Железный младенец кризиса
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ЖЕЛЕЗНЫЙ МЛАДЕНЕЦ КРИЗИСА
очерки
Железный младенец кризиса
«И родится железный младенец,
не ведающий ни жалости,
ни слабости, ни трусости».
Предание
Бажовский фестиваль открывался в полдень. Жара стояла под 40 градусов. Надо было обнимать друзей, слушать миротворческие речи, любоваться на молодежь. Алтыншаш Джаганова уже дарила Владимиру Соболеву — президенту фестиваля — ковровый портрет Абая. Председатель областной Думы В. Скворцов сообщил, что он счастлив! Счастлив видеть, что на Южном Урале такая красивая молодёжь!
— Кто же вырастил эту молодёжь? — думаю я болезненно. — Наверное, и Бажов тоже. Неизменный наш «духовный лидер». Никогда не претендовавший на власть над людьми, но заработавший эту духовную власть скрупулёзным трудом, не хуже своего Данилы-мастера.
Острая сердечная боль отвлекла меня от фестиваля, в глазах алмазно засверкал магический треугольник «того света». Друзья отвели меня в ближайшее помещение, положили на матрацы, разбросанные по полу, ещё не застланные покрывалами. Положили и убежали вести фестиваль. Я глотаю таблетки и потихоньку жду возвращения здоровья. Вошли два мальчика с ведром воды.
— Мальчики! — обрадовалась я. — Дайте-ка мне кружечку воды, у меня сердцу плохо.
— А вы кто такая? — спросил один.
—Да я просто человек. Вот сердце придавило...
— Ну не у нас же! — требовательно воскликнул подросток. — Идите в другое место умирать.
Я оторопела. Второй всё-таки поднёс воды. Протираясь холодной водой, я сорвалась:
— Это, конечно, Бажовский фестиваль для вас, но он и мой тоже. Мы как бы для вас его и организовали...
Здоровье от ужаса мигом вернулось. Я ушла из этой избушки и больше в неё не возвращалась. Потом были прекрасные встречи в римском клубе, где представители разных городов обсуждали, как ввести мальчишек в бережный мир планеты...
Одни советовали изучать древнюю славянскую «Велесову книгу», другие — «Закон Божий», третьи — «Агни-йогу».
Поэты читали стихи о высоте Царства Небесного, прозаики говорили о врачующей глубине родного языка. Барды звенели гитарами, уральские мастера сверкали шкатулками, наполненными самоцветными поделками. То там, то тут мелькало в толпе циничное мальчишеское лицо. «Ну не у нас же», — слышала я, и гвоздь, засевший в сердце, горел огнём, иссушая губы. «Железный младенец, — бормотала я. — Точно, в него вселился Железный Младенец. А значит, в нём вырастет totter-man — мёртвый человек». Доменщики знают, что это такое...
Данила-мастер
Данила — мастер. Рабочий человек. Две неодолимые скалы перед нами: с одной стороны, космос Урала, скалы и пещеры с их Хозяйкой Медной Горы, Великим Полозом, Огневушкой-Поскакушкой, — поэтически материализованные, но могущественные для человека высшие силы. С другой стороны — твёрдые, как скала, превосходящие мастера силы общества, где он принуждён жить. Куда ни кинь, всё клин. Как же быть человеку? Куда ему деваться?
По Бажову — один из путей утверждения, спасения человека — мастерство. Умей что-нибудь делать, и каменная природа потеснится для тебя, и в обществе найдётся для мастера место. Горный мастер Данила — не раб. Он по достоинству равен самой природе, космосу. Хозяйке Медной Горы. Он не раб и обществу людей: «Рад стараться с жульём не вязаться...» Он свободен мастерством.
Мастер, художник, знаток своего дела вызывает почтение и у детей, и у царей. Мастер старается и человека сохранить, и природу оберечь. Он защитник и сиротам, и девицам. Он... первый предстоит перед Богом за всех людей.
Много ли мы знаем мастеров?
Все-то люди стараются обежать проблему, слукавить, проехаться за чужой счёт. Но без мастеров-то, без Данилы-мастера скоро все богатства переведутся и воровать будет нечего...
Василий Иванович Овсянников
Так-то размышляя о глубоком, Божьем мире мастера-рабочего, я вошла в вагонное купе и ахнула: передо мной совершенным Данилушкой-мастером сидел кроткий и улыбчивый Герой Социалистического Труда Василий Иванович Овсянников, магнитогорский металлург.
— Ну, что, Данилушко, поговорим? — казалось, прозвучал в купе голос Хозяйки Медной Горы.
— О чём говорить-то? — ответствовал Мастер. — Не могу я своим мастерством на хлеб себе заработать. Когда шла интенсификация, мы по три нормы в смену давали. Мы же инженерам верили. Думали, Родине надо. За городом — ухаживали, за селом — ухаживали. С детишками в школе беседовали. Казалось, Магнитка у меня в сердце сидит. И вдруг! Обхохотали Героев Соцтруда. Дураками выставили. В чём наша вина? Что мы уважали металлургию, Магнитку? Выпроводили нас стыдливо на пенсию. Меня в 13-е ГПТУ послали учить мальчишек металлургии. Я им про тонкости мастерства, про тайны свои, на которых докторскую можно написать, а им это не надо.
— «Ну, не у нас же!» — усмехнулась я, вспомнив своего Железного Младенца.
— А ты знаешь, что за два года в нашем цехе семь человек повесилось? — вдруг шёпотом сказал Василий Иванович.
— Будет и восьмой...
— Василий Иванович, мастер ты наш дорогой! — вздрогнула я от его признания. — Металлургия останется уважаемым делом. А мальчишек прости. Ты знаешь, сколько их обжигается сейчас на торговых сделках? Платят за мечту о скором богатстве то взятками, то жизнями, то смертными побоями. У меня несколько знакомых откупались от своих и чужих долгов, продав квартиры. Не у всех случается посредническая удача. Большинство скоро захотят культуры мирной жизни. Точной, спокойной технологии завода, надёжной дружбы бригады. Подожди, люди будут спасаться заводом... Надо так, чтобы завод был не каторжным, а инженерным.
— Не знаю, что будет со мной, — печально ответил Мастер, — но Звезду Героя я продам последней...
А я делаю свои выводы: в начале века в нашей стране было уничтожено могучее крестьянство. Но крестьянство, погибая, превратилось в рабочий класс, который, как мог, лавируя между политическими и экономическими конъюнктурами, — как мог, ухаживал и за городами, и за крестьянскими сёлами. Теперь наши идеологи «обхохатывают» и рабочий класс... Не хочется в это верить.
Все равно останется четыре великие рабочие профессии, где человек, подобно космонавту, имеет дело с космическим телом планеты Земля. Это хлеборобы, которые исхитряются выпросить у планеты хлеб; это моряки — они бродят по океанам и морям, добывая нам рыбу; это шахтёры — они зарываются в тело планеты, и она потрескивает над ними, осыпая их обвалами; и это — металлурги. Они глядят в огонь планеты, добывая для нас радости комфортной жизни. Они никогда не будут разбойниками. Они всегда будут беречь и лелеять жизнь рядом с собой.
1995
Тринадцатый директор легендарной Магнитки
(1991-1997 гг.)
Анатолий Ильич Стариков с 1985 по 1991 гг. — главный инженер легендарной Магнитки. С 1991 по 1997 гг. — генеральный директор Магнитогорского металлургического комбината. В эти годы мы ловили каждое его слово:
«Я начал крупнейшее дело своей жизни — полное обновление Магнитки. Как я уйду на полпути, как посмотрю людям в глаза? Нет, этот крест придётся нести до перелома в событиях...»
«Без изменения психологии не выжить. Корейцы-южане говорят: «Работать как сумасшедшие — признак благородства». Я с ними согласен. Нужно в корне менять трудовую этику руководителей, ставших хозяевами. Именно с них надо начинать».
«Не можете — уходите, идите на митинги, меняйте политический строй, возвращайте парткомы...»
«Нас никто не ждёт на мировом рынке, лишь бы мы давали сырье и энергоресурсы развитым странам...»
«Мы уже потеряли первое место в мире по выпуску стали, уступили Китаю. И хотя мы пока лидеры по экспорту — внутри страны спрос упал, мы можем уступить и здесь, если протянем с холодным листом год-два...»
— Анатолий Ильич, во время распада СССР распался внутренний рынок страны, продукция ММК «повисла в воздухе». Мы ловили каждое ваше слово, взвешивали каждый ваш поступок. А что думали в это время вы?
