Аннотация: Вольный взгляд на событие, произошедшее в Питере в октябре 2015 года.
***
Геня Гвоздик, репортёр уважаемой петербургской интернет-газеты, влетел в кабинет главного редактора и, тяжело дыша, шлёпнулся на стул.
- Извините, Сергей Львович, - выпустив пар, сказал он. - Пробки в городе, всё стоит.
- Ладно, - махнул рукой редактор Мухин, - слушайте сюда. Из полиции сводка пришла, одно дельце о-о-очень интересное! То ли бандюган, то ли бизнесмен кинул в канал инвалида. Слетайте, проясните, что там да как. К вечеру анонс поместим, назавтра статью пустим. А дальше, как обычно, свежие новости по громкому делу... Ну, вы поняли, да?
Геня кивнул, и Сергей Львович не без удовольствия заметил вспыхнувшие в его глазах искорки нетерпения и предвкушения. Гвоздик, молодой человек лет двадцати пяти, нетерпение подкрепил мелкой тряской колена, а затем барабанной дробью пальцев по крышке стола. Редактор улыбнулся кончиками губ, стараясь не показывать улыбки. Гвоздик был горяч, и репортёрский азарт его импонировал Мухину. Геня не обладал глубиной суждений и широтой мысли, зато имел длинные быстрые ноги, напористую натуру и неугомонный норов. Живи он двумя веками раньше, наверняка дни и ночи проводил бы за охотой в своих помещичьих угодьях. В сущности, он и сейчас был охотником, ибо точно так же гонялся за новостями, шёл по следу возмутителей городских скандалов, устраивал облавы на свидетелей и высиживал в засадах, дожидаясь возможности сделать пикантные кадры.
Мухин протянул Гвоздику распечатку, и пока тот напряжённо изучал бумагу, оглядел его буйные русые кудри, лёгкую бородку, тонкий подрагивающий нос. Узенькие штаны немыслимого изумрудного цвета и малиновые кеды гармонично завершали портрет человека, получавшего витамин роста от света гаджетов и разбирающегося в японской кухне лучше самих японцев. Потомок харьковских казаков, прибывших в Ленинград в поисках лучшей доли сразу после Гражданской, от загорелых казаков взял разве что ярко-синий цвет глаз да волнистый чуб, закрывавший чуть ли не половину лица.
- Свидетели есть? - деловито осведомился Геня.
- Полно. Даже снято на видеорегистратор одной из машин. Это на перекрёстке было. Попробуйте достать эту запись.
- Достану, - самоуверенно заявил Гвоздик. - Из-под земли выцарапаю.
Сергей Львович, полный мужчина возраста за пятидесят, снова улыбнулся, ничуть не сомневаясь, что видео обязательно найдётся. Он потянулся за сигаретой, извлёк её из пачки, но потом скомкал, швырнул в мусорную корзину, а в рот закинул леденец.
- Правильно! Курить вредно! - похвалил, пренебрегая субординацией, Геня. - Лучше спортом заниматься. Хотите с нами в воскресенье на роликах покататься?
- Идите уже, - грубовато отклонился от предложения Мухин. - Какие ролики? Деликатный вы наш...
- На Елагином и не такие толстые катаются, - пожал плечами Гвоздик, стирая улыбку с губ Мухина.
Когда Геня улетел, Мухин с печалью бросил взгляд на своё отражение в дверце старомодного полированного шкафа. Грузная фигура, ещё более расплывающаяся в изломах полировки, привела его в смутное лёгкое раздражение. Он потеребил и скомкал очередную жертву - невинно убиенную сигарету - и отвернулся от шкафа, усевшись вполоборота.
***
В полиции молодой лейтенант с удовольствием поведал историю конфликта. Гражданин Лосев Эм Ю на пересечении набережной речки Карповки и Большого проспекта Петроградской стороны, следуя по набережной, попытался проскочить на запрещающий сигнал светофора, но вынужден был остановиться, так как на пешеходный переход уже ступили люди. Гражданин Лосев резко затормозил и замер прямо на "зебре".Гражданин Туркин А Вэ, перед носом которого неожиданно возник черный "Гелендваген" Лосева, был отброшен на землю бампером вышеупомянутого "Гелендвагена". Серьёзных травм падение не причинило, но вызвало бурю негодования, в связи с чем гражданин Туркин, поднявшись на ноги, с размаху ударил ботинком по пассажирской двери внедорожника. Рассвирипевший гражданин Лосев выскочил из автомобиля и, нанеся Туркину устные оскорбления, а также ухватив последнего за грудки, потащил к парапету канала. У парапета, пользуясь значительным преимуществом в физической силе, гражданин Лосев сбросил гражданина Туркина в воду. Так как глубина речки Карповки в данном месте не превышает роста человека, гражданин Туркин смог самостоятельно дойти до ступеней спуска, откуда был увезён каретой скорой помощи, вызванной сочувствующими прохожими.
- И что, никаких повреждений? - с удивлением спросил Гвоздик. - То бампером треснули, то в реку бросили - и ничего?
- Ну, как ничего.., - протянул страж закона. - У Туркина сильное охлаждение. Чай, не май месяц. А он почечник, инвалид второй группы, на гемодиализе сидит. Ему переохлаждаться нельзя - того и гляди концы отдаст.
- А Лосев? Сел да уехал?
- Нет, бдительные граждане не позволили.
Помимо лосевского "Гелендвагена" на перекрёстке ожидали проезда четыре машины. Две уехали как ни в чём не бывало, а из двух других на подмогу выбежали люди. Молодой человек из "Хонды" скрутил хулигана Лосева при помощи девушки из "Пежо". Сдав Лосева на руки полиции, владелец "Хонды" умчался, а девушка - гражданка Корбут А А - засвидетельствовала обстоятельства происшествия. Она же предоставила запись с видеорегистратора.
- Ясненько! - довольно потёр руки Геня. - Лосеву теперь что грозит?
- Это как повернуть. - Юный лейтенант почесал макушку. - Может, хулиганка, а, может, покушение на убийство. Смотря каких адвокатов наймёт.
- Где он сейчас?
- В КПЗ отдыхает. Задержали на 48 часов согласно части 2 статьи 27 точка 5...
Геня стоически выслушал выдержку из КоАП и УПК Российской Федерации, после чего поинтересовался фамилией следователя.
- Упомяну вас в статье, - сказал Гвоздик. - Надеюсь, вы не против?
- Что вы! - Полицейский зарделся нежным цветом удовольствия и тщеславия. - Ни в коем случае! А где почитать можно будет?
Гвоздик нацарапал на листке бумаги название сайта и объяснил, как искать печатный вариант газеты. Вид раздувающегося от гордости лейтенанта его страшно позабавил.
- Мы можем ваше фото поместить, - добил он собеседника, тут же вворачивая просьбу о дальнейшем сотрудничестве.
После десятка кадров на внушительный Генин аппарат и десятка внушительных поз, призванных донести до читателей важность роли следователя, договорённость о сотрудничестве была достигнута.
***
Серьёзная девушка Настенька Корбут наружность имела вполне приятную: стройная, вылепленная долгими тренировками в спортзале фигурка, пышная каштановая шевелюра, ухоженные ноготки, правильный овал лица и аккуратный носик. Однако ни симпатичная внешность, ни покладистый характер, ни отзывчивая натура не избавили Настю от одиночества. Гражданке Корбут, как ужасно-канцелярски выразился бы полицейский чин, катастрофически не везло с кавалерами. За десять лет, прошедшие со дня выпускного бала, замуж отправились абсолютно все подружки, одноклассницы и просто знакомые. Кто-то успел развестись и пойти на новый круг брачных отношений, кто-то обзавёлся детишками, у тихони-троечницы, сидевшей рядом с Корбут, и вовсе имелось в наличии четверо детей, но только Настя пребывала в поиске. "Сглазили!" - пребывала в твёрдой уверенности её бабка; мать как человек более образованный считала, что дело в излишней застенчивости; отец же думал, что отпрыск не слишком старается найти пару - не ходит на танцы и в туристические походы, не обращает внимания на свободных коллег. Походы с рюкзаком и скачки в ночных клубах Настенька, действительно, не жаловала, в остальном же отец был не прав. Дочь его не чуралась мужского общества: толкалась у тренажёров в фитнес-клубе, после работы ездила с парнями-коллегами в боулинг или картинг и даже состояла в сообществе любителей военной истории, регулярно участвуя в имитациях знаменитых сражений. Благодаря подобным ухищрениям, у Насти водилось три десятка приятелей мужеского полу, но ни один из них не интересовался барышней всерьёз. Да и Насте самой никто не нравился настолько, чтобы начать задумываться о подвенечном платье.
