Сонатина
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Один из моих первых опытов манипуляции разумом читателя (по сути: закормить его патокой, а потом внезапно дать веслом под жопу). Затея была ничего, хотя рассказ вышел отчасти приторный.
|
Если б снова я слышал трескотню воробьев,
Если б чуял, что детство зовёт меня вновь, И что снова объят я реальностью;
Если б чувствовал, как возвращаюсь назад - Я бы умер. И умер бы с радостью.
Джим Моррисон*
С О Н А Т И Н А
А если бы Диме Орлику, полному надежд и стремлений молодому человеку, кто-нибудь рассказал, что в первый свой поход к морю он будет бездвижно лежать у кромки прибоя, с каждой волной окрашивая песок розовой пеной, - кто знает, может и не ехал бы он сюда, к своей верной гибели?
А может быть, и поехал бы... Нам, обычным гражданам обычного государства, трудно представить себе тот восторг, ту радость и тот безграничный покой, которым славится Сонатина, - страна грёз и очарования. А ведь именно её, - что несомненно, - посетил наш Дима незадолго до происшествия, стоившего покоя молодому судмедэксперту Роману Александровичу Флавинову.
Про Сонатину трудно рассказывать, потому что язык наш с вами, увы, беден красками и эмоциями, начисто лишён многих нужных слов. Даже её немногочисленные коренные обитатели, - простой народец, - не смогли бы сделать этого. Но попробовать нужно, охота ведь почувствовать что-то сокрытое за этим загадочным проявлением природы и воплощением вселенской красоты.
Что молочные реки! Что кисельные берега, - многие люди терпеть не могут ни кисель, ни молоко. Нету ничего подобного в этом краю. Реки Сонатины (их, вообще говоря, две) медленны и полноводны, питают их быстрые и звонкие ручьи чистого хрусталя прохладной, искрящейся в свете солнца воды. Берега их местами возвышаются гордо и высоко, местами же стелятся гладкой скатертью цветов и трав самых причудливых оттенков. Окружающее Сонатину озеро (местные жители уверяют, что это именно озеро, никакое не море) окутывает сушу нежной лазоревой дымкой, в которой солнечные лучи чертят прекрасные неповторимые узоры. Как любит приговаривать Кузнец Мурдук, когда выходит на крыльцо поздним утром, кряхтя и потягиваясь, - "Леший его поймёт - где оно озеро и где оно небо..." И он прав - воды озера сливаются с голубым золотистым туманом небес, и даже на закате границу между ними едва улавливает глаз.
Солнце Сонатины и вовсе великолепно. Весёлое и ярко-золотое в зените, оно неуловимо меняется, и у невидимой кромки горизонта приобретает невероятный фиолетовый оттенок, загадочный и задумчивый. Уже знакомый нам философ-любитель Мурдук, попыхивая трубочкой на крыльце сказочным сонатинским вечерком, подолгу смотрит на закатывающийся фиолетовый диск и размышляет. По его словам, во всей Сонатине, - но особенно в солнце и в его свете, - заключается какой-то тайный смысл.
Ну, заключается смысл, или нет его вовсе - про то нам неведомо. Зря только Мурдук не ценит прекрасные ночи своей сказочной страны. Ведь ночь Сонатины - это смесь синих чернил темноты, огненных искр яркого костра и тысячи разноцветных светильников мерцающих звёзд. А ночные луга, где гуляет и колышет одуванчики лёгкий ветерок? А прекрасная загадочная луна, теряющаяся в розоватых облаках? Но нет Кузнецу покоя в ночной час. По ночам Мурдук работает. И нелёгок его труд.
Сонатина отнюдь не проста. Она бесконечно переменчива в своём великолепии, поэтому описать её достойно - и вовсе тщетное дело. Ведь красота не может быть постоянной и извечной. Время, - конечно, страной этой тоже правит время, хоть и в меньшей степени, чем нашими серыми краями, - время подтачивает безжизненную красоту, обращая её в былую, способную вызвать лишь жалость и тоску о давних годах. И даже если оная красота бессмертна, - да-да, такое тоже бывает, - что поделаешь, постоянное приедается и перестаёт радовать глаз. Все мы не вечны, - кстати, Кузнец Мурдук тоже смертен, как и все обитатели Сонатины, - поэтому всё нерушимое чуждо нашему разуму. Поэтому настоящая красота должна жить в непрерывном течении и переменчивости, - как в родном краю Мурдука.
Большинство обитателей Сонатины такое положение дел вполне устраивает, изменчивый лик её они принимают безоговорочно и восторженно. Правда, местный народ тоже очень непостоянен, за редким исключением. Почти все тут - гости, они приходят сюда лишь на краткий миг - от восхода до заката, или наоборот, как сложится. А вот коренных жителей страны, вроде Кузнеца Мурдука, признаться, не очень радует кипучая и живая красота вокруг. Но их немного, их легко можно перечесть по пальцам.
Заядлый консерватор Мурдук, с которым мы уже знакомы, - этот вообще посвящает всё свободное от философских споров и раскуривания трубки время на поиски Способа. Он уверяет, что рано или поздно найдёт средство, позволяющее гостям обжиться в Сонатине и остаться здесь, среди полей розового хлопка и сочной зелени цветочных лесов, навсегда. Кстати, именно он открыл возможность призывать в Сонатину не кого попало и как попало, а вполне определённых гостей и когда нужно (например, когда того затребует его деятельная соседка).
Шуструю остроухую соседку Кузнеца Мурдука иначе как Филифёнкой не назовёшь, - язык не поворачивается. Хотя на самом деле её зовут Дисса. Она уверяет всех, что является потомком древнего благородного рода Дисов, и Сонатину именует только Дис, - что, утверждает потомственная графиня, переводится с какого-то древнего языка как "белая сущность естества". Ну, спорить не нам, ибо Дисса - единственная переносчица Истории, - пусть даже и вымышленной наполовину ею самой. Она помнит все многочисленные сонатинские (то есть дисские) праздники, - от Дня Урожая до столь обязательного Парада Молодых Матерей, притом сама регулярно заботится об их своевременном проведении, организовывая беззаботных, как сказочные эльфы и феи, гостей и донимая Мурдука заказами на нужных посетителей. Кузнец обычно ворчит и отмахивается, но всяческих Молодых Матерей находит исправно. Ведь Дисса - одна из немногих, ценящих его занятие и призвание.