— Я думал о роковом послушании Москве. Что там творится, мы не знаем, непослушание столице ещё страшнее послушания. Ещё я думал: если это ненадолго, то у нас сильный тыл, а если это надолго, то надо всё начинать сначала. Когда я говорю: мы — я имею в виду Виктора Филипповича Рашникова, потому что он был мой первый заместитель. И все тактические ходы мы выбирали вместе.
Кадры — это был центральный вопрос. До 1991 года мы были просто технари, высокообразованные, не хуже Запада, но технари. К самостоятельной экономической, финансовой, коммерческой, юридической деятельности мы оказались не готовы. Что делать?
Нам представлялось два пути: привлекать специалистов со стороны или выращивать своих. Надо было срочно реформировать вуз. Но тут правительство «заморозило» цены на металл, а сырьё резко подорожало. Комбинат от этой операции потерял полмиллиарда ожидаемой прибыли.
Надо было удержаться от паники. Я постоянно встречался с рабочими и говорил: главное, что мы должны сделать в это нестабильное время, — заняться перевооружением комбината. Многие цехи действительно состарились навсегда.
После того как забастовали шахтёры, мы потеряли ещё двести миллионов, переплачивая за топливо и за дорогу...
Рыночные знания мы приобретали практически, когда отправляли металл за рубеж. Необходимость скоротечно дать практические знания, бросить специалистов в пучину рынка вызвана и стремительным разделением комбината на разные хозяйства. Мы создали корпус директоров, которые так или иначе освоили особенности налоговой политики, финансовых возможностей, юридических ограничений. Была создана школа при гендиректоре, отправили специалистов в Академию народного хозяйства Аганбегяна. Была учёба и за границей. В Англии, например, учился Сергей Валентинович Кривощёков — директор по недвижимости и ценным бумагам, Чуманова Ирина Васильевна — начальник планово-экономического отдела ОАО «ММК» и другие. Они сегодня достаточно успешно решают задачи комбината, и это радует меня. Провели срочную реформу МГМИ. Мы приватизировали у Минчермета институт повышения квалификации и на его базе развернули принципиальную переподготовку кадров. Этим занимались и теперь занимаются Александр Леонидович Маструев и Владимир Иванович Каконин.
Мы с вами привыкли доверять правительству, а в девяностые годы правительства заставляли нас быть всё время настороже. И это ещё мягко сказано. Из приглашённых специалистов я с благодарностью вспоминаю первые годы сотрудничества с доктором юридических наук Динусом Сафиуллиным. Классически образованный юрист, он, подобно лоцману, помогал нам вести комбинат по рифам кризиса, он же создал на комбинате правовое управление, которое и сегодня имеет очень высокий уровень.
Может быть, мои размышления ещё понадобятся в будущем, поэтому я считаю, что созданная нами коммерческая служба не до конца соответствует мировым стандартам.
Меня привлекла идея Торгового дома. Такой опыт есть во многих странах. Я подружился на этом основании с главным инженером «Тиссен-сталь» в Германии. Как работает их Торговый дом? Половина металла расходится с завода по долгосрочным договорам, это стройка, автозаводы... С ними ясно. А вот 40 процентов — рискованная часть продукции, не обеспеченная гарантией сбыта. Эта часть и должна идти через Торговый дом. Его деятельность должна быть поддержана собственными пакетами акций. Наш Торговый дом, к сожалению, продержался всего два года.
Бурю переживаний в нашем коллективе вызвала приватизация комбината. Главный принцип для нас, руководителей комбината, состоял в том, что комбинат должен принадлежать тем, чей труд создал его мощь и славу, тем, кто там работал. Мы понимаем, что без политической поддержки государства нам приватизацию не провести. Личные контакты в правительстве позволили нам добиться, чтобы госпакет не продавали. Мы должны были остановить утечку акций в руки финансовых игроков, которым нет дела до стратегической роли ММК в судьбе Родины, нет дела и до всей инфраструктуры Магнитогорска. На какое-то время нам это равновесие сохранить удалось. Но сегодня, с идеей продажи госпакета, проблема — кому нужна Магнитка? — снова может встать на повестке дня.
— Собственно говоря, нарушение и разрушение инфраструктуры СССР и его внутреннего рынка можно сравнить только с результатами войны: «как будто Мамай прошёл». Вы в те годы постоянно встречались с рабочими, в вас открылся талант оратора...
— Да, меня тогда радикальная пресса обозвала «красным директором». Покраснеешь тут. Я, знаете ли, голода боялся. Тимур Гайдар, самый умный в стране, опустил цены на продовольствие на волю рынка. Перед нами тут, в провинции, встал вопрос: а если рынок начнёт диктовать бешеные цены на еду? А нам 25-30 тысяч металлургов надо кормить ежедневно. И неважно: рентабельно это или нерентабельно. В нас заговорила крестьянская хватка.
К тому, что имелось, мы решили прикупать два совхоза — Буранный и Озёрный. Восстановить свинокомплекс в Озёрном, купить мясоперерабатывающий комплекс, построить холодильник — всё это в судорожных условиях кризиса, в постоянном напряжении всех людей, в страхе ошибиться, сделать неверный шаг. В кратчайший срок мы создали систему автономного питания трудящихся.
— Еда — едой, но больше напряжения создавалось вокруг зарплаты...
— Я уже говорил, что мы не могли прогнозировать действия правительства. Если премьер Гайдар объявляет инфляцию в одном размере, а она идёт в 10 раз выше, то как поступать? Стремительно растут цены, напечатанных денег нет. Наиболее взрывоопасным был 1992 год. Мы не могли выплатить зарплату. У меня на этой почве случился сердечный приступ. Кардиолог приказывает лечь в больницу, а я пошёл на встречу с трудящимися во Дворец Орджоникидзе. Говорю: будем самолётом деньги из Москвы возить. И возили. Посылали Конюхова и Семёнова. Там они впервые столкнулись с мошенниками, платили за 1 рубль — 1 рубль 10 копеек, спекулянтам на нашей провинциальной беде платили и доллары...
В таких условиях, конечно, проявлялись новые кадры, новые устойчивые лидеры, например, Геннадий Сергеевич Сеничев — в первом сталепрокатном заводе, Андрей Андреевич Морозов — во втором. 1993 год — это уже окончательное выделение новых управленческих кадров. В связи с необходимостью и даже, можно сказать, аварийностью ситуации нам пришлось омолодить кадры комбината. Да простят меня ветераны. Кадровая служба работала тогда очень напряжённо, «высвечивая таланты», но порой выходили из положения на чистом доверии: иди и добывай деньги, кроме тебя некому, у тебя получится, вот те же Конюхов и Семёнов.
Тут встала проблема взаимоотношений с городом. Мы следовали Указу Президента страны и оставляли на предприятии те службы, которые жизненно необходимы ММК. В городе были люди, которые в соответствии с этим Указом требовали передать городу многое из того, что принадлежало ММК.
ММК отдал больницу по Набережной городу. А у Алевтины Ивановны Стариковой — она тогда была главным врачом санаторно-профилактического комплекса, президентом благотворительного фонда «Металлург» — созрела идея создать мощный профилактический центр, его коечный фонд развернуть на Банном озере. Но на этом, конечно, не успокоились.
Металлурги стали роптать, что в городском подчинении больница работает плохо. Тогда решили создать то, что сейчас и есть: совместное учреждение — МСЧ ОАО «ММК» и администрации города.
На заре наших иллюзий мы мечтали построить посёлки с индивидуальными домами для металлургов в сторону посёлков Коммунального и Буранного. Но дело обернулось гораздо хуже: от государства денег на жильё нет, у нас тоже нет. Строительство жилья вообще остановилось. Тогда возникла программа ЖИФ «Ключ» — жилищно-инвестиционный фонд. Металлурги получали ссуду от предприятия на строительство жилья — это всё-таки были беспроцентные кредиты. А ведь деньги нам давал только проданный за рубеж металл...
Я отмечаю самые болевые точки прошлых лет, подробности могут рассказать другие специалисты времён кризиса. Главное дело мы сделали: защитили, обновили и омолодили, снова сделали легендарной родную Магнитку.
Слово о сильном человеке
Это рассказ о Леониде Владимировиче Турусове, инженере и мыслителе, человеке, способном сотворять процесс и запускать его в долгую жизнь. Наше слово о сильном человеке, сыне Магнитки.
Он целый мир качает на руках,
И дорожит поэтому руками...
И профессия у него мировоззренческая. Он — энергетик, философ.
— Люди всё время живут в поиске энергий. В зависимости от энергий разрастаются и технологии, — убеждён наш персонаж.