Парней было много, но правильный гулял где-то вдалеке. Спортивные молодые люди выглядели отлично, да не выходили кто умом, кто душой. Чувствительные добряки имели округлые дряблые бока, а умники щеголяли в толстых диоптриях и тощих бицепсах. Любители природы не могли вымолвить пары слов, а болтуны-весельчаки ненавидели берёзки-осинки. Соединения же нескольких достоинств в одном человеке были редки, причём у носителей ценных качеств, как правило, безымянный палец уже украшался обручальным кольцом.
Корбут трудилась программистом - казалось бы, что и профессия неизбежно сталкивает девушку с потенциальными женихами. Однако и тут всё шло не слишком гладко. Женихами служба не обеспечивала, зато предоставляла относительно свободный график. По этой причине Настя после звонка Гени Гвоздика просто объявила, что ближайшие пару часов её не будет, встала и ушла. В кафе возле метро она заказала кофе, задумчиво уставившись на протекавшие мимо окон кофейни толпы людей. Отчего-то было много детей. Подростки, шумные и вертлявые, фланировали кучками по проспекту и таращились на красоты архитектуры. "Каникулы", - догадалась Настя. Странная слякотная неделя, нашпигованная экскурсиями и культпоходами.
- Анастасия Сергеевна? - услышала девушка за спиной. Она обернулась, обнаруживая хипстера в малиновых кедах. - Я из газеты.
Геня потянулся за корочками, но девушка жестом остановила его. Присев рядом, Геня сразу взял быка за рога:
- Мне в полиции сообщили, что ваш видеорегистратор зафиксировал происшествие на Карповке. Это, ведь, так?
- Да.
Ответ прозвучал сухо и коротко. Гвоздик несколько удивлённо глянул на собеседницу: подобная манера изъясняться обычно была присуща мужчинам среднего возраста.
- Вы могли бы что-либо добавить от себя по этому поводу? Так сказать, личные заметки.
- Я не видела ничего, кроме того, что есть в видео.
- Погодите! - запротестовал репортёр. - Сам случай - да, а люди? Люди, которые были с вами на перекрёстке, как реагировали? А пострадавший? Что он кричал? На видео этого не слышно. А человек, который скрутил хулигана, - он что говорил?
- Люди молча смотрели и никак не реагировали, - чётко доложила Настя. - Пострадавший кричал, что он ненавидит воров и бандитов, которые развалили страну. Человек, который задержал хулигана, молчал.
По завершении фразы, она сунула руку в карман и, нащупав плотную глянцевую карточку, крепко, но деликатно сжала её в кулачке. Осязание визитки, читаной-перечитанной бессчётное количество раз, заставило разгореться щёки румянцем. "Кондитеров Максим Валерьевич", - кончиками пальцев прочла Настя. Выдавленные буквы имени обжигали подушечки и генерировали тепло во всём теле. Человек, который задержал хулигана, он же Максим Валерьевич Кондитеров, после того, как увезли негодяя из "Гелендвагена", молча взглянул в Настины очи и молча протянул визитку. Потом молча уехал, не подозревая, какую бурю поднял в душе девушки. Всё потому, что был правильным...
Когда тщедушный человечек от удара внедорожника отлетел на асфальт, Максим Валерьевич усаживался в свою машину, припаркованную у тротуара. Визг тормозов и вскрик человечка вынудил его задержаться, а секунду спустя - выдвинуться на помощь упавшему. Настя наблюдала эту картину за рулём, ожидая зелёный в левом ряду набережной. "Гелендваген" стоял справа и чуть впереди от неё. Пешеход - астеничный мужчина лет тридцати пяти с измождённым лицом - поднялся быстро, показав тем самым, что удар был лёгким. Как он пинал автомобиль обидчика, Настя не видела, потому что взгляд её был прикован к высокому широкоплечему человеку с коротко стриженой головой. Всё происходящее отражалось на его лице движением мимических мышц. Пешеход закричал - брови Максима Валерьевича взметнулись вверх. Пешеход принялся колотить ботинком дверцу "Гелендвагена" - Кондитеров сузил глаза и заиграл желваками. Из внедорожника выскочила квадратная фигура - Максим Валерьевич плотно сжал губы. Водитель потащил пешехода к парапету - Кондитеров резко выдохнул. Затем он так же резко стартовал по диагонали через перекрёсток, высоко подняв левую руку и притормаживая проезжающие машины.
У ограждения, куда жлоб из "Гелендвагена" приволок свою жертву, стояли, разинув рты, двое: юноша в длинной куртке и представительный дядька в драповом пальто. Оба они, как тараканы, застигнутые щелчком выключателя, бросились прочь от жлоба и трепыхающегося в его руках астеника. Какая-то машина долго и протяжно загудела, но тут же сорвалась с места и умчалась в сторону Каменноостровского проспекта. Студенты-медики, топавшие в институт на занятия, припустили бегом, на некоторое время заслонив собою картину. Сквозь их толпу продирался один лишь Кондитеров, и, как заметила Настя, кулаки его были туго скручены.
Он не успел чуть-чуть. Тощий человек и его обидчик приземлились одновременно: один в тёмную воду Карповки, второй на гранитную плитку у парапета, поражённый могучим хуком Кондитерова. Силы жлоба и Максима Валерьевича были примерно равны, поэтому на земле незамедлительно оказался и сам Кондитеров - негодяй ухватился за его ногу и что есть мочи дёрнул. Завязалась яростная борьба в партере, и этого не смогла уже стерпеть Настя Корбут. Единственный неравнодушный свидетель безобразия бился с хулиганом, а молчаливые зеваки безучастно фотографировали драку. Покинув старенький свой "Пежо", Настя на ходу стянула с себя кардиган и, подлетев к барахтающимся в мартовской слякоти мужчинам, накинула её на голову жлоба из "Гелендвагена", после чего ловко завязала узлом из рукавов. Жлоб, лишённый обзора, вмиг утратил преимущество. Ему заломали руки и связали их, заведя за спину. Наряд полиции застал уже вполне мирную картину: водитель возлежал в луже, а нём сидели Кондитеров и Корбут.
Максим Валерьевич не вымолвил ни слова. Пока поднимали из Карповки пешехода, пока заталкивали в служебную машину хулигана, Кондитеров смотрел на Настю, не промолвив ни единого слова. Серо-зелёные глаза его словно что-то искали в нежданной помощнице, губы несколько раз дрогнули, однако, порыв был погашен. Кондитеров протянул девушке карточку, затем повернулся спиной и побежал к открытой "Хонде", на бегу сунув полицейскому точно такую же визитку. Возраст его Настя определить не смогла: то ли двадцать пять, то ли сорок лет. Так часто бывает у подтянутых людей с хорошей осанкой и умным пронзительным взором - внутреннее свечение перекрывает внешние черты.
- Как по-вашему, сильно ли пострадал инвалид? - поинтересовался Гвоздик, и Настя удивилась:
- Инвалид? Тот, которого бросили в воду, был инвалидом?
- Вы не заметили?
- Нет, - честно призналась девушка. - Не заметила. Я на него почти не смотрела.
"Эге! - смекнул Геня. - Ты на него смотрела, поскольку глядела на кого-то другого. На кого же? Уж не на героя ли, победившего злого дракона?".
Поняв, что многого из Корбут он не вытянет, Гвоздик попрощался и ушёл. Настя же, допив кофе и в сотый раз прочитав имя на тиснёной визитке, наконец-то решилась.
- Максим Валерьевич? - с замиранием сердца спросила она по телефону. - Это Анастасия Сергеевна. Я помогала вам там, у Карповки...
- Отлично, Анастасия Сергеевна, - голос в трубке прозвучал несколько иронично. - Рад вас слышать. Нам нужно встретиться, я должен вам кое-что передать. Когда вам будет удобно?
- Завтра, - прошептала Настя, теряясь в догадках, что же ей нужно передать.
***
К Лосеву Гвоздика провели без вопросов, однако пожилой капитан, вызвавшийся проводить репортёра, заметил:
- Бесполезно. Он ни с кем не разговаривает. Вы не первый, кого он уже отшил. И из "Комсомолки" приходили, и из "Вестей", а всё напрасно.
На подходе к "обезьяннику" Геня, вытянув шею через плечо капитана, попытался угадать, кто же из сидящих есть гражданин Лосев Эм Ю, сбросивший инвалида в канал. Героя будущей своей статьи Геня вычислил почти мгновенно, так как среди всего хлипкого поголовья сокамерников выделялся один здоровенный мужик с насупленным рубленным лицом.
- К вам снова журналист, - с лёгкой ехидцей обратился капитан к мужику через решётку. - Если есть желание поговорить, можно пройти в отдельный кабинет.
Лосев мрачно двинул челюстью и после недолгих раздумий матерно послал журналиста по далёкому адресу.
- А вот гражданин сейчас обидится и в суд на вас подаст, - добродушно проговорил полицейский, предпенсионный возраст которого явно располагал к благостному взгляду на мир. Затем сказал Гвоздику. - Я вас предупреждал.