Второго соседа Кузнеца Мурдука зовут Я-Который-Не-Он. Это - один из самых загадочных старожилов Сонатины. Не-Он, подобно Мурдуку, хорошо разбирается в технике (хотя судить трудно - слишком уж странна та техника, в которой он разбирается), но, в отличие от Кузнеца, начисто лишён философских устремлений. Не-Его практичный скепсис Мурдука постоянно раздражает, если не сказать - злит. Сам Мурдук пытался неоднократно допросить Я-Которого на предмет расширения своих научных познаний, но результат всегда получался каким-то неубедительным. "Вот ты мне скажи, Который", - спрашивал, к примеру, Кузнец Мурдук, - "Сонатина - это звезда какая, или, скажем, планета?". "Я", - отзывался Я-Который-Не-Он, - "сказал бы, что это вогнутая гиперсфера. Циклический остров". Мурдука подобные ответы всегда ставили в тупик, он ворчал и отмахивался. Уж лучше пусть будут чудеса и магия, чем такая наука.
Я-Который-Не-Он и выглядит-то странновато, если таковое слово вообще осмыслено для причудливой Сонатины. Склонная к точным характеристикам Дисса совершенно запуталась в Не-Его классификации, и для себя решила считать Которого чем-то вроде рыцаря. Тот и правда слегка смахивает на рыцаря, - приземистый человечек в угольно-чёрных латах, переливающихся мириадами разноцветных огоньков. Огни и фотография - вот две слабости нашего уникума. Кузнец Мурдук готов бы побиться об заклад, что узоры огоньков на доспехах Не-Его никогда не повторяются, и вообще совершенствуются с каждым днём. Что до фейерверков, до пиротехники, - тут Мурдук вообще дал бы голову на отсечение, что другого такого мастера не сыскать во всём божьем свете. Кузнец как-то спросил Которого - откуда тот родом. Я-Который-Не-Он всё охотно изложил, снова повергнув Мурдука в прострацию. "А бес его знает...", - пробурчал тогда Кузнец Мурдук, - "Может - и правда с блюдца, а может и не с блюдца. Может и с какой другой посуды..."
Ещё в круг долговременных постояльцев Сонатины входят: Хельн, - это беззаботный музыкант, постоянно настаивает, чтобы его величали Морганфильдом, но, думается нам, это он несерьезно, - такого любителя шуток и веселья ещё поискать. Пат-Астроном, - он астроном и есть, хотя грешен нехарактерным для такого ремесла увлечением - астрологией и гаданиями на всём, что подвернётся под руку. Его единственная постоянная клиентка Мелисса, задумчивая и тихая молодая особа (Хельн-Морганфильд в шутку зовёт таковую просто Лиссой, чем весьма раздражает Диссу, её полную противоположность). Лисса, - уж назовём её так и мы, ей очень нравится, - так вот, Лисса по профессии мечтательница и "самую малость поэтесса". Диссе же, которая взяла юную особу под своё перевоспитание, явно претит такое настроение молодёжи. Поэтому особое внимание требовательная наставница уделяет стирке (в ущерб белью, уплывающему по течению под устремлённым вдаль взглядом Мелиссы), уборке (Дисса предпочитает для таких занятий отдельный полигон, несколько волнуясь за судьбу своего домика белого кирпича), и готовке. Тут, следует признать, Лисса делает успехи - плоды её робких кулинарных опытов вполне годятся в пищу, - хотя, заметим, не нужно быть шеф-поваром, чтобы приготовить блюдо из фруктов и овощей, произрастающих на благословенной сонатинской почве.
Ещё десяток малознакомых вашему покорному слуге старожилов обитает по другую сторону лесистого Холма, да полсотни однодневных гостей Сонатины, - вот вам и всё население.
Да, но мы увлеклись и совершенно забыли Диму Орлика, который тем временем неуклонно приближается к Югу и Морю, словно к некоей абстрактной цели. Большую часть пути (солидный отрезок знаменитой Е-95) Дима преодолел в стареньком микроавтобусе своего знакомого, бывшего соседа по блоку. Тот уверял, что подвезёт Диму максимально близко к Южному Берегу, - сам он направлялся в Судак, навестить тёщу. Из микроавтобуса Дима вылез в районе солёных озёр Джанкоя, по причине глобальной поломки сего автопамятника, затем немного посибаритствовал в купе московского скорого, а дальше добирался, что называется, "на перекладных". Третье или четвёртое пойманное Димой транспортное средство доставило его практически к подножью Марьина холма.
Марьин холм настолько утопал в зелени виноградников, яблоневых и персиковых деревьев огромных садов, что напомнил Диме Орлику густую темно-зелёную крону какого-то исполинского векового Древа Изобилия. Погружённый в ароматы южных трав и гудение насекомых, холм был скорее с райской картинки в туристической рекламе или уголком эдемского сада, чем частицей нашего многогрешного мира. А ведь здесь, в грациозных белых коттеджах с балконами и колоннадами, в более скромных, но тоже прелестных и аккуратных дачных домиках, повсюду, - здесь обитали и обитают обычные люди. Не лучше и не хуже нас с вами, просто посчастливилось им родиться здесь, а не в пыльном холодном бетоне северных городов. Брр, даже говорить о таких вещах здесь кажется вдвойне неприятным. Так не будем же! Устремимся лучше за Димой во влажную горячую зелёную чащобу и проследуем за ним по тропе, ведущей к распахнутым вратам "Марьина пансионата".
Правда, на самом деле это был никакой не пансионат, а обычная дача. Ну, то есть не совсем и обычная - огромный трёхэтажный особняк из стекла и мраморной плитки, в меру современный и комфортный, в меру классический, чем-то напоминающий замок древних крымских князей на остром скалистом утёсе. Стояло это произведение архитектуры почти у самой вершины Марьина холма, окольцованное густым темно-зелёным садом с одной стороны и лагунообразным полумесяцем бассейна с другой. Помимо стандартного набора жилых помещений, в здании имелись: комнаты для гостей, две ванны, огромная гостиная (разве что без камина), библиотека, переоборудованная в прохладную тенистую столовую, и ещё много комнатушек помельче, для хозяйства. Ещё на третьем этаже был просторный балкон, выложенный мраморной плиткой и обрамлённый лепными украшениями, - просто сказочный сон, а не здание. "Марьиным пансионатом" нарекли его загорелые туземные жители, в честь Марьи Фёдоровны и её многочисленных гостей, - одним из которых как раз был Дима Орлик.
Марья Фёдоровна, добродушная пожилая женщина...
Да, стоило бы рассказать и про эту милую престарелую особу, пусть и не займёт она много места в нашей истории.
