Ренко Джордж : другие произведения.

Г42. Великая Отечественная - Окончание

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  42. ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ - ОКОНЧАНИЕ
  
  В начале этой главы хочу ещё раз напомнить читателю, что целью этой монографии является не перечисление и обсуждение исторических событий и не анализ политических коллизий, а попытка понять социальную психологию советского и пост-советского населения, попытка разобраться в механизмах процессов, позволивших властным структурам довести народ огромной страны до состояния покорного бессловесного стада, как могла произойти трансформация травоядного стада в стаю хищников и как впоследствии хозяевам страны удалось загнать этих хищников обратно в стойло.
  
  Для этого прежде всего необходимо понять, из каких социальных слоёв состоит на каждом историческом этапе население страны, выделить характерные черты каждой из этих страт и разобраться в причинах, создающих принципиальные различия между ними.
  
  Верхушка социальной пирамиды советского (пост-советского) общества - это партийно-хозяйственная номенклатура, которой принадлежит вся власть в государстве.
  
  Власть не может существовать без многочисленных структур, исполняющих её приказы, как то: военнослужащие всех рангов, полиция, охранники тюрем и лагерей, судьи и прокуроры, руководители и сотрудники предприятий и банков, сотрудники научно-технических организаций и общеобразовательных институтов и школ, творческая интеллигенция - художники, музыканты, кинематографисты, писатели, журналисты, пропагандисты, работники всех видов СМИ и т.д.
  
   Что же касается широких народных масс, то они, подобно маслу и воде, сами собой разделяются на два слоя: один из них одобрительно относится к действиям и решениям правящей верхушки, а другой, несогласный с дискриминационной политикой власти, принуждается к повиновению.
  
  В военное время взаимоотношения между социальными слоями всегда принимают наиболее жёсткие формы. На фронте это обычно офицерский корпус и личный состав. Все подразделения вооружённых сил пронизывает третья силовая структура - сотрудники НКВД, особисты, СМЕРШ. Кроме того, создаются особые соединения, подчиняющиеся иногда НКВД, иногда армейскому командованию, задача которых заключается в том, чтобы гнать солдатскую массу в атаку и отрезáть ей пути к отступлению. Понятно, что состав этих слоёв и групп резко отличается друг от друга как по социальным характеристикам, так и по морально-нравственным качествам. Чуть позже мы поговорим об этом подробнее.
  
  Состав тылового населения тоже неоднороден. На фоне бесправных производительных сил (рабочих, колхозников, служащих, заключённых лагерей) выделяются две группы, осуществляющие контроль и принуждение к повиновению основной массы народа: сотрудники НКВД и лагерная охрана.
  
  42.1. Фронт
  
  Разница между офицерским сословием и рядовым личным составом понятна и в специальных объяснениях не нуждается. Одни отдают приказы, другие обязаны под страхом смерти им подчиняться. Вот как описывает эту разницу прошедший уже упоминавшийся выше фронтовик Николай Николаевич Никулин:
  
  "Война - самое большое свинство, которое когда-либо изобрел род человеческий. Подавляет на войне не только сознание неизбежности смерти. Подавляет мелкая несправедливость, подлость ближнего, разгул пороков и господство грубой силы... Опухший от голода, ты хлебаешь пустую баланду - вода с водою, а рядом офицер жрет масло. Ему полагается спецпаек, да для него же каптенармус ворует продукты из солдатского котла. На тридцатиградусном морозе ты строишь теплую землянку для начальства, а сам мерзнешь на снегу. Под пули ты обязан лезть первым и т. д. и т. п. Но ко всему этому быстро привыкаешь, это выглядит страшным лишь после гражданской изнеженности. А спецпаек для начальства - это тоже историческая необходимость. Надо поддержать офицерский корпус - костяк армии. Вокруг него все вертится на войне. Выбывают в бою в основном солдаты, а около офицерского ядра формируется новая часть..." (Н.Н. Никулин, "Воспоминания о войне", М., АСТ, 2017)
  
   Подсоветские рабы голодали всегда. Во время войны голод давал себя знать не только в тылу, но и на фронте. Красноармейцы выживали как могли. Свидетельствует лейтенант Леонид Рабичев:
  
  "...о бедных неподкованных лошадях. Весь день уговаривали мы мужиков войти в наше положение, поменять наших обезноженных лошадей на их подкованных.
  Но отдать свою выращенную с трудом, впитавшую время жизни лошадь - все равно что руку или ребенка, никто из них на это не соглашался.
  А мы должны были догонять свою войну.
  Ночью с болью мы расставались со своими лошадьми, перелезали через заборы, открывали ворота, тихо, так чтобы не разбудить стариков и старух.
  Но иллюзия - никто из них не спал.
  Силой, с оружием в руках загоняли мы крестьян в их избы. До утра длилась эта операция. Слезы, угрозы, обман.
  Стараясь быть справедливыми, писали расписки. У кого были деньги - платили деньгами. Знали мы, однако, что никто расписки наши всерьез рассматривать не будет, а деньги давно уже были обесценены.
  Утром мы были уже в пути.
  
  Гришечкин обменял трофейного немецкого битюга на жеребую кобылу.
  Через два дня мы ели этого жеребенка. А подковы у новых наших лошадей снова уже были разбиты, ноги окровавлены, на глазах слезы. И снова выхода не было, и все повторялось сначала пять или шесть раз, пока под городом Лидой мы не нагнали свою армию и не начали воевать.
  
  Кроме кражи лошадей, на последней стадии наступления крали мы свиней, крали потому, что есть было нечего. На этот раз механизированные интендантские подразделения ушли от нас верст на двести вперед". (Л.Н. Рабичев, "Война всё спишет", М., Авваллон, 2008)
  
  И это происходило на нашей, советской территории. Недостаток полноценного питания иногда выливался в странные массовые заболевания. Тот же Леонид Рабичев описывает такой случай:
  
  "У меня во взводе был нерадивый боец Чебушев. <...> Спустя лет двадцать я понял, что, в сущности, он был интеллигентом, а тогда он мне казался симулянтом. Ни приказы, ни уговоры на него не действовали. В один из вечеров марта 1943 года он вдруг заявил, что ничего вокруг себя не видит, ослеп. Все решили, что он, как всегда, симулирует. Но на следующий вечер зрение потеряли двенадцать из сорока моих бойцов. Это была военная, весенняя, вечерняя болезнь - куриная слепота.
  
  На следующий день произошла катастрофа. Ослепло около одной трети армии. Чтобы восстановить зрение, достаточно было съесть кусок печени вороны, зайца, убитой и разлагающейся лошади". (Л.Н. Рабичев, "Война всё спишет", М., Авваллон, 2008)
  
  Война оказалась ещё одним весьма эффективным инструментом искусственного отбора, проводившегося над подсоветским населением:
  
  "Выйдя на нейтральную полосу, вовсе не кричали "За Родину! За Сталина!", как пишут в романах. Над передовой слышен был хриплый вой и густая матерная брань, пока пули и осколки не затыкали орущие глотки. До Сталина ли было, когда смерть рядом. Откуда же сейчас, в шестидесятые годы, опять возник миф, что победили только благодаря Сталину, под знаменем Сталина? У меня на этот счет нет сомнений. Те, кто победил, либо полегли на поле боя, либо спились, подавленные послевоенными тяготами. Ведь не только война, но и восстановление страны прошло за их счет. Те же из них, кто еще жив, молчат, сломленные. Остались у власти и сохранили силы другие - те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне. Они действовали именем Сталина, они и сейчас кричат об этом. Не было на передовой "За Сталина!". Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Все это накипь...
  
  Конечно же, шли в атаку не все, хотя и большинство. Один прятался в ямку, вжавшись в землю. Тут выступал политрук в основной своей роли: тыча наганом в рожи, он гнал робких вперед... Были дезертиры. Этих ловили и тут же расстреливали перед строем, чтоб другим было неповадно... Карательные органы работали у нас прекрасно. И это тоже в наших лучших традициях. От Малюты Скуратова до Берии в их рядах всегда были профессионалы, и всегда находилось много желающих посвятить себя этому благородному и необходимому всякому государству делу. В мирное время эта профессия легче и интересней, чем хлебопашество или труд у станка. И барыш больше, и власть над другими полная. А в войну не надо подставлять свою голову под пули, лишь следи, чтоб другие делали это исправно.
  
  Войска шли в атаку, движимые ужасом. Ужасна была встреча с немцами, с их пулеметами и танками, огненной мясорубкой бомбежки и артиллерийского обстрела. Не меньший ужас вызывала неумолимая угроза расстрела. Чтобы держать в повиновении аморфную массу плохо обученных солдат, расстрелы проводились перед боем. Хватали каких-нибудь хилых доходяг или тех, кто что-нибудь сболтнул, или случайных дезертиров, которых всегда было достаточно. Выстраивали дивизию буквой "П" и без разговоров приканчивали несчастных. Эта профилактическая политработа имела следствием страх перед НКВД и комиссарами - больший, чем перед немцами.
  <...>
  Трудно подходить с обычными мерками к событиям, которые тогда происходили. Если в мирное время вас сшибет автомобиль или изобьет хулиган, или вы тяжело заболеете - это запоминается на всю жизнь. И сколько разговоров будет по этому поводу! На войне же случаи чудовищные становились обыденностью. Чего стоил, например, переход через железнодорожное полотно под Погостьем в январе 1942 года! Этот участок простреливался и получил название "долина смерти" (их много было, таких долин, и в других местах). Ползем туда вдесятером, а обратно - вдвоем, и хорошо, если не раненые. Перебегаем по трупам, прячемся за трупы - будто так и надо. А завтра опять посылают туда же... А когда рядом рвет в клочья человека, окатывает тебя его кровью, развешивает на тебе его внутренности и мозг - этого достаточно в мирных условиях, чтобы спятить.
  <...>
  Известна история, когда во время обстрела солдат ощутил неизъяснимую тоску и потребность пойти к соседям. Сделав это, он обнаружил соседнюю землянку разбитой, а всех людей - погребенными под обломками. Пока он возвращался, его собственное укрытие постигла та же участь. Со мною это тоже произошло, правда, не под Погостьем, а позже, в 1944 году на станции Стремутка около Пскова... А когда на тебя прет танк и палит из пушки? А когда тебя атакуют, когда надо застрелить человека и успеть это сделать до того, как он убьет тебя? Но обо всем этом уж столько писали, столько рассказывали оставшиеся в живых, что тошно повторять. Удивительно лишь, что человек так много мог вынести! И все же почти на каждом уцелевшем война оставила свою печать. Одни запили, чтобы отупеть и забыться. Так, перепив, старшина Затанайченко пошел во весь рост на немцев: "Уу, гады!"... Мы похоронили его рядом с лейтенантом Пахомовым - тихим и добрым человеком, который умер, выпив с тоски два котелка водки. На его могиле мы написали: "Погиб от руки немецко-фашистских захватчиков", то же самое сообщили домой. И это была правильная, настоящая причина гибели бедного лейтенанта. Их могилы исчезли уже в 1943 году... Многие озверели и запятнали себя нечеловеческими безобразиями в конце войны в Германии.
  
  Многие убедились на войне, что жизнь человеческая ничего не стоит, и стали вести себя, руководствуясь принципом "лови момент" - хватай жирный кусок любой ценой, дави ближнего, любыми средствами урви от общего пирога как можно больше. Иными словами, война легко подавляла в человеке извечные принципы добра, морали, справедливости. Для меня Погостье было переломным пунктом жизни. Там я был убит и раздавлен. Там я обрел абсолютную уверенность в неизбежности собственной гибели. Но там произошло мое возрождение в новом качестве. Я жил как в бреду, плохо соображая, плохо отдавая себе отчет в происходящем. Разум словно затух и едва теплился в моем голодном измученном теле. Духовная жизнь пробуждалась только изредка. Когда выдавался свободный час, я закрывал глаза в темной землянке и вспоминал дом, солнечное лето, цветы, Эрмитаж, знакомые книги, знакомые мелодии, и это было как маленький, едва тлеющий, но согревавший меня огонек надежды среди мрачного ледяного мира, среди жестокости, голода и смерти. Я забывался, не понимая, где явь, где бред, где грезы, а где действительность. Все путалось. Вероятно, эта трансформация, этот переход из жизни в мечту спас меня. В Погостье "внутренняя эмиграция" была как будто моей второй натурой. Потом, когда я окреп и освоился, этот дар не исчез совсем и очень мне помогал. Вероятно, во время войны это был факт крамольный, не даром однажды остановил меня в траншее бдительный политрук: "Мать твою, что ты здесь ходишь без оружия, с цветком в руках, как Евгений Онегин! Марш к пушке, мать твою!"...
  
  Именно после Погостья у меня появилась болезненная потребность десять раз в день мыть руки, часто менять белье. После Погостья я обрел инстинктивную способность держаться подальше от подлостей, гадостей, сомнительных дел, плохих людей, а главное - от активного участия в жизни, от командных постов, от необходимости принимать жизненные решения, для себя и в особенности за других. Странно, но именно после Погостья я почувствовал цену добра, справедливости, высокой морали, о которых раньше и не задумывался. Погостье, раздавившее и растлившее сильных, в чем-то укрепило меня - слабого, жалкого, беззащитного. С тех пор я всегда жил надеждой на что-то лучшее, что еще наступит. С тех пор я никогда не мог "ловить мгновение" и никогда не лез в общую свару из-за куска пирога. Я плыл по волнам - правда, судьба была благосклонна ко мне...
  
  Атаки в Погостье продолжались своим чередом. Окрестный лес напоминал старую гребенку: неровно торчали острые зубья разбитых снарядами стволов. Свежий снег успевал за день почернеть от взрывов. А мы все атаковали, и с тем же успехом. Тыловики оделись в новенькие беленькие полушубки, снятые с сибиряков из пополнения, полегших, еще не достигнув передовой, от обстрела. Трофейные команды из старичков без устали ползали ночью по местам боев, подбирая оружие, которое кое-как чистили, чинили и отдавали вновь прибывшим. Все шло, как по конвейеру.
  
  Убитых стали собирать позже, когда стаял снег, стаскивали их в ямы и воронки, присыпая землей. Это не были похороны, это была "очистка местности от трупов". Мертвых немцев приказано было собирать в штабеля и сжигать.
  
  Видел я здесь и другое: замерзшие тела убитых красноармейцев немцы втыкали в сугробы ногами вверх на перекрестках дорог в качестве указателей.
  <...>
  На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме. Приведу пример. Из высших сфер поступает приказ: взять высоту. Полк штурмует ее неделю за неделей, теряя множество людей в день. Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи приписали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию... "Вперрред!!!", и всё. Наконец какой-то солдат или лейтенант, командир взвода или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: "Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она его не пробьет!"... Сразу же подключается политрук, СМЕРШ и трибунал. Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: "Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе". Тотчас же заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию, и готово: "Расстрелять перед строем!" или "Отправить в штрафную роту!", что то же самое. Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом люди. А остальные - "Вперррёд, в атаку!", "Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики!" А немцы врылись в землю, создав целый лабиринт траншей и укрытий. Поди их достань! Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат. Надо думать, эта селекция русского народа - бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных". (Н.Н. Никулин, "Воспоминания о войне", М., АСТ, 2017)
  
  42.2. НКВД и СМЕРШ
  
  Сегодня, в XXI веке, весь ужас той войны заслонила одна короткая фраза: "деды воевали". Всего два слова, а сколько в них спряталось лжи! "Деды воевали", это правда. Но надо бы уточнить - чьи деды? С кем воевали? Если покопаться в прошлом, то на поверхность вылезет страшная правда: "деды" были разными. Одни "деды" воевали с врагом, другие "деды" воевали с этими, первыми "дедами".
  
  В самом начале войны (Великой Отечественной), в июле 1941 года НКГБ (народный комиссариат государственной безопасности) и НКВД (народный комиссариат внутренних дел) были объединены в НКВД СССР. При этом аппарат НКГБ был реорганизован в Главное управление государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР. При этом центральным органом военной контрразведки являлось Управление особых отделов (УОО). От названия этой организации происходит термин "особист", то есть сотрудник особого отдела.
  
  В апреле 1943 года на базе УОО НКВД СССР было создано Главное управление контрразведки с "романтической" аббревиатурой "Смерш" (Смерть шпионам). "Смерш" состоял из трёх структур:
  
  - "Смерш" Народного комиссариата обороны СССР (начальник - комиссар государственной безопасности 2-го ранга В.С. Абакумов)
  - Управление контрразведки "Смерш" Народного комиссариата Военно-Морского флота СССР (начальник - комиссар государственной безопасности П.А. Гладков)
  - Отдел контрразведки "Смерш" НКВД СССР, занимавшийся агентурно-оперативным обслуживанием пограничных и внутренних войск, милиции и других вооружённых формирований НКВД (начальник С.П. Юхимович, с мая 1944 - В.И. Смирнов).
  
  Эти три структуры являлись независимыми контрразведывательными подразделениями и подчинялись только руководству данных ведомств. Главное управление контрразведки "Смерш" в НКО подчинялось напрямую наркому обороны Сталину, управление контрразведки "Смерш" НКВМФ подчинялось наркому флота Кузнецову, отдел контрразведки "Смерш" в Наркомате внутренних делподчинялся непосредственно наркому Берии. ( "СМЕРШ", статья из Википедии)
  
  Права и обязанности сотрудников СМЕРШа были широки и разнообразны. Одной из уникальных особенностей деятельности этой организации была практически ничем не ограниченная безнаказанность. В частности, СМЕРШевцы имели право вызывать без предварительного согласования с командованием в случаях оперативной необходимости и для допросов не только рядовой, но и командно-начальствующий состав войск НКВД. То есть, разоблачать "врагов народа" в своих рядах, не говоря уже о военнослужащих регулярных воинских подразделений.
  
  Вместе с тем СМЕРШ выполнял функцию тайной полиции в войсках, в каждом соединении имелся свой особист, который вёл дела на солдат и офицеров, имеющих проблемные биографии, и вербовал агентуру. Для слежки и контроля над инакомыслием СМЕРШ создал и поддерживал целую систему слежки за гражданами в тылу и на фронте. Угрозы расправы приводили к сотрудничеству с секретной службой и к безосновательным обвинениям против военнослужащих и гражданского населения.
  
  Численность центрального аппарата ГУКР "Смерш" НКО составляла 646 человек.
  Численность центрального аппарата Отдела контрразведки "Смерш" НКВД составляла 94 человека.
  
  Деятельность ГУКР СМЕРШ включала фильтрацию солдат, вернувшихся из плена, а также предварительную зачистку прифронтовой полосы от немецкой агентуры и антисоветских элементов (совместно с войсками НКВД по охране тыла действующей армии и территориальными органами НКВД). СМЕРШ принимал активное участие в розыске, задержании и ведении следствия по делам советских граждан, действовавших в антисоветских вооружённых группах, воевавших на стороне Германии, таких как Русская освободительная армия.
  
  Вместе с тем СМЕРШ выполнял функцию тайной полиции в войсках, в каждом соединении имелся свой особист, который вёл дела на солдат и офицеров, имеющих проблемные биографии, и вербовал агентуру. Для слежки и контроля над инакомыслием СМЕРШ создал и поддерживал целую систему слежки за гражданами в тылу и на фронте. Угрозы расправы приводили к сотрудничеству с секретной службой и к безосновательным обвинениям против военнослужащих и гражданского населения. ( "СМЕРШ", статья из Википедии)
  
  Таким образом выясняется, что общая численность сотрудников СМЕРШ, включая всепроникающую массу секретных сотрудников (сексотов), является государственной тайной и сколько-нибудь обоснованной оценке не поддаётся.
  
  НКВД и Смерш внесли немалую лепту в генетический отбор подсоветского населения. Методики ведения следствия сотрудниками СМЕРШа продолжали "славные традиции" Большого террора. Сколько подследственных было забито до смерти, никогда не станет известно, дае приблизительно. Абсолютная безнаказанность открывала широчайшие возможности для удовлетворения извращённых наклонностей психопатов и садистов, которыми кишели все уровни этой всемогущей организации.
  
  "За четыре года войны, Великой и Отечественной, военными трибуналами было осуждено 2 530 683 человека. Два с половиной миллиона. Из них только 994 тыс. человек были военнослужащими, а полтора миллиона осужденных военными трибуналами - гражданские лица. С расстрелами, правда, пропорция обратная. К высшей мере наказания приговорено 217 080 человек, из них 135 тысяч (т. е. 10 дивизий) были военнослужащими, 82 тысячи - гражданские лица". (М.С. Солонин, "Как Советский Союз победил в войне", М., ЯУЗА, 2019)
  
  Вот несколько отрывков как из исследований историков, так и из воспоминаний современников и очевидцев событий того времени:
  
  Михаил Дмитриевич Мондич, лейтенант, переводчик СМЕРШа, которому по окончании войны удалось бежать на Запад. По роду службы ему приходилось участвовать в допросах (знание языков - чешского, венгерского, румынского, немецкого, польского). Привожу несколько красочных отрывков из его книги воспоминаний "СМЕРШ":
  
  "Я писал дневник только до середины декабря 1944 года. С момента вступления в ряды Красной Армии пришлось переменить форму дневника на отдельные короткие заметки, так как увеличилась опасность моего разоблачения.
  <...>
  26 января.
  Вчера я познакомился с Галей. Интересная девушка. Она - старший следователь в четвертом следственном отделе. Красавица - стройная, золотые волосы, большие голубые глаза, тонкие губы, прелестные ножки, грудь...
  Автобус, в котором мы ехали, часто портился. Галя ругалась на чем свет стоит. Пожалуй, сержант Ленька из запасного полка мог бы у нее поучиться.
  Меня это удивило. С одной стороны - красивая девушка, с другой - грубый солдат: после каждого третьего слова следует матерная брань. Порою Галя нервно подергивала головой.
  - Если еще раз у тебя заглохнет мотор, - сказала она шоферу сердито, - я тебе зубы выбью...
  Шофер нахмурился, но промолчал. На меня эти слова Гали подействовали удручающе.
  - Неужели у вас хватит на это силы? - спросил я.
  Галя сидела рядом со мной, и мне было удобно разговаривать с ней.
  Вместо ответа Галя зло посмотрела на меня и крепко сжала губы. Я улыбнулся. Да и как было не улыбнуться? Что могла сделать верзиле-шоферу она, эта стройная и красивая девушка?
  - Вы меня еще не знаете, - сухо бросила Галя и и закрыла глаза.
  Густые ресницы, румяные щеки, вся ее очаровательная внешность как-то не совмещалась с ее поведением и словами.
  - Я не стремлюсь к этому, - так же сухо произнес я.
  Галя нервно дернула головой и открыла глаза. Она хотела что-то сказать, но воздержалась.
  Сегодня утром, во время завтрака, капитан Потапов сказал мне, что Галя - самый жестокий следователь во всем четвертом отделе. Нужно будет поближе познакомиться с ней и выяснить причины, доведшие ее до такой жестокости.
  