Кавалер из 13-го квартала
В своё время тонкий знаток психологии нашего города начальник милиции Ленинского райотдела Юрий Аронович Перель говаривал: «Этот тринадцатый квартал надо бы колючей проволокой обнести». Шутка, конечно. Он как бы намекал на очень уж буйную молодёжь, неостановимо подрастающую в недрах этого пресловутого квартала. В семье Александры и Владимира Турусовых родилось четверо сыновей, а это большая сила: Леонид, Иван, Борис и Анатолий. Можно было, конечно, развести удалым плечом.
— Было время, когда в 2-х комнатах коммунальной квартиры нас гнездилось 13 человек. Я был очень сильным, но поэтому и осторожным, — признаётся Леонид Владимирович. — Покалечить ведь нетрудно; мама, наверное, приучила к осторожности, старший брат. Боксом увлекался, так сказать, обрёл культуру силы: 1-й разряд по боксу. А вот в армии уже закончил свои размышления, как жить. Служил в Тарту. А это знаменитый университет средневековый. Из молодой Магнитки заглянул в магическое учёное средневековье. И навсегда полюбил книги.
Ну, домашней библиотеке Турусовых можно только аплодировать. Фундаментальная классика соседствует с текущим литературным процессом, который плавно перетекает в многолетнюю дружбу с писателями, нашими современниками, художниками, музыкантами. Жена Леонида Владимировича — Анна Турусова — наш, магнитогорский, прозаик скажет вам: «Я выходила замуж за слесаря с чемоданом книг. Так мы и таскали за собой его книги, когда искали для себя подходящее жилище». Он закончил индустриальный техникум и горно-металлургический институт. Закончил с отличием, имя его вписано золотыми буквами на стене этой замечательной Магнитогорской академии.
В смысле постижения жизни они оказались очень творческой парой: Анна Турусова, внимательный редактор телевидения, обеспечивала гуманитарное благоустройство семьи.
Леонид Владимирович связал свою судьбу безо всякого сомнения с металлургическим комбинатом, обеспечивая технократическое присутствие в доме. Получился союз физика и лирика.
— Мы выписывали все основные журналы и газеты. За публикациями следит Анна Александровна. В этом доме всегда собирались товарищи для глубоких дискуссий.
— Я в своей жизни не написал ни одного стихотворения, но я знаю, что я поэт... — улыбаясь, скажет, например, Леонид Владимирович, угощая какого-нибудь гостя: например, секретаря Московской писательской организации Николая Воронова, или драматурга Константина Скворцова, или родного Магнитке Александра Павлова.
Или скажет этот сильный, мудрый человек: «Я так ценю стихи Саши Павлова, что смотреть на него боюсь». Это очень тонкое признание...
Леонид Владимирович Турусов, как один из главных специалистов, воспитанных на ММК, оснастил энергетикой два металлургических завода за рубежом: один в Иране, другой в Пакистане. Там, за рубежом, научился дипломатической сдержанности, знанию-чувствованию нескольких языков: английского, немецкого, фарси, урду, не чужой для него и татарский; словари языковые — украшение Турусовских полок.
Этот сильный человек, как многие из мужчин, прошёл увлечение охотой, рыбной ловлей. Степи и леса Урала он любит какой-то воздушной любовью ветра, скорости, риска, мальчишеского бдения у костерка.
Дорога на завод
Первую свою инженерную работу он осуществил, будучи слесарем центральной лаборатории автоматизации в 1960 году. Он стал одним из прямых разработчиков первого дефектоскопа для ЛПЦ-3, за что и получил первую в своей жизни премию в 220 рублей — крупную сумму по тем временам. Интересный подсчёт своего трудового стажа предложил нашему вниманию Леонид Владимирович.
— Скоро мне будет 60 лет, а трудового стажа я себе насчитываю 63 года: 6 лет вечерней учёбы в институте и одновременной работы на комбинате я считаю за 12 лет, пять лет за рубежом без выходных и по 14-16 часов в день — проблемы завода — считаю за десять лет, — рассказывал Леонид Владимирович. — Или вот, например, заместителем главного инженера по технике безопасности я был в течение 6 лет. Свидетельствовать беду, организовывать её ликвидацию, бороться за профессионализацию во имя сохранения жизни...
Это психологически настолько напряжённая работа, она забирала каждый день по 12 часов... Я, конечно, горжусь, что наладил работу по переливанию крови, способствовал открытию диагностического центра, заботился об углублении службы техники безопасности в сознании моих товарищей по заводу. Но всё-таки сам себе стаж посчитал с учётом нервных перегрузок. На мой взгляд, работа в технике безопасности должна идти один день за два.
Теорией учёбы инженера были автоматизация и электропривод, а практикой стала энергия воды — цех водоснабжения ММК, неоглядное хозяйство. Считается, что металлургический завод держат в своих объятиях 500 километров водоводов. Когда-то в молодости Турусов облазал все узловые колодцы, разработал и предложил систему автоматического управления водоснабжением ММК. На этом материале можно было защитить диссертацию. Об этой его работе в своё время писал журнал «Металлург». Для сравнения напомним, что другое дитя 13-го квартала — Виталий Рябков защитил докторскую диссертацию по теме «Автоматическая система управления комбината». Теоретически такая система существует, практически она действует отчасти. Но и за это спасибо инженерной мысли.
Вообще Леонида Владимировича всю жизнь глубоко потрясает равнодушное, а то вовсе неблагодарное отношение людей к воде, свету, теплу: «Нет, ну у людей память короткая. Ведь всего этого полвека назад просто не было. Кто-то же это сделал: щёлкаешь выключателем — пожалуйста, тебе море света, открываешь кран — чистая, прямо святая вода к твоим услугам. Человека трудно заставить быть благодарным. Жаль. Жаль гения человеческого, если он погибнет от нашествия бесхозяйственности большинства. Свет, вода, газ — это же так тонко, так уязвимо...» Леонид Владимирович был начальником цеха водоснабжения, заместителем главного энергетика ММК — тоже по водоснабжению, был начальником материально-технического снабжения комбината и говорит, что на ММК всегда есть сто инженеров впереди, за которыми хочется идти, есть где расти сознанию, мировоззрению, профессии. Среди них для Турусова дороги старшие товарищи — Воронин, Макаров, Лысов, Казанцев, Стариков.
Но главное инженерное вдохновение пережил, конечно, за рубежом, когда ставил систему водоснабжения целого металлургического завода в Иране, а затем в Пакистане — все системы энергетики, а их более тридцати.
— Ни библиотек, ни института под руками нет, некуда позвонить и некого спросить. Всё надо было решать собственной головой. Короче говоря, мы с Анной Александровной пережили там вновь опыт первостроителей Магнитки: от котлована до пуска. Котлован нас просто потрясал: 70-е годы, а всё так же. Наши землю вывозили на тачках, а пакистанцы, например, на осликах. И там было главное и единственное дело — профессия и небольшие общественные отвлечения: руководитель лекторской группы, член профкома.
До сих пор приятно слышать от магнитогорцев, которые приезжают из Пакистана: «Турусов, а завод работает по инструкциям, предписанным тобой». Действительно, это ни с чем не сравнимо — пуск нового металлургического завода, который обнимают твои трубопроводы с водой. В Иране, например, применили высшую технологию бессточной схемы подачи воды на завод. Это когда нет сбросов. Мы смело перебрасывали воду из одного оборотного цикла в другой... А вы знаете, из-за рубежа Россия кажется прекрасной, как невеста в белом платье.
Не меньше инженерного вдохновения пережил за рубежом и радость проникновения в чужую культуру, когда выучил язык фарси и сам прочитал на фарси стихи Омара Хайяма.
Ликовал, как младенец...
Помнится, что из первой же зарубежной командировки Турусовы привезли в свой дом Библию. Это было в совершенно атеистическом 1972 году...
Знакомство с капитализмом
Два завода за рубежом — это, конечно, хорошая школа знакомства с капиталистическим миром. Поэтому неудивительно, что Леонид Владимирович встретил распад СССР философски спокойно: этого надо было ожидать. В конце концов стал помощником генерального директора по связям с общественностью.
Да, в условиях накатившегося кризиса, первоначального отсутствия государственного законодательства, бесконечных ходоков к комбинату за помощью и социальной защитой, в пору общественных волнений, неуважения друг к другу, гражданской истерии первых демократических выборов, администрации комбината был нужен такой человек, как Турусов, чтобы настойчиво вести политику социального согласия. Он стал президентом общественного движения «Наш дом — Магнитка».
