Второй семестр первого курса начался лекцией по гистологии и эмбриологии. Как только прозвенел, извещающий о начале лекции, звонок, в аудиторию широким шагом вошел худощавый профессор. Лет 65-70, выше среднего роста, одет в темно-зеленую тройку. Пуговицы рубашки светло-салатового цвета закрывал, под цвет костюму, темно-зеленый галстук. Когда, наклонив голову, он проходил к трибуне кафедры, обратили на себя внимание, начищенные до зеркального блеска, остроносые коричневые туфли.
Примечательной была, притягивающая взгляд, его прическа. Длинные седые жесткие волосы спускались до самого воротника. По бокам густой волос полностью закрывал оба уха профессора. В шестидесятые подобные прически у мужчин были большой редкостью, считались экзотикой и невольно обращали на себя внимание.
- Тетя Коля! - прошелестел по аудитории едва слышный шепот.
Тетей Колей многие поколения студентов беззлобно называли заведующего кафедрой гистологии и эмбриологии профессора Николая Николаевича Кузнецова.
Кузнецов встал за пюпитр, разложил разнокалиберные бумаги, глухо откашлялся в кулак и начал читать вводную лекцию. Его негромкий, монотонный и чуть глуховатый голос действовал на моих однокурсников по разному. Сидевшие впереди внимательно слушали и старательно записывали. Конспектировать лекции Николая Николаевича было непросто. Сидевшие на "галерке" студенты могли заниматься чем угодно, лишь бы не шумели. Я всегда сидел в центре аудитории. Почему-то предпочитал левую половину.
Студенческое "радио" скоро сообщило, что своей нестандартной прической профессор Кузнецов прикрывал наполовину отмороженное левое ухо. Ухо Николай Николаевич отморозил в сорок третьем, будучи ассистентом кафедры гистологии. В ту зиму студенты и весь профессорско-преподавательский состав, эвакуированного из Москвы, уже Омского медицинского института были мобилизованы для заготовки дров. С утра до обеда работали на лесоповале. Потом грузовой транспорт лесо-заготовительной конторы отвозил мобилизованных медиков в город. Наскоро обедали и спешили в институт. Темнеть начинало быстро. Занятия часто заканчивались ближе к полуночи. Утром еще затемно собирались у медицинского института, где их уже ждали грузовики. В необорудованных кузовах, чаще стоя, ехали на лесоповал.
Впоследствии сам Николай Николаевич рассказывал, что при тридцатипяти градусных морозах, в аудиториях и учебных комнатах температура редко достигала нуля. Вода, оставленная в стакане, через пару часов покрывалась коркой льда. Профессура и студенты не снимали пальто и тулупов круглые сутки. Дрова расходовали экономно. Тепло было только в, эвакуированных с занятых немцами областей, военных госпиталях и больницах для гражданского населения. Студенты почитали за благо учебу на клинических кафедрах.
Вскоре после отморожения уха, Н.Н.Кузнецов, поскользнувшись на снегу, промахнулся и топором отсек конечные фаланги мизинца и безымянного пальца левой руки. Наскоро туго перевязав, остановил кровотечение и продолжал работать. Уже в городе ассистент кафедры хирургии обработал и ушил раны. С утра снова на лесоповал. О травмах начальству сообщать боялись, так как по законам военного времени могли привлечь за членовредительство и саботаж. Такие случаи были ...
Путилин
Однажды заведующий кафедрой физики Александр Сергеевич Путилин задал мне, первокурснику, озадачивший меня, вопрос:
- Евгений! Какие методы стерилизации медицинских инструментов, материалов и препаратов вы знаете?
- Кипячение, автоклавирование, сухожаровая обработка... - я запнулся.
- Не годится! Высокая температура, полагаю, будет разрушительной при стерилизации препарата. Нужен метод стерилизации при обычной температуре.
- Спирт, формалин, йод... - о хлогексидине, синтезированном в Англии в 1950 году, я тогда представления не имел.
- Не годится, Евгений! Спирт, формалин и йод перед применением необходимо отполаскивать. Это недопустимо! Увлажненный препарат теряет свои, в первую очередь, физические свойства. О потере остальных качеств препаратов я сам пока не знаю!
Меня подмывало спросить:
- Какой препарат необходимо стерилизовать?
Но Путилин не унимался:
- Думайте, Евгений! Основное условие: метод стерилизации должен быть сухим, без повышения температуры и разрушения самого материала!
Меня осенило. Я где-то читал о дезинфекции ионизирующим излучением, попросту говоря, радиацией. Почти без задержки, после промелькнувшего в моих мыслях слова "излучение", всплыло: ультрафиолетовое облучение.
- Радиоактивность, ультрафиолетовое облучение...
- Наконец-то! - облегченно выдохнул Александр Сергеевич. - Евгений! Кафедра гистологии просит нашей помощи в стерилизации препаратов из брюшины крупного рогатого скота. Можете идти прямо сейчас. Вас ждет Николай Николаевич
Первые шаги
Через несколько минут я постучал в дверь заведующего кафедрой гистологии, профессора Николая Николаевича Кузнецова.