  27 января
  Майор Гречин направил меня к капитану Шварцу в четвертый отдел. В здании суда, на втором этаже, в небольшой комнате, за письменным столом сидел капитан Шварц.
  - Садитесь, товарищ переводчик, - обратился ко мне капитан Шварц. - Дежурный! - крикнул он, - приведи ко мне словака.
  Капитан Шварц весьма похож на мясника: грузная фигура, толстое лицо, усталые глаза, грубый бас.
  В руках Шварца - резиновая нагайка.
  Дежурный открыл дверь и впихнул человекоподобное существо. Это был "словак" - лет 16-ти, грязный, худой, с безжизненными глазами, в лохмотьях и дырявых сапогах. От него несло неприятной смесью пота и грязи. Словак, заметив грозный вид капитана, начал дрожать.
  - Садись.
  Словак, дрожа всем телом, сел на стул и опустил голову.
  Нет таких писателей в мире, которые, хотя с приблизительной точностью, могли передать словами то, что я видел во время этого допроса.
  Капитан бил этого несчастного юношу с таким остервенением, словно хотел убить его.
  Словак побледнел, посинел и свернулся в комок, поминутно вздрагивая всем телом.
  Вдруг он бросился на колени перед капитаном и со слезами на глазах начал просить пощады.
  Я многое видел в жизни, побывав в шести гестаповских тюрьмах, но такого унижения человека перед человеком, как это было в комнате у капитана Шварца, ни разу не довелось мне видеть: словак целовал сапоги у капитана, умолял, плакал.
  Но на лице капитана не было ни тени сострадания.
  - Встань, мать твою так... и отвечай мне на вопросы, - ревел Шварц. - Я тебя, сукина сына, проучу, ты у меня...
  Словак все еще не вставал. Он не терял надежды умилостивить капитана. Новые удары нагайкой и сапогами - и словак очнулся. Он с трудом поднялся и сел на стул.
  "Сумасшедший", - подумал я. Безумные глаза словака блуждали по комнате, но он ничего не видел.
  - Пить... - простонал он и свалился со стула, потеряв сознание.
  Шварц позвал дежурного и приказал убрать словака.
  - Черт с ним! Все, что знал, уже сказал. Завтра расстреляем.
  При последнем слове капитан Шварц вяло зевнул.
  <...>
  28 января
  Управление контрразведки СМЕРШ делится на пять отделов.
  Первый отдел непосредственно прикреплен к фронту. Главная задача его - зорко следить за политическим состоянием Красной армии. Нет такой роты, в которой не было бы смершевцев или их агентов. Первый отдел, как огромный паук, окутал весь Четвертый Украинский фронт сетью агентов, доносов и недоверия.
  Грабить и убивать гражданское население красноармейцам разрешается. Истеричный Эренбург открыто натравливает на него Красную армию. До тошноты противно читать его статьи, где ничего, кроме "убей" и "убей", - не увидишь.
  Но попробуй кто-нибудь из бойцов или офицеров Красной армии сказать хотя слово против советского правительства, компартии или коммунизма, - в тот же день смершевцы его уберут, как "заразного больного".
  Второй отдел Управления называется оперативным. Начальник - подполковник Шабалин, заместитель - подполковник Душник.
  Лишь только Красная армия займет какой-нибудь город или местечко, смершевцы налетают туда оперативными группами.
  Они арестовывают всех организованных противников советской системы. Под этим понятием разумеются все видные члены всех отрицающих коммунизм партий. Здесь и венгерская "Нилош Парт", и словацкая Глинкова Гарда, и немецкая национал-социалистская партия, и польская "Армия Крайова".
  Арестовывают смершевцы и актив всех демократических партий.
  Не доверяют они и заграничным коммунистическим партиям.
  Непримиримые враги смершевцев - русские эмигранты. С ними у смершевцев старые счеты.
  Я хорошо знаю настроения русской эмиграции. Большинство эмигрантов относилось в последнее время благосклонно к Советскому Союзу. "Сталин спас Россию", - говорили эти слабые духом.
  Они не знают, что их ожидает. Десятки тысяч смершевцев, как коршуны, налетят на эту смирившуюся эмиграцию и разгромят ее до основания.
  Верные хранители советской системы - смершевцы - не знают ни милости, ни пощады. Можно тысячу раз раскаяться самым искренним образом - смерть неизбежна. Это принцип смершевцев. Они не в состоянии поверить человеку.
  Каждый, на ком лежит тень подозрения, кто уже раз провинился перед Советским Союзом, - должен умереть.
  Русские эмигранты, примирившиеся со Сталиным, тоже узнают это, но, увы, узнают поздно. Где-нибудь в Колымских лагерях не один из них проклянет тот день, когда его мать на свет родила.
  Третий отдел управления - секретный, держит непосредственную связь с Главным Управлением контрразведки СМЕРШ, находящимся постоянно в Москве.
  Днем и ночью летят строго секретные сообщения генерал-полковнику тов. Абакумову, начальнику Главного Управления.
  Представляю, какое это гигантское учреждение. В него стекаются все сведения от всех управлений фронтов, от управлений при военных округах и от заграничных центров шпионажа дальнего расстояния.
  Оно дает координирующие указания управлениям фронтов, управлениям при военных округах и заграничным центрам шпионажа дальнего расстояния.
  В один прекрасный день может прийти из Москвы список, в котором будет и моя фамилия. Что скажет генерал Ковальчук, наш начальник? Что будет со мной? Ерунда, - чему быть, того не миновать. Лучше об этом не думать.
  Однако, учреждение Абакумова - что-то неслыханное. Оно окутало весь мир. Сколько интересных данных там сосредоточено! Вот куда бы мне следовало попасть. Если рисковать, - так не зря!
  Четвертый отдел нашего Управления - следственный. В нем выжимают из людей "последние соки".
  Майор Гречин говорит, что в некоторых случаях допрашивают человека до трех месяцев.
  Смершевцы довели мастерство допросов до предельной возможности. Мне часто приходилось слышать такую мысль: "нет человека, который, будучи виновным и располагая ценными сведениями, не сознался бы в своей вине и не сообщил эти данные".
  Еще бы! Если допрашивать человека подряд три месяца и днем и ночью, притом избивать его самым беспощадным образом, - не устоит.
  Пятый отдел - прокуратура или, иными словами, знаменитые "тройки воентрибунала". На основании материалов из четвертого отдела, военные трибуналы выносят приговоры.
  <...>
  10 февраля
  Генерал Ковальчук - идейный коммунист. Он не любит роскоши, не пьет, не курит, не связывается с женщинами, работает много, никогда не ложится спать раньше четырех часов утра.
  В свое время инквизиторы были уверены, что, сжигая людей во имя Христа на кострах, оказывают Богу неоценимые услуги.
  Человечество осудило инквизицию, как ложно понимаемое учение Христа. Христианские идеи должны быть распространяемы среди людей проповедью, а не насилием и страхом.
  Ковальчук служит идеям, придуманным зазнавшимися людьми. Он отверг Христа, но он уверен, что творит доброе дело для человечества, уничтожая десятки тысяч инакомыслящих людей во имя коммунизма.
  Если бы он в это не верил, он захлебнулся бы проливаемой им кровью или сошел с ума. Только фанатическая вера в свою правоту дает ему силу переносить эту "работу" уже десятки лет, без угрызений совести и без мучительных переживаний убийцы.
  Я глубоко верю, что со временем человечество осудит сталинское умение владеть людьми, зиждущееся на насилии, недоверии, страхе и миллионах убийств, осудит с еще большим возмущением, чем когда-то осудило инквизицию.
  <...>
  24 февраля
  К Армии Крайовой смершевцы относились так же враждебно, как и к немецкому Абверу. Руководители этой организации им были известны, но где они скрывались - смершевцы не знали. "Ценный человек", случайно пойманный капитаном Степановым в доме какой-то старушки в Закопане, знал, где скрывается руководство Армии Крайовой.
  Его кормили, поили водкой, обещали отпустить.
  Я видел список, составленный этим "ценным человеком", - около двадцати фамилий руководителей Армии Крайовой. Точные адреса (в большинстве краковские) свидетельствовали о том, что поляк не обманывал.
  Закипела работа. Капитан Степанов не спал целую ночь. Одно за другим летели сообщения в Москву на имя тов. Абакумова.
  Могу представить, что из этого выйдет. Пойдут сотни арестов, допросы, новые сведения, новые аресты, и не только в Кракове, но и по всей Польше. Вот что значит "поймать ценного человека". Тысячи людей попадут на каторгу, сотни будут расстреляны, а у капитана Степанова появится на груди новый орден.
  "Счастливый чекист"!
  <...>
  1 марта
  Если послушать московские радиопередачи или почитать "Правду" - можно расплакаться над судьбой несчастных людей, переживших немецкую каторгу. Советские журналисты, армейские политотделы, партийцы, агитаторы, писатели, - все кричат об этих людях-мучениках, достойных глубокого уважения и сострадания.
  Смершевцы иначе смотрят на дело. Для них советские граждане, побывавшие на принудительных работах в Германии, - элемент, кишащий шпионами и зараженный ненавистью к советскому строю. Поэтому они проверяют каждого репатрианта самым тщательным образом.
  И между репатриантами бродят опознаватели и раскинута сеть агентуры.
  Лживые обещания, недоверие, доносы, угрозы, допросы, пытки и смерть - стихия смершевцев.
  Что же ждет репатриантов на Родине - страшно подумать. Майор Гречин говорит, что большинство из них пройдет двухлетние исправительные лагеря.
  За что? Это же мученики, достойные сострадания! И неужели эти миллионы людей, переживших немецкую каторгу, ничего другого не заслужили, кроме концлагерей, то есть другой, советской каторги?
  Я ничего не понимаю.
  Можно лгать, обманывать, убивать, но не в таких же колоссальных масштабах. Ведь, кроме людского суда, превращенного тоталитаризмом в фабрики смерти, есть еще и Суд Божий!
  Не нахожу слов для выражения всей этой мерзости, охватившей современное человечество.
  "Смерть шпионам"! Нет, уж лучше было б назвать контрразведку не так. "Смерть противникам коммунизма" - более соответствовало бы действительности.
  <...>
  20 марта
  Мне кажется, что государство, как и частное лицо, руководимое принципом "цель оправдывает средства", творит глубочайшее преступление.
  В мире не будет счастья и справедливости, пока этот гнуснейший принцип не будет отброшен, как ложный. Пусть намеченная цель будет самой светлой, пусть она обеспечивает будущее народов, - как это представляют коммунисты, все же обрекать на гибель миллионы людей во имя цели не только преступно, но и бесполезно.
  Сталин, уничтоживший во имя коммунизма десятки миллионов русских людей, не только совершил преступление. Даже с точки зрения своих интересов он совершил ошибку. Он оттолкнул от коммунизма оставшееся население и, таким образом, отодвинул на неопределенное время достижение цели. Он совершил бесполезные убийства, даже с точки зрения ницшеанского "по ту сторону добра и зла".
  Но Сталин никогда этого не поймет. При наличии его возможностей, он в будущем может уничтожить еще сотни миллионов людей за пределами Советского Союза, все так же во имя коммунизма.
  Если же я ошибаюсь и принцип "цель оправдывает средства" верен, то тогда не стоит жить. Мир превратится в концлагерь.
  <...>
  21 марта
  В тот же день, в три часа после обеда, майор Гречин послал меня к Гале в Четвертый отдел.
  - Там у нее какой-то поляк, с которым она не может договориться.
  Сержант Суворов, начальник тюремного караула, указал мне ее комнату.
  Я постучал в дверь. Никакого ответа.
  Я постучал сильнее.
  - Войдите.
  Галя лежала на маленькой койке в углу комнаты. Протерев глаза, она улыбнулась.
  - Где же вы все время пропадали? - спросила она, застегивая гимнастерку.
  - Работал в Вадевице.
  - С капитаном Шапиро?
  - Да.
  - Воображаю, - сплошная охота на красивых полячек!
  - Было и это.
  - Эх, вы, мужчины! Своих русских девушек в Управлении хоть отбавляй! Так нет, вам подавай полячек, чешек, венгерок, немок и всяких...
  - Только прошу вас, Галя, не ругайтесь. Это не идет вам.
  - Разве? А я думала, что мне все разрешается. Чудак вы! В нашем деле нельзя быть разборчивым. Будете ли вы ругаться или нет, - это вам не поможет. Вы - чекист. Я когда-то ужасно ненавидела чекистов... Глупости! Что я хотела сказать? Да! Если вам не нравится моя матерщина, постараюсь избегать ее.
  - Спасибо вам.
  - Кажется, пора за дело. Вот упрямый поляк мне достался!
  Галя вышла в коридор и приказала Суворову привести поляка.
  Я окинул взглядом комнату Гали. Между окном и дверью письменный стол. Вокруг него три стула. В углу маленькая койка. Печка. Деревянный потолок, грязные стены. На столе электрическая лампочка, папка с бумагами. Вот, кажется и все.
  Через пять минут привели поляка. Это был высокий русый мужчина лет тридцати. Богатырская грудь, распиравшая рубашку, толстая шея, гладкое лицо свидетельствовали о том, что его арестовали недавно.
  Поляк молча сел на стул, положил руки на колени и устремил глаза в окно.
  В руках у Гали появилась резиновая трубка, напоминавшая нагайку.
  - Исследуешь окно? Нет, брат, отсюда не убежишь. Встань! - голос Гали прозвучал резко, как пощечина. - Подойди к окну!
  Поляк повиновался.
  - Открой его и, если хочешь, беги, куда глаза глядят.
  Поляк открыл окно и посмотрел вниз.
  - Там часовой с автоматом.
  - Ты плюй на него. Тебя все равно расстреляют. Чего тебе бояться?
  Галя злорадствовала. Я не узнавал ее. От прежней Гали не осталось и следа. Передо мной стояла жестокая девушка, наслаждавшаяся предсмертными переживаниями человека.
  - Трус ты, вот что я тебе скажу! Даю честное слово, что ты будешь все равно расстрелян. И неужели у тебя не хватает мужества, чтобы решиться бежать? Если ты останешься, погибнешь наверняка. Ну, прыгай в окно, пока не поздно.
  - Нет!
  - А еще шпион!.. Эх, ты, продажная душа! Садись на свое место... За сколько злотых ты продал себя?
  Поляк молчал.
  - Давно, видно, я тебя не била. Говори! За сколько злотых ты продал себя?
  - Я никогда не продавал себя.
  - Врешь, подлец! Ты продал себя точно так, как продают себя проститутки. Да что я говорю! Проститутки по сравнению с тобой - святые. Они продают только себя, а ты продал себя и свой народ.
  - Это неправда!
  - Если ты мне еще раз скажешь что-либо подобное, я сниму с тебя шкуру! Слышишь?
  Поляк молчал.
  Галя подошла к нему и потрясла перед его лицом своей резиновой нагайкой.
  - Ты мне не ломайся! Слышишь?
  - Не понимаю.
  Я перевел поляку слова Гали.
  - Врет он, подлец! Все понимает, мерзавец! В нем больше хитрости, чем во всей Польше. Слушай, пан!..
  Поляк закрыл глаза и сжал зубы. Удар нагайкой по лицу оставил красный след, местами сочилась кровь. Второй, третий, четвертый...
  Галя била поляка без передышки.
  - Я из тебя выбью твой гонор, подлец... Я буду бить тебя до тех пор, пока ты не сознаешься, или не подохнешь... Слышишь, мать твою так, раз... - грубейшая уличная ругань полилась потоком из уст Гали.
  Я отвернулся. Кровь ударила мне в голову, сердце усиленно забилось.
  Действительно, поляк большой трус. У него нет даже мужества схватить Галю за руку и отвести удар.
  После пятиминутной "работы" уставшая Галя отбросила нагайку и села за стол. Руки ее, перелистывавшие папку с делом поляка, дрожали, кончики губ как-то неестественно подергивались. В глазах было что-то безумное, в бледном лице - болезненное, нервное.
  Лицо поляка превратилось в бесформенную массу. Тоненькими струйками кровь стекала с него и капала на грудь, рубашку, пиджак...
  Поляк сидел неподвижно. В глазах его, залитых кровью, не было ни искорки жизни. Ни мускул не дрогнул на лице. Ни стона не вырвалось из груди.
  Нет, он не трус. Я напрасно обвинял его. Он очень крепкий человек. Трусы иначе ведут себя на таких допросах.
  Возможно, что он одержим истерией страдания и не ощущает мучительных болей.
  - Где ты был с 1-го по 10-е января - голос Гали звучал гораздо спокойнее, чем раньше. Бешенство ее постепенно проходило.
  - В Освенциме.
  Поляк говорил с трудом.
  - Так!.. Что же ты там делал?
  - Работал на заводе.
  - На каком?
  - И.-Г.-Фарбен.
  - Кто был твоим мастером?
  - Один немец. Фамилии его не знаю.
  - Врешь ты, голубчик, врешь! - в голосе Гали опять послышались нервные нотки. - Мне известно, что с 1-го по 10-е января ты находился в Новом Сонче.
  - Это неправда!
  - Что?..
  Галя взяла в руки нагайку.
  - Это неправда!
  Лицо Гали вспыхнуло гневным румянцем, кончики губ еще чаще задергались.
  - Я убью тебя, мерзавец, гад, подлец, я...
  Галя быстро поднялась из-за стола и, сделав пару шагов, очутилась перед поляком.
  - Разрешите мне вынуть платок и протереть глаза.
  - Не раз-з-зрешаю.
  Послышался свист нагайки и приглушенный удар по голове.
  - Галя, я, кажется, здесь, как переводчик, лишний...
  - Что? Мягкое буржуйское сердце?.. Нет, вы останетесь здесь. Я буду допрашивать этого мерзавца до утра. Или он мне сознается во всем, или я убью его. Говори, подлец, говори, сукин сын! Мать твою... Говори, где ты был с 1-го по 10-е января?
  - В Освенциме.
  - Вот тебе. Вот тебе!..
  Галя набросилась на поляка, как сумасшедшая. Она била его по голове, по лицу, ушам, шее, рукам, ногам... Я видел, что силы ее оставляют, что вот-вот она не выдержит напряжения. Но я ошибся. Еще минут десять она била несчастного поляка. Потом тяжело дыша, села за стол.
  Я не помню всех вопросов Гали. Не помню и ответов поляка. Помню одно, что до ужина, то есть до десяти часов вечера, Галя не меньше десяти раз приходила в бешенство и начинала беспощадно избивать поляка.
  Ровно в десять она позвала сержанта Суворова.
  - Отведи его в камеру. Не забудь дать воды помыться.
  Сержант увел окровавленного полуживого поляка.
  - Теперь пойдем ужинать.
  Я молчал. Мне не хотелось ни говорить, ни смотреть на Галю.
  Свежая ночь немного протрезвила меня от этого кровавого кошмара.
  - Вы, Коля, не сердитесь на меня, - заговорила Галя.
  - Я не сержусь. Какое мне до вас дело?
  - Нет, вы сердитесь. Впрочем, мне все равно. Я сама не понимаю. Глупости... Расскажите мне про свои любовные приключения в Вадевице.
  - У меня никаких не было.
  - Серьезно?
  - Галя, я вас не спрашиваю про вашу интимную жизнь.
  - У меня, Коля, и нет интимной жизни. Еще полгода назад я возилась с мужчинами. Теперь некогда, да и не охота. Днем работаешь, ночью работаешь. Какие тут могут быть мужчины! Я рада, когда есть пара часов свободных, чтоб выспаться... Да, жизнь чекистов, пожалуй, самая тяжелая. Есть папироска?
  Я открыл пачку румынских сигарет. Галя закурила.
  - Вот и хорошо. Больше мне ничего и не нужно... Былого не вернешь, а от будущего не убежишь, Коля. Так я и живу.
  В столовой все места были заняты и нам пришлось обождать, пока не освободились стулья.
  Я сел рядом с Галей. Передо мной на стене надпись - "Добьем фашистского зверя в его же собственной берлоге".
  Галя ела мало. Знакомые офицеры здоровались с нею, но она делала вид, что не замечает их.
  - Пойдем, что ли?
  - Посидите еще немного, отдохните.
  - Отдохнем у меня в комнате.
  Я пошел за Галей. По дороге она не сказала ни слова, только у себя в комнате заговорила.
  - Вот мы и пришли. Садитесь.
  Я посмотрел на засохшую кровь на полу, потом на Галю, потом опять на кровь.
  - Вы, Галя, пережили какую-то страшную трагедию?
  - Это что за интимности?
  - Нет, это не интимности. Вы...
  - Суворов! Приведи поляка.
  Галя тщательно избегала разговора о прошлом. Я твердо решил, что она пропала безвозвратно, а потому не стоит с ней и разговаривать об этом. У Гали - чекистская карьера до самой последней минуты, когда она или сойдет с ума, или будет расстреляна, как преступница, совершившая сотни убийств.
  Суворов привел поляка.
  Началось продолжение кровавого кошмара, прерванного ужином.
  В четыре часа утра дежурные вынесли умирающего поляка, а Галя, не раздеваясь, свалилась на койку и закрыла глаза.
  Я с трудом доплелся к себе и, тоже не раздеваясь, лег и быстро уснул.
  <...>
  В комнату ввели среднего роста господина. Таких я когда-то видел много в Праге. Они все похожи друг на друга, эти постоянные гости ночных баров.
  - Ваша фамилия?
  - ...
  - Занятие?
  - Юрист.
  - Итак! Нам некогда долго возиться с вами. - Я быстро переводил слова Степанова. - С каких пор вы работаете в Абвере?
  - С 1942 года.
  - Какое было ваше первое задание?
  - Поездка в Константинополь.
  - Зачем?
  - Установить влияние Англии на Турцию.
  - Ерунда. Более конкретно.
  - Я там должен был связаться с одним англичанином.
  - Фамилия?
  - ...
  - Ваше второе задание?
  - Поездка в Анкару.
  - Так. Вы специалист по Турции?
  - Нет.
  - Третье задание?
  - Поездка в Стокгольм.
  - Зачем?
  - ...
  - Власта Б. ваша жена?
  - Нет, невеста.
  - Любовница?
  - Да.
  - Она ездила с вами?
  - Нет.
  - Врешь, пан. Врешь! Мне известно, что она ездила с тобой в Стокгольм.
  - Нет.
  - Что?.. Дежурный! Приведите Власту.
  Через пять минут втолкнули в комнату девушку лет двадцати. По правде сказать, я мало видел таких красавиц. Каштановые волосы, лучистые глаза, благородство в каждом движении.
  - Власта, вы ездили с ним в Стокгольм?
  - Да.
  - Слышишь, пан?
  Степанов ударил юриста по лицу кулаком. Очки юриста слетели на пол и разбились. Из носа потекла кровь.
  Юрист посмотрел на Власту. В глазах его отразился ужас. Он начал всеми святыми, своей честью и совестью уверять капитана, что Власта не замешана в это дело, что она ничего не знала о его работе у немцев.
  - Пожалейте хоть ее... - умолял он.
  Власта начала дрожать.
  - Уведите его.
  Дежурные увели юриста.
  - Зачем вы ездили в Стокгольм?
  - Я люблю путешествовать...
  - Что-о?
  - Пан доктор хотел сделать мне удовольствие, поэтому взял меня с собой.
  - Врешь, Власта?
  - Честное слово.
  - Врешь!
  В глазах у Власты появились слезы. Возможно, что ей впервые говорили прямо в лицо такие грубые слова.
  - Зачем ты ездила с доктором в Стокгольм?
  Власта молчала.
  - Говори, проститутка...
  Капитан подошел к ней и... погладил ее по голове.
  - Не плачь, дорогая моя... Всему в мире приходит конец. Ты, вот б...ствовала с доктором, разъезжала по заграницам, а тысячи людей из-за тебя умирали. Теперь медаль повернулась другой стороной. Ты умрешь, а те, которые раньше страдали, будут жить и радоваться.
  Власта молчала.
  - Слушай! Хоть ты и красива, и благородства в тебе много, но если ты мне не будешь отвечать на вопросы, я выбью тебе зубы... Понимаешь? Выбью тебе вот эти белые красивые зубы. - При этих словах капитан дотронулся пальцами губ Власты.
  - В последний раз предупреждают тебя... Зачем ты ездила с доктором в Стокгольм?
  Власта молчала.
  Капитан ударил ее кулаком по зубам. Она зашаталась, но устояла на ногах. Капитан ударил ее вторично. Власта упала на пол.
  Началась оргия избиения. Капитан наступил сапогом на лицо девушки, потом стал топтаться в диком танце на ее груди.
  Изо рта Власты потекла тоненькая струйка крови.
  - Проститутка, мать твою так... Ты не прельстишь меня своими продажными глазами...
  В три часа ночи капитан Степанов кончил предварительный допрос.
  Я сходил с ума.
  <...>
  30 мая
  Я осмотрел хмурого белобрысого парня, сидевшего перед письменным столом. "Очередная жертва красного террора" - подумал я и принялся за перевод.
  Белобрысого парня, как я узнал из документов, звали Андреем П.
  - Как же так, - звучал строгий голос капитана, - ты, сукин сын, мать твою растак... не отступил вместе с Красной армией, а остался? Ведь ты подлежал мобилизации?..
  Андрей П. молчал. Его хмурое взволнованное лицо говорило о глубокой душевной борьбе и на все готовом отчаянии. Он переводил напряженный взгляд с одного окна на другое.
  Капитан, как будто, заметил что-то и немного понизил голос.
  - Чего же ты молчишь? Ну?
  Андрей нервно дернул головой и крепко сжал зубы. Видимо, он не слушал капитана, а что-то думал, волнуясь и решая... Вероятнее всего, он обдумывал план действий, - наброситься ли на капитана, потом на меня, а там... за окно. Или оставить нас в покое и сразу в окно. Ночь темная, не выдаст.
  - Говори, сволочь, иначе я буду выбивать из тебя ответы нагайкой...
  Андрей, словно очнувшись, вскочил... потом медленно сел обратно.
  Капитан приоткрыл ящик письменного стола и взял наган.
  - Пристрелить хочешь? - заговорил вдруг Андрей, медленно поднимаясь. - Сволочь, кровопийца... Чего же ты медлишь? Стреляй!
  Он нервно дернул рукой пиджак, пуговицы отлетели. Вторым рывком он порвал рубашку и обнажил грудь...
  - Стреляй! Сволочь!
  Столько презрения, ненависти, а вместе с тем и отчаяния было в его словах, что капитан невольно опустил руку с наганом.
  Наступило мучительное молчание.
  Капитан, ошеломленный выходкой допрашиваемого, растерялся. Однако замешательство его длилось недолго.
  - Так?.. Дежурный!
  На крик капитана вбежал младший сержант.
  - Есть, товарищ капитан!
  Андрей бросил презрительный взгляд в сторону дежурного:
  - Еще одного подлеца позвал!
  Младший сержант замахнулся. Андрей вовремя схватил его за руку.
  - Не тронь!..
  Сержант вырвал руку... завязалась страшная борьба между младшим сержантом и Андреем.
  - Убийцы! Душегубы! Кровопийцы...
  - Караул!
  Через несколько секунд в комнату вбежали еще два солдата.
  Андрей погубил себя своей нерешительностью. Если бы он действовал быстрее, он мог бы убежать.
  Но теперь сила взяла верх. Его скрутили и потащили куда-то.
  Капитан нервно шагал по комнате.
  - Я тебя проучу! Постой! Ты у меня... Сукин сын! Изменник!
  Мне было не до писем.
  Здесь только что подписал себе смертный приговор смелый русский человек, не побоявшийся назвать чекиста сволочью. Если его не расстреляют, то дадут 20 лет принудительных работ, которые равносильны двадцати смертям...
  А ведь по сообщениям московской радиостанции, этот русский человек, переживший немецкую каторгу, достоин глубочайшего уважения и сострадания. Но это только по радиосообщениям... На самом же деле, раньше немцы плевали ему в душу, как "остарбайтеру", теперь же "свои" судят, как изменника. А "свои" куда страшнее. Нет, хоть убей, не могу больше. Нет сил у меня. Если бы мне не... Что говорить! Нет, надо сохранить твердость и непреклонность и довести дело до конца.
  Где только ни гибнут русские люди!
  Они умирали на фронтах за ненавистный им коммунизм, они умирали в немецких лагерях, в немецких тюрьмах. Они умирают в далекой Сибири, в застенках НКВД, СМЕРША..." (М.Д. Мондич, "СМЕРШ", Франкфурт-на-Майне, ПОСЕВ, 1984)
  
  Николаев, Владимир Дмитриевич:
  "По-моему, самым страшным в армии и на флоте был так называемый СМЕРШ - "Смерть шпионам" - организация по типу тогдашнего НКВД (КГБ, ФСБ). Её бесчисленные откормленные и наглые сотрудники день и ночь следили за всем личным составом - от последнего рядового до генералов и маршалов. Их боялись все. Как и на гражданке, они часто высасывали из пальца якобы преступные дела, чтобы показать свою необходимость и пользу, а главное, чтобы не загреметь на фронт самим. Жили они безбедно и себя под пули и бомбы не подставляли". (В.Д. Николаев, "Сталин, Гитлер и мы", М., ТЕРРА - КНИЖНЫЙ КЛУБ, 2005)
  
  Дональд Рейфилд:
  "...как только вспыхнула война, Сталин назначил Абакумова главой военной контрразведки Смерш, и в этой области он проявил все свои способности. В обход Берия он подчинялся непосредственно Сталину. Весной 1943 г., когда стало ясно, что немецкое наступление захлебнулось, контрразведка стала еще более мощной силой. Абакумов стал фактически заместителем Сталина, наркома обороны и Верховного главнокомандующего. Абакумовского Смерша (от "Смерть шпионам") боялись больше, чем бериевского НКВД. У Смерша было тринадцать отделов (8): он надзирал за армейским штабом и всеми Вооруженными силами; преследовал и казнил дезертиров и членовредителей; заведовал заградительными отрядами, которые пулями останавливали отступающих солдат; управлял полевыми больницами и снабжением; вербовал на освобожденных территориях возможных коллаборационистов; наблюдал за всеми контактами с союзниками или с врагом. Смерш наводил террор на армию и всех, кто жил в зоне боевых действий. Он выжимал из немецких военнопленных все, что мог. Из-за Смерша русские предпочитали отступлению смерть в бою, а немцы охотнее умирали, чем сдавались в плен. Люди Смерша были большей частью такими же агрессивными и невежественными, как Абакумов, и расстреливали и вешали многих верных и способных офицеров и рядовых". (Дональд Рейфилд, "Сталин и его подручные", М., Новое литературное обозрение, 2008)
  
  Вот как поминают "добрым словом" особистов СМЕРШа ветераны Великой Отечественной:
  
  Самойлов, Давид Самуилович:
  "По переднему краю в тихие дни ходил рыжий особист, любитель Стендаля, погубивший рабочего Литвиненко. Знали, что можно говорить о победах, а не о поражениях, знали, что наше среднее начальство тоже под Богом ходит. Страх пред "Смершем" на какой-то срок действительно цементировал фронт, но по сути глубоко разлагал высокие понятия народа, борющегося против нашествия. Это позже сказалось. Сказывалось, впрочем, и в нашем быту боязнью откровенности и порой торжеством негодяйства. Кто были у нас наушниками "Смерша", мы чаще всего не знали. После войны я встретил на улице Кирова бывшего сержанта разведроты Ваньку З., мародера и насильника, трипперитика всех степеней. Он был младшим лейтенантом ГБ". (Из воспоминаний поэта Давида Самойлова, цит. по: В.Д. Николаев, "Сталин, Гитлер и мы", М., ТЕРРА - КНИЖНЫЙ КЛУБ, 2005)
  
  Астафьев, Виктор Петрович:
  "...как наши энкаведешники, смершевцы, трибунальщики - вся эта шушваль, угревшаяся за фронтом, ошивавшаяся в безопасной, сытой неблизости от него, окрестит себя со временем в самых резвых вояк, в самых справедливых на свете благодетелей, ототрут они локтями в конец очередей, а то и вовсе вон из очереди выгонят, оберут, объедят доподлинных страдальцев-фронтовиков". (В.П. Астафьев, "Прокляты и убиты", М., АСТ, 2023)
  
  Никулин, Николай Николаевич;
  "Были самострелы, которые ранили себя с целью избежать боя и возможной смерти. Стрелялись через буханку хлеба, чтобы копоть от близкого выстрела не изобличила членовредительства. Стрелялись через мертвецов, чтобы ввести в заблуждение врачей. Стреляли друг другу в руки и ноги, предварительно сговорившись. Особенно много было среди самострелов казахов, узбеков и других азиатов. Совсем не хотели они воевать. Большей частью членовредителей разоблачали и расстреливали. Однажды в погостьинском лесу я встретил целый отряд - человек двадцать пять с руками в кровавых повязках. Их вели куда-то конвоиры из СМЕРШа с винтовками наперевес. В другой раз, доставив в санчасть очередного раненого, я увидел в операционной человека с оторванной кистью руки. Рядом дежурил часовой. Санитары рассказали мне следующую историю. Некто Шебес, писарь продовольственного склада, был переведен в разведку. Здесь он узнал, что на передовой стреляют и можно погибнуть. Тогда Шебес забрался в дзот, высунул из амбразуры кулак с запалом от гранаты и взорвал его. Солдаты, ничего не подозревая, отправили Шебеса, как раненого, в медсанбат. И уехал бы он в тыл, домой, если бы не старший лейтенант Толстой - наш контрразведчик. Это был прирожденный мастер своего дела, профессионал высокого класса. Один вид его приводил в трепет. Огромные холодные глаза, длинные, извивающиеся пальцы... Толстой пошел на передовую, нашел дзот, нашел оторванные пальцы, разорванную перчатку и успел догнать Шебеса в медсанбате. Увидев его, Шебес забился в истерике и во всем сознался. Позже его расстреляли.
  <...>
  Нас было шестьдесят семь. Рота. Утром мы штурмовали ту высоту. Она была невелика, но, по-видимому, имела стратегическое значение, ибо много месяцев наше и немецкое начальство старалось захватить ее. Непрерывные обстрелы и бомбежки срыли всю растительность и даже метра полтора-два почвы на ее вершине. После войны на этом месте долго ничего не росло и несколько лет стоял стойкий трупный запах. Земля была смешана с осколками металла, разбитого оружия, гильзами, тряпками от разорванной одежды, человеческими костями...
  Как это нам удалось, не знаю, но в середине дня мы оказались в забитых трупами ямах на гребне высоты. Вечером пришла смена, и роту отправили в тыл. Теперь нас было двадцать шесть. После ужина, едва не засыпая от усталости, мы слушали полковника, специально приехавшего из политуправления армии. Благоухая коньячным ароматом, он обратился к нам: "Геррои! Взяли, наконец, эту высоту!! Да мы вас за это в ВКПб без кандидатского стажа!!! Геррои! Уррра!!!" Потом нас стали записывать в ВКПб.
  - А я не хочу... - робко вымолвил я.
  - Как не хочешь? Мы же тебя без кандидатского стажа в ВКПб.
  - Я не смогу...
  - Как не сможешь? Мы же тебя без кандидатского стажа в ВКПб?!
  - Я не сумею...
  - Как не сумеешь!? Ведь мы же тебя без кандидатского...
  На лице политрука было искреннее изумление, понять меня он был не в состоянии. Зато все понял вездесущий лейтенант из СМЕРШа:
  - Кто тут не хочет?!! Фамилия?!! Имя?! Год рождения?!! - он вытянул из сумки большой блокнот и сделал в нем заметку. Лицо его было железным, в глазах сверкала решимость.
  - Завтра утром разберемся! - заявил он.
  Вскоре все уснули. Я же метался в тоске и не мог сомкнуть глаз, несмотря на усталость: "Не для меня взойдет завтра солнышко! Быть мне японским шпионом или агентом гестапо! Прощай, жизнь молодая!"... Но человек предполагает, а Бог располагает: под утро немцы опять взяли высоту, а днем мы опять полезли на ее склоны. Добрались, однако, лишь до середины ската... На следующую ночь роту отвели, и было нас теперь всего шестеро. Остальные остались лежать на высоте, и с ними лейтенант из СМЕРШа, вместе со своим большим блокнотом. И посейчас он там, а я, хоть и порченый, хоть убогий, жив еще. И беспартийный. Бог милосерден". (Н.Н. Никулин, "Воспоминания о войне", М., АСТ, 2017)
  
  42.3. Военная коллегия Верховного суда
  
  "Красная армия боялась не только немцев и Смерша: Военная коллегия советского Верховного суда стала ездить по всем фронтам, устраивая полевые суды и вынося смертные приговоры по самым мелким делам. Главным судьей был заместитель Ульриха, Иван Матулевич, который вместе со своими подчиненными уже был закален террором 1937-1938 гг.; теперь они писали на бланках из тонкой сигаретной бумаги тысячи смертных приговоров. Стоило солдату просто похвалить конструкцию немецкого самолета или поднять немецкую листовку, чтобы сделать самокрутку, фельдшерице забинтовать раненого немца - Матулевич расстреливал.
  
  Солдаты под огнем переносили такой ад, что часто относились к расстрелу с безразличием, даже с облегчением: поэтому 19 апреля 1943 г. Сталин взял пример с немцев и ввел смертную казнь через публичное повешение: "Расстрел отменяется из-за мягкости этого наказания". Повешение привело к зрелищам, отвращавшим даже Матулевича: нищие граждане сдирали с повешенных одежду. Но публичное повешение так понравилось Сталину, что до 1948 г. Смерш продолжал вешать и немцев, и советских пособников даже на центральных площадях Ленинграда.
  
  Льва Мехлиса, самого злобного скорпиона в сталинской коллекции, армия возненавидела еще больше, чем Берия, Абакумова или Матулевича. Сталин познакомился с Мехлисом еще в Гражданскую; Мехлис тогда служил комиссаром и ненавидел бывших царских офицеров так же глубоко, как и Сталин. В Крыму Мехлис помогал Розалии Землячке убивать царских офицеров, сдавшихся в плен. Потом Мехлис работал под руководством Сталина сначала в Рабоче-крестьянской инспекции, а потом вместе с Бажановым и Товстухой в секретариате вождя. В 1926 г. Мехлис учился с Ежовым на курсах при Коммунистической академии и в Институте красной профессуры, где на какое-то время стал бухаринцем, а потом донес на своих преподавателей за их правый уклон. Он получил достаточное образование, чтобы его назначили в 1931 г. редактором "Правды", которую он превратил в рупор Сталина. Мехлис получал компромат от Сталина на партийных руководителей, которых тут же громил в газете - прежде чем Ежов успевал их арестовать. Семь лет подряд Мехлис проводил каждый день в редакции, привлекая к сотрудничеству таких популярных писателей, как Михаил Кольцов.
  
  Из новых членов, введенных в ЦК в 1937 г., Мехлис оказался единственным, который пережил ежовщину. В декабре 1937 г., подготавливая чистку Красной армии, Сталин назначил Мехлиса начальником Главного политуправления Красной армии. Мехлис объездил всю Сибирь, отбирая на уничтожение офицеров и комиссаров.
  
  Везде, куда ни приезжал Мехлис, случались повальные самоубийства: в 1940 г. больше тысячи красноармейцев покончили с собой "из страха, что [их] привлекут к ответственности". Мехлис докладывал прямо Сталину, минуя Ворошилова. Офицеры ненавидели его разгромы и доносы, хотя и признавали за ним личную храбрость. Как и Ворошилов, Мехлис верил, что пуля его не берет, и заставлял комиссаров агитировать и пропагандировать на фронте, а не в тылу. К лету 1940 г., однако, Сталину показалось, что армия достаточно много претерпела от Мехлиса, и создал для своего подручного новый наркомат - государственного контроля, который должен был так запугать огромную советскую бюрократию (в три раза большую, чем Красная армия), чтобы та хотя бы по видимости стала честнее, эффективнее и бережливее. Вместе с Маленковым Мехлис собрал собственную армию из 4500 инспекторов. Через год, когда война уже разразилась, Мехлис мог задерживать или запрещать любые расходы или планы во всех сорока шести других наркоматах.
  