Организовал коллектив инженеров, которые, не дожидаясь историков, написали книгу-размышление «Магнитка между прошлым и будущим». Это бурное время ещё будут оценивать историки. Если они, конечно, найдутся. Многим трудящимся ММК Леонид Владимирович помог решить личные проблемы, созданные новым временем. Но самые беззащитные оказались всё-таки городские интеллигенты. Хотя бы минимально, хотя бы только на текущий день, с разрешения ОАО ММК Турусов помог: выпустить диск магнитогорской певице, меццо-сопрано, лауреату международных конкурсов Валентине Олейниковой, выпустить пластинку ансамблю «Металлург», организовать выставки художников в Магнитогорской картинной галерее, выпустить в свет книгу Александра Павлова «Город и поэт». Эта книга фиксирует 80-90-е — годы духовной жизни Магнитки.
Всего не перечислишь, а на основном направлении — влияние на прессу, забота об имидже комбината в городе и четырёх районах, открытие телевизионного канала ММК на ТВ-6...
В итоге трудовой биографии инженера ММК Турусова появилось такое общественное назначение: помощник губернатора Челябинской области по Магнитогорскому территориальному округу.
Ну что ж, сыновняя служба Леонида Владимировича любимому заводу и городу продолжается всю жизнь, и эта служба выходит за рамки штатного расписания и возраста.
Вселенная Николая Рябова
Я не знаю, как он дружил со своими ровесниками, но те, кто был моложе его, чувствовали неподдельный интерес к себе, его соучастие, порою даже сострадательное.
Многие беседы его — в памяти, потому что они снимали некую пелену с глаз. Например, в живописи: «Ты обрати внимание на свою реакцию, когда ты входишь в зал, где картины висят. Ты ещё не видишь сюжета, но краски, особым образом смешанные, «звучат», как музыка, зовут тебя. И ты спешишь на этот зов через весь зал и, только подойдя вплотную, видишь сюжет картины. В тайном деле дружбы с искусством важен вот этот зов. Он есть и его нет. Краски зовут, вот что главное, а сюжет может быть самой незамысловатый...»
Мне эту тайну открыл Н.П. Рябов. Может быть, это была только его тайна. Но с тех пор я доверяю первичному зову и бегаю по залу выставки в погоне за трансцендентным чувством: а кто же это меня зовёт вон там, в правом углу экспозиции?
Конечно, он любил людей, портреты которых писал. Его восхищала природная красота человека: то, что Бог дал. Может быть, эта убеждённость шла оттого, что с обществом человек всегда не в контакте. Он чувствовал социальную беззащитность человека, растерянность его. Известны его портреты доменщиков, красавиц-женщин: будь они хоть портнихами, хоть каменщицами — высшая, божья красота их выступает с портрета и как надежда, и как опора, и как гарантия дружелюбности окружающего мира.
Он очень любил доменщика, а потом и журналиста Леонида Макарычева. Они часто встречались, много беседовали, Рябов мечтал написать его портрет: «Мне хочется написать его в сером свитере на фоне серой стены — его сияющее и вопрошающее лицо». О нем он говорил так: «Общество ждёт идеального человека, о нём пишут, на его приход надеются, но вот он приходит, идеальный, и оказывается, что он никому не нужен, насмешка — ему оценка, такого не бывает — реакция на него...»
При таком глубоком переживании красоты Леонида Макарычева портрет, конечно, не получился. Герой ушёл из жизни. Художник не успел воплотить свой лирический замысел.
В мастерской у Н. П. Рябова было много книг и всегда звучала музыка, напряжённая, без слов, как будто происходит некий неостановимый процесс. Для меня оказалось просто откровением его странное высказывание. Мы беседовали или молчали, но звучала музыка Равеля «Болеро». Художник работал у мольберта и вдруг сказал: «Мне всё время кажется, что «Болеро» передаёт нам страсть полового акта...».
Я остолбенела. В наше время было не принято задевать эту тому. Увидев моё смущение, он пояснил: «Любовные отношения — это ведь чудо, высший дар. Лично я классику так и слушаю: если она мне дарит воспоминания о любовном вдохновении, которое я пережил, мне хорошо...».
Мысль, оброненная художником, не пропала всуе. Наоборот, приходила в голову всякий раз, когда я усаживалась слушать симфонический оркестр, а ведущий предупреждал о сложности замысла композитора. Не сложнее Божьего Замысла, думалось мне.
Он очень живо воспринимал успехи нового театра «Буратино» в пору его становления. Его восхищало умение Виктора Шраймана и Марка Борнштейна «пройти по лезвию бритвы» в постановке спектакля. Но в мастерской он чаще встречался с Марком Борнштейном, поскольку оба — профессиональные художники. Я присутствовала при их обсуждении, как ставить «Гамлета» Шекспира. Марк тогда осуществил, на первый взгляд, невозможный замысел: поставить «Гамлета» в малом зале для двух актёров — мужчина и женщина смотрелись как боги или два космических принципа, а маленькие куклы — это все мы, ведомые Высшим Промыслом. Это было двадцать лет назад. Для меня это тоже первое открытие, теперь-то эта мысль стала даже всеобщей: «Гамлет не прав. Он — падший принц. Мы видим его превращение из живого человека в символ смерти».
Это был, конечно, авангардный спектакль. Он недолго продержался на сцене. Уже с тех пор в моё сердце закралось подозрение о некоем «фашизме» Гамлета, когда он издевается над матерью и Офелией и приговаривает к смерти своё окружение.
Н. П. Рябов хорошо чувствовал и понимал авангардное искусство, его противостояние реализму. Он выписывал европейские журналы по изобразительному искусству, следил за итальянскими биеннале по авангарду, но сам оставался приверженцем школы реализма. И наши магнитогорские авангардисты, по сути исключая реализм из своих интересов, уважали Рябова как мастера реализма и также ценителя авангарда. Он принимал непосредственное участие в судьбе крупнейшего в Магнитогорске авангардиста Виктора Антонова. Ссорился с местными властями по поводу неблагоустроенной жизни этого художника, на долгое время был единственным хранителем его творческого наследия. До тех пор, пока на это наследие не обратила внимание Магнитогорская картинная галерея.
Вообще, становление городской картинной галереи очень радовало Рябова, но в первые годы он просто атаковал искусствоведов от имени всех магнитогорских художников.
Наши искусствоведы осваивали и приветствовали московскую школу живописи, ленинградскую, свердловскую, оренбургскую, челябинскую и никак не хотели видеть школу магнитогорскую. Рябов горячо отстаивал права магнитогорских художников на своё место в Магнитогорской картинной галерее, что, собственно говоря, сегодня и осуществилось: постоянные творческие отчёты наших художников — теперь праздник, который всегда с нами. Проблема, с которой сражался Рябов, видится много шире и сегодня. Она — о праве провинциального художника на историческое имя в истории своей родины. Надо честно сказать, что Москва-то в упор не видит своих провинциальных художников.
Сам он с москвичами очень дружил, правда, в одностороннем порядке. Этой дружбе способствовал большой творческий заказ А. Н. Якупова, ныне ректора консерватории. Он заказал художнику Рябову серию портретов знаменитых композиторов. Среди них Георгий Свиридов, Ян Френкель, Людмила Лядова. Работу эту художник выполнил, портреты и сегодня украшают здание консерватории, выполняют и историческую роль, и эстетическую.
Многолетняя дружба соединяла Н. П. Рябова с писателем Н. П. Вороновым. Сам он пристрастно вёл свой литературный дневник, где оценивал своё время. Он отказывался его публиковать. Мне кажется, что он его уничтожил. Человек, привыкший жить высокими идеалами, ответственный сын своей Родины, большой и малой, Николай Петрович Рябов, как мне кажется, не вынес распада СССР — это событие, конечно, легло непосильным грузом на честное сердце художника, пытавшегося объять необъятное.
Дома у меня висят три картины кисти Н. П. Рябова. Два этюда подарил он сам, а жанровую картину подарили мне на юбилей два семейства Турусовых, которые тоже являются поклонниками творчества Рябова. Большая картина называется «Дом над оврагом». Дом деревянный, такой примерно, в каком выросла и я: то ли дом, то ли человек такой, как дом... И вот однажды эта картина разволновалась. По её полотну заходили тени, как будто за окном раскачивалось дерево. На ожившую картину обратил внимание мой гость, директор издательства. Прямо с порога он заметил это явление и спросил: «А что происходит с твоей картиной? Она же шевелится...». Действительно, по картине ходили какие-то тени, хотя в природе и дома всё было спокойно. Вскоре пришла весть, что Николай Петрович ушёл из жизни. Видимо, так надмирно прощалась душа творца-художника со своими творениями и друзьями. Он-то знал, что Вселенная устроена чуточку сложнее, чем нам того хочется.