Николай Николаевич свою жизнь посвятил изучению архитектоники брюшины слепой кишки крупного рогатого скота. Из консервированной в 3% растворе формалина брюшины Николай Николаевич предложил целый ряд биопластических препаратов: кетгут, неокетгут для ушивания роговицы, трубки, штифты, пластины для лечения тяжелых термических ожогов.
Познакомившись, Николай Николаевич сначала отобрал несколько, написанных им, монографий и поручил на досуге познакомиться с работами по брюшине, как исходным материалом для изготовления гетероперитонеальных препаратов. Затем пошла речь о стерилизации свежеприготовленных пластин.
Предстояло выработать режимы обработки препарата кварцевым облучателем. Мощность излучателя, расстояние от источника УФО, экспозиция воздействия, упаковка, свернутых в рулончики, пластин в стерильные большие пробирки, герметизация. Все это предстояло мне разработать и написать краткую инструкцию.
После каждого сеанса стерилизации, узкую контрольную ленточку пластины я относил на кафедру микробиологии. По договоренности с Николаем Николаевичем на кафедре осуществляли контроль качества стерилизации. Особенно волновала Николая Николаевича живучесть сенной палочки, о которой я тогда услышал впервые. Микробиологическим исследованием руководила ассистент кафедры, кандидат наук, потерявшая на фронте ногу, Ольга Куприяновна Комарик.
Работал я в специальных очках. Однако скручивание пластины в рулон в очках первое время было весьма затруднительным. На короткое время я снимал очки, в результате чего получил ожог роговицы. Ночь провел в клинике глазных болезней. Под утро ушел в общежитие. На семинар по нормальной физиологии меня привели ребята. Задав мне два вопроса, преподаватель отправила меня в общежитие. Провожал меня Валька Кравцов и был мне благодарен по нескольким позициям. По семинару ему, не спрашивая, поставили зачет, хотя Валька не был готов к занятиям, не получил двойки и был избавлен от отработки. Пару дней я ощущал в глазах мелкий колючий песок.
Обошлось без осложнений, хотя большая разовая доза УФО могла повлечь за собой помутнение роговицы и дать толчок к развитию катаракты. Много позже имели место дегенеративные двусторонние изменения в сетчатке. Но эти изменения скорее были вызваны воздействием на сетчатку высокоэнергетического инфракрасного лазерного излучения.
Мустафа
С кафедрой микробиологии у меня был связан случай, научивший меня многому. После занятий в морфологическом корпусе, предстояла лекция в аудитории главного корпуса. Перебегая улицу в белом халате, я промок под холодным дождем, после чего заболел ангиной. Пропущенные три дня надо было отрабатывать. В общем числе пропусков у меня была отработка по микробиологии. Приготовив конспект лекции и написав реферат по пропущенной теме, я собрался на кафедру. Однокурсник меня просветил:
- Сегодня отработки принимает Мустафа. Не советую идти. Он спрашивает долго и довольно строго. В пятницу принимает Ольга Куприяновна. Она фронтовичка, добрая ... К тому же она ведет у нас занятия и знает тебя по работе с брюшиной. К ней и пойдешь ...
Но "нечистый" решил избавить меня от долгов в тот же день. Я пошел на кафедру. Длинный коридор был пустынным. Неожиданно открылась одна из дверей и в коридор вышел преподаватель. Среднего роста, симпатичный, с нависающими аспидно-черными усами. Поздоровавшись, я спросил:
- Скажите, пожалуйста! В каком кабинете ассистент Мустафа принимает отработки?
Лицо преподавателя дрогнуло еле заметной улыбкой. Взяв меня под руку, подвел к одной из дверей. Открыв дверь, сказал:
- Здесь.
Я огляделся. Все стулья были заняты студентами, сдающими отработки. Свободным был стул у преподавательского стола. На него и усадил меня ассистент. Продиктовал вопрос для устного ответа и вышел из кабинета.
Я стал готовить ответ на устный вопрос. Но мне мешало, появившееся в груди и животе, беспокойство. Не выдержав, я обернулся:
- Как фамилия этого ассистента? - обратился я к коллеге.
- Обрежа!
- А Мустафа кто?
- Он и есть Мустафа. Это кличка у него такая.
Во мне все оборвалось. Вот попал!... Я уже жалел, что пришел сегодня, не дождался пятницы. С Ольгой Куприяновной как-то спокойнее и, пожалуй, увереннее.
В это время ассистент вошел в учебный кабинет. Взял мой реферат. Не спеша, полистал. Задал вопрос. Я начал отвечать. Не дослушав ответ до конца, весело глядя на меня, Обрежа сказал:
- Свободен.
Записав мою фамилию в тетрадь, напротив темы поставил: "Отр". Это означало, что тему я отработал.
Впоследствии, до самого окончания института, встречаясь, мы здоровались, чуть улыбаясь друг другу. Нормально ...