  Восстанавливая военную разведку, которую он сам помогал разрушить, Мехлис подыскал, большей частью из своего собственного вуза, Института красной профессуры, несколько тысяч человек вроде него самого. Они работали политкомиссарами и вновь вводили старую двойную систему командования, политического и военного, которая так мешала принятию решений в бою. Через два года Сталину и Мехлису пришлось отменить политическую опеку над военными.
  
  Мехлис обучал армейских офицеров, пользуясь печально знаменитым сталинским "Кратким курсом". В этом учебнике Сталин хвалил Мехлиса почти так же часто, как себя. Рядовые обходились без "Краткого курса" и просто зубрили наизусть лозунги, прославляющие Сталина. Во время войны Мехлис работал почти круглосуточно, разъезжая по всем кризисным участкам. Сталин ему ни в чем не отказывал, кроме выдачи оружия необученным "коммунистическим отрядам". За два года Мехлис проехал десятки тысяч километров и убил не меньше советских генералов, чем немцы. Его жестокость стала легендарной. Когда немцы употребляли "человеческие щиты", заставляя женщин, детей или военнопленных идти впереди, Мехлис приказывал Красной армии косить всех пулеметами. НКВД должен был расстреливать всех арестованных в любом городе, который сдавали немцам. Солдат, обругавших офицеров, расстреливали перед строем.
  
  Мехлис был столь же свиреп, сколь нелеп и смешон. Когда он застал немецких военнопленных за картами с изображениями голых женщин, он напечатал одиннадцать миллионов листовок с иллюстрациями этих карт и осыпал ими вражеские позиции: "Как Гитлер развращает свою армию". Мехлис арестовывал офицеров не потому, что они плохо сражались, а потому, что офицер имел в прошлом арест, или до революции учился в гимназии, или был сыном священника. Мехлис приговорил к смерти генерала В. Качалова, уже погибшего в своем танке, за то, что, согласно доносу, он сунул в карман немецкую листовку, перед тем как уехать на фронт (вдову и тещу генерала упекли в ГУЛАГ).
  
  В 1942 г. Мехлис подвергся настоящему испытанию при отчаянной защите Крыма, где двадцать два года назад доказал свой железный характер. С небывалой даже для него лихорадочной энергией он издавал поток боевых приказов, рассылал политко-миссаров, лишал звания офицеров, но все рухнуло. Из катастрофы мая 1942 г., когда вдвое меньшая немецкая армия смела советские войска с полуострова, Мехлис вышел без царапины, но с навсегда испорченной репутацией: он потерял ключевую территорию, 400 танков, 400 самолетов и полмиллиона солдат. Сталин послал ему угрожающую телеграмму:
  
  "Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. <...> Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта и танки не прошли бы..."
  
  И всё-таки Мехлиса, вызванного в Москву, не отдали под суд: Сталин учредил для него партийный отряд военной и политической пропаганды. Тем не менее Мехлис не переставал ездить по всем фронтам, убеждая заградительные отряды расстреливать отступающих солдат; иногда взбешенные командиры его выгоняли. Когда отменили политкомиссаров и красноармейцы уже не паниковали, так как победа над Гитлером казалась неизбежной, Мехлис больше никому не был страшен, и командиры без колебаний опротестовывали его клевету. За такие протесты их могли понизить в ранге, но уже не расстреливали". (Дональд Рейфилд, "Сталин и его подручные", М., Новое литературное обозрение, 2008)
  
  42.4. Заградотряды
  
  Вот что можно найти на тему о заградотрядах в Википедии:
  
  "Заградотряды были организованы во всех советских фронтах Красной армии, сухопутных бригадах морской пехоты РККФ, при оборонительных крепостях и укрепрайонах, как отмечает В. Урбан, за кем в войну не шли заградотряды, - так это за подводными лодками. Заградотряды вооружались пулемётно-артиллерийским и миномётным вооружением и действовали в ближнем прифронтовом тылу сражающихся войск. В тылу действовали заградительные комендатуры, опиравшиеся в своей деятельности на войска НКВД по охране тыла и истребительные батальоны. Но этим не исчерпывались "меры по укреплению военной дисциплины", то есть вмешательство НКВД в военные дела и внедрение чекистов в действующую армию и флот. Кроме самих заградотрядов и заградкомендатур для выявления "предателей" и "дезертиров", были приняты меры контрразведывательного характера по укомплектованию частей агентурно-осведомительным аппаратом, по новым штатам на каждую армию полагалось иметь по 400 оперуполномоченных СМЕРШ и агентурный аппарат - 30 осведомителей на батальон, то есть по 1 осведомителю на каждое отделение, таким образом обеспечивалось не только "дуло в спину", теперь "глаза и уши" НКВД были на самом низовом тактическом уровне. Предназначение, как и сам факт существования заградотрядов в годы Великой Отечественной войны - отрицался официальной советской пропагандой. Сведения о заградотрядах, кроме общего упоминания, входили в "Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, в передачах по радио и телевидению". Упоминание заградотрядов в открытой печати, как и полного текста Приказа N 227 запрещалось цензурой даже в период гласности, по прошествии более чем 40 лет после окончания войны приказ ещё не был опубликован, публиковались лишь отдельные его фрагменты с общими фразами типа "Ни шагу назад!", которые в советских изданиях трактуются однобоко и без каких-либо подробностей. В советской художественной литературе заградотряды упоминаются крайне редко и только в послесталинское время. В мемуаристике, чтобы избегать слово "заградотряд", употреблялись эвфемизмы "зелёные фуражки", "пограничники" за сходство полевой униформы заградотрядов с погранвойсками НКВД и вследствие того, что уцелевший личный состав фактически прекративших своё существование западных погранокругов был в массовом порядке влит в состав заградотрядов (пограничниками были массово укомплектованы штатные подразделения, до того существовавшие только в конвойных и погранвойсках - заставы, которые теперь получили названия заградзаставы). Сведения о заградотрядах сталинского периода отсутствовали в советской справочной литературе, в энциклопедии "Гражданская война и военная интервенция в СССР" (Москва, 1987) рассказывается лишь о "ленинских" заградотрядах. Историк А.М. Самсонов так охарактеризовал сложности, возникшие у него при публикации полного текста приказа в позднеперестроечное время: "Сейчас (1988) я в буквальном смысле воюю за то, чтобы в новом издании моей книги "Сталинградская битва" полностью опубликовать знаменитый приказ N 227 наркома обороны СССР от 28 июля 1942 года, который в литературе называется "Ни шагу назад!"". Проблематика исследования заградительных формирований в советское время усугублялась тем, что эта тема долгое время являлась строжайшим табу, не только в документалистике и художественной литературе, но также и в обыкновенной популярной культуре, советская цензура тщательно следила за выходящими в свет произведениями на тематику военных лет. В сфере прозы и песенной лирики хрестоматийным примером является история борьбы Владимира Высоцкого с цензурой за запись и публичное исполнение песни о заградотрядах, которая так и не была записана на пластинку, хотя этому предшествовало упорное противостояние Высоцкого с цензурой, в котором ему удалось не раз победить цензоров и добиться выхода песен о штрафниках, братских могилах, расстрелах перед строем, бессмысленных "разведках боем" и прочих элементах невидимой обывателю "изнанки" войны.
  <...>
  У заградительных полков, выделенных из состава войск НКВД, были на вооружении собственные танки и артиллерия, сведённые в танковые взвода и артиллерийские батареи, в составе заградотрядов успешно действовали снайперы.
  В начале июля 1941 года Главный военный прокурор Красной армии В.И. Носов доложил сводку о чрезвычайных происшествиях в Красной армии за первые дни войны, где сообщалось, что в начале войны заградительные пункты отсутствовали, но к 6 июля 1941 года на фронте были созданы заградительные пункты и заградотряды. Начальник Генерального штаба РККА генерал армии Г.К. Жуков и Ставка ВГК рассматривали действия заградотрядов как необходимое условие для успеха ведения вооружённой борьбы. Так, 10 июля 1941 года он по прямому проводу упрекал командующего Северо-Западного фронта генерал-полковника Ф.И. Кузнецова, что "истребительные отряды у Вас до сих пор не работают и плодов их работы не видно".
  
  В сентябре 1941 года Сталин подписал директиву командующим войсками, где требовал "в каждой стрелковой дивизии иметь заградительный отряд из надежных бойцов", но это средство тогда оказалось абсолютно негодным и не привело к прекращению массового бегства.
  
  Создание армейских заградотрядов
  
  В ходе продолжавшегося отступления советских войск под Смоленском и неудач под Брянском, в начале сентября 1941 года командующий Брянским фронтом генерал Ерёменко, первым среди красноармейских командиров, обратился к Сталину с просьбой создать заградотряды в дивизиях, которые зарекомендовали себя как "неустойчивые". 5 сентября маршал Б.М. Шапошников, только что назначенный начальником Генерального штаба, дал прямое разрешение Еременко применять заградотряды во время наступления в районе Рославля. В соответствии с приказом командующего Брянским фронтом No 001919 были введены армейские заградотряды. Через неделю, 12 сентября 1941 года, эта практика была распространена на стрелковые дивизии всей Красной Армии. Теперь, помимо заградотрядов НКВД в тылу советских войск появились заградотряды РККА.
  
  Заградительную службу в тылах действующей армии, помимо наркомвнудельцев и армейских заградотрядов, несли комендантские команды, взводы и роты охраны "Смерш", кроме того были созданы подвижные заградотряды силами желдорохраны НКПС.
  
  Практика и результаты использования
  
  В случае провала наступательных операций по тем или иным причинам, командиры соединений писали объяснительные записки на начальство действовавших позади них заградотрядов с подробным изложением причин, по которым им не удалось выйти или закрепиться на заранее оговорённом рубеже. Решение об отходе войск с фронта могло приниматься только по согласованию со штабом войск по охране тыла, соответствующий приказ должен был продублировать командир соответствующей заградительной заставы, в противном случае по отступавшим без приказа должен был быть открыт огонь. Помимо основных задач заграждения, в задачу заградительных отрядов НКВД входил сбор на полях сражений трофейного и отечественного оружия, боеприпасов и прочего военного имущества - если указанные трофеи подбирали армейцы, то они обязаны были сдать всё подобранное следовавшим за ними заградотрядам.
  
  Разложение заградотрядов
  
  В 1943-1944 годах заградотряды помимо прямых постепенно стали выполнять иные функции. Они стали использоваться в качестве военной полиции для пресечения разнузданного поведения военных в прифронтовой полосе и для охраны военных объектов и коммуникаций. Их стали задействовать для "выполнения хозяйственных работ", то есть для изъятия продовольствия и урожая у населения на освобождённых Красной Армией территориях. Кроме того, из-за отсутствия контроля со стороны штабов армий в заградотрядах снизилась дисциплина (как отмечает доктор исторических наук Виктор Король, по сути служащие заградотрядов имели много возможностей мародёрствовать. Частым явлением было повальное пьянство офицеров заградотрядов).
  29 октября 1944 года приказом N 0349 наркома обороны И.В. Сталина отдельные внутриармейские заградительные отряды были расформированы, в связи "с существенным изменением обстановки на фронте". Личный состав пополнил стрелковые подразделения НКВД.
  
  Структура и особенности применения
  
  Советские заградотряды, сформированные из числа пограничников из упразднённых погранокругов и из числа конвоиров из внутренних регионов страны были структурированы по различному принципу, первые сохранили в себе пограничную специфику (как-то название подразделений, основные способы выполнения служебно-боевых задач - заставы, дозоры, секреты, посты, заслоны, засады и т. п.), вторые по своей и тактике действий во многом копировали аналогичную практику применения конвойных войск, но в любом из них существовали стрелковые роты для пресечения массового бегства и расстрельная команда. Ветеран расстрельной команды на вопрос "Сколько же вы расстреляли?", гордо ответил: "По-разному. Бывало, в день по десять-двадцать человек, бывало меньше"". ( "Заградительный отряд", статья из Википедии)
  
  Невзирая на зверские усилия цензуры, не могли не упомянуть о заградотрядах и писатели, прошедшие войну и знавшие об их деятельности не понаслышке:
  
  Никулин, Николай Николаевич:
  "А в наступлении, если повернешь назад, получишь пулю от заградотряда. Страх заставлял солдат идти на смерть. На это и рассчитывала наша мудрая партия, руководитель и организатор наших побед. Расстреливали, конечно, и после неудачного боя. А бывало и так, что заградотряды косили из пулеметов отступавшие без приказа полки. Отсюда и боеспособность наших доблестных войск". (Н.Н. Никулин, "Воспоминания о войне", М., АСТ, 2017)
  
  Самойлов, Давид Самуилович:
  "Мы знали, что за передовой линией стоят заградительные отряды с петлицами пограничников, коим приказано стрелять из пулеметов в отступающих". (Из воспоминаний поэта Давида Самойлова, цит. по: В.Д. Николаев, "Сталин, Гитлер и мы", М., ТЕРРА - КНИЖНЫЙ КЛУБ, 2005)
  
  Астафьев, Виктор Петрович:
  "Ночью на двух понтонах и на связке надутых резиновых лодок переправили на плацдарм отборный заградотрядик, душ во сто, вооруженный новыми пулеметами. Вместе с отрядом переправлены были автоматы, гранаты, винтовки - для контингента, осужденного на искупление вины своей кровью. Еду, медикаменты и прочее довольствие переправить забыли. Лодки с понтонами крепко охранялись - заречные вояки очень были озабочены важными, неотложными делами, ждавшими их по другую сторону реки". (В.П. Астафьев, "Прокляты и убиты", М., АСТ, 2023)
  
  Тема заградотрядов нашла своё отражение и в поэзии, в данном случае - в песенной:
  
  Эта рота, эта рота, эта рота...
  Кто привел ее сюда,
  Кто положил её вот здесь, под снег?
  Эта рота, никогда уж не проснется.
  Эта рота не проснется больше по весне.
  Снег растает, снег растает, снег растает,
  Ручейки сквозь эту роту по болоту побегут,
  Но не встанет, эта рота, нет, не встанет!
  Командиры эту роту за собой не поведут.
  
  Лежат все двести глазницами в рассвет,
  А им всем вместе четыре тыщи лет.
  
  Эта рота наступала по болоту,
  А потом ей приказали, и она пошла назад.
  В сорок третьем эту роту
  Расстрелял заградотряд.
  И покуда эта рота умирала,
  Землю грызла, лёд глотала, кровью харкала в снегу.
  Пожурили боевого генерала,
  И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу.
  
  Лежат все двести глазницами в рассвет,
  А им всем вместе четыре тыщи лет.
  
  Генералы все долги свои отдали,
  И медали понадели, и на пенсии давно.
  Генералы мирно ходят городами.
  И не помнят этой роты, и не помнят всё равно!
  
  Лежит она повзводно, повзводно.
  С лейтенантами в строю и с капитаном во главе
  А лежит она подснежно, подводно
  И подснежники растут у старшины на голове.
  (Слова Юрия Михайлика)
  
  42.5. Штрафные роты
  
  "Сотрудник Центрального музея Внутренних войск МВД РФ майор И. В. Кузьмичев собрал и опубликовал в журнале "Сержант" (2000. No1) сведения о штрафных батальонах и ротах Красной Армии за период 1942-1945 годов. (Гражданин майор, примите земной поклон.) Так вот, во время войны штрафных батальонов в Красной Армии было 65. Штрафных рот - 1092. Я вовсе не уверен, что список полный. И сам майор Кузьмичев на этом не настаивает.
  
  Кто-то когда-то пустил слух, что за время войны через штрафные роты и батальоны Красной Армии прошло 427 910 штрафников. Сделано это либо по ошибке, либо по злому умыслу. В свое время в одном весьма закрытом учебном заведении мне выпало изучать военную историю. Не ту, которая была написана для широких народных масс. На память свою я никогда не жаловался и цифру, мне однажды преподнесенную, усвоил крепко. Нам ее давали почти такую же, только на конце еще один нолик был - вот и вся разница.
  
  Приказ Сталина N 227 о создании штрафных частей решал сразу две задачи. С одной стороны, каждый большой командир получил в свои руки бесплатную рабсилу для выполнения любых невыполнимых задач войны. С другой стороны, отправка в штрафные части нерадивых военнослужащих оказывала мощное воспитательное воздействие на весь остальной состав Красной Армии. Сразу всем простое и ясное послание: вы уж, ребята, приказы командиров выполняйте. Тот, кто рвения не проявлял, вон там, в особом эшелоне вам путь к победе расчищает. Не ровен час - любой туда загреметь может. Так вы уж, того, старайтесь...
  
  Сведения о том, что реальная цифра ровно на один порядок больше официально объявленной, я ничем подтвердить не могу. Но каждый сам может прикинуть количество бойцов, прошедших штрафные роты и батальоны.
  
  Во-первых, в окружениях побывали и вышли из них сотни тысяч советских солдат и офицеров. Их пропускали через фильтрационные лагеря. А потом куда? Правильно - в штрафные части.
  
  Во-вторых, в плен попали миллионы советских солдат. Некоторых из них на заключительном этапе войны удалось освободить. Куда их девать? Правильно. Все туда же.
  
  В-третьих, при отступлении Красной Армии в начале войны сотни тысяч советских солдат бросили оружие, разбрелись по деревням, да там и осели. Потом Красная Армия пошла в наступление Всех осевших загребали назад в ряды Красной Армии. А в какие войска? В те самые.
  
  В-четвертых, в Красную Армию за время войны было призвано 34 миллиона человек Многие из этих призывников совершали ошибки, проступки и преступления. В штрафные части их гнали беспощадно, просто решением командира полка. А полков в Красной Армии было видимо-невидимо, и с каждого командира полка требовали наведения порядка и поддержания дисциплины во вверенных частях и подразделениях. И каждому командиру воюющего полка летом 1942 года товарищ Сталин дал право любого солдата или сержанта, ни у кого разрешения не спрашивая, законопатить на пару-тройку месяцев в действующую впереди боевых порядков полков и дивизий штрафную роту. Вы думаете, что командиры полков товарища Сталина не любили и предоставленным правом не пользовались?
  
  В-пятых, в ГУЛАГе НКВД СССР (а также в ГУЛЖДС, ГУЛПС и далее по списку, который мы обсуждали в восьмой главе) сидели здоровые, синими картинками расписанные мужики. Сколько их там было, каждый сам может вычислять. Определенная часть заключенных ГУЛАГа прошла через штрафные части. Думаете, товарищ Сталин этот потенциал на войне не использовал?
  
  Все эти людские массы в цифру 427 910 никак не вписываются. Тот, кто ее пустил в научный оборот, немного ошибся. Всего лишь на один нолик. Цифра 427 910 не стыкуется с количеством штрафных батальонов и рот, которые воевали на фронте, - она не соответствует ни их численности, ни текучке переменного состава.
  
  Вот еще одна почти неприметная статистическая цифра, никак не стыкующаяся с официально заявленным количеством прошедших штрафные части. За четыре года войны военными трибуналами было осуждено 2 миллиона 530 тысяч 663 военнослужащих Красной Армии. Из них:
  - за контрреволюционные преступления - 471988 человек;
  - за воинские преступления - 792 192 человек;
  - за общеуголовные - 1 266483 человек.
  
  Эти прежде совершенно секретные сведения были впервые опубликованы Мурановым А. И. и Звягинцевым В. Е. (Досье на маршала. М.: Андреевский флаг, 1996. С. 137).
  
  Муранов Анатолий Иванович - заместитель министра юстиции, начальник Управления военных судов МЮ РФ, генерал-полковник юстиции, государственный советник юстиции 1-го класса, заслуженный юрист РФ.
  Звягинцев Вячеслав Егорович - начальник отдела судебной практики и статистики Управления военных судов Министерства юстиции РФ, полковник юстиции, государственный советник юстиции 3-го класса.
  
  Сведения эти - из первых рук. Это лицо армии-освободительницы с несколько иного ракурса: в Красной Армии воевали два с половиной миллиона своих уголовников, не считая тех, кого пригнали на войну из ГУЛЖДСа, ГУАСа, Главгидростроя, ГУЛАГа и других подобных им организаций. В Красной Армии за четыре года войны выявлено и осуждено почти полмиллиона контрреволюционеров - не считая тех, кто ушел к немцам и воевал под знаменами Гитлера. Допустим, что полмиллиона контриков, выявленных в Красной Армии за годы войны, перестреляли. Но остальные два миллиона осужденных куда девались?
  
  А ведь в штрафные части, как мы уже выяснили, слали не только тех, кого осудили на фронте, но и тех, кто сидел в лагерях. Кроме того, в штрафные роты и батальоны гнали не только и не столько по решению трибуналов, сколько решением командиров полков, бригад и дивизий.
  
  Красная Армия наступала всю войну. С самого первого дня. Даже когда надо было встречать противника несокрушимой обороной, она все равно наступала! На войне нужно постоянно вскрывать систему огня противника. Если с потерями не считаться, то лучшего способа для вскрытия системы огня, чем разведка боем, никто пока не придумал. Штрафные части с лета 1942 года, то есть с момента их появления, стали тем орудием, которым командиры всех рангов, от Жукова и ниже, на всех фронтах постоянно прощупывали оборону противника штыком, а его минные поля - солдатскими сапогами". (В. Суворов, "Против всех", М., Добрая Книга, 2013)
  
  42.6. Тыл: депортации "народов-предателей"
  
  Депортации (от лат. слова Deportatio - изгнание) - массовое принудительное выселение людей в отдаленные районы страны в целях ликвидации политических противников и неугодных режиму лиц, а также изгнание за границу - были составной частью репрессивной политики большевиков с первых лет советской власти. "Новый класс", номенклатура большевицкой партии, при помощи депортаций обеспечивал незыблемость собственного политического и экономического господства, совершенно не считаясь с тем, что насильственные переселения и новые, часто противоестественные условия жизни и существования не только нарушает естественное право человека жить на земле предков, рядом с могилами отцов, но и обрекает выселяемых на нищету, лишения, страдания и, часто, гибель.
  <...>
  Депортации играли важную роль в унификации социума в СССР, в создании новой человеческой общности - советского народа и нового типа человека - homo soveticus - советского человека.
  
  Подсчеты современных российских специалистов позволяют говорить о 53 депортационных кампаниях и примерно о 130 соответствующих операциях, проведенных большевиками с 1920 г. по 1952 г.
  <...>
  Всего внутри СССР с 1920 по 1952 г. депортациям подверглись более 6 млн человек (в т. ч. более 2 млн в результате коллективизации и 2,72 млн в 1939-1945 гг.), кроме того, в результате репатриаций в 1944-1952 гг. в СССР "вернули" более 5,4 млн соотечественников. Масштабы большевицких внутренних депортаций вполне сравнимы с нацистскими депортациями остарбайтеров - 3,2 млн человек. ( "История России. ХХ век. Эпоха сталинизма (1923-1953)", Том II, под ред. А.Б. Зубова, М., Издательство "Э", 2017)
  
  Самой массовой волной депортаций, пришедшихся на время войны, стала волна депортаций коллективного "возмездия" за совершённые или не совершённые в годы войны преступления против советского государства.
  
  2 ноября 1943 года из Карачаевской Автономной Области, входившей в состав Орджоникидзевского края, в Казахскую и Киргизскую ССР было выселено 69 267 карачаевцев, а сама Карачаевская АО была ликвидирована.
  
  "Ночью 2 ноября 1943 года войска НКВД оцепили аулы, блокировали выездные пути, выставили засады и потребовали, чтобы карачаевцы покинули дома. Еды и вещей разрешалось взять только на пару дней. До Казахской и Киргизской ССР людей, страдающих от голода и болезней, несколько недель везли в телячьих вагонах. Условия жизни на новом месте были крайне тяжелыми: жили в землянках, практически без вещей. За время ссылки от голода и лишений погибло более 43 тысяч человек, в том числе 22 тысячи детей. Только в 1957 году карачаевцы были реабилитированы и смогли вернуться на родину". (А. Шубина, "Сталинские депортации коснулись каждой семьи карачаевского народа", https://takiedela.ru/2021/12/istorii-karachaevchev/)
  
  По данным профессора А.Б. Зубова и соавторов частичные депортации карачаевцев проводились и перед войной: "Так, например, за предвоенное и военное время в Казахскую и Киргизскую ССР из Карачаево-Черкессии были депортированы 79 тыс. карачаевцев (97,1 процента этноса), из них погибли в местах поселений более 27 тыс. человек (в т. ч. 70 процентов - дети)". ( "История России. ХХ век. Эпоха сталинизма (1923-1953)", Том II, под ред. А.Б. Зубова, М., Издательство "Э", 2017)
  
  Следующими в хронологическом порядке были высланы со своей территории проживания калмыки. Их обвинили в "измене родине", выразившейся в участии вместе с немецкими подразделениями в вооружённой борьбе против Красной армии. Операция по депортации проводилась 28 и 29 декабря 1943 года. Около 92 тысяч человек были отправлены в разные регионы Сибири. Поскольку депортация происходила зимой, смертность во время транспортировки была очень высокой.
  
  "Дисперсность их нового расселения, их разбросанность и оторванность друг от друга - от Казахстана до Сахалина - были, пожалуй, также наибольшими среди всех депортированных народов. Многие к тому же проживали в абсолютно непригодных для жилья условиях, вплоть до шалашей. Не раз вспыхивали эпидемии, в частности сыпного тифа. В результате смертность калмыков на поселении была наивысшей среди депортированных народов". (Н.Л. Поболь, П.М. Полян (составители), "Сталинские депортации 1928-1953. Россия. ХХ век. Документы", М., Международный фонд "Демократия", 2005)
  
  Перевозка высылаемых в товарных вагонах - непременная деталь таких акций - представлялась настолько важной, что в 1943-1944 годах, в самый разгар войны с нацистами, Сталин счел возможным отозвать с фронта тысячи вагонов и десятки тысяч солдат специальных войск НКВД, чтобы в кратчайший срок провести массовую депортацию народов Кавказа. (Дж. Ренко, "Империя лжи. Народ богоносец", https://proza.ru/2021/03/12/926)
  
  В период с 23 февраля по 9 марта 1944 года была проведена операция "Чечевица", которая заключалась в депортации чеченцев и ингушей с территории Чечено-Ингушской АССР и прилегающих к ней районов в Казахстан и Киргизию. В этой операции было задействовано 119 тысяч войск и оперативных сотрудников НКВД. ( "Депортация чеченцев и ингушей", статья из Википедии)
  
  Февраль 44-го Сталин, возможно, избрал в напоминание о феврале 43-го. Тогда на фронт должен был отправиться состав с чеченцами и ингушами. Мобилизованные мужчины получили оружие и - все скрылись в горах. Состав на фронт так и не пошёл, некого в нём было везти. Дезертиров отлавливали лет 10, последнего поймали в начале 50-х годов. Возвращаться из Казахстана чеченцы стали в конце 50-х, при Хрущёве. (С. Грачёв, "Чёрная книга СССР 1922 - 1991", М., Москва, 2021)
  
  29 февраля (високосный год!) Берия доложил Сталину об итогах операции: выселено 478 479 чел., из них 387 229 чеченцев и 91 250 ингушей.
  <...>
  Однако до станции погрузки депортируемых ещё надо было доставить. Между тем около 6 тыс. чеченцев из-за снега застряли в горах в Галанчожском районе: на их довыселение прибавили ещё два дня. Оставаться не позволено было никому - ни старикам, ни больным... <...> Имеются свидетельства того, что в ряде аулов войска НКВД мирное население фактически ликвидировали, в том числе и таким варварским способом, как сожжение.
  
  Сравнительно недавно широкую огласку получила такого рода операция в ауле Хайбах занесённого снегами Галанчожского района: не будучи в состоянии обеспечить транспортировку его жителей, внутренние войска под командой комиссара ГБ 3-го ранга М. Гвишиани согнали около 200 человек (по другим сведениям - 600-700 чел.) в колхозную конюшню, заперли их и подожгли; тех, кто пытался вырваться, расстреливали из автоматов. Расстреляли и жителей близлежащего аула Дзумсой, с. Тийса и некоторых окрестных хуторов. (Н.Л. Поболь, П.М. Полян (составители), "Сталинские депортации 1928-1953. Россия. ХХ век. Документы", М., Международный фонд "Демократия", 2005)
  
  Эта информация подтверждается и другими источниками, например:
  
  "Имели место случаи практически поголовного систематического уничтожения целых аулов, - среди стёртых с лица земли вместе с жителями - высокогорные аулы Сауту, Глашево, Кюнлюм и Верхний Чегет в Верхней Балкарии, Хайбах, Зумсой и Таргим в Чечне и Ингушетии (впоследствии советская власть вплоть до начала 1990-х годов отрицала не только описываемые преступления, но и факт существования населённых пунктов на месте перечисленных топонимов). ( "Депортация чеченцев и ингушей", статья из Википедии)
  
  Сколько же сотрудников НКВД было задействовано в операциях по депортации "провинившихся" перед "Хозяином" народов? Очевидно, что более-менее объективной оценки мы нигде не найдём, только частичные разрозненные данные. Так, в статье Сайхана Цинцаева, опубликованной в Газета.ру за 23 февраля 2017 года приводятся следующие цифры:
  
  "До начала депортации в Чечне и Ингушетии находились более 100 тысяч солдат НКВД с боевой техникой, самолётами и автотранспортом. Вместе с ними были и 19 тысяч работников спецподразделений НКГБ". (Сайхан Цинцаев, "Всех умирающих выбрасывали из вагонов", https://www.gazeta.ru/social/2017/02/21/10538135.shtml)
  
  Википедия приводит данные о численности войск НКВД на начало войны: "В пограничных войсках НКВД насчитывалось 167 600 военнослужащих, во внутренних войсках НКВД - 173 900 военнослужащих. Численность конвойных войск составляла 38,3 тысячи человек". ( "Народный комиссариат внутренних дел", статья из Википедии) То есть, в сумме - примерно 400 000 человек.
  
  "Разобравшись с чеченцами и ингушами, нарком Берия и его свита не торопились покинуть Кавказ. <...> Следующей на очереди была Кабардино-Балкария, вернее, её горная южная половина - Приэльбрусье, где проживали балкарцы.
  
  Берия не нашёл ничего лучшего, чем вменить в вину этому народу неспособность защитить Эльбрус (немецкий флаг над Эльбрусом развевался с 17.08.1942 по 11.02.1943) и намерение объединить Балкарию с Карачаем.
  <...>
  5 марта вышло постановление ГКО о выселении из КБАССР. Днём начала операции установили 10 марта, но провели её даже раньше: 8-9 марта. Провели, видимо, играючи: после Чечни и Ингушетии всё показалось бы лёгкой прогулкой. За выселение 37 107 балкарцев Берия отчитался перед Сталиным уже 11 марта.
  <...>
  Общее число депортированных в местах вселения составило 37 044 чел. (не считая 562, умерших по дороге), направленных (около 60 процентов) в Киргизию и Казахстан. К октябрю их оставалось 33 100. Разницу следует списывать не только на смертность, но и на то, что среди балкарцев, как оказалось, было изрядно и кабардинцев, прихваченных с собой по оплошности (их, как правило, отправляли назад).
  <...>
  А в мае-июне тучи сгустились и над кабардинцами. Так, в точном соответствии с "балкарским" сценарием, на 20 июня 1944 г. была намечена высылка в Казахстан 2492 членов семей "активных немецких ставленников, предателей и изменников" из числа кабардинцев и в малой доле русских. После освобождения от переселения родственников служивших в Красной Армии и стариков старше 70 лет, оставшиеся 1672 кабардинца были депортированы в Джамбульскую и Южно-Казахстанскую области. Однако массовой депортации кабардинцев не последовало". (Н.Л. Поболь, П.М. Полян (составители), "Сталинские депортации 1928-1953. Россия. ХХ век. Документы", М., Международный фонд "Демократия", 2005)
  
  Тотальные депортации крымских татар (май 1944).
  
