Дьяков Владимир Иванович : другие произведения.

Случайные встречи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Владимир Дьяков
  СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ
  Владивосток
  Издательство 'Русский Остров'
  2016
  3
  Быль - это то, чего никогда не было.
  Из афоризмов деда Степана, жителя села Кукелево
  КАНИСТРА
  Александру Паничеву
  В конце апреля 19. года мой отпуск совпал с предложением давнего друга поучаствовать в интересной поездке.
  Я его принял. Через несколько дней наша малочисленная экспедиция из трех человек прибыла в аэропорт города Артем с намерением вылететь на север Приморского края, в Единку. Оттуда вертолетом нас должны были забросить на главный водораздельный хребет Сихотэ-Алиня, где предстояло осмотреть участки от истоков Анюя (Амурская сторона) до верховьев р. Дагды (Приморский склон). Там мы должны были найти месторождения, нанести их на карту, сделать описание, отобрать пробы и доставить все это в город для лабораторного анализа.
  Открывая прозрачную дверь аэропорта, я обратил внимание на человека среднего роста, средних лет, неяркой внешности. Он стоял в нескольких метрах от входа и держал в руках прямоугольную из белого металла, аккуратно сделанную канистру, вместимостью литров 7-8. Ее горловина была тщательно закрыта и опечатана. Мой друг, руководитель нашего путешествия, его, как оказалось, знал и представил нас. Это был известный гельминтолог, кандидат наук, сотрудник одного из академических институтов. Ученый так обрадовался появлению нашей компании, что предложил тут же отметить встречу и многозначительно указал на канистру, в которой, как выяснилось, находился чистый медицинский спирт.
  УДК 82
  ББК 84
  Д 93
  УДК 82
  ББК 84
  ISBN 978-5-93577-124-9
  No Дьяков В., 2016
  No Издательство 'Русский Остров', оформление, 2016
  Дьяков, Владимир
  Случайные встречи: рассказы / В. Дьяков. - Владивосток : Изд-во 'Русский Остров', 2016. - 116 с.
  'Случайные встречи' - вторая книга В. Дьякова. Как и первая -
  'Лайки на охоте и дома' - она состоит из отдельных рассказов, в которых жизненный путь автора переплелся с судьбами его героев. Это не выдуманные истории, хотя порой они кажутся нереальными. Разные стороны жизни приоткрываются после знакомства с персонажами. Не все они положительны, но сама жизнь такова - это конгломерат из закономерностей и случайностей, управляющих движением противоположностей.
  Для широкого круга читателей.
  Д 93
  4 5
  Мы категорически отказались, озабоченные проблемой вылета. К тому же, нарушив целостность пломбы на канистре, наш хлебосольный попутчик (он тоже должен был попасть в Единку) просто не будет допущен к полету. Точнее, его допустят, а канистру нет - таковы правила воздушных перевозок. А без нее делать ему там нечего, так как цель научной командировки заключалась в изучении гельминтозного заражения рыб. Не могу точно сказать: гельминтов этим спиртом надо было консервировать или себя обеззараживать. Одним словом, мы его убедили.
  Наши худшие опасения оправдались: ЯК-40 в Единку не давали. Тогда это было обычным делом. Мы, знавшие не понаслышке приморские 'севера', надеялись только на удачу. Поэтому, просидев на рюкзаках несколько часов в ожидании отложенного рейса, спокойно выслушали сообщение диспетчера-информатора о том, что сегодня в Единку борт не пойдет, и поняли - надо готовиться к тому, что рейс, скорее всего, состоится в конце недели по расписанию следующего, если погода не подведет. В утешение таким как мы, металлический голос из динамика предлагал сейчас же вылететь на АН-2 в райцентр Терней, расположенный примерно на полпути от Владивостока до Единки. Конечно, замена не равноценная, но выхода не было. Из Тернея, если повезет, на следующий день можно было улететь в Единку либо пассажирским АН-2, либо на такой же 'Аннушке' с геологами, либо санрейсом на вертолете. В общем, варианты были, и мы помчались к указанному выходу.
  Однако счастье в этот день было не с нами. Желающих оказалось много, и в первую очередь пропустили тех, кто должен был улететь вчера или позавчера, а, может, еще раньше.
  И это было справедливо. Когда осталось одно место, его отдали нашему знакомому гельминтологу. И это тоже было справедливо: он здесь оказался раньше нас и был один, а нас трое.
  На следующий день история повторилась. К вечеру ставший до родного знакомым голос диспетчера пригласил желающих на рейс в Терней. От вчерашней ситуация отличалась только тем, что теперь у нас было право стоять среди первых, поэтому, пропустив вперед тех, кто летел по билетам, купленным непосредственно до места назначения и по особым случаям, мы решительно протиснулись к стойке.
  Хороший самолет 'Аннушка'! Демократичный. Если установлены пассажирские кресла - двенадцать человек размещаются в них, вещи назад, а если вдоль бортов железные сиденья, как лавки, - то все сидят лицом друг к другу, а вещи ставят под себя, в проход и в хвост. В экипаже трое: два пилота и техник. Двое располагаются у штурвалов в креслах, а третий, борттехник, - между ними в дверном проеме на железную палку садится, после того как дверь закроет. Пока идет эта суета, двигатель тарахтит-греется, не успеешь почувствовать разбег - уже в воздухе.
  Так было и в тот раз. Часа через три самолет перепрыгнул последние сопки и оказался в долине Серебрянки, прожужжав над поселком, сел. Подруливаем почти к самому выходу на летное поле. И первое, кого вижу, - гельминтолог встречает: в левой руке распечатанная канистра, а правой с недоеденным пирожком нам в иллюминатор машет. Лицо радостное и в лучах заходящего солнца розово светится.
  А нам не радостно. Понимаем, раз он сегодня не смог улететь на север, значит и нам здесь посидеть придется. Так оно и вышло. На другой день гельминтолог с початой канистрой (в тех местах на такие мелочи, вроде печатей на канистре, никто внимания не обращал) благополучно занял свое место в рейсовой 'Аннушке' и отбыл в Единку, а мы суток двое ждали своей очереди. Желающих много скопилось, да и трое - не один. Однако свершилось!
  6 7
  ... В Единку прилетели далеко за полдень. Как всегда шум, суета. Мотоциклы стрекочут. Встречающие прибывших с нами и провожающие улетающих обратным рейсом галдят, таскают мешки, ящики, тюки.
  А мы смотрим, глазам не верим: забор дощатый, калитка, а за ней новый - недавно сколоченный, для этих мест роскошь невиданная - настоящий аэровокзал. Весь в антеннах, с башенкой для начальника; с большим залом для пассажиров, служебным помещением и буфетом, что опытному глазу заметно сразу. Старый аэровокзал, из которого мы раньше улетали, - избушка, в ней для пассажиров места не было, стоит метрах в пятидесяти от нового и в зарослях бурьяна даже плохо заметен. Мы обрадовались. Вертолет ведь тоже надо будет ждать, а ночевать под крышей все же лучше, чем под открытым небом! Перенесли вещи к крыльцу, и я пошел осматривать новое помещение. Весь осмотр минуты три занял и завершился в буфете.
  Буфет как буфет. На полках - несколько бутылок красного сухого вина, алжирского, в народе прозванного 'собака' - из-за сфинкса на этикетке. Какие-то банки, конфеты 'дунькина радость', печенюшки и хлеб местной выпечки. На этих совсем не перегруженных товарами полках прямо в середине красовалась знакомая серебристая канистра. Я даже опешил, увидев ее. Но тут же смекнул: 'Гельминтолог, видно, пошел в деревню, а до ближайшей - Перетычихи - километр. Чтобы не тащить с собой такую тяжесть, пристроил в надежное место - вещи здесь можно было бросить где угодно, а канистру, да еще со спиртом, - ни в коем случае! Вот, - думаю, -
  он и договорился с буфетчицей'.
  Сообразив так, спрашиваю у нее: 'Давно ли хозяин канистры ушел и когда обещал вернуться'? Она так странно на меня посмотрела и говорит: 'А он уж не вернется. Теперь в старом аэропорте комиссию дожидается'.
  - А зачем ему комиссия? - спрашиваю.
  - Дак, у нас по таким случаям завсегда комиссию вызывают!
  - Что же он такое сотворил, что комиссию вызывать пришлось? - спрашиваю, а сам мысленно варианты перебираю. - Может, подрался с кем или разбил чего...
  - А то будто вы не знаете? Все только об этом и говорят! Дядька вчера на том диване лежал, - она рукой махнула в направлении дерматиновой скамейки, стоявшей под фикусом, метрах в пяти от входа, - видно, сильно перебрал, горело у него внутри от спирта, так он все кричал: 'Воды, воды дайте!'. - А тут где ее взять? Надо в колодец идти. Людей почти не было, еще не подъехали, а я тоже буфет не брошу. Так покричал, захрипел и умолк. Помер, значит. Перед тем, как рейс встречать, его наш начальник с кочегаром на тачке, что зимой уголь возят, укатили в старый порт. Там прохладно, он же срубной, и никому не мешает. Лежит себе, где положили. У нас в деревне другого места нет. Если покойник не наш, его завсегда туда. А канистру, она пустая была, я поставила, кто спросит, - отдам. Такие дела. Все под богом ходим. Бедолага он. Командированный. Говорили, будто в Агзу должен был на вертолете лететь. А вертолета в эти дни нет - ресурс кончился. Он на профилактике. Завтра будет.
  С таким печальным рассказом пришел я к своим товарищам. Помолчали. Опять сходил в буфет. Взял 'собаку'. Помянули, как принято.
  ... Прошла весна, потом лето. В сентябре я с несколькими рабочими прилетел на 'Аннушке' из Дальнереченска в тот же аэропорт Единка уже по своим делам. И в тот же день, на свое счастье, в Перетычихе встретил знакомых агзинских удэгейцев, которые на лодках отвезли нас вверх по Самарге. Весенняя история в деревне забылась. Никто о ней больше
  8 9
  не вспоминал, буфет, пока мы были в аэропорту, не работал, торговать в нем было нечем, и продавщица не появлялась.
  Месяца полтора поработали и к холодам вновь вернулись в аэропорт Единка. Начальник порта, добрая душа, спасибо ему, пустил нас на постой. 'Живите, - говорит, - что с вами делать, в зале ожидания, пока борт на Владивосток не придет'. Определил я место на полу. Расстелили спальные мешки. Один же, Степан, у меня спрашивает:
  - А нельзя ли мне, начальник, на том диванчике, - и показывает на скамейку под фикусом, - устроиться, если вы не хотите.
  - Нет, - отвечаю, - не хочу, на полу с удовольствием посплю, для спины полезно. А ты - как знаешь.
  Не стал ему ту историю пересказывать. А он свой спальный мешок взял, расстелил на скамейке - она все-таки помягче: под дерматином там что-то подложено. Поужинали в сумерках. Все освещение - фонарики и свечка, их надо экономить. Дверь на крючок заперли, да и спать легли: мы все вместе, а Степа на диванчике.
  Запираться особого смысла не было. Больше для порядка. Ночью по бездорожью и холоду кто сюда пойдет? Дизельный движок только на деревню рассчитан и то - потарахтит до двадцати трех часов и на том спасибо, свет выключен. Звезды и луна - одно освещение, если небо не в тучах. Сюда и собаки деревенские не бегают. Неровен час - лес вокруг.
  Утром проснулись, смотрю, а Степа среди нас лежит, видно, ночью перебрался. Как-то получилось, что никто ему вопрос не задал, он первый спросил: 'Вы ночью что-нибудь слышали?'
  - Нет, - отвечаю, - спал мертво! Другие, как оказалось, тоже не просыпались и на улицу не выходили.
  А Степан и говорит:
  - Когда лег, я почти сразу заснул. Только не надолго. Слышу, кто-то в дверь стучит, сильно так, как к себе. Встал, глаза сном запечатаны, иду, их не открываю - в такой темноте от глаз толку нет, на ощупь до двери дошел, но, прежде чем крючок снять, спрашиваю: 'Кто?' - В ответ - тишина. Ну, думаю, - почудилось. Вернулся на скамейку и только стал засыпать - опять раздался стук: громкий, настойчивый. Разлепил глаза, в окно глянул. Тьма полная. Небо в тучах, ни звезд, ни огонька. По стенке до двери дошел. Раза три спросил - никто не отозвался. Набрался духу и медленно так крючок открыл и выглянул. На крыльце - никого. Осмелел - вышел. Глаза уже привыкли. Недалеко, но метров на пятнадцать вижу во все стороны - никого. Успокоился. Дверь запер. Спать завалился и сразу заснул.
  А дальше самое интересное случилось. Как наяву: мужчина ко мне подходит. Лица не видел или не запомнил, одежда вроде нашей, а голос слышу и сейчас отчетливо. Он говорит: 'Воды принеси, пить хочу, в горле огнем горит!'
  А у меня все слова пропали, хочу спросить, кто он, вас позвать, а ничего не выходит. Вижу, у него будто ноги подгибаются - руками на скамейку оперся и вновь стонет, просит: 'Пить, пить дай, огонь меня жжет!' А сам, того гляди, на скамейку повалится.
  Не знаю, как, но от него по лавке двигался, ноги поджимал и на пол упал. Очнулся в поту и страхе, никогда такого со мной не было. Трясет, колотун бьет. Понял, что сон, но уж очень реально так. На ноги встать не могу, поэтому на четвереньках дополз к вам. Сначала хотел разбудить, но не решился. С краю лечь - страшно, протиснулся между Лехой и Сашкой, тесно, но мне это и нужно было. Постепенно мандраж прошел, незаметно для себя заснул и больше никаких снов не видел.
  Стал он спрашивать кто что во сне видел. Припоминали долго, оказалось, что всякую ерунду. Вот и стали мужики
  10 11
  предположения высказывать, отчего такое могло случиться. Но никто и близко не угадал известную мне историю.
  Сначала я хотел рассказать им о случайном весеннем попутчике с канистрой, пылающим нутром и такой настойчивой просьбой дать воды, но передумал: чего доброго, все мои парни потом тоже будут плохо спать. Самовнушение - опасная штука! А в наших условиях - тем более. Да и кто знает, отчего и какие сны снятся людям, попавшим в необычные места?!
  Неведомо, сколько пассажиров могли подобный сон видеть, а я думаю, что таковых было немало за те двадцать с хвостиком лет, которые простоял единкинский аэровокзал, пока не сгорел однажды ночью вместе со скамеечкой и всем своим содержимым. А вот отчего сгорел, в деревне до сих пор гадают. Некоторые всерьез убеждены, что незалитый в свое время огонь из нутра бедового постояльца, неуспокоенный дух которого так и жил в аэропорту, однажды вырвался наружу и натворил бед.
  Однако эту версию, как поведал мне бывший начальник аэропорта П., оказавшийся с тех пор не у дел, госкомиссия не рассматривала. В акте написали: 'По халатности руководителя'.
  НАТАША
  Тусклое здесь электричество, с крыши сочится вода,
  Женщина, Ваше величество, как Вы решились сюда?
  Б. Окуджава
  В поезд 'Харьков-Владивосток' я сел в Белогорске исключительно случайно, так как стремился на 'Россию', но, увы, задержали дела, а за это время 'Россия' умчалась на восток, и пришлось довольствоваться более демократичным экспрессом. В 90-х по Забайкалью и Дальнему Востоку он еще ходил поперек расписания, как бог на душу положит. Поэтому специально попасть на него было очень трудно: 'Харьковский' мог опоздать от нескольких часов до суток. Но мне повезло: не успел войти в здание вокзала - объявляют посадку. Я бегом в кассу, потом по перрону искать свой 8-к, без места - на свободное, по усмотрению проводника. Куда велели, туда и упал. Перевел дух, поздоровался с попутчиками и уже - пассажир. Кто-то спал на второй полке, внизу сидела старушка, мечтавшая попасть в Облучье и тут же спросившая, сколько ей осталось ехать. Напротив оказалась приятной внешности молодая женщина, читавшая книгу Эфраима Севелы, модного автора предыдущего десятилетия.
  Только я собрался отправиться на покой, гарантированный мне полкой над старушкой, как перехватил внимательный, устремленный на меня откровенный взгляд дамы поверх раскрытой книги. Она смотрела так, как это делают женщины, когда им от мужчины надо нечто большее, чем помочь достать сумку или убрать наверх тяжелый чемодан. Ее лицо приобрело внутренний свет, она отложила чтение и глядела на меня, не пряча ярких красивых серых глаз и не тая интереса к моей персоне. Можно было подумать, что намечается дорожный роман, хотя сомневаться в добропорядочности спутницы не было никаких оснований, да и условия к тому не располагали.
  Чтобы снять собственную неловкость и определить причину ее внимания, предложил выпить чаю. Она согласилась, не переставая откровенно, как мне казалось, изучать меня. И вдруг произнесла: 'Вас зовут дядя Витя, не так ли?' Признаться, я опешил, ибо ожидал чего угодно, только не соседства с экстрасенсом, умеющим угадывать имена
  12 13
  незнакомых людей. Я был уверен, что у нее не было возможности как-то узнать мое имя: меня никто не провожал, в вагоне я не встретил знакомых, не доставал в купе документы, не было даже банальной татуировки с инициалами на кисти руки.
  Она произнесла мое имя так уверенно, что даже англоязычный 'тэйл квэсчинс' - 'не так ли?' - был не в состоянии завуалировать ее полную уверенность в сказанном. 'Да, вы правы, меня зовут Виктор Андреевич. Или, как вы сказали, дядя Витя. Но как удалось это установить? Я вас, как мне кажется, вижу первый раз'. Сказав так, я был стопроцентно уверен, что у нас с ней не было даже мимолетного знакомства. Если память на имена с годами притухла, то на лица - нет.
  Однако попутчица, не сводя лучисто-восторженных глаз, произнесла: 'Нет, знакомы. Вы из моего детства, и я вас очень часто во сне вижу. Только там у вас борода цыганская и волосы черные. А в остальном вы не изменились. Я всегда знала, что встречу вас!'
  Ее уверенность заставила меня лихорадочно с калейдоскопической быстротой перебирать десятилетия собственной жизни, и все же ей места там не находилось. Она все поняла и, не изменив сияние глаз, как бы пропела одно слово: 'Неель-маа'.
  - Господи, я тут же все вспомнил. Нет, не вспомнил. Догадался! Тот далекий эпизод, как осколок снаряда бывает у некоторых фронтовиков в теле, сидел в моей памяти, не тревожа и не покидая ее.
  Не было больше поезда, не было очаровательной спутницы, не было меня. Было иное время - почти два десятилетия тому назад - целая жизнь, и в памяти возникло совсем другое место, о сегодняшнем дне которого я теперь ничего не знаю...
  В 1978 году тогдашние обязанности и природная склонность к авантюрным поступкам привели меня после долгих пеших странствий к реке Нельма, что впадает в Татарский пролив около того места, где его воды уже окрашены цветом волн северной оконечности Японского моря.
  В устье Нельмы размещался одноименный поселок. Я подошел к нему после полудня - вырвался из сплошной круговерти лесных зарослей, ледяных горных речек, скалистых морских берегов. И вдруг, словно путник, увидевший мираж, ощутил прилив сил и счастливое предвкушение отдыха. Здешняя 'Фата-моргана' состояла из множества различных построек, в том числе каменных, которые при моем приближении не исчезали, как следовало бы, а превращались в безмолвные призраки кипевшей когда-то жизни.
  Я шел по центральной улице, вихря ногами песчаную пыль. Ни вблизи, ни вдали не было видно не только людей, но даже обычной домашней живности, будто я оказался на огромном погосте.
  О причинах я знал, но не ожидал увидеть такую явь. Десятилетия назад здесь кипела жизнь тысяч людей, пока северные ответвления теплого течения Куросио ежегодно приводили в эти воды несметное количество сельди иваси. А потом что-то произошло с водными массами, враз исчезла сельдь, а затем и обезлюдели поселки. Остались брошенные дома, засолочные чаны, остовы судов, бесчисленное количество поплавков и обрывков сетей. Все это я уже видел в разных местах побережья, но здешний масштаб поражал воображение: Нельма предстала передо мной как мертвая столица заколдованного рыбацкого царства.
  Впечатление только усилилось, когда в центральной части поселка я увидел несколько стариков, расположившихся на лавках вблизи своих домов. Мое появление для них было сродни визиту на землю марсианина. Так просто в эти
  14 15
  места посторонние не приходили. Дороги нет, корабли, словно призраки, иногда возникали у горизонта. Кругом тайга, скалистые сопки, холодное, почти всегда затянутое туманом море. Раз в неделю или две, смотря по погоде, маленький самолетик АН-2 прилетит, выгрузит накопившуюся почту и заберет с собой в райцентр больного или немудреную посылочку с банкой варенья для внуков. В дни летних отпусков и школьных каникул мертвый поселок слегка оживал: в гости к старикам прилетали дети и внуки.
  Мне местные старики обрадовались. Через полчаса все активное население, особенно старушки, принимало живое участие в моей судьбе: водили здесь же, в центре поселка, из одного брошенного дома в другой, предлагая выбрать любой и поселиться навсегда. Я присмотрел еще довольно крепкую избушку с двумя застекленными окнами, выходившими из горницы на центральную улицу, мышастыми сенями и безнадежно заросшим огородом. В горнице был крепкий деревянный стол и скамья, в углу - железная кровать, каких теперь найти невозможно. У нее была не пружинная сетка, а металлические ленты, натянутые вдоль и поперек.
  - Живи сколь хочешь, - напутствовали сердобольные старики, - если чего надо, мы поможем. Картошку на зиму дадим, ягоду наберешь сам, рыбу в реке поймаешь, зверя в тайге много, не ленись только. Девок, правда, нет. Но если обживешься, то откуда-нибудь сосватаем!
  Зимовать в Нельме не входило в мои планы. Был август. За неделю я планировал выполнить свою работу и улететь самолетом в Совгавань при ближайшей оказии. Так и рассказал, как есть. Старики посокрушались по этому поводу, но рассудили здраво: молодым мужикам здесь делать особо нечего, а потому с моим временным статусом смирились.
  Работа подвигалась быстро, ибо носила рекогносцировочный характер: на карту надо было нанести первые в тех местах точки распространения объектов, важных для археологии. Я ограничил свои планы приустьевой частью реки и ближайшими окрестностями. Здесь моими спутниками стали ребятишки, человек шесть. Увозить детей в город еще не пришло время, но все остальное за два месяца им уже надоело. Поэтому, увидев человека с лопатой, который пообещал обязательно найти и показать место, где жили древние люди, они уже не отставали ни на шаг. И такое случилось - я под контролем нескольких пар внимательных детских глаз расчистил песчаный слой, и все увидели слегка поврежденный, но сохранивший форму и дивный орнамент керамический сосуд, какие бывают только в музеях.
  В этой ватажке детей была красивая сероглазая девочка лет двенадцати-тринадцати. Звали ее Наташа. Она вплотную подошла к той черте, когда детские заботы стали отходить в мир воспоминаний, а юность только прикоснулась к ней, но еще не успела кардинально изменить внешность. Что-то неуловимо прекрасное, женственное проявлялось в ее поведении, когда она вызывалась чем-то помочь мне. А в остальное время она мало отличалась от других ребят. Загорелая, в коротком выцветшем за лето полудетском платье, готовая куда-то мчаться сломя голову, толкаться с мальчишками, брызгать на всех водой и весело хохотать, если ей удавалась задуманная шалость.
  Работал я ежедневно с рассвета и до заката. Дни недели и числа для меня ничего не значили. В отличие от Робинзона, я даже зарубки не делал. Поэтому и не знал, что наступила суббота.
  Закончив работу, умылся в реке и пришел, как делал это несколько дней, в свое деревенское жилище. Сварил пшеничную кашу в алюминиевом котелке на костре, организованном еще в первый день появления, в огороде, вблизи от порога избушки, в окружении зарослей двухметровой полыни.
  16 17
  Вскипятил воду и заварил чай. Достал горсть сухарей. Всю эту снедь занес в избу, поставил на стол и сел на лавку, лицом к окну, чтобы поужинать, используя остатки вечернего света.