Однажды, когда я на спаянных спицах закручивал перитонеальные пластины в рулончики и помещал их в пробирки, Николай Николаевич Кузнецов сказал:
- Пиши заявление на пол-ставки препаратора. С проректором и начальником отдела кадров я договорился.
Так я стал почти штатным сотрудником кафедры. Моя зарплата составляла 32 рубля в месяц. Это была еще одна стипендия. Весомо.
Моей обязанностью стала доставка, снятой в убойном цеху Кишиневского мясокомбината, брюшины крупного рогатого скота. На кафедре следовала промывка материала и консервация его в растворе формалина. После сушки и стерилизации пластины тогда отправляли во Вьетнам для лечения, обожженных напалмом, пострадавших.
В гостях
По воскресеньям Николай Николаевич довольно часто приглашал меня домой. Наталья Порфирьевна, его жена, в такие дни готовила обильные обеды, чтобы откормить "отощавшего" студента. Детей у них не было. Дочь Натальи Порфирьевны от первого брака, Галина Васильевна Винченко работала ассистентом кафедры нормальной анатомии. С мужем они жили, кажется, на Ботанике.
Со временем мое общение с Кузнецовыми приобрело почти постоянный характер. Выросший в благополучной, без скандалов семье, я, тем не менее был поражен нежными, уместнее сказать, трепетными отношениями супругов. Николай Николаевич и Наталья Порфирьевна, работавшая заместителем главного бухгалтера института, сошлись, считай, на склоне лет. Они называли друг друга Николенька и Наталинька. Сейчас, с высоты моих лет могу утверждать, что отношения у них сложились по типу "мать-сын". Николай Николаевич часто простужался, подолгу болел. Наталья Порфирьевна лучше мужа знала, какое лекарство и блюдо ему приготовить. Когда он вычитывал статьи и диссертации или писал натюрморты, Наталья Порфирьевна по квартире ходила на цыпочках. Иногда, уловив в нашем с ним разговоре паузу, входила в кабинет:
- Ох, Николенька! Голова болит, кружится! Видимо опять давление на улице упало ...
Меня, каюсь, тянуло улыбнуться.
- Какое давление? Какая головная боль? - думал я.
В мои двадцать лет я не знал, что такое головные боли. Меня одолевали совсем иные проблемы ...
Бывало, если я долго не звонил, не приходил, очередной мой визит начинался с немого упрека Натальи Порфирьевны.
За обедом Николай Николаевич обожал пропустить одну-другую рюмку. Как только Наталья Порфирьевна выходила из столовой на кухню, Николай Николаевич спешно наполнял миниатюрные рюмочки. Опрокидывали, не чокаясь, чтобы не расстраивать характерным хрустальным звоном Наталью Порфирьевну. Наталья Порфирьевна деликатно делала вид, что ничего не замечала.
После обеда Николай Николаевич приглашал меня в свой рабочий кабинет. Трудно было назвать эту комнату кабинетом. Наряду с рабочим столом, стоял второй письменный стол, на котором Николай Николаевич готовил новые гетероперитонеальные препараты, испытывал их на прочность после пребывания их в различных жидких средах, после полного высыхания, импрегнации серебром и йодом. Тут же на столе стоял микроскоп. Кабинет служил и лабораторией.
У широких дверей, ведущих на балкон, стоял мольберт, на котором всегда стояла неоконченная картина. Каждый раз новая. Николай Николаевич предпочитал писать натюрморты. Галина Васильевна по воскресеньям приносила, с, расположенного буквально за окном, центрального рынка, отобранные ею в качестве натуры, цветы, фрукты, овощи, ягоды ... Николай Николаевич скрупулезно расставлял фрукты на подносе либо в вазе, без конца поворачивал, менял местами. Потом следовал рисунок карандашом.
Чаще всего Галина Васильевна приносила цветы. Осенью Николай Николаевич предпочитал писать натюрморты с хризантемами. Осенние цветовые переходы и оттенки богаче, и по словам профессора, присущи больше хризантемам. Весной его слабостью были пионы и сирень. Натюрморты Кузнецова отличались объемностью изображения.
- Воздух! - говорил Николай Николаевич, - Без воздуха, без пространства картина мертва!
Николай Николаевич написал более ста картин. Писал он только маслом. Часто ходил в магазин художественного фонда, расположенный в соседнем доме. Иногда я провожал его. Профессор подолгу выбирал беличьи и колонковые кисти. Трогал пальцами, водил по лицу, губам, дул на кончики кисти. Продавщицы, знающие его предпочтения, терпеливо ждали, часто помогая в выборе нужной кисти. Так же придирчиво выбирал он флаконы с конопляным и льняным маслами, долго нюхал. Иногда зачем-то спрашивал ореховое.
Кроме своих картин, на стенах комнат его квартиры висели картины других художников. Несколько картин принадлежали перу дядюшки Николая Николаевича. Николай Ефимович Кузнецов, был известным художником конца девятнадцатого и двадцатого века. В его коллекции была, на мой взгляд, совсем невзрачная небольшая, размером в небольшую книжицу, картина Левитана. Картина была подарена Николаю Николаевичу дядюшкой незадолго до начала войны. Скошенный луг, копна сена, полусерые тона без солнца и теней. Картиной Левитана Николай Николаевич очень дорожил. Любил демонстрировать ее гостям, Давал возможность рассмотреть при другом освещении. Затем, сдув несуществующие пылинки, помещал картину на прежнее место.
