Ночью был дождь, но к утру тучи рассеялись. Часть их уползла за горы, а другая отступила к горизонту и повисла там кисельной полосой тумана, размывая рубеж между водой и твердью, в этот ранний час не вполне отделившимися друг от друга. Небосвод радовал взгляд свежей голубизной, незапятнанной, как в первый день творения, и лишь за одну из вершин Ай-Петри ватным комом уцепилось последнее облако. Сама же горная гряда, своими очертаниями, как сказал бы любой экскурсовод, похожая на стену замка, словно не совсем обрела плоть после ночного небытия, отчего казалась полупрозрачной и обреченной растаять вслед за тучами.
Солнце едва поднялось над морем, но, даже скрытое за туманом, источало такой жар, что следы ночного дождя - лужицы на лестнице, ведущей от парка к морю, - на глазах превращались в темные пятна, а затем и вовсе исчезали. Влага задерживалась лишь по краям лестницы, в тени жестколистных самшитовых кустов, распространявших терпкий аптечный аромат. Где-то за этими зелеными шпалерами зычно гукали неугомонные горлицы, ведя громкий, но совершенно непонятный людям разговор.
По лестнице быстрым шагом спускалась молодая женщина, звонко шлепая по лужицам туфлями на низком каблуке. Ноги проворно несли ее вниз по ступенькам, короткий подол светлого платья взлетал, обнажая гладкие колени с пересекавшим одно из них росчерком свежей царапины, а над плечами танцевали тяжелые локоны светлых волос, роскошный дар щедрой природы, испортить который было не под силу даже модной завивке.
Судя по лицу молодой особы - слегка округлому, с упрямым подбородком и чуть вздернутым носиком, - она была идеальной представительницей среднеевропейского типа. Жители Москвы и Петербурга не колеблясь признали бы в ней соотечественницу, а в Третьем Рейхе она с легкостью сошла бы за белокурую фрау арийских кровей, хотя тонкость ее фигуры не слишком отвечала эталону красоты двух этих стран, где в дамах ценят известную пухлость форм. Скорее ее можно было принять за коренную жительницу Британии или Северо-Американских Штатов; однако, будучи уроженкой Тверской губернии, она звалась Лизой Тургеневой и не первый год блистала в российском синематографе - ныне же вернулась на родину из Голливуда, где снималась у знаменитого маэстро Тичкока.
Ее дядя, нобелевский лауреат Аркадий Аристархович Кудрявцев, уже давно поселился с супругой Клавдией Петровной в Симеизе, неподалеку от которого, в местечке Кацивели, ему построили лабораторию для каких-то таинственных опытов. Здесь же находился в отпуске и Борис - родной брат Лизы, конструктор на московском заводе АМО. Осиротев в смутные годы революции, Лиза и Боба воспитывались у тети с дядей, заменивших им родителей. Отправленное племяннице приглашение навестить родных было составлено Клавдией Петровной едва ли не в ультимативных выражениях, но Лизе не пришло бы в голову ослушаться. Ничуть не тяготясь теткиной тиранией, она, пожалуй, почувствовала бы себя обделенной, если бы вдруг ее лишилась.
Тем не менее, доставляя себе удовольствие, а Клавдии Петровне - разнообразие, Лиза частенько устраивала бунты: и крупные, когда вопреки теткиной воле избрала карьеру манекенщицы, а затем актрисы, и мелкие, вроде нынешнего, когда еще до завтрака, улизнув из дома, сбежала к морю.
Возвращение в Россию выдалось утомительным. Из-за чужой войны, уже второй год сотрясавшей Европу, Лиза предпочла лететь на гидроплане "Добровольного флота" из Сан-Франциско в Петропавловск, оттуда на Иркутск, Новониколаевск, Екатеринбург над бесконечными сибирскими просторами, а затем новым рейсом - из Москвы в Крым. На симферопольском аэродроме Лиза выбралась из самолета, раскисшая от болтанок, шмелиного гула моторов и назойливого внимания спутников по перелету. Это было позавчера, но Лиза еще не до конца пришла в себя после дороги и не желала упускать случая лишний раз освежиться в морской воде, не подвергаясь атакам охотников за автографами, которых курортная свобода отношений делала особенно бесцеремонными.
Выйдя к пирсу, разрезавшему бухту на две неравные части, Лиза спустилась не на правый, благоустроенный пляж с мелкой галькой, кабинками и навесами, а на левый, по контрасту со своим соседом почитавшийся диким. Эта была зажатая между морем и отвесной стенкой набережной узкая полоса, сплошь заваленная мелкими и крупными глыбами, на которых не так-то просто было устроиться: как ни ляжешь, какой-нибудь камень непременно вопьется под ребра. Выбрав глубоко ушедший в землю валун с плоской вершиной, Лиза поставила на него туфли. Затем она сбросила с головы соломенную шляпку и сняла темные очки, за которыми скрывались ее голубые глаза под бархатными бровями. Наконец, расстегнув ремешок, перепоясывавший платье, она избавилась и от самого платья.
Теперь на ней остался лишь весьма смелый купальный костюм, явно выходивший за рамки приличий, которые установил ялтинский градоначальник Дурново, издав рескрипт с четким перечислением фасонов, допустимых к ношению на пляже. Купальник, который выбрала для себя Лиза, состоял лишь из лифчика и трусиков, которые могли бы сойти за шортики, и открывал на обозрение ее живот и всю спину. Подобный наряд, пожалуй, отважилась бы надеть только какая-нибудь из тех богемных дамочек, которые отдавали предпочтение самым дальним уголкам ялтинских пляжей, да и тем он был бы ни к чему: эти эмансипе вовсе обходились без купальников, давая заработок мальчишкам, которые за полтинник ссужали любознательным господам бинокли и сами подсказывали удобные для наблюдения места.
Впрочем, как знать - быть может, и сам суровый Дурново, увидев стройную фигуру Лизы в этом легчайшем костюме, давно никого не удивлявшем на пляжах Калифорнии, смягчился бы и ввел послабления для хорошеньких девиц, но сейчас видеть Лизу не мог никто, кроме чаек, оглашавших морские просторы тоскливыми криками. Ранним июньским утром, в самом начале сезона, на набережной не было ни души. И потому, нисколько не тревожась за судьбу своих вещей, Лиза лишь придавила камнем брошенное на валун платье и спустилась к воде.
Каким бы спокойным ни было море, на берег накатывал мелкий прибой. Пенистая кромка с еле слышным шипением обтекала те камни, что покрупнее, длинными живыми щупальцами проникая в углубления между ними, а те, что помельче, омывала целиком, своим прикосновением на миг придавая им почти алмазный блеск, и тут же отходила. Едва Лиза ступила на мокрую гальку, волна облизнула ее босые ступни, заставив поморщиться - все же вода была прохладна. Однако Лиза, собравшись с духом, заходила все глубже, вглядываясь в слой жидкого стекла, настолько чистого и прозрачного, что лежавшие под ним камни приобретали особенную четкость, хотя дрожащая, бликующая поверхность непрерывно искажала их очертания, приближала, обманывая взгляд, и Лизе требовалось все внимание, чтобы не удариться и не поскользнуться на покрывавшей камни слизи. Море, ластясь к купальщице, подбиралось к ее коленям, и Лиза вздрагивала всякий раз, как вода касалась еще сухих участков ее кожи, но не останавливалась, пока ее ноги совсем не скрылись в воде, и лишь тогда, наконец, решившись, рухнула в объятия волн, в момент погружения не сдержав восторженного взвизга.
Фыркая и отплевываясь, она вынырнула из тучи брызг и принялась энергично грести руками и ногами, а слегка разогревшись, отдышалась и перешла на неторопливый брасс, держа курс чуть наискось от протянувшейся к ней солнечной дорожки - ленты расплавленного металла, разбрасывавшей ослепительные искры.
Отплыв на сотню саженей, Лиза перевернулась на спину. Ее глазам предстала вся панорама Симеиза, от выпятившей горбатую спину остроухой горы Кошки до пологих, уходящих в море мысов в направлении Алупки и более далеких курортных поселков - Кореиза, Гаспры, Мисхора. Под лучами солнца, встававшего над полосой таявшего тумана, Лиза нежилась в этой гигантской ванне с морскими солями, возможно, находившейся в ее полном распоряжении, если только где-нибудь в Одессе или Батуме какого-то другого бесшабашного купальщика тоже не посетила идея ненадолго установить монополию на всю черноморскую воду.
Пусть вода поначалу казалась холодной, но после того, как тело привыкло к ней, вылезать на берег уже не хотелось. Спиной Лиза ощущала толщу стихии, подпиравшую ее, не давая идти на дно, и к чувству блаженства примешивалась капля гордости, будто ей впрямь удалось укротить необузданную силу, которая, разбушевавшись, с легкостью глотает огромные стальные коробки, а вот ее смирно держит на своей необъятной ладони. Повернувшись к горизонту так, чтобы не видеть берега, Лиза воображала, что вокруг только море, а сверху - хрустальный колпак неба, и весь мир принадлежит ей одной. И когда она вполне насытилась этой фантазией вкупе с просоленным воздухом, в ее сознание проникла толика сладковатой жути: в мире не найти одиночества полнее того, какое она ощущала в тот момент.
Так Лиза покачивалась на волнах, когда некий невидимый гигант, словно бы решив испробовать на прочность мироздание, легонько встряхнул пространство за самый его уголок. Звук сперва пришел по воде, отозвавшись в Лизином теле глухим содроганием, а затем из-за свинцовой кромки над горизонтом, в которую превратились остатки утреннего тумана, донеслись неясные раскаты, похожие на дальний гром.
