Рукопись, найденная при неизвестных обстоятельствах
От публикатора. Предлагаемая вниманию читателей рукопись, при всем ее несовершенстве и фрагментарном характере, может, как нам представляется, внести известный вклад в копилку знаний о прошлом нашей страны - мы имеем в виду, разумеется, годы правления Благодетеля Нации. Эта тема в последнее время вызывает интерес у все большего числа людей и в то же время отличается крайней скудостью и спорностью имеющихся материалов. Поэтому мы убеждены, что нельзя оставлять без пристального изучения ни один источник по данной теме, сколь бы темен и сомнителен он ни был - ведь надо помнить, что любой миф содержит в себе зерно истины, которое можно выявить при кропотливом исследовании.
...Ибо милость Его означала скорую опалу; Он возвышал, чтобы заслужившему Его гнев пришлось дольше лететь в пропасть, в которую его столкнула суровая рука Благодетеля Нации.
Никто не сомневался в том, что Его жертвы заслуженно подверглись тому наказанию, на которое Он их обрекал. И что с того, что жертвы эти множились со дня на день? Никто не смел усомниться в справедливости Благодетеля и верности избранного Им пути.
От Его взора не мог укрыться ни один уголок государства, и ни один житель страны - что бы он ни делал и где бы ни находился - не мог быть уверен, что за ним сейчас, сию минуту не наблюдает недремлющее око Благодетеля Нации. И ничье высокое или низкое положение не могло служить причиной, способной смягчить тяжесть кары. Благодетель Нации не знал, что такое снисхождение, ибо для достижения тех высоких целей, к которым Он вел свой Избранный Народ, не должно было прощать ни одного проступка подданных. А те, будучи людьми неразумными и не понимающими, что необходимо для их блага, очень часто оступались и нарушали суровые предписания Благодетеля; и тогда острый меч Его правосудия разил без пощады и высоких сановников, и ничтожнейших из ничтожных. Горе тем несчастным, которые оказывались лицом к лицу с гневом Благодетеля! Возмездие настигало внезапно, чтобы наказуемый и помыслить не мог о каком-либо спасении, чтобы он не успел запереть в крепкий панцирь порочности свою душу - и она представала, нагая и трепещущая, перед грозным судом Благодетеля.
О, как ошибались полагавшие себя совсем безгрешными! Разве мог кто-либо в те суровые времена поручиться в своей полной невиновности? Тебя спрашивают - не был ли ты, не состоял ли, не участвовал? - и сперва ты твердо уверен в обратном. Но затем ты начинаешь вспоминать, и что-то смутное приходит на ум... Может, и состоял, и участвовал, но тебя накачали наркотиками, отнимающими память, закодировали так, что ты лишь по условному сигналу вспомнишь последнее заседание вашего кружка заговорщиков, а вслед за ним - и все предыдущие, но никакие пытки не вытянут из тебя этой информации. Кто же ты - притаившийся враг или жертва обстоятельств? Кто вправе обвинить тебя в преступном запирательстве, если ты, как и положено сознательному гражданину, толково и охотно отвечаешь на вопросы следствия? Беда в том, что ты нередко не знаешь нужных ответов, но Благодетель знал, что ты должен их знать!..
Долгие годы спустя после того, как Благодетель покинул сей мир, неведомо откуда стали просачиваться слухи, сплетни, домыслы, перемешанные с нелепыми фантазиями досужих обывателей, жалкие пародии на правду - нет, не на правду, а на четверть правды, десятую долю правды, - гласившие, что будто бы непременным сигналом, предвещавшим жестокую кару, - которого, однако, ни один человек не смог понять, - служило желание Благодетеля прийти к провинившемуся в гости.
Дабы последний мог подобающим образом принять Благодетеля, не умаляя Его величия и достоинства, соответствующие службы заботились о необходимых приготовлениях.
В один роковой день в убогом жилище приговоренного, среди мерзкого быта коммунальной квартиры, среди ободранных обоев, облупленных оконных рам, рассохшейся древней мебели и неуклюжих железных кроватей, застеленных ветхим бельем, появлялся, как говорили, человек в военной форме без знаков различия. Внезапно возникнув перед удивленным семейством, только что приступившим к скудной трапезе или завершающим оную, пришелец сообщал, что Благодетель Нации в знак особой милости намерен удостоить данную семью своим визитом, для чего последним надлежит в кратчайшие сроки переселиться в более приличествующее такому событию помещение. И не успевали опешившие и еще ничего не понявшие жильцы даже переглянуться, как по знаку военного в комнату входило несколько подтянутых молодых людей в штатском. Со сноровкой, выдававшей их немалый опыт, на глазах у онемевших от изумления хозяев они принимались выносить их жалкую утварь, а человек в форме вежливо советовал внимательно следить за действиями его помощников, дабы те невзначай не совершили бы какой-нибудь ошибки и ничего бы не попортили неаккуратным обращением, хотя это и было абсолютно исключено.