Когда мы с Татьяной решили пожениться, Кузнецовы потребовали прийти в одно из воскресений вместе. После обеда мы с Николаем Николаевичем прошли, как обычно, в его кабинет. Наталья Порфирьевна осталась с Таней в столовой. Мы вышли из кабинета примерно через час, а женщины продолжали о чем-то оживленно беседовать.
Когда мы уходили, Кузнецовы подарили нам картину. Это был, написанный крупными мазками маслом, морской пейзаж. По словам Николая Николаевича, это было Средиземное море. Слегка размытый горизонт, три парусных баркаса, солнечная дорожка на воде. Но главным в этой картине я увидел простор, объемность изображения. Это была картина неизвестного итальянского художника, купленная его дядей Николаем Ефимовичем Кузнецовым в Италии в самом начале двадцатого века. В самом низу полотна неразборчивая подпись на латинице, и дата: 1898. Эта картина, как семейный талисман, поныне висит у нас на стене в спальной комнате.
В последние годы Николай Николаевич подолгу болел. Его давно беспокоила аденома простаты. Период обострения болезни я угадывал безошибочно. На лице его появлялась страдальческая маска, опускались углы рта. Во время обострений он виновато сутулился, казался беззащитным. В его кабинете на тумбочке возле его рабочего стола я увидел полупустой флакончик с таблетками синестрола - препарата женского полового гормона. Так в те годы предупреждали рост аденомы предстательной железы. Лишь тогда я обратил внимание на, выпирающие через тонкий джемпер, его увеличенные грудные железы. Жалость, сострадание, обида, все разом поселились тогда в моей груди. Я поспешил уйти. На улице меня неожиданно посетила мысль, что Николаю Николаевичу совсем недавно исполнилось семьдесят ...
Несмотря на плохое самочувствие, зная, что табак ему противопоказан, Николай Николаевич много курил. Предпочтение отдавал папиросам "Казбек". В его отсутствие покупал "Яву" либо "Герцеговину Флор".
У него довольно часто падало давление. На работе я несколько раз замечал его полуобморочное состояние. Он садился в кресло у окна, откидывал голову назад. Полулежа, он отдыхал минут десять. Затем из левого кармана пиджака доставал конвалюту и, не запивая, проглатывал две-три таблетки кофеина.
Беседы
Довольно часто по воскресеньям, после обеда с одной-двумя рюмками коньяка, Николай Николаевич, осторожно приоткрыв дверь кабинета, выглядывал в коридор. Убедившись, что Наталья Порфирьевна возится на кухне и не слышит нас, Николай Николаевич вел беседы, подчас далекие от обсуждения научных проблем профессором и студентом. Любил вспоминать гимназические годы. Во мне он нашел достойного слушателя, которому можно было довериться. Сейчас кажется, что наши беседы нужны были Николаю Николаевичу, как очищение, катарсис, с одной стороны. С другой стороны, его воспоминания отражали самую настоящую ностальгию по далеким, безвозвратно ушедшим в прошлое, годам его юности.
Немного истории
Николай Николаевич Кузнецов родился в обедневшей дворянской семье. Клан Кузнецовых был многочисленным, талантливым и трудолюбивым. Юристы, педагоги, врачи, инженеры-путейцы, военные, один музыкант, актриса и два художника. Дядюшка Николая Николаевича, Николай Ефимович Кузнецов, старше племянника почти на четверть века, активно творивший до девяноста, известный русский и советский художник.
Сам Николай Николаевич, избрав медицинскую стезю, на протяжении всей жизни серьезно увлекался живописью. Нарисованные им на доске и в альбомах гистологические препараты расставляли в наших извилинах по местам микроскопию органов и тканей, особенно эмбриологию. Известие о смерти 94-летнего дяди профессор Кузнецов получил в 1970 году от внучки художника. Николай Николаевич носил на рукаве траурную ленту несколько месяцев.
Несмотря на значительную разницу в возрасте, дядя и племянник были очень дружны.
- Дом моих родителей находился на берегу Яузы. - рассказывал Николай Николаевич. - Мое детство прошло на берегу этой реки. В двухстах метрах от нашего дома была почти деревенская жизнь. Зеленые берега, в глазах рябило от множества белых гусей и уток на воде. С берега и с лодки я любил удить рыбу. Отец заказал большую плоскодонную лодку, в которой помещалась вся семья. По воскресеньям и праздникам собирались родные. Заправляли полутора-ведерный самовар. С самоваром всегда возился, проживающий летом на своей даче на левом берегу Клязьмы, дядя Коля, мой тезка. Чай обожали пить с сушеными в духовке баранками. Водки не помню, зато отец часто брал на берег небольшой графин с клюквенной или смородиновой наливкой. Взрослые пили очень мало, не больше рюмки.
