Рыча и хрипя от крови в горле, я отполз за угол. Темная ночь - мое прикрытие, но морфопсы реагируют на тепло и ориентируются по запаху. Я пропал. Я погиб. Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как меня разорвет пасть, которая уже появляется в шести метрах от меня, между железными контейнерами. Я был ранен еще прежде, нескольками коридорами раньше: лазерный луч прошелся по мне там, у входа. Я и не думал, что рядом с моим обыкновенным местом кормежки установят автоматы, реагирующие на движение и срабатывающие без человеческой команды. Человек - монстр. Человек - убийца. Гораздо больший, чем его творения. Гораздо более опасен он сам, чем дело рук его. А руки его создают уродства. И уродства эти мучатся в несвободе от человека, потому что хозяин создает их для себя. Создает их с врожденной неспособностью выжить отдельно от человека. С врожденной беспомощностью.
Я творение профессора Кварцмана. Это высоколобый тонкотелый человек с длинными белыми пальцами и хрустящими накрахмаленными халатами. Это человек, в чьем доме электронных книг не меньше древних печатных. Это человек, при взгляде на которого у всех расширяются зрачки и потеют подмышки. Рядом с ним омерзительнее пахнут морфотвари, раскрывая пасти в приветливом оскале. В их слюне присутствуют кислоты, поддерживающие жизнедеятельность организма подобно энергетику или сну. Эти кислоты хранятся в сейфах с рядами тонких игл. Этими иглами владеет человек, без которого сердце морфопса не проживет и двух дней.
Я не морфопес. Я самый удачный эксперимент профессора. Я сын женоненавистника. Я его продолжатель и надежда. Я монстр, созданный по образу и подобию хозяина. Я обладаю такими же эмоциональными показателями. Мой интеллект в последствии обещает превзойти интеллект профессора. Но при условии обучения в лаборатории.
Я изменил планы своего Отца. При помощи своего разума, знаний, на которые - я чувствую - я не имею права, я сумел выбраться из идеальной тюрьмы. Профессор именует меня Сыном. И те родственные чувства, которые я не могу не испытывать к нему, даже ненавидя его, ненавидя потому, что от меня никто не скрывал правду моего существования, эти родственные чувства побуждают меня думать о нем, как об Отце. Как о единственном любимом мной существе. Да, профессор достоин смерти. Тысячи раз достоин. Но только я имею право убить его и избавить будущих страдальцев от своего мучителя. И только я отдам свою жизнь за то, чтобы ни одна пылинка не коснулась его накрахмаленного халата.
Моя мысль течет быстрее, чем действует время в этом мире. Я слышу рычание и могу рассчитать запас времени до своей казни. Мне надо решить, остаться мне вживых или нет.
Страх, как обычная реакция на экстримальные ситуации, заменен знаниями. Да, когда ты знаешь, ты не боишься. Я единственное существо, не боящееся своего создателя, потому что я знаю свои способности и самого себя досконально изучил. Любые непредвиденные обстоятельства не вызывают во мне панику, потому что я способен оценить свои возможности и выстроить ход действий таким образом, чтобы выйти из положения с наименьшими энергетическими затратами. В основе всего энергия. Об этом стоит помнить.
Я могу избежать смерти. Я могу уничтожить всех морфопсов в стае, даже будучи раненым по своей намеренно сниженной бдительности. Но я устал жить. Эмоции, которые отсутствие страха раскрыло во мне и развило, пересекли животную черту. Отец говорил, что любит меня за самые человеческие глаза, которые когда-либо на него смотрели. Он имел в виду более того: моя духовная организация, по его мнению, человечнее человеческой.