  "Немецкая оккупация Крыма продлилась с конца октября 1941 и до апреля-мая 1944 г. За это время немцами было уничтожено около 92 тыс. чел., или 10 процентов населения полуострова. И коллаборационизм, и антинемецкое партизанское движение в Крыму были весьма сильными, причём как с той, так и с другой стороны было достаточно крымских татар". (Н.Л. Поболь, П.М. Полян (составители), "Сталинские депортации 1928-1953. Россия. ХХ век. Документы", М., Международный фонд "Демократия", 2005)
  
  2 апреля 1944 государственный комитет обороны принимает постановление номер 5943сс о выселении крымских татар из Крымской автономной республики в Узбекистан. Крым ещё не освобождён, штурм Перекопа начнётся через несколько дней, а постановление готово.
  <...>
  Потом, в мае, после освобождения Крыма, первое постановление о выселении татар дополнится вторым, которое уже подробно пропишет, по каким регионам и по сколько тысяч татар раскидать по Советскому Союзу. Причина изгнания - сотрудничество некоторых татар с немецкими оккупантами, о чём Москве хорошо известно. Крымские татары находились также и в партизанских отрядах, воевали в Красной армии на всех фронтах Отечественной войны. Кремль, однако, полагает, что прегрешения татар перед советской властью превышают их заслуги.
  <...>
  Как только Красная армия займёт Крым, чекисты, прибывшие вторым эшелоном, начнут чистку городов и сёл. Выборочное истребление тех, кто сотрудничал с врагом, покажется недостаточным действом - предпочтение отдадут изгнанию целого народа". (С. Грачёв, "Чёрная книга СССР 1922 - 1991", М., Москва, 2021)
  
  18 мая 1944 г., после освобождения Крыма советскими войсками, началось поголовное выселение крымских татар (183 тыс. человек), к которым добавили солдат и офицеров крымско-татарской национальности, отозванных из действующей армии (около 9 тыс. чел.).
  
  "Облава-высылка" крымских татар проходила в период с 18 по 20 мая 1944 года; вечером первого дня ответственные за операцию Кобулов и Серов телеграфировали Берии: "Сегодня в 20 часов 90 000 человек отправлены на вокзалы. 17 эшелонов уже повезли 48 400 человек к местам нового поселения. 25 эшелонов находятся под загрузкой. При проведении операции не произошло никаких заслуживающих внимания осложнений. Операция продолжается". На следующий день, 19 мая, Берия информировал Сталина, что в конце этого дня 165 515 человек сосредоточены на вокзалах, 136 412 из них погружены в вагоны, направляющиеся "к обозначенным в инструкциях местам назначения". На третий день, 20 мая, Серов и Кобулов телеграфировали Берии, информируя об окончании операции в 16 часов 30 минут. Всего 63 эшелона, увозящие 173 287 человек, были в пути к станциям назначения. Четыре последних эшелона увезли 6727 оставшихся в тот же вечер.
  
  Знакомство с бюрократическими сводками НКВД убеждает, что все операции по принудительному выселению сотен тысяч человек были лишь чистой формальностью, причем каждая следующая операция была более "успешной", "эффективной" и "экономичной", чем предыдущая. После депортации чеченцев, ингушей и балкарцев некто Мильштейн, один из высших чинов НКВД, составил пространный отчет об "экономии, по сравнению с тратами в предыдущих операциях, вагонов, досок, ведер и лопат". Он, в частности, написал: "Опыт транспортировки карачаевцев и калмыков дает нам возможность предпринять определенные меры для ограничения количества эшелонов и уменьшения числа осуществляемых поездок. Мы поместили в каждой теплушке по 45 человек вместо 40, как в прежнее время, вместе с их личным багажом, сэкономив на этом значительное число вагонов, а также 37 548 погонных метров досок, 11 834 ведра и 3400 "буржуек"".
  
  За бюрократическим отчетом о превосходно, с точки зрения НКВД, выполненной операции скрывается ужасающая правда этого "путешествия". Вот несколько свидетельств, собранных в 70-е годы у выживших татар: "Поездка до станции Зерабулак в районе Самарканда длилась 24 дня. Оттуда нас отвезли в колхоз "Правда". Там нас заставили чинить старые машины. <...> Мы работали и очень хотели есть. Многих из нас качало от голода. Из нашей деревни вывезли тридцать семей. Выжили лишь один или два человека из пяти семей. Все остальные умерли от голода или болезней". Другой выживший татарин рассказывал: "В накрепко закрытых вагонах люди умирали, как мухи, от голода и недостатка воздуха: нам не давали ни пить, ни есть. В деревнях, которые мы проезжали, население было настроено против нас; им сказали, что везут предателей родины, и они бросали камни в двери вагонов. Когда наконец открыли двери посреди казахстанской степи, то дали военный паек, не давая пить, приказали выбросить трупы прямо возле железнодорожного пути и не дали их закопать, после чего мы снова отправились в путь".
  
  Прибыв на место "назначения" в Казахстан, Киргизию, Узбекистан или Сибирь, высланные определялись в колхозы и на предприятия. Проблемы жилья, работы, выживания были самыми насущными, как о том свидетельствуют направлявшиеся в Центр местными органами НКВД отчеты, сохраненные в богатых фондах документации о "спецпоселениях" ГУЛАГа. Так, в сентябре 1944 года в отчете, присланном из Киргизии, упомянуто, что только 5000 из 31 000 недавно депортированных семей получили жилье. Однако жилье - понятие растяжимое. Внимательно читая текст, можно узнать, что в одном из районов Таласской области местные власти устроили на жительство 900 семей в 18 квартирах одного совхоза, из чего следует, что на одну квартиру приходится 50 семей. Это совершенно невообразимое число означает, что семьи высланных с Кавказа, часто насчитывающие большое число детей, спали по очереди то дома, то на улице, и это накануне зимы.
  
  Крымские татары были полностью реабилитированы лишь в 1989 году. До середины 60-х годов вся информация о санкциях в отношении "наказанных народов" держалась в секрете; постановления, предшествующие указам 1964 года, никогда не публиковались. Надо было дождаться Декларации Верховного Совета от 14 ноября 1989 года, чтобы Советское государство признало наконец "преступное беззаконие и варварские акты, совершенные сталинским режимом в отношении принудительно высланных народов". (С. Куртуа, Н. Верт и другие, "Черная книга коммунизма", М., "Три века истории", 1999)
  
  Депортация других народов Крыма (июнь 1944).
  
  "На территории Крыма учтено проживающих в настоящее время болгар 12 075 чел., греков - 14 300 человек, армян - 9919 человек.
  <...>
  НКВД СССР считает целесообразным провести выселения с территории Крыма всех болгар,греков и армян". (Из письма Л. Берия И. Сталину от 29 мая 1944 года)
  
  "Государственный Комитет Обороны ПОСТАНОВЛЯЕТ:
  1. Обязать НКВД СССР (тов. Берия) дополнительно к выселению по постановлению ГОКО 5859сс от 11.V-1944 года крымских татар выселить с территории Крымской АССР 37 000 человек немецких пособников из числа болгар, греков и армян.
  Выселение провести в срок от 1 по 5 июля с.г.
  2. Выселяемых из Крыма болгар, греков и армян направить для расселения в сельском хозяйстве, в подсобных хозяйствах и на промышленных предприятиях следующих обоастей и республик:
  Гурьевской области КССР ................7000 чел.
  Свердловской области ..................10000 чел.
  Молотовской области ...................10000 чел.
  Кемеровской области .....................6000 чел.
  Башкирской АССР ............................4000 чел."
  (Из постановления ГОКО 5984сс от 2 июня 1944 г.)
  
  "В Крыму выявлено до 310 семей местных жителей турецкого, греческого и иранского подданства, имеющих на руках просроченные национальные турецкие, греческие и иранские паспорта". (Из письма Л. Берия И.Сталину от 15 июня 1944 года)
  
  "Разрешить НКВД СССР выселить из Крыма (местных жителей турецкого, греческого и иранского подданства) и направить их для проживания на время войны в один из районов Узбекской ССР". (Из постановления ГОКО 6100сс от 24 июня 1944 г.)
  
  "Докладываю, что начатая 27 июня операция по выселению спецконтингента (греков, болгар, армян), а также иноподданных этих национальностей, сегодня, 28 июня, в 10 часов закончена.
  Всего выселено - 41 854 чел., погруженных в 17 эшелонах, 12 эшелонов уже отправлены также сегодня.
  Выселенные по национальности распределяются:
  греков ....................................15040 чел.
  болгар ....................................12422
  армян ......................................9621
  немцев, итальянцев, румын
  и др. национальностей .........1119
  Из общего количества выселенных погружено 2 спецэшелона иноподданных общим количеством - 3652 чел., из них:
  Греческого подданства ..........3531 чел.
  Турецкого .................................105
  Иранского ..................................16
  (Из донесения И. Серова Л. Берия от 28 июня 1944 г.)
  
  "НКВД СССР докладывает, что выселение из Крыма спецпереселенцев - татар, болгар, греков и армян закончено. Всего выселено 225 009 чел., в том числе татар 183 155 чел., болгар - 12 242 чел., греков - 15 040, армян - 9621, немцев - 1119, а также иноподданных - 3652". (Из доклада Л. Берия И. Сталину). (Н.Л. Поболь, П.М. Полян (составители), "Сталинские депортации 1928-1953. Россия. ХХ век. Документы", М., Международный фонд "Демократия", 2005)
  
  Тотальные депортации из Закавказья (весна-осень 1944, осень 1945)
  
  "Следующей жертвой геополитической концепции Сталина, не признававшего разницы между государственной границей и линией фронта, стала его собственная родина-мать - Грузия.
  
  Турки-месхетинцы. <...> Будучи грузинского происхождения, месхетинцы весьма догое время находились под турецким владычеством, в результате чего выработали турецкое самосознание: они носили не грузинские, а турецкие имена, говорили на турецком языке, а по вероисповеданию были мусульманами-суннитами. Этнически окрашенным репрессиям они уже подвергались в 1928-1937 гг., когда их принуждали менять национальность и брать грузинские фамилии. Весьма схожую судьбу имели и некоторые их соседи, в частности хемшины (исламизированные армяне-сунниты), а также курды.
  <...>
  Выселение состоялось только глубокой зимой. <...> Оно началось утром 15 ноября 1944 г. и продолжалось три дня: на сборы каждой семье давали по два часа, в одну машину грузилось по 7-8 семей, а в один вагон - 20-25 семей.
  <...>
  Путь из Грузии в Среднюю Азию продолжался две-три недели, и транспортировка основной массы турок-месхетинцев закончилась только в декабре. В местах вселения горцев ждали непривычные условия: плохая вода, а иногда (в основном в Узбекистане) - и эпидемии (сыпной тиф). На повышенную смертность этого контингента не могло не повлиять и то, что выселение проводилось зимой. Смертность, по неофициальным данным, составляла до одной трети, по официальным - 11,8 процента (по состоянию на июнь 1948 года).
  
  Всего было переселено 92 307 человек (18 923 мужчин, 27 399 женщин, 45 085 детей в возрасте до 18 лет). Более половины (53 133) прибыли в Узбекистан, ещё 28 598 - в Южный Казахстан и ещё 10 546 чел. - в Киргизию. Сферой их хозяйственного использования было преимущественно сельское хозяйство, в том числе совершенно непривычное для месхетинцев хлопководство". (Н.Л. Поболь, П.М. Полян (составители), "Сталинские депортации 1928-1953. Россия. ХХ век. Документы", М., Международный фонд "Демократия", 2005)
  
  Депортации членов семей ОУНовцев и активных повстанцев (апрель 1944 - апрель 1945)
  
  "Тотчас же по освобождении Западной Украины Красной Армией весной 1944 г. возобновилась борьба западноукраинских националистов с советской властью и советской власти - с ними, прежде всего с оуновцами и уповцами (членами УПА - Украинской повстанческой армии). Эта борьба только внешне имела характер пограничной зачистки. Это были самые настоящие войсковые операции, с тысячами убитых и раненых, и санкционированная 31 марта 1944 г. депортация членов семей оуновцев была лишь одним из средств (заметим,одним из важнейших средств) в этой борьбе.
  <...>
  К середине апреля 1945 г. было депортировано - в Красноярский край, Иркутскую и Новосибирскую области - порядка 23,5 тыс. чел.
  <...>
  Ожесточённое сопротивление со стороны местных националистов было оказано Красной Армии не на одной только Западной Украине, но и в Западной Белоруссии и Прибалтике (особенно в Литве), но до депортаций ещё в военные месяцы дело там не дошло". (10)
  
  Трудовые депортации немцев - граждан иностранных государств (1944-1945)
  
  "Известно, что помимо миллионов немецких военнопленных на территории СССР трудились также гражданские лица немецкой национальности как из самого Третьего Рейха, так и с территорий, никогда в него не входивших.
  
  Разумеется, особенными являются мотивация и предыстория использования труда немецких гражданских лиц в СССР, по существу являвшегося своеобразной репарацией трудом, наложенной СССР на целый ряд стран Юго-Восточной Европы и на освобождённые территории бывшей Германии в одностороннем порядке и без какого бы то ни было правового обоснования. Впрочем, и Германия (а на пару с ней и Румыния) в своё время и в аналогичной ситуации ни малейших колебаний также не проявили.
  
  12 сентября 1944 г. в Москве между СССР и признавшей своё поражение в войне Румынией был подписан договор о перемирии. Договор предусматривал, наряду с официально зафиксированными разоружением и интернированием, ещё и высылку всех находящихся в Румынии немецких и венгерских граждан (кроме евреев). Место их высылки при этом не уточнялось.
  <...>
  Первоначально мобилизацию предлагалось ограничить мужчинами в возрасте от 17 до 45 лет, каковых насчитывалось в общей сложности 97 484 чел. (а за вычетом нетрудоспособных 70 тыс. чел.). Берия испросил сталинского согласия на мобилизацию полежащих интернированию немцев и их отправку в СССР для работ по восстановлению угольной промышленности Донбасса (до 50 тыс.) и чёрной металлургии юга (до 20 тыс. чел.).
  Предложение было благосклонно принято, правда с поправками, подразумевавшими использование и женского труда.
  <...>
  Ко 2 февраля операция по мобилизации, интернированию и отправке в СССР немецкого населения балканских стран была полностью завершена. Всего было интернировано 124 542 чел., в том числе 66 616 мужчин и 57 926 женщин. Из них 12 190 были отсеяны и освобождены прямо со сборных пунктов. Таким образом, по оперативным данным, в СССР было отправлено более 112 тыс. чел., в том числе: из Румынии - 69 тыс., из Венгрии - 32 тыс., Югославии - 11 тыс. (Н.Л. Поболь, П.М. Полян (составители), "Сталинские депортации 1928-1953. Россия. ХХ век. Документы", М., Международный фонд "Демократия", 2005)
  
  Депортации "интернированных и арестованных" с территории Третьего Рейха (декабрь 1944 - февраль 1945)
  
  Мобилизация и интернирование немцев - в ряду иных мероприятий по очистке фронтовых тылов Красной Армии от вражеских элементов - продолжалась по меньшей мере до середины апреля - начала мая 1945 г. В письме к Сталину от 17 апреля 1945 г. Берия сообщал, что по состоянию на 15 апреля 1945 г. в ходе этих операций было изъято в общей сложности 215 540 чел. Из общего числа изъятых в 215 540 чел. немцев было только 138 200 чел.: остальные были поляками - 38 660, гражданами СССР - 27 880, венграми - 3200, словаками - 1130, итальянцами - 390.
  
  Из этих 215 540 чел. были направлены в лагеря НКВД, то есть фактически были доставлены в СССР, 148 540 чел., остальные либо находились в прифронтовых лагерях и тюрьмах НКВД (62 тыс.), либо умерли в ходе операции или по пути следования (5 тыс.).
  <...>
  В силу возраста и плохого физического состояния использование большинства из них на физических работах не представлялось возможным: лишь половина из них была трудоспособной, а на середину апреля реальное трудовое использование немецких мобилизованных - в угольной промышленности, цветной металлургии, торфодобыче и на стройках СССР - составило всего 25 тыс. чел. Поэтому НКВД предлагало, во-первых, резко ограничить число категорий, подлежащих изъятию "в порядке очистки тылов"; во-вторых, прекратить вывоз в СССР уже изъятых, организовав необходимое для их содержания количество тюрем и лагерей непосредственно в Германии...
  
  В мае 1945 г. началась вторая волна интернирования. При этом поголовная отправка всех арестованных в СССР прекращалась, а инвалидов, больных, нетрудоспособных, стариков и женщин предписывалось из-под стражи отпустить. Эти же категории лиц, но уже вывезенные в СССР, подлежали после проверки отправке на родину, за исключением... физически здоровых, передававшихся для работы в промышленность! Для этих людей обратного хода, видимо, уже не было, дверь за ними - а может, и крышка гроба над ними - захлопнулась.
  
  Всего же этой "волной" интернирования - и последовавшей за ней депортации - было "накрыто" в общей сложности 155 262 чел., то есть почти на две пятых больше, чем первой, преимущественно балканской, "волной".
  <...>
  К началу 1946 г. НКВД подвело первые количественные итоги.
  В январе-марте 1945 г. из балканских стран в СССР было вывезено 111 831 интернированных немцев, из них мужчин - 61 375 и женщин - 50 456. Большинство привезли из Румынии (67 332), Венгрии (31 920) и Югославии (12 579). В феврале-апреле 1945 г. из бывших Верхней Силезии и Восточной Пруссии было завезено ещё 77 741 чел., почти исключительно мужчин (77 059). Таким образом к концу войны в СССР находилось 189 572 интернированных лица группы "Г" ("интернированных и мобилизованных"), сведённых в рабочие батальоны и переданных в промышленность. Учитывая 18 667 чел., поступивших из лагерей НКВД после фильтрации, общее число интернированных этой группы составило 208 239 чел.
  
  Однако и количественные сокращения (так называемые убытия) в этой категории уже в первый год были весьма внушительными. По состоянию на 1 февраля 1946 г., они составили 76 106 чел (из них 40 331 чел., в том числе 10 983 поляка, были репатриированы, а 35 775 чел. убыло по причине смерти). Таким образом, в СССР на ту же дату оставалось всего 132 133 чел.
  
  Кроме того, в марте-мае 1945 г. в СССР было завезено и 94 601 чел. интернированных группы "Б" ("интернированные-арестованные"), из числа которых убыло аж 79 546 чел. Тут структура убытия такова (чел.): репатриировано - 21 250 (в том числе поляков 15 597), передано в рабочие батальоны - 19 270, в лагеря для военнопленных - 10 263, в проверочно-фильтрационные лагеря - 2874, умерло и другие причины - 25 889 чел. (не прошедших к этому времени процесс "фильтрации" в лагерях и лагпунктах насчитывалось ещё 15 055 чел.).
  
  Таким образом, почти из 303 тыс. чел. (считая поляков и японцев), так или иначе проходивших в СССР по категории "интернированные", уже к февралю 1946 г. в наличии имелось "всего-навсего" около 150-165 тыс. чел., то есть чуть ли не менее половины. (Н.Л. Поболь, П.М. Полян (составители), "Сталинские депортации 1928-1953. Россия. ХХ век. Документы", М., Международный фонд "Демократия", 2005)
  
  Принудительная репатриация этнических групп (1944-1945)
  
  В массе своей репатриация советских граждан не носила этнический характер (то есть, гребли всех подряд), за тремя маленькими исключениями - это немцы, финны и румыны (молдаване).
  
  Фольксдойче - советские немцы, оказавшиеся на окупированных Вермахтом территориях, которых НКВД не успел депортировать на восток. Их начали отлавливать ещё в 1943 году, когда Красная армия перешла в наступление, однако большинство из примерно 350 тысяч советских немцев-фольксдойче уже находилось в Германии и они подверглись репатриации уже после окончания войны.
  
  Другой особенный случай - это порядка 65 тыс. советских финнов-ингерманландцев, до войны проживавших в Ленинградской области и также избежавших советской депортации. В течение 1943-1944 гг. через территорию Эстонии они были эвакуированы немцами в Финляндию. В сответствии с решением ГКО от 19 ноября 1944 г. их предстояло вернуть в СССР, но не на места их довоенного проживания, а на территорию Ярославской, Калининской, Новгородской, Псковской и Великолукской областей.
  
  Согласно приказу НКВД номер 274 от 29 декабря 1944 г., все финны были взяты на учёт ОСП и, получив статус спецпоселенцев, были мобилизованы в трудовые колонны. Только летом 1946 г. их освободили из трудовых колонн и присвоили статус административно-высланных. Иными словами, эта репатриация-депортация являлась пусть и сравнительно мягкой, но совершенно типичной этнической депортацией по типу "наказанного народа".
  
  В декабре 1944 г. была проведена операция по принудительной репатриации приблизительно 60 тыс. так называемых бессарабских беженцев, бежавших перед наступающей Красной армией из Бессарабии, где они жили, во внутренние районы Румынии. Поскольку СССР рассматривал Бессарабию и Северную Буковину в качестве своих составных частей, фактически это была репатриационная акция. (Н.Л. Поболь, П.М. Полян (составители), "Сталинские депортации 1928-1953. Россия. ХХ век. Документы", М., Международный фонд "Демократия", 2005)
  
  Более 200 000 военнослужащих внутренних войск НКВД представляли собой надёжные отряды защитников власти коммунистической номенклатуры. Сознание этих ребят не было отягощено такими рудиментами, как эмпатия и сострадание чужой боли. Они совершенно спокойно на остановках эшелонов депортируемых народов где-нибудь в степи вытаскивали железными крючьями и сбрасывали с насыпи трупики умерших во время транспортировки детей и взрослых, не обращая внимания на плач и горе остававшихся в живых родственников. Иногда вышвыривали еле живых, но уже умирающих "врагов народа", оставляя их замерзать в снегу. В общем, крепкие, железные ребята, чуждые ложной сентиментальности, надёжная опора власти. Чьи-то деды, воевавшие на внутреннем фронте. Они все выжили и оставили здоровое (физически) потомство.
  
  Конвойные войска, естественно, занимались транспортировкой не только депортируемых народов, но и осуждённых зэков по бескрайним просторам родины. Издевательства над перевозимыми в "усовершенствованных" "столыпинских" вагонах бесправных заключённых оборачивались настоящими пытками. Конвоиры изощрялись в издевательствах над подвластным им контингентом: например, не выводили на оправку, кормили солёной рыбой, после чего мучили несчастных, спрессованных в тесных зарешёченных купе человек по 20-25, жаждой, не давая воды. И ведь никто этих простых парней не заставлял специально истязать полностью зависимых от их извращённого самоуправства страдальцев. Это было исключительно внутренней потребностью самодуров, получивших на время абсолютную власть над бессильными мучениками. Особенно изощрялся в измывательствах над зэками ставший нарицательным "вологодский конвой". Почему именно вологодские парни отличались безжалостностью и садизмом, до сих пор остаётся для психологов загадкой.
  
  Отдельно следует сказать несколько слов и о лагерной охране.
  
  Одной из важнейших задач коммунистов было воспитание молодого поколения, формирование из незрелых пацанов верных и нерассуждающих исполнителей приказов вышестоящего начальства. Вот как вспоминает об этом оттянувший почти 20-летний срок в сталинских лагерях упёртый коммунист Карл Штайнер:
  
  "Часто проезжали и эшелоны с призывниками, которых везли в учебные лагеря в Братск, где обучали ремеслу солдата внутренних войск.
  Мы как раз заменяли рельсы, когда на станцию прибыл такой эшелон с новобранцами. Они сначала разглядывали нас с любопытством. Наша одежда и, прежде всего, цифры на ней обратили на себя их внимание. И мы рассматривали будущих солдат. И вдруг в нас полетели хлеб, пачки папирос и другие вещи. Мы не смогли даже всё это собрать. В первый момент конвоиры были так ошеломлены, что не знали, что делать. Однако они опомнились очень быстро и стали кричать на призывников, а нам запретили собирать то, что они бросали. Но, несмотря на запрет, призывниики продолжали бросать пачки папирос. И лишь когда начальник конвоя приказал увести нас со станции, призывники успокоились. Мы вернулись назад только после того, как поезд покинул станцию.
  
  Спустя три месяца, после завершения учёбы в школе МВД в Братске к нам прибыло молодое пополнение. Те же самые люди, которые бросали нам из сочувствия еду,теперь обращались с нами так по-зверски, что мы ужаснулись". (К. Штайнер, "7000 дней в ГУЛАГе", М., АСТ, 2023)
  
   Александр Солженицын о лаоерных конвоирах:
  
  "Конвой был ещё одной силой, сжимающей воробышка нашей жизни в жмых. Эти "краснопогонники", регулярные солдаты, эти сынки с автоматами были силой тёмной, не-рассуждающей, о нас не знающей, никогда не принимающей объяснений. От нас к ним ничто не могло перелететь, от них к нам - окрики, лай собак, лязг затворов и пули. И всегда были правы они, а не мы.
  <...>
  Охраняли в долгих шинелях с чёрными обшлагами. Охраняли красноармейцы. Охраняли самоохранники. Охраняли запасники-старики. Наконец пришли молодые ядрёные мальчики, рождённые в первую пятилетку, не видавшие войны, взяли новенькие автоматы - и пошли нас охранять.
  
  Каждый день два раза по часу мы бредём, соединённые молчаливой смертной связью: любой из них волен убить любого из нас. Каждое утро мы- по дороге, они- по задороге, вяло бредём, куда не нужно ни им, ни нам. Каждый вечер бодро спешим: мы- в свой загон, они- в свой. Итак как дома настоящего у нас нет, - загоны эти служат нам домами.
  
  Мы идём и совсем не смотрим на их полушубки, на их автоматы, - зачем они нам? Они идут и всё время смотрят на чёрные наши ряды. Им по уставу надо всё время смотреть на нас, им так приказано, в этом их служба. Они должны пресечь выстрелом наше каждое движение и шаг.
  
  Какими кажемся мы им, в наших чёрных бушлатах, в наших серых шапках сталинского меха, в наших уродливых, третьего срока, четырежды подшитых валенках, - и все обляпанные латками номеров, как не могут же поступить с подлинными людьми?
  
  Удивляться ли, что вид наш вызывает гадливость? - ведь он так и рассчитан, наш вид. Вольные жители посёлка, особенно школьники и учительницы, со страхом косятся с тротуарных тропинок на наши колонны, ведомые по широкой улице. Передают: они очень боятся, что мы, исчадия фашизма, вдруг бросимся врассыпную, сомнём конвой- и ринемся грабить, насиловать, жечь, убивать. Ведь, наверно, такие только желания доступны столь звероподобным существам. И вот от этих зверей охраняет жителей посёлка - конвой. Благородный конвой. В клубе, построенном нами, вполне может чувствовать себя рыцарем сержант конвоя, предлагая учительнице потанцевать.
  
  Эти сынки всё время смотрят на нас- и из оцепления, и с вышек, но ничего им не дано знать о нас, а только право дано: стрелять без предупреждения.
  
  О, если бы по вечерам они приходили к нам, в наши бараки, садились бы на наши вагонки и слушали: за что вот этот сел старик, за что вот этот папаша. Опустели бы эти вышки, и не стреляли бы эти автоматы.
  
  Но вся хитрость и сила системы в том, что смертная наша связь основана на неведении. Их сочувствие к нам карается как измена родине, их желание с нами поговорить - как нарушение священной присяги. И зачем говорить с нами, когда придёт политрук в час, назначенный по графику, и проведёт с ними беседу - о политическом и моральном лице охраняемых врагов народа. Он подробно и с повторениями разъяснит, насколько эти чучела вредны и тяготят государство. (Тем заманчивее проверить их как живую мишень.) Он принесёт под мышкой какие-то папки и скажет, что в спецчасти лагеря ему дали на один вечер дела. Он прочтёт оттуда машинописные бумажки о злодеяниях, за которые мало всех печей Освенцима, - и припишет их тому электрику, который чинил свет на столбе, или тому столяру, у которого рядовые товарищи такие-то неосторожно хотели заказать тумбочку.
  
  Политрук не собьётся, не оговорится. Он никогда не расскажет мальчикам, что люди тут сидят и просто за веру в Бога, и просто за жажду правды, и просто за любовь к справедливости. И ещё - ни за что вообще.
  Вся сила системы в том, что нельзя человеку просто говорить с человеком, а только через офицера и политрука.
  Вся сила этих мальчиков - в их незнании.
  Вся сила лагерей - в этих мальчиках. Краснопогонниках. Убийцах с вышек и ловцах беглецов.
  <...>
  В мае 1953 года в Кенгире эти сынки с автоматами дали внезапную и ничем не вызванную очередь по колонне, уже пришедшей к лагерю и ожидающей входного обыска. Было 16 раненых - но если бы просто раненых! Стреляли разрывными пулями, давно запрещёнными всеми конвенциями капиталистов и социалистов. Пули выходили из тел воронками - разворачивали внутренности, челюсти, дробили конечности.
  
  Почему именно разрывными пулями вооружён конвой Особлагов? Кто это утвердил? Мы никогда этого не узнаем...
  
  Однако как обиделся мир охраны, прочтя в моей повести, что заключённые зовут их "попками", и вот теперь это повторено для всего света. Нет, заключённые должны были их любить и звать ангелами-хранителями!
  
  А один из этих сынков, правда из лучших, не обиделся, но хочет отстоять истину, - Владилен Задорный, 1933 года, служивший в ВСО (Военизированной стрелковой охране) МВД в Ныроблаге от своих восемнадцати до своих двадцати лет. Он написал мне несколько писем:
  
  "Мальчишки не сами же шли туда - их призывал военкомат. Военкомат передавал их МВД. Мальчишек учили стрелять и стоять на посту. Мальчишки мёрзли и плакали по ночам, - на кой им чёрт нужны были Ныроблаги со всем их содержимым! Ребят не нужно винить - они были солдатами, они несли службу Родине и, хотя в этой нелепой и страшной службе не всё было понятно (а что - было понятно?.. Или всё или ничего. -А.С.), - но они приняли присягу, их служба не была лёгкой".
  
  Искренне, задумаешься. Огородили этих мальцов кольями - присяга! служба Родине! вы - солдаты!
  Но и - слаба ж была в них, значит, общечеловеческая закладка, да никакой просто, - если не устояла она против присяги и политбесед. Не изо всех поколений и не всех народов можно вылепить таких мальчиков.
  