Вспоминая, Николай Николаевич улыбался и посмеивался. Его смех в минуты воспоминаний напоминал негромкое покряхтывание. Он продолжал:
Гимназист
- Я тогда был гимназистом. Пол рюмки наливки наливали взрослым, уже достигшим восемнадцати лет. Я с нетерпением ждал. Когда взрослые садились в лодку, либо ложились в тени высоких кустов, я старался незаметно опрокинуть в рот, оставшиеся в рюмке мамы, капли сладкой наливки. И мечтал скорее стать взрослым ...
- Река тогда была чистой и полноводной. Катались на лодке, удили рыбу. Дядя с мольбертом и ящиком исчезал. Его не тревожили, боялись помешать его творчеству. В поисках натуры дядя мог исходить побережье Яузы до Медведково. К концу дня он иногда показывал, с еще влажными красками, свои этюды. Наряду со светлыми, веселыми пейзажами дядюшка любил делать зарисовки купающихся и отдыхающих на берегу. Преимущественно это были женщины.
- Дядюшкину живопись, говоря современным языком, можно отнести к импрессионизму. - продолжал Николай Николаевич. - Мне многое не нравилось в его манере письма. Я был ближе к Куинджи, Шишкину и Левитану, хотя манеры письма у каждого совершенно разные.
- Мне было тогда уже 16 лет. Я учился в старших классах гимназии. Дядю совместно с известным уже тогда, его ровесником и однофамильцем Павлом Варфоломеевичем Кузнецовым пригласили реставрировать и писать новые фрески в Саратовском Свято-Троицком Кафедральном соборе, построенном еще во второй половине семнадцатого века.. Наброски он делал в своей мастерской с натуры. Я сидел рядом с дядей и по его настоянию делал наброски карандашом и углем. Нагих натурщиц дядюшка усаживал в кресло либо на качели или крошечную круглую табуретку перед туалетным столиком. Верхняя часть бедер была закрыта полупрозрачной накидкой из кисеи. Она должна была, по убеждению дядюшки, еще больше подчеркивать женственность в линиях тела. Ни одной худой натурщицы в мастерской дяди я не встречал.
Угар и похмелье
- Каждую субботу пополудни приходила светло-рыжая, в меру упитанная, натурщица лет тридцати. Звали ее Екатерина. Дядюшка усаживал ее на табуретку, но чаще на качели. Зажигал несколько свечей и задергивал плотные шторы на окнах. Окно, у которого стоял мольберт, не затемнял. Затем дядюшка несколько раз менял позу натурщицы, долго устанавливал, тщательно подбирая расположение, свечи, отходил к мольберту. Качаясь из стороны в сторону, ловил наиболее удачное сочетание света и тени. Когда Екатерина усаживалась на качели, меня начинало подташнивать от непонятного возбуждения. Я уходил в соседнюю комнату.
- По ночам я мучительно старался восстановить в моей памяти ее образ. Видел глаза, нос, губы ... Покатые плечи, длинная шея и, слегка не сочетаюшийся с ее лицом, высокий, выпуклый, но узкий лоб. Я помнил даже завитки ее ушных раковин. А вот собрать все воедино не получалось. Лицо Екатерины расплывалось, как в ливне. Оставались только ее большие сине-серые глаза и, мелко вьющийся на виске, золотой локон.
- Казалось, никто не замечал моего смятения. Однажды дядя увлекся работой и не заметил, что время сеанса рыжей натурщицы истекло. Но Екатерина продолжала сидеть в той же позе. Когда стало темнеть, я начал прощаться с дядюшкой. Торопливо засобиралась и натурщица:
- Проводите меня, юноша! Я живу недалеко, но дворы очень темные.
Дядюшка подошел к столику, взял ступку и с громким скрипом стал растирать охру. Мне показалось, что у дядюшки испортилось настроение. Мы с натурщицей медленно шли по улице. Фонарщики, приставляя к ажурным столбам лестницы, зажигали уличные керосиновые фонари. Моя спутница о чем-то насмешливо спрашивала меня, что-то рассказывала. Ей богу, я не расслышал ни одного ее слова. В моей голове шумело, было тесно в груди. Внизу живота и в коленях было ощущение необычной нудьги. По пути к ее дому я молчал.
- Жила дядюшкина натурщица на первом этаже небольшого двухэтажного дома. У самого подъезда Екатерина повернулась ко мне лицом. Неожиданно она слегка похлопала меня по щеке:
- Благодарю вас, сударь! - и скрылась в темном подъезде.
- Я стоял ошеломленный и смотрел на окна первого этажа. В крайнем окне мелькнула тень, но огня не зажигали. Потом задернули занавеску. Я продолжал чувствовать на своей щеке мягкие сухие и теплые пальцы. Потом окно занялось желтым светом. В течение нескольких мгновений на занавеске проявилась длинношеяя тень и исчезла. Я медленно побрел по вечерней Москве. Домой идти не хотелось ...