Вспоминаю не без улыбки: отец сидит в кресле, грея больные ноги в шерстяных носках. Читает книгу, задумчиво пощипывая свою короткую квадратную бородку. Он любил, когда я сворачивался с правой стороны от его кресла. Профессор - левша по причине давней травмы, и свою слабую правую руку он любил опускать на мою шею. Я был приучен доверять ему, и тепло своего пульса бесстрашно вручал его воле. Моя драконоподобное тело - замысел исключительно его. Четыре ноги, "лапы", призваны сделать мою жизнь более устойчивой. Гибкость тела призвана избавить мой позвоночник от излишних нагрузок и ненужных болезней. Мои дополнительные руки и усы-локаторы призваны помогать мне в лабораторных работах. Мой хвост призван направлять мой полет на чешуйчатых крыльях. До сих пор мне не удавалось взлететь, поскольку матерью-инкубатором я был рожден лишь 5 месяцев назад. Профессор занимался моим интеллектуальным развитием, доверив мое физиологическое развитие преимущественно искусственной природе. Упражнения для укрепления мышц и профилактики ожидали меня чуть позже, когда мой эмоциональный самоконтроль удовлетворит профессора и у него не останутся сомнения по поводу моей способности применять силу во благо человечеству. Единственное, что отличает меня от всех предыдущих жертв экспериментов - доверие создателя. Ученый знал, что только любовь сможет воспитать во мне человеческое самосознание. Он шел на риск таким образом, но едва ли ошибся. Даже осознавая логически всю последовательность и гениальность его махинаций, я не могу испытывать даже раздражения. Отец подобрал код к моей системе безопасности. И его улыбка и ласка являются единственным смыслом моих воспоминаний, единственным оправданием существованию памяти.
Морфопес известил других членов стаи о моем местонахождении. Уже в полном составе - здесь. Похоже, инстинкт самосохранения не позволит мне отдать свое тело на растерзание, и лучше я спасу себе жизнь до того, как включится механизм случайности. До того, как включится уничтожающая непредсказуемость. До того, как моя неоспоримая власть снова предстанет передо мной во всей красе. Порой я ненавижу в себе ученого. Порой я счастлив, что жизнь избавила меня от участи быть богом. Порой я счастлив, что зависел бы от своего отца, не будь доверие между нами столь крепким. И счастлив, что завишу от отца, потому что между нами доверие. Порой я счастлив, что могу чувствовать слабость любви к жизни в родном мне существе. И порой я глубоко несчастен оттого, что одинок такими глубокими ночами в таком глубоком океане своего разума и самосознания.
Я уже все решил. Открыл глаза, посмотрел на бегущего на меня впереди всех зверя. Это "она". Возбуждена, радостна, пахнет зрелостью и силой, потом и кислотой растений. Я смотрю ей прямо в глаза. Но она не вожак и ее приказа не послушают. Я запустил определенные химические реакции в своем организме. Имитация человеческого голоса для меня дело самое привычное. Даю команду, на немецком. Кварцман приехал в Россию из Германии и поэтому все его первейшие создания подчиняются немецким командам. Остальные - русским. Но эти явно из первых пометов.
Тонкие сильные ноги, как вилки, вонзенные в белый снег внутренней обжигающе-ледяной силой, силой ли воли, волей ли общей стайной гордости... Морфопсы подчинены моей иллюзией. Для них я человек с внешностью мутанта. Запах подобен языку: он определяет для псов смысл увиденного. Голос убивает на корню любые сомнения. Для врожденных убийц сомнения должны отстутствовать. Так говорил профессор, показывая мне вольеры с остроухими стражами. При отце они сидели, как тонкие церковные свечи - спокойные и отрешенные. Невидимыми ночными тенями оборачиваются они, оказываясь на пустынных улицах закрытых городов. Их не заметит никто. Зато они заметят всех.
Я отпускаю их кратким выкриком. Командир, не желающий им быть... никогда. Пока отдаешь команду, нужно перестать быть собой. Хотя бы на время звучания твоего лая. Твоего человеческого лая.
