что-то шепнул ей на ухо и стремглав побежал наверх.

- Евгений, будьте любезны: подождите меня десять минут, - крикнул он уже сверху.

Наталья Николаевна тем временем села на кресло, стоящее в противоположном от меня углу залы. Открыв коробочку, она стала рассматривать ее содержимое.

- Экая дрянь! - не стесняясь меня, вслух сказала она, вытаскивая цепочку.

Отложив коробочку, она посмотрела на меня, улыбнулась и стала подходить ко мне.

- Присядемте, Евгений! - промолвила она, подошедши ко мне.

Мы сели на диван.

- Ах, Евгений! - взволнованно молвила она, обернувши ко мне лицо. - Ваш друг и мой супруг... Александр - он такой... невыносимый...

- Да, конечно, - попытался улыбнуться я. - Он экспрессивен, как всякой поэт и творческая личность...

- Я не об этом, - одернула меня Наталья Николаевна. - У меня совершенно нет никаких чувств к этому зарвавшемуся арапу... Я бы скорее желала... иметь такого мужа, как Вы, Евгений...

Я резко стал на ноги. Меня поразило какое-то досадливое смятение.

- Наталья Николаевна, помилуйте, - прошептал я.

- Евгений! - взволнованно позвала Наталья Николаевна, так же вставая и подходя ко мне. - Вы меня весьма очаровываете... и даже... возбуждаете во мне нечто... Ах, если бы...

- Довольно, - грубо оборвал ее я. - Вы ведь не думаете, что я осмелюсь устраивать какие-либо отношения с женщиной моего друга!.. Разумеется, Вы - крайне привлекательная и соблазнительная особа, но, право слово, Ваш характер оставляет желать лучшего-с...

Со словами этими я слегка поклонился, сохраняя учтивый вид, и отошел в сторону.

Наталья Николаевна, не скрывая досады, плюхнулась на диван.

- Я еще смогу Вас убедить, - вызывающе сказала она.

Я нарочно отвернулся, стараясь сохранять невозмутимость.

- А все-таки - что за дрянь! - раздраженно выкрикнула она. - И что этот дурак еще тут понаписал?!.. "Я влюблен, я очарован...". Тьфу, дурость экая!..

Я слегка обернулся и увидел, как она бросает только что подаренные ей цепочку с коробочкой в камин.

"А она действительно дура, - подумалось мне. - Хоть и смазлива".

К счастью, к этому времени на лестнице послышался резвый бег Пушкина.

- Идемте, - возвещал он, подбегая ко мне.

Уже у дверей он вспомнил про супругу и стремительно рванул к ней. Облобызав ее руку, он, более не оборачиваясь, вышел вместе со мной вон.

- Да, но куда мы идем? - спросил я на улице.

- На очень любопытный бал, - радостно сообщил Пушкин.

- Лучше бы Вам было остаться с Натальей Николаевной, - сказал я. - Все ж таки у нее сегодня день рождения!

- Он уже прошел, - равнодушно сказал Пушкин.

- А что за бал? - спросил я. - Александр, Вы же знаете мое отношение к этим вечерам в богатых домах...

Пушкин многозначительно улыбнулся:

- Этот вам понравится...

Спустя полчаса мы прибыли в некий очень богатый дом. Дворецкий открыл нам ворота и учтиво поклонился.

- Чей это дом? - шепнул я Пушкину, когда мы шли по роскошному саду до самих дверей дома. - Такой богатый...

- Одного генерала, - отвечал Пушкин. - Я вообще-то с генералами не совсем дружен, но этот генерал - необычный... Да вы сами увидите...

Дворецкий распахнул нам двери и раздалась громкая музыка. Мы вошли в огромную пышную залу, где уже вовсю вальсировали пары и лилось шампанское.

- Я пока не вижу здесь ничего выдающегося, - сказал я Пушкину. - Обычный дурацкий и дрянной вечер, только разве что более роскошный.

- Мы здесь ради одного человека, - сообщил Пушкин.

- Генерала? - поинтересовался я.

- Нет, - сказал Пушкин, куда-то рассеянно уставившись. - Пойдемте...

Пушкин поспешил, видимо, вслед за кем-то увиденным им. Я поспевал вслед за ним. Пробегая мимо дивана, на котором восседал некий господин, окруженный восторженным вниманием молодых девиц, Пушкин остановился и жестом остановил меня. Я пригляделся и с удивлением узнал в довольствующемся жизнью господине... Гоголя!.. Да, того самого великого русского меланхолика!..

- Добрый вечер, Николай! - поклонился Пушкин.

Я тоже слегка кивнул Гоголю, хотя не был с ним знаком. Убийственно пьяный Гоголь промямлил нечто несуразное, попытался приподняться, но неуклюже плюхнулся обратно на диван и захохотал. Девицы вновь облокотили Гоголя на спинку дивана и продолжали одаривать его нежностями...

Пушкин махнул рукой:

- То-то он и не может придумать ни одного сюжета, - промолвил он. - Вечно ему выдумывай какие-то байки!.. Надо же быть таким невоздержанным в пьянстве, разгуле и разврате!..

Я выразительно заглянул Пушкину в глаза.

- Но я-то знаю меру, - смутился он. - Лень к творчеству и нехватка воображения мне незнакомы!

- Ладно, пусть будет так, - улыбнулся я. - Но... вы, кажется, усердно кого-то искали?

- Ах, да! - спохватился Пушкин. - Пойдемте дальше!..

И мы вновь куда-то поспешили, стремительно проносясь мимо уже ничего не соображающих от шампанского аристократов... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...

На этом рукопись обрывается...