Каждое лето почти вся сельская детвора жаркие дни проводила на озере Одаи. Несмотря на родительский запрет, я не был исключением. Летом пятьдесят четвертого почти в восмилетнем возрасте я плавать еще не умел. Надо отдать должное моим двоюродным братьям Боре и Тавику. Они неустанно учили меня плавать, поддерживая ладонью мой живот. Но как только я переставал чувствовать животом руку, мои ноги опускались в поисках дна и я начинал погружаться в воду. Тавик говорил, что это от страха, а вообще я уже способен плавать самостоятельно.
В одно из воскресений озеро, как шутил бригадир огородной бригады, вышло из берегов из-за множества детворы. Обычно прозрачная, чуть зеленоватая вода стала мутной от поднятого со дна ила и казалась густой. Купался и я, "плавая" вдоль берега на безопасной глубине. Подошедшие ко мне рослые пятиклассницы Манька Загородная и Стаська Галушкина, взяв меня под мышки, учили плавать. Худого, облегченного в воде, они легко донесли меня до "гуркала" - глубокой ямы в метрах двадцати от берега.
Вокруг "гуркала" было кольцо возвышенности за счет постоянного, из года в год, углубления ямы ныряльщиками. Манька и Стаська поставили меня на ноги как раз на возвышенности. Ноги мои упирались в надежное дно, а вода была мне по шею. Предположив, что к берегу дно будет только подниматься, я уверенно пошагал и..., не успев набрать в легкие воздух, скрылся под водой.
Стоявшая ближе, Манька успела подхватить меня и, обезумевшего от страха, вынесли на берег. На берегу вырвал проглоченную воду. Тошнило. Потом я стал сильно кашлять. Кашель усиливал тошноту, но рвать уже было нечем.
О происшествии родители узнали задолго до моего возвращения домой. В очередной раз я испытал на себе всю тяжесть родительских репрессий, в чем мои родители всегда проявляли удивительное единодушие.
Не прошло и месяца, как я, будучи у деда, решил сбегать на озеро и искупаться. При этом я не оставлял желания научиться плавать. Кроме двух взрослых колхозников, купающихся у противоположного берега, на озере никого не было. Я стал пытаться "плавать" вдоль берега, постепенно отдаляясь все дальше.
В какой-то момент, пытаясь встать, я не ощутил под собой дна. Погрузившись, я хлебнул воды. Начав отчаянно барахтаться, я все же подгреб к мелководью. Когда я выбрался на берег, в животе поднялась буря тошноты, но рвоты почему-то не было.
Отдыхая от пережитого, я лежал на самом солнцепеке, вбирая в себя живительное тепло. Внезапно что-то заставило меня вскочить и броситься в воду. Зайдя в озеро по грудь, я лег на воду и неожиданно для себя поплыл по-собачьи. С радостью я убедился, что вода меня держит великолепно.
Затем, высовывая руки из воды, я попытался плыть "наотмашки", погружая выброшенную вперед руку и с силой загребая воду, как это было мной неоднократно прочитано и изучено по рисункам в подаренной братом Алешей книге "Спутник деревенского физкультурника". Вода уже не мешала мне дышать в перерыве между взмахами рук.
Меня распирало от радости, что я поплыл. Радость мою несколько отравляла горечь обиды, что меня никто не видит. Я повернул голову к противоположному берегу. Стоявшие по пояс в воде, два купальщика смотрели в мою сторону. То, что у меня появились зрители, подстегнуло мою прыть. Я перевернулся и поплыл на спине, ожесточенно двигая ногами и наблюдая, сопровождающий мои ноги, пенный бурун.
Накупавшись вдоволь, я оделся и пошел кружным путем, чтобы пройти мимо уже расположившихся обедать на берегу взрослых. Когда я с самым независимым видом приблизился, то узнал работающих в огородной бригаде боросянских тракториста и прицепщика. Увидев меня, тракторист по фамилии Плешко сказал:
- А-а. Это таки ты? Мы думали, что ты снова начал тонуть. А мы бы и добежать не успели! Так некрасиво шутить и пугать людей нельзя! В одиночку детям купаться нельзя! ...
Не мог же я сказать им, что я действительно стал захлебываться. Как и не мог сказать, что только лишь сегодня я преодолел страх и вода окончательно покорилась мне. С видом бывалого моряка я молча пожал плечами и пошел вдоль лесополосы домой. Тавик был прав ...
С водой у меня связано несколько драматических событий. В разное время в трех колодцах моего села плавали мои очередные, пошитые двоюродным братом Штефаном, кепки. Сценарий незамысловат. Выждав в придорожных кустах момент, когда воробьи залетают в колодец кормить птенцов, мы, сорвав с наших голов фуражки, скопом устремлялись к срубу колодца. Крики, свист, хлопанье фуражками по срубу. Воробьи не выдерживали и стремились покинуть колодец. Мы, пытаясь их поймать, махали фуражками. Бывало, сбитые воробьи падали в воду. Некоторых фуражками прижимали к срубу. В состоянии "охотничьего" азарта, каждый старался перехватить инициативу. Бывало, выбивали из рук друг друга фуражки, которые неизменно падали в воду. Опустив в колодец ведро, мы долго вылавливали наши головные уборы. Вытащенную кепку, предварительно выкрутив, мокрой одевали на голову. До вечера кепка высыхала, даже становилась чище. Только размокшие козырьки неизменно превращались в бесформенные комки сбившегося картона.
Наиболее отважные, а может быть, самые безголовые увлеклись вытаскиванием птенцов воробьев из щелей между между камнями, которыми были выложены стенки колодцев. То, что в воду сыпались веточки и травинки, перья и разный, выстилавший гнездо, волос, сухой помет и подчас роняемые птенцы, нас волновало мало. Бывало, утомившись после "праведного" азартного труда, птицеловы тут же вытаскивали ведро воды и, наклонив его, пили воду, сдувая в сторону плавающий мусор.