Театр лягушек
Магнитогорская городская энциклопедия это упустила из виду, но для меня Тамара Либерман персона историческая. Она — первый директор театра кукол «Буратино». Первый директор — это всё. От окончания строительства здания, его оборудования до формирования штатного расписания, простыней, туалетов для первых актёров, художников, мастеров новой, ещё не обустроенной сцены. Директор преобразует необитаемое пространство в пространство обитаемое. Засевает пустыню семенами горькой полыни, розами, лилиями и ночными фиалками. Кто бы это оценил? Кто помнит садовода, когда сад расцвёл? Этого не помнит и сам садовод, полагая, что так оно и было.
Театр «Буратино» сразу набрал метафизическую силу. Шесть человек, молодых и отважных, отсюда, из глубины уральских руд, погнали энергию художественного видения мира. В ответ на это их услышал и увидел мир. Надо назвать эти имена, так как они мне дороги: первой мы узнали Тамару Либерман с её хлопотами, затем уж увлеклись режиссёром Виктором Шрайманом, наше воображение поражал художник Марк Борнштейн и первые главные актёры Женя Терлецкий, Люда Клюкина, Зина Жданова — это творцы, остальные — помощники.
Молодой город рыдал и плакал от восторга, фонтаны неистощимой фантазии кипели на маленькой сцене, зал битком набит поклонниками. Дети впервые видели кукол выше человеческого роста в сказке «Гасан — искатель счастья», в «Трёх мушкетёрах», в театре «Буратино» пробуждался спящий колодец детского и взрослого сознания, интуиции, догадки, восхищения. Мой маленький сын, в восторге от творческой идеи Марка Борнштейна, принялся вырезать из дерева Белоснежку и семь гномов, однако силёнок хватило только на три фигурки высотой в сорок сантиметров. Тоже немало. И я их берегу, как реликвию. «Буратино» выдвинулся в лидеры кукольных театров страны, в прессе заговорили о стиле и школе Шраймана. Театру аплодировали в Челябинске и Свердловске, в Москве, в Польше и Франции.
Можно себе представить, сколько забот было у директора? Это на металлургическом комбинате — единоначалие, потому что опасно, металл горячий и печи огненные. Не то в театре, там директор — девочка для битья, потому что чего хватись — не хватает. Виктору Львовичу понадобился мальчик для битья, и он уволил Тамару Либерман из созданного её хлопотами театра «Буратино». Тамара уехала в Челябинск. Мы не изменили трепетных отношений к её заслугам. Я порою гощу у неё в Челябинске, мы обмениваемся книгами, художественными альбомами, впечатлениями о театральной жизни и вспоминаем золотые годы славы театра «Буратино». Я намекаю на то, что её уход дал первую трещинку в монолите театра, она не возражает. Однажды Тамара таинственно спросила, как я отношусь к лягушкам.
— Э-о! — возопила я. — Лягушки — это же богини Древнего Египта, как я могу к ним относиться? С почтением.
— Тенему, — подхватила Тамара, — прабог в виде лягушки. Мрак. Начало. Её супруг — змея Тенемуит — это последняя пара Великой Восьмёрки богов Гермополя.
— А первые — Кук и Каукет — тоже лягушка и змея, — вторю я Тамаре, как вторая скрипка.
— И дело этих лягушек именно герметическое, врачевательное, — уцепилась я за любимую тему знахарства. — Для врачей древности змея — как Бог: это же наш пищевод. А лягушка — это всё остальное, что вокруг пищевода-змеи. И знаешь, как лечили древние все сложности пищевода? Больной широко отворял рот, врач ко рту подносил живую лягушку и держал её до тех пор, пока лягушка не умирала от ужаса при виде внутренней тьмы змеи-пищевода. И древние утверждали, что такое лечение помогало...
— Кому? Лягушке? — содрогнулась ироничная Тамара.
— Пищеводу, пищеводу, — пытаюсь я вызвать уважение к древности. — Слово «терапия» надо бы писать: терра — то есть лечим то, что создано из земли, из праха и глины. Терра по латыни означает земля, — отстаиваю я теорию врачевания лягушками.
Тамара удовлетворена: пойдём, я покажу тебе свою коллекцию лягушек.
В соседней комнате в большом серванте под стеклом обитало множество кукол-лягушек: фарфоровые, глиняные, стеклянные, тряпичные, деревянные, маленькие, крупные, деловые и спокойные — они оживлённо и живописно выглядывали из-за стекла, гримасничая, трогая лапками стекло, беседовали друг с другом, радовались и печалились, а то и пугали зрителя.
— Да это же театр лягушек! — восклицаю я с восторгом.
Успокоившись, я принялась искать среди лягушек своих знакомых и, наконец, обнаружила себя: «Здравствуй, лягушка Кук — прабогиня моя...».
Теперь это собрание лягушек участвует в художественных выставках там, где пожелает Тамара Либерман, создатель домашнего театра лягушек.
Очарованная выразительным собранием лягушек, я обратилась к толковым словарям: что-то они скажут о лягушках. Самый сердечный и трогательный ответ дал словарь сновидений.
Если вы увидели во сне пойманных лягушек, то расценивайте этот сон как предупреждение: срочно обратите внимание на своё здоровье. (А я что говорила?)
Видеть лягушек, сидящих в зелёной траве, — это значит, что вы всегда можете рассчитывать на своего друга и доверять ему... (Ну прабоги же!)
Если женщина увидела во сне большую лягушку, то она выйдет замуж за богатого вдовца с детьми, на уход за которыми она потратит много сил. (Подобно царевне-лягушке!)
Если вам снится, что вы едите лягушек, то сон сулит вам мимолётное удовольствие... (То же самое испытывает и змеюшка, поглощая лягушку...)
Видеть лягушек в болоте — предвестие несчастия, которое вы преодолеете с помощью друзей... (Лягушки — наши спасательные друзья!)
Слышать во сне кваканье лягушек — скоро вы отправитесь в поездку к друзьям. Но поездка не принесёт вам ожидаемой радости. (Мелкие друзья — эти лягушки, не очень-то влиятельные, одно слово — устаревшие прабоги.)
А если не устаревшие?
Ты, Гамлет, не прав!
Так порешили актёры Челябинского театра для детей и молодёжи. И на этом основании строят свою версию знаменитого шедевра. Я, конечно, вытаращиваю глаза. Вот какой я испорченный сталинизмом человек! Мне даже в голову не приходило, что Гамлет — принц крови, что он, несомненно, воспитанный и юридически, и религиозно человек, прекрасно знал с детства, что ни по Закону, ни по Благодати нельзя убивать своего ближнего. И, тем не менее, убивает: Полония, Лаэрта, доводит до погибели юную Офелию, свою мать-королеву, короля. Где же право помилования, дарованное Богом и народом только королю? А ведь Гамлет, опустошив престол своей любимой родины Дании, по сути дела, отдаёт её без боя в руки врага своего и отцовского — норвежского принца Фортинбраса!
А теперь немножко пикантных подробностей. Режиссёр-постановщик спектакля Валерий Рыбаков, увидев моё первое недоумение, терпеливо предлагает беседу:
— Представьте себе королевой Гертрудой. Вам за сорок?
— Увы.
— Никогда бы не подумал... Итак, ваш муж, король Гамлет, провёл всю вашу совместную жизнь в военных походах и даже однажды поставил на кон в рыцарском турнире судьбу всей Дании, а стало быть, и вашу судьбу. Он прямо сказал норвежскому королю Фортинбрасу-старшему: «Ты меня убьёшь — забирай мои земли, я тебя убью — я забираю твои». Вы на всё это смотрите и, наверное, нервничаете?
—Да.
— Ну вот. Неожиданно король-воин скончался. На вас обращает нежные взоры молодой брат короля. Предлагает вам вместо боевых походов нежные объятия. Ответьте мне, что для вас, женщины, милее: когда все дерутся и погибают или когда все обнимаются и целуются?
— Мне лучше, когда все обнимаются и целуются.
— Вот видите, значит, королеву-мать понять можно.
—Да, я её понимаю.
— Её реакция на Клавдия естественна, нормальна?
— Пожалуй.
— А теперь вспомните, кто вам сказал, что Клавдий убивал Гамлета-старшего?
— Призрак.
— И других свидетелей нет?
— Нет.
— Если бы Призрак явился даже не Гамлету, а в суд, поверили бы ему судья и присяжные?