И, наконец, когда ловкие помощники (число коих всегда точно соответствовало размерам ожидавшей их работы - не было случая, чтобы кто-то стоял без дела или, напротив, рабочих рук начинало не хватать) выносили из комнаты все, вплоть до последних, закатившихся за шкаф и забытых там обломков игрушек и пустых катушек, и оставляли лишь голые стены и пол, на котором остались вдавлины от долго стоявшей мебели и паутина в тех углах, куда не мог достать веник, начальник с любезной улыбкой предлагал так и не успевшим прийти в себя обитателям жилища спуститься на улицу и занять свои места в специально присланном за ними легковом автомобиле.
Бедняги, все еще не верившие в свое счастье, оказывались на мягких подушках черного лимузина (а ведь доселе им ни разу не случалось ездить не то что на такой роскошной машине, а хотя бы на ржавом, скрепленном кусками проволоки такси), и тот в мгновение ока доставлял их в только что построенный великолепный дом с мраморным подъездом. Лифт возносил их под крышу дома, они с трепетом переступали порог необъятной квартиры, где их жалкие пожитки, уже ожидавшие их как память о прежнем жилище, терялись в углах, и готовы были пасть на колени при виде этого воплощения легенд о доброте и могуществе Благодетеля Нации, чтобы вознести ему молитву как Богу - но приставленный к ним человек в форме осторожно замечал, что их ничтожные вещи просто неуместны в этих грандиозных апартаментах, и предлагал тут же съездить в специальный закрытый магазин, где они весьма дешево и в рассрочку могли приобрести все необходимое для уютной и комфортабельной жизни на новом месте. "И пусть вас не волнует вопрос оплаты, - говорилось несчастным, - все делается по слову Благодетеля", - а значит, те не смели, не имели права уклоняться от оказанной им милости.
Им казалось, что уже и они - не они вовсе, и ничего этого с ними не происходит, а они лишь смотрят на киноэкран, где им показывают картину - из тех, о жизни знатных жрецов и великих прорицателей, орденоносных банкиров и плантаторов, всех, кто своими трудами и талантами преумножает славу страны, и в ряды которых нашим беднягам не светило попасть при всем их желании и упорстве. И спрашивая себя, какому чуду они обязаны этой лавине щедрот, они совсем теряли голову и в их души холодной змеей заползал страх - страх проснуться и вновь увидеть вокруг себя гнусные, обшарпанные стены коммуналки.
Чудесный сон, однако, продолжался. Вот уже невообразимо прекрасные вещи, купленные в закрытом магазине, привезены и расставлены с первого раза по тем местам, где им, казалось, предназначено стоять самой природой; вот уже развешаны всюду подаренные счастливцам на новоселье картины - будто окна в то светлое будущее, куда ведет страну Благодетель и куда по Его воле ошарашенное семейство попало само, мигом перенесенное сюда невидимой и фантастической машиной времени, над которой, говорят, лучшие инженеры страны трудились в спецлабораториях; вот уже из огромной, как бальный зал, кухни, где орудуют кудесники-повара, плывут невероятные, пьянящие запахи кушаний, питаться которыми подобает лишь небожителям, а новые хозяева, так и не готовые поверить, что отныне это - их дом, и теперь им здесь жить, неприкаянно жмутся к стенам, переполняемые страхом и восхищением, и с замиранием сердца ждут, когда же, наконец, сбудется то, ради чего их сюда переселили - когда они воочию увидят того, чье лицо им бесконечно знакомо по бесчисленным плакатам, портретам и фотоснимкам в газетах, но при всем том бесконечно недосягаемо в своем величии, так что, казалось, одного лишь Его явления перед их глазами и без того хватило бы, чтобы до конца жизни осчастливить их и сделать навеки благодарными Ему, выделившему их из толпы и одарившему такой незаслуженной милостью. Но напрасно они прилипали к окнам, напрасно бежали на малейший шум в переднюю. Как и когда появлялись гости - никто не знает, но в какой-то момент все тот же услужливый военный находил хозяев и сообщал им, что все собрались, пора садиться за стол.
