Аннотация: Открываю для себя новый жанр. Попытка написать небольшую фэнтези-повестушку в экзистенциальном стиле, но с детективным сюжетом. :) Буду рада любым отзывам и комментариям - даже самым ругательским. :)
Когда его через полтора века после окончания войны обвинили в зверствах и прочих ужасах по отношениям к подданным его величества, он не то чтобы отнекивался, но вины за собой не признавал, ссылаясь на обстоятельства. Чистейшей воды самооборона, говорил он. Высекал пламя пальцами, раскуривал трубку, нагло выдыхал дым в лицо и повторял: "Чистейшей воды самооборона".
Следствие ничего конкретного ему предъявить не могло, потому что свидетелей не осталось. Да и вообще следствию было как-то не развернуться. Кто-то важный (чуть ли не сам магистр) катил бочку на героя войны, сор летел из избы во все стороны, ходили слухи один невозможнее другого, а инквизиторам приказали действовать без лишнего шума. Но поскольку разговоры и так уже пошли, то отец-инквизитор, любивший методу и чтящий процессуальные заветы старины, счел, что поздно дуть на свечку, когда полыхает гобелен, и подошел к вопросу со всей своей грузной обстоятельностью. Однако застрял буквально тут же, столкнувшись, выражаясь языком мейстерзингеров и прочих жонглеров, с проблемой репертуара.
Процесс ― похоронный марш жизни обвиняемого ― принято было начинать с тоненьких голосков доносчиков-флейт, шептавших на ушко братьям-инквизиторам. Братья водили пером, как смычком ― вжих-вжих, вжих-вжих, вжих-вжих, ― создавая партитуру на ходу, а потом передавали мелодию трибуналу ― медным духовым. И трубы кивали: "Это дело нам, это дело нам". И тут же барабанами вступали братья-квалификаторы: "Виновен. Бух! Виновен. Бух!" Далее шла какофоническая часть: обвиняемый (как правило, горячечный клавикорд) что-то сумбурно выплевывал, но стройными усилиями оркестр заглушал хаос, и заканчивалось все на возвышенной и светлой ноте сожжения.
И все бы хорошо, но не было ни доноса, ни свидетелей. Был какой-то странствующий брат, который якобы проходил мимо и утверждал, что трава там до сих пор не растет, а был бы обычный пожар, все бы давно уже бурьяном поросло. Дальше, конечно, цепочка выстраивалась легко: такую плешь выжечь сможет не всякий, в их ордене всего один такой и есть... Даже, пожалуй, на все королевство он один такой... А, может, и на весь подлунный мир... После войны, наверное, один такой и остался... В общем, из ныне живущих сжечь целый город магическим огнем мог бы только он. А те, что сгинули в войну, воевали, вроде как, совсем не там... Да и город-то ― смех на палке, за год до войны городское право пожаловано было. Глушь такая, что врага пряником не заманишь.
И хотя с точки зрения формальной логики улика была такая, что не отвертеться, отец-инквизитор считал, что если предки подчеркивали, что нужно свидетельство, то не след заменять его логическим построением. Братья-квалификаторы, конечно, все бы правильно оформили, но отец-инквизитор был человеком принципов.
Чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, он решил дать будущему обвиняемому аудиенцию ― в мирском, конечно, смысле слова, а не в процессуальном. И думал, конечно, что праведной речью он заставит заблудшего сына покаяться. Такой ход, правда, рушил гармонию следствия: они перепрыгивали сразу через несколько ступенек и тут же передавали дело магистру, но на большее у отца-инквизитора не хватало фантазии, а время поджимало, потому что, со слов магистра, лично его величество соизволили проявить интерес.
Решив провести встречу в доверительной атмосфере, отец-инквизитор принял его по-простому, у себя в покоях, без регалий и секретаря. Вкратце изложил суть дела и тут же, не давая гостю опомнится, начал проповедовать о благодати чистосердечного раскаяния. Гость слушал, казалось бы, внимательно, но отец-инквизитор нутром чуял, что таран его красноречия бьет куда-то в пустоту.
Когда отец-инквизитор наконец-то замолчал, гость достал трубку, неторопливо набил ее табаком (отец-инквизитор про себя решил, что тот куражится: смотри, мол, руки не трясутся), щелкнув большим и средним пальцами, высек белесое пламя, затянулся, нагло выдохнул дым в лицо и сказал: "Чистейшей воды самооборона".