  Не главный ли это вопрос XX века: допустимо ли исполнять приказы, передоверив совесть свою - другим? Можно ли не иметь своих представлений о дурном и хорошем и черпать их из печатных инструкций и устных указаний начальников? Присяга! Эти торжественные заклинания, произносимые с дрожью в голосе и по смыслу направленные для защиты народа от злодеев, - ведь вот как легко направить их на службу злодеям и против народа!" (А.И. Солженицын, "Архипелаг ГУЛАГ", М., АЛЬФА-КНИГА, 2011)
  
  Архипелаг ГУЛАГ - это огромное государство в государстве. На 1 января 1941 года в лагерях ГУЛАГа содержалось 1,5 миллиона заключённых. Плюс ещё 430 тысяч в ИТК (исправительно-трудовых колониях) и 470 тысяч - в тюрьмах. Всего - 2,4 миллиона заключённых.
  
  При этом на ту же дату "в центральном аппарате НКВД, в его территориальных органах, особых и дорожно-транспортных отделах, а также в системе учебных заведений работали "всего" 46 216 человек "оперативно-чекистского состава", тогда как кадры ГУЛАГа насчитывали (на ту же дату) в общей сложности 314 322 единицы, причём в наличии имелись 273 608 человек, а остальные должности оставались вакантными". (В.А. Бердинских и В.И. Веремьев, "Краткая история ГУЛАГа", М., "Ломоносов", 2019)
  
  На 1 января 1950 года общее число зэков составляло уже 2,76 миллиона. ( "ГУЛАГ", статья из Википедии) Понятно, что и число охранников не уменьшилось, а только выросло. И все эти 300-400 тысяч ГУЛАГовских охранников - это тоже "деды", которые воевали. И их внуки теперь носят 9 мая их портреты на палках.
  
  42.7. Советские "солдаты-освободители" в Европе
  
  23 апреля 2014 года Государственной Думой принят федеральный закон, направленный на противодействие попыткам посягательства на историческую память в отношении событий, имевших место в период Второй мировой войны.
  
  "Федеральным законом вводится уголовная ответственность за отрицание фактов, установленных приговором Международного военного трибунала для суда и наказания главных военных преступников европейских стран оси, одобрение преступлений, установленных указанным приговором, а также за распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны.
  Повышенная уголовная ответственность предусматривается за названные деяния, если они совершены лицом с использованием своего служебного положения, с использованием средств массовой информации либо с искусственным созданием доказательств обвинения". (http://kremlin.ru/events/president/news/20912)
  
  Интересно, правда? После окончания войны прошло уже три четверти века. Кандидатами и докторами исторических наук написаны тысячи книг и защищены тысячи диссертаций, до мелочей воссоздающих события Великой Отечественной войны. Всё досконально изучено и доказано настолько фундаментально, что ни у кого в мире не должно оставаться ни малейших сомнений в истинности и кристальной ясности советской и российской историографии. Зачем же по прошествии такого отрезка времени понадобился специальный закон, угрожающий уголовной ответственностью за отрицание безупречно доказанных фактов и "за распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны"?
  
  Даже если кто-то вдруг выскажет необоснованное, несостоятельное мнение о каких-то военных событиях, разве недостаточно опровергнуть ложное утверждение, указав на его ошибочность и изложив истинную историческую картину, основанную на документах и фактах? Ведь если что-то однозначно доказано, разумно ли наказывать за ошибочные представления, не соответствующие доказанной истине?
  
  Допустим, кто-нибудь сегодня выразит несогласие с результатом доказательства Великой теоремы Ферма или с доказанной Григорием Перельманом гипотезы Пуанкаре. Тем самым этот персонаж только продемонстрирует своё невежество и ничего больше. Что его за это - в тюрьму сажать? Если он считает, что обнаружил ошибку в каком-то математичском доказательстве, достаточно объяснить ему, в чём он неправ.
  
  И если некий злоумышленник вдруг вздумает распространять "заведомо ложные сведения", разве недостаточно было бы опровергнуть его трактовку с помощью убедительной аргументации? Мало того, такое опровержение было бы очень полезно для укрепления официальной точки зрения. А вот уголовное наказание за "мыслепреступление" - наоборот, у кого-то может вызвать лишь новые сомнения по поводу очевидной общепризнанной трактовки.
  
  Другими словами, насильственное внедрение определённых представлений в сознание масс необходимо лишь в случаях недостаточной доказательной базы или с целью укоренения положений, не соответствующих истине.
  
  Сегодня в печати и в сотнях интернетовских статей вызывает ожесточённые споры вопрос о масштабах военных преступлений солдат и офицеров Красной армии на территориях освобождаемых ими стран Восточной и Центральной Европы в конце Второй мировой войны. Например, одни историки говорят о двух миллионах изнасилованных советскими солдатами немок, другие категорически отрицают подобные утверждения, называя цифру в два миллиона мифом и признавая лишь отдельные, весьма немногочисленные инциденты.
  
  Выслушаем сначала аргументацию сторонников официальной советской и пост-советской точки зрения.
  
  "После развала СССР начал активно распространился миф про миллионы изнасилованных немок.
  Фейк о том, что советские солдаты якобы изнасиловали 2 миллиона немок первым привёл британский историк Энтони Бивор в своей книге "Падение Берлина". Откуда же он взял эту цифру? Под КАТ объяснение, как же он подсчитывал....
  
  Книга вышла в 2002 году. К сожалению, случаи изнасилований немок советскими солдатами действительно имели место, ведь в Германию пришла многомиллионная Советская армия, и странно было бы ожидать высочайшего морального уровня от каждого бойца без исключения. Изнасилования и прочие преступления по отношению к местному населению фиксировались советской военной прокуратурой и строго наказывались.
  
  Ложь о 2 миллионах изнасилованных немок состоит в огромном преувеличении масштаба изнасилований. Данная цифра по сути выдумана, а точнее получена косвенным путем на основе многочисленных искажений, преувеличений и допущений:
  
  1. Бивор нашёл документ из одной клиники в Берлине, по которому отцами 12 из 237 рожденных в 1945 г. и 20 из 567 рожденных в 1946 г. детей, были русские. Запомним эту цифру - 32 младенца.
  
  2. Высчитал, что 12-5% от 237, а 20 - это 3,5% от 567.
  
  3. Берёт 5% от всех рожденных 1945-1946 году и считает, что все 5% детей в Берлине родились в результате изнасилований. Всего за это время родилось 23124 человека, 5% от этой цифры - 1156.
  
  4. Далее он умножает эту цифру на 10, делая допущение, что 90% немок сделали аборт и умножает на 5, делая ещё одно допущение, что в результате изнасилования беременело 20%. Получает 57 810 человек, это приблизительно 10% от 600 тыс. женщин детородного возраста, которые были в Берлине.
  
  5. Далее Бивор берёт немного модернизированную формулу старика Геббельса "все женщины от 8 до 80 лет были подвергнуты многочисленным изнасилованиям". Женщин, не входящих в детородный возраст в Берлине было ещё около 800 000, 10% от этой цифры - 80 000.
  
  6. Сложив 57 810 и 80 000 он получает 137 810 и округляет до 135 000, далее проделывает всё тоже самое с 3,5% и получает 95 000.
  
  7. Потом он экстраполирует это на всю Восточную Германию и получает 2 миллиона изнасилованных немок.
  
  Так 32 младенца превратились в 2 миллиона изнасилованных немок.
  
  Только, вот незадача: даже согласно его документу "русский / изнасилование" написано только в 5 случаях из 12 и в 4 случаях из 20 соответственно. Таким образом, основой мифа о 2 миллионах изнасилованных немок стали всего 9 немок, факт изнасилования которых указывается в данных берлинской клиники. Других фактов нет...
  
  И напоследок хочу привести рассказ минометчика Н.А. Орлова, потрясенного поведением немок в 1945 г.: "Никто в минбате не убивал гражданских немцев.... Зашли в какой-то немецкий город, разместились в домах. Появляется фрау, лет 45-ти и спрашивает "герра коменданта". Привели ее к Марченко. Она заявляет, что является ответственной по кварталу, и собрала 20 немецких женщин для сексуального (!!!) обслуживания русских солдат. Марченко немецкий язык понимал, а стоявшему рядом со мной замполиту Долгобородову я перевел смысл сказанного немкой. Реакция наших офицеров была гневной и матерной. Немку прогнали, вместе с ее готовым к обслуживанию "отрядом"". ( "Про два миллиона немок, изнасилованных советскими солдатами...", https://pantv.livejournal.com/3089705.html)
  
  Ну вот видите, всё обосновано документально, измышления британского историка-лжеца опровергнуты с математической точностью и даже приведены свидетельства очевидца и участника событий того времени. Неужели у кого-то могут остаться сомнения в приведённой выше системе доказательств?
  
  Правда, некоторые сомнения могут появиться у тех, кто действительно прочитал книгу Энтони Бивора "Падение Берлина". Дело в том, что приведённых выше математических выкладок в этой книге нет. Как автору статьи удалось в деталях воспроизвести вычислительные экзерсисы Бивора, остаётся загадкой.
  
  Вот что пишет Энтони Бивор по поводу двух миллионов изнасилованных немок, цитирую:
  
  "По оценкам двух главных берлинских госпиталей, число жертв изнасилованных советскими солдатами колеблется от девяноста пяти до ста тридцати тысяч человек. Один доктор сделал вывод, что только в Берлине было изнасиловано примерно сто тысяч женщин. Причем около десяти тысяч из них погибло в основном в результате самоубийства. Число смертей по всей Восточной Германии, видимо, намного больше, если принимать во внимание миллион четыреста тысяч изнасилованных в Восточной Пруссии, Померании и Силезии. Представляется, что всего было изнасиловано порядка двух миллионов немецких женщин, многие из которых (если не большинство) перенесли это унижение по нескольку раз". (Э. Бивор, "Падение Берлина. 1945", М., АСТ, 2004)
  
  Не очень понятно также, по какому принципу автор приведённой выше статьи выбрал из множества воспоминаний участников событий конца войны именно "рассказ минометчика Н.А. Орлова" и ни слова не упомянул о гораздо менее благостных свидетельствах других авторов. А мы давайте сейчас этих других авторов и послушаем.
  
  Михаил Михайлович Коряков, участник Великой Отечественной войны, капитан, военный корреспондент (невозвращенец):
  
  "Существовал приказ Верховного Главнокомандующего от 19 января 1945 года - "О поведении на территории Германии". Командующий 1-ым Украинским фронтом маршал И. С. Конев издал такой же приказ 27 января 1945 года. В приказе Конева приводились дикие, невероятные случаи мародерства, дебоша, насилия. В одной танковой дивизии была произведена проверка машин: танки оказались настолько забиты награбленным барахлом, что в них не повернуться, - в случае внезапности экипажи не смогли бы вести боевые действия. Рассказывалось, как некий экипаж, перепившись, выехал на танке на нашу передовую позицию и открыл огонь по своим, уничтожил четыре орудийных расчета, а одну пушку раздавил гусеницами. Упоминалось в приказе и про кареты, цилиндры, зонтики... Маршал устанавливал драконовские - и справедливые - меры, чтобы привести войска, вступившие в Германию, в порядок: в приказе перечислялся длинный список офицеров, разжалованных и направленных в штрафные роты. Но пьяная кровавая волна разгула поднялась высоко и перехлестывала плотину приказа.
   <...>
  Только нагромоздил я возле двери, что потяжелее, как снаружи опять кто-то уперся в дверь плечом. Танкисты... Их было шестеро. Не одни солдаты, но и офицеры. Пистолеты наружу, за поясами. Щелкают электрическими фонариками. Ни мало не обращая на меня внимания, двое прошли в комнату, к кровати, где лежала, ни жива - ни мертва, 78-летняя - кожа да кости! - фрау Симон. Сдернули одеяло:
  - Э, чорт, старуха!
  - А ну, посмотри на другой кровати, - посоветовал парень, стоявший в дверях.
  Во что бы то ни стало сохранить спокойствие, - подумал я. Не кричать, не спорить, - это не привело бы к добру.
  - Брось ты, старший лейтенант, с этим барахлом возиться! - сказал я приятельски. - Одни старушонки... Какой из них толк?
  - Так чего же ты здесь поселился? - удивился офицер-танкист. - Идем с нами, найдем паненок. Не хочешь? Ну, так выпей со мной спирту!
  Вытащил из-за пазухи бутылку.
  - Не надо чашки, не надо! Давай из горлышка, по братски!
  "Братьев" мне удалось выпроводить из квартиры без скандала. Но из дома они не ушли, - затопали вверх по лестнице. Наверху, над потолком, раздались женские крики, плач детишек. В волнении стал я одеваться. Девушка и старики Вюнш умоляли меня не ходить туда: убьют! Минувшей ночью убили офицера городской комендатуры, пытавшегося помешать насилию. Всю ночь мы слушали в страхе крики несчастных женщин, плач детей и топот, топот тяжелых солдатских сапог над головой.
  Утром, когда настал час отъезда, девушка бросилась ко мне в слезах, умоляя не оставлять ее. Тут я узнал страшную вещь: за три недели ее изнасиловали - общим счетом - не менее 250 человек! Насиловали и фрау Вюнш, даже на глазах мужа. Два солдата изнасиловали полуслепую и высохшую фрау Симон.
  Куда я мог взять девушку? Но во мне возникло чувство личной ответственности за нее. Мы пошли с ней в военную комендатуру. Комендантом города был майор Лавренев, человек пожилой и неглупый. Выслушав мой рассказ о минувшей ночи, он, ни слова не говоря, повел меня по коридору и открыл дверь в комнату:
  - Вот, смотрите...
  На длинном столе посреди комнаты стоял гроб, обитый красным и обложенный бумажными цветами. В гробу лежал капитан, помощник военного коменданта. Я был с ним знаком: в мой первый приезд в Бунцлау он помогал мне отыскивать дом, где умер Кутузов. Капитан воевал с первых дней войны, участвовал в Сталинградской и Курской битвах, имел боевые ордена и золотые нашивки за тяжелые ранения. По ранениям его и перевели на работу в комендатуру. Думал ли он, что получит смерть здесь, в тылу, от руки мародера, насильника?
  - Теперь судите сами, - сказал комендант. - Что я могу поделать? И вы, литератор, фронтовой корреспондент, не в состоянии мне помочь, - написать ведь об этом не можете? Тема большая, подумать есть над чем. Вы думали?
  Комендант посмотрел на меня из-под седых бровей и заговорил горячо, с неожиданной откровенностью.
  - Надо понять психологию этих молодых людей, солдат, танкистов. В какой обстановке они выросли? Имеют ли они понятие о том, что такое человек, права личности? Так, откуда же им знать, что даже враг, побежденный, имеет какие-то свои права? ЧЕЛОВЕК, ИСПЫТЫВАЮЩИЙ НАД СОБОЙ НАСИЛИЕ, НЕ МОЖЕТ НЕ СТАТЬ НАСИЛЬНИКОМ. (Выделено мной. - Дж.Р.) Об этом писал Достоевский. А попробуйте-ка вы, напишите на эту тему.
  Только в Действующей армии, - и вот так, с глазу на глаз, над гробом, - можно было услышать эти смелые и горькие слова.
  - Жалко девушку, - сказал комендант, когда мы вернулись в приемную. - 250 человек! Таких две-три недели, и она не выживет. Чего доброго, заразят, если еще не заразили. А признается, что больна - пристрелят. Из самосохранения: чтобы не распространяла заразу. Что же нам с ней предпринять? В Лигнице, она говорит, у нее есть тетка. Не пожалейте бензину, отвезите ее туда. Все-таки дальше в тыл, там поспокойнее. Но вы знаете, возить немцев на машинах строго-настрого запрещено. Нарветесь на контрольный пост, не оберетесь неприятностей. Найдите красноармейский бушлат, шапку, - переоденьте девушку.
  В Лигнице, крупном городе близ Бреслау, было не лучше. В теткином доме стоял плач: умирала внучка. На диване, в простынях, я увидал девочку лет двенадцати, с тонким, прозрачным, - казалось, светящимся, - лицом и большими, как у Ленхен, серыми глазами. Девочку изнасиловал солдат второго эшелона, а несколько дней спустя в квартиру вломились солдаты третьего эшелона. Девочка, выскользнув у них из рук, побежала по крутой лестнице и оборвалась, упала.
  Кроме того, в Лигнице, как тыловом городе, происходила советская обработка захваченной территории. Всех жителей от 16 до 50 лет собирали и угоняли на работы в Россию. Офицер из комендатуры сказал мне: в шахты Донбасса.
  <...>
  По лестнице вдруг затопали тяжелые солдатские сапоги. Немки притихли. Оказалось два офицера, служившие в одном из полков нашей дивизии. Увидев меня, они переглянулись и объяснили, что им поручено обойти деревню, проверить дома.
  - В этом доме нечего проверять, раз тут капитан находится, - сказал один другому. - Для порядка пойди, посмотри в тех комнатах, а мы тут потолкуем с капитаном.
  Тот вышел. Здоровенный, рослый украинец, старший лейтенант Никуленко, уселся, предложил папироску. Завязался разговор, Никуленко тоже служил на Северо-Западном фронте, - нашлись общие знакомые.
  Некоторое время спустя тот вернулся, - подхватил ниточку разговора. Никуленко, между тем, стушевался. Исчезновения его я за разговором заметил не сразу, и только услышав в кухне тихий приглушенный плач хозяйки, догадался, что происходит в соседней - за кухней - комнате. Не владея собою, я ворвался туда и дал пинком сапога в зад Никуленко. Драться он не посмел, так как я закричал, что завтра же доложу обо всем командиру дивизии Герою Советского Союза Короленко. Бедные женщины, оказывается, были настолько запуганы, что даже не смели позвать на помощь, когда их тащили насильники". (М. Коряков, "Освобождение души", Нью-Йорк, Изд. Имени Чехова, 1952)
  
  Григорий Соломонович Померанц, участник Великой Отечественной войны, дослужился до лейтенанта, философ, культуролог, писатель:
  
  "Фронт прорван. Мы въезжаем в город Форст. Я иду выбирать квартиру. Захожу - старушка лежит в постели. "Вы больны?" - "Да, - говорит, - ваши солдаты, семь человек, изнасиловали меня и потом засунули бутылку донышком вверх, теперь больно ходить". Говорила она об этом беззлобно. Видимо, ее скорее удивило, чем оскорбило то, что произошло. Ей было лет 60.
  <...>
  Вдруг подбегает ко мне немолодая немка: "Господин лейтенант, помогите, мою дочь насилуют!" Пришлось зайти. Стоит пьяный верзила с нашивками старшего сержанта, держит в руке пистолет и бормочет: "Я убью ее, суку". С лица его каплет кровь. Девушка попалась храбрая, пистолет ее не испугал, а верзила не только стрелять, а свалить девчонку не решился, так они и стояли друг против друга: он ругается, она царапается. Я приказал старшему сержанту пойти за мной; он безропотно подчинился (как-то надо было выйти из положения), но пистолета в кобуру не вкладывал и, бредя следом, продолжал бормотать: "Все равно я ее убью". Что мне было с ним делать? Отвел в контрразведку, там пистолет отобрали, уложили спать, а утром отправили в часть (я справлялся, боясь, как бы ему не пришили лишнего. Но нет, тогда ничего не шили. Даже не дали суток трех ареста за безобразное поведение).
  Бывало и так. Но обычно пистолет действовал, как в Москве ордер на арест. Женщины испуганно покорялись. А потом одна из них повесилась. Наверное, не одна, но я знаю об одной. В это время победитель, получив свое, играл во дворе с ее мальчиком. Он просто не понимал, что это для нее значило.
  <...>
  Как-то, когда в центре был Черевань, к нему бросилась немка, рижанка, хорошо говорившая по-русски, - попросила зайти в бомбоубежище. Там, в большой массе, женщины чувствовали себя в относительной безопасности от насилий. Но и это не всегда помогало. Какой-то лейтенант прошелся, как по гарему, выискал красавицу, киноактрису, и приказал идти за собой. Насытив его, она вернулась. Но лейтенант оказался хорошим товарищем и стал угощать своих друзей - одного, другого, третьего, четвертого. У актрисы уже больше не было сил на них всех. Майор Черевань попытался усовестить компанейского парня; но с того - как с гуся вода. Не было никакой гарантии, что через полчаса он не придет снова.
  Сталин направил тогда нечто вроде личного письма в два адреса: всем офицерам и всем коммунистам. Наше жестокое обращение, писал он, толкает немцев продолжать борьбу. Обращаться с побежденными следует гуманно и насилия прекратить. К моему глубочайшему удивлению на письмо - самого Сталина! - все начхали. И офицеры, и коммунисты. Идея, овладевшая массами, становится материальной силой. Это Маркс совершенно правильно сказал. В конце войны массами овладела идея, что немки от 15 до 60 лет - законная добыча победителя. И никакой Сталин не мог остановить армию.
  <...>
  Но в Берлине! Одна из величайших в мире побед. В груди все ликует, поет. И резко перебивая ликование - стыд. Мировая столица. Кучки иностранных рабочих сбиваются на углах, возвращаются во Францию, в Бельгию, и на их глазах - какой срам! Солдаты пьяны, офицеры пьяны. Саперы с миноискателем ищут в клумбах зарытое вино. Пьют и метиловый спирт, слепнут. При опросе пленных первые слова: ринг, ур (кольцо, часы). Фрау Рут дразнила меня словарем русского солдата: ринг, ур, рад (рад - велосипед), вайн (вино).
  <...>
  Убей немца, а потом завали немку. Вот он, солдатский праздник победы. А потом водрузи бутылку донышком вверх!
  <...>
  Взяли Берлин и насиловали всех немок от 15 до 60 лет. Я этому живой свидетель: и какого-то экстаза бесстрашия, охватывающего атакующую цепь, и сознания своего права на зверство, права на насилие (даже письмо Сталина, читавшееся под расписку всем офицерам и всем коммунистам, не смогло остановить разгула. Единственный известный мне случай, когда армия отказалась повиноваться Верховному главнокомандующему). Подполье, с его риском, с его готовностью к жертве, воспитывало племенную мораль - мораль племени героев, преодолевших тварный страх. И очень легко возникало презрение к племени обывателей. Такие герои легко становились палачами. Хотя это вовсе не значит, что они не были героями, что они родились или, по крайней мере, из колыбели вылезли бандитами..." (Г.С. Померанц, "Записки гадкого утёнка", М., Московский рабочий, 1998)
  
  Лев Зиновьевич Копелев, участник Великой Отечественной войны, майор, после войны отсидел 7 лет в сталинском ГУЛАГе, писатель, критик, диссидент, правозащитник:
  
  "Что же это произошло в Восточной Пруссии? Неужели действительно было необходимо и неизбежно такое озверение наших людей - насилия, грабежи? <...> Почему среди наших солдат оказалось столько бандитов, которые скопом насиловали женщин, девочек, распластанных на снегу, в подворотнях, убивали безоружных, крушили все, что не могли унести, гадили, жгли? И разрушали бессмысленно, лишь бы разрушить. Как всё это стало возможным?
  <...>
  В это время сзади неистовый женский вопль... В тот пакгауз, куда сгружаемся мы, вбегает девушка: большая светло-русая коса растрепана, платье разорвано на груди. Кричит пронзительно: "Я полька... Я полька, Иезус Мария... Я полька!"
  За ней гонятся два танкиста. Оба в ребристых черных шлемах. Один - широконосый, скуластый, губатый - злобно пьян. Хрипит руганью. Куртка распахнута, бренчат медали, звезда ордена Славы. Второй спокойнее, незаметнее, цепляется за товарища.
  Становлюсь перед ними.
  - А ну, успокойтесь, товарищи танкисты! Рядом со мной старший лейтенант, размахивая пистолетом, лениво, привычно:
  - Отойди. Приказ командования: за насилие стрелять на месте.
  За ним двое или трое солдат преграждают дорогу к двери.
  Но другие солдаты вокруг смеются, и явно над нами. Подбегают еще несколько танкистов. Достаю пистолет и чувствую, как пустею от ужаса: неужели придется стрелять в своих, вот в этого геройского парня, одуревшего от водки. А он лезет прямо на меня, хрипит, брызгая слюной:
  - Ахвицеры, вашу мать... На наших хребтах воюете... Где ты был... твою мать, когда я горел? Где ты был... мать... мать, перемать, когда я "Тигра" пожег?...
  Стараюсь орать еще громче:
  - Не позорь себя, не позорь свою славу! Не сметь трогать девку! Она полька... У тебя есть мать, сестра, невеста, жена? Про них подумал?!
  - А немцы что думали? Пусти... твою мать! Хочу бабу. Я кровь проливал!
  Другие танкисты оттягивают его, но глядят на меня и на старшего лейтенанта неприязненно. Из темноты голоса:
  - ...Вот они, командиры, за немку своего убить хочет!...
  Старший лейтенант продолжает монотонно:
  - Отойди, приказ командования. Отводим польку в соседний барак, откуда она прибежала. Там собраны "гражданские, которые не немцы". Такой же полумрак, такая же теснота, только больше мужчин, меньше чемоданов. Слышна русская, польская, украинская, чешская, французская речь. Что-то веселое наигрывает губная гармошка. Итальянец поет очень высоким, чуть сипловатым тенором протяжную песню, сладкую, как цветная тянучка...
  <...>
  С соседней платформы тихий старушечий голос:
  - Зольдат, зольдат!
  Между ящиками разной величины гнездо из тюфяков, одеял. В нем старушка, закутанная шарфами, платками, в большом темном капоре, припорошенном снегом. Треугольник бледного сморщенного лица. Большие светлые глаза. Смотрят очень спокойно, разумно и едва ли не приветливо.
  - Как вы сюда попали, бабушка? Даже не удивилась немецкой речи.
  - Солдат, пожалуйста застрели меня. Пожалуйста, будь так добр.
  - Что вы, бабушка! Не бойтесь. С вами ничего дурного не будет.
  В который раз повторяю эту стандартную брехню. Ничего хорошего с ней не будет.
  - Куда вы ехали? У вас здесь родственники?
  - Никого у меня нет. Дочь и внуков вчера убили ваши солдаты. Сына убили на войне раньше. И зятя, наверно, убили. Все убиты. Я не должна жить, я не могу жить...
  Говорит совершенно спокойно и просто. Никакой фальши. Ни слез, ни волнения. Только грусть и обреченность. Должно быть, от этого такое спокойствие. А может быть, от смирения или от сознания человеческого достоинства.
  - Пожалуйста, солдат, застрели меня. Ведь у тебя есть ружье. Ты хороший. Ты меня сразу застрелишь. Я уже нескольких просила - смеются, не понимают. А ты понимаешь. Я старая, больная, я не могу даже встать... Пожалуйста, застрели меня.
  Бормочу что-то утешительное:
  - Погодите, погодите... вас отвезут к людям, в тепло...
  Соскакиваю с платформы. Спешу уйти от тихой старушечьей мольбы, от ее глаз.
  Беляев и его команда обнаружили вагон с чемоданами. Спорят: вскрывать ли и выбирать, что получше, или тащить, не вскрывая "кота в мешке".
  На всех путях по вагонам рыщут в одиночку и группами такие же, как мы, охотники за трофеями. У кучи приемников сияют красные лампасы - генерал, а с ним офицер-адъютант и двое солдат, волокущих чемоданы и тюки. Генерал распоряжается, тычет в воздух палочкой с серебряным набалдашником.
  Иду, чтобы поискать кого-нибудь из комендатуры. Беляев окликает: "Не уходи далеко. Потом не найдемся". Говорю ему о старухе. Нетерпеливо отмахивается: "Опять за свое. Плюнь. Ведь все равно подохнет. Вон их сколько валяется". Напротив у пассажирского вагона несколько едва присыпанных снегом трупов.
  <...>
  Посреди мостовой идут двое: женщина с узелком и сумкой и девочка, вцепившаяся ей в руку. У женщины голова поперек лба перевязана, как бинтом, окровавленным платком. Волосы растрепаны. Девочка лет 13-14, белобрысые косички, заплаканная. Короткое пальтишко; длинные, как у стригунка, ноги, на светлых чулках - кровь. С тротуара их весело окликают солдаты, хохочут. Они обе идут быстро, но то и дело оглядываются, останавливаются. Женщина пытается вернуться, девочка цепляется за нее, тянет в другую сторону.
  Подхожу, спрашиваю. Женщина бросается ко мне с плачем.
  - О, господин офицер, господин комиссар! Пожалуйста, ради Бога... Мой мальчик остался дома, он совсем маленький, ему только одиннадцать лет. А солдаты прогнали нас, не пускают, били, изнасиловали... И дочку, ей только 13. Ее - двое, такое несчастье. А меня очень много. Такое несчастье. Нас били, и мальчика били, ради Бога, помогите... Нас прогнали, он там лежит, в доме, он еще живой... Вот она боится... Нас прогнали. Хотели стрелять. Она не хочет идти за братом... Девочка, всхлипывая:
  - Мама, он все равно уже мертвый. К нам подходит несколько солдат.
  - Чего это они?
  Коротко объясняю. Один, постарше, сумрачный, с автоматом:
  - Сволочи, бандиты, что делают! Другой помоложе:
  - А они что делали? Отвечаю резко:
  - На то они и фашисты, немцы, а мы русские, советские.
  Старший:
  - Не бабы же делали, не дети.
  Солдат в замасленной телогрейке, видимо, шофер, сплевывая, материт неизвестно кого и отходит. Двое других глядят молча, курят сигареты.
  Спрашиваю у женщин адрес. Обещаю пойти узнать о сыне. Говорю, чтоб она шла на сборный пункт: вокзал недалеко.
  Она снова и снова повторяет название улицы, номер дома, квартиры. Мальчика зовут Вольфганг, в синем костюмчике.
  Говорю солдату постарше, который ругал бандитов, чтобы провел их до сборного.
  - Так у меня ж тут фурманка и напарник. Прошу, приказывать здесь бессмысленно, ведь к ним по дороге опять могут пристать. Угощаю сигарами. Он соглашается. Солдат со стороны, то ли сочувственно, то ли насмешливо: "Вот-вот, конвоируй, чтоб опять не угребли где-нибудь в подворотне".
  Но он уже закидывает автомат за спину: "Ну, давай, фрау, пошли, ком".
  Женщина бледнеет, в ужасе сжимается. Объясняю, что он ее проводит, будет охранять. Глядит недоверчиво, умоляюще. Снова и снова повторяет: "Вольфганг, белокурый, сероглазый, синий костюм... Улица, номер... Вольфганг..." Девочка прижалась к ней, уже не плачет, судорожно икает.
  Идут по середине мостовой. Впереди грузно шагает солдат в жеваной рыжей шинели, за плечом автомат стволом вниз.
  Проглянуло солнце. Пустая длинная улица. Жидкие снежные полоски на асфальте. Красные, серые черепичные кровли. Чугунные узоры оград. Пруссия.
  <...>
  В штабе корпуса обычная деловая суета. Немецкие части - еще не выяснено, какие и сколько, но танки и самоходки у них есть - пытаются прорваться с востока, обтекают город вдоль северной окраины. В штабе свои заботы. Нужно воевать, город разлагает солдат: трофеи, бабы, пьянство.
  Рассказывают, что командир дивизии полковник Смирнов сам пристрелил лейтенанта, который в подворотне устанавливал очередь к распластанной на земле немке.
  ...Несколько русских девушек, угнанных на работу в Германию, стали официантками в штабной столовой. Обмундирования им не полагалось как вольнонаемным, зато щедро снабдили трофейными тряпками.
  - Одна из них, - рассказчик говорил тоскливо-подробно, - такая красивая, молодая, веселая, волосы - чистое золото и на спину локонами спущены, знаете, как у полек и у немок... Шли какие-то солдаты, пьяные что ли... Гля, фрицыха, сука... и шарах с автомата поперек спины. И часа не прожила. Все плакала: за что? Ведь уже маме написала, что скоро приедет.
  В штабе читали вслух приказ командующего фронтом Рокоссовского. За мародерство, насилия, грабеж, убийства гражданских лиц - трибунал; в необходимых случаях - расстрел на месте. Беляев сидел, уставившись в пол, но то и дело кивал одобрительно. Потом он сказал мне: "Ну, видишь, командование разобралось, порядок будет, а ты нервничал".
  <...>
  Мы уезжали из Восточной Пруссии, обгоняя толпы штатских с ручными тележками, санками, "вьючными" велосипедами. Слышалась русская, польская, украинская, итальянская, голландская, французская речь.
  Некоторые гнали с собой коров. Один раз увидели коровью упряжку: высокую телегу тянули черно-белые коровы, а вокруг шла гурьба веселых девушек, русских и полек, и несколько парней в беретах и каскетках с трехцветными французскими флажками.
  На перекрестке воинский грузовик, вокруг толпа. Громкие сердитые голоса, женские крики, брань. Несколько солдат, судя по обмундированию, из тыловых, отнимают чемоданы у плачущих девушек, те кричат по-русски и по-украински, отпихивают прикладами их спутников, парней с французскими и итальянскими флажками. Франтоватый старшина в фуражке с черным околышем орет:
  - Немецкие овчарки, бляди, изменницы! У молодого француза лицо разбито в кровь. Товарищи удерживают его, он лезет в драку. Мы с Беляевым подходим вплотную. Старшина объясняет:
  - Вот гад фриц, лопочет: камрад, камрад...
  - Отставить грабеж! - Кричу яростно: - Кого бьете, болваны! Он не фриц, а француз, союзник. Верните девчатам барахло! Их освободили из фашистского рабства, а вы грабите.
  - Рабство? Гляди, какие рожи понаедали, суки! А французы тоже толстомордые камрады... в бога мать!
  Девчата и их друзья почувствовали нашу поддержку, начинают вырывать свои чемоданы. Старшина изумленно глядит на нас. Я ругаюсь, Беляев вторит и вытаскивает пистолет.
  - Приказ маршала Рокоссовского - стрелять мародеров на месте... Вот шлепнем сейчас гада, чтоб другим пример был...
  <...>
  - Что ж, по-твоему, командование не знает? Ведь сначала посылки разрешили. А теперь, когда нужно, - приказ маршала. Это же политика. Товарищ Сталин знает...
  - Брось все валить на Сталина, он главнокомандующий, у него десятки фронтов, и весь тыл, и международная политика. А здесь мы сами власть на местах; мы все - генералы и офицеры - поклонники Эренбурга. Какой мести научили: немкам юбки задирать, грузить чемоданы, добро растаскивать. У того полковника, который сукиного сына пристрелил, был порядок до всех приказов Рокоссовского. И в роте того сапера уж, наверное, мародеров нет... Ведь еще месяц-другой, и мы встретимся с англичанами, с американцами. Ведь немцы от нас к ним побегут. Это же будет позор на весь мир. Да что позор - подумай, что выйдет потом из этих солдат, из этих, которые десятками в очередь на одну немку, девочек насиловали, старух убивали?... Они же вернутся в наши города, к нашим девушкам. Это похуже всякого позора. Это же сотни и тысячи готовых преступников, жестоких и наглых, вдвойне опасных, потому что с репутацией героев...
  <...>
  Комбат, гвардии старший лейтенант Саша Николаев из Горького, был арестован за то, что застрелил сержанта - кавалера ордена Славы, который пытался изнасиловать девочку-подростка. Сержант был пьян; когда Саша приказал ему оставить девочку и убираться, тот начал орать и куражиться: "Ты, сопляк, не нашей части, таких командиров две дюжины сушеных на фунт не потянут". Полез драться. Саша выстрелил из пистолета в воздух, раз, другой. Сержант схватился за автомат, и тогда третьей пулей он убил его наповал. Оказалось, что сержант считался лучшим разведчиком полка, был представлен ко второй звезде Славы. Саша не раскаивался, снова и снова обсуждая со мной свое дело". (Л.З. Копелев, "Хранить вечно", М., ТЕРРА, 2004)
  