Это не могло быть землетрясением, и все же Лиза бросила тревожный взгляд в сторону берега. Там царило полное спокойствие. И прибрежные скалы, и белые постройки, полускрытые за кипарисами, и грандиозный задник голубой ай-петринской стены - все было таким же, как минутой ранее. Пока глаза Лизы пытались отыскать следы разрушений, ее тряхнуло снова, и с чуть заметным запозданием с юга вновь прилетел гром. Третьего раската Лиза не стала дожидаться. Она поспешила к берегу, инстинктивно держа курс на островерхую виллу почти в самой середине поселка, покинутую ею около часа назад.
Она плыла до тех пор, пока не почувствовала камни под самыми коленями, и только тогда встала на ноги, но море определенно не желало ее отпускать: выходя на берег со всей возможной осторожностью, Лиза все равно оступилась, упала в воду и погрузилась в нее почти по плечи. Лишь со второй попытки ей удалось выбраться на сушу, и она повертела головой, отыскивая свой камень с одеждой.
Камень был здесь - в десяти шагах от нее, тот самый, неправильных очертаний, с неровной, чуть вогнутой поверхностью, но сейчас ни на нем, ни рядом с ним не лежало ничего - ни платья, ни туфель, ни темных очков.
В глазах Лизы промелькнуло недоумение, словно она засомневалась, что выплыла на свой пляж. Затем она уже с беспокойством оглянулась по сторонам, ища того, кто разъяснил бы ей эту оказию. Из растерянности ее вывел голос, раздавшийся из-за нагромождения валунов под самой стенкой набережной:
- Как водичка, госпожа Тургенева?
Лиза вскинула голову. Над камнем поднялось одутловатое лицо господина не первой свежести с щеточкой черных усиков и прилипшей ко лбу прядью редких волос, заставлявшей вспомнить германского фюрера, чьи портреты встречались в каждой второй газете. Не сказать, чтобы все это, вместе взятое, производило приятное впечатление, и все же Лиза воскликнула, просияв улыбкой облегчения:
- Жорж, негодник, это вы?! Никак тоже решили искупаться? А ну-ка, подайте мне полотенце!
Господин, названный ею Жоржем, маслянисто улыбнулся и встал во весь рост, отряхивая полу пиджака, к которому прилагался шелковый галстук павлиньей расцветки. Лиза поняла, что ошиблась на его счет: Жорж в воду явно не собирался.
- Лиза, вы восхитительны! - заявил он, не трогаясь с места. - Выходите из моря на рассвете, как пенорожденная Киприда!..
Их знакомство восходило к тем временам, когда Лиза снималась в своей первой картине, у Протазанова, где у Жоржа, не новичка в кино, тоже была небольшая роль. Довольно быстро Лиза избавилась от его прилипчивых ухаживаний, после чего их пути разошлись. Жорж, когда-то обращавший на себя внимание Чардынина и даже Эйзенштейна, приобрел стойкое амплуа мелких негодяев в копеечных фильмах о благородных бандитах, чем дальше, тем больше зашибал, и последние годы Лиза ничего о нем не слышала. Она представляла его себе проспиртованным, опустившимся субъектом, и тем больше ее удивляли эти неожиданные заигрывания.
- Слушайте, Жорж, - улыбка Лизы стала кислой. - Все это мы проходили десять лет назад! Бросьте свои донжуанские интонации и давайте сюда полотенце! - приказала она, сделав шаг к Жоржу.
Тот протянул ей полотенце, но едва Лиза притронулась к нему, отдернул руку.
- Жорж, хватит валять дурака, - сказала Лиза, уже не улыбаясь. - Я не собираюсь играть с вами в пятнашки! Меня ждут к завтраку, и вообще что за хамство - заставлять даму мерзнуть!..
- Это затем, чтобы согреть вас в своих объятиях! - отозвался Жорж, раскрывая руки, и теперь уже Лиза отпрянула от него. Однако, на мгновение оказавшись рядом с ним, она уловила носом то, чего прежде не замечала из-за морского ветра: от Жоржа, из всех пор его лица, усеянного частыми пеньками щетины, разило перегарной кислятиной.
- Жорж, да вы пьяны! - возмутилась Лиза. - Отдавайте мои вещи, не то позову городового!
- Какой городовой, Лиза?! - осклабился Жорж. - Где вы его видите? И какая муха вас укусила? Мы же добрые друзья, я не сделаю вам ничего дурного! Ну да, выпил малость, так это для храбрости... Я, Жорж Благолепов, ничтожество, мелкий актеришка, говорю с самой Лизой Тургеневой, новой звездой Голливуда...
Произнося все это, Жорж шагнул к Лизе и, прежде чем та опомнилась, обхватил ее руками и прижался губами к ее рту. Лиза старалась вырваться, мотая головой, чтобы увернуться от колючих усов Жоржа и его сочных губ, пропахших папиросами и массандровским портвейном, но насильственный поцелуй настигал ее вновь и вновь. Вместо "Оставьте меня! Пустите! Вы что, с ума сошли?!" ее рот издавал только писк и нечленораздельные вопли. Одна рука Жоржа елозила по спине Лизы, подбираясь к резинке трусиков, другая пыталась справиться с застежкой лифчика. Лиза извернулась было, чтобы дать насильнику пощечину, но не успела этого сделать. Невесть откуда налетевший буйный вихрь оторвал от нее Жоржа и отбросил прочь, как приставучую собачонку.
Глава 2
Избавитель
Лиза, неожиданно получившая свободу, едва не плюхнулась на пятую точку, с трудом удержала равновесие - и застыла, мигом ослепленная, оглушенная, раздавленная представшим перед ней видением. Такой заступник мог явиться к ней лишь во сне! И все же он стоял перед ней живым воплощением самых смелых грёз - в белоснежном кителе, украшенном золотым крестом, с крылатым пропеллером на кокарде фуражки, с выбивавшимся из-под ее козырька светлым чубом, осенявшим высокий лоб. Кто не узнал бы это лицо с орлиным носом и широким разлетом сурово нахмуренных бровей! Одним словом, это был полковник Левандовский, предмет обожания всех российских женщин и недосягаемый образец для всех мальчишек страны. Не кто иной, как он семь лет назад первым посадил гигантский ТБ-2 на полярные льды, чтобы вывезти на материк пассажиров злосчастного "Челюскина", и за этот подвиг первым в стране получил из рук президента свой крест Героя Отечества. А рекордный маршрут над Арктикой, прозванный Врангелевским? А поиски легендарной Земли Санникова? Поистине, даже в доблестной плеяде открывателей и защитников рубежей - полярников, стратонавтов, пилотов, призванных эпохой к подвигам во славу родины, - мало нашлось бы тех, кто мог сравняться с Левандовским славой и свершениями!
Но главное, этот покоритель пространств, стягивавший их стежками рискованных полетов, до сих пор, как ни странно, был холост - и при этой мысли не одна его соотечественница ощущала сладкую дрожь в груди. Водилась, правда, за ним репутация записного ловеласа; ходили разговоры о его бурном романе с балериной Булановой, но Лиза прекрасно знала этим сплетням цену, ни на грош не веря газетчикам, готовым на ровном месте раздуть сенсацию - они ее саму сколько уж раз выдавали замуж: то за одного Симонова, то за другого Симонова, то вовсе за князя Мещерского... Право же, пара непрошеных поцелуев была невеликой платой за то, чтобы заполучить такого спасителя! Любая россиянка и не то согласилась бы стерпеть, лишь бы оказаться сейчас на месте Лизы...
Глаза Левандовского еще метали молнии, а кулаки сжимались, готовые задать трепку поверженному негодяю, но так как рыцарю положено быть не только грозным, но и любезным, то летчик приподнял фуражку и сказал самым светским тоном, ни словом, ни жестом не выдавая, что удивлен невероятной встречей, будто ему каждый день случалось выручать киноартисток из пикантных ситуаций:
- Госпожа Тургенева, если не ошибаюсь? - и тут же, проявив себя человеком военным, перешел к делу: - Что прикажете сделать с этим типом? Как следует вздуть?
Лиза с трудом сообразила, что он говорит о Жорже. Появление Левандовского словно начисто отшибло у нее память о прошлом. С трудом выйдя из охватившего ее транса, она обернулась.
Жорж барахтался на мелководье. Промокший пиджак тянул его ко дну, пижонские двухцветные штиблеты мешали встать на скользких камнях, а волны, решив над ним как следует поизмываться, мотали его туда-сюда, вновь и вновь накрывая с головой. В нем не осталось ни капли прежней наглости, а взглядом он так и тянулся к Лизе, умоляя пощадить, простить и помочь. Но облепивший тело костюм и сосульки склеившихся волос делали его таким жалким и противным, что из человека он превратился в какую-то гадкую тварь, о которой хочется поскорее забыть, едва от нее избавишься. И Лиза, желавшая лишь того, чтобы этот мерзавец раз и навсегда исчез из ее жизни, брезгливо отмахнулась:
- Делать вам нечего - лезть за ним в воду! Да пусть себе катится к черту!
- Воля ваша, - поклонился Левандовский. - Надеюсь, вы не слишком от него пострадали?
- Нет, - ответила Лиза, потянувшись рукой к застежке на спине. - Только вот купальника чуть не лишилась. Вас прямо провидение ко мне послало, полковник! Прибудь вы минутой позже... - сказала она и отвернулась, чтобы скрыть игривую улыбку.
- Вижу, - отозвался Левандовский, - что представляться нет нужды? А я так надеялся остаться неизвестным героем!
- Кто ж вас не узнает, полковник! - засмеялась Лиза. - Но какой счастливый случай привел вас в Симеиз?
- Именно что счастливый случай, иначе и не скажешь! Вы не поверите, Елизавета Дмитриевна, но я как раз направлялся к вам в гости. Ну, не к вам, конечно, а к вашему брату, Борису, - летчик сделал жест в сторону набережной, где за парапетом виднелся открытый автомобиль. - И вот плоды самонадеянности! Не стал слушать его объяснений, решил, что сам дорогу найду, а здесь зачем-то свернул не туда, заплутал, выскочил на набережную - и теперь вся надежда только на вас!