Быть может, Благодетель Нации прибыл на поезде метро, туннели которого якобы пронизывали все недра страны подобно кровеносной системе, позволяя Благодетелю в комфорте и безопасности, не затрудняя граждан, перемещаться по всей стране, внезапно появляясь там, где дело взывало к Его личному присутствию; быть может, бесшумный лифт высадил Его потом у самых дверей квартиры, а может быть, Он явился сквозь одну из замаскированных дверей, которыми оканчивались тайные коридоры, проходящие по стенам, способным поразить своей толщиной того, кто, будучи допущен во все квартиры и помещения дома - хотя, конечно, невероятна сама мысль о том, чтобы это могло произойти, - удосужился бы обойти их с рулеткой в руках и нанести все их размеры на точный план. Где проходят эти коридоры, сколько их и как в них попасть, кроме Благодетеля, могли знать только архитекторы и строители дома; но и те унесли это знание с собой в могилу, лишенные жизни, разумеется, не за то, что знали слишком много, а за то, что гнусно пытались продать эти секреты врагам, питающим лютую злобу к Благодетелю и тем великим свершениям, на которые Он вдохновлял свой народ. Так, по крайней мере, говорят - возможно, и не зная правды, а лишь выдавая за нее свои домыслы и пустые россказни, пущенные гулять по свету неведомо кем неведомо когда.
Если бы кто посторонний в тот момент по прихоти судьбы попал на это пиршество, он увидел бы, что по всей квартире - тут и там, во всех углах, около окон и дверей - сидят молодые люди с непроницаемыми лицами, но никто не мог бы сказать, кто они и какое отношение имеют к Благодетелю Нации. Вся Его свита расположилась по одну сторону стола слева и справа от Него, а сам Он был посредине, не очень и заметный с первого взгляда, но все присутствующие могли убедиться в том, что все, за что бы ни довелось Ему взяться, Он делает в совершенстве, что Ему доступны любые занятия рода человеческого, и что роль главы стола Он исполняет так же мастерски, как и все остальное. Каждый Его жест был полон величия и изящества, каждый произнесенный Им тост казался вершиной красноречия и мудрости, из Его бокала на белоснежную скатерть не проливалось ни капли, в Его усах не застревало ни крошки, а Он, способный ухватить своим цепким взглядом весь огромный стол - так же, как видел все, что происходило в Его необъятной стране, - мигом замечал, если у кого-то пустела рюмка или становилось слишком просторно на тарелке, и тут же легким движением руки, едва ли не мысленно передавая подчиненным свои желания, заботливо отправлял расторопных лакеев, обслуживавших пир, подлить вина, поднести новое блюдо, отрезать и предложить самый лакомый кусочек.
Хозяева же - если их можно так назвать - забивались в самый темный угол, чуть не до смерти напуганные свалившимися на них милостями и тем, что этот Великий Человек, обитающий не иначе чем в заоблачных, недоступных простому смертному сферах, в самом деле спустился к ним во плоти и теперь ест и пьет вместе с ними. Но никто не посмел бы утверждать, что, охваченные страхом, несчастные уже начали подозревать об ожидавшей их печальной участи. Нет, об этом и речи не было. В тот момент, ослепленные и оглушенные, они вообще не могли ни о чем думать. Как называются выставленные на стол невероятные яства, так восхитительно пахнувшие и так аппетитно сервированные, что соблазна полакомиться ими не избежал бы даже страдающий самой жестокой анорексией, они не знали и не осмеливались спросить. Кусок не лез им в горло, нос не ощущал тончайшего букета драгоценных вин, казавшихся нектаром, доставленным прямиком из райских садов. Почти не шевелясь, сидели хозяева в своем углу, не смея отвести глаз от лица Благодетеля, и чуть не умирали при мысли о том, что чем-нибудь не угодят Ему; но кто был в состоянии сказать, в чем могла заключаться эта неугодность - в поразившем их страхе и в неспособности ответить на ласковые слова Благодетеля, уговаривающего их чувствовать себя свободно и быть с ним - с Ним! - на равных - или в том, что они действительно попробовали бы держаться на равных с Ним за этим столом? Они не знали этого и не могли знать, а потому им оставалось делать лишь то, на что они только и были способны в полном смятении своих чувств - глядеть, затаив дыхание, на того, один вид которого мог ослепить, подобно блеску ярчайшей молнии. А Он ни на секунду не терял своего внеземного ореола, хотя и без устали убеждал и старался внушить окружающим, что Он - простой человек, такой же, как и все. Но горе тому, кто посмел бы поддаться этому внушению и вообразить себя ровней Ему! Одно мимолетное, почти незаметное, быть может, померещившееся движение бровей - и несчастный не знал, как ему уберечься от Его гнева и как теперь жить дальше. И некоторые, питающие вражду к Благодетелю и Его делам, имели смелость заявлять, что все беды, которые неизбежно обрушивались потом на головы несчастного семейства, происходили только от того, что никто не был в состоянии пройти испытание, устроенное Благодетелем, никто не казался Ему достойным Его милостей, никто в Его глазах не был совершенен (и находятся в наше время смелые, утверждающие, что Он жестоко страдал от этого), никто не вел себя так, как подобало перед Его лицом, и все несли заслуженное наказание. Но так ли обстояло дело или нет, не нам судить, ибо это входит в число тех тайн, ответ на которые Благодетель унес с собой и которые никогда не будут разгаданы.