Геня вопреки обычаю не стал развёртывать знамёна красноречия, дабы выклянчить интервью. Он смотрел на фигуру за прутьями и физически ощущал, как та пульсирует злобой и агрессией. Пульсация была столь сильна, столь отчётлива, что Гвоздика охватило то ли отвращение, то ли страх. Похожие чувства, наверное, человек испытывает при виде змей, вживую заглатывающих грызунов, либо пауков, высасывающих соки из бьющихся в паутине мушек. Выждав несколько секунд и первым отведя взор, Геня с напускной небрежностью пожал плечами:
- Не вижу смысла мараться. А статья и без интервью выйдет.
Он потопал к выходу, ощущая холодок меж лопаток.
- Завтра приходите, - сказал капитан. - Завтра товарища отпустят, хоть щёлкните на свету, а то очень у нас темно. Лампочек от начальства не допросишься.
- Отпустят? - возмутился журналист. - Он же преступник!
- Пока суд не решил, никакой товарищ не преступник. Не убил же никого, не ограбил. Что касается хулиганства, так у нас каждый второй хулиган. - Полицейский вдруг потерял интерес к Гвоздику, переключаясь на вошедшего в дежурную часть элегантного господина с бородой-эспаньолкой. - Нет вам покоя, Эрнест Николаевич. К кому на этот раз, господин адвокат?
- Вон ка-а-ак! - протянул тот, изучив документ. - Забавно! К вашему клиенту с утра уже тропа народная не зарастает.
Спустя некоторое время Эрнест Николаевич сидел перед сердитым Лосевым в кабинете, предоставленным миролюбивым почти пенсионером, и положив ногу на ногу, покачивал тонким ботинком.
- Если желаете, вас выпустят через час, - говорил он Лосеву. - Но я, Михаил Юрьевич, посоветовал бы вам не спешить. Вы кому свой второй автомобиль доверили?
- Бэху? Алисе. В смысле, супруге, а что? - пробурчал задержанный.
- Нет, супруга ваша жива...
- Не понял! - Лосев собрал лоб складками, выпятил губы.
- Взорвали вашу машину. Несколько часов назад. За рулём был неустановленный мужчина. Останки сильно обгорели.
Михаил Юрьевич ошарашенно уставился на адвоката.
- Где это было? - спросил он, когда шок прошёл.
- В Усть-Нарве, по дороге в порт.
- В Усть-Нарве! - Лосев мгновенно взмок и покраснел, теряя устрашающий вид. - В Усть-Нарву я должен был ехать, да задержали вот. А если не я, то жена. А если не жена... Значит, Гуров. Это Гуров был, Алькин хахаль.
- Хахаль - это любовник? - адвокат вскинул брови.
- Был бы любовником, убил бы, - коротко отрезал Михаил Юрьевич. - Вился около Альки, красивая она у меня. А она вертела им, как хотела. Бабы - они ж такие, им лишь бы за нос кого поводить, ну, вы, типа, знаете...
- Не знаю, - с еле заметным сарказмом изрёк Эрнест Николаевич. - Моя супруга - очень уравновешенная особа.
- Это при вас! - с убеждением возразил Лосев. - А за спиной, зуб даю, ведьмачит.
Адвокат поморщился, но спорить не стал.
- Я полагаю, Гуров вёз важные документы? Или деньги? - спросил он.
- Документы. На логистику порта.
- В таком случае вы должны отдавать себе отчёт, что перешли кому-то дорогу.
- Ясен хрен, - процедил его подопечный. - И к бабке не ходи. Я, пожалуй, в изоляторе пережду. Договаривайтесь, там, чтобы помурыжили меня месяцок. И Алису с дочкой отправьте за границу.
Лосев, вновь почувствовав себя хозяином положения, принялся диктовать адвокату задания, и с каждым пунктом, вписанным в пижонский блокнот Эрнеста Николаевича, всё более веселел и приободрялся.
Вечер Михаил Юрьевич уже коротал в комфортабельной камере с телевизором, душевой кабиной и холодильником. Валяясь на кровати перед ящиком, он, несмотря на внушительную сумму, отстёгнутую за санаторные условия, несмотря на сам факт заключения, несмотря на потерянную любимицу-бэху, тихо радовался тому, что во взлетевшей на воздух машине оказался не он, а Гуров. Пронзительная жажда жизни вдруг обуяла Лосева. Он словно бы взглянул на мир промытыми после пьянки глазами. Он заметил, как прекрасна его жена - хрупкая женщина, безропотно сносившая все закидоны мужа, не смевшая перечить ему и не смевшая ослушаться его. Будто заново знакомясь, он мысленным взором жадно оглядел Алису и нашёл, что она изумительно хороша именно трепетностью и бледностью, свойственной истинной красоте белокурой северянки. Он глянул на дочь и умилился её нежным кудряшкам. Ещё он возликовал, будто бы заново, в первый раз ступая за порог своей солнечной квартиры с видом на Неву и своего загородного дома в Зеленогорске. Уют и простор владений наполнил душу восторгом, как если бы эти блага свалились внезапно жителю вонючих трущоб. Он вспомнил все места на Земле, все страны, в которых побывал, заново переживая встречу с невиданной экзотикой (память при этом услужливо вычеркнула дни загулов в барах и кофе-шопах, а также часы в массажных салонах с проститутками). Он накачал себя чувством полёта и адреналином, повторяя самые дерзкие и рискованные сделки, утирая нос конкурентам и раскармливая до состояния ручных питомцев самых недоступных чиновников. Он ещё раз промчался на бешеной скорости по только что открытому Новоприозерскому шоссе от "ватрушки" до поворота на Сосново, тут же бросаясь названивать старинному школьному приятелю, чтобы похвастаться свежим рекордом: тринадцать минут, сорок одна секунда...
Расчувствовавшись, Лосев нашёл в телевизоре познавательный канал с живой природой и под трубный зов слонов в чарующей африканской саванне, стал истово молиться шёпотом, шевеля губами и неловко крестясь. Кое-как, с запинками, он осилил "Отче наш", а прочие слова придумал сам, обращаясь к Творцу как к начальнику цеха или к представителю президента в округе. О гражданине Туркине, отправленному в ледяные воды Карповки, Лосев не вспомнил. А что о нём думать? На то адвокат есть.
***
В палате, где прокачивал кровь Алексей Туркин, стояло всего три аппарата гемодиализа. Слева от Алексея лежал старичок-профессор, справа - дама из налоговой инспекции. Стены украшали невиданные голографические панно, являющие то одно, то другое изображение. С подобным комфортом Туркин отродясь не лечился. Он вглядывался в текучие картины, двигая тонкой шеей вслед ускользающим сюжетам, и на душе его было погано. Алексея душила ненависть и обида.
Проблемы с почками начались ещё в детстве - несытом и неспокойном. Отец погиб, когда Туркину стукнуло ровно семь. Мать ради прокорма трёх подрастающих сыновей взвалила на себя две ставки на химическом заводе унылого города Сланцы, препоручив младшенького Лёшу заботам старших братьев. От братьев, десяти и четырнадцати лет, Туркину доставались, в основном, тычки и затрещины, но их Лёша вполне сносно мог бы пережить. Хуже было другое: растущие подростки безбожно объедали мелкого, равнодушно игнорируя слёзы брата. Мальчик жаловался матери, та ругала старших, но в шесть утра она уходила до десяти вечера, и всё повторялось. Только вдобавок к голоду увеличивалось количество затрещин. Как потом, повзрослев, догадался Туркин, братья таким образом компенсировали свои фрустрации, ничуть не отступая от природы сообществ с низким уровнем развития, свойственной, например, преступникам, первобытным племенам или подросткам. В школе Туркин тайком доедал остатки завтраков - булочек или каши - но одноклассники, разумеется, знали о том, что Алексей ковыряется в объедках и потому чурались водиться с ним. Выходило так, что ни дома, ни в школе и вообще нигде не нашлось для Туркина необходимой дозы теплоты.
На медкомиссии перед вторым классом Лёшу взвесили и обнаружили сильную недостачу веса. Мать вызвали в школу, пропесочили перед педагогическим коллективом, пригрозив карами РОНО и милиции - в те времена всё ещё было строго. Поплакав, а затем выпоров старших детей, мать отдала Туркина в интернат. Там он начал мочиться в постель. Воспитатели, будучи убежденными в том, что виноват стресс, тем не менее отправили Лёшу на обследование в больницу, где Туркина судьба и хлопнула штампиком по лбу - инвалид! Хроническая почечная недостаточность, поправляемая поначалу диетами и травками, со временем ощерилась, оскалилась и во всю мощь показала зубы перед выпускным годом. Положение было столь серьёзным, что часть экзаменов Алексей сдавал в индивидуальном порядке из-за жёсткого графика госпитализации.