  "По доносу собственных товарищей Копелев был арестован и за оскорбление Красной Армии и защиту немцев на годы отправлен в концлагеря ГУЛАГа". (Иоахим Гофман, "Сталинская война на уничтожение", М. АСТ, 2006)
  
  Владимир Натанович Гельфанд, участник Великой Отечественной войны, лейтенант, писатель-мемуарист:
  
  "Из третьей группы стали растаскивать "трофеи" по домам и по койкам, и там, на протяжении ряда дней, вели над ними непередаваемые на бумаге эксперименты. Немки боялись, не сопротивлялись, и во избежание надругательств более старших по возрасту бойцов, сами упрашивали с собой спать тех, кто помоложе. К счастливым принадлежал и Андреев. Он выбрал себе самую молодую и увел с собой спать. Но когда он предложил ей свое более принципиальное желание удовлетворить, она покачала головой и застенчиво прошептала: "Дас ист нихт гут" (это не хорошо), я ведь еще девушка. Последние слова еще более разгорячили нашего героя, он стал более настойчив, вынув пистолет. Тогда она притихла, и, дрожа, опустила рейтузы. Он спросил у нее, знает ли она что такое значит "подмахивать". Она долго не понимала, но потом все же ответила "гут махен". Тогда он посоветовал, кивнув на пистолет, "только гут махен, а никак ни шлехт", и она поняла, ухватившись за него крепко, стала толкаться ему навстречу. Он почувствовал, что что-то лопнуло, девушка вскрикнула и застонала, однако вскоре сумела себя заставить улыбнуться.
  Он приодел ее в гражданское платье, и она вышла к своим сомученицам веселая и растерянная.
  <...>
  Жили они хорошо. Огромный двухэтажный дом с роскошной меблировкой, великолепной внутренней отделкой и росписью стен и потолка. Семья была многочисленной. Когда пришли наши солдаты, - они всех вытеснили в подвал. Самую молодую и самую, пожалуй, красивую, забрали с собой и стали над ней глумиться.
  - Они тыкали сюда, - объясняла немка, показывая под юбку, - всю ночь, и их было так много. Я была "медхен" (девушка), - вздохнула она и заплакала. Они мне испортили жизнь. Среди них были старые, прыщавые и вонючие, и все лезли на меня, все тыкали. Их было не меньше двадцати, да, да, - и залилась слезами.
  - Они при мне насиловали мою дочь, - вставила несчастная мать, - они могут еще прийти и насиловать мою девочку. - От этого снова все пришли в ужас, и горькое рыдание пронеслось из угла в угол, усиливаясь пустотой подвала, куда привели меня хозяева.
  - Оставайся здесь, - вдруг бросилась ко мне девушка, - будешь со мной спать. Ты можешь со мной делать все, что захочешь, только ты один! Я готова с тобой "фик-фик", я согласна на всё, что ты захочешь, только не они опять!
  Она все показывала и обо всем говорила, и не потому, что была вульгарна. Горе ее и страдания превысили стыд и совестливость, и теперь она готова была раздеться прилюдно донага, лишь бы не прикасались к ее истерзанному телу опять; к телу, что еще годами могло оставаться нетронутым, что так внезапно и грубо было попрано". (В.Н. Гельфанд, "Дневники 1941-1946 годов", https://royallib.com/book/gelfand_vladimir/dnevniki_1941_1946_godov.html)
  
  Николай Николаевич Никулин, участник Великой Отечественной войны, гвардии сержант, искусствовед, профессор, писатель-мемуарист, член-корреспондент Российской академии художеств:
  
  "Войска тем временем перешли границу Германии. Теперь война повернулась ко мне еще одной неожиданной стороной. Казалось, все испытано: смерть, голод, обстрелы, непосильная работа, холод. Так ведь нет! Было еще нечто очень страшное, почти раздавившее меня. Накануне перехода на территорию Рейха в войска приехали агитаторы. Некоторые в больших чинах.
  - Смерть за смерть!!! Кровь за кровь!!! Не забудем!!! Не простим!!! Отомстим!!! - и так далее...
  До этого основательно постарался Эренбург, чьи трескучие хлесткие статьи все читали: "Папа, убей немца!" И получился нацизм наоборот. Правда, те безобразничали по плану: сеть гетто, сеть лагерей. Учет и составление списков награбленного. Реестр наказаний, плановые расстрелы и т. д. У нас все пошло стихийно, по-славянски. Бей, ребята, жги, глуши! Порти ихних баб! Да еще перед наступлением обильно снабдили войска водкой. И пошло, и пошло! Пострадали, как всегда, невинные. Бонзы, как всегда, удрали... Без разбору жгли дома, убивали каких-то случайных старух, бесцельно расстреливали стада коров. Очень популярна была выдуманная кем-то шутка: "Сидит Иван около горящего дома. "Что ты делаешь?" - спрашивают его. "Да вот, портяночки надо было просушить, костерок развел""... Трупы, трупы, трупы. Немцы, конечно, подонки, но зачем же уподобляться им? Армия унизила себя. Нация унизила себя. Это было самое страшное на войне. Трупы, трупы... На вокзал города Алленштайн, который доблестная конница генерала Осликовского захватила неожиданно для противника, прибыло несколько эшелонов с немецкими беженцами. Они думали, что едут в свой тыл, а попали... Я видел результаты приема, который им оказали. Перроны вокзала были покрыты кучами распотрошенных чемоданов, узлов, баул ов. Повсюду одежонка, детские вещи, распоротые подушки. Все это в лужах крови...
  <...>
  Этот странный и дикий случай произошел однажды поздно вечером. Я сидел в своей комнате и вдруг услышал наверху, в мансарде, пистолетные выстрелы. Заподозрив неладное, я бросился вверх по лестнице, распахнул дверь и увидел ужасающую сцену. Майор Г. стоял с дымящимся пистолетом в руке, перед ним сидела немка, держа мертвого младенца в одной руке и зажимая рану другой. Постель, подушки, детские пеленки - все было в крови. Пуля прошла через головку ребенка и застряла в груди матери. Майор Г. был абсолютно спокоен, неподвижен и трезв как стеклышко. Зато стоящий рядом лейтенант весь извивался и шипел:
  - Ну, убей! Убей ее!
  Этот лейтенант был совершенно пьян - серое лицо, синие губы, слезящиеся глаза, слюни изо рта. Так пьянеют алкоголики на последней стадии алкоголизма. (Я на днях видел такого в метро. Он сидел, мычал, а под ним образовалась лужа, тоненькой струйкой растекавшаяся через весь вагон, метров на пятнадцать... А напротив сидели раскрашенные девочки в джинсах и обсуждали: сколько же жидкости может быть в человеке?) Лейтенант был пьян до изумления, но, как я понял, все же делал свое дело: подзуживал майора. Зачем? Я не знал. Может быть, у него была цель - устроить провокацию и слепить дело? Он ведь был из СМЕРШа! А пути и методы этой организации неисповедимы... Как бы то ни было, майор Г. все еще держал пистолет в руке. Ничего не поняв и не обдумав, я неожиданно для себя влепил майору в ухо. Вероятно, мне показалось, что он впал в помутнение разума, и мой удар должен был привести его в чувство. Так бывало на передовой, когда молодые солдаты терялись от ужаса в первом бою: крепкая оплеуха возвращала им разум и здравый смысл. Однажды я треснул молодого лейтенанта, наклавшего в штаны во время атаки, и позже он был мне за это благодарен. Но тут была не передовая, и все получилось иначе. Майор Г. спокойно положил пистолет в кобуру, а лейтенант поднял крик. "А-а-а! Ударил офицера!" - орал он торжественно и радостно, словно только этого и ждал. Я понял, что попал в скверную историю. Ударить офицера - невероятное событие. Никому не интересно, что я сделал это из добрых побуждений.
  В 1941-1942 годах меня бы без церемоний поставили к стенке. Сейчас же, в лучшем случае, можно было надеяться на штрафную роту. Надо сказать, что рукоприкладства во Вторую мировую войну в нашей армии не было. Во всяком случае, я не видел ничего подобного и не слыхал об этом. Солдата могли расстрелять за трусость, за строптивость, но ударить - ни-ни! Попробуй ударь - в первой же атаке заработаешь пулю в затылок! Но главное - необходимость вместе разделять опасность, вместе идти на смерть вырабатывала уважение друг к другу и рукоприкладства не было. Тем более не было случаев, чтобы солдат поднял руку на офицера. Другое дело - высшее начальство: у них был свой этикет, нас не касавшийся. Однажды я видел, как пьяный генерал, командир танкистов, лупил толстой суковатой палкой своих полковников и майоров. Позже они сами во всем разобрались...
  Следующий акт драмы произошел на лестничной площадке этажом ниже. Сцена была немая, но величественная, в духе трагедий Шекспира: два санитара медленно несли сверху детский трупик, освещая себе дорогу чадящими факелами. В открытых дверях операционной был виден врач в белом халате, готовившийся извлекать пулю из груди матери, а из противоположной двери два автоматчика вывели меня - без ремня, без погон, для того чтобы отправить в кутузку.
  Меня заперли в сыром подвале и продержали там ночь и день. К вечеру повели куда-то. На допрос, - решил я. Только бы не лупили! Однако опять счастье улыбнулось мне. Начальник из СМЕРШа долго разглядывал меня, а потом сказал:
  - Иди, давай, да в следующий раз не валяй дурака. Да помалкивай, помалкивай!
  Мне отдали ремень, погоны и все на этом кончилось. Потом уже, сопоставляя обстоятельства, я понял, что начальство не радо было происшедшему. Лейтенант, по-видимому, занимался самодеятельностью и перестарался. Назревал скандал. Майор Г. был образцовым офицером, я был ветераном дивизии, да еще только что получившим орден. Дело решили замять, будто ничего не произошло.
  Но что же это было? Почему стрелял майор Г.? Если бы это был лейтенант, я бы не удивился. Лейтенанту подобные действия положены по должности и по складу характера, но майор...
  Тогда я осуждал его, а сейчас, через много лет, недоумеваю и ничего не могу понять. Быть может, майор Г. насмотрелся на жестокость немцев? Как и все мы, он видел огромную братскую могилу с убитыми пленными русскими, которую мы обнаружили в Вороново. Он видел трупы наших детей, замученных и сожженных. Он, вероятно, хорошо знал, что победы немцев в 1941-1942 годах были в значительной мере обусловлены жестокостью: они без церемоний убивали всех подряд, военных и гражданских, старых и молодых. Возможно, все это ожесточило майора и он решил мстить. К тому же маленький сын немки через двадцать лет стал бы солдатом и опять пошел войной на нас... Может быть, майор Г. знал, что жестокость - непременный спутник истории человечества от библейских времен до наших дней, и чаще страдает невинный, чем виновный. Может быть, он понял, что великие преобразователи рода человеческого - Иван Грозный, Гитлер, Сталин и многие другие - утверждались на жестокости, уничтожая и своих и чужих, врагов и приверженцев без разбора, чтобы тем самым крепить свои идеи и свою власть. Но вряд ли майор Г. размышлял на эту тему. Он просто стрелял. И я до сих пор ломаю голову: зачем? Больше я никогда его не видел, но недавно узнал, что майор, теперь уже полковник, долгое время работал в штабах, потом читал лекции в Военной академии, а теперь на пенсии. Не берусь судить его, но вспоминаю с омерзением.
  <...>
  В эти дни здесь, в Берлине, я совершил поступок, которым горжусь до сих пор, но удивляюсь собственному авантюризму... Дождливым вечером меня куда-то послали. Я укрылся от дождя прорезиненной и блестящей трофейной офицерской накидкой. Она закрывала голову капюшоном, а все тело - до пят; солдат выглядел в ней, как генерал. Прихватив автомат, я отправился в путь. Около соседнего дома меня остановили отчаянные женские вопли: какой-то старший лейтенант, судя по цвету погон - интендант, тащил молодую смазливую немку в подъезд. Он стянул с нее кофточку, разорвал белье. Я немедленно подбежал поближе, лязгнул затвором автомата и громко рявкнул командирским голосом (откуда что взялось): "Смир-р-р-на!!! И представился: "Командир подразделения СМЕРШ, номер 12-13, майор Потапов!!! Приказываю: немедленно явитесь в штаб и доложите начальству о вашем безобразном поведении!.. Я проверю!.. Кр-р-р-угом!.. Марш!.. Бегом!"
  О, это роковое слово СМЕРШ. Оно действовало безотказно. Мы все замирали от страха, услышав его.
  Интендант сбежал, обдав меня отвратительной вонью винного перегара...
  Немка стояла и смотрела на меня глазами маленькой мышки, которую готовилась сожрать кобра, и дрожала... Я понял: она покорно ждет, что я завершу начатое старшим лейтенантом. Я помог ей надеть кофту и сказал:
  - Идите домой и постарайтесь поменьше выходить на улицу.
  И после паузы простонал:
  - Извинение (Entschuldigung)...
  Немка ушла.
  <...>
  Военные девочки набросились на заграничное барахло. Форму носить надоело, а кругом такие красивые вещи! Но не всегда безопасно было наряжаться. Однажды связистки надели яркие платья, туфельки на высоких каблуках и счастливые, сияющие пошли по улице. Навстречу - группа пьяных солдат:
  - Ага! Фравы!! Ком! - и потащили девчат в подворотню.
  - Да мы русские, свои, ай! Ай!
  - А нам начхать! Фравы!!!
  Солдаты так и не поняли, с кем имеют дело, а девочки испили чашу, которая выпала многим немецким женщинам.
  Вообще же немки охотно шли на связь с солдатами, не делая из этого никаких проблем. В Германии это было поразительно просто. Русская патриархальная строгость нравов не распространялась за пределы нашей страны. Особенно благосклонны немки были, если "камрад" вежлив, не дерется, не слишком пьян. Совсем хорошо, если покормит и даст еды с собой. Но плохо, когда "камрадов" сразу несколько и они жестоки (это было во время боев). В результате в Германии появились полуиваны, полуказахи, полуузбеки и получерт-знает-кто. На западе, очевидно, полунегры... В результате мы имели также невиданное распространение венерических болезней.
  <...>
  Петров (так звали почтальона), показавшийся мне таким милым, в конце войны раскрылся как уголовник, мародер и насильник. В Германии он рассказал мне, на правах старой дружбы, сколько золотых часов и браслетов ему удалось грабануть, скольких немок он испортил. Именно от него я услышал первый из бесконечной серии рассказ на тему "Наши за границей". Этот рассказ сперва показался мне чудовищной выдумкой, возмутил меня и потому навсегда врезался в память:
  
  "Прихожу я на батарею, а там старички-огневички готовят пир. От пушки им отойти нельзя - не положено. Они прямо на станине крутят пельмени из трофейной муки, а у другой станины по очереди забавляются с немкой, которую притащили откуда-то. Старшина разгоняет их палкой: "Прекратите, старые дураки! Вы что, заразу хотите внучатам привезти!? Он уводит немку, уходит, а минут через двадцать все начинается снова".
  
  Другой рассказ Петрова о себе: "Иду это я мимо толпы немцев, присматриваю бабенку покрасивей и вдруг гляжу: стоит фрау с дочкой лет четырнадцати. Хорошенькая, а на груди вроде вывески, написано "Syphilis", это, значит, для нас, чтобы не трогали. Ах ты, гады, думаю, беру девчонку за руку, мамане автоматом в рыло, и в кусты. Проверим, что у тебя за сифилис! Аппетитная оказалась девчурка"...". (Н.Н. Никулин, "Воспоминания о войне", М., АСТ, 2017)
  
  Леонид Николаевич Рабичев, участник Великой Отечественной войны, лейтенант, советский и российский поэт, художник, писатель-мемуарист:
  
  "Метров через сто начиналось шоссе, справа и слева лес, несколько километров - и дорога на фольварк Голлюбиен. Это был двухэтажный, крытый красной черепицей, окруженный всевозможными службами дом. <...> Побывавшие в этом "музее" раньше нас наши пехотинцы и танкисты не остались равнодушными к охотничьему домику прусских королей: все заключенные в позолоченные рамы зеркала были ими разбиты, все перины и подушки распороты, вся мебель, все полы были покрыты слоем пуха и перьев. В коридоре висел гобелен, воспроизводящий знаменитую картину Рубенса "Рождение Афродиты из пены морской". Кто-то, осуществляя свою месть завоевателям, поперек черной масляной краской написал популярное слово из трех букв.
  <...>
  Февраль 1945 года. Восточная Пруссия.
  Заходим в дом. Три большие комнаты, две мертвые женщины и три мертвые девочки. Юбки у всех задраны, а между ног донышками наружу торчат пустые винные бутылки. Я иду вдоль стены дома, вторая дверь, коридор, дверь и еще две смежные комнаты. На каждой из кроватей, а их три, лежат мертвые женщины с раздвинутыми ногами и бутылками.
  Ну, предположим, всех изнасиловали и застрелили. Подушки залиты кровью. Но откуда это садистское желание - воткнуть бутылки? Наша пехота, наши танкисты, деревенские и городские ребята, у всех на родине семьи, матери, сестры.
  Я понимаю - убил в бою. Если ты не убьешь, тебя убьют. После первого убийства шок, у одного озноб, у другого рвота. Но здесь какая-то ужасная садистская игра, что-то вроде соревнования: кто больше бутылок воткнет, и ведь это в каждом доме. Нет, не мы, не армейские связисты. Это пехотинцы, танкисты, минометчики. Они первые входили в дома.
  <...>
  Войска наши в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов гражданское население. На повозках и машинах, пешком - старики, женщины, дети, большие патриархальные семьи медленно, по всем дорогам и магистралям страны уходили на запад.
  Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек.
  Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами.
  Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует, нет, скорее регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали.
  Нет, не круговая порука и вовсе не месть проклятым оккупантам этот адский смертельный групповой секс.
  Вседозволенность, безнаказанность, обезличенность и жестокая логика обезумевшей толпы.
  Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, а мне мерещился Карфаген Флобера, и я понимал, что война далеко не все спишет. Полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков.
  - Кончай! По машинам!
  А сзади уже следующее подразделение.
  И опять остановка, и я не могу удержать своих связистов, которые тоже уже становятся в новые очереди. У меня тошнота подступает к горлу.
  До горизонта между гор тряпья, перевернутых повозок трупы женщин, стариков, детей. Шоссе освобождается для движения. Темнеет.
  Слева и справа немецкие фольварки. Получаем команду расположиться на ночлег.
  Это часть штаба нашей армии: командующий артиллерией, ПВО, политотдел.
  Мне и моему взводу управления достается фольварк в двух километрах от шоссе.
  Во всех комнатах трупы детей, стариков, изнасилованных и застреленных женщин.
  Мы так устали, что, не обращая на них внимания, ложимся на пол между ними и засыпаем.
  <...>
  В Европе мы, в Европе!
  Размечтался, и вдруг в распахнутые ворота входят две шестнадцатилетние девочки-немки. В глазах никакого страха, но жуткое беспокойство.
  Увидели меня, подбежали и, перебивая друг друга, на немецком языке пытаются мне объяснить что-то. Хотя языка я не знаю, но слышу слова "мутер", "фатер", "брудер".
  Мне становится понятно, что в обстановке панического бегства они где-то потеряли свою семью.
  Мне ужасно жалко их, я понимаю, что им надо из нашего штабного двора бежать куда глаза глядят и быстрее, и я говорю им:
  - Муттер, фатер, брудер - нихт! - и показываю пальцем на вторые дальние ворота - туда, мол. И подталкиваю их.
  Тут они понимают меня, стремительно уходят, исчезают из поля зрения, и я с облегчением вздыхаю - хоть двух девочек спас, и направляюсь на второй этаж к своим телефонам, внимательно слежу за передвижением частей, но не проходит и двадцати минут, как до меня со двора доносятся какие-то крики, вопли, смех, мат.
  Бросаюсь к окну.
  На ступеньках дома стоит майор А., а два сержанта вывернули руки, согнули в три погибели тех самых двух девочек, а напротив - вся штабармейская обслуга - шофера, ординарцы, писари, посыльные.
  - Николаев, Сидоров, Харитонов, Пименов... - командует майор А. - Взять девочек за руки и ноги, юбки и блузки долой! В две шеренги становись! Ремни расстегнуть, штаны и кальсоны спустить! Справа и слева, по одному, начинай!
  А. командует, а по лестнице из дома бегут и подстраиваются в шеренги мои связисты, мой взвод. А две "спасенные" мной девочки лежат на древних каменных плитах, руки в тисках, рты забиты косынками, ноги раздвинуты - они уже не пытаются вырываться из рук четырех сержантов, а пятый срывает и рвет на части их блузочки, лифчики, юбки, штанишки.
  Выбежали из дома мои телефонистки - смех и мат.
  А шеренги не уменьшаются, поднимаются одни, спускаются другие, а вокруг мучениц уже лужи крови, а шеренгам, гоготу и мату нет конца.
  Девчонки уже без сознания, а оргия продолжается.
  Гордо подбоченясь, командует майор А. Но вот поднимается последний, и на два полутрупа набрасываются палачи-сержанты.
  Майор А. вытаскивает из кобуры наган и стреляет в окровавленные рты мучениц, и сержанты тащат их изуродованные тела в свинарник, и голодные свиньи начинают отрывать у них уши, носы, груди, и через несколько минут от них остаются только два черепа, кости, позвонки.
  Мне страшно, отвратительно.
  Внезапно к горлу подкатывает тошнота, и меня выворачивает наизнанку.
  Майор А. - боже, какой подлец!
  Я не могу работать, выбегаю из дома, не разбирая дороги, иду куда-то, возвращаюсь, я не могу, я должен заглянуть в свинарник.
  Передо мной налитые кровью свиные глаза, а среди соломы, свиного помета два черепа, челюсть, несколько позвонков и костей и два золотых крестика - две "спасенные" мной девочки.
  <...>
  1 февраля город Хайльсберг был взят нашей армией с ходу. Это был прорыв немецкой линии обороны. В городе оставался немецкий госпиталь, раненые солдаты, офицеры, врачи. Накануне шли тяжелые бои, немцы умирали, но не сдавались. Такие были потери, так тяжело далась эта операция, столько ненависти и обиды накопилось, что пехотинцы наши с ходу расстреляли и немецких врачей, и раненых солдат и офицеров - весь персонал госпиталя.
  Через два дня - контратака.
  Наши дивизии стремительно отступают, и око за око - уже наш госпиталь не успевает эвакуироваться, и немцы расстреливают поголовно всех наших врачей, раненых солдат и офицеров.
  <...>
  Комендант города, старший по званию полковник, пытался организовать круговую оборону, но полупьяные бойцы вытаскивали из квартир женщин и девочек. В критическом положении комендант принимает решение опередить потерявших контроль над собой солдат. По его поручению офицер связи передает мне приказ выставить вокруг костела боевое охранение из восьми моих автоматчиков, а специально созданная команда отбивает у потерявших контроль над собой воинов-победителей захваченных ими женщин.
  Другая команда возвращает в части разбежавшихся по городу в поисках "удовольствий" солдат и офицеров, объясняет им, что город и район окружены. С трудом создает круговую оборону.
  В это время в костел загоняют около двухсот пятидесяти женщин и девочек, но уже минут через сорок к костелу подъезжают несколько танков. Танкисты отжимают, оттесняют от входа моих автоматчиков, врываются в храм, сбивают с ног и начинают насиловать женщин.
  Я ничего не могу сделать. Молодая немка ищет у меня защиты, другая опускается на колени.
  - Герр лейтенант, герр лейтенант!
  Надеясь на что-то, окружили меня. Все что-то говорят.
  А уже весть проносится по городу, и уже выстроилась очередь, и опять этот проклятый гогот, и очередь, и мои солдаты.
  - Назад, е... вашу мать! - ору я и не знаю, куда девать себя и как защитить валяющихся около моих ног, а трагедия стремительно разрастается.
  Стоны умирающих женщин. И вот уже по лестнице (зачем? почему?) тащат наверх, на площадку окровавленных, полуобнаженных, потерявших сознание и через выбитые окна сбрасывают на каменные плиты мостовой.
  Хватают, раздевают, убивают. Вокруг меня никого не остается. Такого еще ни я, никто из моих солдат не видел.
  <...>
  Это не игра и не самоутверждение, это совсем из других измерений, это покаяние. Как заноза, сидит это внутри не только меня, а всего моего поколения. Вероятно, и всего человечества. Это частный случай, фрагмент преступного века, и с этим, как с раскулачиванием 30-х годов, как с ГУЛАГом, как с безвинной гибелью десятков миллионов безвинных людей, как с оккупацией в 1939 году Польши, нельзя достойно жить, без этого покаяния нельзя достойно уйти из жизни. Я был командиром взвода, меня тошнило, смотрел как бы со стороны, но мои солдаты стояли в этих жутких преступных очередях, смеялись, когда надо было сгорать от стыда, и, по существу, совершали преступления против человечества.
  Полковник-регулировщик? Достаточно было одной команды? Но ведь по этому же шоссе проезжал на своем "Виллисе" и командующий 3-м Белорусским фронтом маршал Черняховский. Видел, видел он все это, заходил в дома, где на постелях лежали женщины с бутылками между ногами? Достаточно было одной команды?
  Так на ком же было больше вины: на солдате из шеренги, на полковнике-регулировщике, на смеющихся полковниках и генералах, на наблюдающем мне, на всех тех, кто говорил, что война все спишет?
  В марте 1945 года моя 31-я армия была переброшена на 1-й Украинский фронт в Силезию, на Данцигское направление. На второй день по приказу маршала Конева перед строем было расстреляно сорок советских солдат и офицеров, и ни одного случая изнасилования и убийства мирного населения больше в Силезии не было.
  <...>
  С двумя чемоданами, уже не вдвоем, а один добираюсь я до знакомого своего славянского домика. Хозяйка с радостью отворяет мне калитку, но в комнате на диване сидит полупьяный старшина. На столе бутылка водки.
  Знакомимся, пьем за победу, за возвращение на родину. Я смертельно устал, ложусь на кровать и засыпаю. Старшина будит меня, говорит, что тоже уезжает завтра из Вены домой в Брянск, что, пока я спал, хозяйка уходила из дома куда-то, а он поднялся на второй этаж и обнаружил в бюро столовое серебро, золотые серьги и кольца, золотой портсигар.
  - Лейтенант, - говорит он. - У меня наган, я не сдал его. Давай с тобой ночью убьем эту б... бабу и ее мужа, все вещи разделим, может, еще что найдем. А завтра утром - на поезд до Будапешта, никто нас никогда не найдет, дело абсолютно чистое!
  Понимаю, что убить человека для него дело плевое, надо выходить из трудного положения.
  Раскрываю чемодан, вытаскиваю четыре бутылки венгерской "палинки" (предполагал угостить москвичей). Это виноградная водка крепостью больше пятидесяти градусов. Предлагаю сначала выпить, наливаю ему полную кружку, себе - граммов сто, пьем за удачу. Наливаю ему вторую кружку, себе для виду, пьем за победу, наливаю ему третью и четвертую кружки.
  Минут через двадцать он пьянеет окончательно, пытается лечь на диван и сползает под стол. Десять часов вечера. Приходят хозяйка с мужем, поднимаются наверх, а я сижу на стуле и понимаю, что спать мне не придется, преступление надо предотвратить.
  Так сижу до семи утра, старшина - потенциальный вор и бандит - спит под столом. В семь часов утра с трудом бужу его, говорю, что можем опоздать на поезд, что сам только что проснулся. Мне удается уговорить его, не убивая стариков, ехать на вокзал - слишком мало осталось времени. Берем чемоданы и вещмешки, спускаемся в метро.
  - Мудак ты, лейтенант, - говорит он мне, - я думал, что ты мужик, а ты - х... е!.." (Л.Н. Рабичев, "Война всё спишет", М., Авваллон, 2008)
  
  Результаты негативного церебрального сортинга, проводившегося коммунистами на протяжении двадцати с лишним лет, ярко проявились в поведении победителей на "освобождённых" территориях в конце войны. Грабежи, мародёрство, изнасилования, зверские истязания и убийства гражданского населения имели массовый характер. Люди, всю жизнь прожившие в рабстве, по приказу командиров безропотно поднимавшиеся в смертельные атаки, вдруг ощутили неограниченную власть над другими людьми. Увидели бессильный страх в глазах жертв, которых можно унижать, как угодно издеваться над ними и даже безнаказанно убивать. "РАБ МЕЧТАЕТ НЕ О СВОБОДЕ, А О СВОИХ РАБАХ" (Марк Туллий Цицерон).
  