Заболел этой нездоровой колодезной страстью и я. Подавляющее число колодцев в селе были выложены камнями. Лишь много позже, с легкой руки мастеровитого сибиряка Архипки Фоминцова, в колодцы стали опускать друг на друга железобетонные кольца. Но в такие колодцы не было смысла лезть. Из-за гладких стенок воробьи в этих колодцах не гнездились.
В выбранном в жертву колодце редко "работали" в одиночку, чаще вдвоем. Став одной ногой в ведро, самый "отважный" спускался, упирая свободную ногу в щели между камнями и придерживаясь за стенки руками. Те, что были наверху, придерживали журавель.
Если колодец был с катком, на который была навита веревка или цепь, то страхующие держали за ворот, замедляя спуск. Это был настоящий бригадный подряд, где работа должна быть очень слаженной. Нарушение команд спускающегося могло повлечь весьма неприятные последствия. Тем более что камни в колодцах от старости покрывались толстым слоем скользкого мха.
Однажды я "работал" в одиночку во дворе Кугутов. Колодец с катком находился в глубине двора, почти на меже с усадьбой Горина Василька. Цепь была надежной. Тросики только начинали внедряться и были лишь в единичных, в новых колодцах. Терпеливо выждав, когда старая глуховатая Ганька ушла в самый конец огорода, я взялся за дело. Спустился я благополучно. Ниже сруба я нащупывал ногами щели и спускался, используя цепь как страховку. По мере спуска внимательно прислушивался к писку птенцов.
Убедившись, что писк птенцов исходит из намеченной щели, я достал крючок. Погрузив его во всю глубину щели, я стал вращать его, наматывая гнездо. Намотав крючок до упора, я попытался устроиться поудобнее, вставляя правую ногу в более широкую щель. В это время левая нога соскользнула и я полетел вниз.
Плюхнувшись в воду, я сразу стал стремительно выплывать наверх, что оказалось излишним. Лето было засушливым, и вода была мне по пояс. Я схватился за цепь. Время моего пребывания в воде измерялось секундами. Поднимался я так же, как и спускался. Держась за цепь, я шагал по стенкам колодца вверх, вставляя, обутые в сандалии, ноги в щели между камнями. Холода я еще не чувствовал. Только мокрые руки сначала скользили по цепи.
Труднее всего было, когда я достиг сруба. Он был гораздо уже колодца, да и ногам опоры не было. Приходилось, зажимая цепь между коленями, подтягиваться только на руках. Наконец моя голова оказалась выше сруба. Убедившись, что нет ненужных свидетелей, схватил руками стойку катка и перекатился через сруб.
Только сейчас я почувствовал пронизывающий меня холод. Дышать было трудно. Казалось, грудь была сдавлена широким обручем, застыла. Воздух в легкие проникал с трудом. Почти на прямых окоченевших ногах я побежал в огороды по меже, разделяющей подворья братьев Гориных. Перед тем, как пересечь проселок, осторожно выглянул. Никого. Дальше - около ста пятидесяти метров высокой кукурузы. Достигнув лесополосы, я разделся и, выкрутив, развесил штаны и рубашку. Трусы одел сразу.
Лежа на раскаленной солнцем земле, согрелся я удивительно быстро. Сейчас меня волновал только один вопрос. Как бы не узнали родители. Успокаивало то, что свидетелей моего пребывания в колодце я не заметил. Согревшись, я еще долго лежал, впитывая в себя живительное тепло июльского солнца. Одев высохшую одежду, я направился домой.
Дома еще никого не было. Родители были в поле. Я напоил всю живность, нарвал травы кроликам, налил воду в выварку, приготовил полные ведра воды для Флорики, нашей коровы. Когда родители вернулись с поля, мама, готовя в летней кухне ужин, негромко сказала отцу:
- Сегодня наш что-то крепко натворил. Ничего не забыл сделать по двору, а сейчас сидит и читает.
Я, действительно читавший на веранде, слышал каждое мамино слово. В тот день я сделал важный вывод. При любых приключениях делать дома все, как всегда. Всегда оставить место для замечания.
Купальный сезон на ставу, как правило, начинали после последнего звонка. Тогда это было 23 мая. Но один раз, возможно в пятьдесят седьмом, мы на несколько минут окунулись в воду второго мая. Закрывали сезон, бывало, во второй половине сентября, несмотря на то, что после Ильина дня (2 августа) купаться нам родители уже запрещали.
Один раз в порыве охотничьего азарта мы полезли в воду в конце октября. Возвращаясь из колхозного сада, куда вся школа вышла подбирать падалицу, мы увидели, плавающую посреди озера, утку. Поскольку перелет птиц мы видели раньше, было решено, что эта утка не способна летать. Раздевшись, пять самых отчаянных залезли в озеро с разных сторон и стали одновременно приближаться к утке.
Сначала она вела себя довольно спокойно. По мере нашего приближения утка начала метаться. Мы уже считали ее своей. Когда кольцо окружения сжалось еще на пару метров, утка, слегка разбежавшись по воде, довольно резво взлетела. Лишь тогда мы почувствовали, как окоченели. Обратный путь мы бежали без остановок до села. Удивительно, но никто из охотников не заболел.
Вспоминая детство моего поколения, каждый раз сравниваю его с детством нынешних детей, включая моих внуков. Может в чем-то я не прав, но мне искренне жаль нынешнее поколение. Мы были самостоятельнее в принятии решений. Наше детство было богаче на впечатления, мы были ближе к природе и друг к другу.