Из цикла: Некоторые события моего Мошанского периода
Рассказывая о своем закадычном друге, Мошанском фельдшере Анании Степановиче Бучковском, Иван Иванович Порядин, в прошлом капитан-артиллерист, учитель математики и черчения, поведал нам его весьма нестандартную биографию. До войны Бучковский закончил три курса Одесского медицинского института. За участие в нелегальном маклерстве был осужден условно и исключен из института. Когда началась война, Бучковского, несмотря на условную судимость, призвали в действующую армию. С тремя курсами медицинского института его назначили ротным фельдшером. Потом служил фельдшером в хирургическом госпитале. Там же освоил ряд простых хирургических вмешательств. Вскрывал абсцессы, ушивал раны, у легко раненных в конечности удалял пули и осколки.
Кончилась война. Справки с госпиталей, характеристики, послужной список и боевые награды помогли Бучковскому получить документ, соответствующий фельдшерскому диплому. После демобилизации, добираясь со станции в родные места, подсел на телегу, направляющуюся в сторону села. Обгонявшая их полуторка внезапно вильнула и ударила повозку. Бучковский очнулся в придорожной канаве. Переломов не было, но, по его словам, случилось сотрясение мозга, сильный ушиб грудной клетки, больше в области позвоночника.
После дорожной травмы, а возможно и полученной контузии Бучковского беспокоили приступы невыносимых головных болей, боли в позвоночнике, грудной клетке. Донимал сильный кашель. Обследовали на туберкулез. На рентген-обследовании легкие оказались здоровыми. Лекарства не помогали. Ездил в Киев, где в хирургической клинике работал начальник фронтового госпиталя, полковник. Сейчас он стал знаменитым профессором, стал учить студентов и врачей. Несмотря на три недели обследования и лечения, состояние здоровья Бучковского оставляло желать лучшего.
Выписавшись из клиники, получил направление на работу фельдшером в одно из прикарпатских сел. Бывая по службе на прикарпатских лесных хуторах, встретил древнего безграмотного деда, который, по его собственному выражению, лечил абсолютно все болезни. Бучковский, решив испытать знахаря, рассказал о своем недуге. Выслушав, дед послал фельдшера к горному источнику:
- Принеси полное ведро ключевой воды!
Источник оказался довольно далеко, у самого подножья склона довольно крутой горы. С полным ведром воды фельдшер вернулся к знахарю. Тот скомандовал:
- Раздевайся догола!
Бучковский ради интереса решил испытать судьбу до конца. Разделся. Знахарь занес, висящий во дворе на бельевой веревке толстый грубо-тканный, размером с большое одеяло, дурно пахнущий псиной и немытыми ногами, половик. Старик намочил половик в ледяной воде и, не отжимая, постелил его на довольно узкий деревянный топчан:
- Ложись!
Бучковский стоял в нерешительности. Промелькнули мысли:
- Когда последний раз стирали эту вонючую тряпку? А кожные заболевания? Простужусь! ...
- Я лег. - рассказывал Ананий Степанович. - Родниковая вода обожгла спину и ноги.
- Руки по швам! - командовал старик.
- Едва я успел вытянуть руки вдоль туловища, как старик молниеносно запеленал меня в свою толстую, как одеяло, грязную, как выяснилось позже, связанную из собачьей шерсти, простынь, - продолжал Бучковский. - В нескольких местах плотно перевязал меня, как кокон, узловатыми, сплетенными из волос конского хвоста, веревками.
- Стало невероятно холодно. Я начал дрожать ... - рассказывал Ананий Степанович.
- Развяжите меня, я простужусь!
- Лежать! - повторил старик и вышел, плотно закрыв дверь.
Бучковский понял, что попал впросак, а может быть и того хуже, в ловушку. Стал ворочаться, потом позвал лекаря на помощь. Ответа не было.
- Я повернул голову. За оконцем солнце катилось к закату. В углу двора я увидел мою двуколку. Выпряженная лошадь была привязана к столбу. У забора была навалена куча свежескошенной травы. Старик стоял перед лошадью и кормил ее из небольшой деревянной цибарки. Скорее всего овсом.