— По условию презумпции невиновности, во избежание оговора нужно минимум два свидетеля обвинения и два свидетеля защиты, стало быть, Призраку не поверили, вдруг он просто ревнует Клавдия... И наговаривает.
— А теперь перечтите, пожалуйста, эту загадочную пьесу, и вы увидите, что Шекспир оставляет всю эту трагедию на совести Гамлета, ведь зачем-то автор ввёл в Эльсинор в конце трагедии жаждущего вернуть свои земли норвежца Фортинбраса? Во всяком случае, и так тоже можно прочитать эту пьесу, особенно нам, детям волюнтаристического соцреализма. Ведь мы почти уже привыкли видеть, что сильные мира сего позволяют себе решать вопросы жизни и смерти «своих подданных» не с точки зрения Закона и Благодати, а руководствуясь страстями и пристрастиями, этими Призраками беды.
— Вы на кого-то намекаете?
— Нет, мы предупреждаем, что Призраки — плохие руководители в такой науке, как технология власти и ответственность за жизнь людей.
Тут моя приободрившаяся память подсказала мне, что я где-то уже слышала это, что мне это знакомо... И точно, вот как усомнилась в Гамлете Марина Цветаева ещё в 1923 году:
«Девственник! Женоненавистник! Вздорную
Нежить предпочедший! Думала ль
Раз хотя бы о том — что сорвано
в маленьком цветнике безумия...».
В маленьком цветнике безумия Гамлета распалась связь времён, а не во всей Дании. И ещё одно стихотворение Цветаевой. Офелия — в защиту королевы:
«Принц Гамлет! Довольно червивую залежь
Тревожить... На розы взгляни!
Подумай о той, что — единого дня лишь —
считает последние дни.
Принц Гамлет! Довольно царицыны недра
Порочить... Не девственным — суд
Над страстью. Тяжело виновна — Федра:
О ней и поныне поют.
И будут! — А вы с вашей примесью мела
И тлена... С костями злословь,
Принц Гамлет! Не вашего разума дело
судить воспалённую кровь.
Но если... Тогда берегитесь! Сквозь плиты —
ввысь — в опочивальню — и всласть!
Своей королеве встаю на защиту
Я, ваша бессмертная страсть».
В заключение хочу сказать, что подглядела одну репетицию, где «роз нежности» и любви предостаточно. Увидела, что вокруг Клавдия, которого с римским эпикурейством играет Валерий Егоров, и вокруг Гертруды, «восхищенной и восхищённой», вьются-завиваются то ли реальные, то ли воображаемые нимфы и одалиски, фавны и сатиры. Услышала то ли командный, то ли страстный шёпот режиссёра: «Играем оргию!».
— Оргию?
— Да, это сцена вокруг Клавдия, чтобы пластически изобразить его мировоззрение...
В очередной раз остолбенела и решила: уж скорее бы премьера! И скорее всего, молоденькие девушки в зрительном зале влюбятся в Клавдия, а не в Гамлета...
1991
Доверить себя обществу
В атмосфере искреннего и полного недоверия театр один доверяет человеку и обществу, персоне и пространству.
Такой подвиг искренности совершили создатели спектакля в Театре юных зрителей города Челябинска.
На этой сцене сегодня идет шедевр мировой культуры пьеса Генриха Ибсена «Кукольный дом». Милосердие писателя я могу сравнить только с милосердием Бога. Поэтому публика, которая о себе все знает, более всего аплодирует не гримасам сатиры, не остроумию комедии, не бесполезности трагедии, а именно милосердной исповеди драмы.
О популярности драм Г. Ибсена говорят современные норвежские литературоведы: «Выше таланта Генриха Ибсена в Норвегии признавался разве что Лев Толстой».
И вот многоопытный режиссер, лауреат Государственной премии Наум Юрьевич Орлов с юношеским доверием берется выразить себя и свое миропонимание через пьесу Ибсена «Кукольный дом».
Знаменитый в театральной культуре образ Норы Хельмер доверяет единственной в своем роде актрисе, народной артистке России Ольге Теляковой и Театру юных зрителей. Ольге, которую я называю: «это покой летящей стрелы». Ольге, которая играла Гамлета, маркизу де Сад, Жанну д'Арк и Эдит Пиаф.
Теперь же нужно создать на сцене дом для Норы. И режиссер-постановщик Наум Орлов, и художник Антон Сластников, и заведующий художественно-постановочной частью Виктор Вайцель строят дом для своей любимой. Эта первая исповедь мужчин довела меня до слез: «Любимая, не только четыре стены наш дом. Наш дом — это мои молитвы Богу, чтобы он охранил наш очаг. Видишь, свечи моих молитв к тебе возжигаются кротко и настойчиво до небес и выше небес — вот каков мой дом для тебя, Любимая. Это не кукольный дом. Это дом в ментальном пространстве, это проявление мысли о доме. Райском доме, где «с милым рай в шалаше». Это надо увидеть духовным зрением. И художники нам предлагают такой символ дома для Любимой. Как не поверишь мужчинам?
Конечно, дом человеческий таков, это скорее храм, чем кров. И адвокат Хельмер любит свою жену Нору, и трое детей, и друзья все любят Нору, и Нора любит всех. Ансамбль актеров, как в классическом балете, всю свою энергию направляет на Прима-балерину.
Нора Ольги Теляковой — это не очень-то жена. Обитая в Божьем доме всеобщей любви, она играет полный совершенств надмирный дух женственности. Тут и физическое совершенство актрисы, ее пылкое любование культурой быта, и конечно, магический голос Теляковой, способный повести за собой, как ведет за собой голос свирели овечье стадо. То есть Нора Ольги Теляковой и Наума Орлова — тоже символ, который усматривают мужчины в нас, женщинах, своим космическим зрением.
«Откуда же быть беде?» — задают себе вопрос автор пьесы и автор спектакля.
Адвокат Хельмер не богат, как деловой человек он только «становится на ноги» — его назначают директором акционерного банка. Служение закону для него то же, что служение Богу, от этого зависит его судьба и судьба его поднебесного дома.
Но из любви к мужу и чтобы добыть деньги на его же лечение, Нора совершает маленький подлог в финансовом документе, что называется «сунула свой очаровательный носик в железные тиски мужской цивилизации». Маленькая подпись — тропка буквочек — оказалась щелью в небесном доме мечты, и в эту щель немедленно проник сквозняк разрушения. Тут же возникает посланник ада — шантажист и частный поверенный Крогстад (заслуженный артист России А. Логунов).
Александр Логунов играет свою персону мистически, он возникает как сгусток тумана, поползновение внезапной флуктуации, как любит указывать философ Илья Пригожин, — создание социальной энтропии.
Адвокату Хельмеру грозит публичный скандал. Сюжет символичен, как весы Фемиды, и особенно злободневен для нашего общества в плане отношений «человек и закон». (Акционерные банки в России завелись с начала 90-х гг. XX века). Таким образом, спектакль от мировых символов женственности и отцовства переходит в пучину инфернальных психологических страданий, в битву за сохранность мечтательного человеческого дома-храма.
Еще идет в помощь преступнице Норе праздник Рождества, еще она любуется нарядами и танцует тарантеллу, еще взвивает вокруг себя вихри любви, снега и привета. Но Ольга Телякова уже пластически рисует свой крах. Ее Нора уже поняла, что значит быть «женщиной из общества», что общество — сила планетарная, эгрегор его карающей силы слеп.
Драматизм хрупкости женского начала, красоты, домовитости артистка Ольга Телякова доводит до степени духовного подвига, ну совсем как Жанна д'Арк среди невидимых войск. Перед чем и склоняет голову театральный зритель.
Артист Андрей Гаврилюк играет адвоката Хельмера. Именно как в балете — он ведет свою Приму по сцене осторожно, боясь совершить неверное движение.
Андрей недавно вошел в коллектив ТЮЗа. И хочется ему вместо букета цветов адресовать слова Валерия Егорова, заслуженного артиста РФ и в прошлом постоянного партнера Ольги Теляковой: «Я готов целовать сцену, по которой ходит Ольга Телякова».
— Для режиссера-постановщика выбор пьесы — это всегда поиск метафоры про себя любимого. Именно в «Кукольном доме» мы с полным доверием услышали исповедь Наума Орлова.
Магнитогорская Кармен
Выразительнее всех слушает музыку свеча. При взмывании скрипок огонек удлиняется ввысь, как острый парус, при угрюмстве валторн свет приоседает и делается похож на луковицу, полицейский драматизм труб вызывает у пламени свечи нервную долговременную дрожь.
