Июль 2008 года, пять часов утра, сельский дом, рядом "двухэтажный" сарай. Нижний "этаж" сарая - скотный двор, где соседствуют две взрослые коровы, два бычка, один однолеток, второй двухлеток, тут же рядом за загородкой жительствует хряк, на насесте куры с петухом, в углу утки. Верхний "этаж" - сеновал, и так называемые "антресоли", своего рода насест для людей, использующих его как туалет.
Призывно мычать начинает старая корова "Милана", через минуту к ней присоединяется молодая, ее дочь "Красавка". От дружного рева двух крупных рогатых животных проснулся, завозился и захрюкал в своей загородке хряк, закудахтали и захлопали крыльями куры, закрякало утиное племя... От совокупного шума в доме пробудилась от тяжкого сна пожилая женщина, фактически старуха, хозяйка всего этого "стада". Бесчисленное количество раз вот так же по утрам ее будила ее домашняя скотина, и она подскакивала, хватала подойник и бежала в хлев... Но сейчас что-то было не так. Приученный к ежедневному раннему подъему организм, на этот раз почему-то не хотел производить действия, которые выполнял ежедневно много лет: идти доить коров, выгонять их и бычков на выпас, собирать яйца, задавать корм хряку...
Екатерина Михайловна пожалуй впервые за свои шестьдесят девять лет после сна ощущала не усталость, нет... у нее совсем не было сил...
Нередко судьба сводит людей, которые вроде бы ну никак не должны встретиться, тем более связать друг с другом жизнь. Отец и мать Екатерины Михайловны являли собой тот самый пример. Ну, казалось бы, что может быть общего у рядовой и совершенно социально не активной бабы из муромского захолустья и пробивного хохла-активиста, умудрившегося в на заре советской власти и в комсомоле "засветиться" и в двадцать пять лет вступить в партию большевиков. Тем не менее, они встретились и поженились. Молодого коммуниста Михаила Ноздратенко в начале тридцатых годов "по зову партии" перебросили с его родной Украины в муромские леса-болота. В те годы для осуществления поголовной коллективизации частенько применялась такая "ротация кадров", ибо местные коммунисты не всегда с достаточной твердостью раскулачивали и загоняли в колхозы земляков-односельчан, тем более родню. Ну, а посторонние, тем более жаждущие отличиться, делали это куда легче и "качественнее". Миша Ноздратенко тоже поначалу рьяно принялся претворять в жизнь планы партии по проведению коллективизации в этой топкой глухомани. Но потом его пыл стал как-то угасать. И не то что он кого-то пожалел, нет он с большевистской твердостью и спокойной совестью отбирал хлеб, скотину, дома, арестовывал, высылал на Север... Он довольно быстро сообразил, что его стараний намеренно не замечает районное начальство, обходя как вниманием, так и поощрениями. Как следствие, несмотря на передовые показатели, за два года ударной работы он совершенно не вырос в должности, как был уполномоченным райкома, так и остался. По завершению коллективизации Михаил очень надеялся, что ему все-таки "дадут в удел" один из тех колхозов, что организовывались при его непосредственном участии, хотя бы самый паршивенький... Не получилось, напротив, ему дали понять, что для должности председателя колхоза он и слишком молод, и будучи чужаком, не знает специфики местного сельского хозяйства. Тут до Михаила окончательно дошло, что в его услугах здесь больше не нуждаются, и будут рады если он отбудет восвояси... Но то было время, когда жизнь на Украине была совсем "не фонтан". После голода начала тридцатых годов там едва сводили концы с концами, да и усатый хозяин страны Украину не жаловал. Потому молодой коммунист Михаил Ноздратенко сделал все, чтобы задержаться на относительно благополучной для тех лет муромской земле. В первую очередь с этой целью он и женился на местной девушке. Так Михаил окончательно "окацапился", осел здесь и в 1939 году у них с женой родилась дочь Екатерина.
Должность Михаилу, конечно, нашли. Какой же коммунист без должности? Хотя то оказалось совсем не то, о чем он мечтал, на что рассчитывал. Его поставили надзирать за местными угодьями, чтобы окрестные колхозники и железнодорожники не рубили государственных деревьев, не косили в лесу траву, не били зверя, не ловили рыбу в лесных озерах. Да, должность неважная и муторная, но она позволила Михаилу переждать на ней всю войну. Тем не менее, детей у них с женой все эти годы почему-то не было. То ли боялись заводить, когда вокруг все бабы без мужиков маялись, то ли нервное напряжение сказалось. Ведь не раз грозило Михаилу начальство, что если он не будет "рвать подметки", его уволят, снимут "бронь" и он здоровый мужик в цвете лет, как и все его ровесники загремит на фронт. И ничего не оставалось, он "рвал" эти самые подметки и благополучно досидел на своем "надзоре" до конца войны. А в 1946 году уже в более спокойной обстановке они родили второго ребенка, сына Николая...