Марьин холм назывался совсем не её именем, - то была другая Марья, и очень давно. А наша Марья Фёдоровна славилась совсем другими делами, - семьёй и домашним пирогом. Пироги она пекла и впрямь великолепные - с инжиром и сочными крымскими яблоками. А её многочисленные дети (именно они оставили ей особняк, отправившись за океан) одержали множество великих побед в самых разных полях сражений, - от мирового рынка до искусства, - и были очень признательны матери за столь удачный набор генов. Мужа Марья Фёдоровна схоронила ещё в восьмидесятые, а теперь жила в спокойствии и гармонии, наслаждаясь закатными годами и любуясь молодостью со стороны. Роскоши ей требовалось самую малость, как и любому пожилому человеку. Прекрасные летние вечера, горы и море, зимние шквальные ливни, когда так замечательно сидится с чашкой чая под навесом балкона, с которого виден беснующийся на ветру опустевший чёрный сад... Что ещё желать в последние годы, когда всё давно решено, все слова сказаны, дети благоустроены, и жизнь удалась полноводная и славная!
Итак, Марья Фёдоровна, добродушная пожилая женщина, встретила Диму у ворот особняка, назвала его "сыночком" и пообещала по приходу вверить обустройство Диминого быта своей внучке. Вообще в "пансионате" Бабушки (так её называли родные и близкие) посторонних не было - всё внуки, да внуки и дети знакомых. Семейство Орликов Марья Фёдоровна знала очень давно, до свадьбы Диминых родителей, поэтому тут он был желанным гостем всегда. Хотя прибыл впервые, - отдохнуть и набраться сил перед защитой кандидатской.
В Сонатине же тем временем Дисса бранилась с Кузнецом Мурдуком у крылечка своего дома, где она и Мелисса развешивали бельё на просушку. Хлопоты её как раз были связаны с Парадом Молодых Матерей, который должен состояться "именно сегодня и именно в полдень". Мурдуку вменялось в вину то, что за ночь напряжённого труда ему удалось наскрести оных Матерей лишь пять, а нужно было - "восемь-десять штук". Кузнец Мурдук лениво ворчал и огрызался, поскольку был занят раскуриванием своей знаменитой трубки чёрного дерева. Дисса же нападала длинными нравоучительными монологами напополам с древними дисскими преданиями, в которых фигурировали в основном Молодые Матери, Винный Год и День Крылатого. В перерывах между цитатами Истории страны Дис, скандалистка ухитрялась отпустить пару-тройку нотаций и в адрес Лиссы, сплавившей по течению очередной предмет гардероба. Когда всё уцелевшее бельё было развешано, будто исчезла какая-то часть прецедента, - свара быстро закончилась фразой Диссы о том, что "пять так пять, но ежели не восемь - так это потому, что вы, Мурдук, невыносимый лентяй!". Кузнец, успевший слегка задремать под тихое сопение трубки, недовольно повёл ухом и промычал: "А ежели и лентяй, так и что... Сама бы нашла пошла, а то говорит...", - и стороны расстались при обоюдном удовлетворении. На самом деле, каждый Парад Матерей или другой славный сонатинский праздник вызывает у Диссы предварительное недовольство, и её споры с Кузнецом Мурдуком по этим вопросам гремят в Сонатине испокон веков.
Внучку Марьи Фёдоровны звали Диана. Приняв поклажу северного гостя из рук заботливой Бабушки и вяло сопротивляющегося хозяина, девушка потащила Диму в западное крыло, в комнату, для него предназначенную. Комнатка была уютная, с огромными зашторенными окнами, с видом на море, - как в лучших крымских отелях и санаториях. Интерьер представляли, всего: скромная накрытая пледом кушетка, журнальный столик, этажерка на четыре полки и среднего ворса ковёр на паркетном полу. Чемодан и сумки гостя были совместными усилиями пристроены по углам, и внучка Марьи Фёдоровны занялась обустройством Диминого быта. Приключилась небольшая возня, когда наш герой неуклюже пытался помочь Диане в разборе багажа и выгрузке вещей. Затем он нашёл в себе силы оставить девушку в покое, сам же принялся беспомощно насвистывать, разглядывая вид за окном, потом узоры на ковре и на пледе, потом переплетения древесных волокон на полированной крышке стола, потом корешок одинокой книжки, пристроившейся на полке этажерки... Наконец предметы интерьера были исчерпаны, а Димины сумки и чемоданы разобраны, нужные вещи заняли своё место, а ненужные были упакованы расторопной Дианой обратно, - и тогда Дима перевёл взгляд на свою хозяйственную помощницу, присевшую на корточках около его багажа.
И тут!.. Вы, конечно, читали о таком тысячу и более раз. А некоторым (о, счастливые люди!) самим довелось испытать подобное. Как же это бывает? Удар невидимой молнии... Прилив незримой горячей волны... Всплеск какого-то дремлющего энного чувства, чувства эмпатии во всё счастье Вселенной? Может быть... Слова, - всё это слова. Ими не передать тот миг, когда человека захлёстывает и уносит головокружительный водоворот, когда весь мир вспыхивает фейерверком сказочных красок и огней, недоступных слепому будничному взгляду постороннего... Короче говоря, наш Дима влюбился по уши, моментально и бесповоротно.
Дима Орлик, молодой учёный, талантливый и беззаботный парень, пользовавшийся привычным успехом у женщин, стоял в столбняке, с приоткрытым ртом разглядывая девушку, которую микросекунду назад словно увидел впервые. Девчонка чуть за двадцать, с гибкой правильной фигурой, прикрытой лишь поблекшим от солнца платьем и минимумом нижнего белья. Стройные загорелые ноги, умопомрачительная высокая грудь, прекрасные шея и подбородок, слегка выгоревшие на солнце волосы светло-русого оттенка (редкость для уроженок юга, из чего мы с Димой сделаем сходный вывод - Диана не была коренной жительницей Южного Берега), полные губы и огромные дымчато-серые глаза, сияющие сейчас насмешкой и озорным лукавством.
Конечно, она поняла всё с полувзгляда. Мы, прямодушные особи мужского пола, привыкли считать, что потрясающе скрываем свои внутренние переживания от окружающих. И парень обычно подчёркнуто не замечает улыбочек и хитринки в глазах у встречных девчонок, когда спешит на первые свидания. А ведь они, эти женщины, читают с наших суровых непроницаемых лиц, как с громадного рекламного транспаранта. Кто-то из писателей сказал, что нет такой дамы, которая бы не знала о готовящемся предложении за месяц-другой до того дня, когда её кавалер наконец решится невнятно промычать оное.