- Заплутали - на наших двух улицах? - изумилась Лиза. - Что же это вы - едва спустившись на землю, сразу сбились с курса?
- Не сбился бы с курса - не пришел бы к вам на помощь! - заявил Левандовский. - В нашем деле главное - доверять путеводной звезде! И теперь, надеюсь, я нашел ее в вашем лице!
- Значит, вы знакомы с Бобкой? - спросила Лиза. - Вы с дружеским визитом, или, может, что-то секретное?
- Никаких секретов нет, Елизавета Дмитриевна. Просто не люблю торопить события. Своевременно вы обо всем узнаете, даю слово! А я тоже не ожидал увидеть вас в Крыму. Давно прибыли?
- Третьего дня. И знаете что, не величайте вы меня Елизавета Дмитриевна, зовите просто Лизой!
- С превеликим удовольствием! - кивнул Левандовский, целуя ей руку. - А вы зовите меня просто Евгением.
- Почту за честь! А теперь позвольте, я переоденусь.
В самом деле, пора было убираться с пляжа, пока они не привлекли к себе внимания первых зевак. Что до Жоржа, то он, по-ужиному извиваясь, кое-как выполз на сушу и теперь неуклюже удирал, оставляя за собой цепочку мокрых следов - а с набережной ему вдогонку неслись редкие улюлюканья.
- Нет, вы только отвернитесь, - попросила Лиза и под защитой его широкой спины стала снимать купальник. Сменного белья она с собой не брала. Но в тот самый миг, как ее рука потянулась к платью, его подхватил и поволок прочь шальной порыв ветра.
- Ай! - воскликнула Лиза, разрываясь между стремлением ловить платье и необходимостью сперва прикрыться хоть каким-то фиговым листком - нагая, она, к несчастью, не становилась невидимой.
- Спокойно, Лиза, - услышала она голос летчика. - Не бойтесь, я на вас не смотрю.
Лизе хотелось лишь одного - найти самую узкую и неприметную щель и забиться в нее, чтобы навсегда скрыться там вместе с позором этого жуткого конфуза... Но сильные руки, пресекая ее желание, подхватили ее, Лиза взмыла в воздух, и стыд отлетел прочь, смытый волной пьянящего восторга. Нет, это впрямь был сон - ведь лишь во сне можно так парить, упиваясь неведомым прежде чувством восхитительной легкости, словно тело, избавленное от последних клочков одежды, мигом утратило всякий вес! Но как же не хотелось возвращаться на грешную землю, ненадолго побыв небожительницей! И когда Левандовский, осторожно пятясь, отнес ее за те же камни, где прятался Жорж, и поставил там на ноги, громким "Кыш!" отогнав стайку мальчишек, которые прежде толпились у его машины, а теперь, привлеченные занятным зрелищем, перебрались к парапету, Лиза, не в силах сдержаться, позволила себе, вопреки приличиям - хотя какие там еще приличия! - на лишнюю долю секунды, сделав вид, что оступилась, прильнуть голым телом к шероховатому кителю летчика.
Затем, не успев перевести дух после вознесения к небесам, она поспешила прикрыться полотенцем, Левандовский же бросился спасать платье, которое лежало у самой кромки воды и трепетало на ветерке, как бабочка, готовая в любой момент сорваться в полет. Летчик подобрал платье за миг до того, как оно едва не стало жертвой высокой волны.
Лиза, стараясь не высовываться из-за камня, с пунцовым лицом приняла у него трофей.
- Ну вот, я готова, - сказала она, с трудом находя в себе силы покинуть убежище.
Восторг схлынул, а стыд остался. Сначала эта пошлая сцена, достойная бюргерских комедий с Марикой Рёкк, а теперь он увидит, во что она одета! Несколько мокрых пятен - пустяки, они скоро высохнут, однако Лиза, рассчитывая быстренько добежать домой по пустынным улицам, никак не предполагала в тонком муслиновом платьице, под которым на ней ничего не было, оказаться в обществе неожиданного спутника. Бог знает что теперь подумает ее невероятный спаситель! Он небось и без того наслышан о нравах актерской вольницы...
И верно, подняв глаза, Лиза увидела на его загорелом лице - не самом красивом на свете, пожалуй, даже грубоватом, исшершавленном арктическими ветрами и морозами, но отмеченном печатью небрежной уверенности, которая и делала его столь неотразимым, - гримасу праведного гнева. Сердце у Лизы ухнуло куда-то под диафрагму. Но Левандовский сердился совсем из-за другого.
- Лиза, вы ударились! - призвал он свою визави к ответу, обличающим жестом указав на ее оцарапанную коленку. - Вам не больно?
- Что вы, Евгений! - облегченно рассмеялась Лиза. - Это вчерашнее. Вот и еще, - она провела пальцем по длинной ссадине на локте. - А все из-за Бобки, - объяснила она, взяв летчика под руку, чтобы тот служил ей опорой на пути по коварным камням. - Он меня давеча потащил на вершину Кошки. Туда от самого шоссе широкая тропинка ведет, а мы с ним, как полоумные, ринулись напролом по скалам и кустам... Как же нам потом от тети...
Она умолкла на полуслове: где-то за горизонтом снова раздались глухие удары, будто там по колоссальной наковальне бил невидимый молотобоец.
- Что это? - воскликнула Лиза, тревожно всматриваясь в морскую даль. - Стрельба? Неужели немцы?!
- Не волнуйтесь, Лиза! - успокоил ее Левандовский. - Никаких немцев здесь нет и быть не может! Это наши. "Императрица Екатерина" и "Севастополь" вышли на учебные стрельбы. Отсюда вы их не увидите, а вот с Ай-Петри разглядим как на ладони. Едемте? - вдруг загорелся он. - Домчим за пять минут!
- Все вас тянет ближе к небу, Евгений, - улыбнулась Лиза. - Ну нет, пяти минут навряд ли хватит, а нас поди к завтраку заждались. Как бы мне еще дома на взбучку не нарваться! Тетя Клава там уже небось решила, что я полезла купаться в холодную воду, заработала судороги и утонула. Да и костюм у меня для Ай-Петри непригодный. Не хватало мне еще славы Джин Гарлоу!..
- Джин Гарлоу? Чем же это она прославилась? - спросил Левандовский, помогая ей подняться на набережную.
Лиза не успела ответить. С суровым "Эт-то что такое?!" летчик кинулся к своей машине - стремительных очертаний родстеру, похожему на хищного зверя, застывшего перед броском. На крышке радиатора сияла эмблемка "мерседеса", колеса были заключены в малиновые каплевидные обтекатели, а вдоль длинного капота, намекавшего на скрытую под ним мощь поршней и шатунов, тянулась щегольская серебристая стрелка, переходившая на дверце в лихой завиток. Влюбиться в этот автомобиль-мечту было так же просто, как и догадаться, чем вызван гнев его хозяина, заставивший броситься врассыпную мальчишек, вертевшихся у машины. Родстер стоял с заметным креном на переднее левое колесо, обод которого почти касался мостовой. На белом бортике шины в глаза бросался рваный порез.
- Ребятня, кто пропорол?! - напустился на детвору летчик. - Живо признавайтесь, не то хуже будет!
Мальчишки наперебой заголосили, уверяя, что они тут ни при чем - мол, рядом с машиной шнырял какой-то господин: вот он-то, видать, и пырнул...
- Это опять Жорж! - воскликнула Лиза. - И зачем мы его только отпустили! Я не я, если он хоть где-нибудь еще роль получит!..
Летчик, нагнувшись, притронулся пальцем к прорехе.
- Что ж, Лиза, - сказал он, отряхивая руки, - хотел я вас умыкнуть на Ай-Петри, да теперь не выйдет. Придется впрямь идти к вам завтракать.
Слова об умыкании снова вогнали Лизу в краску.
- А как же машина? - спросила она.
- С машиной поступим просто...
Выяснив у мальчишек, что гараж, который он видел на въезде в поселок, принадлежит дяде одного из ребят - татарчонка Ахметки, - Левандовский велел:
- Беги-ка ты, Ахметка, к дяде и скажи ему, чтобы привел колесо в порядок. И чтобы через час машина была у виллы "Ксения". Держи, - и летчик швырнул мальчишке ключ на серебряном брелоке с изображением крохотного самолета и гравировкой: "Москва - остров Удд, 1936 г."
Черноглазый Ахметка стоял, разинув рот, будто ему в руки свалился ключ ко всем сокровищам мира. Чуть оправившись от потрясения, он помчался прочь так, что пятки засверкали, а за ним ринулась и вся ватага.
- Что же Жорж? - спросила Лиза, чувствуя себя в ответе за то, что летчик пострадал из-за мстительности этого подлеца. - Мы его еще догоним!
- Бросьте, Лиза, при чем тут Жорж? Он совсем в другую сторону побежал, да и мальчишки бы мокрый костюм заметили... Вот ведь развелось хулиганья! Как вся наша элита потянулась в Крым взамен Ниццы и Довиля, так и всякая шваль за нею хлынула!
- Может, в полицию заявить? - беспомощно предложила Лиза.
Летчик пожал плечами:
- А что полиция? Допустим, мы заявим, а они схватят кого попало, засунут в кутузку и успокоятся. А вы одна купаться ходите! - упрекнул он Лизу. - А если бы кто-то всадил ножик не в шину, а в вас?
- Что же прикажете - ходить только с вашим эскортом?
- Неплохая мысль! - усмехнулся тот. - Но что же мы встали? Ведите! Налево, направо?
- Прямо, - Лиза, помня о предосудительности своего наряда, указала на кремнистую тропку, нырявшую в узкий просвет между кипарисами с тем, чтобы подняться по крутому склону.