Так в чем же странность того супружеского союза? Да в том, что уж больно они с женой разные были люди. Он обычный, можно сказать, рядовой карьерист. Это не рядовые делают успешную карьеру, а обычные... Но у тех и у других есть одна общая отличительная черта - они на пути к своей цели готовы на все. А вот жена Михаила Антонина, она уродилась совсем другой. В основе ее мировоззрения лежал принцип: а что скажут люди? И постепенно пламенный проводник линии партии на селе стал к своей жене прислушиваться, советоваться, когда задерживал самовольных косарей или порубщиков: стоит ли документы оформлять в соответствующие инстанции и таким образом выписывать нарушителям путевку на зону. Но и здесь главную роль играло вовсе не то, что Михаила совесть мучила, просто он, наконец, окончательно понял - настоящей карьеры ему уже не сделать, так и будут его до пенсии использовать на самых нижних, неблагодарных фискальных должностях. Потому, уже в середине пятидесятых, используя наступившее послесталинское послабление, он уходит со своей надзорной работы и из Владимирской области перебирается поближе к столице, в московскую, поселяется с семьей в полупролетарском, полукрестьянском поселке, где определяется на скромную профсоюзную должность. Михаил преследовал две цели, осесть подальше от тех кого он когда-то раскулачивал, ловил, разоблачал и в спокойной обстановке жить работать, поднять детей. Так делали многие бывшие активисты, оставшиеся "внизу" - они никогда не оставались встречать старость там, где их "подвиги" молодости хорошо помнили. Имелся, правда, у Михаила еще один вариант - уехать на родину. Так бы, наверное, и надо было поступать, но не догадался Михаил Назарович, что после Сталина, Украину не любившего, придет не Маленков, не Молотов с Кагановичем, а Хрущев. Ну, а Хрущев свою малую родину очень кохал и всегда ей втихаря "отрезал" лишку от общесоюзного "пирога". Тем более нельзя было предвидеть, что за Хрущевым придет Брежнев, тоже родом оттуда, и Украина за довольно продолжительное время правления этих генсеков буквально расцветет. Тогда в середине пятидесятых такого поворота предвидеть было невозможно и Михаил Назарович остался, в нечерноземной центральной России, которая при Советах вроде не голодала, но по-хорошему и сытой никогда не была...
2
Катя унаследовала от матери сумасшедшее трудолюбие, от отца наплевательски-потребительское отношение к посторонним людям. Благодаря усидчивости она хоть и без блеска, но окончила восемь классов средней школы, поступила в финансовый техникум. Ее младший брат от матери не унаследовал ничего, ни трудолюбия, ни доброжелательности, он в основном пошел в отца, правда не имел его карьеристских наклонностей, рос себялюбивым, все и вся вокруг, что называется, "в упор не видел".
Михаила Назаровича по старой памяти время от времени "дергали", включали в общественные комиссии то по проведению различного рода ревизий, то на реквизицию незаконно накошенного сена или отъема сетей, которыми браконьерили отдельные жители поселка. Он не отказывался, но "подметки" уже не рвал. Да и жена постоянно напоминала: эти реквизиторы приехали и уедут, а нам тут с этими людьми жить. Так и шла, катилась под уклон сама собой жизнь неудавшегося карьериста в небольшом домике, на шестнадцати сотках не очень плодородной земли, где располагались, огород, сарай для скотины и сена. Конечно, горевал Михаил Назарович, что не сумел "подняться" в начальники, не могли радовать и письма с родины. Он не раз и в шестидесятые и в семидесятые ездил туда, гостил у родственников и воочию убедился, как по сравнению с Россией хорошо, сытно зажила Украина. Но возвращаться туда было уже поздно. Так что доживать пришлось в пасмурном и скудном Нечерноземье.
