За дверью располагалась комната с таким же большим, как и в корреспондентской, окном, но сама она была раза в два меньше, поскольку уступила часть своей площади тому полутёмному предбаннику, в котором обитал солидный человек указавший мне "на дверь". В хорошем смысле. В кабинете редактора (для краткости комнатку эту, где размещались редактор и его заместитель, буду называть так) располагались напротив друг друга два стола. Тот, что справа, предназначался для зама и ничем не отличался от столов в корреспондентской: такой же обтёртый канцелярский ширпотреб. По сути дела, изгой из более престижных заводских кабинетов. Думал ли я тогда, что через четыре года сам размещусь за ним и натерплюсь от скверного характера его вечно застревающих ящиков и "непокладистости" рабочей поверхности, именуемой столешницей.
А вот редакторский стол был явно из благородных, хотя тоже, видимо, бывших. Солидная устойчивость, две тумбы с легко выдвигающимися благодаря какой-то мудрёной системе шарниров ящиками, тёмная лакированная столешница, на которой по центру располагался письменный прибор с вмонтированными в него пружинным термометром и элегантной перьевой ручкой благородных очертаний. Впрочем, как я потом убедился, и термометр и ручка были недействующими. В пружинном термометре была сломана какая-то деталь и стрелка его совершала движение лишь в виде подрагивания, когда мимо здания проносился железнодорожный состав. А изящная перьевая авторучка... Может быть, она и была исправна, только ею за ненадобностью никто не пользовался.
За этим образцовым столом, на который в дополнение ко всему и свет от окна удобно ложится под пишущую руку, сидел человек лет сорока с небольшим в светлом пиджаке, в тёмной рубашке и отлично гармонирующем с ней галстуке благородной неяркой расцветки. Внешность у него была безукоризненно интеллигентная: высокий лоб, короткая аккуратная стрижка, движения мягкие, неторопливые. Человек этот поднял на меня спокойный, несколько отстранённый взгляд. Посмотрел изучающе, однако без особого интереса. Я назвал себя. Он представляться не стал, да в этом и не было необходимости. Я отлично знал, что редактора завали Александр Самуилович. Так я его и назвал. Он не возразил, но потом мои новые товарищи сообщили мне, что называть его по отчеству принято Самойлович. Но в первый день нашего знакомства я этого не знал и таким образом допускал несознательно некоторую бестактность, поскольку поправка к отчеству сделана была ещё в давние времена, несомненно, по инициативе самого Брона через кого-то из наиболее удобных для посреднических услуг лиц.
Итак, он посмотрел на меня взглядом человека, который вынужден оторваться от срочных дел, чтобы решить очередной текущий вопрос. Видно было, что в оставленных ради меня бумагах содержится нечто более важное и не терпящее отлагательства. Мы недолго поговорили. Да и о чём, собственно, было разговаривать? Заочное знакомство состоялось накануне и ничего нового друг другу мы сообщить не могли. Меня чуть задело то, что особой заинтересованности во мне, как в новом сотруднике, это было видно по всему, он не испытывал. Хотя меня положительно рекомендовали люди весьма уважаемые. Только поварившись в редакционном котле, я понял тогдашнее его состояние, поскольку и сам, чуть набравшись опыта, стал недоверчив к новичкам. Действительно, от них, пока они овладеют азами, сплошная головная боль, связанная с разбором текстов, практически построчной правкой, и беспокойством по поводу сроков сдачи материалов. Понятно, что Брону было бы интересней видеть на моём месте человека, имеющего хоть какой-то опыт газетной работы. Слишком много на тот момент накапливалось в редакции необученных сотрудников. Однако выбирать ему не приходилось. Тем более, что пока и не было из кого.
Как я потом убедился, Брон, при всей интеллигентности, был человеком довольно конкретным. Без рефлексий. Он сразу объявил, что условием моего трудоустройства станет успешно пройденный испытательный срок. Меня это задело - мне казалось, в моём случае такое условие совершенно излишне! Но Брону, намучавшемуся в условиях постоянной текучки с новичками такая подстраховка излишней не казалась. Мне, ещё не испытавшему изнурительного напряжения газетных дней, трудно в тот момент было понять состояние выпускающего, которому на стол ложились сотни строк журналистского полуфабриката. Сам я в первый раз услышал от него общее и безапелляционное признание мастерства только через год, когда он на одном из обзоров сказал обо мне и Коле Исакове: "Неплохо ребята писать начали." А пока он, разговаривая со мной, по всей видимости, даже не пытался оценить мои перспективы. Я потом и сам убедился, как может быть обманчив имидж культурного интеллигентного человека. Нередко за этой витриной скрывалось творческая беспомощность, неспособность к упорному, напряжённому умственному труду.
Встреча эта меня несколько расстроила: мне тут очевидно были не рады. Не в том смысле, что отнеслись неприязненно, а в том, что восторга, связанного с моим появлением, не выразили. Но, как бы там ни было, не отказали. И я пошёл оформляться.
![[]](/img/e/egorych/1116/bronigaljarogowa2.jpg)