Диана поняла всё с полувзгляда, прочла все обуревающие Диму эмоции в его раскрытых до отказа глазах и... (загадочность женского ума также широко известна) осталась крайне довольна прочитанным. Причина такого отношения крылась довольно глубоко. Где-то полгода тому Бабушка демонстрировала внучке семейный фотоальбом и фотографии друзей семейства в том числе. Понимаете? Ей попалось на глаза фото молодого человека, делающего доклад на какой-то конференции. Каштановые волосы, смелый взгляд, решительная осанка... Таким был наш Дима, в сером костюме, при галстуке, со стопкой бумаг в руке. Так что... она ждала его. Можно сказать, она сама готова была сделать первый шаг, а произошедшее было лучшим, о чём могла мечтать эта молодая романтичная особа. Поэтому, повинуясь нахлынувшему порыву нежности к стоящему рядом восхищённо-ошеломлённому парню, Диана тихо и ласково спросила с озорной южной непосредственностью:
- Хочешь, в сад пойдём?
Дима, который расслышал и вовсе только первое слово, окончательно потерял голову. Густо покраснел, затем промычал что-то невразумительное, но с утвердительной интонацией. Прекрасное солнечное создание, девушка, излучающая мягкий розово-абрикосовый свет, подошла к нему, взяла под руку и с мягкой настойчивостью увлекла за собой на улицу, в ароматную сочную тень виноградно-персикового сада.
Разъярённая Дисса тем временем носилась по одну и другую сторону Холма, набрасываясь на каждого встречного с гневными тирадами и речами на вечные темы дисциплины и порядка. Дело было в пресловутых Молодых Матерях. Они благополучно (хвала Мурдуку!) прибыли накануне в Дис, сразу были встречены и проинструктированы блюстительницей Истории и Руководительницей Парада, потомственной графиней Диссой. Тут же собралось большей частью местное население и гости Сонатины, проявлявшие (к оправданному удовольствию Диссы) завидный радостный энтузиазм. Пунктуально явился к стартовой полосе и Я-Который-Не-Он со своей неизменной фотокамерой на треножнике. Камера была магниевая, старого образца, но снимала отменно и переливалась огнями не хуже доспехов хозяина (по подозрению Мурдука, фотокамера Которого только выглядела устаревшей, но внутри была очень хитроумным и загадочным устройством). Не-Он сделал дюжину снимков, затем был милостиво отпущен Диссой, с наставлением непременно быть в сумерки на Финише, обеспечив праздничный фейерверк по случаю закрытия Парада. Потом Руководительница произнесла приличествующую случаю напутственную речь, и Молодые Матери отправились в Торжественное Шествие.
Здесь-то в планы Диссы и вкралась неурядица. Пат-Астроном, которому было поручено рассчитать курс Шествия, ошибся в азимуте на пару градусов. И, как рассказал затворнику-Мурдуку хохочущий Хельн, весь кортеж Молодых Матерей сбился с курса.
- Представьте же, Мурдук, идут эти Матери по опушке, потом через луг... Шагают!.. Наша Дисса просто таки зарядила каждую своей целеустремлённостью! Каждая толкает перед собой коляску, в каждой коляске по младенцу - у одной даже двойня. А за лугом, если чуть в сторону сдать, знаете же, тропа, а если правее - одуванчиковый хлопок, здоровенное поле...
Хельн-Морганфильд сделал передышку и отёр слезящиеся от смеха глаза. Мурдук понимающе хмыкнул и улыбнулся. Огромное розовое поле одуванчикового хлопка было гордостью Диссы и её святыней. Графиня утверждала, что поле и посевы по родовому праву принадлежат ей, - и никто с этим не спорил, потому что хлопка в Сонатине и так вдоволь, а упражняться в аргументах с Диссой - пустая трата времени, это знали все коренные жители страны.
Так оно или иначе, кортеж Молодых Матерей сбился с курса, и вместо того, чтобы выйти на проезжую тропу, караван суровых девочек, решительно толкающих перед собой большие цветастые коляски, врезался в нежно-розовые посевы одуванчикового хлопка. И с честью пересёк его, оставив за собой полосу распаханной колёсами и утоптанной ботинками земли. В тех местах, где Молодым Матерям попадались труднопреодолимые кочки или овражки, они пробивались сквозь заросли хлопка с особенным усердием, оставив после себя целые воронки вывороченного грунта. Понятно теперь, почему Дисса пришла в такую ярость!
Бабушка Марья оторвалась от газеты, которую внимательно разглядывала через очки в тяжёлой роговой оправе, привстала с кресла под зонтиком и выглянула за балконные перила, полюбоваться с высоты на маленьких внуков, с радостными визгами плескавшихся в голубых водах бассейна. Погрозила десятилетнему Мишке, пытавшемся столкнуть в воду свою хохочущую пятилетнюю сестрёнку, потом крикнула пробирающимся к забору детям, чтобы в сад не ходили, а играли здесь. Дети послушно вернулись к бассейну, Марья Фёдоровна же перевела близорукий взор на тёмно-зелёные заросли по другую сторону высокого забора, отделявшего сад от площадки с бассейном. Разглядеть свысока удалось лишь то, что Димочка и внучка, болтавшие минуту назад под раскидистым абрикосом, перешли к нежностям и объятиям, да и на этом приятном моменте, похоже, останавливаться не собираются. Бабушка с улыбкой покачала головой, подобрала листки газеты и с кряхтением поднялась с кресла, не желая мешать молодёжи наслаждаться друг другом. Она знала о переживаниях Дианы с того самого момента, как из фотоальбома таинственным образом исчезла фотография молодого Орлика, и выбор внучки был мил её сердцу. А поскольку сама была воспитана без ложной чопорности и хорошо помнила себя в молодые годы - вмешиваться в жизнь Дианочки ни капли не собиралась. Поэтому Марья Фёдоровна спустилась вниз, взяла небольшой складной стул-шезлонг и пошла к бассейну, приглядывать за малышнёй, чтобы, - упаси Господи, - не помешали влюблённой паре.
Диссе, всё это время в ярости курсировавшей по Сонатине, удалось в итоге отловить Пата с его недостаточными навигационными познаниями, устроить Астроному грандиозную головомойку и направить стопы его вслед за пропахавшим поле кортежем Молодых Матерей, страшным образом уклонившимся от правильного курса, из-за его, Пата, оплошности. Матери были настигнуты, и в сопровождении Пата-Астронома благополучно добрались до Финишной поляны, - правда, участницам Парада пришлось сделать большой крюк. И, когда сборище гостей во главе с Диссой приветствовало кортеж радостными криками, уже давно стемнело, и на Сонатину спустились чернильные фиолетовые сумерки, и светлячками заплясали праздничные огни.