  Не успел съесть и три ложки каши, как за спиной послышалось легкое шуршание, заставившее обернуться. В полумраке хижины на пороге я увидел нечто, поразившее меня. Конечно, я сразу узнал Наташу, но тут же и усомнился: она ли?! Я никогда ее не видел вечером, но дело было в другом -
  я не видел ее такой! Недостаток освещения не позволял понять сразу, что с ней произошло. И тут она произнесла, почти пропела: 'У нас в клубе сегодня будут танцы, мы там подмели пол, а бабушка дала патефон и пластинки. Я приглашаю вас!'
  Сказано было все так просто и так торжественно, что я, тридцатилетний, женатый человек, совсем не обиженный вниманием женщин, растерялся как мальчишка, неожиданно оказавшийся на свидании с одноклассницей.
  Я зажег данную мне во временное пользование пятилинейную лампу - в ней было мало керосина, поэтому обычно обходился огарком свечи. Но тут было не как всегда, по такому случаю я даже фитиль прибавил. За окном сразу обрушилась ночная тьма, а убогий интерьер горницы наполнился светом и тенями, словно дворец.
  Девочка, стоявшая на пороге, казалась сказочной принцессой. Она была в каком-то немыслимо прекрасном для этих мест платье, с взрослой прической и в туфлях на каблуках! Все это великолепие делало ее выше и старше и требовало совсем иного обращения.
  Затянувшуюся паузу она истолковала по-своему: 'Платье я нашла у бабушки в шкафу, а туфли взяла мамины - она их сюда привезла и забыла!'
  'Спасибо, девочка, - подумал я. - Эта пауза позволила мне найти правильный ответ'.
  - Наташа, - сказал я как можно спокойнее, - я очень благодарен за приглашение, и мы обязательно пойдем в клуб, но прежде я приглашаю тебя поужинать со мной. Я ведь целый день был занят и сейчас голоден, как собака!
  Я не лукавил, и она знала об этом, к тому же логика голодного человека, как всем известно, абсолютно понятна женщинам, даже еще совсем юным. Интуитивно я нашел очень правильное решение. Наташа сделала несколько легких шагов и, аккуратно подобрав платье, присела на скамейку, проговорив:
  - Вы ужинайте, а я рядом посижу. Меня бабушка уже покормила!
  Мы сидели у самодельного стола с потемневшей от времени столешницей. Я молча ел кашу и лишь изредка задавал мало значащие общие вопросы. Вдруг заметил, какой-то эпизод ее заинтересовал больше. Она оживилась. Слово за слово, разговор становился все интереснее - я рассказывал ей разные истории, случавшиеся со мной или моими спутниками во время путешествий, о необычном поведении птиц и зверей, об истории края и о чем-то еще. Она больше молчала, проронила всего несколько слов, но слушала с таким неподдельным интересом, что три часа пролетели незаметно. Я доел кашу, потом мы вместе пили чай. Как ни странно, но обоим было вполне комфортно.
  И только внезапно обильно зачадившая и тут же потухшая лампа, в которой закончился керосин, напомнила нам, что за окном уже настоящая ночь, а мы так и не собрались пойти на танцы.
  Я включил электрический фонарь и, придерживая мою юную фею под руку, как мог, осторожно вывел ее на улицу. В небе был молодой месяц, напоминавший индейскую пирогу, ярко светили звезды; часто падали, прочертив короткую дугу, обломки небесных тел. Мы стояли, задрав голову, и смотрели этот космический фейерверк...
  18 19
  Все это вспомнилось так объемно, как будто произошло только вчера. Я смотрел на сидевшую напротив взрослую Наташу и понимал: она тоже мысленно переживает тот единственный вечер фантастической духовной близости, возникшей между девочкой-подростком и взрослым мужчиной, благодаря стечению тысячи случайных, на первый взгляд, обстоятельств. Мы оба сохранили его в своей памяти, но только здесь, в поезде, я услышал ее признание в том, какое сильное чувство, растущее помимо сознания и реальности, развивалось в ней многие годы после той встречи и до сих пор не угасло.
  Она вышла замуж на последнем курсе института.
  У нее - двое детей. Повезло с мужем: очень добрый и заботливый человек. В Нельме он никогда не был и вряд ли точно знает, где искать это место по карте. Она никогда не рассказывала ему о своем чувстве к почти незнакомому человеку, возникшему среди руин рыбацкого поселка, всколыхнувшему ее детское сознание и, по необъяснимой логике провидения, сохранившемуся там в виде тайного образа.
  Мы говорили с ней всю ночь и днем. Кто-то входил в купе и выходил из него. Говорила она. Я слушал.
  ... В Хабаровске ее встречал муж. Я хотел помочь вынести вещи, но она не позволила это сделать и попросила несколько минут не выходить на перрон. Ее лучистые прекрасные глаза в тот миг стали очень грустными, и она спрятала их под длинными ресницами.
  Мне показалось, что это желание было вызвано одним: она хотела сохранить только в себе реальный и виртуальный смыслы своей жизни, которые не должны соприкоснуться, как не могут соприкасаться две параллельные прямые, небесное и земное.
  ХУДОЖНИК
  В окрестностях приморского села Н. были и, надо полагать, сохранились до настоящего времени две исторические достопримечательности: пещера с признаками обитания в древние времена и остатки большого средневекового города, датированного археологами 12-13 веками. Располагались они рядом: вход в пещеру был у вершины горы; а у подножия, на равнинной поверхности, - тот самый город - огромный участок земли, обнесенный земляной стеной - валом, как говорят специалисты по фортификации, высотой метров пять. Местные жители называли это место 'китайской крепостью' и, не видя другой в нем ценности, десятилетиями пахали внутри и сеяли разные зерновые культуры. Ограждающий вал, как утверждали, способствовал созданию микроклимата и благоприятствовал ускоренному созреванию растений. Как бы то ни было, но даже признаков строений первоначального города на поверхности не осталось, если не считать ежегодно выпахиваемых предметов быта, орудий труда и прочих раритетов далекой эпохи, когда внутри не пшеница колосилась, а жили те самые создатели этой крепости.
  Василий Арканов в 197... году только приехал в Приморский край, стал сотрудником одного института Дальневосточного научного центра Академии наук СССР и планировал заниматься археологией. Поэтому достопримечательности села Н. для него имели не туристический, а профессиональный характер. Из-за этого, собственно, он и оказался вблизи села Н. в Сучанском, как тогда писалось в официальных документах, районе. Вместе с ним и водителем в поисковом отряде было пять человек: два археолога, спелеолог-археолог и палеонтолог, трое мужчин и две женщины.
  20 21
  Ранним утром все поднялись в пещеру и несколько часов провели там, занимаясь раскопками при свете обычных стеариновых свечей и карманных фонариков почти в абсолютно темной каменной полости. Около полудня, выбравшись на свет божий по причине неотложной надобности, Василий некоторое время не мог открыть глаза из-за слепящего солнца и сверкающего осенней лазурью неба. Он несколько минут сидел на камнях, уткнувшись головой в колени, наслаждаясь острыми запахами приморской осени, замешанными на подсушенном дубовом листе, разных травах и нагретых солнцем камнях. Ослепление вскоре прошло, он насладился панорамой незнакомого приморского уголка с высоты птичьего полета: сначала красками дальнего леса и реки, потом - деревенских садов и быта, наконец, перевел взгляд на очерченную валом, тщательно выкошенную и от того пустынную поверхность древнего города.
  Однако первое впечатление оказалось ошибочно: в центральной части монотонное золото стерни нарушал черный бугор и трудноразличимое глазом движение возле него. Приглядевшись, понял - два человека копают яму и уже преуспели в этом деле. Василий достал из рюкзака бинокль, отфокусировал, и сразу все стало как на ладони: один мужчина выбрасывал из довольно большой ямы землю, другой разгребал ее каким-то блестящим предметом, что-то доставал и откладывал в сторону. Сомнения не было -
  этим 'что-то' в таком месте могли быть исключительно археологические предметы, извлекать которые имели право только специалисты и то при наличии установленного законом документа.
  Встреча с археологическим браконьерством для всей группы оказалась первой. Слышать слышали, но видеть не видели. Понимание своей профессиональной ответственности и молодой задор погнал и Арканова и его коллег с горы вниз, через поросший кустарником склон, поляну, дорогу, опять поляну, вал и поверхность внутренней части города.
  Работающие заметили Василия, когда он был от них метрах в сорока. За несколько мгновений их удивление перешло в смятение, затем сменилось скрытой агрессией. Стоявший наверху был красивый, стройный черноволосый мужчина кавказского или гуцульского типа, ростом выше среднего. Нос с горбинкой и черные, аккуратно подстриженные усы придавали ему особый восточный колорит. Охотничий нож, которым он перебирал землю в поисках находок, сейчас приобрел другой смысл и был очень к лицу. На вид ему было лет тридцать пять или сорок. Второй - находился в яме, но, увидев бегущего постороннего, легко выпрыгнул наверх, не выпуская из рук штыковую лопату армейского образца. Он был моложе своего товарища, плотного телосложения, славянского типа.
  Арканов подошел вплотную к яме и увидел у ее края аккуратные стопки кровельной черепицы от крыши средневекового дворца или храма, фрагменты декоративного оформления фасада здания, обломки средневековой посуды из керамики серого цвета. Отдельно лежали предметы из металла... Второй археолог, несколько отстав при спуске с горы, поднялся на вал, достал фотоаппарат и стал профессионально документировать ситуацию. Затем приблизился к стоящим у ямы и сделал снимки крупным планом.
  Василий назвал себя, сообщил, какую государственную организацию они все представляют, напомнил о требованиях действующего в стране уже несколько лет закона. Сообщил, какая ответственность ожидает нарушителей по статье Уголовного кодекса...
  Постепенно страсти улеглись, начался диалог. Старший назвал себя Степаном Никитовичем Дорбенко, скульптором. Тот, что был моложе, - Алексеем, мастером технического училища.
  22 23
  - Вы, конечно, обо мне наслышаны, - уверенно сказал скульптор, обращаясь к Арканову, - известный специалист по восточным древностям Щ. очень меня не любит и ругает везде почем зря! Я специально ездил во Владивосток, пытался установить с ним и другими археологами творческие контакты, но не получилось. Послали подальше, вот и весь разговор.
  - Нет, - возразил Василий, - вашу фамилию слышу впервые и вообще в Приморье я всего несколько месяцев.
  - Тогда непременно услышите. Но прежде я бы хотел сам вам рассказать не столько о себе, сколько о своей работе. Поэтому приглашаю вас и всех ваших спутников сегодня вечером к себе в мастерскую. Городок наш маленький, меня многие знают, вы без труда ее найдете.
  - Сначала приведите в порядок разрушенный участок, а мы обсудим предложение, - сказал Арканов, отходя со своими товарищами в сторону. Общее мнение было в пользу посещения городка и мастерской. Высказав это решение скульптору и его товарищу, добросовестно складывавшим в яму обломки черепицы, археологи отправились по своим делам.
  К вечеру они приехали в небольшой городок с пирамидальными тополями, большим количеством молодежи и хорошим для того времени ассортиментом в магазинах - это был город шахтеров, о снабжении которых власти тогда заботились неплохо. Пополнив запас продуктов, рассчитывать на приобретение которых в сельмагах было затруднительно, Арканов и его товарищи без труда отыскали мастерскую скульптора Дорбенко.
  Хозяин был на месте. Его мастерская состояла из двух рабочих комнат, а также небольшого закутка, служившего спальней и кухней. Было видно, что творчество составляет главное в его жизни. На полу, стенах, верстаках, расставленных вдоль стен, размещались, наверное, сотни работ: наброски карандашом и углем, этюды акварелью и маслом, гипсовые отливки, глиняные модели. Чего только не увидели гости, переходя от одного произведения к другому. Больше всего работ оказалось на темы древней культуры края. Здесь были фрагментированные и целые скульптуры людей, живших в иные тысячелетия и силой воображения воссозданные сейчас, уменьшенные копии давно вымерших животных: мамонта, шерстистого носорога, пещерного льва...
  Творец и владелец всего этого художественного многообразия вел от одного произведения к другому, он сам увлекся воспоминаниями и рассказывал, как родился замысел той или другой работы, какие муки он преодолел в поисках оптимального воплощения. В одном месте Дорбенко приоткрыл пространство под верстаком, приподняв линялое полотнище то ли бывшей простыни, то ли занавески, и - вот он 'Апофеоз войны' - гора из отбитых частей скульптур. Головы - страдающие, взывающие, некоторые без носов и ушей, руки с поврежденными пальцами, что-то еще... Он не дал вникнуть в детали этого апокалипсического сюрреализма, напоминающего сцену из 'Откровения' Иоанна Богослова, повел дальше.
  Так постепенно дошли до отдельного большого верстака, на котором находились копии многих знакомых вещей, обычно публикуемых в научных изданиях в виде фрагментов. Чувствовалось, что художник особенно гордится именно этой работой.
  - Реставрацией древних предметов, особенно всяких изображений, обломки которых публикуют археологи, иногда неумело дорисовывая отсутствующие части, я увлекся, будучи студентом художественного училища. Поступив в Академию, в Москве, в Питере ходил в музеи и делал зарисовки египетских, античных, древнерусских украшений, фигурок древних богов, священных животных, модели повозок,
  24 25
  лодок, саней... Особенно интересно было придумывать, как выглядели утраченные части. Я часами, днями просиживал, пытаясь в точности воссоздать рисунок на разбитой этрусской вазе или скифскую пектораль. Даже специально ездил в археологическую экспедицию в Крым и в устье Дона, чтобы своими руками достать обломки и возродить их первоначальный облик.
  Никто из присутствующих не решился вопросом или репликой перебить этот интересный монолог. По всему было видно, он счастлив, что у него, может быть, впервые за много лет, есть слушатели, способные профессионально воспринимать его творчество как реставратора, думающие в унисон с ним и понимающие, какой колоссальный труд стоит за каждой восстановленной деталью.
  - Судьба забросила меня на Дальний Восток. Когда ехал, думал - это край света, где ничего не было до прихода русских. А когда вник - здесь и на мамонтов охотились, и царство чжурчжэней такими крепостями отмечено, каких больше нигде нет: сейчас земляные валы по десять метров, а раньше они много выше были, да еще и частокол сверху ставили. Тысячу лет назад в Приморье - города, дороги, рудники... Храмы и дворцы были... Один из них я нашел... - он замялся, но закончил эту некомфортную для него фразу, - там, где мы с вами сегодня познакомились!
  Скульптор на миг замолчал, решая, говорить или нет. Но это уже было не в его власти. И продолжил:
  - Так случилось, мне под Находкой в деревне пришлось преподавать черчение и рисование. Мои ребятишки на уроки регулярно приносили разные древние вещички, которые они вокруг на полях подбирали. Чего там только не было! Железные наконечники стрел и каменные ножи, обломки горшков с разными орнаментами, бронзовые украшения. Ну, и я с ними стал по воскресеньям ходить, особенно когда пахота шла. Целый чемодан насобирали. Из газеты про владивостокских археологов узнал, повез им показывать свои сокровища. Высмеяли меня и сказали, чтобы выкинул, мол, ценности научной они не представляют. А я за какую вещь не возьмусь, чувствую, будто электрический ток в меня идет, такая сила в этих вещах в прошлом накоплена. Потом еще раза два ездил к вашим коллегам: обломки феникса - птицы сказочной, которую восемьсот лет назад почитали чжурчжэни, нашел на поле и сделал свою реконструкцию. Археолог Щ. посмотрел и сказал: 'Реконструкция негодная, а вас, как браконьера, разрушающего археологические памятники, мы под суд отдадим!' И потребовал, чтобы я ему передал все обломки феникса, по которым реконструкцию скульптуры сделал. Хоть я и собирал по фрагментику не один год, но отдал ему все. Он даже спасибо не сказал.
  Василий с любопытством смотрел в центр верстака, где красовалась скульптура таинственной птицы феникс. Кто-то из его спутников, давно живущий в Приморье, подтвердил, что видел публикацию подобной фигурки, но сделанной самим Щ. по находкам из собственных раскопок.
  - Я тоже ее видел, - сказал Дорбенко, - свою реконструкцию он позже моей сделал и не очень правильно, хотя и красиво. Про мою ведь тоже в газете писали и фотографию опубликовали. Я думаю, это его особенно разозлило. Слышал, что он в редакцию газеты звонил и говорил, что о таких, как я, не статьи надо писать, а тюрьма плачет.
  Прощаясь уже в темноте, Арканов не удержался от вопроса:
  - Скажите, Степан Никитович, а много ли за свою жизнь вы таких ям на археологических объектах выкопали, как сегодня?
  - Ваша воля, верить мне или не верить, но я не копал ямы. Это, можно сказать, первая. И вот почему я за раскопки
  26 27
  взялся. Я больше десяти лет на этом городище, где мы так досадно встретились, собираю археологические предметы. За одну пахоту я один или с помощниками на поверхности находил по триста, а то и по пятьсот предметов. Из них штук тридцать бывали наиболее ценными: железные наконечники, бронзовые монеты того времени с квадратным отверстием в центре, украшения. Я их обрабатывал, консервировал. Много передал в музеи. Часть у меня хранится. Заметил, что в середине того древнего города, где мы с Алексеем яму копали, очень много обломков черепицы, а ценные находки не здесь, в других местах преобладают. И я подумал, наверное, тут дворец стоял, и плуг только его обвалившуюся крышу цепляет. Все остальное глубже находится. Года два об этом думал и решил проверить.
  - Ну, и как, теперь-то что дальше будете делать? - спросил кто-то из гостей. - Ведь вы и в самом деле попали на общественное здание: дворец или храм, хотя, может быть, это что-то другое, но очень интересное...
  - Да ничего, ответ на мучивший меня вопрос я получил, а раскопать дворец, как положено, мне не под силу, для этого специальные знания нужны. Я художник, а не археолог. Мне позор ни к чему. Сегодняшнего на-долго хватит. Раньше говорили ваши: 'Браконьер, разрушитель', но я-то знал, что ко мне те слова не относятся. Теперь же, вроде, все правдой обернулось.
  Василий слушал, но, как и его товарищи не знал, можно ли верить тому, что говорил Дорбенко. Интуиция подсказывала, что можно, а рассудок выдвигал свои контрдоводы. Было видно, что и другие товарищи не могут определить своего отношения к услышанному. Археологи молча ходили по мастерской. Дорбенко это истолковал как незаданный вопрос и завершил эмоциональный монолог так: 'А за плугом да культиватором буду и дальше ходить по городищу. Если выпаханные предметы не собирать, через несколько лет они от солнца, влаги и удобрений полностью разрушатся'.
  Археологи вернулись в город и, как положено, отчитались обо всей проделанной работе. Случай с Дорбенко, к сожалению, получил огласку: коллеги увидели фотографии. Щ. ходил счастливый и все повторял: 'Ну, теперь мы ему срок вкатим!' Угроза была не пустой - его жена работала в прокуратуре, поэтому, а, может, и не поэтому, делу был дан ход. До суда оно не дошло по одной причине - оказалось, что свидетелей нет и таинственным образом исчезли негативы снимков. Фотографии же, как выяснилось, достаточной доказательной силой сами по себе не обладают.
  Прошло около года. Все забылось или отошло в сторону. Как-то днем один из коллег, заглянув в комнату к Арканову, сказал: 'Тебя разыскивает мужчина, не из наших'. Арканов вышел на лестничную клетку и увидел Дорбенко. Поздоровались, поговорили. Прощаясь, он достал из портфеля что-то плотно завернутое в бумагу.
  - Это вам, спасибо за доверие!
  Протянул руку для прощания. Повернувшись, быстро спустился по лестнице и вышел из здания.
  Василий развернул бумагу, скрывавшую увесистый предмет. Сняв последний лист, увидел отлитую из гипса скульптуру феникса.
  После той встречи несколько раз в главной приморской газете упоминалась фамилия скульптора Дорбенко в связи с его творческими достижениями. Последнее сообщение носило трагический оттенок. В нем говорилось, что в доме известного художника случился пожар, но выставленную там коллекцию археологических предметов удалось спасти. Уже много позже, проезжая через город угольщиков,
  28 29
  Василий Арканов поинтересовался у старожилов, не знают ли они Степана Никитича Дорбенко. Оказалось, что помнят, но он давно уехал из города, и никто не мог сказать, куда.
  Лет пять или шесть тому назад гостем Арканова был известный московский профессор, изъявивший желание совершить автомобильную прогулку по Приморью. Решили съездить в восточную часть Приморского края, подняться на живописный Лазовский перевал и затем посетить поселок Ольга, бухту Владимира. Путь дальний. На обед заехали в большое село, расположенное вблизи Лазовского перевала. Подкрепившись, поинтересовались у сельчан, нет ли у них учреждений, интересных для путешественников.
  - Как нет! Есть! Музей есть. Езжайте по главной улице, увидите двухэтажный дом с красивыми ставнями и карнизами. Там и есть музей.
  Нашли музей без труда. Оказалось, что это частное владение. На стук в дверь первого этажа отворил седой старик. Василий узнал его сразу - Дорбенко. Визитеры для хозяина были привычны. Он, ни о чем не спрашивая, сразу повел на второй этаж. Снял замок, отворил дверь, пригласил войти. Выставленные экспонаты занимали всю площадь второго этажа, располагались в самодельных витринах, на стендах, сделанных просто, но очень старательно. Для профессионалов выставленные артефакты большой ценности не представляли. Это были археологические ординары, но кое-что, особенно авторские реконструкции, гостей заинтересовали.
  Дорбенко подробно рассказывал об экспонатах, истории их находки, перемежал повествование с историческими хрониками, говорил об успешных войнах Золотой империи чжурчжэней с киданями и Северным Китаем..., поражении от монгольских воинов Чингисхана и о том, что еще 7 лет после смерти этого великого воина сопротивлялись монгольским конникам гарнизоны в крепостях Приморья и Амура...
  При этом он несколько раз, сильно щуря глаза, всматривался в лицо Василия. Но так и не вспомнил, где он мог видеть этого немолодого человека. И Арканов не стал напоминать художнику о прошлом знакомстве.
  Прощаясь, визитеры поблагодарили самодеятельного экскурсовода и владельца музея в одном лице. Московский гость написал что-то лестное в Книгу посетителей. Арканов протянул деньги. Вполне приличную сумму. Неожиданно для гостей старик отказался, сказав глуховатым голосом, что денег он не берет, главной платой за музей является интерес людей к прошлому его родного края.
  На том и расстались.
  ПЕТРОВИЧ1
  Скажу как есть: Петрович у нас не нравился многим, и мне тоже. Была в нем какая-то жилка, раздражающая каждого в отдельности и всех вместе. Людей он сторонился. Из-за этого прослыл необщительным, про которых говорят 'себе на уме'. Дело свое знал хорошо и зарабатывал прилично, но никогда не участвовал ни в общей работе, ни в общем веселье. Мужики сбросятся, когда возможность бывает, водки возьмут, сядут выпить: 'Ты чо, Петрович, денег нет на общее дело, дак, садись, бесплатно, нальём! Не чужие, поди, все тайгой повязаны...'. А он уйдет куда или в угол сядет -
  оружие чистит и молчит. Буркнет: 'Душа не принимает' или: 'Пейте, мужики, коли охота, а меня не задевайте, бога ради'... Вот это, пожалуй, главный грех! Не любят у нас
  1 Сокращенный вариант рассказа опубликован в совгаванской районной газете 'Советская Звезда' в феврале 1982 г.
  30 31
  таких. Даже в бараке угол себе накомарником отгораживал. А то палатку или шалаш поставит и до морозов там живет. Мужики все не очень словоохотливы, но какое-то общение между собой было. Он же всегда один. Имени его и то не знали, у кого ни спроси! Новые люди приходили и от старых узнавали, что это Петрович. А, может, и не Петрович вовсе. Опять же: отчество это или фамилия? Начальство, конечно, знало - у них документы, но мы с начальством на такие темы не общались...
  Возраст у Петровича неопределенный: на вид лет пятьдесят-шестьдесят. Одни говорили, что в молодости он состоял в какой-то банде и за то потом отбывал срок на строительстве чего-то где-то на севере. Другие уверяли, что точно знают, будто он в молодости партизанил и даже был ранен. Никто, однако, со своими предположениями к нему не совался.