У эзотериков существует мнение, что почечники - это люди, призванные быть фильтром мира. Вроде как, пропуская через себя загрязнённые энергии всевозможных эгрегоров, почечники очищают их, избавляя человечество от духовной интоксикации. За это они расплачиваются здоровьем, но не в острой шоковой манере. Прогулка по коридорам любой больницы убедит, что наиболее умиротворённым из всех отделений выглядит лишь отделение нефрологии. Мысль о возложенной на него миссии очищения несколько смирила Туркина с действительностью, но успокоения не принесла.
Выучившись в сланцевском техникуме на специалиста по обслуживанию электросетей, Туркин некоторое время жил сносно: работал на пол-ставки на копеечной должности по оформлению бумажек, получал инвалидное пособие, питаясь преимущественно таблетками. Конечно, периодически мотаясь в Ленинград на обследование, он не питал иллюзий относительно здоровья - намётанный взгляд его с лёгкостью определял уровень тревоги у лечащего врача по одному движению бровей. С каждым разом угол, образованный бровями, становился всё острее. Туркин и сам находил тому подтверждения: слабость, апатия и сонливость не покидали его, сколь бы долго он ни лежал в постели. Мешки под глазами, повинуясь какому-то коварному плану, с упорством отвоёвывали всё большую часть лица, и Алексей думал, что рано или поздно они полностью сожрут щёки. Но худо-бедно, однако же он жил, имел кусок хлеба и крышу над головой.
На пике разгула девяностых мать скоропостижно скончалась, и братья замутили аферу с продажей квартиры - каждому хотелось иметь отдельный клочок личного пространства. Пока Туркин бегал по больничкам и поликлиникам, жильё было продано, причём Алексею чудесным образом после раздела досталась крохотная комнатушка в перспективном бараке. Барак должны были вот-вот снести и каждому взамен предоставить квартиру. Ничего это не произошло - Туркин с горечью осознал, что с ним была разыграна классическая партия под названием "Кот в сапогах". Только в сказке у обделённого брата был хотя бы усатый управляющий, а у Туркина и того не было.
Дальнейшие события потащили барахтающегося инвалида снежным комом по склону с лавиноопасным уклоном. Электросети, где трудился Туркин, разорились, работы в Сланцах - в типичном городишке одного предприятия - не хватало даже здоровым. Барак обветшал, накрылись бесплатные медикаменты, взлетели цены, но упало пособие. Алексей, распродав за бесценок последние остатки роскошной жизни, ломал голову, на что ему жить дальше. Пачка анализов, которые он по привычке аккуратно вклеивал в разбухшую медицинскую карту, неумолимо предрекала скорую остановку почек. Хмурым ноябрьским утром, тоскливо таращась на крышу, рухнувшую от внезапно выпавшего мокрого снега, Туркин понял, что в Сланцах его больше ничего не держит.
В Питере, скрыв инвалидность, он устроился сторожем на стройку, выторговав разрешение жить на рабочем месте в каптёрке. По ночам он прогуливался по объекту с охотничьим ружьём в руках (ружьё не стреляло, но злоумышленник об этом наверняка бы не знал), а днём околачивал пороги присутственных мест, выбивая лекарства, право на госпитализацию и наблюдение, а также на повышение группы инвалидности. Он иссох, отощал, стал похож на гигантского богомола, однако ж кое-чего добился: его поставили на учёт в областной больнице и в клинике Мечникова. Поднакопив, он из каптёрки переместился в съёмный клоповник в виде комнаты в хрущовке. Там был душ и тёплый сортир, и Туркин неделю ходил счастливым.
Радость быстро сменилась желчной мизантропией после очередного визита к врачу, за который Туркин честно отслюнявил десятую часть заработка в платной клинике. Очередь на бесплатный приём прогнозировала наступление финала раньше, чем она подойдёт.
- Вам нужен гемодиализ, - сказал врач. - Почки не работают. А в идеале - пересадка.
Он назвал стоимость операции, на что Алексей злобно полыхнул глазами.
- Или вставайте в городскую очередь на трансплантацию, - прибавил эскулап, обжёгшись о взор пациента. - Только там вы точно не дождётесь.
Бесплатный гемодиализ в Мечникова - три раза в неделю по 4 часа в строго отведённое время - фактически лишал его работы. Можно было выторговать утяжеление группы инвалидности и, соответственно, увеличения пособия, но тогда бы полностью закрывалась возможность трудиться, и съём комнаты явно бы не помещался в инвалидную подачку. Туркин как-то крутился: выходил в ночь, отпрашивался, брал за свой счёт. Пару раз он грохался в обморок, прямо пред ясны очи начальника, и с тех пор яростно трепетал от мысли об увольнении по состоянию здоровья.
Лёжа на койке у аппарата искусственной почки, Алексей обычно грыз себя за то, что он таким уродился, клял братьев за голодное детство, клял отца - за раннюю смерть и плохие гены, сожалел об измученной матери. Депрессивному настроению, без сомнения, способствовали обшарпанные стены, дряхлый аппарат, от которого скакало давление и вид измученных соседей по палате - таких же страдальцев, что он сам, зеркально отражающих состояние души Туркина.
В бога Алексей не верил, но признавал некую руководящую роль за туманным мифическим творцом - вроде как за управляющим центром вселенной. В этот центр он посылал мысленные прошения о гуманитарной миссии с небес. Он не просил денег, подразумевая, однако, что необходимая и достаточная помощь придёт в денежном эквиваленте. Он даже точно высчитал, сколько ему нужно: на почку плюс на самую дешёвую квартирку-студию (больше по площади он просить стеснялся) плюс на полгода жизни после операции для спокойного восстановления. А уж потом-то он примет ответственность в свои руки...
Туркина уволили в самый неподходящий момент. Впрочем, бывает ли подходящее время для увольнения нуждающегося? Он опоздал на смену - чувствовал себя неважно после гемодиализа, подскочило давление, накатила дурнота, пришлось отлёживаться прямо на отделении. На его беду на стройку с инспекцией прибыло высокое руководство из Москвы, отсутствие сторожа заметило и распорядилось принять меры. Заодно лишило премии непосредственного начальника Алексея. Тот, недолго думая, отдал приказ об увольнении подчинённого по статье, лишив Туркина элементарного выходного пособия. Обида и злость на всех виновников драмы застила Туркину глаза. В состоянии, близком к невменяемому, он шёл в съёмную коммуналку собирать вещи выметаться в свой барак в Сланцах, когда на перекрёстке его сбил "Гелендваген".
Что он кричал, как он бросался на машину, как затем очутился в реке, Туркин плохо запомнил. Он пришёл в себя только в карете скорой помощи, доставившей его в приёмный покой ближайшей больницы. Он пролежал в коридоре полтора дня, а затем вдруг обнаружил вереницу посетителей - в основном журналистов и следователей. После двадцатого пересказа произошедшего, Туркин утомился и отказался с кем-либо беседовать, но его слова, фактически, никого уже и не интересовали, потому что всему набежавшему люду, в общем-то, и дела не было до бед несчастного человека, а вот повод для шумихи, для пиара был знатный.
На исходе второго дня в коридоре лечебницы появился господин, представившийся Эрнестом Николаевичем. Он с Туркиным, в отличие от других, разговаривать не стал, зато вручил на подпись документ о частичной досудебной компенсации от хама, вылетевшего на злосчастный перекрёсток. Первым побуждением Алексея было желание скомкать бумагу и швырнуть в холёную морду адвоката, ибо новых хозяев жизни он люто ненавидел. Где-то в глубине души ненависть подпитывалась навозом зависти, но Туркин не желал в этом признаваться, считая, что его гложет тоска по социальной справедливости. Он решил сдохнуть, но засадить обидчика за решётку. Покушение на убийство - срок мог бы выйти немаленьким, лет семь-восемь. Потом вдруг в голову пришла желчная мысль - хама можно упечь в места не столь отдалённые, предварительно пощипав его как следует. И подписал согласие на перевод в платную клинику.
Туркин лежал между налоговичкой и профессором, изнывая от ненависти. "Искусственная почка", подключённая к нему, похоже, прилетела прямиком из Кремля, а обслуживающий персонал и вовсе с Марса. Соседи косились на пациента в старорежимном зелёном свитере с вышитым орлом на груди - привет из девяностых! - но деликатно молчали. Человек с редкими нестриженными волосами имел излишнюю худобу и крайне болезненный вид. Призрак могильного креста отчётливо отпечатывался на его челе, посему и старик, и дама испытывали некоторую боязливость от созерцания тяжелобольного.
Туркин, однако, был не более болен, чем соседи. Несмотря на суперусловия и картины на стенах, сердце Туркина стонало не от болезни, а от обиды и безысходности. Купание в канале не причинило большого вреда, но работы не было, жилья не было, денег не было, а была мерзкая рожа жлоба на "Гелендвагене" и такая же мерзкая рожа начальника, уволившего с насиженного места. Не справляясь с потоком злобы, Туркин вновь обратился в небесный центр управления полётами. Конечно, мысленно, чтобы не пугать соседей-почечников.