Молодые Матери развернулись цепью и выстроились у цветочной гирлянды, протянутой между крон двух густых вековых вязов. Пару раз осветила сцену загадочная фотокамера Которого, и потом (Дисса, выдержав приличествующую случаю торжественную паузу, дала сигнал) грянул Гимн Сонатины в исполнении оркестра под управлением Хельна-Морганфильда, - он сам, собственно, и сочинил это величественное и прекрасное произведение.
Лишь один вводный аккорд, - и по знаку Хельна всё стихло вмиг, - даже гости и ночные птицы: каждый скрип, шорох и бормотание были словно сметены взмахом руки музыканта-дирижёра, и воздух наполнился светлой кристальной тишиной. Она стелилась чистым белоснежным полотном, над которым застыла в ожидании кисть художника, готовая положить первый смелый мазок будущей картины. И тут, будто даже и без ведома Хельна, в тишину звонкими ударами дождевых капель упало несколько нот маленького ксилофона. Робкая и неуверенная, тонкая мелодия на миг замерла, потом снова задрожала, разворачивая неокрепшие крылья, - и вдруг стремительно взмыла ввысь, обретя твёрдость и захватывающий торжественный тон. Ксилофон звенел выше и выше, казалось, - вот-вот, и деревянный инструмент сорвёт голос и потеряется в звонкой мелодии... Но капельный звон сыпался и сыпался, пока звук его не растворился в золотом шипении тарелок. Тут навострил уши даже Мурдук. Почти равнодушный к музыке, Кузнец не мог без замирания сердца вслушиваться в их кипящее золото, - ведь он собственноручно сковал и отстраивал каждый позолоченный диск.
Тарелки разлились шипящей волной, из которой величественно поднялось пение рога и валторны. Гордая и непокорная мелодия, которую вели они, ветвилась и множилась, когда ей вторило эхо, многократно преображалась и переплеталась. Вдруг в торжественное гудение валторны и рога гордо ворвалась стремительным порывом труба (ещё одна страсть Кузнеца Мурдука), и песня инструментов снова обрела целостность.
Внезапно музыка затихла, вновь воцарилась кристальная тишина, - и это была лишь сложная, тщательно выверенная и продуманная нашим Морганфильдом пауза! После неё песнь опять взвилась вверх бешеным порывом. Теперь играли все, причудливо, величественно и неописуемо красиво, - словно сама Сонатина переливалась в музыку. По сути, так оно и было. Хельн, величайший и несерьёзнейший из великих композиторов, проделал огромную работу и совершил невозможное - воплотил в Гимне саму душу Сонатины, и вплёл в него чувства и порывы всех коренных жителей, всех гостей, и самого же себя, - искренне и нещадно. Вот, казалось, во гнусавом неторопливом шаге фагота чудится Кузнец Мурдук, - а вот из сложных высоких переливов струн с лёгкими диссонансными
ходами видится мерцающий огоньками Я-Который. Потом гордой и заносчивой Диссой поёт труба, её сменяет весёлое падающее и взлетающее отступление флейты Хельна (играл, между прочим, он сам, правя оркестром, просто наклоняя голову и очерчивая кончиком инструмента знаки в воздухе).
Мелодии и гармонии лились без конца и края, захватив уже полный контроль над чувствами всех присутствующих. Даже те, кто слышал Гимн совсем не впервой, могли бы поклясться, что звучит он каждый раз по-новому, неуловимо преображаясь. Так оно и было, - музыка ведь, как и сонатинский край - лишь одно из многих воплощений текучей и изменчивой вселенской красоты. И вот, когда казалось, что мелодия прошла кульминацию и стихает, она вдруг с новой двукратной силой рванулась к небесам, и вместе с ней - потоки сказочного многоцветного огня и звёзд. Так начал свой фейерверк Я-Который-Не-Он, профессионально вплетая огненные краски в музыку Гимна. Разрыв каждого нового снаряда огней и сполохов сам звучал как нота великолепного огромного ударного инструмента; каждый треск и свист новой ракеты добавляли оркестру свою ритмическую партию, чётким рисунком обрамляя картину из огня и звука. И музыкальная река, озарённая красками фейерверка, поплыла дальше...
Прекрасные консонансы распадались на мистические гудящие диссонансы, те вдруг собирались в потрясающий многозвучный аккорд и разрешались в новый головокружительный консонанс. А в небе один за другим вспухали шары парящих ракет, расцветали пылающие цветы, рисовались огненные спирали и кольца... Потом прекрасная луна Сонатины будто сама превратилась в гигантский темно-синий взрыв, метнувший в ошарашенных зрителей хлещущие искрами лепестки кипящего света, - вот где место кульминации, которой и окончился потрясающий Гимн. Ошарашенные зрители целых полминуты простояли в оцепенении с раскрытыми ртами (даже Мурдук, у которого выпала из разжавшихся зубов давно погасшая трубка), потом всё сборище разразилось красочными восторженными овациями. Поток гостей хлынул в оркестр и затопил каждого из музыкантов (Я-Который-Не-Он тоже не избежал своей славной участи), наперебой поздравляя их и расхваливая. Предусмотрительная Дисса в это время проинспектировала столы с угощением и призвала всех присутствующих к трапезе, что было воспринято теми с восторгом, даже немного превысившим предыдущие чувства. Парад Молодых Матерей благополучно завершился, и настало время ночного праздника.
Мурдук в сожалении осмотрел огромные блюда со сказочными яствами, перехватил немного угощения, побродил тут и там, перекинулся парой фраз с Которым по поводу замечательного фейерверка, да и подался домой. Он работал в маленькой лаборатории каждую ночь, проводил всё время от заката до великолепного восхода в поисках Способа. И, как вы понимаете, некогда Кузнецу было засиживаться за праздничным столом, - он и так уже непозволительно задержался, любуясь фейерверком Которого. Так что Мурдук, недовольно ворча под нос и спотыкаясь в темноте о кочки, поспешил к своему домику с грибовидной соломенной крышей, приютившемуся возле увитого плющом утёса.
Дима проснулся в ласковой переменчивой тени листьев виноградных лоз и персиковых крон, лёжа на спине в удобном широком шезлонге. Над ним склонилась Диана, ласково запустившая руку в его взъерошенную шевелюру. В Диминой душе царили покой и радость, а перед взором являлись обрывки последних событий и увиденного только что сновидения. Фиолетово-дымчатое закатное небо какого-то сказочного края, по которому стремительно несутся кричащие стаи птиц. Окутанный свежим туманом берег волшебной красоты, окаймлённый медленно катящимися водами... Потом сквозь полусонное видение проступило милое личико Дианы, тогда Дима окончательно проснулся, привлёк девушку к себе и поцеловал её, на что та ответила таким же самозабвенным глубоким поцелуем.
- Ну что, готов? Выспался?
