Я буду ждать тебя у пруда. Я обещала там, в трактире, ночью.
"Он не вернётся. Он забыл. У воина в каждой таверне по шлюхе", - смеялись подруги. Они не понимали: ты не был воином. Ты был неуклюжим, нелепым мальчишкой. Так уж сложилось: днём ты в первый раз взял в руки меч, ночью - женщину.
"Он не вернётся. Он погиб. Их отряд попал в засаду, никто не выжил", - шептались по углам трактира грязно-серые тени. Они не понимали: ты сам просил меня ждать.
Мысль о скорой гибели доводила тебя до паники, до животного, пахнущего уксусом страха. Ты говорил мне, когда рассвет бесстыже заглядывал под одеяло:
"Любовная клятва всегда считалось священной в нашей семье, - и серые глаза светлели, становились трогательно беззащитными от воспоминаний о доме. - Дед вернулся с Первой войны ради своей женщины. Погибли все его братья, и полусумасшедшая от горя прабабка прокляла невесту, но дед вернулся. Со Второй войны вернулся отец. Его объявили дезертиром. Он три года жил в погребе, пока его не выдали соседи. Он был единственным из всей деревни, кто смог вернуться и сделал это ради моей матери. Теперь объявили Третью, и я даю тебе слово: я вернусь, только ты должна ждать меня."
Разве можно было противиться тебе - стальному клинку с терпким запахом боли? Я обещала.
Но я не смогла ждать в трактире. Там были подруги, там были тени, там были другие мужчины. Если бы что-то одно - я бы стерпела. Вместе они были невыносимы. Я решила бежать.Но нельзя было допустить, чтобы ты разуверился, усомнился моей преданности. Нужно было оставить знак, а чем плохой знак - пепелище? Если землю залить кровью, а сверху хорошо засыпать пеплом - разве не хватит тебе, чтобы догадаться искать меня вдоль дороги к Чёрному озеру? Так я и сделала. Сожгла ночью трактир к чёртовой матери, со всеми его потрохами - смешками, издёвками и цепкими мужскими пальцами. Это была щедрая жертва, и чёртова мать благоволит ко мне до сих пор. Кроме неё некому.
Я направилась по твоим следам. Мимо опустевших деревень, мимо брошенных домов, мимо обагренных солдатской кровью полей. Деревни встречали меня стонами одичавшей скотины, дома испуганно шарахались от копоти на руках, поля радостно подставляли бока трупами неупокоенных солдат. Я обошла их всех: нужно было убедиться, что ты не мёртв.
Я убедилась.
После этого на развилке дороги к Чёрному озеру, там, где поворот на Адский крутогор, с которого нет возврата, я нашла пруд. Совсем небольшой, с мутной водой, огромными белыми кувшинками и хижиной рядом. Было лето, по хижине гуляли сквозняки и тощие крысы, но меня не отпугнули ни те, ни другие. Я осталась ждать. Со временем оказалось, что рядом с Адским крутогором всегда лето, в доме всегда крысы, а в пруду - всегда сомы. И я всегда жду тебя.
Неделю назад ты вернулся.
Ты изменился. Стал выше, крепче, старше. Намного старше. Но жаркие карие глаза убили во мне сомнения: это ты, мой мальчик! Каким же долгим было ожидание.
Я накрыла стол, надела лучшее платье, украсила волосы кувшинками.
Счастье. Не я, оно перебирало пальцами струны, напевало, развлекало тебя сказками, пока ты ел. А когда ты отодвинул тарелку, я подсела поближе, прижалась к коленям ласковой кошкой:
"Ты устал? Ты замёрз? Ты сыт?
Я хотела рассказать тебе. Пока тебя не было, приходили другие. Разные. Они все были на тебя похожи. Они играли со мной, пытались обмануть. Но я каждый раз понимала, что они - не ты. Рано или поздно понимала. И не прощала им обиды. Что с твоим лицом? Ты напуган? Не надо. От них никогда не будет больше вреда. Что значит "где"? Сомов тоже надо чем-то кормить, мой мальчик. Сомов нужно кормить..."
Прости, я ошиблась и в этот раз. Приходящие так похожи, а я слишком люблю тебя, слишком хочу дождаться. Я часто путаю, но всегда понимаю свою ошибку. Это очень просто: только ты можешь выдержать мою любовь, остальные рано или поздно пугаются, пытаются сбежать.
Но ты не беспокойся: я обязательно дождусь. Смерть и старость не властны надо мной. Сначала они не верили, приходили, но мне удалось убедить: я не могу состариться, не могу умереть.