- На закате началось головокружение. Меня неожиданно стало качать. Качало вместе с топчаном и комнатой. Схватиться руками и удержаться я не мог, так как руки были плотно прижаты к телу собачьим одеялом и волосяными веревками. Оставалось покориться воле судьбы и надеяться на старика. Неожиданно я куда-то стремительно провалился ...
Казалось, я спал одно мгновение. Очнувшись, увидел, что солнце уже скрылось за горой, но было удивительно светло. Обратил внимание, что листья и кора векового явора, раскинувшего на полдвора свои кривые, почти горизонтальные ветви, казались золотистыми. Я понял, что уже утро следующего дня, а солнце светит с противоположной стороны.
Только сейчас я ощутил, что стало удивительно легко, тепло и покойно на душе. Пошевелил кистями. Мое одеяло из собачьей шерсти было сухим и теплым. Послышался щелчок дверного запора. Старик вошел и, приблизившись ко мне, не тронул, как я ожидал, лоб. Он долго держал ладонь под затылком. Затем развязал волосяные веревки, откинул края шерстяного покрывала:
- Голова болит?
Я прислушался к себе. Голова не болела. Во всем теле была необычная легкость. Суставы не болели, позвоночника я не чувствовал вообще.
- Поднимайся! Одевайся!
Одеваясь, я чувствовал в ногах легкость, которую ощущал только в детстве. Дышалось легко. Одевшись, я сунул руку в карман. А там сущие копейки. Я повернулся к старику:
- Я ...!
- Гезундхайт! - неожиданно прозвучало на немецком. - Будь здоров!
Я вышел на низкий порожек. На росистой траве были четко видны темные, ведущие к явору, следы. Мой конь уже стоял запряженным в двуколку. Я повернулся, чтобы поблагодарить знахаря. Но старика и след простыл. Скоро я увидел его, поднимающегося по узкой тропке в гору. Я ждал, что он повернется, чтобы помахать на прощанье ему рукой. Старик так и не оглянулся.
Во второй половине сороковых в Предкарпатье по ночам еще стреляли. Однажды, после ночной перестрелки ко мне в окно постучали. Было боязно, но я вышел. Светила полная луна. На крыльце стоял майор НКВД. Неожиданно он, обхватив столбик навеса, со стоном опустился на порожек. Затащив его в хату, я увидел, что вся его форма была темной от крови. Раздев, я насчитал три раны на ногах и одну сквозную в правое плечо навылет. Кость не задета. Стало ясно, что раненый потерял много крови. Наскоро перевязав, я запряг лошадь.
До Коломыйской больницы было рукой подать, не более семи километров. Места и села мне были хорошо знакомы. Это был мой фельдшерский участок. Я стегал лошадь, чего раньше никогда себе не позволял. В это время майор очнулся:
- Село объедешь справа. В Грушеве много ОУН-овцев ... - Тяжело дыша, медленно, с перерывами инструктировал меня майор. - Днем обычные крестьяне, заготавливают сено, пасут овец. Ночью расправляются с активистами. За селом брод. Там на перекате вода коню по колено. Главное попасть на левый берег Прута. Коломыя под нашим контролем!
Через Прут переправились без осложнений. Скоро мы были в больнице. Майора из коридора приемного покоя на каталке увезли в операционную. Я сидел на табуретке в коридоре. Под утро майора привезли в палату. Зная меня как фельдшера, разрешили сидеть у его кровати. Удивительно, но майор был в сознании:
- Домой не возвращайся. По следам крови они обязательно выйдут на твой дом. Семья твоя где?
- Жена с дочкой на Хмельниччине у родителей ...
- Вот туда и добирайся. В сторону Станислава и Черновиц не пробуй ехать. А потом дальше, на восток! Я на них охочусь, они на меня. Меня они тебе не простят! Уезжай! - майор в изнеможении закрыл глаза.
По фронтовой привычке документы я носил с собой в вещмешке, тогда инструменты и документы всегда были со мной в в немецком медицинском бауле под сиденьем двуколки. Тот баул до сих пор у меня хранится. Я поехал на Борщев, потом через Скалу-Подольскую до Дунаевцев. Забрал жену с Людочкой и, недавно родившимся Витей, почему-то решил пробираться в Молдавию. Несколько лет работал в селе Бричаны. Потом из-за языка, перебрались в Мошаны. Через несколько лет, случайно встретив медсестру Коломыйской больницы, узнал, что хуторок, где я жил, в ту самую ночь был сожжен дотла.