***
О предстоящей встрече Насти с Максимом Валерьевичем, Гвоздик узнал, элементано подслушав. Расставшись с девушкой в кафе, Геня описал круг по залу и, вернувшись, сел чуть поодаль. Репортёру не раз доводилось выполнять подобный трюк. Расчёт его был верен: Корбут, погрузившись в мечты, не замечала Гвоздика, а говорила при этом громко. Упомянутый Настей Максим Валерьевич, без сомнения, был тем участником сцены, что помог скрутить негодяя. Геня уже пробовал сунуться к Кондитерову, однако безрезультатно. Мужчина отказался давать интервью, отослав Геню за разъяснениями в полицию.
- Попробуем зайти через барышню, - довольно промурлыкал себе под нос Гвоздик, предполагая, что при барышне никто не откажется распушить хвост.
На встречу двух молодых людей Геня притопал заранее без всякой на то необходимости. Ему чисто по-человечески было любопытно, кто из них более заинтересован и кто, соответственно, прибудет раньше другого. Репортёр выглядывал из-за колонны на станции "Обводный канал", удивляясь, почему для встречи выбрано такое странное место - заводские окраины, фабричная застройка из красного дореволюционного кирпича, серые стены, ревущий поток машин.
Корбут и Кондитеров в вестибюль вошли одновременно: Настя поднялась на эскалаторе, Максим толкнул дверь с улицы. Гвоздик видел, как они обнаружили друг друга и у обоих сразу на губах заиграла улыбка.
- Это вам, - произнёс Кондитеров после тёплой приветственной паузы.
- Что это? - спросила Корбут, принимая из его рук свёрток.
- Кофта, - ответил Максим. - Или не кофта. Не знаю, как называется. Вы же свою испортили.
Кардиган, послуживший сетью при усмирении Лосева, пришлось, действительно, выбросить - он был безбожно изодран после борьбы у набережной Карповки. Даже если бы он и не был порван, Настя всё равно выбросила бы его из чувства брезгливости. Она развернула пакет, и с изумлением воззрилась на трикотажную курточку с узором на спине. Узор был необычным - веревочный четырёхугольный узел в ромбе.
- Звезда Лады-Богородицы, - пояснил Кондитеров. - Женский оберег. Будете носить, брольше не придется участвовать в мужских разборках.
- А если опять случится, как тогда? Несправедливо же...
- Не случится. В этой кофте всё будет только справедливо. Только для начала её надо зарядить.
- Чем?!
- Красотой и радостью. Поэтому мы сейчас пойдём в Люмьер-холл. - Максим Валерьевич помахал перед Настей яркими билетиками. - Это займёт полтора часа, затем я доставлю вас домой. Или у вас есть дела и вы заняты?
- Нет, - глупо улыбаясь, ответила девушка, не в силах оторваться взглядом от его вихра на макушке. - Я не занята.
Вихор, всколыхнувший в ней нежные трогательные чувства, прилагался к коротко стриженому выпуклому затылку и небрежной шапке волос на верхней части головы. Чтобы рассмотреть его, Насте приходилось вскидывать глаза, так как Кондитеров был довольно высок. Худоба, часто сопровождаемая высоким ростом, у Кондитерова отсутствовала, но что находится под курткой - жир или мышцы - определить на глазок не представлялось возможным. Судя по крепкой шее и резким чертам лица, всё-таки, мышцы - так решительно заявила себе Корбут, потому что пока Максим Валерьевич идеально укладывался в образ, который она нарисовала себе ещё лет десять тому назад. А в нарисованном образе были одни мышщы. Детский сад, конечно, разве ж полноватый человек не может быть отличной партией? Разве ж ум, доброта и ответственность зависят от комплекции? И не из-за этого ли максимализма, свойственного скорее подростку, нежели молодой женщине, Настя до сих пор жила одна? Максимализм... Забавное слово. Однокоренное с Максимом.
Пользуясь заминкой, Геня выступил из-за колонны.
- Я из газеты, - напомнил он и принялся лить елей в уши Кондитерову. - Вы поступили как порядочный неравнодушный гражданин. Если бы не вы...
- Послушайте, - перебил его Максим Валерьевич, - я читал вашу вчерашнюю статью, вы всё описали правильно, мне добавить нечего. Позвольте нам пройти.
Он мягко, совершенно без напряга оттеснил худосочного Гвоздика. Но тот не собирался сдаваться, прикидывая, какими пикантными подробностями можно будет снабдить развёрнутый материал. Разумеется, без оценки. Одна из заповедей журналистики - не высказывать оценок, оставляя их на совести читателя.
- Вы ранее были знакомы? - спросил он на ходу, двигаясь бочком за парой.
- Нет, - сказала добросердечная Настя, а её партнёр молча ухватил девушку за руку и потянул к машине, припаркованной за углом ближайшего торгового центра. Поспевая за его широкими шагами, Корбут пришлось бежать, Кондитеров ещё ускорился, и вскоре они уже неслись во весь опор. Гвоздик, пробежав вослед с десяток метров, прекратил погоню и без зазрения совести щёлкнул их со спины на айфон. Фотография вышла славная, в стиле ванильной романтики: двое влюблённых, взявшись за руки, бегут к светлому будущему.
В Люмьер-холле, развалившись на мягких набивных мешках, разбросанных по полу по всему пространству выставочного зала, Максим и Настя любовались ожившими полотнами импрессионистов, и волшебная музыка избавляла их от пустых слов. Закаты Моне, кафешантаны Дега, бульвары Ренуара вспыхивали, кружились в тёмном помещении, отражаясь на лицах зрителей солнечными бликами фантастической манящей Франции. Слякотная пасмурь северных болот, оставленная за дверьми Холла, казалась более нереальной, чем яркий праздник экранного лета. Звезда Лады на спине Насти вспыхивала вместе с брызгами солнца, заряжаясь счастьем и теплом.
***
Алиса Витальевна Лосева, задумчиво повертела в руках томик Есенина, затем, после недолгих колебаний отложила его и застегнула чемодан на молнию. Стихи она очень любила, но тащить лишний груз не хотелось. Никакой лишний груз не хотелось везти с собой во Францию - ни книги, ни шмотки, ни воспоминания. Особенно последнее.
Миша Лосев, прозванный в приятелями Лосярой, ухаживал не столько красиво, сколько богато: рестораны, прогулки на яхте, шопинг в Милане. Он был старше её на пятнадцать лет, но когда тебе уже за двадцать, а кавалеру ещё нет сорока, жизнь кажется безбрежной и молодость тоже, и разница выглядит ерундовой. Материальные доказательства расположения Алиса рассматривала не с точки зрения лёгкой наживы, но как залог обеспеченного будущего их детей. Домашняя девочка, тихоня и отличница, с детства строила основательные планы. В планах был светлый просторный дом (обстановка в стиле "Прованс" и много цветов), симпатичные беленькие детки (старший мальчик, средняя девочка, а младший, кого бог пошлёт), добрый лохматый пёс (воспитанный, намытый и надушенный), четыре языка (английский, французкий, финский и какой бог пошлёт), необременительная работа в каком-нибудь музее. Да, и ещё муж. К качествам мужа, внешним или внутренним, чётких требований у мечтательницы не имелось. Главное - чтобы смог создать вокруг Алисы дом, детей, собаку и языки с музеями.
Алиса отличалась редкой красотой, однако за отсутствием макияжа и старомодными косами сверстники не разглядели её. Лосев же враз заарканил тоненькую блондиночку, выцепив взором на студенческой вечеринке. И он, и она попали туда случайно: Алиса - после долгих уговоров подруги, Лосев - в качестве не вовремя заглянувшего родственника парнишки, устраивавшего "пати". Собственно, он явился, чтобы стрясти долг с парнишки, но столкнулся с белокурой тростинкой и пропал. Стремительный натиск его ухаживаний породил зависть однокурсниц и сожаление однокурсников, заметивших внезапное преображение утёнка в лебёдушку. Лосев приодел, приукрасил избранницу и сверстики ахнули. Наверное, дело было не в помаде и не в модных платьях, но в том огне, что зажёгся в васильковых глазах девушки, почувствовашей силу своей неотразимости.
В мае Лосев познакомился с добычей, в октябре уверенно приволок её к алтарю. И то - скоро сорокет, пора наследниками обзаводиться, иначе кому всё добро оставить? Лосев крутился при таможне и не без отцовских связей в чиновничьей среде удачно установил свой личный фильтр на пути одного из денежных потоков. Он не обладал особыми талантами кроме правильно устроенных родителей. Собой, тем не менее, Михаил Юрьевич ужасно гордился, ставя в заслугу хотя бы то, что он, в отличие от друзей детства из той же среды, не сторчался и не спился под влиянием шальных денег предков. Гордость непрерывно подпитывалась тем, что никто из окружения не пикал и слова критики: те, кто материально зависел от него, раболепно помалкивали в тряпочку, а те, от кого зависел он сам, снисходительно похваливали после пересчёта купюр в конвертике для отката.