Дорожка была узкая, и Левандовский пустил Лизу вперед. Дыша ей в затылок, он спросил:
- Так кто такая эта ваша Джин Гарлоу?
- Вы что, - откликнулась Лиза, - в самом деле ничего о ней не слышали?
- Слышал, наверное, - хмыкнул Левандовский, - но для меня все эти имена - Джин Гарлоу, Глория Свенсон, Мэри Пикфорд - пустой звук. Я их друг от друга не отличаю.
- И это я слышу от мужчины! - изумилась Лиза. - Не знать о Джин Гарлоу! О главной в мире платиновой блондинке! Да когда она умерла в тридцать седьмом году, все газеты об этом писали! Где вы тогда были - полюс покоряли, что ли?
- Нет, полюс покорял Чкалов. Мне не довелось. Но вы-то как будто не платиновая блондинка! Видать, она еще чем-то отличилась?
- Ну да, - кивнула Лиза и добавила, потупясь, как пристыженная гимназистка: - Тем, что никогда не носила белья...
Спустя миг, не успев даже ойкнуть, она трепыхалась в тискавших ее руках, торопливо тащивших добычу с глаз долой в колючие кусты, но все ее помыслы о спасении таяли под градом обсыпавших ее лицо и шею поцелуев, а вместе с ними на нее накатывал горячий дурман, круживший голову до сладкой обморочной слабости, от которой подламывались, вдруг сделавшись ватными, колени. Лизу опалял жар мужского дыхания, горела кожа под облапившими тело жадными ладонями, а изнутри пробивался нестерпимо нараставший, звенящий зуд, и не было сил ни сдержать его, ни замедлить приближение к ожидавшей впереди, разверзшейся голодным зевом чащобе...
Не понимая, почему все вдруг кончилось, Лиза нащупала под собой опору и попыталась утвердиться на подгибающихся ногах. Мир ходил ходуном, грудь, еще помнившая о железной хватке домогавшихся ее рук, едва вбирала в себя воздух. По-прежнему обалдевшая, Лиза обвела вокруг себя взглядом - и укол испуга заставил ее отшатнуться к Левандовскому.
На склоне в тени густых можжевельников спиной к пришельцам лежало тело. Лиза, смутившись своего порыва, в первый момент подумала с неприязнью, что это отсыпается, не дойдя до дому, один из тех господ, которые отдых не считают отдыхом без обильных возлияний. Но его ноги в белых парусиновых брюках были вывернуты столь неестественно, что не составляло труда понять: от этого сна его способен пробудить лишь трубный зов архангела.
Глава 3
Стычка
Стих оголтелый стрекот цикад, замолкли похоронные стенания раннего оркестриона на набережной - в ушах гремел, больно отдаваясь в черепе и заглушая все звуки, пульс крови. От поверженного на груду выбеленных камней тела веяло такой неподвижностью, будто и оно, и горсть рассыпанных монеток возле его скрюченных пальцев лежали тут от начала времен. Вокруг смыкались, вставая мрачным строем, шершавые, корявые стволы, и казалось, что в мире больше нет ничего живого, кроме одинокого черного жучка, который упорно полз, пытаясь выбраться из лабиринта ажурных теней, по спине мертвеца, обтянутой холстиной дешевого пиджака.
Кажется, Левандовский, стиснув Лизину руку своей лапищей, что-то говорил, но Лиза ничего не слышала. Ей до безумия хотелось завопить во всю мочь, завизжать так, чтобы донеслось и до Стамбула, и с ногтями, с кулаками наброситься на своего спутника, затащившего ее в это гиблое место. Нечего сказать, хорош спаситель! Это что же - наш герой отечества любую женщину волочёт в кусты после пяти минут знакомства? Ну натурально, решил не тратить времени, чего ему церемониться с какой-то актёркой... И то сказать, не сама ли она, как последняя дура, повела его в заросли, да еще похвалялась тем, что разгуливает без белья, будто это и без того не заметно! А если бы он в пылу внезапной страсти завалил ее прямо на труп?! То-то был бы кошмар! Да после такого она бы в жизни не смогла заснуть!.. Ей было жутко смотреть на мертвое тело, но против своей воли она все косилась, косилась на него ошалелыми глазами.
Летчик пытался загородить от нее мертвеца, тянул ее куда-то, но Лиза нетерпеливо высвободилась - и тут же, уловив краем глаза след движения в кустах, шарахнулась к спутнику в поисках защиты. Нет, должно быть, почудилось. И Лиза, отведя его руку, готовую обхватить ее за плечи, отстранилась и двинулась к покойнику, несмотря на свербевшее где-то под ложечкой непонятное предчувствие.
Левандовский, едва не оттолкнув Лизу, первым одолел два-три шага, отделявших их от мертвеца. Взявшись двумя пальцами за его запястье, он отметил с ноткой удивления:
- Надо же, совсем теплый! Бьюсь об заклад - еще пять минут назад он был жив и здоров!..
- Может, он только без сознания? - промолвила Лиза, с трудом вытолкнув слова из пересохшего горла. Ее саму передернуло от звуков речи, ворвавшихся в могильное безмолвие, и она вновь оглянулась на кусты за плечом.
- Без сознания, как же! - криво усмехнулся Левандовский. - Смотрите, у него шея сломана! Но чтобы вы не сомневались...
Он схватил мертвеца за плечи, без усилий перекатил на спину, и Лиза отпрянула, не сдержав сорвавшегося с губ крика, когда голова покойника, мотнувшись на гуттаперчевой шее, уставилась на нее лицом, перекошенным предсмертной гримасой. Ей ничего не стоило узнать этого чернявого человека со впалыми щеками и поредевшей шевелюрой, в потрепанном летнем костюме поверх нечистой сорочки-гейши и в сандалиях, под которыми усопший, к ужасу поборников строгого стиля, носил дырявые носки - так прочно он успел влезть в ее жизнь. Не он ли не далее чем позавчера, невесть как пронюхав об ее прилете, назойливо преследовал ее на аэродроме, стараясь запечатлеть на пленку каждый ее шаг и жест? До ужаса странно было видеть его здесь, такого шумного и настырного, а теперь навсегда замолкшего, с застывшим в глазах последним кадром, который никогда уже не будет проявлен и отпечатан... Лиза, опустилась на колени рядом с покойником, словно ее манил к себе его невидящий взгляд, и Левандовский поспешно сказал:
- Не трогайте его! Незачем вам оставлять на нем отпечатки пальцев, - пояснил он, решив, что Лиза хочет закрыть мертвецу глаза.
Выудив из кармана сверкнувший золотом портсигар, он протер его обшлагом и поднес к губам покойника:
- Видите - не дышит.
Портсигар вправду остался чист. В его блестящей поверхности Лиза увидела собственное туманное отражение, а поверх него - гравировку вычурным курсивом: "На вечную память от З.Ш.".
- Вы его знаете? - спросил Левандовский.
- Да, - неохотно ответила Лиза. - Это Костанжогло, репортер из Ялты. Охотник на знаменитостей.
- Репортер, значит? Хотел бы я знать, что он в этих кустах позабыл... - приговаривал Левандовский, обшаривая карманы покойника. - Так и есть, Никифор Костанжогло, "Ялтинские ведомости"...
Он бегло просмотрел найденное у мертвеца редакционное удостоверение, уделив ему не больше времени, чем смятой картонной коробочке из-под пленки "кодак". Еще меньше интереса у него вызвали связка ключей, целлулоидная расческа, нечистый носовой платок, пачка папирос "Ира". Левандовский распихал все это барахло обратно по карманам усопшего и поднялся.
- Ну-с, прочее - не наша забота.
Как, и это все?! Затащил ее сюда, заставил любоваться мертвецом, а теперь бросает дело на самом важном месте! Сам же говорил, что покойный неспроста полез в заросли - и, видать, так же неспроста его укокошили! В самом деле, что репортеру могло здесь понадобиться? Может, его тоже потянуло на любовные приключения? Но куда же тогда делась его спутница - если, конечно, при нем была спутница? Не могла же она так быстро и бесшумно скрыться! Какая жалость все-таки, что в глазах убитого не остается следов его последних мгновений перед смертью...
Во всяком случае, так просто Лиза уйти не могла - следовало подобрать обороненную шляпку, повисшее на можжевельнике полотенце, мокрые части купального костюма, ступенями грехопадения отмечавшие приведший ее сюда постыдный путь. Нагибаясь за вещами к земле, Лиза украдкой косилась на Левандовского. Тот тоже наклонился было, но так ничего и не поднял, и Лиза, не дождавшись от него даже такой малой помощи, вновь была готова взорваться от подступавшей к горлу ярости.
Скрежеща зубами, она поплелась за Левандовским. Каждый шаг, уводивший Лизу от покойника, давался ей с трудом. То ли она боялась бросать его, раньше только досаждавшего ей, а после смерти неожиданно выручившего, то ли ее удерживала какая-то неясная мысль, додумать которую помешали злость и обида.
В конце тропинки снизойдя, наконец, до любезности - подав своей даме руку, чтобы помочь ей выбраться через высокий бордюр на проезжую дорогу, - Левандовский распорядился:
- Вот что, Лиза, вы отправляйтесь домой, а я - в полицию.
- Но мы же вместе...
- Хотите, чтобы ваше имя по всем газетам трепали? Да и как вы объясните, чем мы с вами тут занимались? Нет уж, следствие спокойно обойдется без вас... Где у вас участок - там?
Лиза машинально кивнула, и он зашагал по дороге, заплеванной кляксами от раздавленных ягод шелковицы, в ту сторону, где находились автостанция, почтамт, базар и прочие блага цивилизации. Лиза же, глядя ему в спину, боролась с отчаянным желанием кинуться следом, догнать и надавать по щекам. Может быть, он хотел как лучше, но это небрежное, напоследок брошенное - "чем мы с вами тут занимались"!..