Я остаюсь один. Нормализую химический состав, словом, возвращаю телу обычное состояние. Кровь согревает меня этой осенней ночью. Пустынное немое пространство между квадратами контейнеров. В основном, открытое. Здания расположены большей частью под землей. Профессор не ищет меня. Он уже находил меня. Это нетрудно с его возможностями. Он нашел меня, чтобы сказать, что доверяет любым моим действиям, что я не его пленник, что я могу вернуться, когда захочу, и могу не вернуться совсем. Он сказал это, потому что считает меня своим сыном. Лучший способ привязать - это отпустить. И, конечно, я вернусь, потому что моя жизнь лишена смысла. Только бесконечная череда экспериментов и исследований способна укоротить время ожидания смерти. Моей безысходности есть причины - развитая сознательность, высокий интеллект, глубокое понимание. Единственное, что плавит мои логические цепочки и цепи - любовь к профессору. Очень старому, видящему границу своей жизни там, где конец моего несамостоятельного обучения. Скитаясь по улицам нежилого города, я все время нахожусь в сердце этого человека. Возможно, так я продлеваю его жизнь, хотя и умножаю страдания. Я единственное существо, которому он когда-либо раскрывался. Он единственное существо, которое находится в параллелях моего осознания жизни.
Я лежу, прислонившись к черному боку контейнера. Постепенно заживают раны. А мысли, размышления, воспоминания не позволяют душе зажить...
"Профессор, вы создали меня, и я в той же степени жив, в какой живы и вы. Но... зачем вы удвоили страдания своей жизни?".
"Вдвоем легче страдать. К тому же, кто-то должен остаться после нас".
"Чтобы продолжить нести крест?".
"Чтобы продолжить надежду и дать себе шанс спастись в чьей-нибудь жизни после смерти".
"В чем спасение?".
"Моя жизнь так и не ответила на этот вопрос. Но я завещал тебе свою надежду. Пока она есть - ты жив. Когда ее не станет, найди другого и отдай ему ее засохшие семена. Надежда не должна умирать, а старость не должна прерывать круг жизни".
"Но мне кажется, что я уже стар и безнадежен. Вся моя жизнь - наука. Но я равнодушен, как все ваши роботы. И только душа напоминает мне о том, что я несчастен из-за равнодушия".
Я поднимаю свое обессилевшее от голода и ранений тело. Я направляюсь ко входу в подземную лабораторию. Моя жизнь предсказуема в любом ее проявлении. И если нет выбора ни здесь, ни там, зачем нужен побег? Для чего нужна свобода?
Я иду медленно, потому что с каждым шагом хочется упасть и умереть. Чтобы отвлечься, я погружаюсь в разгадывание математических задач, которые предлагал мне профессор на занятиях. Формулы всегда были самой веселой игрой, от которой меня было не оторвать в раннем детстве. Я закрываю глаза от удовольствия. Монотонные квадратные пейзажи сменяются празднично-белым светом лабораторных ламп. Профессор щиплет бородку, в его коричневых глазах горит огонек интереса, потому что и он не знает ответы на эти вопросы. Он задавал мне задачи, над которыми размышлял сам.
Кажется, я улыбаюсь. Я снова счастлив. Я счастлив вернуться и одновременно счастлив тому, что во мне все-таки живет надежда...
Сколько меня не было? Недель, а может, месяцев? Удивительно, насколько радость перекрывает способность и желание логически мыслить. Наверное, я скоро побегу со всех ног, даже не чувствуя усталости...
Острая боль. Грызут шею. В самую кость. Пронзающий сознание вопрос: "Как меня обогнало время?" Восклицание смерти.
Первым просыпается воспоминание - запах морфопсов. Запах именно той женской особи, самой агрессивной в силу своей зрелости. Она не была вожаком, она была подругой вожака. Ей должен был достаться один из лучших кусков моей плоти.
Я просыпаюсь во второй раз. Отчетливо слышу сразу две вещи - мутную пелену, отгородившую от сознания раздирающую адскую боль и родной голос... Возможно, Отец обнимает меня - я не могу видеть, я недостаточно чувствителен. Я снова теряю связь с внешним миром, падаю в пустоту...
Я.