  За глаза Петровича звали 'браконьером'. У него хранилось запрещенное законом оружие. Оружием всяким таежных людей, да еще в те годы, особенно не удивишь. Гладкоствольное оружие было у многих. У Петровича же, помимо дробовика, была трехлинейка, которую он содержал в исключительном порядке. Об этом знали все. Он ее, можно сказать, ни от кого и не прятал. Такая откровенность казалась особенно подозрительной...
  Мы отдыхали по воскресеньям. Петрович и в этом не как люди. Работал все дни подряд, а в последней декаде брал у начальника отгулы на три-четыре дня, собирал котомку, прихватывал двуствольную тозовку и отправлялся в лес. Если бы уходил в деревню или уезжал в город - было бы понятно, ведь и так вся наша работа связана с лесом. Чем занимался, достоверно никто не знал. С чем уходил - с тем и возвращался. Это также давало пищу для всяких раздумий и толкований. Кто-то предположил даже, что он сектант и в лес ходит молиться.
  Петрович всегда работал в одиночку. А мы - по двое и даже по трое. Этого требовала техника безопасности. Зная общий настрой, начальство смотрело на такое 'сквозь пальцы', делало вид, что никакого нарушения нет и все идет так, как и должно быть.
  Устраивающий всех порядок оказался сломан в один день. Начальник экспедиции получил приказ из управления, требующий неукоснительного принятия строгих мер для выполнения Инструкции по технике безопасности. Распространился слух о скором приезде специальной комиссии для проверки исполнения ТБ. Приказ разослали в полевые партии. Эдуард Васильевич, наш начальник, собрал всех и зачитал приказ, а затем мы расписались в специальном журнале. И Петрович тоже. При этом только плечами пожал: 'Дело, мол, ваше' и ушел к себе в палатку. А через час уже плечами пожимал я, выходя от начальника. По молодости лет я оказался самым подходящим кандидатом ему в напарники. Сочувствие мне выразили в шутливой форме, притом все были рады, что вопрос решен не за их счет и можно больше об этом не думать.
  ...Вопреки ожиданиям, прошел месяц, и ничего со мной Петрович не сотворил. Больше того, мы как-то притерпелись друг к другу. Работал он быстро и умело, у него было чему поучиться. Я приглядывался и перенимал. Он все замечал, но ни разу вслух об этом не сказал. В лесу напарник был совсем не таким молчаливым, как мы привыкли. Говорил сам с собой или по случаю - с деревом, птицей, зверьком. На привалах бормотал рифмы, что было совсем удивительно. Постепенно даже на мои некоторые вопросы стал отвечать.
  Начало октября застало нас в тайге. Участок находился сравнительно далеко от базы, продукты носили на себе, поэтому разносолами не баловались. Выручала щедрая осень. В тайге был корм, а значит, и всякая живность. Охотились
  32 33
  попутно на разную мелочь. Если же за день ничего не попадалось, то вечером Петрович сворачивал в 'верное' место и обычно приносил рябчика или зайца для шурпы, которую варили на костре на месте ночлега.
  Так произошло и в этот день, 'Верное' место на сей раз оказалось в долинке небольшого ручья, вдоль борта которого пролегала наша тропа. Петрович спустился вниз, я же шел параллельно ему верхом. Прошли мы не более километра, как послышался свист, которым Петрович обычно звал меня к себе. Свернув с тропы, я стал продираться вниз, в это время там раздались крики напарника. Раньше такое за ним не замечалось. Ускорив, насколько возможно, движение, вскоре сквозь частое сито голых веток кустарника увидел мечущуюся фигуру. Движения были резкие и довольно странные. Он еще раз мелькнул и скрылся за деревьями. Не на шутку обеспокоенный, очертя голову, помчался прямо через валежины и кусты леспедицы к нему на помощь. То, что помощь потребуется, сомневаться не приходилось. Только событие особое могло заставить старого молчуна что-то кричать и так странно вести себя.
  Увиденное вполне соответствовало этим предположениям. Трава на маленькой полянке, ставшей местом действия, была местами утоптана. У дерева стояло ружье, под кустом - котомка, дальше на сучке висела зацепившаяся шляпа с подрезанными полями - говорили, что носил он её не снимая лет десять. Самого же Петровича нигде не было видно. Мне стало не по себе. Схватив ружье и проверив заряды, я озирался, стараясь не очень высовываться из-за ствола старого вяза. В это время на противоположной стороне поляны показался Петрович. Лицо казалось оживлённым против обычного, и даже какое-то подобие улыбки виднелось в прищуре его глаз. Волосы и борода растрепаны. Руки были прижаты к груди как-то неестественно. Казалось, он чтото прижимал к груди. Подойдя ко мне, приоткрыл одну руку, и я увидел мордочку зверька, темно-бурого, с короткими ушами, похожего на зайчонка. Не желая попасть впросак, спросил осторожно:
  - Заяц, вроде, но странный. Почему ты его в руках носишь?
  - Он еще в себя не пришел, натерпелся страху. Иду, вижу: росомаха бежит, кого-то преследует. Уже броски делает, схватить пытается. Тут и увидел: прямо перед ней маньчжурский заяц. Видимо, давно гоняет - он едва бежит. Понимаю, ей тоже жрать охота, но жалко стало. Теперь нечасто маньчжурского зайца встретить удается. Бегает он плохо - ноги короткие - и только прямо, петлять не умеет. Свистнул я тебе, чтобы сюда шёл и погнался за ними. Кое-как отпугнул росомаху, метров сто гнался, а этот из последних сил под камень забился. Там я его и взял. Ушки, смотри, какие короткие.
  - Чего же не стрелял?
  - В кого, в росомаху? А для чего? Это ее дом, она здесь живет. Для еды не годится. Убить ради потехи? Так это грех большой. Из города на выходные выедут с ружьями, вроде на охоту, а сами водки ящик привезут и сидят около него. А когда скучно станет, то палят во все стороны: по пустым бутылкам, по птицам. Белку от летяги отличить не могут. Дикушу убьют - ее беззащитную они за рябчика принимают... Это ведь редкость - маньчжурский чёрный заяц... Его из наших работяг, поди, никто не видел, а ведь тоже по лесу шастают!
  Петрович заметно устал от непривычного монолога. На роговице набухли красные жилки. Видно, скопившиеся мысли жгли его изнутри, рвались наружу вместе с горловым хрипом. Казалось, он зубами держал непрошеные слова, а они вырывались против воли хозяина.
  - Ты же пойми, - продолжал он, - лес умно задуман, и человеку в него ходить не заказано. И брать, если надо,
  34 35
  в нем многое можно, но с умом и не алчно. А если добыл птицу ли, зверя, используй по назначению полно. Не чини вред самкам, у которых потомство, редкого зверя ради похвальбы или из трусости не убивай. Сегодня уже видно, как лес пустеет... А завтра ты в него придёшь душу лечить. Бывает так...
  у каждого бывает! А в тайге мёртво всё, как в старом ельнике. Нет живой души, только вороны каркают.
  С этими словами он отошел к дереву и осторожно опустил зайца на траву. Тот на мгновение сжался в черный комочек, но тут же вскочил и умчался с глаз долой.
  Петрович перевёл дух и как камнем бросил: 'А потому и в тайге стало погани много, что красоту по плану и сверх плана изводят. Кого рублём тянут, кого приказом...
  И каждый что-то с собой прихватить норовит. Из самых заповедных мест тянут... Женьшень-корень найдут, так вокруг все перекопают, до последнего корешка вынут...'
  Зло выругавшись, Петрович подхватил котомку, взял ружьё и стал выбираться на тропу.
  ЗМЕИНЫЙ ДОМИК2
  Мы с Петровичем решили заночевать на берегу звонкой и прозрачной речки Сицы. Нам приходилось бывать здесь неоднократно и раньше, и даже наше старое кострище сохранилось в целости. Вода и дрова рядом. Каждое дерево имеет свое назначение: к этому удобно прислонить спину, а по соседству отлично растягивается домик накомарника и брезентовый полог - какая бы звездная ночь ни была, а приморское утро, если не дождем, так обильной росой обязательно умоет. У Петровича свои сучки, на которые он причиндалы развешивает, у меня - свои. За день мы порядком
  2 Впервые опубликовано в журнале 'Дальний Восток', 2007, ?1.
  походили по лесу, намахались топорами, рубя визирные ходы-просеки, и сейчас все эти мелочи, позволяющие экономить силы, очень кстати.
  Перекусили. Попили чайку. Петрович принялся точить топор - завтра опять работать, а я вздремнул минут десять. Вроде пустяк, а посвежел, будто и не вечер вовсе. Очнувшись от дремоты, по таежному обычаю закатил в костер колоду: часа на три-четыре хватит, а угли от нее под пеплом до утра будут горячими.
  Звик-звик, звик-звик. Это уже Петрович за мой топор взялся, свой воткнул в валежину. Точить топоры - его давнее увлечение. Вторая страсть - слова рифмовать. Вот и здесь он бормочет: 'Течет река Сица - между камнями таится. А если б была здесь девица, да зачерпнула водицы корытцем, да постирала косынку из ситца...'
  - Слушай, Петрович, - не выдерживаю, - я стихи твои уже наизусть выучил, ты бы лучше рассказал чего. Это у тебя здорово получается. Да и пользы больше. Вот, например, что тебя в жизни удивило больше всего? Или вспомни о чем-нибудь забавном из таежной бывальщины...
  Мой вопрос сбил Петровича с поэтической волны. К этому я и стремился. Его стихотворный дар не отличался особой изысканностью, и, если рифма не подбиралась, он все мог начать заново, меняя местами слова и выделяя интонацией фразы, получившиеся, как ему казалось, наиболее удачными. Невольные слушатели были обречены. Я привык к нему и знал, что он обладает редким качеством - на саркастические замечания, затрагивающие его поэтические способности, не обижаться. Поэтому еще настойчивее попросил припомнить что-нибудь интересное. Знал он, действительно, много, но рассказывал не всем и не всегда. Вот и сейчас я видел, что он думает не о том, что рассказать, а решает, стоит ли вообще это делать. Может, звезды так сошлись или что-то
  36 37
  другое, но мне повезло. Он, лениво жмурясь и потягиваясь, на минуту задумался, потом достал свой таежный портсигар, сделанный из банки от тушенки, вытянул оттуда и размял пальцами сигарету, ткнул ее в ближайший уголек и, затянувшись, неспешно заговорил:
  - Змеи нас, людей, привлекают мало. Можно сказать, мы к ним совсем не расположены. Увидел - и в сторону.
  А другой палку схватит и прибить норовит. Таких даже больше. Змеи для нас безмозглые твари. И пользы от них - только яд для лекарства. Как мы их называем: 'змея подколодная', 'гадина ползучая'. И я к ним так же относился. Пока один случай не вышел...
  Это было на Светлой, река есть такая на севере Приморья, в Японское море впадает. Сейчас лес там обрубили так, что посмотришь - с души воротит. Спилили не только кедр да ясень, но и березу, липу, осину. А я был там в то время, когда тайга от поселка начиналась. Дойдешь до последнего дома, а их и было-то десятка два с половиной, дальше - тропа. Вдоль тропы - лопухи, почти в мой рост, а листья в обхват. Лес вокруг в три яруса. Вода в реке прозрачная, посмотришь - рыбы не мерено! Но это так, к слову, чтобы ты знал, о каком месте речь пойдет.
  Работали мы втроем, что делали - для данной истории неважно, а маршрут такой был: достичь верховьев Светлой, а затем через перевал Сихотэ-Алиня выйти к Царской сопке, от которой река Зева начинается. Она в Бикин впадает, а тот, как ты знаешь, в сторону Амура течет. Весь день шли горами - обрезали петлю, которую делает Светлая, а последние часа три шлепали вниз по руслу ручья. Промокли насквозь, но иначе бы до нужного места на реке никак не дошли, такие заросли вокруг. На ночлег остановились уже в сумерках, метрах в двухстах от устья ручья, где он в Светлую уперся. Шум воды на перекате услыхали - поняли, что дошли, куда надо, и тут силы сразу кончились. Выбрались на берег, поклажу скинули, давай на ощупь бивак готовить. Люди все опытные: один палатку ставит, другой костер разжигает, а мне дрова надо было заготовить в таком количестве, чтобы ужин приготовить и одежду высушить.
  Шарю с фонарем вдоль ручья под крутояром - вытягиваю сушины и к костру стаскиваю. Тут и наткнулся на небольшое сооружение, врытое в берег и входом обращенное к ручью. Дверца примерно метровой высоты подперта валежиной. Отодвинув ее, потянул за ручку, сделанную из сучка. Чую, запах прелой соломы, плесени. Переступаю высокий порог - пол землянки ниже, чем поверхность снаружи, протиснулся внутрь. Выпрямился. Фонарем посветил, все, как везде. Метра два с половиной в длину и в ширину около двух. Вдоль бревенчатых щелястых стен узкие нары, между ними, у торцовой стены, - столик, справа от входа - железная печурка с прямой трубой, выведенной через крышу.
  Почти машинально сгреб с пола какие-то щепки, обрывки бересты, сунул их в печку и запалил. Через несколько минут в землянке стало тепло и уютно. Горьковатый дымок жилой дух дал - вытеснил запах плесени, идущий от бревенчатого сруба.
  Пока на костре готовился ужин, я собрал всю мокрую одежду и порасцеплял ее в землянке на колышках, вбитых между бревнами. Каких не хватило, сам навтыкал, веревку подвязал - обувь развесил. Пар от вещей сразу заструился, но сыро не стало, он как-то растворялся под потолочным накатом, в щелях. По углам что-то мерцало, светились гнилушки. Усталость, навалившаяся истома гнали прочь всякие мысли. Ты и сам это знаешь - хряпнулся бы да заснул, где попало, а тут крыша над головой и печка. Кайф, одним словом!
  38 39
  После ужина мужики устроились в палатке, а я перешел от костра в землянку. Дрова в печке почти прогорели, и лишь угольки перемигивались. Удэгейцы говорят: то Агдё ими играет, дух ихний, вроде нашего черта. Скинул я с нар прелую солому, расстелил дерюжку и с удовольствием вытянулся. Почти сразу наступило странное состояние, как мне показалось, уже когда-то бывшее со мной. Тело раздваивалось, ноги стали проваливаться вниз, и враз наступило забытье, но ненадолго. Странный звук разбудил меня. Закралось внезапное беспокойство, холодом обдавшее изнутри. Такое бывает после кошмарного сна. Прислушался. Вокруг тьма непроглядная.
  В печке прогорело. Ощущение времени исчезло... Уверовав, что мне это приснилось, я вновь задремал, но вдруг слева от головы раздался отчетливый негромкий свист. Веришь, я никогда такого не слыхал, хотя в лесу, можно сказать, жизнь прожил.
  Сон как рукой сняло. Сел на нарах, включил фонарь и давай им светить по углам. Сразу ничего не увидел: кое-как пригнанные бревна сруба, да серая накипь плесени, разбросанная по ним пятнами. И тут вижу: из щели торчит часть тела щитомордника. Особенно запомнился свет в его глазах - они, словно стекла в калейдоскопе, то зелеными становились, то красноватыми, как искры от костра. Еще помню, как быстро-быстро мелькало жало с вилочкой на конце. Свечу в упор, а она, змеюка, прямо на глазах втягивается в щель, не выпуская меня из виду. Пока не исчезла за бревном. Снаружи осталась только головка с переливающимися глазами. Скажу тебе, жуть взяла. Отчего - не ясно. Ведь не первую змею вижу. А тут такой мандраж - будто гонец с того света за мной пожаловал.
  Захватил я кое-какие вещи да выскочил из землянки. На тот момент и сон прошел.
  Утром рассказал об этом происшествии, а мужики смеются: 'Сон тебе приснился. Это, наверное, змея с голубыми глазами, вроде царевны-лягушки. Потерпел бы немного со своим страхом, глядишь, она бы в девку превратилась!'
  Умытые росой деревья, первые лучи солнца, звуки проснувшегося леса - вымели ночные видения. Честно сказать, я и сам в тот момент почти уверен был, что приснилось мне это наваждение от усталости.
  После чая, готовясь в путь, один из наших полез в землянку за оставшейся там одеждой. Ты бы видел, как он щучкой вылетел оттуда! Прижал к груди сапог и будто хрюкает.
  Я кинулся к двери землянки. Со света в полумраке сразу ничего не увидел, а потом показалось, что бревна шевелятся. Но тут же понял, что это не бревна пришли в движение, а змеи без числа беззвучно расползаются в разные стороны. Казалось, что в землянке нет свободного места: они были везде.
  Пока я разглядывал невиданную картину, не заметил, как вернулся мой перепуганный спутник с карабином в руках. Грохнул прямо под ухом - чуть было не отправил меня на тот свет: сердце от неожиданности остановилось. Представь, я на змей смотрю и думаю, как бы среди них ночью вертелся, а тут как с небес грохот...
  Оклемался. Пуля даже рикошет не дала, так в трухляке и растворилась на веки вечные. А змеи почти тут же исчезли. Смотрим, а землянка как будто пустая - ни одной змеиной души, даже признака нет. А ведь мы видели, сколько их было...
  Через порог переступать больше никто не захотел. Одежду палкой вытаскивали и простукивали: вдруг где-то притаилась змея. Однако не нашли. Написал я перед уходом на двери обугленной головешкой: 'Змеи!'. А у самого эта история из головы не выходит. Ведь они меня из своего дворца могли и не выпустить. Жиганули бы ночью несколько раз, и прощай, Вася: у нас ни рации, ни сыворотки. Остался бы в том лесу навеки.
  40 41
  В общем, обошлись они со мной не так, как мы с ихним братом. Тот щиток мне специально свистел: уходи, мол, не буди лиха! Кольке, который из карабина стрелял, сказал свои мысли о змеином разуме, а он свое гнет: 'Вернуться бы и спалить их к дьяволу с той землянкой вместе!'
  Посидели мы с Петровичем несколько минут молча. Бревно почти перегорело в середине. Я приподнял его - оно переломилось пополам. Сложил в костер обе части параллельно поплотнее друг к другу, сверху придавил сырой лесиной и отправился спать. Не думал я тогда, что этот рассказ и во мне что-то изменит. Однако так оно и случилось.
  'КРАСНАЯ ШАПОЧКА'
  День мы с товарищем бултыхались в сентябрьской воде, пробираясь по заломам верхнего течения этой быстрой горной реки, прозрачной на перекатах и отливающей вспененной чернотой между стволами таежных исполинов, сгрудившихся в узких местах. Мы промокли и замерзли, пока пилили проходы для ульмагды, скользили на прибрежных камнях, обнося груз там, где распилить залом было нельзя. Днем куда ни шло, все же солнце есть, температура градусов десять, а к сумеркам уже зуб на зуб не попадал. В таком состоянии мы готовились ночевать, который уже раз, на речной косе, напротив устья небольшой речки.
  Только начали стаскивать к костру плавник, недостатка в котором не было, как услышали далекое тарахтенье мотора идущей снизу лодки. Продолжая готовить свой быт, добавили в костер дров, подтаскивая выбеленные ветви, а то и целые стволы, кора с которых давно облетела, а солнце и ветер превратили их древесину в прекрасное топливо. Огонь и 'сухая' работа сделали свое дело - мы согрелись.
  В этот момент к нашей косе причалила лодка с подвесным мотором, за которым сидел уже не молодой худощавый человек среднего роста. Мы ухватились за лопатообразный нос его ульмагды и вытянули до середины на галечник. Хозяин, Николай, как он назвал себя, был начальником метеостанции, которая находилась буквально в паре километров от места нашего становища, вверх по той самой речке, против устья которой мы стояли. Он предложил нам оставить вещи здесь, а в его лодке подняться к нему в гости. Так мы и поступили. Взяли шесты, отчалили лодку, и только тут я заметил, что наш доброжелательный спутник, запуская мотор, все делал одной рукой. Сначала показалось, что ошибся. Приглядевшись, увидел: рукав левой заправлен под брючный ремень.
  Прежде чем показалась рубленая пятистенка поста ГМС, нас оглушил лай своры собак, с визгом и хрипом мчавшихся сквозь береговую поросль, влетавших в воду и явно выказывавших восторг при виде любимого хозяина и его гостей. В просторном доме встретила жена Николая, Оксана, слегка растерявшаяся из-за того, что ужин не был рассчитан на нас. Предложенную тушенку она принимать наотрез отказалась, быстро достала отмоченную солонину - мясо изюбря, порубила, бросила на раскаленную сковороду, достала соленых огурцов, нарезала крупными кусками двух копченых ленков. Николай принес склянку с самогоном. Наши возражения хозяевами в расчет не принимались...
  Вскоре сели за стол. Мое удивление вызвало мясо изюбря.
  - Кто у вас здесь охотится? - поинтересовался я.
  В ответ Николай усмехнулся, пожал плечами и поднял глаза в потолок, мол, всевышний. Супруга, видимо, не в первый раз ответила за него:
  42 43
  - Он же и охотится, и рыбачит, и огород копает. Он все делает. То, что руки нет, ты не смотри. Он с одной такое может, что другие вдвоем с двумя не справят.
  Мы прожили в гостеприимном доме не одну ночь, как планировали, а три. Много узнали для себя нового. Помогли переложить баню. Сдружились. Понемногу, эпизодами промеж дел рассказывал Николай свою жизнь. Оказалась она не простой, но гармоничной. Сам по рождению не дальневосточник. Но большую часть жизни прожил здесь и считает себя коренным. Двое детей уже взрослые, живут в городе, есть внучка. Видятся редко. Дети уже отвыкли от тайги, родители один раз в год выезжают в город. Погостят недельку и к себе. На сменщиков особой надежды нет. Сердце болит о том деле, с которым связаны не один десяток лет. Собаки, опять же, скучают. А город живет по своим правилам, которые у таежников понимания не находят... Дети уговаривают остаться. Но пока не уговорили.
  А начиналось все так...
  У подножия обрывистой сопки всегда, даже зимой в морозы, бурлил пенящийся поток воды. Сопка была не высока и вершину имела не круглую, а плоскую, слегка покатую к реке. Это, наверное, и привлекло когда-то охотника, поставившего здесь рубленое зимовье - пятистенку. Охотника того давно уже нет: то ли медведь погубил, то ли сам умер, теперь по-разному говорят. Потом здесь стояли геологи. Может излишней роскошью показался им такой дворец в центре верхнебикинской тайги, а скорее всего - дрова нужны были.
  В общем, они пол-избы разобрали.
  Прошло сколько-то времени, новый охотник здесь участок получил. Обжился, осмотрелся - места богатые: соболь, норка, колонок, а изюбри осенью так под самым зимовьем ревут. Года два или три охотился в одиночку. Плохо это, участок, что твоя Франция, а живого слова ни от кого не услышишь все пять, а то и шесть месяцев. Ближайший посёлок за десятки таёжных километров - чайку попить не сбегаешь.
  А случится что, так ведь и хватятся не скоро. Тем более человек он был бессемейный, родственников не имел и не совсем простыми путями попал на Бикин, в таежную глухомань.
  ... Каким образом парнишка в тайге оказался, никто особенно и не выяснял. Видели, что груз с вертолёта на метеостанции выгружал, вместе с работниками вертелся. Потом вертолёт улетел, а паренек здесь остался. Коры нарезал - шалаш низенький поставил. И живёт вроде незаметно. Иногда в конуре своей спит, а чаще вокруг по тайге бродит. Роста не высокого, в кости тонкий, подвижный. Глаза серые, но какие-то беспокойные. Самое приметное у него, так это красный берет на голове. Носил его не снимая. Так местные и звали его: 'Красная Шапочка'. Ел, что придётся. Иногда к кому-то зайдёт - накормят, а чаще в тайге находил. Ружья не имел, на подножном корме жил. Хорошо хоть осень щедрая на грибы да ягоды выдалась.
  Вскоре стали охотники продукты на участки забрасывать. Он помогал в лодки мешки таскать. Душа у таёжника широкая - помощи на копейку, зато благодарят сполна. За несколько дней откормили парня. А он, видимо, скучал по работе. Что не подвернётся - всё делал.
  Заметил Красная Шапочка: пока охотник на Бикин выйдет, километра три по речке шестом толкается, без мотора. Воды мало, кругом мели да перекаты. Иногда лодку и волоком тащили. Стал он носовым. Охотник сзади толкает, а его задача - нос ульмагды от камней отбивать. Работа не очень трудная, но внимания требует. Сначала покрикивали ему: 'Право держи!' или 'В стрежень иди!' А потом видят, он и без команды, куда надо правит.