- В последующие дни серый двухэтажный дом, расположенный на улице, ведущей в мою гимназию, меня тянул к себе, как магнит. Скрываясь за высокими кустами сирени, я подолгу смотрел на окна. Я был уверен, что меня никто не видит. Скоро я понял, что Екатерина живет одиноко. Через открытое окно подолгу слышался стрекот швейной машины. В перерывах между звуками швейной машины слышалось ее негромкое пение. Мое воображение рисовало мне внутреннее убранство комнаты, швейную машину на столе. В моих грезах Екатерина сидела за столом совершенно нагая, только на ее бедра была накинута узкая голубоватая с розовым легкая полупрозрачная кисея.
- Я считал дни до субботы. В пятницу по дороге из гимназии домой я вновь задержался у серого дома и встал за кусты сирени. После обеда на извозчике подкатил важный, с закрученными вверх усами, в черном фраке и высоком котелке, господин. С большим пакетом в руках он вошел в подъезд. Скоро в открытом окне мелькнула его фигура без фрака и котелка. На полголовы сияла его белая лысина. Неодолимая сила заставила меня переместиться ближе к окну. Слышался звон посуды. Потом шевельнулась занавеска. Я еле успел пригнуться. Екатерина задернула занавеску.
- Зачем закрыла! - спросил мужской голос.
- Представляешь, повадился ко мне под окна один гимназистик. Влюбился бестолковый страдалец в меня без ума. Такой уморительный и забавный птенчик! От него еще молоком пахнет ...
- Ноги понесли меня подальше от серого дома. Стало скверно, одиноко, тоскливо и обидно одновременно. Хотелось расплакаться ...Но домой все же идти не хотелось. В сквере я нашел незанятую скамейку и просидел до самого заката. По субботам к дядюшке я больше не ходил ...
Гости художника
- По воскресеньям у дядюшки всегда были гости. Приходили художники, поэты. Дядюшка рассказывал, что у него дважды был в гостях совсем молодой, рано ушедший в мир иной, художник Николай Павлович Чехов, брат писателя Антона Павловича. Дважды был у него и Левитан с Саврасовым.
- Николай Николаевич! Каково впечатление у вашего дяди оставили после себя Левитан и Саврасов? О Саврасове я читал. Он был очень талантливым художником и запойным алкоголиком.
- Правда. Саврасова дядюшка запомнил в сюртуке из грубого серого сукна. Широкие брюки были заправлены в голенища огромных, с круглыми носками, нечищеных сапог. У Алексея Кондратьевича было грубое, с крупными порами, испитое лицо. Поседевшая, казалось, давно нечесаная длинная волнистая шевелюра, неестественно высокий открытый лоб с двумя вертикальными, спускающимися к переносью, глубокими складками. Саврасов без конца, одну за другой, курил дешевые папиросы.
- Что касается Левитана, дядюшка рассказывал, при встрече бросалось в глаза его то ли арабское, то ли цыганское лицо. Выглядел он, по словам дяди, худощавым, пожалуй болезненным. Дядя повествовал, что поднявшись к нему в мастерскую, Левитан подолгу не мог отдышаться. У него было больное сердце. За часы, проведенные в мастерской, Левитан ни разу не улыбнулся. Второй раз Левитан навестил дядюшку в обществе художницы и его подруги Софьи Кувшинниковой, ходившей по городу, в отличие от устоев того времени, с непокрытой головой.
- Через год после визита к дядюшке Алексей Кондратьевич Саврасов ушел из жизни в возрасте 67 лет. Ровно через три года после Саврасова, сорокалетним покинул этот мир Исаак Левитан.
Прошло более ста лет. Вспоминая сегодня рассказ Николая Николаевича Кузнецова о Левитане, смею и хочется думать, что картину, которую я видел на стене у профессора Кузнецова, и на которой в тусклых серых тонах был изображен унылый пейзаж, прибитые дождями стога сена, мутное марево и низкое серое, темнеющее к горизонту небо, Исаак Ильич Левитан подарил Николаю Ефимовичу Кузнецову в один из своих двух визитов.
- Помню, - рассказывал Николай Николаевич, частым гостем в дядюшкиной мастерской бывал, довольно часто я упоминал о нем, его почти ровесник и наш однофамилец Павел Варфоломеевич Кузнецов. Оба художники Кузнецовы были убежденными трезвенниками. Удивительно, у них была схожая по стилю манера живописи. Обоих Кузнецовых часто приглашали для реставрации старых и росписи новых храмов. Они понимали друг друга с полувзгляда. Если один из них начинал работу и отлучался, второй завершал фреску или икону, словно он ее и начал. Трений между ними, что нередко встречаются в художественной среде, практически не было.
Гимназические истории
- Мы были гимназистами и, как говорят, ничто человеческое нам не было чуждо. Кончилось первое десятилетие двадцатого века, а в студенческой и гимназической среде продолжали живо обсуждать историю об отношениях будущего императора Николая второго, тогда еще царевича, с прима балериной императорского театра Матильдой Кшесинской. Злые языки утверждали, что знаменитую танцовщицу будущий Николай второй делил с братом Георгием. В свете поговаривали, что падение Георгия во время морского путешествия по Индийскому океану зимой 1891 года в трюм корабля не было случайностью. То, что перед заходом корабля в порт Бомбея Георгий свалился с высокой палубы в люк трюма после немилосердного толчка Николая, было местью за Матильду Кшесинскую.