- Готов что? - с недоумением спросил Дима.
- Да к морю же идти, глупый! - рассмеялась Диана. - Мы же договаривались, помнишь? Потом, после... - девчонка мило покраснела.
- Ах да... - хриплым со сна голосом среагировал он. - Конечно, пошли. Я долго спал?..
- Четыре часа. Уже почти вечер, жара спадает, - Диана вложила в Димину руку стакан домашнего сока. - Бедный мой, ты же устал с дороги, наверно. А я набросилась, как... Ну отдохнул уже?
- Да, - неуверенно пробормотал Дима, потом с удивлением обнаружил, что действительно отдохнул как никогда - всё тело наливалось бодростью и силой, а грудь переполняла тесная радостная благодать... Казалось, сейчас он может встать, и, стоит оттолкнуться от земли, - взлетит к небесам, будет ветром нестись над зелёными холмами и скалистыми утёсами, над морем, прямо навстречу медно-золотым лучам склоняющегося к закату солнца.
- Да! - решительно и счастливо повторил он, вскакивая с шезлонга и обнимая Диану. - Идём прямо сейчас.
- Тогда я пойду, соберу вещи, - пропела девушка, выскользнув из объятий возлюбленного. - Я знаю тут неподалёку очень хороший пляж. Дикий. Там сейчас никого, будем только мы, - Диана улыбнулась ему своей озорной улыбкой и направилась к дому.
Кузнец Мурдук трудился при свечах в полумраке своей крошечной лаборатории. Перед ним на верстаке стояло несколько реторт, там же россыпью лежали разных металлов резцы, молоточки и другие приспособления, которым пока не придумал достойных имён даже сам Мурдук. В стороне тлела небольшая печь с кузнечным горном (пневматический привод, берегущий силы, а также система слабозатухающих автоколебаний, экономящая время, представляли собой плод совместной работы Кузнеца и Я-Которого, рождённый ещё в незапамятные времена). Кузнец Мурдук протёр большую колбу, привычным движением сыпанул туда искрящегося порошка, долил туда же какой-то жидкости, строго отмерив дозу этого мутного зелья узкой высокой мензуркой с делениями, потом навинтил на колбу полированную металлическую пробку, закрепил колбу в штативе и включил её в электрическую цепь сложной конструкции. На пару минут отвернулся к горну, раздул пламя и пустил пневматический нагнетатель. Что же... А вдруг сегодня? Вдруг сегодня всё получится? Кузнец Мурдук подавил сладостную дрожь предвкушения, чтобы не мешала работать, и взялся за дело.
Что на этом свете может стать символом радости и счастья? Увы, немногое... Разве только юноша и девушка, которые беспечно несутся по морскому берегу, взявшись за руки, молодые и красивые, светящиеся горячей взаимной любовью, пусть не всегда долговечной, зато навсегда прекрасной! Они летели, весело крича, и смеялись как дети. Бежали прямо навстречу тяжёлой волне прибоя, чтобы без раздумий стрелой прыгнуть в воду и пену, прямо в лёгкой летней одежде, лишь в последнюю секунду разорвав дорогое сердцу рукопожатие. И море ласково приняло их, словно взяв чувства влюбленных под свою опеку.
Дима зажмурил непривычные к солёной воде глаза, и не открывал их, пока плыл в глубину. Внезапно он словно попал в холодное течение, вода вокруг неощутимо изменилась, и, когда он набрал немного в рот, - на вкус оказалась пресной. Такое неожиданное открытие взволновало молодого учёного, и он сразу поплыл на поверхность, чтобы рассказать о странном подводном течении своей спутнице и...
Вынырнув, рационалистичный Дима Орлик смог лишь широко распахнуть глаза и (ещё шире) открыть рот. Потому что вокруг было уже совсем не море, и вообще, следует признать, ничего даже отдалённо напоминающего морской пейзаж не наблюдалось.
Он стоял по грудь в прохладной пресной воде, притом проточной. Когда Димины глаза чуть привыкли к новому освещению, ему удалось разглядеть над головой полукруг кирпичного свода, покрытого коричневыми пятнами сырости. Будто сточная труба какая-то, подумалось Диме с лёгким отвращением. Однако вода была чистой и прозрачной, пахло вокруг лишь землёй и сырым кирпичом, поэтому неприятные чувства прошли, сменившись любопытством. Дима Орлик медленно повернул голову, и его взгляд встретили светло-серые глаза Дианы.
- Где... мы? - спросила девушка скорее заинтересованно, чем испуганно.
- Сам не пойму... - осторожно ответил ей парень, воздержавшись от гипотез.
- Где вы - неважно. Хотя могли бы догадаться, что не на приёме у Королевы Лун, а всего-навсего в Переходной трубе, - раздался где-то впереди приближающийся третий голос, сварливый и слегка гнусавящий.
- Кто это? - крикнул во тьму ("...Переходной трубы?") Дима, закрыв собой прижавшуюся к нему девушку.
- Привратная Крыса, - гордо представились из темноты. - Вы там приросли к месту или все же будете плыть сюда?
- П-превратная?.. - робко спросила Диана.
- Привратная, - недовольно ответствовала сокрытая во тьме Привратная Крыса, сделав ударение на букве "и" своего имени. - Мне повторить ещё тысячу дюжин раз, или вы сделаете милость и подгребёте ко мне? Вы двое хоть плавать-то умеете?
- Умеем, - откликнулся совершенно сбитый с толку Дима.
- Тогда я жду. Уф... - недовольно проворчали из темноты. - Ну?!
Дима Орлик, которому назойливые нотки в голосе неизвестной особы уже начали надоедать, осторожно двинулся вперёд, за ним тихонько пробиралась Диана.
- Очень рада, - объявила нарисовавшаяся впереди Привратная Крыса, сидевшая, по всей видимости, на пустом бочонке. Она была практически полметра ростом (не считая аккуратно поджатого метрового хвоста), серая и взъерошенная. Чёрные бусинки глазок блестели сарказмом и ироничной снисходительностью. Крыса была симпатичная, совсем не похожая на тех, что пугают хозяек и таскают цыплят из курятников. И ничего общего со страшными огромными крысами мутантами, бороздящими просторы канализаций на западном видео, в Привратной Крысе тоже не было. Можно сказать, вызывала она уют и умиление, как персонаж детского мультфильма.
- Вы... эээ... Вы нам объясните, что происходит? - поинтересовался Дима, даже не зная, как следует обращаться к этому ожившему мультику.
- Надо оно мне, - пожала плечами Крыса. - Времени нету. Поехали, хватайтесь за бочонок...