До глубокой ночи тянулся пир, и долго несчастные сидели и не могли сомкнуть глаз, которые уже слипались от позднего времени. Но наконец, в самый разгар застолья, в тот момент, когда меньше всего этого можно было ожидать, Благодетель вставал из-за стола, оказываясь неожиданно низкорослым и даже невзрачным в своем френче, с седоватыми неухоженными усами и редеющей шевелюрой, - а вслед за ним поднимались все его соратники, кто в военной форме, кто в пиджаках с галстуками, кто в пенсне, кто в очках, и уходили, и через несколько минут во внезапно опустевшей квартире гас свет - а наутро квартира была безлюдной и в ней было не найти не только следов вчерашнего пиршества, но и никаких признаков того, что здесь когда-то кто-либо жил. И обреченная семья, накануне осчастливленная величайшей милостью, исчезала, и никто никогда больше ее не видел и ничего о ней не слышал.
Осмеливались также утверждать, что все, заслужившие гнев Благодетеля, представали перед Его очами, и одного взгляда на провинившегося было Благодетелю достаточно, чтобы в глазах несчастного прочесть как книгу всю его душу со всеми ее ошибками, преступлениями и пороками - уже свершившимися, либо только зреющими, - и определить ему суровую, но справедливую меру наказания. Впрочем, неизвестно, кто, когда и как мог узнать об этом - по нашему разумению, это абсолютно невозможно, однако, не имея никаких других сведений, мы вынуждены пользоваться даже этими, хотя и прекрасно осознаем, насколько ничтожна их ценность.
Примечание редактора. К этому рассказу явно не может быть никакого доверия, и вот почему: если, как утверждает рассказчик, Благодетелю было достаточно одного взгляда, чтобы определить степень виновности человека, то с таким же успехом он мог этот взгляд бросить на него и во время пира в гостях у своей жертвы. Вовсе не обязательно было этого несчастного приводить потом еще раз на допрос. Также из рассказа следует, что по крайней мере некоторых вещей не умел Благодетель делать в совершенстве: а именно, выглядеть простым человеком - таким же, как и все, - или по крайней мере внушить окружающим вести себя так, как если бы они были равны ему.
Примечание публикатора. Это замечание лишено смысла. Вся процедура с переселением обреченного семейства в новую квартиру и последующий внезапный арест должны были привести подозреваемых в такое состояние, при котором вся их душа отражалась в их глазах. Что же насчет искусства внушения, то Благодетель, безусловно, мог кому угодно внушить что угодно, но ему надо было, чтобы человек действовал сам, по своей воле, а не в соответствии с его внушением, как заведенный автомат.
Второе примечание редактора. Значит, Благодетель не умел в совершенстве читать душу человека в его глазах, если для этого требовалась дополнительная процедура. И вообще, разве хотел он, чтобы кто-нибудь был с ним на равных, если, как здесь сообщается, одно движение бровей всех ставило на место?
Второе примечание публикатора. Дело совсем не в этом. Он, во всем своем совершенстве, видел, что все попытки держаться с ним на равных искусственны и ненатуральны. Естественно, у него не было никакого желания играть в этот спектакль дальше. Ему нужно было, чтобы с ним действительно держали себя на равных. Разве тот, кто пытался это делать, не чувствовал сам, насколько фальшива его игра, если при первом, пусть даже воображаемом признаке недовольства со стороны Благодетеля он немедленно не прекращал этот фарс?
Примечание издателя. А по мне, кончайте вы свои споры вокруг того, чего, скорее всего, никогда и не было. Нет никого, кто бы присутствовал на этих пиршествах - если они действительно происходили, что крайне сомнительно, - а значит, достоверность всех этих баек равна нулю. Деньги, чтобы печатать эти сказочки, я даю, но чтобы издавать еще и ваши схоластические диспуты - упаси боже!