  44 45
  Почти месяц пролетел в таких хлопотах. А вскоре и так-то пустой посёлок совсем обезлюдел. Последним выбирался хозяин рубленого зимовья. Он и взял Красную Шапочку с собой. Решение это не вынашивал и с парнем не советовался. Просто крикнул, повернув лодку вверх по Бикину: 'Со мной поедешь. Чего без дела болтаться!'
  Ответа не требовалось. Но, судя по всему, такой поворот в судьбе Красную Шапочку вполне устроил. Он положил шест, перебрался в середину лодки, потеснив лежавших собак. Одна из них - старый кобель по кличке Шайтан, - прижимаясь к борту, протиснулся вперёд и улёгся на прожжённом куске брезента. Происходящее его мало интересовало. Путь он хорошо изучил, когда охотился с прежним хозяином, а зря таращить глаза на воду да лаять на невидимых в кустах зверей, как это делал его молодой товарищ, Шайтан считал ниже своего достоинства. Поэтому он сунул голову где-то в районе задних ног и закрыл глаза.
  С этого дня у Красной Шапочки началась новая жизнь: осмысленная и наполненная не вполне привычными лесными хлопотами. Пилили сухие ёлки и березы, готовя дрова на зиму, конопатили мхом щели в избушке, да и прочих забот хватало.
  Река замёрзла вскоре после приезда. Но охоту не начинали - ждали снега. В тот год его не было дольше обычного.
  Наконец, от перевала, от Царской Сопки, потянулись, заклубились тучи. Тяжелые и лохматые, как зимние медвежьи шкуры, застилали они зевскую долину, выползали на Бикин, цепляясь за выступы скал. А к ночи разверзлись небесные закрома, повалил снег. Да такой тяжёлый и плотный, что у избушки стоишь - трубы не видно! Два дня продолжался снегопад почти без перерыва.
  Всему бывает конец. На третий день солнце пробилось. Тучи посветлели, выше поднялись, а вскоре - как-будто их и не было. Заголубело, а от белизны снега глаза ломило и настроение как в праздник.
  Однако зверь охотника ждать не станет. Поэтому, денёк выждав, чтоб снег улежался, охотник на участок двинул: по ключам да распадкам пошел. Тогда и первые капканы поставил. По каким-то приметам и подсчётам в этом году ждали верхового соболя. Если пойдёт, отдыхать некогда будет. Поэтому старик дневал и ночевал в тайге: в самых заветных местах ходил. Намотается так дня два-три, потом в зимовье на отдых идёт.
  Красная Шапочка далеко не отходил от избушки. Леса немного боялся, да и дело было: печку топить, за водой к омуту бегать, чай-обед варить к приходу хозяина. Удобно так охотнику, когда бы ни пришел - в зимовье тепло, еда готова ему и собакам. Оба не особенно разговорчивы: слов двадцать при встрече скажут, остальное и так понятно.
  Недели две прошло, в самом деле, соболь появился. Теперь одна задача была - взять как можно больше, пока зверьки ниже по Зеве и Бикину не ушли на другие участки. Проморгаешь, потом за всю зиму столько не отловишь, сколько сейчас за месяц можно. Двести капканов и ловушек насторожил. За день их точно не обойдешь. Пришлось и Красную Шапочку к делу приставить: за ближними следить. Работы ему сразу прибавилось. Где снегом ловушку присыплет, капкан примерзнет, где приманку поменять надо.
  В лесу люди быстро учатся, а неспособные погибают или уходят сразу Первого соболя Красная Шапочка поймал случайно. Подошел к ёлке, у комля которой стоял закрытый шалашиком из коры капкан, и понять ничего не может: ни капкана, ни шалашика. Снег разрыт, хвойная подстилка перевёрнута, кусочки коры метров на пять вокруг разбросаны. А от этого места ведет глубокая борозда, как будто валенком её кто пропахал, к молодому ельнику. На всякий
  46 47
  случай пошел он вдоль этого странного следа и залез в такую чащу, что голову повернуть трудно. Елки-десятилетки стоят плотно и лапами колючими друг в друга упираются. Если б не капкан, не полез бы дальше. А в конце борозды и поднял замёрзшего соболя с капканом на передней лапе. Посмотрел внимательно - понял свою ошибку: этот капкан он бечёвкой простой закрепил. Соболь её своими зубами и чикнул, что бритвой полоснул. А потом пятился от недоброго места, таща за собой кусок железа. В ельнике уже обессилел.
  В этот день парень вернулся поздно. Старик был дома, сидел за столом и строгал мороженую изюбриную печёнку. Увидев соболя, от удивления чуть палец не отхватил: не ожидал от приблудыша такого проворства.
  - Положи на полку, пускай оттает, - несколько ворчливо сказал он и добавил уже доброжелательно: - Самочка. Вторым цветом пойдёт.
  После чая спросил небрежно:
  - Слушай, парень, а имя есть у тебя?
  - Красная Шапочка от неожиданности чуть не подавился. Растерялся и сказать что не знает.
  - Петром, может, или Василием, ты ж не нехристь какой! - Продолжал хозяин.
  - Живём уж, почитай, второй месяц, а кто ты, не пойму толком.
  Красная Шапочка дёрнулся всем телом, как будто сказать слово для него было связано с каким-то необычным усилием, и пробормотал:
  - Колькой звали. Тут же он отошёл к печке и стал совать в неё тонко наколотые кедровые полешки, будто в том была какая необходимость.
  - Стой, дурья твоя Колькина голова! - Напарник соскочил со скамейки и выдернул из пламени мгновенно заискрившиеся смолистые чурки. - Берёзу класть надо: эдак нам кедры и на неделю не хватит!
  Колька и сам понял свою оплошность. Единственный сухой кедр, который они распилили, предназначался для растопки выстуженной печи и по раз навсегда заведённому порядку расходовался экономно, как спички. Тут же он чуть было не спалил почти двухдневный запас лучины.
  С этого вечера между обитателями зимовья установились иные отношения. Они стали больше разговаривать. Хозяин, как умел, рассказал несколько историй, случившихся с ним в этих местах. Постепенно и Колька оттаял. Слово за слово пересказал свою двадцатилетнюю биографию.
  Отслужив в Приморье срочную службу, вернулся домой, в деревню под Воронежем. Дома его не очень ждали. Родители и раньше жили плохо, а тут совсем разошлись. Младших ребятишек поделили, а Колька вроде лишним оказался. Покрутился он там, заработал на билет в общем вагоне, да и уехал в Приморье: решил попробовать жизнь охотника-промысловика. В госпромхозе ему отказали: участков, мол, свободных нет, а скорее всего, не ахти какие физические данные паренька не произвели на начальство нужного впечатления. Голодный, без денег бродил Колька от госпромхозовской конторы до лётного поля аэродрома, не зная, на что решиться и куда податься. В конце концов он попал в вертолёт, шедший спецрейсом в таёжный охотничий посёлок.
  Вечерние беседы не только сделали их отношения непринуждёнными, но изменили самую их суть. Когда старик решил взять с собой на участок Кольку, в нём, в первую очередь, всё решал голос практичного хозяина. 'Безлошадный' паренёк охотнику не помеха - трудится за прокорм, а выполняя домашние заботы, создает почти идеальные условия для жизни промысловика. Некоторое значение, конечно, имело и другое. Как человек, младенцем оставшийся
  48 49
  сиротой в голодные тридцатые годы, детдомовец, а затем юнга на кораблях Северного флота в лихие сороковые, нутром понимал неудачников. В Кольке он увидел именно такого бедолагу. Поэтому, оказывая ему покровительство, он испытывал и моральное удовлетворение. Теперь это чувство усилилось. Никогда не имевший ни детей, ни внуков, давно оторванный от мест, в которых родился, старик вдруг ощутил чувства неведомые ему, а, может быть, просто забытые. Ему приятно было слышать, когда Колька называл его не просто дед, как все остальные обитатели охотничьего посёлка, а по имени - Семёныч. Удовольствие доставляла радость, с какой парень обрядился в старую, но удобную и практичную охотничью одежду, выделенную ему. В конце концов Семёныч сделал Кольке королевский подарок - древнюю 'тозовку'. Этим он произвёл Кольку из кухонных работников в напарника, имеющего право на часть добычи, а значит, и заработка...
  Соболь в эти дни шёл валом. Но и зима нажимала. Деревья, стоявшие вокруг зимовья, как чёрные растопыренные пальцы, обросли снежными тулупами. По ночам с пушечным грохотом, не выдержав морозного натиска, что-то внутри у них лопалось, и тогда верхняя часть этой экипировки отваливалась тяжелыми комьями, пробивая зернистый декабрьский снег. Семёныч бывало по трое суток не возвращался домой. Захватив лёгкую палатку, он поднимался в верховья Зевы, жил там, ежедневно осматривая до полусотни капканов, и почти всегда находил в них от одного до трёх соболей. Возвращался он к ночи. Долго пил чай и съедал всё, что к его приходу готовил Колька.
  Колька успевал везде. Следил за своими капканами, хотя в них чаще попадались пронырливые колонки, чем соболя. Но всё-таки и ему удалось отловить пять ценных зверьков. Он никак не мог понять, почему его капканы соболь обходит. Из-за этого злился и всё время пытался что-то изменить. Однако вскоре заметил: чем больше мудрил, тем меньше у него становилось добычи. В свободное время занимался заготовкой провианта. По ручьям искал на березах рябчиков, из омута под яром регулярно доставал жирных и сонных ленков. Ему приятно было видеть, что Семёныч ценил его усилия. Старик, занятый добычливой пушной охотой, не имел возможности думать о провианте. Поэтому Колька кормил всех, включая собак. Случайно Колька обнаружил ещё один источник и мяса, и пушнины. Помог ему в этом Шайтан. Старый пёс так привык к своему новому хозяину, что бегал с ним повсюду. Колька тоже привык и подружился с собакой, это придавало ему уверенность во время лесных странствий. Басовитый лай раздавался то справа, то слева, на сопке или среди пойменных зарослей. Если бы Колька был поопытней, с такой собакой он смог бы отстрелять изюбря, но ему долгое время в голову не приходило, что Шайтан лает не от восторга или какой другой собачьей прихоти, а лишь в момент напряжённой работы, останавливая зверя. Удивляясь такой непонятливости, Шайтан на своём языке не раз ругал молодого хозяина.
  И решив, что его почему-то изюбри не интересуют, перестал далёко отходить от Кольки. А чтобы не бездельничать, стал искать белок, которых умело, но несколько презрительно подлаивал, давая возможность Кольке сделать прицельный выстрел.
  Так и шли зимние дни, и чувствовалось, что солнце уже повернуло к весне. Река покрылась новыми наледями. Стало позже темнеть.
  Этот день ничем не отличался от предыдущих. Возможно, он был несколько теплее, благодаря ватным облачным одеялам, укутавшим вершины сопок. Из их набухшего чрева того и гляди вывалится новая порция снега, и опять
  50 51
  дня два не будет работы, опять придётся разгребать капканы и вообще терять силы и время впустую.
  Семёныча не было трое суток. Он хотел снять самые дальние капканы и переставить их на новое место. У перевала соболь больше не ловился: ход кончился. Поэтому Колька не особенно волновался продолжительной отлучке охотника. Желая приготовить ему сюрприз, он с утра засобирался на охоту, надеясь добыть выслеженную в ельниках у вершины ручья кабарожку. Шайтан
  по-стариковски чувствуя перемену погоды и, наверное, страдая каким-нибудь собачьим ревматизмом, без особой радости отправился в путь. Сначала он упрямо прятался
  у Кольки за спиной и, только выйдя на реку, протиснулся у него между ног, не желая ступать в сторону от укатанной лыжни, и убежал вперёд, скоро скрывшись за поворотом. Колька не спешил, поэтому, проходя мимо омута, в глубине которого бесконечно шумела быстрая вкусная вода, долго прилаживался, сняв шапку, пока, наконец, напился. Немного полежал на краю, наблюдая, как из-под напряжённых рук скатываются кусочки снега и тут же исчезают в потоке. Затем встал, отряхнул рукавицы и заскользил вслед за собакой. Всё было настолько привычно, что он даже не обратил внимания на выступившую влагу, слегка смочившую лыжный след, едва он отошёл от полыньи. Метров через десять Колька почувствовал, что левая лыжа не скользит. Он скинул её. Ножом несколько раз провёл вверх-вниз, очищая налипший снег и, не оглядываясь, побежал дальше.
  До ручья было не более километра. Отпечатки лап Шайтана, плохо заметные на старой лыжне, показывали, что пёс правильно понял сегодняшнюю задачу. На ручье собака несколько раз уходила в сторону, видно, от скуки обнюхивая мышиные лазейки, и даже попыталась засунуть голову под кромку льда у берега, куда уходил след норки. В конце концов он оставил иные занятия и улегся поперек лыжни. Здесь его Колька и догнал.
  Выше ручей был почти сплошь завален рухнувшими стволами ёлок. Лыжи здесь только мешали. Колька оставил их и полез через колодник, стараясь идти по стволам, не наступая в рыхлый и довольно глубокий снег. Он не прошёл и трёхсот метров, как справа, на сопке, послышался лай. Не теряя времени, парень полез вверх по склону. Но пока ему удалось подняться к вершине, зверь и собака переместились далеко в сторону. Он прислонился спиной к дереву, ногами упёрся в склон и почти лёжа слушал, чем кончится эта погоня. Вскоре лай стал глуше и раздавался с одного места, метрах в двухстах от Кольки.
  Как мог быстро, двинулся охотник в том направлении. Перебравшись через седловинку, он почти на четвереньках вскарабкался на соседнюю вершину. Вскоре через просветы между деревьями он заметил огромный выворотень. На нём, перебирая ногами, стояла кабарга. Это был старый самец, мясо которого больше годилось в пищу собакам.
  Двухметровая глыба земли, застрявшая в корнях упавшего лесного великана, была надёжной защитой от преследователя, и этот маленький олень, судя по поведению, не очень боялся собаки. Шайтан бесновался внизу, пытаясь по стволу заскочить на выворотень. Но глубокий снег и старость мешали ему это сделать, он раз за разом срывался, всё более свирепея и неистовствуя.
  Охотник тщательно выцелил кабаргу и потянул спуск. Вместо выстрела послышался слабый свист, а из ствола бессильно, как капля воды, выкатилась и упала в снег пуля. Колька загнал новый патрон. Но прицелиться не успел. Кабарга, резко оттолкнувшись, птицей метнулась с выворотня и, как снежный ком, покатилась вниз по склону. Пес пытался ее преследовать, но вскоре вернулся, тяжело дыша.
  52 53
  Первые снежинки, предвещающие начало метели, летели давно. По всему чувствовалось приближение вечера. Шайтан нетерпеливо посматривал на хозяина, торопя возвращение. Колька направился между коряжинами, стараясь как можно быстрее выйти к руслу реки. Он не опасался ни темноты, ни снегопада. Путь был коротким, хорошо изученным и нетрудным.
  Метель разыгралась вовсю, когда Колька уже выбрался на лыжню. Снег сёк лицо. Видимость ухудшилась, след он различал метров на пять впереди. На реке стало еще хуже. Лыжню замело. Встречный ветер бросал в глаза колючий снег и сбивал дыхание. Охотник почти ощупью добрался до поворота и, наметив самый короткий путь к зимовью, стал наискось пересекать широкий открытый плёс. Наконец, добрался до середины реки. Ветер, свистевший здесь, приобрёл свойства довольно твёрдого и упругого тела, выдерживающего вес человека. Колька шёл в немыслимо наклонном положении. Давая отдых лицу, он повернулся спиной к ветру. В метельной круговерти на глазах исчезал только что проторенный след. Он довольно смутно представлял, где у него правый, а где левый берег. Не на чем было остановить взгляд, такое ощущение, будто попал в огромный сосуд с простоквашей. Как назло, собаки тоже не было рядом.
  'Наверное, дома уже, - с завистью подумал Колька. - Чертова скотина! Бросил тут'.
  Он сразу постарался отогнать эту злую мыслишку, вспомнив бескорыстную многодневную помощь любимой собаки. И даже ругнул себя за это. Повернувшись лицом к ветру, он побрёл в выбранном направлении, волоча лыжи почти негнущимися ногами.
  Внезапно перед ним возникло что-то тёмное. Лыжи заскользили неожиданно легко, и в ту же минуту он оказался в воде среди кусков снега и льда, мгновенно подхваченных течением. Лыжи сорвало с ног. Одна из них была сразу унесена под льдину, другую развернуло и прижало к краю полыньи.
  Колька успел зацепиться за намерзший ледяной валик, образовавшийся в том месте, где вода, встречая преграду, вскипала и пенилась, прежде чем умчаться под хрустальные своды. Рывком он подтянул тело из полыньи, опершись грудью на лед, но дальше двинуться не удалось: ноги в промокшей одежде течением тянуло под лед, руки скользили, не находя опоры. Мешали рюкзак и перекинутое за спину ружье. Силы быстро покидали парня. Распластанные по льдине руки с разведёнными в противоположные стороны локтями и скрюченными пальцами, впившимися в мокрую бугристую окантовку полыньи, как-то удерживали на грани жизни и смерти. Сделав ещё несколько попыток подтянуться выше, он понял свою обречённость, но биологический страх смерти в ледяном потоке воды продлевал агонию вопреки здравому смыслу.
  Холода он не чувствовал, не ощущалось и тело. Рукава примёрзли ко льду, обрекая на неподвижность. Мозг еще работал: это было единственное живое место в организме. Вдруг холод проник и в голову. Волна остывающей крови, тяжёлой, как ртуть, подобралась к последнему пристанищу жизни. Он потерял сознание.
  Подтаивающий снег превратил лицо в фантастическую маску, светлым пятном застывшую над чёрным бурлящим потоком. Над неподвижными руками образовались сугробики снега.
  Старый охотник возвратился в избушку. Метель была в разгаре, поэтому он очень удивился, обнаружив холодную печь. Ни один след не вёл в сторону от зимовья. Порывы ветра переметали с места на место снежную пыль, уничтожив всякую память о человеческом
  54 55
  присутствии здесь. Чёрная выстуженная избушка казалась мельчайшей точкой в центре бушующей вселенной.
  Семеныч был опытным таёжником, чтобы не терзать себя бесплодными мыслями о возможном несчастье. Успокаивало и отсутствие Шайтана. Старик не сомневался, что опытный пес выведет своего молодого спутника к зимовью. На всякий случай Семеныч переставил коптилку поближе к крохотному оконцу и положил в неё второй фитиль. Стало гораздо светлее и уютнее. Затопив печь, он вернулся к столу, высыпал из патронной гильзы дробь и досыпал пороху. Придавив его как можно крепче войлочным пыжом, старик выбрался из зимовья, снял висевшее у входа ружье и зарядил. Выстрел растворился в шуме пурги, лишь вспышка зарницей осветила угол дома и выхватила из темноты ближайшие деревья. Минуту помедлив, старик вернулся в зимовье.
  Колька не видел, как из метели появился Шайтан, как тот осторожно подполз к самому его лицу, будто вглядываясь в застывшие черты. Не услышав знакомого голоса, Шайтан подобрался на задние лапы, сел. В глотке у него что-то забулькало, послышался хрип, из которого вдруг прорвался, набирая силу, протяжный тоскливый вой. Подхваченный ветром, этот звук бился о скалу и вместе с позёмкой улетал по заснеженной реке. Не успевал ещё пропасть последний высокий аккорд погребальной собачьей песни, как вновь от самого сердца начинал расти тот же однообразный и бесконечно тревожный мотив.
  Ветер почти стих, снег падал крупными хлопьями. Семёныч несколько раз выскакивал за дверь, услышав, как ему казалось, отчётливый скрип снега под лыжами. Однако каждый раз убеждался в своей ошибке. Выйдя в очередной раз за порог, он услышал далёкий вой.
  'Волки, - мелькнула в голове страшная мысль, - за Колькой идут!'
  Не раздумывая больше, он заскочил в избушку, надел суконную охотничью куртку, опоясался ремнём, взял нож.
  В стволы поставил крупную картечь.
  Лыжи не скользили, глубоко проваливаясь в рыхлый снег. Старик почти бежал под сопку, оставляя за собой две широкие борозды. Вой стал более явственным. 'Да, ведь это ж Шайтан' - понял старик. Не останавливаясь, на бегу, он стал кричать:
  - Шайтан, Шайтан!
  Вой на мгновение стих, но тут же раздался вновь. Пробираясь вдоль береговых зарослей, старик заспешил к яру, догадываясь о происшедшем. Скоро он почти наткнулся на сидящего засыпанного снегом пса.
  Связав брючный и ружейный ремни, он привязал себя за правую ногу к вмерзшей в лед ветке, распластался и по сантиметрам, отдалбливая ножом, вытягивал Кольку из ледяной купели. Клубы пара на мгновение вздымались над мокрой одеждой бездыханного тела, и тут же зернистый иней, как крупная соль, выступал на куртке, штанах, ичигах.
  Волоком, без передыха, старик и собака тащили Кольку вверх по склону сопки, пока не уткнулись в дверь избушки. Как колоду перевалил старик, теряющий силы, тело напарника через порог. Посреди избушки лежала бесформенная глыба снега и льда, таявшая от тепла и от усилий Семёныча, который оббивал, рвал, разрезал, возвращая человеческое обличье по-прежнему не подающему признаков жизни телу.
  Содрав с Кольки всё, что на нём было, он закинул полегчавшее тело на нары. Истово, ничего не замечая вокруг, метался Семёныч от двери к лежанке, таская снег и тут же втирая его суконной рукавицей в окостеневшие мышцы. Талая вода грязно-розового цвета струйками стекала на
  56 57
  изюбриную шкуру, служившую постелью. Там, где волос на ней был выбит, образовались лужицы: от них потянулись ручейки, стекающие на щелястый пол.
  Сколько времени продолжалась борьба старого охотника за жизнь этого нескладного и не очень везучего Кольки? Всю ночь. А может быть, ночь, день и ещё ночь? Но только когда кончилась метель и от Царской Сопки потянулись солнечные лучи, а бледные тени деревьев коснулись пушистого снега, тёплая искорка появилась в изломанном теле. В нем что-то хрипело. Судорожно сокращались отдельные мышцы. Волнами пробегала дрожь. Но зато явственно слышалось биение сердца, и глаза перестали зеркально отражать обстановку.
  Колька, наверное, был без сознания. Он почти не стонал и совсем не отвечал на вопросы. Старик всё время что-нибудь делал с ним и неизвестно кого успокаивал, повторяя:
  - Колька, сынок, что ж ты так-то не вовремя? Погоди, родной. Выкарабкаешься. Ещё поохотимся. Слышишь, да?
  При этом в который уже раз принимался вытряхивать из помятой фляжки остатки спирта, хранившегося как неприкосновенный запас, полностью использованного на растирание, за исключением нескольких капель, которые были влиты сквозь с трудом разжатые зубы Кольке в рот.
  Усилия старика дали результат: у Кольки стали двигаться части тела, а потом начался бред. Внезапные крики перемежались с отдельными словами, которые старик жадно слушал и тут же спешил что-то ответить на них, радуясь чуду воскрешения и не понимая, как далеко это от истинного спасения.
  За это время снег немного слежался. Дни стояли солнечные, хотя и морозные. Большую часть времени Колька был без сознания. Радость воскрешения сменилась у Семеныча пониманием, что его сил, умения и желания не хватит, чтобы спасти парня от смерти. Он решил двинуться в посёлок за помощью. Но в последнюю минуту спохватился, что оставить одного Кольку нельзя: он просто замёрзнет в нетопленой избушке.
  Рано утром, ещё в полной темноте, готовил Семёныч в путь маленькую лёгкую нарту: протёр водой полозья, чтобы на них образовалась тонкая ледяная плёнка, кое-где намотал проволоки; привязал шлейки для собак. Потом выволок Кольку, замотанного тряпьём и завёрнутого в выделанную медвежью шкуру. Взгромоздив его на нарты, старик запряг собак, накинул через плечо лямку и двинулся в путь.