Диана послушно схватилась за морёные доски, её примеру последовал и парень. Некоторое время они плыли молча, причём Привратная Крыса гребла лапами, подталкивая бочонок, а путники просто покачивались в прохладных волнах течения. Здесь было куда холоднее, чем на Южном Берегу, и Дима уже начинал мерзнуть, но Крыса заявила:
- Не надо волноваться. Воды скоро станут теплее и чище, да и вообще - плыть уже недалеко. В Сонатине выйдете - и в добрый путь, дальше уж сами. Там уж вам понравится, надеюсь. А то - холодно им, подумаешь - тепличные какие!..
- Где выйдем? - переспросил Дима. - И как попасть назад, на берег?
- В Сонатине. А назад... Да в своём ты уме? Кому ж назад захочется оттудова? - изумилась серая взъерошенная проводница, уставшая грести.
- А если захочется?
- Напишешь заявление, - отрезала Крыса. - Если оно всё у них там заведено... Не ко мне. Я - Привратная Крыса. Я встречаю и провожаю дальше. А куда обращаться по поводу возврата - спросишь у народа на месте.
Туннель Переходной трубы закончился так же внезапно, как и вода под ногами, и ошеломлённые молодые люди обнаружили себя стоящими на пружинистой траве сочного ярко-зеленого луга, простиравшегося вдаль, где заросли клевера и ромашек сменяли кроны деревьев, и где начиналась миловидная весёлая роща.
- Всё, прибыли. Поздравляю, - пробурчала сзади Привратная Крыса. - Счастливо оставаться, а мне пора, - проводница козырнула оглянувшемуся на голос Диме и направилась вглубь тоннеля, который словно удалился вместе с ней, сжавшись до маленькой норки, какие роет полевая мышь.
Дима Орлик возмущённо развернулся... и остолбенел от неописуемой сказочной красоты земель, раскинувшихся перед его взором. И роща, и луга с весёлыми россыпями цветов, и нежная дымка у горизонта, и загадочное небо с плывущими облаками, подсвеченными утренним солнцем - всё здесь просто дышало радостью и покоем. Дима встретился взглядом с Дианой, посмотрел на её горящее восторгом лицо - и рассмеялся легко и беззаботно, как не смеялся с детских лет. Его любимая тоже радостно расхохоталась, и тут до Диминого сознания дошло, что её черты лица словно приобрели детскую округлость, нос чуть вздёрнулся, ямочки на розовеющих щеках стали глубже... Нет, она осталась вполне нормальной девушкой, но... похожа теперь была на фею из детских сказок, - не хватало только пары прозрачных крылышек за спиной. Дима отбежал в сторону, ко звонко журчащему ручью, и старательно изучил своё собственное лицо, отражённое искрящейся зеркальной водой. Так и было - он сам тоже стал чем-то походить на десятилетнего мальчишку. Дима нахмурился, пытаясь осмыслить произошедшие перемены и вообще всё, что творится вокруг... Но подкравшаяся сбоку Диана спрыгнула в ручей и обрызгала исследователя с головы до ног холодной водой, а потом с весёлым довольным смехом унеслась прочь, через луг, оглядываясь на Диму. Тот недовольно нахмурился, потом расслабился и плюнул на тайны природы, на познание мира, на поиски смысла - вообще на всё, над чем принято глубоко задумываться и серьёзно размышлять. И, шутливо погрозив негоднице, побежал следом.
Они гнались друг за другом, летели наперегонки через обжигающий утренней росой зелёный луг, потом, взявшись за руки, вошли в молодую шумную рощу и прошествовали по тропе, переливающейся солнечными бликами, вышли на залитую солнцем поляну. Дима присел у замшелого тёплого камня, слушая пение птиц, его возлюбленная отбежала в сторону в погоне за огромной цветастой бабочкой, потом вернулась, уже увенчанная небольшим венком из полевых цветов, и уселась рядом, прижавшись к парню и уютно пристроив голову на его плечо.
- Где же мы, Димка? - умиротворённо пробормотала Диана, прикрыв глаза и подставив помолодевшее лицо ласковому солнцу. - Что это за... место? Или мир?
- Привратная Крыса же сказала, - шутливо отозвался Дима Орлик.
Диана тихо рассмеялась:
- Ты прав... Какая разница! Здесь так хорошо. Я не хочу назад. А ты? - насторожилась девушка.
- Я тоже, - кивнул Дима задумчиво. - Крыса была права, когда говорила, что никому бы не захотелось вернуться. Тут не просто хорошо... Тут... Тут я не хочу думать о всяких серьезных вещах. Я не хочу рассуждать и сравнивать. Почти всё, что я привык считать великим и очень важным - здесь кажется грудой барахла. И... Да, это правильно! Действительно правильно. Тут я хочу жить, а не строить планы на будущее и скучать по прошлому. Всё верно сказал? - он с улыбкой наклонил голову и заглянул в серые глаза любимой.
- Так что - не будешь писать заявление? О возврате? - засмеялась Диана, обвивая руками Димину шею.
Ответа, по вполне понятной причине, не последовало.
Мурдук пересёк необъятные грядки и поля Диссы, аккуратно глядя под ноги во избежание праведного гнева хозяйки, и направился вдоль поросших ягодным кустарником склонов большого Холма, границей тянувшегося от песчаного озёрного берега на западе до густого хвойного леса, из-за крон которого фиолетово-золотым шаром только выглянуло загадочное сонатинское солнце. Он топал по той самой тропе, с которой сошёл недавно кортеж Молодых Матерей, причинив столь ужасный урон посевам одуванчикового хлопка. За плечом Кузнеца позвякивала котомка, где лежали необходимые измерительные инструменты, и Мурдук спешил, чтобы как можно скорее встретить двух новых гостей и проверить, удачно ли он подобрал вызывательные ингредиенты этой ночью.
Наконец, из-за очередного поворота вынырнула переливчато-зелёная опушка молодой рощи, и Кузнец Мурдук разглядел фигурки гостей, а с ними... Мурдук в отчаянье застонал и приостановился. Его нагло опередили. Возле обнявшейся парочки ошивался Я-Который со своей дрянной камерой, и примеривался запечатлеть новеньких в очередном ракурсе.
Сосед Кузнеца давно взял за привычку фотографировать в Сонатине всех новоприбывших, потому что любому художнику камеры более всего на свете интересен новый материал для съёмок. На каждого свежего гостя Который переводил не меньше полудесятка дюжин пластинок, поэтому нетрудно представить унылую участь Кузнеца Мурдука, коему придётся теперь ждать, ждать и ждать. Можно было, конечно, прогнать Я-Которого прочь с его псевдодревним аппаратом и праздничными гирляндами, да и заняться парочкой самому, но кодекс чести требовал уступить гостей первому их нашедшему, тем более - своему соседу. И Мурдук, приблизившись к Диме и Диане, лишь грубовато поздоровался и угрюмо присел в сторонке, сгорая от неудовлетворённого научного интереса...