  И местью проклятым оккупантам это не объяснить. Хотя бы потому, что насиловали не только немок, но женщин всех национальностей как только пересекали границу. Например, словачек.
  
  Самый известный случай произошёл в ноябре 1944 года в словацкой деревне Павловце-над-Угом, район Михайловце Кошицкого края. В село вошла Красная армия, окончив немецкую оккупацию. Шестнадцатилетняя Анна Колесарова вместе с родственниками спряталась в подвале на кухне. Однако красноармеец, ворвавшийся в дом, открыл их убежище.
  
  Отец сказал дочери приготовить что-нибудь поесть для солдата, надеясь умиротворить его. Но несмотря на то, что девушка была одета в скромное чёрное платье, по договорённости между всеми женщинами села одеваться именно так, чтобы не привлекать внимание солдат, тот начал её домогаться. Анна решительно встала на защиту своей невинности. Разгневанный красноармеец приказал ей прощаться с отцом и братом, и после того, как она сказала: "Иисус, Мария, Иосиф, вам вручаю душу...", - дважды выстрелил.
  
  Лишь после падения просоветского коммунистического режима в тогдашней Чехословакии стало возможным открыто говорить об Анне Колесаровой и её героической смерти. 6 марта 2018 папа Франциск подписал декрет о её мученичестве. Обряд беатификации состоялся 1 сентября 2018 в Кошице. Торжества провёл кардинал Джованни Анджело Беччу, префект конгрегации по делам святых. ( "Колесарова, Анна", статья из Википедии)
  
  Сэр Энтони Джеймс Бивор, британский военный историк и писатель:
  
  "Гроссман отметил в дневнике, что освобожденные из немецкой неволи советские девушки часто жаловались на то, что красноармейцы насилуют их. Одна из них сказала ему в слезах, что ее насиловал уже пожилой солдат, который годился ей в отцы.
  <...>
  13 февраля, спустя два дня после окончания Крымской конференции, советское командование смогло объявить об окончательном падении Будапешта. Конец этой жестокой битвы ознаменовался сценами убийств, грабежа, разрушений и изнасилований.
  <...>
  Командиры полков НКВД не наказывали подчиненных за сами факты совершенного ими изнасилования. Наказания следовали лишь тогда, когда солдаты заражались от немецких женщин каким-либо венерическим заболеванием. Это заболевание женщины, как правило, подхватывали в результате предыдущего изнасилования. Само изнасилование считалось не больше чем "аморальным поведением". Интересно, что российские историки по сей день дают уклончивые объяснения такому "поведению". Некоторые из них говорят лишь о "негативном феномене", присутствовавшем в армии освободителей, который подрывал престиж Советского Союза и его вооруженных сил и негативно влиял на будущие взаимоотношения с теми странами, через которые проходили части Красной Армии.
  
  Упоминание о взаимоотношениях с другими странами косвенно доказывает тот факт, что многочисленные случаи изнасилования происходили и на территории Польши. Но наиболее шокирующими, с российской точки зрения, выглядят факты насилия советских солдат и офицеров, совершенные против украинских, русских и белорусских женщин и девушек, освобожденных из немецких рабочих лагерей. Многим девушкам было всего по шестнадцать, а то и по четырнадцать лет, когда их угоняли на принудительные работы в Германию. Подобного рода случаи делают совершенно несостоятельной любую попытку оправдать поведение советских солдат с помощью слов о том, что они, мол, мстили за преступления нацистов в Советском Союзе. Информацию об этом можно встретить не только в неопубликованном дневнике Василия Гроссмана. Существуют детальные доклады, в которых подробно описываются все обстоятельства дела.
  <...>
  Однако в ночь на 24 февраля, как вытекает из доклада Цыганкова, в деревню Грутенберг, что неподалеку от Ельса, явились тридцать пять советских солдат, возглавляемые своим батальонным командиром. Они вошли в спальню, где находились советские девушки, и изнасиловали их. Три дня спустя неизвестный старший лейтенант подъехал на лошади к тому месту, где советские девушки собирали зерно. Он слез с лошади и заговорил с одной из них, оказавшейся из Днепропетровской области, Анной Гриценко. Он спросил: "Откуда ты?" Та ответила. После этого лейтенант приказал ей подойти поближе. Она отказалась. Тогда он снял с плеча оружие и выстрелил в нее. Однако девушка осталась жива. Подобных инцидентов было довольно много.
  
  В городе Бунслау находилось порядка ста советских девушек. Они жили рядом со зданием комендатуры, однако из-за недостатка охраны подвергались частым унижениям со стороны различных солдат. Были даже случаи, когда военнослужащие являлись в женскую спальню по ночам, терроризировали и насиловали их. Так, 5 марта в спальню явилось шестьдесят офицеров и солдат из 3-й гвардейской танковой армии. Большинство военнослужащих были пьяными. Они набросились на женщин и стали их унижать. Даже после того, как комендант приказал танкистам покинуть помещение, они не успокоились, а стали угрожать ему оружием и затеяли драку. Этот случай не являлся единичным. Множество подобных инцидентов происходило в Бунслау практически каждый день. Поэтому, как отмечал Цыганков, все женщины, находившиеся в городе, были напуганы и деморализованы. Среди них росло недовольство. Одна из таких женщин, Мария Шаповал, сказала: "Я ждала Красную Армию днями и ночами. Я ждала моего освобождения, а сейчас наши солдаты обращаются с нами хуже немцев. Я не испытываю радости от того, что осталась жива". "Было очень тяжело жить с немцами, - отмечала Клавдия Малашенко, - но сейчас мы также живем очень плохо. Это не освобождение. Наши солдаты относятся к нам ужасно. Они делают с нами страшные вещи".
  
  Цыганков отмечал, что число случаев унижения советских женщин очень велико. Так, в ночь с 14 на 15 февраля военнослужащие штрафной роты под командованием старшего лейтенанта окружили одну деревню, перебили охрану, а затем зашли в дом, где находились спящие женщины, и начали организованное массовое изнасилование. Эти женщины лишь недавно были освобождены частями Красной Армии.
  
  Было также множество случаев насилия против советских женщин, которые совершали офицеры Красной Армии. 26 февраля три офицера вошли в женскую спальню, которая располагалась на хлебном складе. Когда комендант, майор Соловьев, пытался остановить их, один из вошедших, также майор, сказал: "Я только что с фронта, и мне нужна женщина". После этого он устроил в спальне дебош.
  
  Вера Ланцова, 1926 года рождения, была изнасилована дважды. В первый раз, когда через город прошли передовые советские части, а во второй раз, 14 февраля, одним из солдат. С 15 по 22 февраля лейтенант А.А. Исаев заставлял ее спать с собой, бил ее и угрожал убить, если та не будет подчиняться. Некоторые офицеры, солдаты и сержанты говорили освобожденным женщинам, что есть приказ, не позволяющий им, этим женщинам, возвращаться в Советский Союз, а если все-таки кого-то туда отправят, то только на Север (другими словами, в лагеря ГУЛАГа). Вследствие такого отношения женщины стали думать, что в СССР к ним не будут относиться как к советским гражданам и с ними действительно можно вести себя как угодно - убивать, насиловать, бить. А в родной дом им возвратиться не позволят". (Э. Бивор, "Падение Берлина. 1945", М., АСТ, 2004)
  
  Обсуждая тему военных преступлений Красной армии, нельзя обойти молчанием и работы немецких историков: Йоахима Хоффманна (в русской транскрипции Иоахим Гофман) и Гюнтера Беддекера.
  
  Страшные факты приводит в своей книге "Сталинская война на уничтожение" Йоахим Хоффманн, немецкий военный историк. Любопытный момент: публикуемые им факты приводят в бешенство не только россиян, но и самих немцев. Почему-то среди значительной части культурно-политической лево-ориентированной элиты Германии сформировалось в корне порочное представление о том, что вина за развязывание и варварские методы ведения Второй мировой войны является некой фиксированной постоянной величиной, и что признание преступлений сталинского режима и сталинской армии как будто снимает часть этой вины с Гитлера, его генералитета и его военной машины в целом. А если выснится, что Гитлер не является единственным абсолютным злом, то частично виноватым во всех бедах Второй мировой окажется и немецкий народ, всецело поддерживавший нацистские принципы и безумные военные авантюры своего фюрера. Нет, пусть уж лучше один Гитлер остаётся виноватым во всём, а население Германии вроде бы и ни при чём:
  
  "Русский режиссёр господин Синельников во время поездки по Германии взял интервью по так называемому "вопросу о превентивной войне" у ряда известных лиц, обименах которых мы здесь стыдливо умолчим, и ему единодушно ответили, что даже если Виктор Суворов прав и Гитлер лишь опередил Сталина, то об этом никогда нельзя будет сказать, поскольку ведь тем самым (что совершенно неверно) с Гитлера снимается вина. <...> Многие немцы в своей самопоглощённости уже просто не замечали, что они, собственно, требовали при этом от русских. Ведь это означало не что иное, как мнение о том, что пусть они, русские, продолжают спокойно жить со сталинской пропагандистской ложью, лишь бы у них, немцев, было алиби в лице Гитлера. А алиби негативного явления - Гитлера им было нужно, чтобы перед всем миром представлять себя в должном свете, причём за счёт русских, и демонстрировать, как велика всё же стала сегодня дистанция между ними и Гитлером.
  
  Профессор д-р Ричард К. Раак (Raack) из университета штата Калифорния в Хейуарде: "Сегодня хорошо известные представители немецких левых предлагают (хотя, конечно, не столь фанатично, как некоторые профессора) запрещать книги по истории по политическим причинам". Аналогично выразился првессор д-р Гюнтер Гиллессен (Gillessen), когда сказал о "самоналоженном запрете на научные исследования в ФРГ по "политическим мотивам"". (Иоахим Гофман, "Сталинская война на уничтожение", М. АСТ, 2006)
  
  Ниже приведены выдержки из этого труда Иоахима Гофмана:
  
  "Массовые убийства военнопленных и гражданских лиц любого возраста и пола, массовые изнасилования женщин, даже старух и детей, с отвратительными сопутствующими явлениями, многократно, подчас вплоть до смерти, умышленные поджоги домов, сел, городских кварталов и целых городов, систематическое разграбление, мародерство и уничтожение частной и общественной собственности и, наконец, массовая депортация мужчин, а также женщин и молодежи в трудовое рабство Советского Союза - обычно с отделением матерей от их детей и с разрывом семейных уз - таковы были выделяющиеся признаки события, которое вопиюще противоречило принципам упорядоченного ведения войны.
  Убийства как тягчайшее нарушение закона производились многообразным образом. Колонны беженцев давили танками или расстреливали, мужчин (а также многих женщин после изнасилования) расстреливали, забивали или закалывали подскочившие танкисты и пехотинцы. Гражданских лиц убивали повсеместно в домах и на улицах, а в некоторых зданиях, лесных сторожках, амбарах и сараях подчас сжигали и живьем. Мужчин, которые пытались защитить от изнасилования своих жен и дочерей, как правило, убивали точно так же, как женщин, оказавших сопротивление акту насилия. Вновь и вновь сообщается о садистских убийствах на сексуальной почве, а иногда даже об осквернении уже убитых до этого. В ходе так называемой "денацификации" расстреливались члены НСДАП и ее подразделений или прочие "фашисты", например, местные крестьянские руководители - ортсбауэрнфюреры, во многих случаях также чиновники и служащие гражданской администрации и, естественно, служащие полиции, вообще носители униформы общественных служб - безразлично, были ли они железнодорожниками, почтовыми служащими, пожарниками, лесничими, далее члены Имперской службы труда или организации Тодта, кроме того, очень часто и так называемые "капиталисты" - крупные землевладельцы, крестьяне, лавочники, домовладельцы, далее все, кто, как мальчики из Гитлерюгенда, каким-либо образом считались потенциальными "партизанами", и очень часто жильцы домов, в которых находили немецких солдат или оружие. Формальным основанием служил изданный наркомом внутренних дел СССР Берией приказ НКВД No 0016 от 16 января 1945 г. Советы расстреливали или забивали во время депортации "мобилизованных немцев" всех тех, кто не мог поспеть из-за нехватки сил, а в пыточных подвалах НКВД многие из допрашиваемых умирали под нечеловеческими пытками. Подчас, как доказывают примеры Неммерсдорфа в 1944 г. и Метгетена в 1945 г., жители целых населенных пунктов, мужчины, женщины и дети, подвергались резне просто потому, что они были немцами. Разнузданные действия подстрекаемой советской солдатни не имели установленных правил.
  <...>
  Число военнопленных, убитых только в восточных провинциях Германии, не удастся установить уже никогда. Но о числе гражданских жертв дают хотя бы приблизительное представление исследования Федерального министерства по делам изгнанных и Федерального архива, основанные на статистике населения, хотя эти оценки располагаются у нижней границы и охватывают только жертв непосредственных преступлений. Согласно им, были убиты 120 000 мужчин, женщин и детей, большей частью - советскими солдатами, и еще 100 000-200 000 погибли в тюрьмах и лагерях. Более 250 000 человек умерли в ходе начавшихся с 3 февраля 1945 г. депортаций и в советском трудовом рабстве в качестве "репарационных депортированных" и бесконечно многие - в одном Кёнигсберге 90 000 - от нечеловеческих условий жизни при советской военной администрации и в последующий оккупационный период. Крайне высока была и доля тех, кто сам покончил со своей жизнью от отчаяния. При этом гигантские человеческие потери, имевшие место в результате непосредственного применения насилия или в тюрьмах, концлагерях и лагерях смерти в Польше, Югославии и Чехословакии, останутся в этом контексте вне внимания точно так же, как минимум 43 000 гражданских лиц, погибших от голода и эпидемий в советских концлагерях (специальные лагеря, спецлагеря НКВД СССР) оккупационных войск.
  <...>
  Что касается военной дисциплины, то Красная Армия фактически уже в 1944 г. находилась в состоянии нарастающего одичания. При новом овладении прежними советскими территориями, например, Украиной, а также в Польше, в странах Прибалтики, в Венгрии, Болгарии, Румынии и Югославии злоупотребления и акты насилия против местного населения приобрели такие масштабы, что советские командные структуры были вынуждены принять энергичные меры.
  <...>
  Насколько напряженной должна была быть обстановка в Польше, проясняет дневник погибшего офицера 2-го гвардейского артиллерийского дивизиона 5-го артиллерийского корпуса 1-го Прибалтийского фронта Юрия Успенского. "У нас очень враждебно говорят о поляках, - пишет этот очень вдумчивый офицер о ситуации в Вильнюсе, - говорят даже, что их всех надо повесить, и при этом еще произносят культурную фразу: "Польский народ исторически совсем нежизнеспособен"".
  <...>
  "Немецких женщин хватает, - писал Ефименко 3 февраля 1945 г., - их не нужно уговаривать, просто приставляешь наган и командуешь "Ложись!", делаешь дело и идешь дальше." В письме капитану Клюшину от того же дня написано: "Мы тут выкуриваем пруссаков так, что перья летят. Наши парни уже "распробовали" всех немецких женщин. Вообще трофеев много". В письме неизвестного красноармейца растленный дух пропаганды ненависти сведен к одной формуле: "Немецких женщин и детей, попадающих в наши руки, мы убиваем выстрелом в голову. Это наша месть за все, что они уничтожили у нас за два года".
  <...>
  Старший сержант Разыграев из 358-й стрелковой дивизии как свидетель занес в протокол следующее: "Адъютант 2-го дивизиона 919-го артиллерийского полка старший лейтенант Пугачев взял себе трех девушек примерно 18 лет (из них одна полька), затащил их в свою комнату и изнасиловал по очереди. Потом он передал девушек красноармейцам, которые, со своей стороны, после жестоких надругательств... неоднократно изнасиловали девушек. После этого одна из девушек была расстреляна. Гражданское население считается охотничьей дичью, каждый может делать с ним, что захочет. Имеется и право на свободный грабеж. Советский еврейский пропагандист Илья Эренбург - главный поборник этого метода обращения с немецким населением".
  <...>
  Подстрекаемые советской военной пропагандой и командными структурами Красной Армии, солдаты 16-й гвардейской стрелковой дивизии 2-го гвардейского танкового корпуса 11-й гвардейской армии в последней декаде октября 1944 г. принялись вырезать крестьянское население в выступе южнее Гумбиннена. В этом месте немцы, вновь захватив его, смогли в виде исключения провести более детальные расследования. В одном Неммерсдорфе были убиты не менее 72 мужчин, женщин и детей, женщин и даже девочек перед этим изнасиловали, нескольких женщин прибили гвоздями к воротам амбара. Неподалеку оттуда от рук советских убийц пало большое число немцев и французских военнопленных, до сих пор находившихся в немецком плену. Всюду в окрестных населенных пунктах находили тела зверски убитых жителей - так, в Банфельде, имении Тейхгоф, Альт Вустервитце (там в хлеву найдены также останки нескольких сожженных заживо) и в других местах. "У дороги и во дворах домов массами лежали трупы гражданских лиц..., - сообщил обер-лейтенант д-р Амбергер, - в частности, я видел многих женщин, которых... изнасиловали и затем убили выстрелами в затылок, частично рядом лежали и также убитые дети."
  <...>
  У дороги Штоллендорф - Арыс было расстреляно 32 беженца, а у дороги Арыс - Дригельсдорф под Шлагакругом 1 февраля по приказу советского офицера - около 50 человек, большей частью детей и молодежи, вырванных у их родителей и близких в повозках беженцев. Под Гросс Розеном (Гросс Розенско) Советы в конце января 1945 г. сожгли заживо около 30 людей в полевом сарае. Один свидетель видел, как у дороги на Арыс "лежали один труп за другим". В самом Арысе было произведено "большое число расстрелов", видимо, на сборном пункте, а в пыточном подвале НКВД - "истязания жесточайшего рода" вплоть до смерти.
  <...>
  В Готтесдорфе советские солдаты 23 января расстреляли около 270 жителей, включая маленьких детей и 20-40 членов Марианского братства. В Карлсруэ [ныне Покуй, Польша] были расстреляны 110 жителей, включая обитателей Аннинского приюта, в Куппе - 60-70 жителей, среди них также обитатели дома престарелых и священник, который хотел защитить от изнасилования женщин, и т. д. в других местах.
  <...>
  Группа армий "А" донесла 20 января 1945 г., что все жители вновь занятых ночью населенных пунктов Рейхталь [Рыхталь] и Глауше под Намслау [ныне Намыслув, Польша] были расстреляны советскими солдатами 9-го механизированного корпуса 3-й гвардейской танковой армии. 22 января 1945 г., согласно донесению Группы армий "Центр", под Грюнхайном в округе Велау [ныне Знаменск, Россия] танки 2-го гвардейского танкового корпуса "настигли, обстреляли танковыми снарядами и пулеметными очередями" колонну беженцев 4 километра длиной, "большей частью женщин и детей", а "оставшихся уложили автоматчики". Аналогичное произошло в тот же день неподалеку оттуда, под Гертлаукеном, где были убиты советскими солдатами, частично выстрелами в затылок, 50 человек из колонны беженцев. В Западной Пруссии, в неуказанном населенном пункте, в конце января длинный обоз беженцев тоже был настигнут передовыми советскими танковыми отрядами. Как сообщили несколько выживших женщин, танкисты (5-й гвардейской танковой армии) облили лошадей и повозки бензином и подожгли их: "Часть гражданских лиц, состоявших в большинстве из женщин и детей, спрыгнули с повозок и попытались спастись, причем некоторые уже походили на живые факелы. После этого большевики открыли огонь. Лишь немногим удалось спастись". Точно так же в Плонене в конце января 1945 г. танки 5-й гвардейской танковой армии напали на колонну беженцев и перестреляли ее. Всех женщин от 13 до 60 лет из этого населенного пункта, расположенного под Эльбингом [ныне Эльблонг, Польша], красноармейцы беспрерывно насиловали "самым жестоким образом". Немецкие солдаты из танковой разведроты нашли одну женщину с распоротой штыком нижней частью живота, а другую молодую женщину - на деревянных нарах с размозженным лицом.
  <...>
  В донесении Группы армий "Север" от 2 февраля 1945 г. сказано, например, что в Гёттхендорфе, Дёберне, Борденене жителей перебили или расстреляли. "В Гёттхендорфе под Прейсиш-Голландом, - говорится в донесении, - только в одной комнате лежат 7 убитых гражданских лиц, среди них 2 пожилые женщины, 2 мужчин, мальчик около 14 лет. В углу скорчившись - 9-летний мальчик с совершенно разбитым черепом, и над ним 15-летняя девочка с исколотыми руками и расцарапанным лицом, штыком изрезаны грудь и живот, нижняя часть тела совершенно голая. 80-летний дедушка лежал застреленный перед дверью."
  <...>
  В докладе командования 2-й армии от 14 февраля 1945 г. констатируется: "В Прейсиш-Фридланде и в деревне Цискау 29 и 30 января были расстреляны после мучительнейших пыток большинство находившихся там мужчин. Дома и квартиры были разграблены, разрушены и подожжены. По женщинам и детям, которые хотели спастись бегством, большевистские убийцы стреляли из винтовок и пулеметов".
  В Прейсиш-Фридланде и соседних населенных пунктах расследования "выявили и другие зверства". Так, вблизи имения Танненгоф после освобождения были найдены 15 немецких солдат, убитых выстрелами в голову. В Линде 29 января 1945 г. были "убиты 16 жителей, изнасилованы не менее 50 женщин, минимум 4 женщины убиты после изнасилования". Изнасилована была, в частности, и 18-летняя девушка, лежавшая подстреленной в своей крови. В Цискау тоже были расстреляны "после мучительнейших пыток" гражданские лица, а также укрывавшиеся солдаты, включая военнослужащего ВМФ, и изнасилованы женщины, отчасти многократно, среди них "86-летняя старуха и 18-летняя девушка из Бромберга [ныне Быдгощ, Польша], скончавшаяся в страшных муках". "В Цискау, - сказано в заключении доклада командования 2-й армии, - жену офицера прибили гвоздями к полу. После этого большевики оскверняли ее до смерти."
  <...>
  Вблизи границы Рейха, западнее Велюни, советские солдаты 1-го Украинского фронта облили бензином повозки обоза беженцев и сожгли их вместе с пассажирами. На дорогах лежали бесчисленные тела немецких мужчин, женщин и детей, частично в изувеченном состоянии - с перерезанным горлом, отрезанным языком, вспоротым животом. Также к западу от Велюни 25 служащих (фронтовых рабочих) организации Тодта были расстреляны танковыми экипажами 3-й гвардейской танковой армии. Все мужчины были расстреляны и в Хайнерсдорфе, женщины изнасилованы советскими солдатами, а под Кунцендорфом 25-30 мужчин из фольксштурма получили пули в затылок. Таким же образом в Глауше под Намслау погибли от рук убийц, военнослужащих 59-й армии, 18 человек, "включая мужчин из фольксштурма и медсестер". В Беатенгофе под Олау [ныне Олава, Польша] после повторного его занятия все мужчины были найдены убитыми выстрелами в затылок. Преступниками явились военнослужащие 5-й гвардейской армии. В Грюнберге [ныне Зелёна-Гура, Польша] 8 семей были убиты военнослужащими 9-го гвардейского танкового корпуса. Ареной ужасных преступлений стало имение Танненфельд под Гротткау [ныне Гродкув, Польша]. Там красноармейцы из 229-й стрелковой дивизии изнасиловали двух девушек, а затем убили их, надругавшись над ними. Одному мужчине выкололи глаза, ему отрезали язык. То же самое произошло с 43-летней полькой, которую затем замучили до смерти.
  
  В Альт-Гротткау военнослужащие той же дивизии убили 14 военнопленных, отсекли им головы, выкололи глаза и раздавили танками. Красноармейцы этой же стрелковой дивизии несли ответственность и за злодеяния в Шварценгрунде под Гротткау. Они насиловали женщин, включая монастырских сестер, застрелили крестьянина Калерта, вспороли живот его жене, отрубили ей руки, застрелили крестьянина Христофа и его сына, а также молодую девушку. В имении Айсдорф под Мерцдорфом советские солдаты из 5-й гвардейской армии выкололи глаза пожилому мужчине и пожилой женщине, по-видимому - супружеской паре, и отрезали им носы и пальцы.
  <...>
  И в Скампе под Цюллихау [ныне соответственно Скомпе и Сулехув, Польша] советские солдаты из 33-й армии развернули "жуткий кровавый террор". Почти во всех домах лежали "задушенные тела женщин, детей и стариков". Неподалеку за Скампе, у дороги на Ренчен [Бенчен, ныне Збоншинь, Польша], были найдены трупы мужчины и женщины. У женщины был распорот живот, вырван зародыш, а отверстие в животе заполнено нечистотами и соломой. Вблизи находились трупы трех повешенных мужчин из фольксштурма.
  <...>
  О жутком событии сообщил командир немецкого инженерно-танкового батальона 7-й танковой дивизии. В конце февраля 1945 г. советские офицеры из 1-й (или 160-й) стрелковой дивизии севернее Конитца загнали для разведки на минное поле нескольких детей в возрасте 10-12 лет. Немецкие солдаты слышали "жалобные крики" детей, тяжело раненых взорвавшимися минами, "бессильно истекавших кровью из разорванных тел".
  <...>
  Восточная Пруссия
  В Крагау военнослужащие 91-й гвардейской стрелковой дивизии изнасиловали и задушили двух молодых женщин, в Меденау военнослужащие 358-й стрелковой дивизии убили по меньшей мере 11 гражданских лиц. Здесь перед одним домом лежали трупы двух убитых женщин, маленького ребенка и грудного младенца. Двух пожилых мужчин и 14-летнего юношу забили, точно так же - двух женщин и двух девочек после изнасилования. Совершенно раздетое тело примерно 30-летней женщины имело колотые раны на груди, у нее был рассечен череп, она была изрешечена выстрелами. В Гросс-Ладткайме военнослужащие 91-й гвардейской стрелковой дивизии расстреляли 2-х немецких военнопленных и 4-х гражданских лиц, включая бургомистра и его жену. От их 18-летней дочери не осталось никаких следов. Однако был найден труп молодой девушки, которой после изнасилования отрезали груди и выкололи глаза". (Иоахим Гофман, "Сталинская война на уничтожение", М. АСТ, 2006)
  
  Это лишь малая часть из приведённых в книге Гофмана сообщений о немыслимых преступлениях, совершённых советскими солдатами. Огромное количество жутких событий, произошедших в конце войны, описано и в другом труде, посвящённом этой странице истории, - книге журналиста Гюнтера Бёддекера "Трагедия Германии. Горе побеждённым". Он приводит, в частности, многочисленные факты потопления советскими подводными лодками немецких судов с беженцами:
  
  "30 января 1945 года, в 12-ю годовщину захвата власти национал-социалистами, огромный лайнер "Вильгельм Густлов" водоизмещением более 25 тысяч тонн вышел из Данциг-Готенхафена. На борту находились около тысячи военнослужащих 2-й учебной дивизии подводного флота и примерно 4-5 тысяч беженцев. Уже взяв курс на выход из порта, корабль принял на борт дополнительное число беженцев. Из маленьких шлюпок женщины и дети карабкались на отвесный борт по сеткам и верёвочным штормтрапам. В 21:20 того же дня, 30 января, судно оказалось перед торпедными аппаратами советской подводной лодки "С-13" под командованием капитан-лейтенанта Александра Маринеско.Русская подлодка выпустила по кораблю три торпеды, и все они поразили цель. В советских изданиях нападение на "Вильгельм Густлов" описывается так: "Воздух задрожал от мощного троекратного взрыва. Одна торпеда поразила фашистский транспорт на уровне передней мачты, другая попала в середину судна, третья под кормовую мачту. Это был лайнер "Вильгельм Густлов" с 6100 гитлеровцами на борту, которые эвакуировались из учебного центра гитлеровского флота Готенхафена".
  "Вильгельм Густлов" затонул через 70 минут, около 5000 человек погибли, 904 удалось спасти. Температура воздуха была ниже нуля, вода холодна как лёд. Многие люди, которых спасли с тонущего корабля живыми, через короткое время умерли от переохлаждения.
  
  Катастрофы в Балтийском море повторялись как в деталях, таки по сути. <...> В первой половине дня 9февраля у причала Пиллау стояло судно "Генерал фон Штойбен" водоизмещением более 15 тысяч тонн. В портовом городе тысячи беженцев и тысячи раненых немецких солдат всё ещё ожидали транспорта на запад. Тяжелораненых перенесли на судно на носилках. Легкораненые солдаты сидели везде, где только можно. Затем на судно перевели тысячу беженцев. В полдень 9 февраля "Генерал фон Штойбен" взял курс на запад. Около полуночи того же дня судно уже находилось западнее Штольпе-Банки, отмели в Балтийском море, всего в нескольких морских милях от того места, где был торпедирован "Вильгельм Густлов". В эту ночь капитан-лейтенант Александр Маринеско с подлодкой "С-13" снова вышел на охоту в районе Штольпе-Банки. В 0:50 по среднеевропейскому времени "Генерал фон Штойбен" попал в перекрестье перископа подводной лодки Маринеско. Подлодка выпустилапо пароходу две торпеды. "Генерал фон Штойбен" затонул в течение семи минут, 3000 человек погибли, спасти удалось 600.
  