Понятно, что так же примерно ведет себя и сердце слушателя. А уж голос певицы и подавно подобен огоньку свечи.
С 1998 года в Магнитогорске завелась собственная Кармен. Красивая, страстная, глубокая; ни с кем не согласная, жертва музыки и своего голоса. Имя Кармен — Валентина Олейникова. И только глаза у певицы никому не верят, дрожат, как у олененка, ждут, вопрошают, молчат... Глаза не Кармен, а Валентины Олейниковой.
Одно дело — вечная «Кармен», другое дело — создание впервые в городе металлургов, строителей, металлопереработки, создание оперного театра. От психических перегрузок 90-х годов можно и нормальный-то голос потерять и умолкнуть навеки.
До создания оперного театра голос Валентины Олейниковой в Магнитогорске лелеяли и берегли. Она родилась в этом городе и, как Маленький принц Сент-Экзюпери, любила свою планету. Родители отправили ее учиться в музыкальное училище на фортепианное отделение, но в 16 лет она запела. И запела, и затрепетала, как свеча, реагируя на все совершенства и несовершенства мира. Оказалось, что Валентина Олейникова обладает меццо-сопрано большого диапазона, что у ее голоса красивый, редкий, скажем, субъективный тембр. Услышав однажды, каждый скажет: поет Олейникова.
Следом за фортепианным отделением она закончила вокальное отделение в Магнитогорском музыкальном училище; ее преподаватель и воспитатель — Софья Савельева. Короче, Валентина — тепличный цветок училища и Магнитки, бережно переданный в 1992 году в Российскую академию имени Гнесиных по классу профессора Зары Долухановой. Может быть, и далеко молодой Магнитогорск от древней столицы, но столичные музыкальные мастера всегда опекали и опекают Магнитку.
В музыкальном училище проводили занятия столичные композиторы Евгений Птичкин, Валерий Каллистратов, братья Агафонниковы, ленинградец Тищенко, Дмитрий Кабалевский и Ян Френкель, и это каждый учебный год, план сотрудничества был системой, переданной от создателя училища С. Г. Эйдинова к Александру Якупову, и затем, когда Якупов преобразовал училище в консерваторию, статус сотрудничества со столицей осветил все тяготы 90-х годов.
Среда обитания музыки, город музыки, планета музыки — все это есть в Магнитке. Валентина Олейникова — и солистка знаменитой академической капеллы имени Эйдинова, и преподаватель, теперь уже профессор в родной альма-матер — консерватории. С 1993 года — заведующая кафедрой сольного пения, строгий, взыскательный педагог с собственным изысканным репертуаром, и он таков: ария альта из кантаты ? 106 И. С. Баха, Доницетти-речитатив и ария Леоноры из оперы «Фаворитка», испанец Фалья «Семь испанских песен», француз Дебюсси «Чудный вечер», англичанин Бриттен «Песня няни» — всего более 300 сочинений композиторов-классиков и более 10 полных концертных программ на английском, немецком, итальянском, французском, испанском и русском языках, ну то есть рафинированное дитя мировой культуры, свет Магнитогорска. Как же ее не любить?
Более всего Валентину любили руководители-металлурги. В годы кризиса они оплатили запись в Петербургской студии грамзаписи — два дорогостоящих диска с ее голосом (1995 г.).
Она пела для почетных гостей города и комбината: премьер-министр Н. Черномырдин так полюбил ее драматический волнующий голос, что прекратил бесконечный экономический диспут словами: «Хватит уже, пойдемте лучше Валентину Олейникову послушаем!». Более мистический гость — Анатолий Кашпировский, потрясенно целуя ее руки, шепнул: «Вашим голосом поет вся Россия».
Первый генеральный директор акционерного общества «Магнитогорский металлургический комбинат» А. Стариков, передавая Дворец самодеятельной культуры имени Ленинского комсомола консерватории, как экспериментальную площадку, по-семейному изрек: «Должна же где-то Валечка Олейникова петь...». Любя выражаться фигурально, он имел в виду многие судьбы выпускников новой консерватории. Но с точки зрения мировой культуры вокала, все это как-то больно, колюче, неуклюже. Ведь ко времени открытия в Магнитке оперного театра Валентина уже знала иные сцены: она — лауреат Международного конкурса вокалистов имени Каллас в Греции (Афины) в 1991 году, лауреат Международного конкурса вокалистов во Франции (Тулуза) в 1992 году, кроме того, дипломант Всероссийского конкурса вокалистов имени Мусоргского и др.
Она уже спела на сцене Екатеринбургского оперного театра партию Любаши в опере Римского-Корсакова «Царская невеста». Уже были интересные и обширные гастроли в Германии, Австрии, Франции, Швейцарии, областных столицах России.
Создание нового оперного театра в родном городе — это ведь стройка, это нервно и неуютно, это совершенное отсутствие рядом дыхания вечности. Это нехватка скрипок в оркестре, это меняющиеся дирижеры и режиссеры, «суета на глобусе», неустройство. И заметалась наша Валечка, наш олененок, наш тепличный цветок. И увез ее, трепещущую, заезжий «принц» в столицу соседнего государства — Братиславу. Там, в Братиславской опере, она и спела партию Кармен. Но Словакия ее тут же напугала своим молодым национализмом, и через год, видимо, под стук колес, напевавших: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна», с помощью московских и магнитогорских почитателей Валентина возвратилась в родной до слез, тепличный, как материнские объятия, Магнитогорск. «Оказывается, я до боли люблю Россию», — роняла слезы певица. Это было время, когда наиболее продвинутые обитатели России не называли ее по имени, но изобрели магическое заклинание: «эта страна». В то время любить Россию было дурным тоном.
Итак, первую Кармен на магнитогорской сцене спела Валентина Олейникова, партию Хозе — Сергей Лихобабин. Теперь оба они уже вошли в историю города, и их, как первую любовь Магнитки, сердце никогда не забудет.
Зал непрерывно волновался. Магнитогорские меломаны явились каждый со своей Кармен, угодить им было невозможно. Одни бормотали, видимо, в адрес оркестра: «Разве это Бизе?», другие, видимо, художники: «Что это за костюмы? Опера — это все-таки не цыганский табор», третьи: «Что это за Хозе? За что его любить?», четвертые: «У нас получилась какая-то «березковая» Кармен, не поймешь, плохо это или хорошо?».
Нервные судороги охватили коллектив нового театра, ему еще предстояло родиться как коллективу.
От театра в ссорах и слезах «отпочковалась» балетная группа, танцовщики создали свой театр балета «Аркаим». Но если говорить о мистическом влиянии могучего меццо-сопрано Олейниковой на культуру Магнитки, то это влияние неоценимо, и такой Кармен Магнитка может больше не увидеть.
Несмотря на сольные концерты, которые где-нибудь в городе идут раз в неделю, несмотря на сложнейший, небесный репертуар академической хоровой капеллы, где Валентина — солистка, чин «магнитогорская Кармен» — ее Валентина поет один раз в месяц — прилепился к певице и профессору Валентине Олейниковой и мистическим образом стал влиять на ее судьбу. Но это уже интимные события ее жизни, которые многим известны, но остаются темой для светских бесед горожан, экстрасенсов, предсказателей. Такая вот суперзвезда Магнитки!
И неизвестно, хватит ли у заслуженной артистки РФ, как у Маленького принца, желания ухаживать за своей планетой, за своим маленьким театром, за своей музыкальной Магниткой? Ведь это так не просто....
А мы, поклонники таланта магнитогорской Кармен, повторяем себе в утешение: «Не надо слушать, что говорят цветы. Надо смотреть на них и дышать их ароматом!».
Раб свободы
Слово о «Раскладе Люцифера»
Бездонный колодец мировой культуры предлагает каждому из нас несметные сокровища. Успешно пользуются этим богатством немногие. В Магнитогорске постоянно привлекает наше внимание творчество Алексея Атеева. Документальная узнаваемость повествования аккуратно пронизывается жемчужинами мировой мифологической культуры, добытыми из этого самого бездонного колодца.
Например, в «Загадке старого кладбища» пересекаются темы неудержимого строительства жизни поверхностей с мифически древними мотивами «дыхания костей», от образа мощей святых и возник этот термин — «дыхание костей», и исходящая из этого «колодца» молчаливая народная этика.
В триллере «Побочные инстинкты» («Чёрное дело») документальные свидетельства не прекращавшейся полвека Гражданской войны на территории России усиливаются мистической силой природы, когда в человеческие отношения вмешивается восставший из дольмена дух Медведя — древнего тотема России. Читателю тогда приходит в голову вопрос: до какой бездны дойдёт наше яростное бытиё, почему мы не желаем культуры мирной жизни?