Подумать только, чем обернулась встреча с мужчиной ее мечты - словно мало было Жоржа для того, чтобы отравить ей весь день!..
Тут-то она и поймала за хвост ускользающую мысль. Жорж! Вот что промелькнуло у нее в голове при виде коробки из-под пленки. Не проведал ли настырный хроникер, что известная актриса взяла за привычку бегать по утрам купаться? И уж не находясь ли с ним в сговоре, Жорж подкараулил ее и ни с того ни с сего полез к ней со своими приставаниями? Какие бы цели ни преследовали эти двое - протащить в печать дутую сенсацию или шантажировать Лизу нескромными фото, - надлежало догнать Жоржа и вытрясти из него всю правду.
Предвкушая, как выплеснет на него все то, что вскипало у нее внутри, Лиза развернулась и устремилась вниз - туда, где все терзал свою машинку шарманщик, извлекая из нее один и тот же навязчивый мотив про утомленное солнце. Вот и то место, где Левандовский поволок ее в кусты. А вдруг там нет никакого трупа и весь этот кошмар ей просто примерещился? Как бы ей хотелось убедиться в этом! Но Лиза, приказав себе не валять дурака, лишь ускорила шаг.
Она так спешила, что не глядела под ноги, и поплатилась за это: зловредные камешки пришли в движение, посыпались по тропинке маленькой лавиной и, подхватив Лизу, вынесли ее на набережную, почти под самые колеса летевшего мимо велосипеда. Пригнувшийся к рулю ездок, размеренно толкавший ногами педали, так резко тормознул, что шины издали злобный, рассерженный визг. Велосипед взбрыкнул, сбросил седока и, возомнив себя властелином стихий, взвился в воздух. Совершив замысловатый кульбит, он боевым снарядом низвергнулся на двух случайных курортниц, вышедших с утра пораньше на променад - и себя показать, и авантажных кавалеров повысматривать. Дамы разлетелись кеглями, а велосипедист, рухнув у ног Лизы, так и остался лежать, таращась на нее с разинутым ртом.
- Павел, Павел, да что это с вами! - воскликнула Лиза, ибо жертвой аварии был Павел Зенкевич, молодой помощник ее дяди, приходившийся ей дальним родственником. Она знала, что ведет себя безобразно, но при виде того, как поваленные дамы возятся, пытаясь подняться, на нее напал неудержимый смех. Павел явно принял этот приступ веселья на свой счет - его лицо все сильнее походило цветом на перезрелый томат.
- Вставайте уж, Павел, - велела Лиза, кое-как поборов спазмы смеха. - Это вас мое явление так поразило?
- Что вы, Лиза, наоборот... - смущенно пробормотал Павел, приподнимаясь на локтях. - Я как раз вас искал!..
- Так искали, что чуть не раздавили? - съязвила Лиза. - Вон и женщины из-за вас пострадали!
Те, усилиями прохожих поставленные наконец на ноги, дали волю возмущению, издавая такие вопли, какие не всякой базарной торговке были бы под силу. Особенно старалась та из них, что постарше - дебелая матрона в безумной шляпке, будто позаимствованной прямиком с картин Сальвадора Дали; вторая - пергидрольная девица, не то ее дочка, не то младшая родственница или компаньонка, - больше переживала за свое платье цвета сомо, скроенное какой-то портнихой из глубинки в подражание фасонам Вионне и Баленсиаги двухлетней давности. Яркий китайский зонтик, которым она жеманно вертела над головой еще минуту назад, теперь походил на что-то вроде морского ежа. Чуть поодаль к месту происшествия уже спешил, хватаясь за шашку, дородный городовой, едва ли не служивший моделью местным живописцам, малевавшим на вывесках для скверных придорожных шашлычных таких же бравых усачей, распивающих вино в компании грудастых русалок. Переходить на бег он не решался, дабы не ронять достоинства, и непрерывно свистел, возмещая пронзительными трелями недостаток скорости.
Павел, ухватившись испачканной, оцарапанной ладонью за поданную ему Лизину руку, поднялся на ноги.
- Вы только не сердитесь, Лиза, - бессвязно оправдывался он, отряхивая рукава толстовки, - я не виноват, меня Клавдия Петровна за вами отправила... Я ехал, искал вас, и тут мне пришло в голову, что машина Тьюринга...
- Хам! Бандит! - набросилась на него старшая из курортниц, наступая на Павла со зловещим блеском в глазах. - А вас, барышня, - не забыла она и про Лизу, не простив ей смеха, - видать, никто никогда хорошим манерам не учил!
Тут подоспел и городовой, весь взмокший под грузом своих регалий.
- Я вам покажу, как порядок нарушать! - одышливо проговорил он, грозно шевеля усами. - Я вам пока...
- Любезный, - прервала его Лиза, - не пробегал ли тут мокрый господин - такой черноусый, в полосатом пиджаке?
- Так точно, пробегали-с, - ответил городовой, сбитый с толку ее вопросом. - Только его уж задержали и в участок отправили, потому как не положено это - в мокрой одежде по пляжу гулять!
Его крохотные зрачки, вперявшиеся то в раздрызганных курортниц, то в смешавшегося Павла, выдавали напряженную попытку связать воедино все происходящее и, наконец, уцепившись взглядом за голые ноги Лизы, блюститель порядка рявкнул:
- Я и вас заберу! Сегодня без чулок ходите, завтра без юбок ходить начнете!
- Верно, верно! - с новыми силами напустилась на обидчиков матрона, хотя младшая спутница уже дергала ее за руку. - И его заберите, и эту девку бесстыжую! Я еще давеча видела - она на пляже с каким-то военлетом тискалась в чем мать родила! - и после этого грозного обвинения окончательно припечатала Лизу, будто плюнув в нее: - Проститутка!
Дальше случилось такое, чего никто не мог бы ожидать. Отрешенный Павел, успевший с головой погрузиться в какие-то высокие материи, недоступные простому разуму, неожиданно очнулся, стремительно шагнул к матроне и отвесил ей размашистую оплеуху.
- Это большевик! Большевик!.. - возопила дама, шарахаясь от Павла, заносившего руку для нового удара. Видимо, более бранного слова не нашлось в ее лексиконе. На ее лице, как на бумаге, был написан шок, вызванный вопиющим потрясением устоев: сколько лет копила деньги, сумела в кои-то веки выбраться из своей Вятки или Сызрани в благословенный Крым, можно сказать, приобщилась к избранному обществу - и все для чего? Чтобы какой-то хулиган съездил тебе по физиономии!..
Второй раз она получить не успела - городовой перехватил руку Павла.
- Сейчас, голубчик, загремишь у меня в кутузку - разом буянить отучишься!
Лиза попыталась остановить решительного стража:
- Это Павел Зенкевич, помощник профессора Кудрявцева! Вы же знаете профессора?..
- Как же-с, знаем-с! - городовой машинально подтянулся и даже сделал движение, чтобы взять под козырек. Однако отступать он не собирался: - Только на людей нападать все равно никому не дозволяется! Пожалуйте в участок, там и разберемся. А вы, сударыни, - обратился он к пострадавшим дамам, - следуйте за нами, заявление об ущербе напишете...
К тому моменту даже старшая начала что-то соображать. Она смотрела на Лизу, и у нее все сильнее отвисала челюсть. Возможно, Зенкевич, знавший много мудреных слов, мог бы сказать, что она переживает когнитивный диссонанс. Ее компаньонка, взяв дело в свои руки, залепетала:
- Но мы не можем в таком виде... Нам переодеться надо и вообще... Мы потом придем, потом! - закричала она уже издали, вместе со старшей спутницей спеша удалиться.
- Что же вы им даете уйти?! - возмутился Павел. - Это их, а не нас надо задерживать! Вот кто пострадавшая! - указывал он на Лизу. - Если вы поведете ее в участок, я этого так просто не оставлю!
- Тихо, тихо, Павел! Что на вас вдруг нашло? Люди же смотрят... - уговаривала его Лиза, поеживаясь под взглядами скопившейся публики - к счастью, немногочисленной, состоявшей по преимуществу из кустарей, уже притащивших на продажу всевозможную мелкую дребедень из ракушек и сердолика. Скандалы с участием столичных гостей были для них делом обыденным.
- Ну и пусть смотрят! - бушевал Павел, которого городовой тащил прочь. - Пусть видят, что у нас полиция вытворяет! Это покушение на гордость нации, пусть все так и знают!
- Павел, я, само собой, люблю, когда мне льстят, - заметила Лиза, - но это, право, чересчур. А то вы мне совсем голову вскружите. Таких, как я, когда-то от церкви отлучали и в приличные дома не пускали...
Павел, сраженный ее едким тоном, сразу сконфузился и притих. Ведя свободной рукой велосипед, колесо которого со скрипом выписывало заметную "восьмерку", он лишь негромко клокотал, как чайник, только-только снятый с огня:
- Убить ее мало было! Что она себе позволяет?! Сама она... сама... - и он только хлопал ртом, не в силах выговорить страшное слово. - Чтобы я стерпел, как она такое о вас говорит?!
О том, что Зенкевич глубоко неравнодушен к своей знаменитой родственнице, Лиза, конечно, давно догадывалась, но была уверена, что ему никогда не хватит смелости заявить об этом сколько-нибудь откровенно. А вот, поди ж ты, погруженность в машины Тьюринга, или как их там, не помешала ему встать на защиту дамы сердца, когда ее честь оказалась под угрозой! Лиза понимала, что справедливость требует как-то отблагодарить Павла - но боже мой, какие же оболтусы эти мужчины и как они умеют выбрать момент, когда их забота оказывается решительно некстати! Вот ведь учудил - раздавать оплеухи в присутствии фараона!