Все три с половиной года совместной жизни Алиса глубже и глубже постигала гадкие черты супруга, и то, что легонько позванивало тревожным колокольчиком в начале семейной жизни, на исходе третьего года колотилось бешеным набатом. А началось с невинной, казалось бы, чёрточки, которая совершенно ошарашила Алису: Михаил никогда не смотрел в сторону супруги, когда переходил через дорогу. Ну, глупость, ерунда! Ну, что с того! Человек старательно шагает по пешеходному переходу, поворачивая голову согласно предписаниям правил дорожного движения - сначала налево, потом направо. Он действует осторожно и бережёт себя. В этом и была главная загвоздка: он берёг себя, и плевать он хотел на то, что творится у него за спиной. Шагал он размашисто, бодро, Алиса не могла приноровиться к его темпу. Она ковыляла за ним на шпильках, надетых по его же приказу, и кусала губы от накатывавшего одиночества. Если она не успевала проскочить перед какой-нибудь машиной и оставалась на разделительной полосе, Михаил сердито зыркал с противоположной стороны улицы и затем отчитывал её. Отчитав, брал под руку и далее не отпускал до нового перехода. Пары таких случаев Алисе хватило на то, чтобы понять, сама по себе она никакого интереса для мужа не представляет, и что ему нужна была не Алиса - человек, но Алиса - мать его детей и Алиса - витрина его успехов.
На витрину Михаил Юрьевич не скупился. Шубы, украшения, салоны красоты оплачивались им по собственной инициативе. Детскую комнату для их первенца, дочки Машеньки, он выписал из Италии, однако ж забирать из роддома не пришёл, доверив выписку шестёрке на побегушках Гурову. Алисе он сообщил об этом по телефону, объяснив срочной необходимостью перетереть кое с кем кой какие тёрки. Шикарный лимузин и три сотни роз не уберегли Алису от слёз. Она разревелась прямо у дверей понтового авто, и многочисленные свидетели сцены решили, что молодая мамочка плачет от счастья, а молодой папочка весьма мил. Гуров, первым принявший свёрток с Машенькой, и вправду выглядел приятно: изящный, стройный, модный, улыбчивый.
Рождение дочери Лосев плохо перенёс. Девочка росла беспокойной, кричала по ночам, и ни нанятая няня, ни бабушка, ни сама Алиса не справлялись с воплями младенца. Лосева детский крик и мокрые подгузники ужасно бесили. Проблему с нервами он решил очень просто - перестал ночевать дома, являясь лишь изредка за необходимыми вещами.
Однажды он завалился поздно ночью, пьяный и расхристанный, и потребовал срочно подать парадный костюм для предстоящего визита к кому-то совсем важному. Дочка, висевшая на груди у измученной Алисы, вдруг выпустила изжёванный сосок и срыгнула, испачкав одежду матери.
- Погоди же, - раздражённо проговорила Алиса, досадуя, что реальный младенец категорически не совпадает с нарисованным в далёких мечтах образом. - Машу уложу, потом подам.
Она склонилась над кроваткой, а когда выпрямилась, получила ощутимый удар по лицу. Щека и глаз вспыхнули, как при ожоге, Алиса со страхом и изумлением подняла очи на супруга.
- Я сказал, подай костюм, значит подай, а не выёбывайся! - заорал Михаил, отчего дочка громко заплакала. Вопль чада разъярил Лосева окончательно и он следущим ударом повалил жену на пол.
- У всех дети как дети! - завизжал он под аккомпанемент малышки. - Все бабы справляются! Не работаешь, дома сидишь на всём готовом! Жопу лень оторвать! Сука!
Лосев несколько раз пнул Алису ногой, та не сопротивлялась, только свернулась, всхлипывая, калачиком, защищая грудь и живот. Забрав костюм, Михаил удалился и не появлялся почти две недели.
- Вам надо уходить, - покачав головой, сказала няня, заступив утром на смену и оглядев синяки и ссадины на Алисе. - Если руку поднял, может и убить. Я, знаете ли, это во многих семьях уже проходила. Жизнь дороже денег.
Алиса Витальевна согласилась с ней, но долго не могла решиться уйти к родителям. Она сомнамбулой бродила по огромной квартире, в окнах которой величаво текла Нева, и прикидывала, что она скажет маме, папе, соседям, подружкам. Ей почему-то было стыдно, она предчувствовала придуманный ею же сарказм и ехидство: мол, позарилась на богатство, получай теперь, так тебе и надо. Взвешивала, что невыносимее: физическая боль и обида или же осуждение окружающих. Когда, наконец, решилась уйти и собрала вещи, свои и ребёнкины, её застукал вынырнувший из загула Лосев.
За попытку бегства он избил её так, что пришлось накладывать швы над бровью и на руках - Алиса защищалась, отбиваясь маникюрными ножницами, эти же ножницы затем раскроили ей лоб и изрезали ладони. Но истинная мерзость последовала после избиения: Лосев жёстоко изнасиловал корчащуюся от боли жену. Сначала собственным природным орудием, затем бутылкой от шампанского во все предназначенные и непредназначенные для этого места.
Врач, на дому зашивавший Алису, с непроницаемым лицом посоветовал ей не сидеть десять дней. Только ходить или лежать. Алиса, глянув на его опущенные веки, поняла, что молчание эскулапа мужем оценено дорого, очень дорого, и что жаловаться ему не имеет смысла. Ледяная обречённость змеёй вползла в душу женщины, сковала и погрузила в оцепенение.
После "размолвки", как выразился сам Лосев, родителям Алисы было сказано, что их дочь упала с лошади на конной прогулке, самой же Алисе был куплен сказочный сапфировый гарнитур и путёвка на море во Францию с новой няней-надзирательницей.
- Ещё раз попробуешь, - предупредил супруг, - упеку в психушку и отберу дочь. Ясно?
Он мастерски надавил на больное место - на Машеньку. Похолодев от ужаса, представив, что тиран может сотворить с детёнышем, Алиса хриплым шёпотом дала обещание выбросить глупости из головы. Лосев, мгновенно оценив действенность угрозы, впоследствии не раз прибегал к моральному шантажу подобным образом. Ради дочери Алиса молчала и терпела.
Михаил куражился и всё более входил во вкус. Покорность загипнотизированной жертвы возбуждала его. Он брал подросшую дочку на руки, подкидывал к потолку и наслаждался бескрайним отчаяньем, лившимся из глаз Алисы. А та замирала от накатывающего кошмара, что муж три раза подкинет, да лишь два раза поймает. После сорвавшихся сделок или неудачных "тёрок", он врывался в дом разъярённым, расшвыривал вещи, порой бил посуду, но всякий раз придушивал жену - не до конца, до наступления обморока и обмякшую насиловал. Душить ему определённо нравилось. Зато после выгодно провёрнутых дел вёз Алису в аэропорт, откуда серебристый красавец-лайнер мчал чету в райские тропики, и устраивал неделю безоблачного счастья. Счастье не потому, что любил, а потому что не поднимал руку.
По ночам она тихо плакала в подушку в спальне, обставленной в стиле "Прованс", истово моля кого-нибудь там, сверху, избавить её от боли и ужаса. Она жарко благодарила тех, кто сверху, за чудесную дочку, но стольже жарко просила найти выход. Кто они - те, что сверху - Алиса не представляла, так как в бога не верила и в церковь не ходила. Но кому-то надо же было молиться. Так пусть будет так: те, кто сверху.
Алиса иногда выполняла кое-какие поручения мужа: возила бумажки, ездила в банк. Почему-то Лосев безраздельно доверял ей в отношении денег, наверное, потому, что Алиса не была жадной до них и никогда ни на что не клянчила. Лосев сам всегда по своей инициативе покупал ей обновки, отправлял к косметологу, вёз на отдых. Ей не нужны были новые автомобили, она не лезла в финансовые дела супруга, она не требовала оформления чего-либо на свое имя или имя дочери. Дурочка, потому и доверял. В тот злополучный день, когда Михаила задержали, нужно было отвезти в Усть-Нарву папку, подготовленную мужем накануне, но Машенька затемпературила, закапризничала, и Алиса скрепя сердце попросила съездить Гурова.
Гуров млел от супруги хозяина. Алиса чувствоваа это и сильно стеснялась, поскольку к восторженным влюблённым взорам была непривычна. Перед последней в своей жизни поездкой Гуров принял папку и, коснувшись ладонью руки Алисы, чуть задержал свою руку. От тёплого прикосновения и ласкового взгляда юная женщина покраснела. В комнате захныкал ребёнок, и Алиса молча бросилась к дочери. Как же корила она себя сутки спустя, узнав о гибели единственного расположенного к ней человека! Как же мучительно подбирала добрые слова, которые не соизволила высказать, когда Гуров был жив! Как же задыхалась от горя и безысходности... Драгоценный супруг, сбросивший больного человека в канал и задержанный за это полицией, даже мимолётом не промелькнул в белокурой головке Алисы.