  Шайтан, напрягая все силы, тянул сам и заставлял усердно делать то же и молодого пса. Благодаря этому, к концу дня оказались вблизи устья Зевы. Ночевали в крохотной избушке. Старик и Шайтан есть не стали. Больной был в беспамятстве, бредил. Шайтан, свернувшись в полукольцо у печки, уронил голову на пол и неотрывно следил за ним.
  На вторые сутки к полудню вышли на Бикин, идти стало легче. До посёлка осталось километров тридцать, но ближе, километрах в десяти, находилась метеостанция. Усталость вынуждала делать частые остановки. После одной из них Шайтан отказался встать. Семёныч пытался расшевелить его, снял шлейку, но это не помогло. Пес сделал попытку подняться, но покачнулся и упал. Потянулся передними лапами и уронил голову в снег. Глаза, ставшие на миг безразличными, подёрнулись тусклой пленкой и почти сразу закрылись.
  Колька не видел его смерти. Закутанный с головой, он не приходил в сознание, бредил. Семёныч освежал ему лицо снегом, но это мало облегчало страдания больного. Когда осталось километра три, старик скинул лямку и на лыжах заспешил на метеостанцию.
  58 59
  ... Нарты в посёлок притащили работники ГМС, у Семеныча отказали ноги. А утром по санзаданию прибыл вертолёт. Кольку увезли в Хабаровск...
  СВЯТОЙ ОТЕЦ
  После посадки в Сеуле нашего самолета, следовавшего рейсом Владивосток-Сеул-Бангкок, на борту появилось много новых лиц - в основном корейцы. У меня оказались два новых соседа, они пришли в числе последних и расположились на освободившихся местах. Локоть в локоть со мной, справа, устроился немолодой, наверное, за 50, худощавый кореец, ростом заметно ниже среднего, в очках. А в крайнем, у прохода, - его спутник, лет 35, полноватый, круглолицый, ростом повыше.
  Вскоре после взлета мой сосед на довольно свободном английском обрушил на меня серию вопросов и, узнав, что я из Владивостока, стал интересоваться, много ли там корейцев и кого среди них больше - бедных или богатых. Удовлетворив свою любознательность, он достал распечатку текста с чередующимися абзацами на корейском и английском и весь последующий путь, а это часов пять, с короткими перерывами на ланч и соки, прикрыв ноги и грудь пледом, который он потребовал у бортпроводницы, почти безотрывно бормотал, заучивая английский текст.
  По-соседски полюбопытствовал, скосив глаза в строчки, написанные по-английски. Речь шла о религии. Сначала мне показалось, что это научный доклад, но быстро понял свою ошибку, увидев, как на разный лад повторяются слова: 'В мире бесконечны соблазны и страсти, напускаемые на каждого, чтобы испытать нас и выявить малодушных... все есть мрак и невежество и только через величайшее откровение появляется путь к свету, который, подобно клинку, разрывает окружающую черноту и указывает верное направление спасения...'. Несомненно, это были фразы предстоящей проповеди, и мне судьба послала возможность оказаться в близком соседстве с носителем духовных возможностей одного из религиозных направлений.
  Вполне напитавшись святости, но так и не дойдя до полного понимания, какой из религий служил святой отец, я занялся газетами, вновь подумав о своих недостатках и о тех поучительных примерах, которые уже не в первый раз преподносят случайные встречи. У меня всегда вызывало глубокое уважение умение людей, особенно я замечал это у китайцев, японцев и корейцев, в любой обстановке учить языки и готовиться к публичным мероприятиям. К сожалению, именно данных качеств у меня нет, а так хотелось бы их иметь!
  Видимо, к концу полета я незаметно для себя вздремнул, потому что объявление о снижении лайнера проникло в сознание не сразу. Глаза открывались с неохотой, сначала пробился только свет сквозь ресницы, потом - шевелящиеся тени соседей, наконец, проснулся совсем, но увиденное мне показалось похожим на сон: 'святой отец' с помощью своего спутника, туго скрутив плед, заталкивал его в малюсенькую наплечную сумку, чуть более той, в которой носят документы и деньги. Сначала мое удивление касалось именно процесса, подобного проталкиванию верблюда сквозь игольное ушко: как он туда поместится? Поместился, правда, не верблюд, а плед! И молния, скользнув по шерстяным ворсинкам, задвинулась...
  В это время стюардессы уже катили свои тележки по проходу, собирая выданный инвентарь: радионаушники и пледы. На международных рейсах об этом не говорят, или я не слышал, а на внутренних - нередко перед посадкой напоминают: 'Пледы являются собственностью авиакомпании, просим вернуть их бортпроводникам!'
  60 61
  Вскоре самолет подрулил к одному из терминалов гигантского аэровокзала Suvarnabyumi в Бангкоке. Мои торопливые соседи, тесня поднимающихся пассажиров, заспешили к выходу. А я боролся с сомнениями. Вихрь мыслей пронесся у меня в голове: 'Сказать или не сказать? Вдруг мне все это почудилось? А если 'святой отец' складывал собственную вещь? Или, быть может, богатая авиакомпания закладывает такие убытки в стоимость билетов и это лишь безобидный полетный бонус!? И вообще, какое мне до этого дело!!?'.
  Однако будучи взращенным на понятиях коммунистической морали, которую минувшие два десятилетия с противоположными ментальными акцентами всерьез не изменили, я воспользовался минутой и сказал об увиденном ближайшей ко мне стюардессе, присовокупив и некоторые сомнения, какие всегда не вовремя одолевают представителей той самой прослойки, зажатой между двумя классами в эпоху строительства социализма и не полностью искорененной постперестроечными новациями.
  ... Через несколько минут счастливая красавица стюардесса с пледом в руках плыла навстречу потоку пассажиров, умело лавируя между ними. Проходя мимо, она благодарно что-то ласковое шепнула мне. И добавила чуть громче: 'Этот плед стоит тысячу рублей, с нас непременно высчитали бы всю сумму, как уже случалось не раз!'.
  ПРИШЕЛЬЦЫ
  Усилия Виктора Недюжинного - известного уфолога из Синегорска - по наблюдению за деятельностью пришельцев из звездных миров в долине одной из рек Среднего Сихотэ-Алиня, не пропали даром! Этот небольшой городок, имевший в прошлом известность благодаря недрам, а с начала 90-х перебивающийся, чем и как придется, оказался в центре внимания инопланетных цивилизаций. Доказательства, хотя, как некоторым скептикам казалось, не бесспорные, широко освещались в печати, благодаря этому известность города далеко шагнула за пределы России. Никто из его обитателей материально от этого не выиграл, но многие стали чаще смотреть не под ноги, а в небо и тоже заметили разные светящиеся объекты, полосующие темно-синий купол над засыпающим городом и улетающие далеко за его пределы.
  Я хоть и не из Синегорска, но инопланетную тему знаю: ездил по тамошним местам, читал прессу, рассказывали, даже сам что-то видел. Однако особенность у меня есть: как и Фома Неверующий, пока руками не прикоснусь, сомнения останутся!
  Апологеты Недюжинного пошли дальше, ведь, как известно: 'Когда идеи овладевают массами, они становятся непреодолимой силой'! И пронаблюдали, что в сторону Синегорска 'инопланетцы' подтягивались из более южных урочищ. В одном из таких мест и случилась история, закончившаяся, к счастью, почти без потерь, о которой хочу теперь рассказать.
  ... Впятером, включая водителя, в конце июля (когда активность представителей галактических цивилизаций, по наблюдениям Недюжинного, могла достигать пиковых значений) мы ехали на экспедиционном ГАЗ-66, кузов которого был оборудован будкой, служившей для перевозки вещей, людей и всего остального. 'Остальным' были две западно-сибирские лайки - брат и сестра: Шаман и Агза. Было им года по два с небольшим, ездили они почти с рождения на всех видах транспорта, любили это как неотъемлемую часть привольной таежной жизни и никаких хлопот не доставляли.
  62 63
  Из Синегорска выехали в южном направлении под вечер, поэтому часа через три пришлось думать о ночлеге, в горах быстро темнеет. Вскоре показалась высокая конической формы сопка, а сразу за ней широкая падь, почти не заросшая кустарником, с другой стороны ограниченная речушкой. Вдоль речки клубился островок древесной растительности, прятавший от проезжающих по дороге поляну. Об этом месте мне было известно раньше, поэтому, не мудрствуя лукаво, туда мы и свернули с дороги, когда последние лучи заходящего солнца уступили место луне, бледный диск которой прямо на глазах приобретал все более явные очертания и медовую окраску, обещая прохладную звездную ночь взамен утомительного дневного зноя.
  Выпустив собак на волю, мы занялись ужином, приготовив его на костре, и с удовольствием посидели вокруг раскладного стола, ведя беседу и разглядывая звездное небо. Воздух был настолько прозрачен, что прекрасно различались полные составы созвездий, Млечный путь. Раз или два небосклон прочертили светящиеся обломки небесных тел, при виде которых принято загадывать желания, но мы этот момент упустили. Да и не время еще - настоящий звездопад у нас в конце августа - начале сентября, тогда желания только успевай придумывать!
  В начале одиннадцатого, обо всем переговорив, собрались на покой. В кузове всем тесновато, палатку на одну ночь ставить тоже не резон. Водитель лег на свежем воздухе, постелив спальный мешок у заднего колеса: если к утру с неба закапает или роса будет обильная, всегда можно закатиться глубже под машину. Остальные четверо - в будке: головой к кабине, ногами к заднему борту, рядком.
  Пока мои спутники укладывались, вышел из леска посмотреть собак. Они мышковали метрах в двухстах в безлесной пади и были хорошо видны в ярком лунном сиянии. Их высокие прыжки и зависания над тем местом, где в траве скрывается мышь, мне всегда нравится смотреть. Собака мышь слышит и чует, та в редких случаях может спастись, только если глубокая нора рядом. Кстати, зимой под толщей снега все происходит так же: короткая пробежка, два-три прыжка по направлению движения мыши и высокий накрывающий выпад, потом передние лапы быстро-быстро копают снег и - добыча в зубах...
  Однако я увлекся наблюдениями и воспоминаниями... Собаки на меня не обращали внимания; я тоже за них не беспокоился: место безлюдное, какого-либо реального ущерба природе здесь они причинить не могут, поэтому смысла привязывать не было - к утру, набегавшись, они сами придут на табор. Возвращаясь, бросил взгляд в другую сторону - пустынная дорога метрах в ста замерла в ожидании нового дня. Еще несколько лет назад было не так спокойно. Ночью по дороге катили большегрузы - одни из Синегорска на станцию, расположенную в двухстах километрах, везли продукцию химкомбината, обратно - серу, из леспромхозов - лес на переработку; от конечных станций железной дороги - на север -
  стройматериалы, продукты, ширпотреб...
  С этими мыслями я и улегся на оставленное мне в середине место, куда падал лучик лунного света, проникавший в машину через узкое оконце в верхней части передней стенки будки. Уснул сразу.
  ... Разбудил меня грохот и сияние, через окошко наполнившее место нашего ночлега каким-то неземным бело-голубым светом. Подскочили и мои спутники. Плохо понимая, в чем дело, я приник к оконцу, но что-либо рассмотреть оказалось невозможно: глаза слепило так, будто я смотрел на солнце или сварку. Свет исходил из крупного предмета неясных очертаний, расположившегося у въезда на поляну метрах в десяти от машины.
  64 65
  Первая мысль, мелькнувшая в голове: 'Летающая тарелка с инопланетянами'! Помню отчетливо - не было сомнения, что это ОНИ. Чувство ответственности и необходимость что-то предпринять толкнули меня к двери. По привычке, связанной с незапланированными контактами, на всякий случай прихватив топор, распахнул дверь. В тот же момент, чуть не сбив меня с ног, в машину заскочили обе собаки. После короткой заминки, связанной со стремительным вторжением четвероногих членов нашего коллектива, я спрыгнул вниз на землю. На поляне было темно, луна зашла в тучи, никакого светящегося объекта уже не было, вдали слышался неясный шум работающего двигателя...
  За мою долгую экспедиционную жизнь чего только не случалось, но сейчас происходило или произошло нечто мне непонятное. Сделав спринтерский рывок к тому месту, через которое мы въехали на поляну и где меньше минуты назад находилась 'летающая тарелка', я попытался увидеть какие-нибудь признаки инопланетного пребывания. Не почувствовав изменений, выбежал из леска, но и здесь все было тихо и первозданно. Вдали, на шоссе с проселка, преодолев невысокий подъем, выехал 'уазик' и быстро покатил в южном направлении. И опять вокруг никого и ничего не было, кроме меня с никчемным топором в руках, нашей машины и вновь укладывающихся спать моих товарищей. Я последовал их примеру, оставив до утра размышления о ночном происшествии.
  Спали дольше обычного и встали в начале восьмого. Солнце еще пряталось за сопкой, но лучи уже отражались в каплях росы, наполнили все вокруг праздником наступившего дня.
  Водитель задумчиво сидел на корточках перед спущенным колесом, под которым провел ночь. 'Видно, прихватили гвоздь по дороге, и колесо за ночь спустило', - подумалось между делом. Каждый занялся своими обязанностями, никаких указаний не требовалось, поэтому я посвятил свободное время расследованию ночного происшествия. Ничего явного, имеющего отношение к инопланетянам, и при утреннем свете найти не удалось.
  Собаки, видно, так набегались за ночь, что никак не хотели выходить из машины и дремали на своих местах в будке. Пока я бродил по окрестностям, водитель поддомкратил и снял колесо. Его удивление после некоторой паузы, связанной с осмотром повреждения, выразилось в замысловатой комбинации нескольких слов. 'Шеф, - позвал он меня, - ты посмотри, что творится'! Я сделал несколько шагов, чтобы посмотреть, 'что творится', но в этот момент шофера посетила какая-то другая мысль и он тут же закатился под машину. Поползал там, произнося всякие слова, вылез со стороны заднего борта и опять позвал меня. Я подошел к тому месту, где он стоял, держа в руках два конца цепи, обычно висевшей на фаркопе.
  Сначала я не понял, что Стас, так его звали, хочет мне показать, - цепь как цепь. Но тут он приподнял и повернул ее, приблизив к моим глазам, - одно звено было разорвано, и концы его даже разошлись в стороны. 'Ну, и что! Заменишь цепь, да и только. Где тебя так угораздило?', - спросил я, не понимая, зачем он мне демонстрирует всякие мелочи. 'Да не меня угораздило, ты, шеф, посмотри, что с колесом-то сделали'! И он с усилием поставил вертикально колесо, у которого была повреждена с двух противоположных сторон боковина, куда Стас демонстративно воткнул электрод, хранившийся у него в ведре с запчастями с незапамятных времен. Из продырявленного протектора на внешнюю сторону завитками торчала проволока корда. 'Отсюда вышла', - сам себе сказал загадочную фразу водитель и бросил ставшую никчемной тяжесть на землю.
  66 67
  ... И тут все происшедшее в минувшую ночь разом нашло свое объяснение. Отдельные факты: сияние, гром, собаки, 'уазик', колесо, цепь, - все разом сложилось в общую картину ночного происшествия.
  ... Горе-охотники, объезжая места, где ночью можно добыть зверей во время кормежки или на переходе, заметили вдали от дороги нечто движущееся и помчались в том направлении, благо, 'уазик' - машина, приспособленная для бездорожья, а равнинная слабо наклонная поверхность пади - идеальное место для такой охоты. За кого они приняли резвящихся в лунном свете собак - останется тайной. Но, видимо, посчитали объектом промысла. Собаки, побегав, догадались, что их преследуют, развернулись - и на место, к хозяину! 'Уазик' с браконьерами - за ними. И почти догнали! Видя, что преследуемые скрываются в леске, с расстояния в несколько метров стрелок нажал курок карабина.
  К счастью, в собак пуля не попала! В тот же момент, влетев по инерции на поляну, водитель увидел большую машину. Горе-охотники все поняли! Они не стали дожидаться встречи с ее экипажем - экспедиционную машину видно сразу, а ездящие в ней обычно за себя постоять могут! Потушив свет, незадачливые наследники Тартарена из Тараскона дали задний ход и напрямик помчались к дороге, в момент выезда на которую были мной замечены.
  Вот такая история с 'пришельцами', коей очевидцем стал я и мои спутники, приключилась однажды. Мы отделались простреленным колесом, под которым спал водитель, и перебитой цепью. Если бы стрелявший взял прицел примерно на полметра выше, то пострадали бы спавшие в кузове, а настолько же ниже - водитель. Но им не судьба! Промазали!
  ОРЛИНЫЙ РЕКВИЕМ
  Звучней при ветре рог и тетива.
  Мы с воеводой едем далеко,
  Взяв зорких кречетов. Суха трава,
  Снег стаял, и коням скакать легко.
  Промчавшись мимо городка Синьли,
  В Силю вернулись. Смотрим издали,
  Как там, где застрелили мы орла,
  Теперь вечерняя клубится мгла.
  Ван Вэй (701-761 гг.)
  В конце прошлого века лет пять-шесть подряд в числе мест моей охоты была территория, находящаяся в двух десятках километров от поселка Славянка, включавшая долину реки Рязановка. Перед хасанскими низинами и мелкосопочником, расположенными еще южнее, этот низкогорный рельеф с отдельными вершинами и прозрачным в зимнее время дубово-березовым лесом на склонах радовал глаз. Небольшие табуны оленей, одиночные кабаны-секачи, козы и зайцы - не обильно, но для разумного - достаточно, оживляли своими следами снежную натуру, радовали и волновали сердца охотников.
  Из года в год этот пейзаж венчали пять орлов, безмолвно парившие над главной в этих местах вершиной. Оказавшись там выше всего самого высокого, они были наблюдаемы всегда и отовсюду. То сближаясь, то удаляясь друг от друга, опираясь на невидимые потоки воздуха своими мягкими широкими крыльями, орлы иногда поднимались ввысь, становясь размером с голубя, но, пробыв там какое-то время, плавными виражами опускались ниже. Когда я стоял на макушке той самой сопки, нередко они были надо мной
  68 69
  всего метрах в двадцати-тридцати. И тогда можно было рассматривать этих гигантских птиц 'в полный рост', любоваться их царским величием.
  Я видел желтые глаза орлов. А они видели вообще все, но, казалось, никакие земные дела к ним отношения не имели. У меня всегда было ощущение, что орлы поставлены здесь некой высшей силой для придания гармонии этому бело-серому безмолвию. Как иначе объяснить их невозмутимое величаво-спокойное пребывание целыми днями в небесах, без воды и пищи, равнодушно созерцающими грешную землю, страстям которой они не подвластны?
  Наступила новая зима. В утренних сумерках я вышел на знакомый перевал, несколько часов бродил по распадкам, разглядывая следы и вслушиваясь в звуки леса. И только к полудню почувствовал некий дискомфорт: что-то вокруг было не так, хотя и декабрьское солнце светило, и снег лежал, и небо было голубое...
  Наконец, меня осенило - в этом голубом морозном небе не было орлов. Тех пяти, которые на протяжении нескольких лет в моем сознании стали его неотъемлемой частью. Их не было ни во второй, ни в третий день.
  А на четвертый - я увидел одного, но не в небе...
  День. Подо мной панорама горного зимнего леса. Вдруг бежавшая впереди собака сделала внезапный рывок, преодолев снежный намет на скальном гребне, вытянутом к Большой Сопке. Я последовал за ней, думая, что вниз по распадку уходит зверь. Каково же было удивление, когда в нескольких метрах над землей я увидел орла, тяжело взмахивавшего крыльями. Он лавировал между деревьями, опускаясь в долину реки, явно не имея сил подняться выше.
  Я внимательно осмотрел место, продавленное им в снегу. Предположение, что там он плотно пообедал, отпало само собой. Он просто лежал под снежным наметом и, если бы не собака, вряд ли бы взлетел оттуда. Не было сомнения - птица больна или ранена.
  Прошло еще несколько дней. В распадке ручья через прогалины в зарослях орешника я увидел какого-то зверя. Отдаленное расстояние не позволяло понять, что это. Но было странно, что собака уже преодолела больше половины дистанции, а зверь так и стоял на прежнем месте. Еще несколько секунд - и пес оказался рядом с тем объектом. 'Зверь' не убегал, пес не лаял. В полном замешательстве я пошел смотреть, что же это такое. В тот момент мой всезнающий четвероногий спутник поднялся на задние лапы и что-то старательно нюхал, загораживая предмет моего интереса. Чем ближе подходил, тем становилось очевиднее: передо мной не игра природы, а некое существо, но в странно застывшей позе. Наконец, собака отбежала в сторону, уяснив для себя все, и предоставила мне сделать то же самое.
  Передо мной оказалось...подобие распятия, выполненного на расщепленном молнией обломке ствола дерева, к которому в канонической позе был привязан убитый орел с полураспростертыми крыльями.
  Кому и для чего понадобилась эта непонятная жестокость!? На этот вопрос я не нашел ответ. Выпавший раньше снег скрыл следы преступника. Все, что смог сделать, это разрезать путы и закопать в сугроб под деревом промороженное до стеклянного состояния тело властелина неба.
  НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ
  Как-то вечером, не поздно, часов около семи, приехал в гараж. Внезапно послышался шум крыльев, и рядом на землю опустился невиданный красавец черный голубь.
  70 71
  Приземлившись в паре метров от меня, он не испытывал ни малейшего страха. И, я бы сказал, сразу стал вести себя по-хозяйски. Видно было, общение с человеком для него дело обычное. Давно не видя элитных голубей, я, как и прочие горожане, привык к их скромным выродившимся уличным собратьям, грязным и надоедливым, суетливо снующим среди прохожих. Пернатый гость был совсем на них не похож. Каждым шагом он являл себя миру, представителем которого в данном месте был я. Его короткий, сильно утолщенный в основании клюв с бугристыми наростами и мохнатые 'юбки' на ногах подчеркивали принадлежность к высшему голубиному сословию.
  Переступая мохнатыми ногами, голубь подошёл к небольшой лужице и остановился перед ней, даже не пытаясь приблизиться к воде, несколько раз клюнул бережок мокрой земли, дав понять, что хочет пить. Затем повернулся в мою сторону и застыл с картинно запрокинутой назад головой.
  Я не мог ослушаться! Сходил в гараж, взял фарфоровую чашку-пиалу, сполоснул ее, налил чистой воды и поставил перед ним. Он слегка наклонил свою благородную голову, оценил мое подношение и только потом сделал неторопливый шаг. Сначала этот король или принц пил, стоя на земле, а затем прыгнул внутрь и несколько раз переступил ногами. Было ощущение, что он хотел искупаться, но размер посуды не позволил. Потом пернатый гость внушил, что хочет есть. Из моих припасов в дорожном ящике оказался длиннозерный вьетнамский рис, которым я его и угостил, насыпав в блюдце. Он клюнул три зернышка, но угощение не очень понравилось, и он вновь застыл с гордо поднятой головой. Так прошло минут пятнадцать-двадцать. Как неожиданно появился мой благородный гость, так же внезапно взмыл в воздух и улетел.
  Пока за ним наблюдал, вспомнились события из детства. Тогда, в 50-е годы уже минувшего века, многие дети, подростки, взрослые занимались разведением породных голубей. Считалось это мужским занятием. Ни одной девочки среди голубеводов - голубятников, как их называли, в нашем городе я не встречал. Было принято 'гонять' голубей: их выпускали из голубятни, и хозяин свистом поднимал птиц в воздух. Иногда два-три голубятника одновременно на соседних крышах свистели и размахивали руками или тряпками для усиления эффекта, а их птицы взмывали вверх, казалось, к самому солнцу, там совершали пируэты, кувырки, снижаясь до крыш, и вновь взмывали вверх. Оказавшиеся поблизости люди, запрокидывали головы и с интересом наблюдали происходящее. Это был общий праздник. Его никто не организовывал, и никогда не было недовольных или осуждающих.