- Студенты и гимназисты утверждали, что во время путешествия по Японии один из самураев дважды полоснул мечом будущего царя. Этот случай имел место в действительности. Первым ударом самурай рассек на голове Николая защитный шлем. После второго удара из-под шлема брызнула кровь. Студенты весело острили и снова утверждали, что после удара мечом у царевича Николая прекратились, давно мучавшие его, головные боли и обнаружился талант дровосека. Кроме того, гимназисты были уверены, что русско-японскую войну 1905 года Николай второй начал из чувства мести за нанесенный самураем удар по голове.
- Все эти разговоры живо будоражили наше буйное гимназическое воображение. Матильда Кшесинская танцевала на императорской сцене до самой революции семнадцатого года. Мы, будучи гимназистами и студентами, были очарованы танцовщицей и при возможности покупали билеты в театр. Перед представлением мы всей компанией покупали огромный букет цветов в складчину. Благодарить балерину после спектакля шел один. Выбор счастливца разыгрывали по жребию. Должен признаться, что мне ни разу не повезло. Это тоже было нашим развлечением. Билет в императорский театр стоил тогда несколько дешевле, нежели букет цветов для прима балерины ...
- Я закончил гимназию с отличием за два года до начала войны четырнадцатого года. Мы тогда не знали, что она мировая. Это была война с кайзеровской Германией. Через два года следовал призыв на фронт юношей моего года рождения. Родители с подачи дядюшки не давали мне расслабиться. Я записался на годичные курсы по совершенствовании знаний во французском и немецких языках. Дядя посоветовал записаться на факультатив по латыни. Он умел смотреть в будущее ...
Санитарный поезд
- Через год, благодаря протекции дядюшкиных друзей, мне удалось определиться на службу в качестве санитара. Так я снова попал в Петербург, затем в Царское Село. Там меня определили в полевой Царско-сельский военно-санитарный поезд. Нашему поезду покровительствовала сама Государыня императрица Александра Федоровна. Санитары, как и сестры милосердия все были молодыми.
- В соседнем вагоне служил санитаром Сергей Есенин. Он тогда уже был известен как поэт. Печатался в московских изданиях, выпускал сборники стихов. На узловых станциях для раненых устраивали концерты. На одном из концертов, где читал стихи и пел Есенин, присутствовала императрица. Сергей Есенин был крайне недисциплинированным санитаром. Сбегал без разрешения в увольнительные, соблазнял сестер милосердия, часто бывал навеселе.
На одной из станций, Есенин, увидев на перроне прекрасную незнакомку, выпрыгнул из вагона и побежал знакомиться. В это время тронулся поезд. Сергей Есенин остался на станции. Отсутствовал он несколько дней. Благоволивший ему начальник поезда вначале записал его в журнал отпущенных в увольнение. Вернулся Есенин в свой вагон на той же станции, но уже по пути на фронт. Был немедленно арестован на месяц.
Как только поезд прибыл в прифронтовую полосу, начальник поезда приказал открыть поездную гауптвахту и, как рассказывали санитары, пинком отправил поэта грузить раненых. На обратном пути гауптвахту Есенину отменили. Было очень много тяжелораненых, за которыми нужен был постоянный уход. Служившие в нашем вагоне санитары рассказывали, что в другой сменной бригаде поезда санитаром служил сын известного шарлатана Григория Распутина.
- Отслужив ценз, я без экзаменов был принят на учебу в Московский Сеченовский медицинский университет. Во время первой мировой войны в университете появились ускоренные выпуски студентов. Указом Его Величества с учетом военных нужд была усилена и ускорена подготовка студентов по военно-полевой хирургии и травматологии.
- Таких выпускников называл зауряд-врачами. Год я занимался в зауряд-группе. Со второго курса, благодаря моим способностям в рисовании, я был переведен в обычную группу обучения. В послереволюционный период по окончании университета, также в основном благодаря моему дарованию в живописи, меня оставили на кафедре в качестве ассистента Давыдовского.
Назад к брюшине
Однако вернемся из уютной квартиры Николая Николаевича к брюшине крупного рогатого скота. После того, как я освоил на крысах технику имплантации гетероперитонеальных пластин, кетгута, штифтов и трубочек, Николай Николаевич поставил передо мной конкретную задачу: исследовать, как влияет имплантация гетероперитонеальных препаратов на процессы жизнедеятельности организма в эксперименте, в частности, на окислительно-восстановительный обмен. Обоснованием научного поиска явились работы легендарного одесского окулиста академика Филатова о чудотворном действии его биогенных стимуляторов, в частности, алоэ.