***
Лосеву, одной рукой выкатывающую чемодан, другой придерживающей кудрявого ангелочка лет двух-двух с половиной, Гвоздик застал у парадной, где уже скучал таксист в пиджаке и галстуке, одетый столь помпезно в соответствии со статусом представительского такси.
Протарабанив формальную вступительную часть, Геня ринулся помогать с чемоданом, но таксист с нескрываемым раздражением отстранил его.
- Алиса Витальевна! - ринулся с вопросами Гвоздик. - Вы уезжаете? А куда? А как же супруг?
Женщина, предупреждённая адвокатом об опасности болтовни, стушевалась, так как лгать не умела, но быстро нашла ответ, не противоречащий истине:
- В Хельсинки. Пройдёмся с Машенькой по магазинам. Там детские вещи лучше наших.
Хельсинки и финские вещи на малышку на самом деле входили в её планы, а о самолёте во Францию она попросту умолчала. "С таким-то чемоданом! - усмехнулся мысленно репортёр. - Темнит дамочка! Наверняка,куда-нибудь подальше! Интересно, это её Лосев надоумил или сама бежит от благоверного?".
- А как же супруг? - вслух повторил он.
- Без комментариев! - таксист отодвинул Геню и практически силой усадил клиентку в салон машины, велев пристегнуть ребёнка в креслице. Маша сморщилась, собираясь разреветься, но передумала и занялась игрушкой, сунутой в руки таксистом.
По решительному вмешательству водителя Геня понял, что несмотря на раскрашенный под такси автомобиль он был нечужим для Лосевых человеком. Алиса Витальевна, пунцовая от неловкости, пробормотала "До свидания" и скрылась за тонированным стеклом. Проводив отъезжающую машину, Гвоздик уселся на скамейке у детской площадки, обдумывая план действий. В панике сбегающая жена арестованного бизнесмена сулила смачные повороты в сюжете дела.
Проторчав около получаса среди качелей, горок и песочниц, Геня дождался двух соседок Алисы Витальевны: даму лет шестидесяти с рыжеволосым внучком и молодую женщину с девочкой. Соседки, отпустив детей, тут же принялись болтать на педагогические темы, Гвоздик, терпеливо выдержав обмен мнениями, переключил их внимание на себя.
- Алиса? Это худенькая такая из сороковой? - охотно отозвлась та, что моложе. - У неё тоже девочка. Знаем, да. Они полэтажа выкупили и отгородились, у них большая квартира.
- Вы не знаете, как у неё с мужем? Нормальные отношения?
- Да, вроде, нормальные, - пожала плечами собеседница.
- Ну, какое там, нормальные! - возмущённо перебила старшая. - Жлоб он и куркуль! Все сдали на фонарь у парадной, он единственный отказался. Сказал, ему и так светло.
- Это для других. А, может, дома он заботливый? - возразила товарка.
- Ну уж нет! Человек не может постоянно скрывать личину. Какой для всех, такой и для жены. И потом, знаете... - дама заговорщицки понизила голос. - Знаете, а, ведь, поколачивает он её. Потому что то она каждый день на прогулку с доченькой ходит, то потом вдруг пропадёт на несколько дней, а как выйдет - непременно в чёрных очках. Даже зимой, когда темно. Что ей за очками прятать, а? Только синяки.
- Точно! - припомнила вторая. - То очки, то прихрамывает, то в жару кофту с длинным рукавом и воротом наденет... Ужас-то какой!
- Доиграется сосед, - убеждённо заявила пенсионерка, - ох, доиграется! Обычно как бывает? Сначала бьют, потом убивают. Отпора не чувствуют, вот и наглеют.
- Уже доигрался, - порадовал её Гвоздик. - Арестованный в Крестах сидит. Чуть человека не угробил. В нашей газете выходила статья...
- А! Я читала! Так это про него? Ужас-то какой! - повторилась молоденькая мамочка. - Про которого в речку инвалида скинул? Так он преступник!
- Пока суд не решил, никакой не преступник. Никого не убил, не ограбил, - назидательно заметил Геня, не отдавая себе отчёт, что повторяет слова капитана, провожавшего его к Лосеву. - А вы случайно не в курсе, куда Алиса Витальевна могла поехать?
- Родители у неё в Питере живут, - проговорила дама в возрасте. - Видела я их, приятные такие люди. С матерью Алисы мы вместе внучат выгуливали. Она как-то обмолвилась, что у них есть дом то ли в Репино, то ли в Солнечном...
- В Зеленогорске, - встряла первая. - Машенька их лопотала, что они ездят в "Зеногойск".
- И ещё похвасталась, что есть апартаменты во Франции. "Небольшие, но у моря", - так она сказала.
Покидая площадку, Геня дал себе слово сразу после свадьбы взять у будущей супруги слово не болтать с соседями. Если, конечно, когда-нибудь женится. Он не сомневался в том, что Алиса Витальевна на всех парах, пользуясь случаем, мчится прочь от домашнего тирана и деспота именно во Францию.
***
Пожар, раздутый журналистом со смешной фамилией Гвоздик и его газетой, Эрнеста Николаевича заставил подосадовать, но не вызвал достаточного беспокойства. Оглушительная статья породиля значительное бурление на форумах, некоторые особо впечатлительные читатели бросились подписывать петиции с требованием самого строго наказания, Лосев же спокойно сидел в закрытом пансионе и отмахивался от многочисленных журналюшек, как презрительно величал работников карандаша и фотоаппарата. Под влиянием общественного резонанса гособвинитель предложил восемь лет лишения свободы, и вот это по-настоящему было проблемой. Ещё одна проблема не выносилась на суд зрителей, но была куда как критичнее для Лосева.
- Михаил Юрьевич, - предупредил однажды утром на ежедневном свидании адвокат, - приватное расследование по взорванной машине закончено. Вас хотел убрать не кто иной как Григорий Ященко. Вам знакомо это имя?
Он мог и не спрашивать, так как реакция Лосева сама подсказала ответ. Лосев вздрогнул, затем замер и, катнув кадык, сипло переспросил:
- Ящер? Он же в Москве.
- Сам в Москве, а руки в Питере. Вы, кажется, дважды уже ставили ему палки в колёса.
- Дважды? Это когда?
- Торговый центр на Сенной и склады на Сортировочной.
- Это был Ящер?! Но я договаривался!
- Тот, с кем вы договаривались, давно уже трудится на благо чужого государства, он всё понял чуть раньше вас. Сейчас-то после всей этой шумихи Ященко, разумеется, убирать вас не станет - спасибо акулам пера за пристальное внимание к вашей персоне. Но обдерёт, как липку. И пожаловаться некому, опять-таки спасибо акулам. Вы теперь для всех надёжных инстанций вроде чумного.
- Чего делать-то? - нервно спросил Михаил Юрьевич.
- Капиталы спасать. А потом с этим с вашим Туркиным как-то решать. Или ну его? Отдохнёте лет пять, глядишь, Ященко подуспокоится.
- Пять? С ума сошли? Я сидеть не собираюсь!
- Это возможно, но недёшево.
- Ну, так, работайте! За что вам деньги платят? - вспыхнул арестант. После гневного выкрика Эрнест Николаевич, глядя на багровую рожу и раздутые брыли подопечного, ожидал как минимум удара кулаком по столу, но Лосев вдруг сдулся и жалобно промычал, выдавая в себе труса. - Есть мысли о капитале?
- Вы жене доверяете? - вопросом на вопрос ответил Эрнест Николаевич, обозначая складку озабоченности на лбу.
Лосев задумался. Проблемы доверия ни разу не попадали в круг его размышлений. В сущности, женщины не рассматривались им как полноценные люди. От них он ждал лишь сексуальной привлекательности и рождения наследников, доверие же предполагало некоторые партнёрские отношения, в каковых дамам он решительно отказывал. Те немногочисленные тётки, с которыми ему приходилось иметь дело при распиливании госбюджета, при всей их ухоженности и лощёности выглядели настоящими крокодилами и право именоваться женщинами не имели. Пожалуй, впервые Лосев в этот момент взглянул на жену с точки зрения партнёрства, и взгляд был словно ведро ледяной воды.
Доверяет ли он Алисе? Навскидку деньги её не интересовали, с рождением дочери она и вовсе погрузилась с головой в материнство и ничего не просила. Однако ж он её бил, и она могла припомнить боль и обиды. С другой стороны, Алиса тиха и покорна, ропот ни разу не слетел с её уст. Да ей бы и в голову не пришло роптать, так же, как и тырить мужнины накопления! Максимум, на что эта курица способна - строить глазки всяким Гуровым. Самонадеянно отказав жене в мозгах и чувстве собственного достоинства, Лосев кивнул:
- Доверяю. А что?