  Голуби в моей жизни появились лет в 10. Мы с товарищем разузнали, что голубятник, живший вблизи школы, продает птенцов породы 'турман'. Эти голуби имеют привлекательную особенность: поднявшись высоко в небо, они внезапно складывают крылья и, кувыркаясь, падают вертикально вниз. Количество 'кувырков' у нас считалось показателем 'класса' голубя. В один из дней, получив у родителей по 25 рублей 'старых' (дореформенных) денег, пришли по известному нам адресу и купили по паре голубей. Это были турманы. Хозяин отдал мне еще одного маленького голубенка другой породы - 'почтаря'. Тот был слаб. Хозяин так и сказал: 'Дохлячок, вряд ли выживет'. Мои старания пересилили судьбу, и из замухрышки, у которого голова не держалась, выросла красивая голубка, которая из-за цвета оперения получила имя Мраморная. В сарае оборудовал для них голубятню, под крышей вырезал отверстие для вылета, прибил под ним палку-леток, на которую голуби садились, возвращаясь после прогулки... Особенность почтового голубя - умение летать на дальние расстояния и всегда находить
  72 73
  дорогу домой. Мраморную я отвозил в разные концы города и за город, там выпускал, но к моему возвращению она всегда ждала меня, сидя на крыше сарая и тут же, увидев, планировала на плечо, а если я подставлял ладонь, то всегда выбирала ее.
  ... Мои голуби вскоре стали известны в окрестностях. Они выросли, похорошели, а главное - очень здорово 'работали' в небе. Нередко 'приводили' голубей из чужих стай. Если хозяин объявлялся, я их возвращал, но два 'чужих' турмана так и прижились в моей голубятне - их владелец не нашелся.
  ... Как-то утром в дверь квартиры позвонили. Я открыл. В подъезде стояли три подростка лет 14-15. Мы были мало знакомы - они жили в нескольких кварталах в частном секторе на берегу Амура. Один из них, самый старший сказал, что принесли мне подарок, и протянул черного, как вороненок, молодого голубя какой-то непонятной породы.
  - Бери, мы тебе его дарим, это мощный почтарь, только молодой. Увидишь, вырастет цены не будет!
  Почему, зачем они пришли ко мне, по какому случаю сделали подарок - этот вопрос как-то не возник. С творчеством Гомера я тогда еще не был знаком, поэтому о Троянском коне ничего не знал. Мы отправились ко мне в сарай, поднялись на голубятню и подсадили подаренного 'вороненка'. Голуби 'зауркали', но особого внимания на пришлого не обратили. Гости очень внимательно осмотрели все помещение сарая, голубятню. О чем-то спрашивали, я отвечал..., потом спохватились, что им надо еще по другим делам и ушли восвояси...
  Утром, как обычно, я побежал кормить голубей: взял пшено и чистую воду. С удивлением увидел: замок сарая висел на одной петле. Предчувствуя недоброе, по ступенькам лестницы поднялся в люк голубятни и обнаружил - все голуби исчезли. Сколько я не искал, нигде их не было. Видя мою печаль, мама договорилась и отвезла меня в пионерский лагерь, а сама с папой и младшими братьями уехала на курорт. Когда мы все вернулись в нашу квартиру, соседи рассказывали, что через несколько дней после отъезда на крышу сарая спланировала моя Мраморная голубка. Никто не мог сказать, как долго она сидела, но все видели, что еще несколько дней она упорно возвращалась и, как рассказывали, ждала меня... Так и закончилась моя голубиная история!
  ДЕДУШКА ПОЧИНЯЙЛА
  Однажды в дверь квартиры кто-то постучал. На двери был звонок, и поэтому соседи или гости всегда звонили. Стук был не громким. Сашка пошел открывать и увидел перед дверью за порогом пожилого китайца с длинной редкой седой бородкой, желтым морщинистым лицом и большим чем-то наполненным мешком в правой руке.
  - Моя починяйла, моя починяйла, - заговорил он, смешно произнося слова, которые мальчик не совсем мог понять и позвал маму. Та подошла к двери, увидела старика и сразу обо всем догадалась. Молча, она достала из чулана свои туфли и несколько ботинок и протянула китайцу. Тот бросил их в мешок и сказал еще какие-то слова: 'Сокоро, сокоро, сань тянь'. При этом на левой руке согнул два младших пальца и показал Сашкиной маме три оставшихся. Та покивала головой и закрыла дверь. И опять мальчик ничего не понял, хоть разглядывал старика во все глаза.
  - Мама, кто этот дедушка и зачем ты ему дала наши ботинки?
  - Это дедушка Починяйла, так его все зовут, потому что он чинит старую обувь, - пояснила мама. - Он китаец, но
  74 75
  знает русские слова, хотя и говорит их не совсем правильно. 'Сокоро, сокоро' - это означает скоро, скоро.
  Мальчик засмеялся и сказал, что он думал, будто дедушка Починяйла сказал не русские, а китайские слова.
  - Иногда он произносит некоторые слова по-китайски, а чтобы мне было понятно, показывает на пальцах. Нашу обувь он починит и вернет на третий день, остальное он сказал по-русски, как может. Но ведь мы с тобой совсем никак не умеем говорить по-китайски!
  - Мама, а как мы найдем свои ботинки в его мешке, у него ведь там их много?
  - Не знаю, сынок! Только соседи мне говорили, что он никогда не путает обувь. Все починит, принесет и сам отдаст. Это всех удивляет. Он чинит очень хорошо и совсем не дорого. Увидим, давай три денечка подождем!
  Три дня для Сашки тянулись так долго, будто перед Новым годом или днем рождения. На третий день он с утра не отходил от окна и бежал к двери, когда ему казалось, что кто-то постучал. Но никто не стучал. Один раз пришла соседка из нижней квартиры - тетя Надя, она позвонила. Другой раз Василий Ильич из квартиры напротив что-то у себя прибивал молотком, но казалось, что это в дверь стучат. Еще приходила почтальон - принесла много газет, журнал и два письма. Мама ее пригласила зайти, выпить чаю, но Сашке это уже не было интересно.
  Китаец пришел часа в три, после обеда, когда мальчик, устав ждать, увлекся пусканием солнечного зайчика из осколка зеркала, подобранного на улице. Открыла мама, но, увидев старого сапожника, тут же позвала сына. Мгновение -
  и Сашка оказался у двери. В этот момент старик опустил на пол полупустой мешок, запустил в него руку и поочередно вынул три связанных шнурками пары обуви. Он поставил их перед хозяйкой и стал ждать, когда она посмотрит работу. Маме все понравилось. Она достала из кошелька несколько бумажных рублей и протянула китайцу. Тот принял их, поклонился, взял мешок и стал спускаться по лестнице.
  БОРИС ИЛЬИЧ3
  За стеной Сашкиной комнаты располагалась квартира номер четыре. Вход в нее - из соседнего подъезда. Квартира была большая, из пяти комнат. В ней жили несколько семей. На кухне стояли четыре стола, и на каждом - керосинка или керогаз. У каждой семьи - свое. Женщины на них готовили еду, кипятили белье и грели воду для мытья детей и всех остальных.
  В этой квартире жил старик-китаец Борис Ильич Васильев со своей дочерью Зоей Борисовной, доктором. Лицо у него было как у всех китайцев, но говорил только по-русски понятными всем мальчишкам словами. Каждое лето, как оттает земля, он собирал всю компанию дошколят, первоклашек и второклашек, брал у себя в сарае лопату, большую жестяную банку, в каких тогда продавали яблочное повидло, размером с ведро и отправлялся к забору расположенного рядом частного огорода копать земляных червей: толстых, ленивых, красных. Старик вонзал лопату в землю и переворачивал большой ком, а ребятишки разбивали комья палками, доставали червей и складывали в банку с перегнойной землей. Сашка был непременным участником этой работы и однажды первым увидел, как Борис Ильич вывернул в земляном коме ржавый штык от винтовки. Старик сказал, что это штык от русской трехлинейки. Что трехлинейка - боевая винтовка, во дворе все знали, фильм 'Чапаев' смотрели
  3 Впервые опубликовано в журнале 'Дальний Восток', 2015, ?3.
  76 77
  не один раз, поэтому друзья завидовали Саше, который стал обладателем знатного оружия.
  Черви были нужны для рыбалки. Борис Ильич любил это занятие и брал с собой всех желающих. Чаще других с ним оказывались братья Максимовы и Сашка. У всех были самодельные снасти - с удилищами из ивы, тонкой леской, на которой привязаны пара крючков, пробковый поплавок и свинцовая дробинка-грузило, сделанные под руководством старика. Вся компания утром отправлялась пешком на переправу и на пароме переплывала на другой берег Зеи, а затем шла еще несколько километров на Владимирские озера ловить гольяшек, ротанчиков и мелких карасиков. На обед разжигали костер и варили уху, заправляя ее луковичкой, картошкой и горстью риса, прихваченными из дома.
  К вечеру возвращались покусанные комарами, обветренные и опаленные солнцем. Улов всегда был - 'кошкины слезы'. Ребятишек это не смущало, родителей тоже. На спокойном лице старого китайца никто не видел особых чувств, наверное, он тоже вполне был доволен прожитым днем и тем мизерным уловом, который каждый приносил домой. Вообще Борис Ильич был немногословен, говорил всегда только по делу, никого не ругал (даже когда Сашка оступился и упал в озеро) и ничего о себе не рассказывал.
  Вот к бабушке Реутовой из восьмой квартиры все ребятишки ходили слушать о подпольщиках и партизанах: она была связной у самого Ф.Н. Мухина, памятник которому недавно поставили на одной из центральных площадей. Максимов Павел Николаевич о войне не рассказывал, хоть был там командиром и имел ранения, но зато все объяснял о деревьях, растениях, учил делать прививки, привязывая мочалкой почку садовой яблони, вставленную в разрез на ветке ее дикого собрата... А Борис Ильич никогда ничего не рассказывал, только копал с ребятами червей и ходил на рыбалку... Этого для мальчишек было вполне достаточно, и никто ему других вопросов не задавал.
  Когда Сашка был во втором классе, Зоя Борисовна где-то в новом доме, которых тогда строилось много, получила отдельную квартиру и переехала вместе с отцом. Прошло это незаметно. И спустя несколько лет другие события у мальчишек вытеснили из головы детские воспоминания.
  Так и закончилась бы эта история старого китайца, который по-русски говорил совсем не как китаец, эпизодом в детской памяти, если бы, спустя года два, новые жильцы не стали чистить сарай, в котором Борис Васильевич хранил свою лопату, червей, удочки и кое-какой ненужный в доме скарб. Все оставшееся от старых хозяев выкидывали постепенно, и, наконец, дошла очередь до старого саквояжа, в котором ничего стоящего, кроме исписанных чернилами и карандашом листков и другого старого бумажного мусора, не было. Саквояж несколько дней стоял у входа в сарай, потом кто-то из ребят решил сделать из него мишень, чтобы стрелять из лука. Мысль понравилась - его повесили, привязав к ручке веревку, на стене хлораторной будки, углом выступавшей перед сараями. Стрелы с жестяными наконечниками пробивали оболочку, застревая в бумагах, и при этом не сильно портились. Так он провисел, многократно пронзенный стрелами, до конца лета, пока школьные заботы не вытеснили прежнюю забаву.
  В конце сентября замок саквояжа, размокшего от долгих дождей и не очень вежливого обращения, открылся сам собой, из него стало вываливаться содержимое. Сашка решил отнести уже негодную вещь в мусорку, но сделать это оказалось не очень просто - бумаги продолжали высыпаться. Заталкивая их, он обратил внимание на сверток из нескольких почти коричневых от времени листков, на которых чернилами по старинным правилам было что-то написано.
  78 79
  Ему стало любопытно, поэтому он притащил остатки саквояжа со всем содержимым к себе в сарай. Большая часть бумаг интереса не вызвала. Это были квитанции на имя Зои Борисовны Васильевой, оплаченные ею в разные годы, какие-то медицинские записи, студенческие тетради, несколько старых журналов и пара учебников... Интересными оказались только те листки, которые изначально привлекли внимание к содержимому саквояжа.
  Быстро прочитать их не получилось. К тому же они рассыпались от ветхости и так слежались, что не отлипали друг от друга. Сашка по кусочкам выкладывал мозаику, пытаясь вникнуть в смысл отдельных фраз, сохранившихся в таинственной рукописи. Некоторые слова удавалось понять сразу, смысл других представлял загадку. Все они были написаны с буквами 'i', 'ъ', с завитками и росчерками. Некоторые слова и даже целые предложения были зачеркнуты. На первом листе не оказалось указания, кому адресовано. Наверное, это был черновик какого-то официального документа.
  Мальчик промучился не один день, всячески скрывая свою находку от друзей и родителей, не задумываясь, почему он делает именно так. Каждое понятое слово записывал в блокнот, привезенный отцом с какого-то важного съезда и подаренный ему. Он все делал так, как в таких случаях поступали герои его любимых книг: Жюля Верна, Джека Лондона, Стивенсона, Майн Рида. Если в предложении что-то было неясно или не читалось, он оставлял пустое место нужного размера. Чем больше ему удавалось найти правильных слов, тем интересней становился рассказ о чем-то давнем и нигде прежде не читанном. Содержание записки получилось таким.
  '... инженер Илья Борисов Васильев, проживающий в Благовещенске на Ремесленной улице в собственном доме с 189... ...л, ... имею честь сообщить, что мной был ...ден безымянный мальчик-китаец возрастом более 1, но менее 2 лет на берегу Амура, в 4-х верстах к западу от города Благовещенска ... числа... ...июл... 1900 г. от Р.Х. Мальчик был замотан в одея... и лежал между большими гранитными валунами. Ребенок казался мертвым. ... Взял... По всем обстоятельст... оставлен... ...при изгн... ...пособников боксеров... ополченцами, казаками и полицейскими чинами... распоряжению...
  За неимением ... в Благовещен... лиц китайской... в настоящее время и сложности политическ... обстановки в Маньчжурии покорнейше прошу разрешить оставить... воспитание... ... Мальчик слаб, произносит только несколько китайских слов... понять нет возможности, передать некому.
  Покорнейше прошу Ваше превосходительство в удовлетворении моей просьбы не отказать, необходимые средства для воспитания имеются...'
  Дальше одиннадцатилетний криминалист разобрать ничего не мог - чернила расплылись, а листы так прилипли друг к другу, что при попытке разъединить их стали разваливаться на мелкие части. Однако главное Саша понял: русский инженер Васильев, живший в Благовещенске в конце XIX - начале ХХ века, нашел маленького китайского мальчика, оставленного на берегу реки из-за каких-то важных событий, случившихся в 1900 году. По его словам, в то время в городе не было китайцев, которым бы он мог отдать найденного ребенка или хотя бы спросить его настоящее имя, так как мальчик не знал русского языка, а Васильев - китайского. Несомненно, Васильев предполагал, что родителей у мальчика нет, передать его некому и потому, по всей видимости, решил оставить его в своей семье.
  Гордый своим открытием, Сашка рассказал об этом маме и во дворе друзьям. Вопреки ожиданиям, на товарищей это особого впечатления не произвело, а мама сказала, что
  80 81
  от соседей слышала историю старика Васильева. Попытка найти в книжках, имевшихся дома, подробный рассказ о Благовещенске и о том, что же происходило на берегу Амура в те далекие годы, не увенчалась успехом. Сашка даже записался, пользуясь протекцией отца, в библиотеку пединститута. На беду, вскоре в старинном корпусе случился большой пожар, сгорело много книг. Здание закрыли на ремонт.
  ... Уж, будучи студентом третьего курса, из лекции профессора Вольфсона Саша узнал о тайном религиозном обществе Ихэцуань, члены которого с помощью специальной гимнастики тренировали тело и душу, при этом давали клятву: 'не быть жадными, не развратничать, не нарушать заветов предков и чтить родителей, не нарушать законов, уничтожать чужеземцев и убивать чиновников-взяточников'. Массовость и популярность этим идеям придавали, с одной стороны, ненависть к правящей маньчжурской династии, с другой - к иностранным завоевателям. К тому же они верили, что те, кто в точности выполнял все заповеди и правила, были неуязвимы для пуль, снарядов, сабель. И погибнуть может только тот, кто нарушит приказ командира или установления богов.
  Заинтересовавшись историей Китая, любознательный юноша нашел много интересного и трагичного во взаимоотношениях Европы с Поднебесной, как издревле именовали китайцы свою страну. Он узнал об Опиумных войнах, развязанных Великобританией и Францией, о восстании тайпинов, полтора десятка лет сотрясавших страну. Как он уяснил, с 40-х годов XIX века в Китай стали активно вторгаться с колониальными целями европейские страны - Англия, Франция, Германия, Италия, Австро-Венгрия, а также США, Япония. Свои интересы в Маньчжурии были и у России.
  На рубеже веков несколько близких по мистико-ритуальным и идеологическим убеждениям обществ, таких как Ихэцуань (Кулак во имя справедливости и согласия), Ихэтуань (Отряды справедливости и мира), Иминьхуэй (Союз справедливых), Дадаохуэй (Союз больших мечей) разворачивают военные действия против иностранцев. Название 'цюань' - кулак и публичная демонстрация возможностей боевых искусств у европейцев ассоциировались с боксом. Поэтому восстание они именовали 'Боксерским'. Но сами восставшие называли себя 'ихэтуани', что точнее отражало смысл движения и потому, что в апреле 1898 г. члены именно этого общества стали зачинщиками вооруженного выступления. Численность бойцов стремительно увеличивалась и сравнительно быстро достигла нескольких сот тысяч человек.
  Правящая императрица Цы Си в ноябре 1899 г. издала декрет, адресованный губернаторам провинций: 'Пусть каждый из нас приложит все усилия, чтобы защитить свой дом и могилы предков от грязных рук чужеземцев. Донесем эти слова до всех и до каждого в наших владениях'. В мае 1900 г. специальное послание о поддержке восставших было направлено императрицей и в адрес ихэтуаней. После этого к ним присоединились правительственные войска, имевшие необходимое оснащение и вооружение, включая артиллерию.
  Ихэтуани уничтожали все, что несло отпечаток не китайской культуры: железные дороги, из-за которых без работы оказались тысячи китайских носильщиков и возчиков; христианские миссии и учреждения, распространявшие идеологию, чуждую древним традициям; разрушали телеграфные линии, так как телеграф лишил работы профессиональных гонцов, доставлявших сообщения. Предавали жестокой смерти китайцев, принявших христианство и не сумевших доказать свое раскаяние. Захватив столицу, обстреливали и держали в осаде почти два месяца посольский квартал в Пекине. В результате убили несколько десятков человек, среди которых были представитель японской дипломатической
  82 83
  миссии Сугияма и германский посланник фон Кеттелер. Россия опасалась за строившуюся железную дорогу от Забайкалья до Пограничной через недавно основанный русский город Харбин - здесь развернулись диверсии и сражения с участием регулярных войск империи. В газетах писали об особой жестокости повстанцев.
  8 июня 1900 г. Цы Си объявила войну Великобритании, Германии, Австро-Венгрии, Франции, Италии, Японии, США, России. Союзные армии восьми государств отправили в Китай крупные экспедиционные силы, количество которых день ото дня возрастало. Россия перевела на военное положение Приамурский военный округ, объявила мобилизацию запасных Сибирского военного округа и даже отправила на Дальний Восток крупные соединения войск из Киевского и Одесского военных округов. Наличные казачьи и армейские соединения из Приморья и Приамурья спешно были переброшены в Маньчжурию...
  Новые знания, полученные в университете, всколыхнули детские воспоминания, связанные с судьбой Бориса Ильича. Но сколько не искал Александр подробностей о событиях в Благовещенске летом 1900 года, ничего существенного в научной литературе не нашлось. О сражениях в Пекине, Тянцзине, осаде и деблокировании Харбина, о событиях во многих других городах было немало сказано даже в учебниках, а о Благовещенске - ни слова. Он почти смирился с мыслью, что Благовещенск лежал вдали от основного театра военных действий и поэтому не был интересен историкам 'Китайской войны', как чаще всего называли эти события в России того времени.
  ... В летние каникулы, приехав в родной город, решил попытаться расспросить обо всем самого Бориса Ильича и отправился выяснять местожительство своих бывших соседей Васильевых. Это оказалось не таким сложным делом: нашлись в доме те старожилы, которые поддерживали отношения с Зоей Борисовной.
  Через пару дней Александр уже пил чай с доктором Васильевой, которую он легко узнал по своим детским воспоминаниям. Она, конечно, хорошо помнила родителей стройного молодого человека, но, как призналась, встретив на улице, никогда сама бы не догадалась, что перед ней тот самый мальчик Саша Варламов, который больше десяти лет назад ходил на рыбалку с ее отцом. К сожалению, Бориса Ильича в живых уже не было. Но оказалось, Зоя Борисовна многое знала о его необычной судьбе не столько из рассказов, сколько из записей, которые он делал больше полувека в старинной амбарной книге, внося туда всякую полезную, на его взгляд, информацию о своей жизни. Сообщив об этом, хозяйка ушла в комнату и через несколько минут вернулась с весьма увесистым манускриптом в твердом картонном переплете.
  - Борис Ильич очень дорожил своими записями и, даже будучи уже в тяжелом состоянии, держал их под подушкой, поэтому я не смогу дать тебе эту рукописную книгу с собой, - сказала она. - Будешь приходить ко мне по вечерам два раза в неделю, во вторник и в четверг, и можешь читать все, что найдешь интересного для себя.
  - А можно ли делать выписки? - поинтересовался студент.
  - Не возражаю, ответила Зоя Борисовна. - Борис Ильич хотел передать свои записи в городской архив или музей, но для этого, как он говорил, надо все переписать начисто. Он даже обращался с письмом к одному из руководителей пединститута, его посоветовали как специалиста по китайской истории, кажется, по фамилии Сычевский, чтобы тот согласился посмотреть рукопись, но внезапно заболел, простудившись, и вскоре умер.
  84 85
  В ближайший вечер Александр принялся изучать рукописный труд Бориса Ильича. На первых страницах, датированных 1916 годом, был помещен рассказ об усыновившей его семье инженера Ильи Борисовича Васильева, окончившего политехнический институт в Санкт-Петербурге и работавшего на строительстве Транссибирской железной дороги с первых дней ее прокладки, о своей учебе в реальном училище, о желании поступить на ветеринарный факультет медицинского института...
  Дальше начиналось самое интересное - запись рассказов приемного отца о том, что происходило в первых числах июля на левом берегу Амура. Эта часть предварялась своего рода введением. В нем Васильев-младший сообщал, что поставил себе целью узнать как можно больше обстоятельств, связанных с событиями, которые лишили его единокровных родителей, но позволили обрести жизнь и счастье в приемной семье, глава которой спас его от верной смерти и, рискуя своей репутацией, оформил приемным сыном. По словам Бориса Ильича, выходило, что отец сам вел сбор различных сведений о событиях, случившихся на рубеже веков в Благовещенске: делал вырезки из разных газет, записал все, что видел сам и рассказы тех, кому доверял. Когда Борис подрос, ему было лет одиннадцать, отец водил его к тем камням на берегу, среди которых нашел мальчика и подробно рассказывал все с этим связанное.
  Между листами с основным текстом были подклеены различные выписки о событиях Китайской войны и вырезки из номеров 'Амурской газеты' за июнь-июль 1900 года с рассказами очевидцев, составленные местным издателем Кирхнером, и даже подробный конспект статьи неизвестного автора под названием 'Благовещенская 'Утопия', опубликованный в 'Вестнике Европы' за 1910 г. Эти материалы были собраны Васильевым-старшим, и они хорошо дополняли его рассказ.
  Записи Борис Ильич делал чаще чернилами, но кое-где и карандашами. Текст читался, но не всегда хорошо, некоторые места были написаны настолько бледными чернилами, что разобрать их стоило большого труда. Даты были не везде, их приходилось вычислять по косвенным признакам, но и так было понятно, что автор давал их по принятому тогда старому стилю и еще в начале 20-х годов нередко путался с указанием числа, если хотел его поставить. Борис Ильич дорожил малейшими деталями и, боясь их упустить, иногда уплотнял информацию так, что разобраться в ней постороннему человеку было чрезвычайно сложно. Однако студент с удовлетворением отметил, что все в дневнике написано человеком, получившим хорошее образование и не утратившим его в течение жизни.