Екатерина с малых лет помогала матери по хозяйству. Ни отец, ни брат к скотине почти не подходили, разве что сено на зиму заготавливали. Катя внешне уродилась в мать, невысокая, мосластая, ловкая, выносливая, на лицо некрасивая. Но мать "спасали" излучающие добро глаза и мягкий, покладистый характер. Потому, наверное, и ухажеров желающих посвататься смолоду у Антонины было немало. А она вот почему-то выбрала приезжего, напористого уполномоченного Михаила Ноздратенко. Вернее, он ее выбрал, увидев, как безропотно и без устали вкалывает эта крестьянская девушка в колхозе, так же как на своем приусадебном участке, в то время как другие на колхозной барщине особо не упирались. Вот Михаил и сообразил, что и в семье она станет безотказной, послушной. Как в воду глядел. В своем доме коммунист Ноздратенко жил почти барином - с утра до ночи вьюном вертелась, вкалывала жена, делая даже мужскую работу, вплоть до колки дров, не говоря уж о женской.
Катя помогала матери и в школьные годы, и потом, когда на автобусе ездила в ближайший город в на учебу. После окончания техникума она работала по специальности бухгалтером, но долго не могла удержаться на одном месте. Бухгалтер она была неопытный к тому же очень тяжело "въезжала" в эту работу, где требовалась определенная "живость ума", которая у нее отсутствовала напрочь. Потому ее сначала частенько увольняли и с предприятий, и с совхозов, пока она, наконец, с помощью отца, прочно не зацепилась в воинской части, базирующейся в райцентре. К тому времени она уже и бухгалтерского опыта поднабралась, пообтесалась. Отец видел, как тяжело дается дочери ее профессия и дал ей отческий совет:
- Катя, когда я тебя отправлял учится на это дело, я думал что у тебя будет постоянный хороший кусок хлеба. Но сейчас вижу, что ошибался. Ты такая же как мать, пахотный человек, а с деньгами дело иметь... тут же крутится надо, тебе это не дано. Потому, если не хочешь сгореть, никогда не бери казенных денег, у тебя не получится - сядешь. Екатерина и сама это понимала и всегда вела любую бухгалтерию честно, хоть иногда ох как хотелось... Так же честно она вела ее и в воинской части. Правда, когда она туда пришла, ей уже стукнуло тридцать лет...
Почему до таких лет не вышла замуж?... Как уже упоминалось, Екатерина не была красавицей, к тому же не унаследовала материнскую доброжелательность. И еще она оказалась совершенно не способной что-то или кого-то любить. Хотя конечно, не одна она такая, но многие в первую очередь женщины и девушки это умело прячут, скрывают, благополучно выходят замуж, заводят семьи. Но Екатерина свой недостаток не умела прятать, это буквально читалось на ее лице, во взгляде, речи и поступках. У нее никогда никого не было, ни одного парня, ни в техникуме, ни после, даже в воинской части, где всегда имелись холостые офицеры и прапорщики. В отличие от Екатерины ее брат женился, так сказать, без проблем и вовремя. Отслужив армию, он не захотел оставаться жить в бесперспективном поселке, в доме, где не имелось ни водопровода, ни центрального отопления. Хоть у Ноздратенок и было заведено, что большую часть работы по дому ломят мать с дочерью, но всю мужскую работу они просто не могли переделать. Приходилось и Николаю и сено заготавливать, и огород вскапывать, и дрова рубить и делать еще немало всяких сельских дел, что для него также как и для отца являлось мукой смертной. Потому он со спокойной совестью плюнул на отчий дом и поспешил перебраться из дальнего в ближнее Подмосковье, где устроился на почтовоящичный завод. Вскоре по направлению с завода он даже поступил в институт на вечернее отделение. Женился там же на девушке, работнице того же завода. Казалось, что жизнь у Николая, если оценивать ее по советским критериям, складывается очень неплохо.
А вот у Екатерины до самого 1975 года никаких изменений в ее сером существовании не намечалось. Утром на электричке на работу, вечером домой сменять уработавшуюся мать, с годами все более начавшую сдавать. А вот в 1975-м... Нет в тридцать шесть лет Екатерина замуж не вышла, она так и оставалась старой девой, но в ее жизни, тем не менее, произошел крутой поворот. Воинскую часть, где она работала вольнонаемной служащей, перебрасывали на строительство БАМа. Дело в том, что та часть была железнодорожной. "Стройку века" БАМ официально строили комсомольцы, но на самом деле им втихаря, но весьма существенно помогали военные и зеки. Во всяком случае военные, то есть железнодорожные войска построили ровно половину той дороги, хоть про то тогда ни в одном СМИ даже не заикнулись. Екатерина могла бы и не ехать черти куда, она ведь не военнослужащая, но... Все дело в том, что в ней сидела одна, унаследованная невесть от кого страсть. Если отец выше всех благ считал власть, то к деньгам, их накопительству, он как и положено истому коммунисты был весьма равнодушен. Тем более деньги как таковые не были "светом в окне" для ее матери. Главное чтобы люди не держали на тебя зла - таков был ее жизненный девиз. Брат тот тоже деньги ни зарабатывать, ни копить не умел. Тем более непонятно в кого здесь уродилась Екатерина - она испытывала почти патологическую страсть к накопительству денег. Она с каждой зарплаты откладывала их на сберкнижку, носила самые дешевые платья, обувь, зимнюю одежду, никогда не покупала естественных для женщины украшений, не пользовалась косметикой... Когда она узнала что часть перебрасывают на БАМ и там будут платить зарплату помноженную на солидный коэффициэнт... Екатерина без раздумий согласилась ехать туда.