- Супруга ваша в отъезде... - он поморщился от досады, так как была договорённость не раскрывать информацию об Алисе Витальевне, но кто-то проболтался, что было не вполне безопасно. - Но мы можем перевести на её имя все ваши накопления и вашу собственность. Мы сделаем это задним числом и задним числом разведём вас. Затем Алиса Витальевна вернёт девичью фамилию, продаст лишнюю недвижимость и вы года два-три переждете внимание Ященко за границей. Например, под фамилией жены. Купите бизнес в Чехии, там это несложно и вид на жительство дадут.
Лосев раздражённо почесал подбородок. В Чехии не было связей, и не было присосок к федеральным бабкам, а крутиться по-честному он ни разу не пробовал. Тем не менее, он пробурчал:
- Ладно. Устраивайте там. О комиссии сговоримся. А этому идиоту... Туркину, ему что надо?
- Пока что он упирается и отказывается от любых предложений.
- Значит, плохо предлагаете.
- Ему, видите ли, уже всё равно. У него почки не работают, он скоро умрёт, и ему не нужны суммы, которые предлагаем. Они ему ни к чему без почек. Вот если бы почки...
- Что - почки?
- Если поспособствовать ему в трансплантации, он наверняка снимет любые претензии.
- Это почём?
- Дело не в цене, операция пройдёт за счёт государства и благотворительных фондов. Наша задача вписаться в эти фонды и продвинуть очередь Туркина. Это дешевле почки. Настоятельн советую пойти этим путём, поскольку просто деньги он не возьмёт. У него и семьи нет, чтобы было кому оставить.
- Чёрт с ним, - махнул рукой Лосев, давая согласие на план Эрнеста Николаевича, и добавил. - Лучше бы он сдох тогда. Проще было бы договариваться.
***
За месяц, пролетевший после знакомства с Кондитеровым, Настя обнаружила, что похудела на несколько килограммов. Самым удивительным было то, что ей совсем перестали сниться сны. Девушка приползала домой заполночь и без сил падала в кровать. Сначала причиной тому был чемпионат выпускников Университета по волейболу. Максим Валерьевич оказался питомцем Настиной альма-матер, в чём Настя усмотрела дополнительный добрый знак.Корбут записали в смешанную команду Кондитерова, и неделю подряд парочка вместе билась за вожделенный кубок. Кубок уплыл к другим счастливчикам, но Настю это ничуть не взволновало. Главное - Максим был рядом. После волейбола Корбут долго моталась по новостройкам, помогая Кондитерову выбирать квартиру. В планах Кондитерова стояла ипотека на приличную трёшку, Настю просили осматривать варианты с женской точки зрения: удобства кухни и детской, воздух, магазины, парковка и прочие штуки, на которые занятый холостяк вряд ли обратит внимание. Потом Настя прихворнула и Максим Валерьевич просто катал её по вечернему городу, передвигаясь от кофейни к кофейне. Они закончили вечер авторскими мультиками в музее современного искусства. Максим грел Настины холодные ладони и отпускал забавные комментарии в адрес мультипликаторов. В той же "Эрарте" он выкупил на три месяца выставочное место, поместив на него расшитый Настей кушак. Пояс, сделанный для исторических реконструкций, украшался рунами. Его, как ни странно, быстро купили, так что взамен определили смешную шапочку в виде лося с надписью "Не продаётся".
Им было вместе очень легко. Никогда не повисала между ними напряжённая неловкая пауза. Молчание, порой настигавшее их, текло естественно и спокойно. К неимоверному Настиному облегчению Максим не приглашал её в пафосные рестораны, но не жадничал на перекусах. У него это выходило просто виртуозно: он не чурался ни прихваченных из дома бутербродов, ни уютного кафе. Он отлично чувствовал контекст - после матча слаще всего чай из термоса, а выставку лучше завершить обедом в харчевне.
В первый самый раз Корбут, смущаясь, протянула Максиму Валерьевичу купюру за свою часть съеденного в кондитерской. Молодой человек пристально посмотрел на неё и предупредил:
- Я возьму деньги, если вам так действительно будет удобнее. Если вы их предлагаете лишь из чувства деликатности, то оставьте. Поверьте, нормальному мужчине обычно неловко, когда женщина расплачивается за себя. Он вроде как и не мужчина тогда.
- Хорошо, - сказала Настя, убирая деньги. Потом пошутила, - Вот как начну тогда за ваш счёт икру наворачивать с фугра!
- Не начнёте, - просто ответил Кондитеров. - Я же вижу. Вы порядочный человек.
От его замечания у Насти защемило в сердце.
- Вы меня не знаете, - произнесла она, чувствуя, как по телу растекается жар влюблённости.
- Я постараюсь. Я, вообще, внимательный товарищ.
Звонок Максима застал Настю как раз на весах в размышлениях, радоваться или огорчаться похуданию. Худой быть было приятно, но первыми обычно спадают мышцы, а это уже обидно.
- Настасья, поедешь со мной? - поинтересовался Кондитеров. Они были уже пару недель на "ты". - Я бы мог и сам, но, думаю, тебе тоже захочется. Туркин просит перевезти его в клинику. Почему-то он именно мне позвонил.
- Почему-то! - рассмеялась девушка. - Угадайте, почему! А кто у нас бэтмен и супергерой? Где встречаемся?
Кондитеров не кокетничал. Он несказанно удивился, когда спасённый им гражданин, кашляя и запинаясь, попросил об одолжении - проводить его в клинику на операцию.
- Мне почку пересадят, - почти шёпотом добавил он в конце сбивчивой просьбы. - Если вам нетрудно, пожалуйста...
Туркин, не спавший от волнения целые сутки, метался по палате больницы, в которой провёл всё время после случая на Карповке, и перебирал в уме знакомых. Эрнест Николаевич обещал прислать за ним машину, но Алексею отчаянно желалось, чтобы на операцию его вёз кто-то добрый и расположенный к нему. Братья? Где они сейчас? Захотят ли видет его? Добры ли они к нему? Напарник на стройке, таждик Мукадас? Неплохой парень, но его и близко к клинике не подпустят в трениках с лампасами. Сосед по палате? Профессор-ботаник? Душевный человек, но... но какой-то чужой, будто с Луны. Никто из перечисленных к тому же не проявлял настоящего участия к Туркину, не пренебрегал ради него своим временем или своим удобством. Разве что тот парень, который скрутил Лосева на перекрёстке.
Любое вмешательство опасно, а трансплантация опасна вдвойне. Туркин нервничал, листал в памяти страницы жизни, оценивал необходимость смелого шага. Измотавшись за бесонную ночь, он наконец-то высказал себе, что терять нечего, что смерть под ножом хирурга предпочтительнее той жизни, что он ведёт. Накатывал страх, но в то же время душу озарял яркий свет надежды. Ради блеска его лучей, ради новых горизонтов Алексей, промаявшись, исповедовавшись перед самим собой, простил всю несправедливость, отпущенную на его долю, и, подписав у Эрнеста Николаевича соглашении с Лосевым, набрал номер Кондитерова - человека, казавшимся ему теперь эдакой смесью чудо-богатыря и брата милосердия.
Март, окончательно сошедший на нет вместе с грязью и хмурью, внезапно сменился нахальным, брызжущим солнцем апрелем. На укрытых тёплых уголках улиц самые отважные кусты и деревья выпустили первые почки. Бригады дворников, прилетевших, по-видимому, из жарких стран вместе со скворцами, вычистили проспекты от песка, соли и мусора, и их весёленькие оранжевые жилеты, мелькающие то там, то тут, создавали ощущение праздника подобно китайским фонарикам или надувным шарам.
У главного входа стационара, из которого апрельским утром вышел, сжимая в руках пластиковый пакет с нехитрыми пожитками, Алексей Туркин, прохаживались трое: Корбут с Кондитеровым и вездесущий Геня Гвоздик.
- Скажите, сколько вам заплатил Лосев за прекращение дела? - репортёр не дал Туркину опомниться, огорошив его провокационным вопросом. - Что вы можете сообщить об этом читателям, внимательно следящим за вашим делом? Какова цена примирения с хамом? На что пойдут откупные деньги? Что по-вашему есть справедливость?
- Да иди ты, - беззлобно отмахнулся Туркин, радужное настроение которого не смог испортитить колкостями назойливый журналист.
Кондитеров, молниеносно осознав причину переезда спасённого им человека, потёр лоб, но распахнул перед Алексеем двери машины. А Гвоздика, взяв за грудки, отвёл к стене и плотно прижав, тихо проговорил:
- Видишь, там на горе возвышается крест? Под ним десяток солдат, повиси-ка на нём.
Потом стряхнул Геню, как стряхивают надоедливого комаришку, и лихо прыгнул в автомобиль, кивком головы приказав Насте садиться.
- Мне теперь умереть что ли за справедливость? - озадаченно молвил Туркин. - Я, может, живой больше пользы принесу?