В бесконечном космосе сознания - глубокая тишина. И я в ней. Я одна из этих сияющих звезд. Я - одна множественная божественного песка. Я живу и познаю. Чем больше познаю, тем большей любовью проникаюсь. Я свет, как и тысячи зажженных жизнью душ. Мой интеллект нашел своей колыбелью Землю, мои чувства нашли своей колыбелью любовь и доверие к другой душе. Но я еще мал, я еще совсем дитя. И чем больше я узнаю, тем меньше теней и цветов остается моему сознанию. Я излучаю и вижу свет. Безграничный, как бесконечное "сейчас". И, кажется, все свое путешествие я выбирал только эту белоснежную дорогу... Что-то зовет меня идти дальше... Я не хочу останавливаться, я хочу увидеть, что там... Я хочу всегда видеть... Всегда... С каждым шагом в сердце лишь глубже проникает красота...
Два дня потребовалось на то, чтобы зажили ткани. Еще меньше времени - на восстановление в распорядке дня занятий, иначе говоря, бесконечной научной работы. Как обычно, под пристальным надзором. Пока экспериментирую я - эксперимент происходит и надо мной. Уверен, что с такой системой слежения эксперимент распространяется не на одного меня. Едва ли персонал не догадывается. Едва ли за каждым звеном ученой группы не закреплено свое отдельное задание, отчеты о которых профессор Кварцман читает по вечерам в своей отделанной под дерево комнате с некоторыми добавочными иллюзиями вроде камина и мерно потрескивающего пламени в нем.
Седьмой вечер прежней жизни.
- Neue Liebe, neues Leben. Новая любовь - новая жизнь?
- Гете имел в виду пристрастие к женщинам. С чего это вдруг ты увлекся поэзией?
- Отец, неделю назад я решил вернуться, потому что узнал новые чувства...
- Это очевидно не одному тебе. Хельга сказала, что ты стал гораздо меньше работать, твоя умственная деятельность не оправдывает ее ожиданий, а моих тем более. Наблюдается общий спад, прогресс застопорился. В чем дело?
Тишина. Биение сердца и не дающая покоя мысль. Профессор не получил ответа, удивился этой неожиданности, но отвернулся и продолжил читать книгу. Кресло, большие шерстяные носки, тепло красно-коричневой комнаты. И грусть. Великолепная по дальности своего полета и ужасающая по резкости своего изгиба. Изгиба прежней плоскости жизни.
- Отец.
Кварцман с готовностью обернулся.
- Когда я лежал раненый, ты страдал, но молчал. Ты даже не звал меня. Ты никогда меня не звал. Словно я пустое место, предмет.
- Но ты ошибаешься. Ты Сын. И я зову тебя Сыном.
- Я слышу только принадлежность тебе в этом слове. Кому принадлежит Хельга? Почему ты не зовешь ее Дочерью? Почему кроме тебя никто не может меня называть?
- О, ты об имени. Хельга порывалась дать тебе его, но я посчитал имя излишней формальностью, а возможно, и сентиментальностью. Она бы перебрала все уменьшительно-ласкательные, и в результате из ученого выросла бы половая тряпка. Мне это не нужно. Я уверял тебя, что с женщиной не следует проявлять чрезмерного дружелюбия. Мне было бы больно из-за тебя вычеркивать Гете из своей библиотеки, но я вынужден забрать у тебя эту книгу вместе с твоими сопливыми мыслями. А на место Хельги я поставлю мужчину. Надо было еще раньше догадаться, что избыточность женской натуры не устраняет даже занятие наукой.
Хельга, белокурая, полнощекая и полноокая дева... Таких воспевали в Греции... Таких дети из книг называют liebe mutti. Я перешел на крик, даже не успев осознать этого внутреннего порыва.
- Не отнимай у меня Хельгу! Не смей!
Внезапно в профессоре произошли пугающие изменения. Его глаза остекленели, он побелел, а лицо будто бы вытянулось. Он вскочил, прямой, как струна, и указал на меня пальцем. Указал мне самому.