  Борис Ильич описал свою жизнь от младенчества до старости. Иногда он повествовал вслед за событием, как дневник, кое-где - как мемуары: по прошествии изрядного срока восстанавливал события по памяти. Просматривая рукопись, Александр постоянно отвлекался от цели своего исследования, выхватывая глазами интересные подробности на тех страницах, которые открывались как по волшебству. Оказалось, что в начале 30-х годов Борис Ильич был назначен руководителем крупного хозяйства, в котором было много лошадей, коров и другого скота. Хозяйство несколько лет было передовым, но в 1938 году из-за ящура часть стада погибла. Борис Ильич был привлечен к следствию и суду, который приговорил его, как японского шпиона и диверсанта, к расстрелу. Однако расстрел был заменен десятью годами лагерных работ, которые он отбывал на лесоповале вблизи поселка Магдагачи, где пилил лиственницы, а потом был отправлен на мыс Лазарева в Хабаровском крае. Там, на берегу пролива, ему пришлось участвовать в строительстве туннеля и дамбы между материком и островом Сахалин.
  86 87
  Страницы, посвященные лагерной жизни, судьбам известных людей, волею обстоятельств отбывавших наказание вместе с Борисом Ильичом, были настолько интересны, что Варламов не менее двух вечеров провел за чтением этих эпизодов. И если бы каникулы можно было продлить, сколько еще открытий сделал бы для себя молодой исследователь!
  Время бежало быстро и дней, отведенных на чтение рукописи, оставалось считанное количество. Варламов решил действовать целенаправленно и больше не отвлекался от главного, выбирая все важное о событиях 1900 г. До отъезда на учебу он законспектировал необходимую информацию.
  Из дневниковых записей Бориса Ильича Васильева.
  1900 г. от Р.Х. Из-за событий, происходящих в Китае, июнь в городе случился весьма неспокойным - все обсуждают зверства ихэтуаней по отношению к соплеменникам, имевшим несчастье перейти в христианскую веру: их сжигали прямо в собственных фанзах, на площадях им распарывали животы и отрубали головы. За одну ночь в Пекине было сожжено восемь храмов и почти все жилища европейцев. В Дундинане сожгли храм и школу русской православной миссии, настоятель отец Сергий чудом избежал смерти и с божьей помощью добрался до Пекина. В Мукдене уничтожены больница и школа... На КВЖД идет разрушение железнодорожного полотна и станционных построек, строители разбегаются, стараясь скрыться в диких местах, но не всем это удается. Инженер Верховский, отец его хорошо знал по работе, один из них. Газеты сообщили, что он был захвачен в плен и обезглавлен...
  В городе опасаются, что ихэтуани или их пособники есть в Благовещенске и, как только фронт приблизится к нашей границе, они выступят и перережут всех русских, которых некому будет защитить. Сейчас в городе осталось две-три сотни казаков и совсем нет военных, отправленных для защиты Харбина... Китайцев в городе тысяч семь на пятьдесят тысяч русских и других европейцев, но точную цифру никто не знает...
  Примечание, написанное на вкладке. ... В городе китайцы жили давно. Они служили в качестве прислуги у многих, если не у всех богатых горожан, снабжали город овощами, держали лавки, давали взаймы деньги, чинили, шили, стирали, служили подсобными рабочими на строительстве... Среди них было немало семейных с детьми. Все китайцы, даже очень богатые, отличались неприхотливостью, довольствовались малым, были терпеливы и покорны.
  К ним многие простолюдины относились как к низшей расе. Но в семьях, имевших прислугу, со свойственной русскому человеку терпимостью, ценя преданность, честность.., вели с ними себя как с родными, учили грамоте, русскому языку...
  ... На противоположном берегу от Айгуна до Сахаляна, как стало доподлинно известно, китайцы изрыли весь берег укреплениями и установили много дальнобойных орудий. Теперь Благовещенск живет в страхе, что те вот-вот сделают бросок через Амур и легко захватят город.
  ... В конце июня двадцать пять тысяч маньчжур из Зазейского района, расположенного к юго-востоку от Благовещенска (по Айгунскому договору они были подданными Циньской империи, хотя проживали на территории России - примечание А. Варламова), внезапно все бросили и переселились в Айгунское футудунство, а вместо них там появились шайки хунхузов и маньчжурские отряды знаменных войск...
  ... В городе прошел слух, что к Военному губернатору Амурской области К.Н. Грибскому приходила делегация китайских купцов и промышленников, давно проживающих в Благовещенске, с вопросом, не удалиться ли до лучших времен
  88 89
  на свою территорию. Им был дан ответ: 'Правительство Российской империи никому не позволит обижать мирных граждан'. В Благовещенске от имени Грибского развесили прокламации, в которых запрещалось применять насилие к мирным китайцам.
  ... 1 июля в 50-60 верстах ниже Благовещенска был обстрелян из стрелкового оружия со стороны Айгуна пароход 'Михаил', шедший в город с пятью гружеными баржами. Пароход был остановлен, сопровождавший груз штабс-капитан Кривцов доставлен к амбаню, передавшему офицеру приказ китайского правительства о запрете русским судам плавание по Амуру. В это время к 'Михаилу' подошел пароход 'Селенга', на котором находился представитель Генерального штаба пограничный комиссар подполковник Кольдшмидт. Он отказался вступить в переговоры и приказал пароходам следовать в Благовещенск. При отходе судов китайцы начали ружейный и артиллерийский обстрел. Казаки конвоя отвечали стрельбой из стрелкового оружия.
  В конце концов через несколько часов изрешеченные пулями и осколками гранат, с пятью ранеными, включая Кольдшмидта, пароходы прибыли в Благовещенск. Сомнений не осталось - война пришла в город.
  ... 2 июля китайские пушки из Сахаляна, деревни, расположенной напротив, начали обстрел Благовещенска. Говорят, что уже есть раненые... Возникла паника. ... Из ближайших волостей для защиты города стали прибывать ополченцы с охотничьими ружьями и устаревшими, не очень надежными винтовками Крынка. Паника усиливалась, некоторые пытались уехать из города, другие призывали расправиться с местными китайцами. Нескольких китайцев убили пьяные ополченцы. Полиция не вмешивается. Нижние чины полиции, напротив, своими высказываниями провоцируют озлобленных людей не щадить 'желтолицых'. Для тех, кто у китайцев брал в долг, настали хорошие времена: ничего возвращать не надо, а можно еще и пограбить. Китайцы, боясь расправы, почти даром отдают товары... 3 июля Военный губернатор по предложению благовещенского Полицмейстера издал распоряжение о выдворении всех китайцев за Амур. По всему городу - облавы, избиения, убийства... Многие пытаются укрыть от расправы своих слуг, особенно женщин и детей. Их тут же выдают соседи.
  ... Крупнейшим универсальным магазином в Благовещенске был филиал владивостокской фирмы 'Кунст и Альберс', которым много лет управлял Андрей Клосс, о котором отец говорил с особой теплотой, они дружили с начала 90-х... Накануне июльских событий Клосс уехал, а ему на смену прибыл Пауль Бен. Он велел выдать служащим винчестеры и маузеры из оружейного отдела, а ополченцам и просто желающим добровольцам, когда кончилось оружие, по его приказу из скобяного отдела распродали весь запас топоров. По улицам стало страшно ходить: группы обозленных людей размахивали топорами и кричали, что надо перебить всех китайцев, которые есть в городе, а заодно расправиться с теми, кто их укрывает... Много китайцев работали у 'Кунста'... Молодой гамбуржец Вильгельм Шредер и бухгалтер Герман Скрибанович, в прошлом рижанин, пытались укрыть в подвалах магазина почти два десятка работников, но Пауль Бен, опасаясь погрома и ухудшения отношений с властями, приказал выпроводить на улицу всех китайцев до единого.
  ... Утром 4 июля первая партия китайцев численностью до 5 тысяч, конвоируемые 80 добровольцами, вооруженными топорами, направилась вверх по Амуру в пос. Верхне-Благовещенский, где ширина реки была наименьшей и составляла примерно полторы сотни саженей. Зато глубина и скорость течения были намного больше, чем в районе Благовещенска. Руководил операцией пристав. День был
  90 91
  жаркий, люди захватили с собой кое-какой скарб, вскоре некоторые заметно выбились из сил. Колонна сильно растянулась. Некоторые старики пытались присесть, чтобы отдохнуть. Пристав велел зарубить всех отставших... Китайцы не пытались оказать сопротивление. Несколько десятков были убиты. Мародеры тут же забирали все мало-мальски ценное... В поселке к конвою присоединились вооруженные казаки и крестьяне из местных жителей.
  ... Подведя китайцев к кромке берега, их погнали в воду нагайками, кольями и топорами. Несколько человек утонули вблизи берега, попав на глубину и стремительное течение, остальные пытались остаться на берегу... Все, у кого были ружья, стали стрелять в толпу китайцев, не разбирая женщин и детей. Один новобранец вытащил из воды раненого мальчика лет десяти, мать которого была убита, но сам чуть было не пострадал от своих же. Китайцы плавать не умели, и все утонули, кто не был убит на берегу...
  ... До 8 июля еще несколько сот китайцев, пытавшихся спрятаться, были выявлены и тремя партиями уничтожены. Поголовному уничтожению подвергались и те китайцы, которые проживали в станицах области...
  Много дней по Амуру плыли трупы, где-то их выбрасывало на берег или на песчаные косы... Из-за малой воды они лежали там до осени.
  ... Отец говорил, что в тот день, когда я был спасен от верной смерти, 7 июля, он отправился на сопку вблизи Верхне-Благовещенского, откуда рассчитывал в бинокль разглядеть китайские позиции в Сахаляне. Сойдя с дороги, чтобы подняться на укрытую деревьями возвышенность, среди камней приметил сверток из тонкого одеяла, перетянутый ремнем. Он хотел пройти мимо, но боковым зрением увидел, что внутри что-то шевельнулось. Развернув находку, инженер увидел годовалого ребенка, который лежал молча с закрытыми глазами и почти не подавал признаков жизни, но дышал. Он принес мальчика на берег, снял с него все и, придерживая голову, положил в теплую воду небольшой заводи. Ребенок ожил и заплакал...
  Наступил канун отъезда. Варламов зашел в гастроном, купил красивую коробку шоколадных конфет 'Медный всадник'. Недавно созданное кондитерское объединение 'Зея' стало делать продукцию под стать московской. И парень надеялся, что скромный презент поможет ему выразить слова благодарности человеку, который дал ему возможность узнать много нового, а, главное - ответить на вопросы, беспокоившие с детства.
  На звонок, как всегда, послышались быстрые войлочные шаги, отворила дверь Зоя Борисовна. Она пригласила Сашу пройти в комнату, похлопотала на кухне и вскоре принесла чай и грушевое варенье. Помолчав несколько минут, собравшись с мыслями, она сказала, что в семье есть предание, которое идет от ее деда, инженера Васильева, но в дневник это внесено не было и посторонним об этом никогда не говорили. Александр насторожился, предчувствуя какой-то сюрприз. Зоя Борисовна продолжила:
  - Дед знал, что у его друга, Андрея Клосса, управляющего благовещенским филиалом торгового дома 'Кунст и Альберс', была молодая сожительница китаянка по имени Бао-сы. Ее взяли в дом лет десяти-одиннадцати из милости вместе с отцом. Отец был искусный каменщик - мог делать все, Клосс его ценил. Когда Бао-сы исполнилось пятнадцать, ее из прачек перевели в столовую, в которой кормили китайских рабочих. Ее отец, скопивший денег, получил разрешение и в феврале, под китайский новый год, отправился на родину проведать родителей, он хотел вернуться через месяц. Долго о нем не было сведений. Примерно через год дошел
  92 93
  слух, что его убили хунхузы за то, что не хотел добровольно отдать деньги.
  Еще через год красавица Бао-сы приглянулась холостяку Клоссу. Немец взял ее к себе в особняк, бывший одним из лучших домов Благовещенска. Он заботился о ней и не скрывал своего нежного отношения. Она отвечала ему кроткой покорностью и бесконечной преданностью, какая бывает только у восточных женщин. Когда она родила мальчика, ей было около 18 лет. Случилось это событие в жизни почти пятидесятилетнего отца на исходе зимы 1899 года. Мальчик был полностью похож на мать. 'Молодого' отца это не беспокоило: азиаты в Благовещенске и в Приамурском крае были повсюду: китайцы, корейцы, японцы, забайкальские гураны. Он их считал такими же людьми и не испытывал к ним неприязни, как некоторые простолюдины.
  В апреле 1900 г. он получил письмо от Даттана, одного из совладельцев торгового дома. В письме благодарили Клосса за долгую безупречную службу в России и сообщали, что он назначен с более высоким жалованием в немецкий филиал, куда ему и следует отбыть, передав дела новому управляющему Паулю Бену. Клосс вначале обрадовался. Он скучал по родине, хотя больше 10 лет жил в Благовещенске. При нем и под его руководством был выстроен лучший, великолепный и огромный торговый дом, превосходивший все другие филиалы. Он умело управлял, и торговый оборот год от года давал все большую прибыль, несмотря на очень умеренные цены. По темпам прироста капитала 'Кунст и Альберс' опережал всех других конкурентов. Этот немец хорошо и с юмором говорил по-русски, по-своему любил Россию, в которой он долго трудился и на банковских счетах скопил приличное состояние. Печаль охватила его тогда, когда Бао-сы сказала, что не может поехать на его родину и останется на Амуре. Видимо, женская интуиция подсказывала ей, что там, в Германии, она скоро никому не будет нужна. Уезжая, Клосс оставил ей большую сумму денег и поселил в трехкомнатные апартаменты, расположенные в северном крыле магазина, ранее оборудованные для приезжающих. Здесь было все, что необходимо для жизни. Прежний их дом занял новый управляющий. Клосс говорил, что когда мальчик вырастет, он возьмет его для продолжения учебы в Германию.
  Инженер Васильев, когда нашел младенца, почему-то сразу подумал, что его приемыш мог быть сыном китаянки, которую он неплохо знал, и Андрея Клосса. Он пришел к Паулю Бену с этим вопросом, но тот ничего не смог сказать и, с трудом подбирая русские слова, ответил, что не знает, где Бао-сы и ее киндер. Позже от Скрибановича Васильев узнал, что 6 июля в магазин пришли из полиции и спросили, нет ли в доме китайцев. Бен распорядился привести Бао-сы и заявил, что теперь никого нет.
  Закончив рассказ, Зоя Борисовна добавила, что отец ходил к полицмейстеру, хотел что-то узнать, но в ответ услышал, что женщин и детей было много и всех отправили в Верхне-Благовещенск на эвакуацию. Списков же никто не вел. Большего он не добился.
  Потрясенный рассказом, Александр поблагодарил Зою Борисовну и, попрощавшись, уже затемно отправился домой...
  Остальное Варламов знал из прочитанного в университете. Ближе к осени 1900 г. фронт отодвинулся в северные районы Китая. Шесть месяцев спустя после событий в Благовещенске о войне уже думали мало - никто не сомневался в скорой победе коалиции государств.
  Назначенное высшими властями расследование установило виновность в июльских событиях, происходивших в Благовещенске, некоторых должностных лиц. Грибский был переведен губернатором в одну из западных областей
  94 95
  империи. Помощник пристава два месяца отбыл на гауптвахте и был уволен со службы. Полковник Волковинский, требовавший уничтожать всех китайцев подряд без рассуждений, пробыл на гауптвахте три месяца и также был уволен со службы. В феврале 1902 года дело закрыли без придания суду виновных.
  ... В 1907 году в Благовещенске численность китайского населения достигла довоенного уровня...
  КОМАНДИРОВКА
  После недолгих колебаний Александр Викторович Варламов для новой поездки в Китай выбрал не очень легкий маршрут и необычный для себя способ передвижения. Его прежние визиты в Пекин, Харбин, Шанхай, Далянь, связанные с научной деятельностью, всегда проходили в торопливом безостановочном режиме, поэтому из всех видов транспорта он признавал только самолет. Случившаяся сейчас командировка была во всех отношениях необычна. Его пригласила Провинциальная научная библиотека г. Харбина, которой он в разные годы подарил несколько своих глубоко научных книг и уже успел забыть об этом - не такой уж редкий эпизод в биографии немолодого ученого. Библиотека брала на себя все расходы по оплате проезда и пятидневного пребывания профессора в столице северной провинции Хэйлунцзян, почти одиннадцатимиллионном по числу жителей Харбине. От профессора требовалась сущая малость -
  дать согласие на перевод и публикацию его книг. Парадокс был в том, что Варламов знал: перевод уже был выполнен, и наиболее информативные части его трудов давно с интересом изучаются китайскими коллегами, и от его согласия или несогласия ничего не зависит. Поэтому со стороны библиотеки это был акт доброй воли и знак уважения, оказываемый не всем авторам, монографии которых обрели место на полках одного из известнейших библиографических центров Китая.
  Итак, дав согласие совершить визит в конце лета, приурочив его к отпуску, Александр Викторович решил совместить это путешествие с очень важным для себя делом -
  навестить город детства и юности - Благовещенск и уже оттуда поехать в Харбин. В Благовещенск будущего ученого привезли родители двухлетним ребенком, а покинул город семнадцатилетним молодым человеком. Позже бывать приходилось, но редко и по особым случаям. Поэтому в те краткие визиты город он в сущности не видел, и в памяти, как это бывает у всех пожилых людей, явственно сохранились образы и воспоминания, связанные с периодом от начала 50-х годов до середины 60-х, как теперь любят подчеркивать, 'прошлого века'.
  Инкогнито сохранить не удалось: он вошел в здание аэровокзала вместе с другими пассажирами рейса Москва-Благовещенск и оказался в объятиях сначала брата, с которым не виделись уже лет десять, потом двух школьных друзей и от них попал в руки коллег из АмурКНИИ, с которыми неоднократно встречался на разных научных форумах. После короткой неловкой паузы, возникшей из-за того, что до появления Варламова все три группы встречающих были друг с другом незнакомы и каждая намеревалась увезти профессора в город непременно на своей машине, ситуация разрешилась традиционным способом в местном буфете.
  Поудивлявшись три дня на перемены, которые произошли в Благовещенске, и с трудом привыкнув к тому, что дом его детства теперь находится не между улицами Ремесленной и Бурхановской, как осталось в памяти, а - Чайковской и Пушкинской, отдав долг вежливости всему и всем, выслушав неоднократные замечания старожилов, что 'теперь он Китай
  96 97
  не узнает!', профессор засобирался в путь. Отъезд назначили на завтра, впрочем, так и было предусмотрено регламентом, согласованным с принимающей стороной.
  ... Утром брат подвез его прямо к дебаркадеру с пристройкой, знаки на которой уведомляли, что это место пограничного и таможенного контроля. Тут уже было довольно многолюдно: мужчины, женщины - все разновозрастные, сосредоточенные на собственных проблемах и не очень разборчивые в выражениях. Несколько китайцев, одетых довольно богато, молчаливо держались в сторонке. Преобладали крепкие молодые люди, преимущественно, как официально принято говорить, славянской внешности, со связками пустых сумок. Все стремились попасть ближе к стойке таможенного контроля, но физически это было невозможно, поэтому расположились кто как смог.
  'Кирпичи или верблюды, так их называют, - пояснил брат со знанием дела. И видя недоумение во взгляде родственника, добавил: Сейчас придет катер, они переедут в Хэйхэ, затарятся товаром на оптовых складах под весовой предел, который таможня разрешает, и вечером вернутся назад. Товары сейчас сюда таскают на первый взгляд - хорошие, но различаются они по качеству уже на второй день, а то и сразу. Зато на любой кошелек есть выбор. В Благовещенске и по деревням окрестным после перестройки стало много бедных - работы почти нет. Каждый крутится, как может. Кто во что горазд. Да и эти хлопцы, хоть ушлые, им палец в рот не клади - в два счета разведут, а то и в Амур сбросят, не на себя, на хозяина горб гнут. Правда, чаще у них не хозяин, а хозяйка. Ребята как бы на зарплате. Их еще 'помогайками' зовут. Они - каждый за себя, даже когда у одного работают. Сколько и какого товара притащил - от того свой процент получит. Себе по возможности что-то прихватывают как бонус, но мелочь, на свой страх, сверх хозяйского барахла. Кто понаглее или больше надо - берутся выполнять заказы деликатные: отсюда - туда или оттуда - сюда, но риск серьезный. Не один уже за контрабанду срок мотает. А у хозяина, чей заказ выполнял, профсоюза нет, и в обстоятельства никто не вникает. Пролетел - сам и расхлебывай...'.
  Слушал Варламов эти разговоры, а за три последних дня чего только не рассказывали, только диву давался. Ощущение, что в Зазеркалье попал. В памяти у него все не так сохранилось. Ровным счетом наоборот. Пока катер с китайского берега не подошел, смотрел он через Амур и понять не мог, словно мираж: на той стороне здания огромные, с архитектурными изысками - большой город. Не удержался, съязвил: 'Потемкинские деревни, наверное, из фанеры построили. Подует сильный ветер и все разнесет.
  В шестидесятые, помню, в период накала Культурной революции они огромные портреты на берегу выставили как ширму, чтобы благовещенцы их городскую реальность увидеть не смогли'. 'Нет, брат, уже не разнесет. И реальность им теперь закрывать не надо - туда многие из Благовещенска переселились: квартиры отличные и недорогие по нашим меркам. Уровень жизни, цены - нашей мизерной пенсии на все хватает! Впрочем, езжай с богом, твой катер подходит. Посмотришь своими глазами. Потом обсудим!' Братья обнялись и расстались.
  Варламов со своей интеллигентской неуклюжестью кое-как протиснулся в узкую дверь дебаркадера, вторая половина которой была намертво закрыта, и занял то стоячее место, которого был достоин. Чем ближе подходил катер, тем громаднее смотрелись дома в городе Хэйхэ. Наконец, катер причалил. Распахнулись широкие двери иноземного контрольно-пропускного терминала, и Варламов оказался в огромном, как ему показалось, залитом светом зале со множеством пропускных стоек, за которыми сидели молодые
  98 99
  китайцы в форменных одеждах с непонятными знаками различия. Без задержки покончив с формальностями, он спустился в еще более просторный вестибюль. Солнечные зайчики отражались в хромированных перилах, скользили по каменным ступеням лестниц, до блеска отмытым плитам пола. Бесшумно распахивались умные электронные двери.
  Все это великолепие профессор не успел разглядеть полностью. Безошибочно определив его среди приехавших, к нему подошла молодая с обворожительной улыбкой барышня-китаянка в сопровождении черноволосого мужчины средних лет. Поклонившись, мужчина произнес: 'Нихао', а барышня по-русски с заметным, но не сильным акцентом певуче сказала: 'Здравствуйте, профессор! Мы уполномочены высокая честь, чтобы встретить вас сопроводить на машине в Харбин. Это дальний путь. Сейчас только утро, Харбин будем вечер. Если вы голодный, мы будем посещать ресторан, чтобы вас не хотел кушать, обедать будем центр пути в Харбин в знаменитый курорт Удалянчи. К сожалению, у нас не будет время вас лечить, но там очень хорошо, много красота, очень хороший вода и много опытный доктор, который знают китайский секреты здоровья...'.
  От завтрака Варламов отказался. Приветливый китаец взял его вещи и направился к сияющему чистотой микроавтобусу. Машина оказалась новой, очень похожей на японскую, но китайской сборки и с незнакомым названием. Мужчина сел за руль, девушка с ним рядом, а Варламову предоставили просторный салон с вращающимися и раскладывающимися креслами и порекомендовали устроиться 'как много удобнее'. Пока ехали от пристани, он не переставал смотреть в окна, то, что казалось ему с родного берега 'миражом', вблизи оказалось современным, хорошо спроектированным и быстро растущим городом. Среди этих великолепных зданий он пытался найти остатки старого поселения: что-то узнаваемое, типичное, уцелевшее из прошлого. Он понимал, более того, ЗНАЛ, что все это построено не на пустом месте, а там, где находился бедный, даже по китайским меркам, провинциальный городишка Хэйхэ. Куда же все исчезло? В памяти невольно стали всплывать воспоминания полувековой давности.
  ... Китай для Сашки Варламова начинался не с географической карты и не из книжек - все это появилось в его жизни намного позже, а входил в детское сознание постепенно и органично, как для любого ребенка открывается мир вещей и людей: сегодня одно, потом другое. О том, что есть наша страна - там, где жили он, мама, папа, близкие люди, и другая страна - Китай, за рекой, ему стало известно года в четыре, а может, в три. Точно он сказать не мог, но в пять он и его друзья о своих черноволосых, желтолицых и широкоскулых, непонятно говорящих соседях знали доподлинно.