На всем пути в участок Лизу грызла досада. Надо же, какой день бестолковый! Хотела с Жоржем разобраться, а только сама свободы лишилась... И вообще, что у них тут за домострой - стоит на улицу без чулок выйти, как тебя уже хватают словно опасную преступницу! Ну ничего, сейчас тетя Клава задаст жару здешним держимордам! Жаль, что ее тут с самого начала не было, она бы этих расфуфыренных скандалисток мигом поставила на место!
Так они дошли до закоулка за автостанцией, где находился участок - несуразная халабуда, над входом в которую хищно нависал, расправив стилизованные угловатые крылья, металлический двуглавый орел. У начала дорожки, ведущей к участку через маленький палисадник с пыльными туями, несли караул фотопортреты объявленных в розыск конспираторов, смутьянов, убийц и насильников - и каждый был снят так, что выглядел настоящим исчадием ада, патентованным злодеем и душегубом. У Лизы мелькнула мысль, как сейчас ее саму посадят перед объективом, всунут в руки дощечку с надписью "Елизавета Тургенева", запечатлеют в фас и в профиль - и потом ее лицо займет место в этой галерее негодяев. Впрочем, с чего бы ей было этого опасаться? Она, слава богу, еще не заслужила такой чести...
В участке Павел вновь принялся качать права. Он первый ринулся к восседавшему за барьером приставу Самоедову и, потрясая кулаком у него под носом, заявил:
- Требую немедленно отпустить госпожу Тургеневу! Вы не имеете никакого права ее задерживать! Это произвол и беззаконие! Я буду жаловаться президенту! - взывал он к висевшему на стене портрету Врангеля; тот, по местной традиции изображенный в виде главкома Крымской армии, в кубанке и черкеске с газырями, испепелял врагов белого движения грозным взглядом, устремленным куда-то в темный угол под потолком.
Лиза в глубине души ожидала, что сейчас перед ней будут расшаркиваться и извиняться за незаконное задержание. Но Самоедов при виде задержанной даже ухом не повел. Если кто и был изумлен, так только Левандовский, который как раз что-то втолковывал полусонному приставу. Пожалуй, ради того, чтобы увидеть, как у летчика лезут глаза на лоб, стоило и под арест попасть. Что же до Самоедова, тот будто сроду в кино не ходил: видно было, что для него что Лиза Тургенева, что герцогиня Виндзорская - пустой звук. Отстраняясь от бушевавшего Павла, он разомкнул челюсти и брезгливо велел городовому:
- Посади этих за решетку.
- Павел, замолчите, - приказала Лиза.
Хватит и того, что ее притащили в участок - а уж оказаться в клетке на манер мелкой воровки у нее вовсе не было никакой охоты.
- Евгений, придется вам опять меня выручать, - вздохнула она, убедившись, что за красивые глаза никто ее отсюда не отпустит. - Прошу вас, отправляйтесь к нам домой и пришлите поскорее Клавдию Петровну! Они тут у нее мигом по струнке забегают!
- Есть прислать Клавдию Петровну, - кивнул тот, не вдаваясь в лишние расспросы, и удалился, бросив напоследок: - А с покойником пусть сами разбираются. И где их таких тупых делают?..
Павел, смирившись, стал наконец отвечать на протокольные вопросы Самоедова, цедя реплики с видом крайнего одолжения, а Лиза примостилась на откидном сиденье у стены и сложила на коленях руки, чтобы по возможности скрыть чрезмерную вольность своего наряда. Ей хотелось убраться, пока не нагрянули газетчики. Она уже мысленно видела, как это зловредное племя мчится в Симеиз на крыльях сенсации, хищно готовя к бою свои "лейки" и "роллейфлексы", заправляя в них пулеметные ленты фотопленки, взводя курки затворов и заряжая блицы лампочками, словно орудия - снарядами.
Пока писарь под одуряющее бормотанье радио с томительной медлительностью выводил на бланке: "Девица Елизавета Тургенева, православная, 26 лет...", она совсем извелась от нетерпения. Где же тетя? Почему не спешит на выручку? А эти стражи закона тоже хороши! Вон какие бугаи - в портупеях, с револьверами, кулачищи как у громил. Им бы бежать на поиски убийцы, а они расселись тут и кропают бумажки, тратят время на нее, Лизу, ни в чем не виноватое и совершенно безобидное существо... Из них какого ни возьми - морда квадратная, взгляд пустой, какой-то скрежет вместо речи. В самом деле, где таких выводят?..
Ее размышления были прерваны явлением нового лица. Посреди полупустого помещения, по раннему времени еще не успевшего заполниться своеобычным комплектом подгулявших отдыхающих, дамочек легкого поведения и карманников, непонятным манером как бы сам собой образовался, выпрыгнув чертиком из табакерки, незнакомый господин, немолодой, но такой щеголеватый, что место ему было никак не в участке - только в загородном клубе. И хотя он был в штатском, Самоедов сразу же вскочил, вытянул руки по швам и нагнулся поверх барьера в угодливом полупоклоне.
Лизе почудилось, что где-то она этого господина уже видела: что-то неуловимо знакомое было в его холеном, каком-то нерусском лице, изысканность которого странным образом лишь подчеркивалась заметным шрамом, проходившим по щеке пониже уха. Под стать лицу был и светлый костюм от Ворта. В руке незнакомец держал тонкую трость черного дерева, запонки на его манжетах отливали перламутром, посверкивала бриллиантовая булавка в галстуке, шею облегал стоячий воротничок. В эту картину утонченности грубо вторгалась лишь одна чужеродная деталь: на пиджаке незнакомца отсутствовала нижняя пуговица. Она не расстегнулась - нет, была отодрана с мясом, и на ее месте лишь торчали обрывки ниток.
Пока Лиза напрягала фантазию, размышляя, в каком приключении мог побывать костюм этого господина - видать, не у нее одной день не задался, - незнакомец окинул взором помещение, и его взгляд, пробежав по казенной окраске стен, куснул Лизу ледяным жалом, но моментально потеплел, и лицо незнакомца расцвело радушной улыбкой.
- Боже мой, кажется, это госпожа Тургенева! Какому счастью я обязан удовольствием встретиться с вами? Или следовало бы сказать - "несчастью"? Ах да, не имею чести быть представленным! Ян Бондаренко, ялтинский негоциант, - назвался незнакомец и тут же напустился на Самоедова: - Что же ты, милейший, таких людей задерживаешь? Тебя сюда поставили ловить воров и бродяг всяких, а ты что учиняешь?! Смотри у меня, пожалуюсь господину Мавродаки, тебя в два счета на Сиваш отправят комаров кормить!
Не прошло и пары минут, как Лиза и Павел уже покидали участок. Бондаренко вышел вместе с ними. На улице его поджидал монументальный "паккард", выпучившийся на прохожих двумя тесно посаженными глазищами фар. Сидевший за рулем шофер - косоглазый японец со странным рыжеватым отливом волос, - мигом выскочил наружу и услужливо распахнул перед Лизой дверь.
- Позвольте оказать вам еще одну услугу, - предложил Бондаренко, - и доставить вас домой или куда вам будет благоугодно...
Лиза заколебалась. Садиться в машину к незнакомцу, даже к такому любезному, ей совсем не хотелось, тем паче памятуя, чем закончилась встреча с Левандовским, тоже явившимся к ней спасителем. Уж больно приветливо распашные двери заманивали ее в обширное нутро лимузина, уж больно завлекающе скалился рыжий японец, со своими косыми глазами похожий на артиста, загримированного под Мефистофеля... И потом, приглашение явно не распространялось на Павла, а ведь бросать его как-никак было бы сейчас верхом неблагодарности. К облегчению Лизы, ее избавила от раздумий Клавдия Петровна, подкатившая на фаэтоне с возницей-татарином на козлах. Такие экипажи, разукрашенные с варварской роскошью, выполняли в поселке роль таксомоторов.
- Поди-ка сюда, Лизавета! - окликнула тетка племянницу голосом, не допускавшим и намека на непослушание. - Право слово, за тобой глаз да глаз нужен! Не успела одна на улицу выйти, сразу в участок загремела! Как была беспризорницей, так и осталась! - прибавила она, намекая на три года, проведенные Лизой в сиротском приюте, пока ее с братом не разыскали и не забрали к себе Кудрявцевы.
- Видите, у меня строгий конвой, - развела руками Лиза.
Ялтинский негоциант понимающе улыбнулся и откланялся. Вслед за ним хотел сбежать и Павел, отговариваясь тем, что никогда не завтракает у Кудрявцевых и вообще неподобающе одет, однако Лиза пресекла его поползновения, заявив:
- Стало быть, нашел, заступился, проявил героизм - а теперь в кусты? Нет уж, извольте хоть раз почтить нас своим присутствием! К тому же, - невинно добавила она, - разве вы не желаете познакомиться с Левандовским? Я вас даже представить друг другу не успела.
Она не без тайного злорадства следила, как на лице Павла отражается сложная гамма чувств, но тот не посмел перечить, лишь отпросившись сдать велосипед в ремонт.
Пока он отводил свой пострадавший транспорт в ближайшую слесарную мастерскую, Лиза поспешила спросить, надеясь улизнуть от словесного разноса:
- Тетя, вы знаете этого Бондаренко? Кто он такой?
- Да ты что, Лизавета, который день уже в Крыму, а про него еще ничего не слыхала? - удивилась Клавдия Петровна. - В большой силе человек, с самим Дурново дружбу водит. Ведет себя как олигарх, а сам, видать, из той шантрапы, что при революции наверх всплыла, да так там и зависла. Шрам через всю рожу, а туда же в высший свет тянется! Да еще ученого из себя строит. Помню, столкнулись мы с ним на одном приеме, так этот молодчик пристал к Аркаше как банный лист - все просил, чтобы тот ему лекцию о своих опытах прочел...