Прекрасный неповторимый день уже медленно клонился к вечеру, и закатное солнце любовалось ласковым переливчатым взором на маленькую компанию, отдыхающую на берегу озера, того самого, сказочным туманом окружающего сонатинские края. Две молодые пары сидели в обнимку, любуясь закатом и сказочными фигурами, сотканными озёрным туманом.
- Хельн, а что там такое? - Дима показал рукой вдаль, где в дымке чудились вздымающиеся ввысь обелиски величественных башен. - Похоже на какие-то небоскрёбы... На вон том вроде бы даже спутниковая антенна! Смотрите!
- Где? - Диана пристроила свой аккуратный подбородок на плечо любимого и пристально всмотрелась в туман.
- Да вон же, солнышко. Видишь? - девушка утвердительно склонила голову. - А рядом с тем, справа, какая-то площадка, как посадочная, или на стоянку похоже.
- Посадочная, - хихикнула Диана. - Я в детстве жила с родителями возле аэропорта, а на такие площадки садились вертолёты. Грохоту было... Даже по ночам, - Диана запустила пальцы в Димину причёску и замурлыкала какую-то мелодию.
- Не знаю, друзья мои, - задумчиво отозвался Хельн-Морганфильд, заложив руки за голову. - Это будто бы миражи. Их нету. Отражения какие-то. Так оно, Лисса? - спросил музыкант свою подругу, сидящую рядом.
- Будто бы так, - лёгким голоском отозвалась Мелисса, слегка зарумянившись. - Наставница тоже говорит, что отражения. Но ещё она сказала, что они всамделишные. Она говорит - если их бы не было, то как бы мы видели одно и то же, да на одном же месте.
- Дисса расскажет! - рассмеялся Морганфильд. - Ей бы чтобы всё вокруг - как на своей собственной кухне, по баночкам да по полочкам!
- Наставница хорошо объясняет, - укоризненно глянула на него Лисса. - Она говорит - раз видно - значит есть. А если нет - так и всей Сонатины тогда может нет, хоть мы её и видим. Разве такое возможно?
- Кто знает, - откликнулся музыкант. - Одно ведомо - спорить с Диссой - дело пустое и бесконечное...
- Сыграйте нам ещё, Морганфильд, - ласково попросила Диана, улыбнувшись Хельну. - Звук вашей флейты - это что-то божественное. Я никогда такого не слышала, и оно непохоже на то, к чему я привыкла, но это... потрясающе прекрасно!
- Да я же играл вам двоим уже полдюжины раз! - со смехом в голосе ответил Хельн. - Вы просто потеряете аппетит, переслушав мелодий! Расскажите лучше, как прошёл день. С кем познакомились из наших?
- О, - улыбнулась девушка. - Сначала мы с Димой наткнулись на этого таинственного фотографа со старой камерой.
- Я-Которого? - переспросила Мелисса. - Он очень загадочен, я с вами согласна.
- Да, он представился Я-Который-Не-Он. Вот имечко! - Диана прыснула в ладонь. - А потом подошёл хмурый тип, Кузнец Мурдук, и очень сильно нервничал, пока фотограф делал снимки. А когда Я-Который-Не-Он успокоился и оттащил камеру в сторону, Кузнец сразу подбежал к нам, поздоровался и долго извинялся... А потом он попрощался и ушёл...
- Ничего не сказал? - поинтересовался Хельн-Морганфильд, приподняв голову.
- Ну, он был... как-то разочарован, - пожала плечами Диана. - Будто хотел встретить кого-то, а не встретил, и встретил взамен нас.
- Он проверил меня и Диану на каких-то приборчиках, - вставил Дима. - И, кажется, остался недоволен показателями.
- А-а... - протянул Морганфильд, приподнявшись на локтях. - Значит, ему не удалось... - с тенью печали пробормотал он. - Что же. Он ищет, а ищущий Кузнец Мурдук всегда находит, рано или поздно. И не постоит за ценой и временем.
- А потом мы встретили ещё Диссу, она попросила нас сходить к Пату-Астроному и сказать Мелиссе, чтобы поторопилась, - продолжила рассказ Диана. - Потом Пат угостил нас чаем...
- Судьбу на заварке предсказывал? - засмеялся Хельн.
- Нет. Сказал - спешит на чердак, протереть до вечера оптику...
- Гм. Ну, расскажите же дальше, - попросил внимательно слушающий Хельн-Морганфильд.
- Потом мы пошли с Диссой и Мелиссой на праздничную поляну, где было много народу, - продолжила рассказ Диана. - Там мы встретили вас, помните? Вы играли на танцах.
- Да-да. Вы замечательно танцуете, радость моя. Примите восторг, - похвалил музыкант.
- Спасибо, - поблагодарила девушка, обнимая Диму, любующегося последними минутами сказочного заката. - Потом мы танцевали, и все кругом танцевали. Было так здорово!.. - Диана восторженно поведала Морганфильду о танцах на поляне и обо всех дальнейших событиях, которыми так богат был этот затянувшийся день, великолепный и праздничный.
Солнце село, и на Сонатину мягкими покровами, лёгким бризом спустились с небес сумерки. Затрещала удалая песня ночных насекомых, на лугу ей вторило пламя большого костра, в рощах и домиках зажглись фонари. На небе проявилась царственная луна Сонатины, окаймлённая тонкими полосками облаков.
- Сыграйте же, - попросила музыканта Диана, сладко потягиваясь. - Димка, попроси и ты, а то скоро спать.
- Да, сыграйте ещё, пожалуйста, Хельн, - подтвердил Дима. - А то и правда спать уже охота.
- Что же, - улыбнулся Морганфильд, уступив просьбе. - Устраивайтесь, друзья. А я сыграю вам колыбельную.
Влюблённая пара улеглась в обнимку на мягкую густую траву у песчаного берега, Мелисса присела неподалёку, навострив уши, а великий музыкант-композитор Хельн приложил к губам мундштук тончайшей работы и заиграл.
И снова, казалось, все ночные звуки и шорохи стихли, и всё живое обратилось в слух, внимая нежной вкрадчивой мелодии, убаюкивающей, наполняющей сердце покоем и теплом. Но в этот раз играл Хельн недолго, потому что после дюжины тактов приметил, что новые друзья его уже спят. Тогда он умело вывел несколько заключительных нот и вслед за Мелиссой подошёл к уютно устроившимся Диме и Диане.