  К тому времени он с родителями уже три года жил в Благовещенске. Летом кто-нибудь из взрослых, чаще - неутомимый Павел Николаевич Максимов, в прошлом офицер-фронтовик и отец двух сыновей, один из которых был ровесником, а другой года на полтора старше Сашки, водил всю дворовую ребятню на реку купаться. От дома до песчано-галечных отложений, намытых водами Амура, ходьбы от силы минут пятнадцать. Отсюда был виден противоположный отлогий берег с приземистыми одноэтажными строениями и парой высоких дымящих труб. С той стороны доносились громкие голоса, иногда слышались удары металлического гонга. Время от времени отчаливала рыбацкая лодка. Совсем редко вблизи того берега проходил китайский пароход, самой примечательной частью которого было огромное колесо за кормой. Этим он отличался от юрких буксиров, таскавших плоты на благовещенскую лесопилку и целыми
  100 101
  днями толкавших груженые баржи. У них колеса с гулко шлепающими по воде досками-спицами располагались справа и слева по бортам.
  Лет в шесть Сашке впервые довелось увидеть китайский берег так же близко, как свой. Получилось это так. Отец подружки Наташки из восемнадцатой квартиры был начальником Гидрометслужбы. Слово запомнилось позже, а тогда все дети его считали чуть не волшебником, который может организовать любую погоду: захочет - солнечную, а если надо - то дождь или снег. В его распоряжении находился большой, как корабль, скоростной катер с белой рубкой. Иногда дядя Костя брал трёх-четырёх детей в свои путешествия по Амуру и впадающей в него у Благовещенска полноводной Зее. Сашка был постоянным участником поездок - то ли он оказывался в нужное время в нужном месте, то ли способствовал выбор Наташи, - тогда об этом никто не думал. Так он однажды и оказался в Китае.
  ... Катер уткнулся носом в гальку, зашуршавшую от набежавшей волны, не дойдя до китайского берега метра два. С него опустили узкий трап без перил, и, пока взрослые решали свои вопросы, у ребят было время осмотреться.
  В память Саше врезались эпизоды чужой жизни: люди в синих одеждах или обнаженные по пояс лопатами насыпали в корзины камни и шли друг за другом по шатким мосткам, неся на коромыслах тяжелый груз. Подойдя к краю мостков, ставили полные камней корзины на край и опрокидывали их содержимое в воду, делая берег выше и продвигая его дальше. Потом внимание детей привлекли рыбаки. Из лодки они взяли длинную сеть, разложили на берегу, а затем стали развешивать на кольях, вынимая из нее ветки и водоросли, быстрыми движениями прихватывая бечевкой дырявые места. Потом долго раскачивали вытащенную на берег черную просмоленную лодку, которую вдруг опрокинули днищем вверх - из нее хлынул поток воды и быстрыми ручьями устремился в реку.
  Недалеко от воды стояли жилые строения - домики с крошечными окнами, сделанные из глины. Они были прилеплены друг к другу, как ласточкины гнезда; вблизи них играли в придорожной пыли чумазые китайские ребятишки: голые или в одних рубахах. Рядом бродили куры, утки и свинья с поросятами. Сашка подошел близко, китайские дети, наверное, испугались его и убежали в дом, а следом за ними туда зашла и свинья. Это его очень удивило.
  Приезжие дети знали, что они приплыли на катере в китайский город, который взрослые называли Хэйхэ, а иногда - Сахалян. Правда, на город он совсем похож не был. Вот Благовещенск - это город! В нем еще с давних времен осталось много старинных красивых зданий из темно-красного кирпича. Вдоль главных улиц строились новые пятиэтажки из белого силикатного кирпича, но кое-где возводились дома с лепными украшениями, как тот, в котором жили Сашка и его товарищи. На центральной улице стояли большие черные котлы, под ними горел огонь - в котлах варили асфальт, и тут же рабочие, зачерпнув его просмоленными ведрами на толстых палках, выливали на дорогу и, немного подождав, раскатывали тяжелыми валиками! Уже несколько кварталов в центре имели асфальтированную дорогу, вдоль которой росли тополя, посаженные в год окончания великой войны с фашистами...
  Микроавтобус проехал мимо новостроек городской окраины и помчался по неширокой асфальтированной дороге. Воспоминания почему-то настроили Варламова на критический лад. Дорога была не идеальна и вполне напоминала российские. Это наблюдение даже обрадовало, примирило с теми открытиями, которые все утро следовали одно за другим и были явно не в пользу его родины. Он начал дремать.
  102 103
  Вдруг автобус вильнул резко вправо и запрыгал по ухабам грунтовки. Скорость с восьмидесяти снизилась до сорока, что было понятно и без спидометра. Привстав, профессор понял, что основная дорога осталась левее, они едут параллельно по объездной. Впереди виднелись дорожная техника и работающие люди. Вскоре микроавтобус выкатился к этому участку, и Варламов то ли с восторгом, то ли неприязнью увидел, что асфальтовое покрытие по всей ширине вырезано, а в глубоком котловане слоеным пирогом положен специальный грунт, поверх которого залито более десяти сантиметров первоклассного бетона. Такую технологию давно применяли на автодорогах Европы, Японии, многих других стран. В России тоже кое-где применяли, но только не на Дальнем Востоке. Еще через километр машина выехала на свежеуложенный поверх бетона асфальт, гладкий, словно лед в хоккейной коробке, и рванулась наверстывать упущенное время. Переводчица, извинившись за 'плохую дорогу', по которой ехали от границы, сказала, что политика компартии требует, чтобы по всей стране были хорошие дороги, в центральных провинциях их уже построили, сейчас дошла очередь до северо-восточных окраин государства.
  Проехав километров двести пятьдесят мимо аккуратных квадратиков полей на склонах холмов и множества таких же аккуратных делянок с посадками деревьев, среди которых большую часть составляли кедры - хлебное дерево дальневосточной тайги, остановились на обед в живописном месте среди корпусов старинного курорта Удалянчи. В глаза бросилась архитектура нескольких кирпичных зданий, напомнивших стиль, распространенный в СССР до середины 50-х годов, названный 'сталинским ампиром'. Повсеместно велись ремонтные работы по отделке фасадов, восстановлению мощения прогулочных дорожек. В кабинетах доктора принимали пациентов и не обращали внимания на любопытных туристов.
  В Харбин приехали, когда стемнело, перед входом в отель, расположенный в центре города в пятнадцати минутах ходьбы от Софийского собора, была выкопана неширокая, чуть больше полуметра, но глубокая канава, на дне которой лежали какие-то разноцветные пластиковые трубки. Канава продолжалась вправо и влево, насколько было видно в свете ночных фонарей. 'Ну все, как у нас, - подумал Варламов, - такая красота вокруг, исторический центр, а они расковыряли и бросили. Ни пройти, ни проехать!' Он был не совсем прав - участок перед ступенями, ведущими в отель, был засыпан и аккуратно прикрыт сверху чем-то деревянным. Переводчица, явно смущаясь, стала извиняться, говоря, что в Харбине сейчас по всему городу меняют провода, чтобы потом много лет ничего не копать. Варламов вежливо покивал, мол, понятно, везде так. И вошел в отель.
  Официальная встреча планировалась после обеда, поэтому утро профессор решил посвятить прогулке на соборную площадь к церкви Святой Софии, одной из архитектурных достопримечательностей Харбина. В прошлый визит он там был, любовался собором - прекрасным образцом православного храма, выстроенного в псевдорусском стиле в начале 30-х годов ХХ века, и замечательным историко-архитектурным музеем внутри. Тогда ему рассказали, как несколько лет назад, расчищая соборную площадь, без всякого сожаления снесли множество разных построек. Собор будто стряхнул со своих колоколен немыслимую тяжесть, распрямился, вмиг похорошел и сразу стал виден издалека, привлекая внимание туристов.
  Размышляя об этом, Варламов вышел из отеля. Первое, что ему бросилось в глаза, - вчерашней канавы не было! Перед ступенями, а также в обе стороны от них метров на сто был пешеходный тротуар, выложенный стандартной плиткой. Поодаль дорожку подметала китаянка, замотанная до глаз
  104 105
  белой косынкой. Вдали виднелось много китайцев. Варламов решил туда пройти, посмотреть, чем они занимаются.
  Как оказалось, это были рабочие, трудившиеся с кирками и лопатами на другом участке такой же канавы, какую вчера профессор видел у отеля. Их было много. Он начал считать, два раза сбился, но смог оценить размах - более двух сотен человек на квартальный участок дороги. Одни вскрывали тротуарную плитку между двумя натянутыми параллельно шнурами, другие долбили землю или выгребали ее лопатами. Идя вдоль траншеи, Варламов видел, как, закончив работу, кто-нибудь вылезал наверх и, расположившись на камнях, съедал чашку сублимированной лапши, потом, подложив камень под голову, тут же укладывался спать.
  На Варламова никто не обращал внимания. А он смотрел на этот безостановочный процесс и думал о том, что в мире нет более терпеливой, неприхотливой и трудоспособной нации. Им никто не создавал никаких элементарных условий. А они трудились на изнуряюще тяжелой работе, выполняя свое дело продуктивно и слаженно. Их никто при этом не контролировал, не подгонял. Возможно, все было не так. Но Варламов не обнаружил, пройдя вдоль участка, ни одного человека, похожего на прораба, мастера, чиновника.
  ... Пока шел, наблюдая работу множества землекопов и размышляя о том, что такую картину в современном мире увидеть можно нечасто, как-то невольно стал думать о национальных особенностях китайцев и неожиданно вспомнил совсем другую ситуацию. Ее он наблюдал несколько лет назад во время полевой экскурсии по палеонтологическим объектам Сибири, совершенную им с группой профессоров из нескольких научных центров Китая.
  ... Как-то, проснувшись раньше обычного, Варламов обнаружил, что все китайские ученые давно на ногах и гуляют перед гостиницей, держа в руках записные книжки. За завтраком он поинтересовался у коллег, что за ранний моцион они совершают? Оказалось, что каждый самостоятельно принял решение изучать русский язык. Во время дневной работы они записывали новые слова и специальные термины, слушали русскую речь вместе с переводчиком и старались угадать смысл сказанного. На рассвете, с пяти утра, за два часа до официального подъема заучивали слова, записанные ими накануне...
  Все было сказано просто и как само собой разумеющееся, но его поразило, как эти многого добившиеся в жизни люди, уважаемые у себя на родине и в мире науки, каждое утро на рассвете, словно школяры перед экзаменом, без малого по два часа без всякого принуждения зубрят слова русского языка!
  ... В положенное время к гостинице пришла машина со знакомой переводчицей. Через пятнадцать минут профессор уже поднимался по ступеням грандиозного здания библиотеки, сопровождаемый двумя мужчинами в официальных синих костюмах, белых рубашках и галстуках и переводчицей, идущей чуть сзади и левее Варламова.
  В просторном вестибюле русскому ученому была приготовлена торжественная встреча. Войдя, он увидел несколько групп людей во главе с директором библиотеки, стоявшим на два шага впереди центральной, состоящей из пяти мужчин и двух женщин, образующих ровный ряд. Справа - стол, у которого находились двое мужчин и три женщины. На столе лежала открытая большеформатная книга или альбом в толстом кожаном переплете. Слева - несколько представителей средств массовой информации, судя по профессиональному оборудованию, имеющих отношение к телевидению, а также, видимо, фотографы печатных изданий.
  Вспыхнули софиты, и молниями замелькали фотовспышки. Широкая золотисто-бордовая ковровая дорожка,
  106 107
  на которую ступил Варламов, вызвала у него секундное замешательство. Он, конечно, знал, что официальный визит в странах Дальнего Востока, не только государственных чиновников и правительственных делегаций, всегда сопровождается традиционными церемониями встречи, проводов. Но степень торжественности всегда соответствует рангу гостя и важности данного мероприятия для принимающей стороны. Эти традиции в Китае формировались более двух тысяч лет и опирались на мудрые мысли Конфуция. Кстати, его бронзовый бюст располагался на нефритовом постаменте у противоположной стены и возвышался над центральной группой встречающих.
  Ступив на ковровую дорожку, ничего другого профессору не оставалось, как, преодолев свои сомнения, бодро пройти по ней метров восемь и ответить на рукопожатие склонившегося в уважительном полупоклоне руководителя учреждения. Директор произнес подобающие случаю слова и пригласил к резному дубовому столу, на котором была открыта Книга почетных посетителей. Варламов сделал в ней свою запись.
  Из вестибюля в сопровождении директора и наиболее уважаемых работников он перешел в округлый зал с высоким лепным потолком, драпированными декоративным шелком стенами и несколькими, видимо, очень важными иероглифическими надписями, выполненными каллиграфией. По окружности на равном расстоянии стояли маленькие столики из красного дерева и кресла, позволяющие каждому участнику церемонии, не поворачивая головы, одновременно видеть всех находящихся в зале. На всех столах уже стояли по две чашки из тонкого коллекционного фарфора, какие-то засахаренные фрукты, орехи и два маленьких чайника с крышками: черный и зеленый чай. Варламову предложили столик напротив места директора. Бесшумно передвигающиеся девушки наполнили чашки ароматным чаем.
  После короткой паузы директор еще раз приветствовал гостя, 'оказавшего великую честь своим посещением' и заговорил об истории нации и отношении в Китае к книгам и культуре письма. Переводчик старательно произносила все по-русски. Варламов по привычке стал делать пометки в записной книжке.
  - Из всех древних цивилизаций, бывших на Земле, до настоящего времени сохранилась только китайская. Более того, антропологи утверждают, что зубы синантропа, ископаемой предковой формы человека возрастом более полутора сотен тысяч лет, найденной в пещерных отложениях недалеко от Пекина, имеют те же особенности, которые есть только у китайцев. Не все с этим согласны, но если это со временем подтвердится, то китайцы будут считаться древнейшей популяцией нашей Планеты. Можно, конечно, не заглядывать в такую древность. Принято считать, что современные китайцы - потомки ханьцев, династии, сложившейся около 22 столетий назад. Но Старшая Хань возникла на обломках империи Цинь, основатель которой Цинь Шихуан создал первую империю и запомнился всем строительством Великой стены. Никакие политические бури, уничтожавшие династии и царства, не затрагивали главного - этнической и культурной преемственности. История Китая подобна нитке жемчуга, на которой одно за другим нанизаны все события от древнейшего государства Шан-Инь до сегодняшнего дня. А это без малого четыре тысячи лет...
  Китай создал свою письменность не менее 35 веков назад и пользуется ею сейчас, усовершенствовав и упростив. Наши предки с большой осмысленностью подходили даже к не очень значимым вопросам, на первый взгляд. Например, все народы пользовались для письма твердыми инструментами, не располагающими к творчеству, а в Китае придумали мягкую кисть и тушь, позволявшие писать в любом направлении,
  108 109
  создавая из иероглифов произведения, подобные картинам мастеров живописи. Не случайно одно из высших искусств, которым гордится человечество, - это китайское искусство каллиграфии. Мы ценим все свои достижения, но это не мешает нам, словно губке, впитывать все лучшее, что есть у других народов... В этом ряду и Ваши мудрые книги, профессор!
  Варламов с интересом слушал рассказ директора, который для него не был особенным откровением - он неплохо знал историю Китая, но последняя фраза оказалась неожиданной и смутила его. Сделав полупоклон в знак признательности за комплимент, он согласился со сказанным и заметил, что, как и многие европейцы, с восхищением относится к любым проявлениям китайской культуры, хотя не всегда и не все понятно ему сразу:
  - Ваши мыслители, такие как Кун-цзы, больше известный за пределами Китая под именем Конфуций или его старший современник Лао-цзы создали учения, которые не просто почитаемы в Китае много веков, но служат руководством при выборе жизненного пути, мерилом нравственности, эталоном поведения в семье и на службе и определяют многое другое даже в современной жизни. В европейской культуре есть великие деятели, но нет таких авторитетов. Даже образ Иисуса Христа, имидж которого, начиная с римского императора Константина, тысячелетие внедрялся в сознание и повседневную жизнь всех и каждого в Европе, начал рушиться в эпоху Ренессанса, потерял целостность в период Реформации, стал предметом критического анализа скептической философии 18-19 веков...
  Директор слушал Варламова, почтительно склонив голову, а когда возникшая пауза достигла нужной длительности, вновь заговорил негромко, но отчетливо:
  - Наши мудрецы, о которых Вы сказали, отличались от простых людей только тем, что имели способность и желание думать над созданием гармонии в отношениях разных людей, видеть великие и малые цели, которые есть в государстве и в каждом человеке, и понимать, как их примирить, направив ради достижения всеобщего блага... Они не были богами или посланцами богов; вместе с другими трудились, добывая пропитание. Но каждая чашка риса не только насыщала организм, но давала пищу духовную, становясь источником новых открытий в безбрежном море человеческих чувств, поступков, намерений. А из этого складывается все -
  от взаимоотношений в семье до управления государством.
  - Да, еще будучи студентом, - заметил гость, - я знакомился с биографиями многих мыслителей Китая, Индии, Древней Греции и был поражен тем, как много важных этико-философских учений появилось почти одновременно в разных частях света: в Китае - Лао-цзы и Конфуций, в Индии -
  Будда, в Греции - Сократ... Позже узнал, этот феномен попытался объяснить в середине ХХ века немецкий экзистенциалист Карл Ясперс, предложивший гипотезу Осевого времени, отделяющего, по его мнению, мифологический период истории человечества от рационального...
  Приятная беседа двух умных людей продолжалась час, в течение которого никто из присутствующих не нарушил ее ни словом, ни жестом. Все почтительно внимали словам старших, и только девушки, бесшумно скользя, добавляли в чайники кипяток, когда в этом появлялась необходимость.
  ... Обратный путь из Харбина в Москву Варламов проделал самолетом. Организаторы поездки позаботились, чтобы долгий перелет был не очень утомительным - его билет был оформлен в бизнес-класс. Расположившись в огромном мягком кресле, согретый аперитивом и сытным ланчем, ученый продолжал размышлять о феномене великой страны Китай...
  110 111
  Задремав, он чувствовал, как книжное знание переплетается с его личными воспоминаниями. История страны, в которой государство появилось в одно время с Вавилонским царством (почитай, от него уже более двух тысяч лет есть только руины и библейские воспоминания), вдруг за несколько десятилетий конца ХХ - начала XXI вв. стало одним из ведущих в современном мире, преодолев, казалось, немыслимую экономическую и политическую отсталость.
  Во сне он увидел Конфуция, который почему-то смотрел на него с партийного значка времен Культурной революции, приколотый к френчу партийного функционера. Потом Варламов стал маленьким Сашей и оказался как будто в первом классе за партой, соседом по которой тогда был Толя Лидожуй, сын бедного китайца, жившего в бараке на берегу Амура. Для Толи мама давала Варламову второй бутерброд, чтобы он мог перекусить вместе со всеми на большой перемене... Позже сон позволил ему побывать в кампусах Северо-Восточного университета и Даляньского университета иностранных языков, промчаться в автомобиле по многоуровневым дорогам Шанхая... Хорошо спится под ровный гул турбин могучего Airbus-330-300, принадлежащего китайской государственной компании.
  ОХ УЖ ЭТИ РУССКИЕ...
  (заметки по случаю)
  ***
  За границей россиян иностранцы узнают в 80 процентах случаев безошибочно. Что-то незримо особенное, характерное во всех проявлениях отличает их (нас) от всех остальных жителей Земли. Идем по улице, купаемся в море, сидим в ресторане - во всем есть 'русскость'. Поэтому всех россиян, независимо от национальности, там, в иных странах, зовут 'русскими'.
  Среди русских особую группу туристов составляют мои земляки - жители прекрасного Владивостока. Несколько эскизов к ненаписанным картинам о русских вообще и русских из Владивостока в частности.
  ***
  Это о них переговаривались в ресторане города Александрия граждане нескольких государств, уже добрый час с удивлением рассматривая то исчезающие, то появляющиеся среди метровых волн головы седого мужчины и молодой барышни в весьма прохладных по здешним меркам водах Средиземного моря:
  - Смотрите, дельфины!
  - Нет-нет, это кто-то утонул, это тела...
  - Что вы! Они взмахивают руками! Они тонут и просят помощи...
  - Вы все ошибаетесь! Это русские! Только они в такую погоду могут купаться в море и получать от этого удовольствие...
  - Ну, что я говорил! Видите, вон они уже в полосе прибоя, вот уже и выходят... Живые, сейчас придут сюда... Держу пари - русские, закажут бутылку виски и выпьют ее раньше, чем вы свой кофе.
  ***
  Амурский залив, в котором власти Владивостока запретили купаться, ибо он переполнен городскими стоками, они называют 'море' и всегда говорят: 'идем на море', а
  112
  безбрежный Сиамский залив, с природными парками на островах и в акватории, одно из любимых мест дайверов всего мира, оказавшись в Таиланде, называют 'лужей'.
  ***
  Появляются на пляже с раннего утра с одной целью -
  занять шезлонги и зонты, которых всегда с избытком. При этом вытягивают их из тени деревьев к самой кромке воды и ставят на солнце. Лежат терпеливо с небольшими перерывами весь день, иногда погружая шипящее тело в теплую бирюзу ласкового моря. Один из них то ли с гордостью, то ли с удивлением рассказывал своему земляку, что за день 'сжег даже ступни и ладони'. При этом он был так же невозмутим и преисполнен внутренней силы, как легендарный римский герой Муций Сцевола, на глазах у врагов положивший в огонь собственную руку.
  ***
  Вечером, когда почти экваториальное солнце быстро опускается за гряду гор или пальмового леса, они с той же скоростью перетаскивают шезлонги впереди движущейся тени. Мелководье их не останавливает. И только когда морская вода начинает мешать загару - это состязание россиян с солнцем заканчивается.
  ***
  Только они, впервые встретившись и стоя по пояс в воде, подолгу делятся опытом, на каком международном курорте и какой компанией выгоднее организовать отдых или делятся особенностями ведения бизнеса в России.
  ***
  Только мои прекрасные земляки, находясь в любом жарком месте зарубежного отдыха, с неизбывной тоской и ностальгическим умилением вспоминают о том, как ловится хариус или ленок в студеных водах рек Сихотэ-Алиня... Какая замечательная охота в Сибири (в Приморье, на Камчатке...)!!!
  ***
  Как и другие народы, не отказавшиеся от общинных форм жизни, они подставляют третий, а то и четвертый стул к двухместному столику в ресторане, чтобы сесть вместе с ранее пришедшими, когда рядом сколько угодно свободных столов, рассчитанных на большую компанию.
  ***
  Только некоторые из них гордо предупреждают интернациональное окружение о грозящей опасности, появляясь в общественных местах в футболке с надписью: 'Danger: Russian tourist!'
  СОДЕРЖАНИЕ
  КАНИСТРА......................................................................................3
  НАТАША........................................................................................10
  ХУДОЖНИК.................................................................................19
  ПЕТРОВИЧ...................................................................................29
  ЗМЕИНЫЙ ДОМИК...................................................................34
  'КРАСНАЯ ШАПОЧКА'...........................................................40
  СВЯТОЙ ОТЕЦ............................................................................58
  ПРИШЕЛЬЦЫ..............................................................................60
  ОРЛИНЫЙ РЕКВИЕМ................................................................67
  НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ...................................................................69
  ДЕДУШКА ПОЧИНЯЙЛА........................................................73
  БОРИС ИЛЬИЧ............................................................................75
  КОМАНДИРОВКА......................................................................94
  ОХ УЖ ЭТИ РУССКИЕ...........................................................110
  Литературно-художественное издание
  Дьяков Владимир
  СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ
  Рассказы
  Корректор Симоненко В.А.
  Компьютерная верстка Гой М.Ю.
  В оформлении обложки
  использованы фотографии
  из архива автора
  Портрет автрора книги - А. Паничев
  Формат 60х84/16
  Тираж 400 экз.
  Издательство 'Русский Остров'
  Тел. (4232) 96-36-31
  e-mail: rusost@inbox.ru
  Директор и главный редактор А. Яковец
  Отпечатано в типографии 'ЛАИНС'
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"