- И что же?..
- Не на таковских напал! - гордо сказала тетка. - Как Аркаша пошел про протоны с квазитронами толковать, про эм-цэ-квадрат да про закон Гейдельберга, тот мигом скис!
- Не Гейдельберга, а Гейзенберга... - хмуро поправил вернувшийся Павел, устраиваясь на жестком сиденье коляски напротив женщин.
Лошадь, позвякивая побрякушками на сбруе, потащила экипаж в гору.
- Да хоть Гинденбурга! - отмахнулась от Павла Клавдия Петровна. - И ты с ним водиться не смей, если тебе жизнь дорога! - приказала она Лизе. - Он к себе глупых девиц заманивает, подмешивает им в шампанское какую-то дрянь, от которой те сознание теряют, и вытворяет с ними все, что хочет. Вот так же Лялечка Муромцева, дочка госпожи Овцыной, пострадала. Пошла, дурёха, к нему какие-то восточные редкости смотреть, а потом очнулась где-то под Гурзуфом, избитая и только что не голая.
- Муромцева? - переспросила Лиза. - Это у нее муж застрелился?
- Ну да, - кивнула Клавдия Петровна. - Какие-то секретные бумаги у него пропали. Вот так ей не повезло, бедняжке - и супруг пулю в лоб пустил, и сама в историю влипла.
- А что же Бондаренко? Неужели это сошло ему с рук?!
- Что ж не сойти, если они с Дурново не разлей вода? Кто бы иначе Бондаренке позволил целый дворец построить на Поликуровской горке, с пальмами и фонтанами? Дурново ему почти все подряды дает, а половину тех денег, которые Бондаренко от города за них получает, сам же себе в карман кладет. Это, моя милая, называется "откат". Вот давеча эта шайка затеяла строить объездное шоссе вокруг Ялты. Так если их смету почитать, можно подумать, что они его золотом мостить собираются! Сколько я Аркаше твержу, что об этом в газету нужно написать, да он у меня никак не раскачается!..
Она продолжала изливать праведный гнев и на ворье, правящее бал в стране, и на мужа, за своей наукой позабывшего о гражданском долге, но Лиза ее уже не слушала. Кое-что прояснилось - по крайней мере, стало понятно, с какой стати этот человек способен устроить разнос полицейскому приставу. Но Лизу по-прежнему интриговала оторванная пуговица, а главное - не давала покоя память о взгляде Бондаренко, проникающем на самое дно души и пробуждающем какие-то смутные, невнятные воспоминания, слишком нечеткие, чтобы из них сложилось что-то определенное.
Глава 4
Завтрак
Как уже было сказано, супруги Кудрявцевы обитали на вилле "Ксения", располагавшейся в самом центре Симеиза, у начала кипарисовой аллеи. Этот псевдоготический особняк со множеством балкончиков и башенкой, увенчанной острым шпилем, был самой представительной из всех вилл, которыми в начале века поселок застроили предприимчивые братья Мальцевы. Возможно, именно поэтому ее и выбрала Клавдия Петровна, за несколько лет вполне здесь обжившаяся.
Сама Лиза предпочла бы жить не в этой помпезной громаде, находившейся в чрезмерно людном месте, а в одном из тех романтических особнячков из ракушечника, что стояли ближе к подножью Кошки. Впрочем, комната, отведенная ей теткой в башенке "Ксении", была снабжена балконом, откуда открывался такой вид, который совершенно примирял Лизу с этим жилищем.
Поднявшись к себе, Лиза распахнула дверь на балкон и стала переодеваться. Она только-только скинула платье, как с бесцеремонным "Лизавета Дмитриевна, это я" в комнату вошла горничная Дуся, слегка смутив молодую хозяйку. Дуся была бойкой и кокетливой девицей, к тому же статной и отлично сложенной, отчего не знала недостатка в поклонниках. Клавдия Петровна вывезла ее из деревни, но Дуся очень быстро освоила городской стиль, в придачу овладев свойственным русским людям умением в первую голову обучаться всему самому сомнительному и малопохвальному. С самого приезда Лизы горничная ходила за ней хвостом, стараясь набраться новейших голливудских манер. С нее сталось бы вообразить, что пресловутые привычки Джин Гарлоу переняла вся Америка, и тоже взять их на вооружение, наповал разя своих кавалеров.
- Спасибо, я сама, - отказалась Лиза, продираясь гребешком сквозь влажные локоны. Еще найдет в волосах у хозяйки хвою, вот и объясняй ей тогда, что это было за купание! - Пойди лучше проследи, чтобы Зенкевич хоть руки вымыл. А то он так и выйдет к завтраку.
- Сейчас, Лизавета Дмитриевна, - пообещала Дуся, не трогаясь, однако, с места. - Вот не чаяла такого гостя увидеть! - сказала она с придыханием, мечтательно закатывая глаза, хотя ее восторг относился совсем не к Павлу. - Надо же, сам Левандовский!.. Вы с ним у моря встретились, да? Теперь все соседи обзавидуются!
- Вот погоди, - засмеялась Лиза, - позову к нам Пожарова, тебе тоже будет что вспомнить!
Имя знаменитого актера не произвело на Дусю никакого впечатления.
- Ваш Пожаров старый и толстый, - надула губы горничная. - А Левандовский - красавец, орел! Лизавета Дмитриевна, - переменила она тон, подпустив в голос вкрадчивости, что всегда предваряло у нее не слишком скромную просьбу, - а можно у вас попросить...
- Опять автограф?
- Ага, автограф. Для Вартана, приказчика у господина Спендиарова...
- Что ж ты ему даришь портреты с моим, а не с твоим автографом? Он мог бы и твою карточку захотеть!..
- Вы уж прямо скажете, Лизавета Дмитриевна!.. - зарделась Дуся. - Да зачем ему моя карточка, ему вашу получить завлекательнее! Так я вам сейчас фото принесу!..
Лиза вздохнула. Так и есть, прислуга да приказчики - вот ее почитатели. И сколько серьезных ролей она ни сыграла - так и останется навсегда звездой горничных, кумиром белошвеек... Не прогадала ли она, пойдя на поводу у своего таланта - или того, что принимала за талант в те дни, когда молодой, но упрямой дурочкой выбрала эту профессию, прельстившись ее обманчивым блеском? Не напрасны ли ее мечты о признании, сравнимом с тем хотя бы, какое имеют на театральных подмостках такие кумиры публики, как Коонен или Пашенная? Или только в Америке и можно на это рассчитывать? Да, именно эта мысль заставила ее отправиться на другой конец света, но хотя сам великий и ужасный Тичкок вроде бы остался ею доволен, других ролей, несмотря на контракт, для нее за морем пока что не нашлось - вот ее и отпустили домой на побывку. Но ей-богу, если звездами Голливуда сумели стать шведка Густаффсон, немка Магдалена Лош и даже, прости господи, еврейка Хеди Кислер, начинавшая с того, что нагишом скакала перед камерой, то почему бы этого не сделать россиянке Тургеневой? Может, тогда на нее перестанут смотреть как на гулящую девку, лишь по недосмотру не получившую желтого билета?..
Но странное дело - инцидент с Левандовским, не идя у нее из головы, вспоминался уже не как досадное, а пожалуй, как завидное приключение. Через распахнутую балконную дверь, теребя края тюлевой гардины, в дом любопытным гостем пробирался ветерок, легонько щекотавший тело своими невидимыми струйками. Вместе с ним прилетала игравшая где-то по соседству музыка: сперва мяукала гавайская гитара, но затем пластинку переменили, и зазвучало знойное танго, чьи глуповатые слова пробуждали в Лизе какую-то хмельную радость. Ей казалось - она готова взлететь, как взлетала тогда, нагая и невесомая, на сильных руках, ничем не прикрытая ни от их прикосновений, ни от просоленного морского воздуха. И Лиза, прихорашиваясь перед трюмо, обнаружила, что мурлычет себе под нос:
Ты не знал, не видал, как я страдаю.
Ты жестоким был, ты со мной шутил,
Ты казался чужим.
Все прошло, и легко на сердце стало.
Ты со мной сейчас, и ласкает нас
Ночь дыханьем своим...
- Да вы никак влюбились уже, Лизавета Дмитриевна! - заметила вернувшаяся Дуся. - Вот я вам карточку принесла, а вы спускайтесь поскорее, все вас ждут!
- В кого это я влюбилась, скажите на милость?! Смотри, уеду насовсем в Америку, кто тебе тогда будет для приказчиков автографы раздавать? Может, впрок наготовить, чтобы ты мне лишний раз не докучала?
- С чего это вы - опять в Америку? - Дуся как будто бы даже обиделась. - Небось, одного раза хватит! К вам такие люди приходят, а вы - в Америку!..
У приказчика Вартана явно была губа не дура. Он выбрал карточку с Лизой в роли Ларисы - в платье с турнюром и корсажем, из которого двумя пухлыми полушариями выпирала грудь, казавшаяся значительно пышнее, чем была на самом деле. Как раз после этой роли на Лизу обратили внимание голливудские воротилы, и ей иногда приходило в голову - не из-за платья ли?
Схватив самописку, Лиза энергично чиркнула поверх фото: "ЛизТур" - и поспешила к завтраку.
Трудами Клавдии Петровны столовая превратилась во второе издание старого московского дома Кудрявцевых на Ордынке, словно не было ни мировой войны, ни революции, ни последующего хаоса, а время остановилось для хозяйки в тот год, когда она познакомилась с будущим мужем при весьма романтических обстоятельствах: тот защитил ее на студенческой демонстрации от казачьей нагайки.