С первых дней работы и до конца его непростой жизни, Бучковского иначе, как дохтором в Мошанах не называли. У него были свои, предпочтительные методы лечения. У тучных, апоплектического склада пациентов предпочитал кровопускание. Постоянно носил в кармане с собой раздельно, чтобы не разбились, ампулы с хлористым кальцием, глюкозой и обязательно две-три ампулы кордиамина. От постоянного ношения в карманах надписи на ампулах стерлись. Перед тем, как набрать раствор в шприц, наш дохтор подолгу, снимая и одевая очки, изучал название лекарства. Пожилые пациенты, особенно женщины, предпочитали вдыхать нашатырный спирт.
- Вид разу легче стало! - комментировали старухи ...
Инфекционный гепатит (желтуху) лечил с помощью вшей. Ровно дюжину живых насекомых помещал с стопку с самогоном. Пить надо было сразу и быстро, пока животные в стопке еще шевелились. Ананий Степанович утверждал, что стенки кишечника вшей вырабатывают особое, убивающее вирус гепатита, вещество. Должен признаться, что среди Мошанских старожилов метод лечения желтухи наряду с нюханьем нашатырного спирта имел довольно широкое хождение.
Особой любовью мошанских мужиков пользовался метод Бучковского в лечении острых простуд и гриппа. Для этого у Бучковского еще со времен войны сохранился немецкий шприц емкостью в 50 мл. Как говорил сам Бучковский в 50 кубиков. Он его берег, как зеницу ока. Простуженным дохтор Бучковский вводил внутривенно смесь чистого спирта с 40% глюкозой. Пациента вначале пробирал озноб, затем чувство жара и ощущения, словно натощак выпил стопку водки.
Я расспрашивал Ивана Ивановича и других простуженных мошанцев, пользованных доктором Бучковским. Все они единогласно утверждали, что проведенное лечение давало быстрое выздоровление. С самим Ананием Степановичем Бучковским мне посчастливилось познакомиться в школе осенью шестьдесят четвертого при проведении вакцинации. Выше среднего роста и весом около ста двадцати килограмм, выделялся огромным нависающим животом, и длинным, с начинающейся ринофимой, носом. Узнав, что я собираюсь поступать в медицинский, он довольно часто заходил ко мне в лаборантскую. Вспоминая то время, прихожу к выводу, что Ананий Степанович, вспоминая свое военно-медицинское прошлое, проводил со мной довольно своеобразную профориентацию.
Будучи уже на пятом курсе медицинского института, я рассказал об удивительных лечебных методах Бучковского старому доценту кафедры терапии. В группе послышались смешки, хихиканье и остроумные комментарии.
- Не надо смеяться! - сказал доцент, - я сам слышал о таком методе лечения простуд. Возможно, быстрое введение гипертонического раствора глюкозы в смеси со спиртом денатурирует незначительную часть форменных элементов и плазмы крови. Являясь уже в какой-то степени чужеродным белком, денатурированная часть крови способствует встряске организма, мобилизации его защитных физиологических механизмов. Сродни аутогемотерапии. Хотя, сам ни разу не пробовал, и вам не советую.
- Что касается лечения инфекционного гепатита, - продолжал старый доцент, - то и сейчас, в конце шестидесятых в селах многие лечат желтуху вшами. Вторая половина двадцатого столетия и вот такая, с позволения сказать, дикая оригинальность.
(Должен сказать, что я сам за свою сорокапятилетнюю врачебную практику ни разу не осмелился повторить опыт Бучковского).
Свою карьеру и жизнь Бучковский закончил весной семьдесят первого. В клинике внутренних болезней республиканской больницы он тяжело умирал от алкогольного цирроза печени. Правда, перед кончиной он реабилитировал меня, как рассказчика о случаях из его практики. После моего лишь напоминания, Бучковский в присутствии моих коллег по группе и старого доцента с гордостью и упоением сам рассказал о своем методе лечения простуд. Через несколько дней его выписали домой. Вскоре Анания Степановича Бучковского не стало ...