  Но даже вторая за 10 дней крупная катастрофа на море не повлияла на планы немецкого флота по спасению людей из восточных областей Рейха. Гроссадмирал Карл дёниц, главнокомандующий военно-морского флота, заявил: "Важнее задействовать все имеющиеся в распоряжении средства и при этом смириться с некоторыми возможными потерями, чем вообще отказаться от эвакуации раненых".
  И не только раненых: только за февраль 1945 года корабли военно-морского флота и немецкие торговые суда вывезли более полумиллиона беженцев из восточных областей, завоёванных русскими, и из районов ожесточённых боёв.
  <...>
  Над городом Данцигом и двумястами тысячами людей, которым либо не удалось бежать на запад, либо они больше боялись моря, чем русских, пронеслась буря, обещанная маршалом Рокоссовским: убийство и насилие, огонь и пытки.
  Фрау Клара Зайдлер сообщала Научной комиссии правительства Германии: "Одна молодая женщина с тремя маленькими детьми бросилась было в подвал, когда её схватила целая банда.Дети кричали: "Мамочка, мамуля!" Тогда один русский взял и убил детей, всех ироих.Никогда не забуду этого. Мать многократно изнасиловали, после чего она поплзла к реке, чтобы утопиться. Ходить, идти прямо, она не могла.
  Одна женщина из Данцига, как сообщила та же фрау Зайдлер, оказала сопротивление красноармейцу, который хотел изнасиловать её двенадцатилетнюю дочь. Солдат застрелил и мать, и дочь.
  <...>
  Так в Данциге повторилось то же, что до этого происходило в Восточной Пруссии, Померании, Силезии и чему ещё предстояло произойти в бесчисленных немецких городах и деревнях.
  <...>
  Учитель Отто фрич из Кёнигсберга бежал вместе с женой, дочерью и тремя маленькими внуками в окрестности Пиллау. За первые четыре недели бегства умерли его жена и младшая внучка. 11 апреля 1945 года учитель, его дочь и двое оставшихся внуков стояли в порту Пиллау. Вчетвером они поднялись на большой, водоизмещением почти900 тонн, пароход "Карлсруэ", которому тогда уже было сорок лет. Первая остановка судна была на Хела. Там пароход встал на якорь и взял ещё беженцев и нескольких солдат. На следующий день он отплыл с караваном судов, охраняемым военными кораблями. Но старый пароход\делал семь узлов, едва тринадцать километров в час, и скоро отстал от конвоя.
  Русские самолёты-торпедоносцы застали "Карлсруэ" вблизи Штольпмюнде в Померании и атаковали его торпедами. Одна из них попала в середину еле тащившегося парохода. Судно развалилось на две части и затонуло за несколько минут. Во время налёта учитель Отто Фрич стоял на палубе "Карлсруэ" вместе с дочерью и обоими внуками. Он рассказывает: "Мы упали в воду. Я крепко держался за спасательный плот, и меня спас тральщик N 243. О судьбе дочери и детей мне было ничего не известно".
  После того, как Отто Фрича вытащили, он бросился искать своих родных. Он всматривался в лица всех детей и женщин. Прошло немало времени, пока он обнаружил в одном помещении корабля своего внука дыух с половиной лет; матросы закутали его в одеяло, чтобы согреть. Спасители рассказали деду: "Ребёнок сидел верхом на коротком бревне. Он крепко держался обеими ручонками и плакал от страха". Второй внук Отто Фрича и его дочь утонули в Балтийском море, как и 850 из тысячи пассажиров "Карлсруэ". Деда и внука доставили на военном корабле в безопасную Данию.
  <...>
  16 апреля на рейде Хела бросил якорь теплоход "Гойя", построенный всего три года назад, примерно 5000 тонн, быстроходный. <...> Погрузка беженцев, раненых и солдат началась ранним утром. Но для русских бомбардировщиков корабль был столь же желанной целью, что и для беженцев. Трижды повторялись атаки бомбардировщиков, их отбрасывали зенитным огнём, но всё-таки одна бомба попала в "Гойю".Корабль был ранен, но не убит. <...>
  Вечером этого дня, 16 апреля, на "Гойю" погрузились больше 6000 человек. Было тесно, но все на борту надеялись, что поездка продлится недолго.
  <...>
  Была почти полночь. В этот момент русский капитан-лейтенант Коновалов, командир подлодки "Л-3", находившейся в нескольких стах метров от"Гойи", дал приказ "Пли!". Две торпеды пошли на транспортный корабль, переполненный беженцами, солдатами и ранеными. Обе попали в цель. <...>
  "Гойя" затонул за 4 минуты. За эти 240 секунд погибло около 7000 человек, 165 были спасены.
  <...>
  В общей сложности немецкие корабли только в апреле и только из Хела вывезли почти 400 тысяч человек в Шлезвиг-Гольштейн и в Данию.
  <...>
  Итог бегства морем, величайшей спасательной акции всех времён: 135 судов потеряно - подорвано торпедами, авиабомбами и минами. 20 тысяч человек нашли в эти месяцы жуткую смерть в Бвлтийском море. Но более двух миллионов человек спаслись от русских - благодаря храбрости, боевой готовности и неутомимости немецких моряков военно-морского и торгового флота и солдат армии. Они держались ради женщин и детей, когда сами уже стояли на краю гибели". (Гюнтер Беддекер, "Трагедия Германии. Горе побеждённым. Беженцы Третьего Рейха 1944-1945", М., ЭКСМО, 2009)
  
  Грабежи и мародёрство на "освобождённых" территориях были практически узаконенным явлением.
  
  "В негерманских странах советские командные структуры при случае еще выступали против бесчинств и мародерства военнослужащих Красной Армии, хотя зачастую тщетно. На территории Германского рейха все сдерживающие факторы отпадали. Так, командир 43-го стрелкового корпуса генерал-майор Андреев в Польше в начале января 1945 г. еще угрожал своим солдатам военным трибуналом в случае злоупотреблений, но вместе с тем продолжил свое поучение так: "Как только мы окажемся в Германии, я не скажу о таких вещах ни слова".
  <...>
  Из штабов фронтов и армий исходили приказы, содержание которых должно было истолковываться и восприниматься всеми, как подстрекательство к "убийству и грабежу". Во всяком случае, у рядового красноармейца не оставляли сомнений в том, что в Германии он будет иметь свободу рук и сможет обходиться с гражданским населением и его имуществом по своему усмотрению. Впервые данное в октябре 1944 г., согласно майору Кошалову из штаба 3-го Украинского фронта, возобновленное в январе 1945 г. и повторенное также в устной форме разрешение Сталина посылать на Советскую родину фронтовые посылки и трофейное имущество (генералы - 16 кг, офицеры - 10 кг, сержанты и рядовые - 5 кг) должно было возбудить у неустойчивых элементов грабительские инстинкты и, как доказывают письма с фронта и показания военнопленных, действительно было воспринято так, что "мародерство недвусмысленно разрешено высшим руководством".
  И высшее руководство, как будет проиллюстрировано в этом месте, само подавало дурной пример. Даже военный герой Советского Союза маршал Жуков, некогда начальник Генерального штаба Красной Армии, который как командующий 1-м Белорусским фронтом 8 мая 1945 г. в Берлине-Карлсхорсте принял капитуляцию германского Вермахта, не явился при этом исключением. В конце августа 1946 г., когда Жуков давно сменил свой пост представителя Советского Союза в Контрольном совете по Германии и главнокомандующего Группой советских войск в Германии на должность командующего войсками Одесского военного округа, заместитель министра обороны Булганин в письме Сталину сообщил, что таможенные органы задержали 7 железнодорожных вагонов "в общей сложности с 85 ящиками мебели фирмы "Альбин Май" из Германии", которые подлежали транспортировке в Одессу для личных нужд Жукова. В еще одном донесении Сталину от января 1948 г. генерал-полковник госбезопасности Абакумов сообщил, что при "тайном обыске" на московской квартире Жукова и на его даче обнаружено большое количество награбленного имущества. Конкретно в числе прочего перечислялись: 24 золотых часов, 15 золотых ожерелий с подвесками, золотые кольца и другие украшения, 4000 м шерстяных и шелковых тканей, более 300 соболиных, лисьих и каракулевых шкурок, 44 ценных ковра и гобелена, частично из Потсдамского и других замков, 55 дорогостоящих картин, а также ящики с фарфоровой посудой, 2 ящика со столовым серебром и 20 охотничьих ружей. Жуков, который 12 января 1948 г. в письме члену Политбюро Жданову признал это мародерство и в конце дал "честное слово большевика", "что подобные глупости и ошибки не повторятся", едва избежал ареста.
  При таком образе действий высшего начальника не удивительно, что и заместитель главноначальствующего Советской военной администрации в Германии, генерал-полковник НКВД Серов и другие высокие офицеры госбезопасности, как утверждает профессор Семиряга, осуществляли в Германии "грабительские и мародерские акции, т. е. совершали тягчайшие преступления". Так, Серов, организатор международных массовых преступлений, согласно показанию начальника оперативного сектора Берлина генерал-майора Сиднева, его "правой руки", гонял свой самолет между Берлином и Москвой, чтобы в обход пограничного контроля доставить в свою квартиру "большое количество шуб, ковров, картин и других ценных вещей". "Он отправлял, - как сказано, - и железнодорожные вагоны с аналогичным грузом и с автомашинами." Когда органы Сиднева обнаружили в подвалах Рейхсбанка "примерно 100 мешков с 80 миллионами рейхсмарок", "Серов лично решил не сдавать их в советский Госбанк. Часть этой суммы он присвоил сам, другую использовал для подкупа нужных ему лиц"". (Иоахим Гофман, "Сталинская война на уничтожение", М. АСТ, 2006)
  
  Раз уж отцы-командиры не гнушаются мародёрством, то что говорить про крестьянских парней, всю предыдущую жизнь проживших в колхозной нищете и никогда такого "богатства" и "роскоши" даже не представлявших. Вспоминает капитан Михаил Коряков:
  
  "He минула "месть" и Елены Шпрингер, - так звали девушку, которую мы спасли от танкистов. Мне было любопытно, как наши передовые части вступали в немецкий город, как произошла ее первая встреча с доблестными советскими воинами. Девушка засмеялась и произнесла два странных слова:
  - Уры маш?
  Это - первое, что она услышала от русских солдат. Два слова, немецкое и польское, означали: "Часы имеешь?" Боя в Бунцлау не было: немецкий арьергард ушел ночью, а русский авангард вступил в город утром. Население города, не слыша перестрелки, повылазило из подвалов, расположилось завтракать. По видимому, общее всем людям чувство: "на миру и смерть красна" заставляло жителей объединяться. Многие оставляли свои дома и сходились в чужие квартиры.
  
  - Нас было много, человек восемнадцать-двадцать, - рассказывала, смеясь, девушка. - Сидим, завтракаем. Открывается дверь, входят двое ваших. Мы так и застыли за столом. Но они ничего... довольно милые. Один стал в дверях, автомат наизготовку. А другой подошел к столу и спрашивает у меня, - я как, раз с краю сидела, - "уры маш?". Ну, снял у меня с руки "уры", потом у тети "уры" и сережки из ушей. По очереди обошел всех вокруг стола, набил карманы "урами", кольцами, брошками и сережками, и, представьте, даже откозырял: "ауфвидерзеен". Правда, нам даже весело стало: вовсе не такие они страшные, эти советские парни. А вот сегодня пришли совсем другие...
  
  В Красной армии весной 1945 года ходил анекдот: первому эшелону - часы, второму - девушки, третьему - барахло. Пехотинец, вступая в город, не имеет времени, чтобы заняться девушками: он обязан идти дальше по пятам противника, - первый эшелон успевает лишь собрать "уры" и драгоценности. Второй эшелон, поддерживающий наступление, двигается без особой спешки: у этих есть время "ударить по девушкам". Третьему не остается ни золотых вещей, ни свежих девушек, но зато тыловики, оседая в городах, собирают и пакуют в чемоданы костюмы, платья, - у этих в цене шерстяные отрезы". (М. Коряков, "Освобождение души", Нью-Йорк, Изд. Имени Чехова, 1952)
  
  Об этом же у Николая Никулина:
  
  ""Каждый имеет право послать раз в месяц посылку домой весом в двенадцать килограммов", - официально объявило начальство. И пошло, и пошло! Пьяный Иван врывался в бомбоубежище, трахал автоматом об стол и, страшно вылупив глаза, орал: "УРРРРР! Гады!" Дрожащие немки несли со всех сторон часы, которые сгребали в "сидор" и уносили. Прославился один солдатик, который заставлял немку держать свечу (электричества не было), в то время как он рылся в ее сундуках. Грабь! Хватай! Как эпидемия, эта напасть захлестнула всех... Потом уже опомнились, да поздно было: черт вылетел из бутылки. Добрые, ласковые русские мужики превратились в чудовищ. Они были страшны в одиночку, а в стаде стали такими, что и описать невозможно!" (Н.Н. Никулин, "Воспоминания о войне", М., АСТ, 2017)
  
  Не могли обойти вниманием этот вопрос и авторы коллективного труда под редакцией доктора исторических наук Андрея Борисовича Зубова:
  
  "Поведение советских войск оставило тяжкий след во многих местах Средней и Восточной Европы. Грабежи армией мирного населения были повседневным явлением - причем не только в побежденных странах, но и в странах союзных, на что, в частности, югославские коммунисты жаловались Сталину. Образ советского солдата начал в Европе связываться со словами "Дай часы" и "Дай велосипед". "Давай часы, - эти слова были известны всем словакам и чехам как главное требование солдат. Некоторые из них нацепляли себе на руки по десяти и более штук часов", - вспоминал Н.О. Лосский. Когда в занятых Красной армией городах Восточной Европы показывали в кинотеатрах хронику, то во время демонстрации Ялтинской встречи Рузвельта, Черчилля и Сталина, в момент, когда Сталин протягивает руку Рузвельту, публика хохотала и кричала во весь голос "давай часы!"
  
  В какой-то мере это отражало нищету колхозной деревни, где часы или велосипед, почитались большой ценностью. Но не только. "Трофеи" вовсю отправлял домой и командный состав, причем соответственно рангу: младшие офицеры посылками, а генералы - вагонами. Офицерские "военно-полевые жены" ломали ноги, шаря в углах брошенных и полуразрушенных квартир и вилл европейских городов. Те, кто были честнее, за бесценок, за харч скупали драгоценности и антиквариат у голодных, разоренных войной жителей.
  
  По официальной статистике Главной военной прокуратуры, только с января по март 1945 г. за дебоши, грабежи, убийства и насилия в действующей армии были осуждены 4148 офицеров, не говоря про рядовых. Но это была капля в море. Грузовик-"студебеккер", задом въезжающий в витрину магазина, из которого потом в кузов перемещается все находившееся на полках, - был явлением совершенно обычным и в Будапеште, и в Берлине, и в Лодзи. Хозяин молчал, под дулом автомата наблюдая за расхищением своего имущества". ( "История России. ХХ век. Эпоха сталинизма (1923-1953)", Том II, под ред. А.Б. Зубова, М., Издательство "Э", 2017)
  
  Ну, и разумеется, везде, где только можно, доблестные советские воины оставляли свою фирменную "роспись":
  
  "В городе Алленштайне мы разместились в доме, брошенном жителями. Из одной комнаты пришлось вытащить труп старухи, лежащий в луже крови. Вся мебель и вещи были на месте. Поражала чистота, обилие всяческих приспособлений. Кухня блестела кафелем. На каждой банке была надпись, обозначавшая хранившийся в ней продукт. Специальные весы служили для дозирования пищи... В добротных шкафах кабинета стояли толстые книги в дорогих переплетах, а за ними, в тайнике, хранились непременные порнографические открытки. Как я узнал, они были во всех порядочных домах. В квартире - несколько ванн. Для каждой персоны свой клозет: для папы, для мамы, а для детей - комнатки поменьше. Горшки покрыты белейшими накрахмаленными кружевными накидочками, на которых затейливой готической вязью вышиты нравоучительные изречения вроде: "Упорство и труд все перетрут", "Да здравствует прилежание, долой леность!" и т. д. Страшно подойти к такому стерильному великолепию!
  
  Рядом с кухней помещалась небольшая темная кладовая, где на полках стояла посуда. Я обнаружил там великолепный севрский фарфоровый обеденный сервиз на много персон и другие прекрасные вещи. Стопкой лежали скатерти и салфетки из голландского полотна.
  
  Разместившись на роскошных хозяйских кроватях, солдаты, не торопясь, со вкусом, обсудили, что делал хозяин с хозяйкой под мягкой периной, и уснули. Мне же спалось плохо, впечатления последних дней были не из тех, которые навевают сон. Часов около трех ночи, взяв свечу, я отправился побродить по дому и, проходя мимо кладовки, услышал странные звуки, доносящиеся изнутри. Открыв дверь, я обнаружил гвардии ефрейтора Кукушкина, отправляющего надобность в севрское блюдо.
  Салфетки рядом были изгажены...
  - Что ж ты делаешь, сволочь, - заорал я.
  - А что? - кротко сказал Кукушкин.
  Он был небольшого роста, круглый, улыбчивый и очень добрый. Со всеми у него были хорошие отношения. Всем он был симпатичен. Звали его обычно не Кукушкин, а ласково - Кукиш. И вдруг такое! Для меня это было посягательством на Высшие Ценности. Для меня это было покушением на идею Доброго, Прекрасного! Я был в бешенстве, а Кукушкин в недоумении. Он натянул галифе и спокойно отправился досыпать. Я же оставшуюся часть ночи лихорадочно думал, что же предпринять. И надумал - однако ничего более идиотского я выдумать не мог.
  
  Утром, когда все проснулись, я велел команде построиться. Видимо, было на лице моем что-то, удивившее всех. Обычно я никогда не практиковал официальных построений, поверок и т. п., которые предписывал армейский устав. Шла война, и мы чихали на всю подобную дребедень. А тут вдруг - "Рав-няйсь! Смирррна!"... Все подчиняются, хотя в строю есть многие званием выше меня. Я приказываю Кукушкину выйти вперед и произношу пламенную речь. Кажется, я никогда в жизни не был так красноречив и не говорил так вдохновенно. Я взывал к совести, говорил о Прекрасном, о Человеке, о Высших Ценностях. Голос мой звенел и переливался выразительнейшими модуляциями. И что же?
  
  Я вдруг заметил, что весь строй улыбается до ушей и ласково на меня смотрит. Закончил я выражением презрения и порицания гвардии ефрейтору Кукушкину и распустил всех. Я сделал все, что мог. Через два часа весь севрский сервиз и вообще вся посуда были загажены. Умудрились нагадить даже в книжные шкафы. С тех пор я больше не борюсь ни за Справедливость, ни за Высшие Ценности". (Н.Н. Никулин, "Воспоминания о войне", М., АСТ, 2017)
  
  42.8. Кто же победил во Второй мировой?
  
  На просторах интернета мне случайно встретилась замечательная статья Юрия Нестеренко под названием "Бессрочная акция "Антипобеда"", которую я не могу удержаться, чтобы не процитировать, хотя бы частично:
  
  "Чем громче кричат официальные пропагандисты (и, к сожалению, не только российские) о "недопустимости пересмотра итогов Второй мировой войны", тем очевиднее давно назревшая необходимость такого пересмотра. В частности, необходимо признать, что Россия эту войну проиграла.
  
  Выиграл ее сталинский Советский Союз, большевистский режим, являвшийся по отношению к России оккупационным, ибо большевики, в отличие от нацистов, никогда не приходили к власти легитимным путем - они захватили власть путем военного переворота и в последующие несколько лет завоевали страну силами Красной армии. В ходе же Второй мировой русские (и другие народы СССР, за исключением западных украинцев и прибалтов, которые сопротивлялись, но в первую очередь - русские, как самые многочисленные и, следовательно, сильные) с оружием в руках отстояли свое право на рабство, окончательно лишившись не только свободы, но и чести, и даже права на сочувствие. Ибо сочувствия достоин тот, кто был лишен свободы насильно или, в крайнем случае, обманом (как крестьяне, поверившие большевистским посулам после переворота 1917), но раб, который, даже получив оружие, использует его не для освобождения, а для защиты хозяина (притом далеко не доброго хозяина), который, как верный пес, отдает за этого хозяина жизнь - такой раб достоин только презрения. И говорить о невинных жертвах обмана уже не приходится.
  
  Конечно, большевисткая пропаганда старалась вовсю, но все же с 1917 года прошло на тот момент уже достаточно времени, а размах большевистских преступлений был слишком чудовищен, чтобы их не замечать. После коллективизации, фактически восстановившей крепостное право на селе, после миллионов "раскулаченных" и миллионов умерших от голода в "колхозном раю", после многолетнего политического террора, нещадно косившего все слои общества, включая и армию, где был уничтожен практически весь высший комсостав, после, наконец, всего того, что солдат видел непосредственно на войне - чудовищной бездарности командования, приведшей к колоссальным потерям, совершенно наплевательского отношения к "живой силе", начиная от бессмысленных атак "в лоб" и приказов удерживать безнадежные позиции даже там, где со всех точек зрения разумнее было бы отступить, и заканчивая чисто бытовыми вопросами, объявления пленных предателями и террора, продолжавшегося уже на фронте, террора заградотрядов и СМЕРШа (только по официально зарегистрированным приговорам трибуналов было расстреляно не менее 150 тысяч солдат и офицеров, главным образом безвинно, а уж жертв заградотрядов вообще никто не считал; в документальной книге "Скрытая правда войны 1941 года" ("Русская книга", 1992) число расстрелянных советскими карательными органами за время войны оценивается в миллион человек) - после всего этого, рискуя и жертвуя жизнью, защищать этот режим?! Трудно даже подобрать адекватные слова, чтобы назвать такое поведение, но "подвиг", "доблесть", "славные деяния" и "повод для гордости" в число этих слов уж точно не входят". (Ю.Л. Нестеренко, "Бессрочная акция "Антипобеда"", http://yun.complife.info/miscell/antivict.htm)
  
  Тут я хочу вставить небольшой комментарий. Всё правильно говорит автор, трудно с ним не согласиться. Но есть одно "но", которое заключается в чисто технической невозможности восстания против людоедской власти коммунистов, даже имея оружие в руках. Дело в том, что армия - это не однородная среда, спаянная всеобщим неприятием большевизма. Невозможно спонтанное, анархичное сопротивление структурированной военной машине, состоящей как минимум наполовину из необремененных интеллектом винтиков с промытыми мозгами, сцементированных страхом перед СМЕРШевцами и НКВДшниками-особистами, на службе у которых состоит целая армия стукачей, проникших во все подразделения. Солдаты и офицеры, ненавидящие своих поработителей, разрознены. Как им объединиться? Для этого нужна подготовка, каналы связи для обмена информацией, осознание возможной поддержки со стороны единомышленников. Стихийное локальное восстание будет подавлено в зародыше. Почему-то ведь власовская РОА не послужила центром кристаллизации антикоммунистически настроенных военнослужащих, которых, наверное, было немало.
  
  И это относится не только к Красной армии в начале мая 1945 года. Вспомните партизанскую войну против советской оккупации в Прибалтике и на Западной Украине, восстания в Германии в 1953, в Венгрии в 1956, в Чехословакии в 1968, в Польше в 1980-81 - все они были подавлены и тысячи их участников уничтожены физически. Подумайте о том, как жили люди в маоистском Китае, каким подвергались массовым репрессиям и как миллионами умирали от голода. А как живут сегодня миллионы северокорейцев? Был ли и есть ли у жителей этих стран хоть малейший шанс на освобождение? В том-то и дело, что тоталитарные режимы в фазе интенсивных репрессий обладают огромным запасом прочности, и начинают распадаться, как это случилось с Советским Союзом, только в периоды ослабления тирании и возрастания степени свободы.
  
  Послушаем, однако, Юрия Нестеренко дальше:
  
  "Вместо того, чтобы освободить свою собственную страну, советские солдаты принесли коммунистическое рабство в другие. При этом у них и у тех, кто использует их в своих пропагандистских целях, размахивая жупелом "Великой Победы", до сих пор хватает наглости именовать этот завоевательный поход освободительным и возмущаться, когда жители порабощенных ими стран, с большим трудом обретших всободу лишь десятилетия спустя, после крушения советского режима, не выражают оккупантам достаточно благодарности за "освобождение от фашизма"! Это все равно что благодарности требовал бы бандит, отобравший награбленное у другого бандита - и, конечно же, присвоивший его себе, а не вернувший жертве. 9 мая - позорная дата не только потому, что чествуемые ныне как ветераны, даже получив оружие, остались сталинскими рабами (и, кстати, многие из них остаются убежденными сталинистами до сих пор); эта дата дважды позорна, поскольку они поработили и другие народы Европы.
  <...>
  Кстати говоря, всё это позволяет констатировать, что не только Россия, но и западные союзники не победили в этой войне. Для них её результат оказался в лучшем случае патом. Пойдя на сделку с дьяволом - большевиками - они, как и положено персонажам соответствующих легенд, вынуждены были заплатить за желаемое слишком дорогую цену. За уничтожение нацизма им пришлось отдать коммунизму пол-Европы.
  
  Но Запад не вправе гордиться результатами войны не только поэтому. Мало того, что они сотрудничали с преступным коммунистическим режимом - последней и самой гнусной страницей этого сотрудничества стал один из протоколов Ялтинской конференции, по которому западные союзники выдали на растерзание Сталину не только искавших у них спасения власовцев и других бывших советских граждан, боровшихся против большевиков, но даже многих эмигрантов первой волны - в частности, казаков - которые вообще никогда не были гражданами СССР и не подпадали под советскую юрисдикцию даже формально (кстати, из четырех с половиной миллионов советских граждан, отправленных на работы в Германию, добровольно вернуться в СССР захотели лишь 15%, а 85%, соответственно, были выданы насильственно - к вопросу об "ужасах германского рабства" и прелестях "освобождения"; в то же время еще один замалчиваемый советской пропагандой факт - по меньшей мере сотни тысяч жителей Германии, не считая военнопленных солдат, были угнаны в рабство, на принудительные работы, уже советскими оккупантами, и большинство из них вернулись домой - если вернулись - лишь в середине пятидесятых). Причем нельзя сказать, что выдающие не ведали, что творят; к американским властям обращался генерал Деникин, нередко выдаваемые на глазах у выдающих совершали самоубийства целыми семьями, лишь бы не попасть в руки большевиков, но гуманных и демократичных американцев и британцев это ничуть не смущало.
  <...>
  Итак, подведем итоги. Во-первых, никакой "великой победы" не было. Во-вторых, итоги не только так называемой "великой отечественной", но и Второй мировой в целом нуждаются в пересмотре и переоценке. Это была не победа Добра над Злом, не защита свободы России, не освобождение Европы. Это была обеспеченная ценой совершенно несообразных жертв победа одного тиранического режима над другим, ничем не худшим (а в чем-то даже и лучшим), осуществленная при помощи и попустительстве западных демократий. Для России эта война была позорной и по ходу, и по результатам. Но ни одной из сторон, участвовавших в конфликте, гордиться решительно нечем - все они, и нацисты, и коммунисты, и западные союзники, виновны в военных преступлениях, терроре против мирного населения.
  <...>
  ...вместо того, чтобы раздувать очередную пропагандистскую истерию и требовать от изнасилованных благодарности за доставленное удовольствие, надо покончить с практикой многолетней лицемерной лжи и двойных стандартов, прекратить чествования служителей преступного режима и покаяться перед всеми, кто безвинно пострадал от действий "солдат-освободителей". Увы - в России, где эти позорные страницы истории остаются чуть ли не последним предметом национальной гордости, а правящий режим в очередной раз мутирует в сторону имперского шовинизма, шансов на официальные шаги такого рода нет". (Ю.Л. Нестеренко, "Бессрочная акция "Антипобеда"", http://yun.complife.info/miscell/antivict.htm).
  
  Замечательно ёмко и кратко сформулировал эту же мысль Виктор Суворов:
  
  ""Священная" война СССР против Гитлера была всего-навсего душераздирающей борьбой за право сидеть не в чужеземном, а в собственном концлагере, питая надежды расширить именно его на весь мир". (В. Суворов, "Святое дело", М., АСТ, 2008).
  
  В.О.В.
  
  Так вот она, ваша победа!
   Александр Галич
  
   И было так: четыре года
   В грязи, в крови, в огне пальбы
   Рабы сражались за свободу,
   Не зная, что они - рабы.
   А впрочем - зная. Вой снарядов
   И взрывы бомб не так страшны,
   Как меткий взгляд заградотрядов,
   В тебя упертый со спины.
   И было ведомо солдатам,
   Из дома вырванным войной,
   Что города берутся - к датам.
   А потому - любой ценой.
   Не пасовал пред вражьим станом,
   Но опускал покорно взор
   Пред особистом-капитаном
   Отважный боевой майор.
   И генералам, осужденным
   В конце тридцатых без вины,
   А после вдруг освобожденным
   Хозяином для нужд войны,
   Не знать, конечно, было б странно,
   Имея даже штат и штаб,
   Что раб, по прихоти тирана
   Возвышенный - все тот же раб.
   Так значит, ведали. И все же,
   Себя и прочих не щадя,
   Сражались, лезли вон из кожи,
   Спасая задницу вождя.
   Снося бездарность поражений,
   Где миллионы гибли зря,
   А вышедшим из окружений
   Светил расстрел иль лагеря,
   Безропотно терпя такое,
   Чего б терпеть не стали псы,
   Чтоб вождь рябой с сухой рукою
   Лукаво щерился в усы.
   Зачем, зачем, чего же ради -
   Чтоб говорить бояться вслух?
   Чтоб в полумертвом Ленинграде
   От ожиренья Жданов пух?
   Чтоб в нищих селах, все отдавших,
   Впрягались женщины в ярмо?
   Чтоб детям без вести пропавших
   Носить предателей клеймо?
   Ах, если б это было просто -
   В той бойне выбрать верный флаг!
   Но нет, идеи Холокоста
   Ничуть не лучше, чем ГУЛАГ.
   У тех - все то же было рабство,
   А не пропагандистский рай.
   Свобода, равенство и братство...
   Свободный труд. Arbeit macht frei.
   И неизменны возраженья,
   Что, дескать, основная часть
   Из воевавших шла в сраженья
   Не за советскую-де власть,
   Мол, защищали не колхозы
   И кровопийцу-подлеца,
   А дом, семью и три березы,
   Посаженных рукой отца...
   Но отчего же половодьем
   Вослед победе в той войне
   Война со сталинским отродьем
   Не прокатилась по стране?
   Садили в небеса патроны,
   Бурлил ликующий поток,
   Но вскоре - новые вагоны
   Везли их дальше на восток.
   И те, кого вела отвага,
   Кто встал стеною у Москвы -
   За проволоками ГУЛАГа
   Поднять не смели головы.
   Победа... Сделал дело - в стойло!
   Свобода... Северная даль.
   Сорокаградусное пойло,
   Из меди крашеной медаль.
   Когда б и впрямь они парадом
   Освободителей прошли,
   То в грязь со свастиками рядом
   И звезды б красные легли.
   Пусть обуха не сломишь плетью,
   Однако армия - не плеть!
   Тому назад уж полстолетья
   Режим кровавый мог истлеть.
   И все ж пришел конец запретам,
   Но, те же лозунги крича,
   Плетется дряхлый раб с портретом
   Того же горца-усача.
   Он страшно недоволен строем,
   Трехцветным флагом и гербом...
   Раб тоже может быть героем,
   Но все ж останется рабом.
   И что ж мы празднуем в угоду
   Им всем девятого числа?
   Тот выиграл, кто обрел свободу.
   Ну что же, Дойчланд - обрела.
   А нас свобода только дразнит,
   А мы - столетьями в плену...
   На нашей улице - не праздник.
   Мы проиграли ту войну.
   (Юрий Нестеренко)
  (Дж. Ренко, "100 лет над пропастью во лжи. Часть 2. Сталин", https://proza.ru/2016/10/18/110)
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"