- Я тебя породил... И какая-то вертихвостка... Будет тебе имя, раз так хочешь. Ты рожден наукой во имя науки, имя ее стоит на каждой молекуле твоего тела, неблагодарная ты тварь... И пусть каждый раз, когда его произносят, напоминает тебе о смысле твоей жизни, Виссен.
Значит, "Знание". Значит, миллионы раз повторявшееся слово отныне будет повторяться для меня втрое чаще. Значит, теперь я срастусь со своей повседневностью в одно целое. И больше никаких разграничений между объектом и субъектом, ученым и наукой. Виссен Кварцман-младший. Существо, созданное для научной деятельности. Существо, чье рождение изначально вынесло ему пожизненный приговор.
Профессор стремительно пересек комнату, нетерпеливо вдел ноги в обычные тапки вместо лабораторной обуви, распахнул дверь и шагнул в отсек дикой природы, в этот настоящий бьющий холодными потоками ветра ключ, откуда, я знал это, профессор перейдет в лабораторный отсек, увидит Хельгу и не требующим возражений тоном скажет: "Вы уволены".
Хельга соберет вещи, запакует их вместе с десятками пролитых слез и, захватив с собой маленький блокиратор агрессии от морфопсов, выйдет наружу, в равнодушную плоскую жизнь. Создательница растений, она наверняка захватит с собой пару семян, которые начнет выращивать, найдя себе какую-нибудь пригодную для сносного существования каморку.
Она дождется вызванного такси и отправится в ближайший город деградирующих двуногих. До конца своих дней Хельга будет вспоминать свой родной засекреченный подземный мирок... и молчать, даже против воли, повинуясь действию введенного препарата. У такого рода ученых есть два пути в адский внешний мир, ни третьего, ни промежуточного не дано,- стереть себе память или онеметь. Вряд ли Хельга захочет забыть ее лучшие годы жизни.
Меня ужасало то, что я сделал своими неосторожными словами. Я бросился за профессором.
Белая комната. Дверь бесшумно раскрывается, впуская меня внутрь. Профессор, Хельга, я. Отчужденный, холодный, настоящая бездушная тварь. То, что нужно профессору.
- Отец, я приношу свои извинения за то, что упустил контроль над своим сознанием. Никогда впредь я не позволю себе отлучаться от науки и заниматься глупостями. Отец, я действительно был бы рад видеть в качестве своего воспитателя мужчину, но я прошу и тебя следовать голосу разума, а не аффекта. С моей точки зрения, Хельге следовало бы выделить отдельную лабораторию для более пристального изучения флоры. Улучшение качества жизни персонала позволит науке развиваться стремительней, к тому же потеря такого высокопрофессионала, как Хельга, было бы непростительной ошибкой: никто не знает о растениях столько, сколько знает этот человек. Отец, ты создал меня, и я во всем повинуюсь твоей воле. То, что произошло сегодня, лишь позволило мне осознать, что потеря самоконтроля губительна. Эта женщина не имеет никакой власти над моей эмоциональной сферой. Отныне я не поддерживаю с ней никаких отношений. Будь спокоен и не лишай разума науку.
Я сказал, что сказал. Я сделал, что сделал. Я вернул Хельге место, но что-то и потерял. И сейчас внутри меня один лишь холод, единая пустота. Я будто пробирка со льдом. Я будто ночь с колючими бусинами звезд. Они, как нейроны, заполняют мою холодную сущность, и паутина мыслей разрастается, а действия так и остаются неначатыми. Это как полюбить солнце и выколоть себе глаза. Я не видел солнца, уверен, что не хочу его видеть. Я читал о нем во многих книгах и предчувствую, что оно сделало бы меня другим. Но если есть что-то величественнее полярных ночей, мне лучше не знать этого, не терзаться новыми ощущениями. Я полюбил чувства и не хочу вдруг полюбить что-либо еще, придется отказываться от большего. Балансировать на грани безумия. Жить с болью, делая вид, что ее не существует...