- Консервированная гетерогенная брюшина, безусловно, является мощным биостимулятором. - говорил Николай Николаевич. - Целесообразно изучить реакцию на молекулярном уровне, исследовать изменение биохимических процессов. В этом нам может помочь кафедра биохимии.
Я не был пионером в исследовании влияния имплантации консервированной гетерогенной брюшины на жизнедеятельность организма животных в эксперименте. Первой ласточкой в этом направлении уместно считать исследования, проведенные еще в шестидесятых М.Г.Загарских. Он установил, что препараты гетерогенной брюшины способны легко поглощать, стойко удерживать и медленно выделять ряд антибиотиков и гормонов.
Немаловажное значение имеет вопрос о биологической активности гетероперитонеальных препаратов. Результаты применения препаратов из брюшины в эксперименте дали основание считать, что новые виды биопластических материалов проф. Н.Н.Кузнецова, обладая биологической активностью, способствуют ускорению темпов восстановительных процессов в пораженных органах, что имеет первостепенное значение в пластической хирургии.
Николай Николаевич интенсивно разрабатывал новые формы гетероперитонеальных препаратов, привлек к этой работе коллектив из сотрудников кафедр института и других медицинских ВУЗов Союза. Одновременно изучалась реакция организма на их имплантацию. Изучались антигенные свойства гетероперитонеальных препаратов. Проводился широкий спектр исследований по восстановлению кровеносных сосудов
Совместно с Николаем Николаевичем Кузнецовым, доцентом кафедры офтальмологии Д.С.Лупаном была разработана технология изготовления биопломб для вдавления склеры при отслойке сетчатки. Штифты из гетерогенной брюшины использовались для внутрикостного остеосинтеза (П.И.Поляков). Заведующий ЛОР-кафедрой Минского медицинского института профессор В.Я. Гапанович и его брат использовали кетгут из брюшины при пластических операциях на ЛОР-органах. По сути, вся эта совместная работа была принципиально новым направлением, школой Николая Николаевича Кузнецова.
Затерянные сокровища
Удивительно ухабиста, извилиста и печальна судьба многих новаций молдавских ученых-медиков. Гетероперитонеальные препараты Николая Николаевича Кузнецова - далеко не единичный пример. Вспомним моего учителя в оториноларингологии М.Г.Загарских. Трубчатые гетерогенные перитонеальные бужи для лечения химических травм и предотвращения в последующем рубцовых стенозов пищевода по инерции используются усилиями старых, на протяжении десятилетий достоверно убедившихся в их высокой эффективности, кадров. Т-образные перитонеальные трубки, предотвращающие образование пролежней на слизистой трахеи и практически исключающие стеноз гортани и трахеи, незаслуженно забыты. Такая же участь постигла пластины и трубки для тампонады носа.
Д.Г.Герман, И.Н.Курлов, П.Г.Лекарь, Е.М.Головина, М.Г.Загарских, Л.Н.Знамировская-Якунина, С.М.Луценко, А.В.Неговская, М.Т.Селин, П.И.Поляков, Ю.К.Темиров, Ж.А.Карпецкая, В.И.Титарев, В.И.Кулешов, Б.С.Стрелецкий, К.А.Цыбырнэ, Е.А.Семенюк - далеко не полный список ученых, нашедших подчас революционное решение вопросов пластической хирургии с помощью перитонеальных препаратов. Список авторов незаслуженно забытых разработок вряд ли уместится на целой странице!
Разве только брюшина? В Молдове разработана технология изготовления штифтов для лечения переломов малых трубчатых костей из птичьего пера. Природа позаботилась о том, чтобы перед штифтованием была возможность заполнить воздушные полости очина пера гормонами и антибиотиками. А пересадка кожи при термических ожогах? Молдавский метод операции позволяет на порядок сократить время пластики кожи на гранулирующую поверхность ожоговой раны!
Описанный в предыдущем рассказе прорыв в области исследования стволовых клеток и их применения в медицине! С уходом на пенсию, а потом из жизни автора революционного открытия, что подтверждается выданным авторским свидетельством и целым рядом патентов на имя П.И.Чобану. Его метод сегодня в Молдове применяется в единичных случаях. Зато разработки Чобану сплошь активно используются зарубежными авторами без упоминания его имени! Выдаются патенты, защищаются диссертации.
Англичанин посвятил свое исследование толкованию механизмов перепрограммирования ядерного аппарата клетки в экспериментах на лягушках в семидесятых и восьмидесятых годах двадцатого столетия. Японец едва пошел в школу в то время, когда Павел Иванович в конце шестидесятых и семидесятых годах проводил фундаментальные и прикладные исследования по проблеме эмбриональных клеточных культур. Англичанин Гердон и японец Яманака получили Нобелевскую премию.
Сотни авторских свидетельств и патентов, десятки революционных разработок, тысячи опубликованных научных работ Молдавских ученых- медиков. Методические рекомендации, монографии, защищенные кандидатские и докторские диссертации, позволяюшие спасти жизни больных и сократить сроки лечения с уходом из жизни авторов часто пылятся невостребованными на полках библиотек и в домашних архивах.