Не отпустил писатель наше к нему внимание в совершенно «домашней» работе «Псы Вавилона». Вот как далеко простираются наши психические возможности! Псы Вавилона — вампиры — в Магнитке 35-го года. И смешно, и гениально. Именно — игра фантазии, своевольный каприз. Но и Вавилон, и вампиры выдуманы в помощь Атееву задолго до нашей эры. Ну в самом деле, куда податься вампирам после всех войн начала века, где кровь лилась рекой, как не в новенькую Магнитку, где «без кабаков, без тюрем, без церквей» строгость НКВД достигала предела биологической прочности. Сражаться так сражаться, и я как читатель с удивлением читала сцены схватки энкавэдэшников с вампирами: больше уж не с кем им было сражаться на этой гигантской стройплощадке. Мудрость вымысла тут достигла максимума. Следует вывод, что и органы, и вампиры бессмертны.
Спасибо газете «Магнитогорский рабочий» за бережное отношение к писателю.
Следующий роман Атеева — «Расклад Люцифера» оказался близким уже моей биографии. Эта работа мне показалась отличной от предшествующих тем, что она культурна и миниатюрна, как хорошенькая антикварная фарфоровая шкатулка. События этой повести совпадают с годами моей молодости: конец 60-х годов — я студентка литинститута в Москве. Именно простенькие «валетики», мы по макушку погрузились в бесценные древности Москвы. Никакое КГБ не могло уследить за молодёжью бескрайней России, учащейся в Москве. Одни тайком конспектировали журнал «Посев», где мы впервые узнали, что наш вождь и учитель В.И. Ленин — по мнению европейцев — «кровавый вождь», другие, в основном девушки, переписывали в заводские тетрадки труды Е. Блаватской. Преподаватели литинститута, ещё ровесники века, втолковывали нам немыслимые глубины и мифотворчества как свидетеля биологической цивилизации и создания мощного психического эгрегора рода, общины, народа. Мы так же, как Артём Костриков — студент из повести Атеева «Расклад Люцифера», бегали по антикварным магазинам и изучали разновидности фарфора, ведь в Москве есть всё: и «мейсен», и «севр», и «китай», и другие миниатюры культуры мировой. Но автор выводит нас к другому незнаемому феномену культуры — картам Таро. Мы, студенты 60-70-х годов, именно в Москве впервые читали и зачитывались романом «Мастер и Маргарита», о появлении которого пишет А. Атеев. Убедительна гранд-дама Ладейникова; мы тоже бывали в московских семьях, умевших создать таинственную атмосферу древней мистики с вызыванием духов, столоверчением и картами Таро. Освоив московские уроки, мы вызывали духов прямо в общежитии. Но писатель сказочен и публицистичен. Уникальная колода карт Таро, которая вообще-то принадлежит культуре мира, попадает во власть генерала-нациста. Желание неограниченной власти при помощи этих карт (а именно при «раскладе Люцифера») взвивается на седьмой этаж могущества, хотя бы и в воображении. Карты якобы создают энергетическую решётку виртуального мира. И психика персонажей повести поддаётся этой древней мощи Изумрудной Скрижали, как называет культура эти карты. Кстати, кроме «расклада Люцифера» возможен ещё 21 расклад, предсказывающий судьбу, и не только роковую. И по воле писателя карты, как трофей, начинают путешествие по России. Как магический кристалл, они высвечивают характеры людей: одни отказываются от контакта с ними, другие стремятся ими овладеть, третьи расстаются с жизнью... В частности, таков генерал уже не фашистских, а родных, российских, карательных органов Трофим Петрович Самохин. Он верит, что при помощи «расклада Люцифера» можно вернуть люциферскую мощь И.В. Сталина. Автор прав: для 60-х годов это был сильный ностальгический мотив.
В повести много лингвистических тонкостей, которые видны только специалисту: в ней 22 главы, что соответствует 22 картам Старших Арканов, имя генерала Самохина — Трофим тоже не случайно, потому что Трофим — прозвание одного из адских духов, разрушителей. (Отсюда идёт медицинский термин: трофическая язва, когда начинается распад тканей). Есть Херувимы, но есть и Трофимы. Видимо, в связи с этим культурным слоем потрясённый событиями студент Артём то и дело усматривает в Трофиме Петровиче признаки Люцифера. И читателю приходится вздрагивать от ужаса: неужели инфернальное зло так близко? Лучше бы оно оставалось сказкой... Наверное, перед нами всё-таки сказка. Автор её рассказывает с усмешкой, как бы иронизируя над древними архетипами: «Чушь! Если что-нибудь имеет смысл просить, то только бессмертия. Но как можно требовать бессмертия? Ведь только со смертью физического тела душа попадает в лапы дьявола...». Эту древнюю неувязочку, кажется, первым заметил писатель Атеев и назвал её на страницах своего повествования, что, по-моему, тоже является авторским достижением.
Интересно здесь сделать оригинальный вывод: человек, видимо, не может жить без рабства. Только что он избавился от тотальной деспотии атеизма, когда человек не мог по воле сердца лба перекрестить. И тут же снова начал погружаться в рабскую зависимость от свободы совести. Теперь человек снова раб всех этих карт Таро, Люциферов, ведьм и вампиров и, зная, что это только слова, всё равно трепещет «аки раб неключимый». Раб свободы — тоже красиво!
Артём Костриков, главная персона в «Раскладе Люцифера», — тоже символ, автор определил ему точное место в алгебраической колоде карт Таро, он — валет бубен в просторечии и вестник пентаклей в аристократической иерархии карт. Вечный студент, дилетант, как бы ничего не знает, но всем интересуется. Но ведь таков каждый человек перед лицом таинственно и жестоко молчащей Вселенной. Как ни субъективен в своей картине мира автор, но перед нами традиционная картина выбора. Артёму Кострикову приходится идти по тонкой досточке между «ужасами мира». И не демонстративный пафос, не религиозные поучения (их в нём нет), а сама таинственная природа человека в конце концов защищает его от люциферических соблазнов. Человек не зверь и не монстр, он вечный юноша, доверчиво внимающий каждому прохожему оракулу, каждой падучей звезде, каждому знаку. Читатель вправе спросить: «Вселенная, кто ты? Защитник или соблазнитель моей невинности?». Вселенная безмолвствует. С этим материалом и работает писатель Атеев в той мере, какова и доступна человеку.
Интересно, что противостоят «раскладу Люцифера» в мире невидимых энергий миниатюрные иконки (византийские эмали). Их три, среди них Иоанн Креститель. Они тоже культурно и миниатюрно (из шкатулки) обуздывают силы «расклада Люцифера». Чуткое сердце писателя определяет место иконкам в сердцах и руках старушек, они и не знают цены сокровищам, которые хранят и передают из поколения в поколение по сей день: карты Таро — богатым, иконки — бедным. Хочется отметить скрупулёзную энциклопедичность писателя в освещении позабытых символов религии и культуры. Они своевременно и уважительно представлены сегодня, когда мы впопыхах торопимся вернуть себе религиозное мышление мировой культуры, а не мировых войн.
«Литературный барак» Магнитки
«Литературный барак» Магнитогорска был заселен в 1930 году на горке неподалеку от «барахолки» и барака, где расположился отдел НКВД. Позже, когда пошли трамваи, эту остановку назвали «Профсоюзная».
Молодая поэтесса 90-х годов публично воскликнула: «Как не надоест восхищаться этими лапотниками!» Но дело в том, что «литературный барак Магнитки» не опустел с исходом 30-х годов, стал некой невидимой идеей: тень этого барака и сегодня носится над Магниткой, влечет к себе людей одаренных, осененных любовью к слову.
Представьте себе, что сегодня, может быть, самая известная магнитогорская фамилия в текущей литературе страны — поэт Александр Павлов. Сегодня он — член бюро областной Челябинской организации писателей. Саша, как его любовно зовут магнитогорцы, до 20 лет жил в бараке ? 3, в комнате ? 3. Когда Саша учился в третьем классе, его мама Вера Антоновна подарила ему двухтомник Лермонтова. И это было в бараке 1960 года. Сидя в своем «литературном бараке», маленький Саша навсегда заучил гордые строки: «Силен, богат аул Джемат, он никому не платит дани». Если присмотреться к Александру Павлову, то лермонтовская программа достойно расположилась в магнитогорском поэте. В 11 лет в своем бараке Саша записал такие стихи собственного сочинения:
«У меня под окном
полыхают огнем