Сама Клавдия Петровна, вышедшая к завтраку в кружевном матинэ, восседала во главе стола. Никто бы не догадался, что эта гранд-дама с подобием морской ряби на тщательно завитой голове когда-то бестужевкой участвовала в комитетах помощи забастовщикам. Но как ни силилась она содержать дом так, чтобы все оставалось в нем, как в старые добрые дни, как ни следила, чтобы сияла бликами надраенная до блеска посуда, чтобы на буфете в ряд чинно выстроились мраморные слоники, а поверх телевизора со слепым бельмом крохотного экрана - уступки прогрессу, никаких передач, впрочем, здесь не ловившего, - непременно лежала салфеточка, сошедший с ума мир все равно вторгался в жилище вместе с заголовками на листе "Нового слова", от которого никак не мог оторваться профессор Кудрявцев - пусть даже для него самого чтение утренней газеты давно превратилось в ритуал, подтверждавший незыблемость мироздания.
Напротив профессора усадили Левандовского и Бобу - последний ради гостя нацепил галстук-бабочку, но и с ней вид у него был, как всегда, взъерошенный и растрепанный. Правда, по его простецкому лицу, отчасти скрытому за огромными роговыми очками, трудно было заподозрить, что он способен на отчаянные авантюры вроде подъема на ту же Кошку по отвесным скалам. Он притащил с собой кипу вырезок и фотографий, которыми завалил вокруг себя все свободное место, и даже за столом продолжал что-то увлеченно вещать Левандовскому, слушавшему его с вежливым вниманием. Летчик при появлении Лизы приподнялся, готовый быть ее верным слугой. Но Лиза, проигнорировав присутствие нового знакомца, поспешила пробраться на свое место.
Ее стул находился между Бобой и Павлом, который с ужасом созерцал бесчисленное множество расставленных на столе молочников, судков, менажниц и прочих предметов посуды, в которых было бы трудно разобраться и не такому витающему в эмпиреях человеку. Завтрак у Кудрявцевых, как и все, что проходило через руки Клавдии Петровны, отличался обстоятельностью. Всем сразу же выдали овсянку - ее не получил лишь профессор, которому супруга, заботясь о его здоровье, прописала особую диету. Дуся, артистически оттопырив попку, поставила перед ним тарелку со шпинатом, которую держала самыми кончиками пальцев, словно дохлую мышь за хвост. Когда Аркадий Аристархович, шумно захрустев газетой, сложил ее и отдал горничной, стало видно, что выглядит он в самом деле неважно, и вряд ли причиной тому было переутомление: несмотря на целебный крымский климат, кожа на его лице была бледной до синевы, руки покрывали пятна йода, которым профессор лечил непроходившие нарывы, а некогда могучая шевелюра, густые усы и окладистая седая борода, придававшие ему вид генерала от науки, выпадали прямо на глазах.
Сама же горничная успела вырядиться в почти неприлично короткую юбчонку и щедро надушиться "Крымской розой". Бедный приказчик Вартан! - подумала Лиза. Плакали Дусины кавалеры. Теперь она любому припомнит, что прислуживала самому Левандовскому. И то сказать, гость такого уровня, пожалуй, появлялся у них в доме впервые. Нильс Бор или Макс Планк были не в счет - их имена ничего не говорили ни Дусе, ни ее ухажерам; а коллег Лизы по актерскому цеху не жаловала Клавдия Петровна.
Хмуря брови, Лиза смотрела, как Дуся вертится рядом с Левандовским, давая ему полный обзор глубин своего декольте, в котором точно было на что поглядеть. В пику Дусиным ужимкам Лиза принялась демонстративно ухаживать за Павлом: то намазывала ему масло на гренок, то протягивала сахарницу, то подавала вазочку с медом, отгоняя ложечкой приблудную осу, и Зенкевич напрасно мямлил: "Нет, нет, Лиза, что вы, не надо, давайте лучше я вам..." Против своей воли она, однако, прислушивалась к тому, что говорил Боба, изобильно рассыпавший по камчатной скатерти крошки, и приглядывалась к его вырезкам, на которых изображались причудливые каплевидные или веретенообразные машины с острыми, позаимствованными из авиации плавниками. Этим зализанным болидам на колесах самое место было среди межзвездных кораблей, инопланетных пейзажей, космоплавателей в блестящих скафандрах и полуголых девушек в щупальцах у чудовищ, украшавших обложки журнальчиков с крикливыми названиями - "Удивительные истории", "Изумительные истории", "Сверхнаучные истории", - пачку которых Лиза привезла брату из Америки: Боба был большим охотником до подобного чтива.
Вскоре ей стало ясно, и о чем идет речь, и в чем вообще причина приезда Левандовского к Бобе: тот уговаривал летчика сесть за руль сверхбыстроходной машины и побить мировой рекорд скорости. Машина, правда, существовала лишь на бумаге, но по словам Бобы, получить финансирование, особенно если в проекте примет участие Левандовский, было плёвым делом - Рябушинский-младший, главный акционер АМО, сам горел желанием отобрать рекорд у англичан. До шестисот верст в час оставались сущие пустяки, и Боба был готов на все, чтобы воспользоваться шансом.
Оседлав любимого конька, Боба вдохновенно вещал про решительного Кэмпбелла, на своих "Синих птицах" штурмовавшего один рекорд за другим то на пляже в Дайтоне, то на соляных полях Бонневиля; про доблестного Генри Сигрева, отдавшего жизнь за то, чтобы стать рекордсменом и на суше, и на воде; про невероятную дуэль Эйстона и Кобба и про их аппараты с тысячами лошадиных сил в утробе; о случаях поразительных неудач и невероятного везения, о капризах погоды и выходках техники, об отваге и безрассудстве, - а вместе с терминами, которыми он пересыпал свой рассказ - "беспротекторные шины", "независимая подвеска", "центробежный компрессор" - по столовой будто плыл тот же букет из бензина, смазок и прочих технических ароматов, который обычно пропитывал одежду Бобы, но в его устах все эти словечки звучали так аппетитно и заманчиво, что устоять перед их чарами мог бы только самый закоснелый гуманитарий.
Уже и Павел одолел свою кашу, и Дуся разлила всем кофе, и даже профессор, поковырявшись в шпинате, проявлял интерес к этим рассказам, а Боба и не думал закругляться. Тщетно сама Клавдия Петровна пыталась вставить в его речь хоть слово. Боба поневоле приумолк лишь после того, как в гостиной зазвонил телефон и горничная, ответившая на звонок, высунулась в дверь с негромким: "Лизавета Дмитриевна, вас!"
Лиза с досадой встала из-за стола. Опять начинается - то ли воздыхатель новый по ее душу, то ли кому-то взять интервью приспичило. А приучить Дусю сперва спрашивать, кто звонит и по какому делу, а уж затем звать молодую хозяйку к аппарату, никак не удавалось - Дуся была твердо уверена, что толпы поклонников никому не могут быть в тягость.
- Госпожа Тургенева? - незнакомым голосом бойко откликнулась трубка на ее "Алло!" - С вами говорит Ялта, сыскное отделение. Не позволите ли отнять у вас минутку вашего бесценного времени по поводу смерти Никифора Костанжогло? Вы свободны сегодня? За вами заедут через полчаса, высылаем машину, - и трубка, не дожидаясь возражений, дала отбой.
Лиза несколько секунд переваривала неожиданный звонок, вслед за которым нахлынуло и недовольство, и недоумение, а главное - пробежавшее холодными пальцами по коже беспокойство. Проглотив комок, вставший в горле при мысли об остекленевших глазах Костанжогло, она сказала в умолкшую трубку, повысив голос так, чтобы он был слышен в гостиной:
- Погодите, я сейчас Евгения Михайловича спрошу!
Звать Левандовского ей не было нужды - тот, правильно поняв смысл реплики, уже сам стоял в дверях. Лиза показала глазами, чтобы тот прикрыл дверь, и спросила, предоставив собеседнику любоваться ее затылком:
- Евгений, вы кому-нибудь говорили, что труп мы вдвоем обнаружили?
- Никак нет, - сказал Левандовский. - Собственно, не ручаюсь, что до вашего пристава вообще дошли мои слова про труп. Чтобы таким, как он, что-то втолковать, нужно одно и то же раз пять повторить, а я и одного-то раза не успел...
- Тогда как вы объясните вот это? - и Лиза, все же соизволив вновь повернуться к нему лицом, рассказала, кто и зачем вызывает ее в Ялту.
- Ей-богу, Лиза, - Левандовский развел руками, - я не обмолвился ни одной живой душе! Более того, не понимаю, каким образом обо всем так быстро в Ялте проведали? Может быть, этого Костанжогло, как говорится, "пасли" и видели, что мы были рядом с трупом? Но к чему тогда ваши показания - они сами все должны знать лучше нашего. Как хотите, но что-то тут неладно... Не стоит, наверное, вас туда отпускать.
- Чтобы они сюда явились меня допрашивать?! Еще надо придумать, что тете сказать, а то не сносить мне головы, если она узнает, что мы в кустах трупы разыскивали вместо того, чтобы кушать простоквашу с гренками! Вы-то, надеюсь, ей не проговорились? Нет, - добавила она, чуть поразмыслив, - надо выяснить, что все это значит.
- Я еду с вами, - объявил Левандовский.
На миг ей опять стиснуло грудь - не от тревоги, а от вновь промелькнувшего ощущения взлета. Но, мысленно упрекая себя и за излишнюю восторженность, и за въевшееся в кровь лицемерие, она сказала капризным тоном женщины, уставшей от опеки надоедливых кавалеров:
- Да что вы, Евгений, зачем вам так усердствовать? Ничего со мной не случится! И кроме того, вы же к Бобе приехали. Мне неловко будет, что вы из-за меня сбегаете, не успев с ним поговорить.
- Не волнуйтесь, такие дела за раз не решаются. И потом, выслушать его я уже выслушал, а сходу давать согласие все равно не собирался.