На БАМе пришлось не сладко, жить приходилось на колесах, в вагонах, терпеть зимой страшенные морозы, пургу, летом сырость и море мошкары... перед которыми подмосковные холода, метели и комары, показались детской забавой. Многие вольнонаемные, также польстившиеся на высокие заработки вскоре бежали, не выдерживали солдаты, всячески уклоняясь от этой сумасшедшей службы-работы, вплоть до побегов и членовредительства. Офицеры и прапорщики тоже искали малейшую возможность, чтобы перевестись куда-нибудь подальше от "стройки века". Екатерина Михайловна все выдержала, десять лет "протрубила" на БАМе и в 1985 году окончательно вернулась домой, имея на книжке более двадцати тысяч рублей. На них можно было купить три автомобиля "Жигули", в то время как подавляющее большинство прочих советских людей могли лишь мечтать накопить к пенсии на один...
3
За это время в родном доме Екатерины Михайловны произошло немало событий. Во-первых, едва выйдя на пенсию, не выдержала ударного домашнего труда, возросшего из-за отъезда дочери, мать - она умерла. Отец поспешил распродать всю скотину, ибо сам никакого хозяйства вести не собирался. Жил он на пенсию, вспоминая на досуге о неудавшейся партийной карьере, перелопачивая в уме, а чтобы вышло, если бы он тогда поступил не так, а эдак... Вся эта сослагательная философия как правило является питательной средой для возникновения желания призвать на помощь не находящему покоя сознанию алкоголь. Михаил Назарович стал прикладываться к бутылке. Когда дочь окончательно вернулась с БАМа, он уже пил по-черному... Брат... Николай институт бросил, едва осилив полтора курса. Одновременно и работать, и учиться - это для него оказалось слишком тяжело. Зато у него родилось двое сыновей, и он получил от своего предприятия квартиру. На своей работе он, тем не менее, что называется, особо не переламывался, в передовиках не ходил и зарабатывал так себе.
Вернувшаяся в родной дом, Екатерина застала дома почти спившегося Михаила Назаровича и наезжавшего время от времени, чтобы клянчить деньги у отца, а потом и у нее, брата... Она первым делом вновь устроилась на работу в одну из организаций в райцентре, где ей как "ветерану БАМа" сразу же доверили довольно ответственный бухгалтерский пост и стали величать только Екатериной Михайловной. При такой должности да еще с "не просыхающим" отцом дома, вновь заводить хозяйство было не с руки. Отец же выпросил у нее деньги на покупку "Жигулей". Используя свои старые связи, он срочно втиснулся в какую-то очередь и вскоре действительно приобрел автомобиль, желая хоть на старости лет поездить на машине. Когда-то он мечтал иметь персональную машину в придачу к высокой должности, которую ему так и не пришлось занять... Увы, и на этой машине долго поездить Михаилу Назаровичу не пришлось. В 1987 году на семидесятилетие советской власти, которой он "отдал" молодость, служил верой и правдой, и которая его, что называется, "кинула"... В общем на праздновании седьмого ноября Михаил Назарович в очередной раз "злоупотребил", перебрал, в мертвецком состоянии был уложен в постель... и больше с нее самостоятельно уже не поднялся - его разбил паралич.
И металась Екатерина Михайловна между работой и парализованным отцом, успевая в холодное время утром протопить печку, накормить его завтраком... потом когда приезжала вечером после работы, вновь топила печку и кормила родителя сразу обедом и ужином. Огородом тоже успевала заниматься, но на настоящее хозяйство, которым она очень хотела обзавестись, при таких делах, ни времени, ни сил не оставалось. Брат?... Брат приезжал изредка, как правило с теми же
просьбами одолжить денег, но ни с отцом, ни с огородом, ни с чем другим он не помогал. Екатерина Михайловна, когда окончательно уяснила, что Николай одолженные у нее деньги отдавать не собирается, естественно перестала ему их давать. Отказалась она и передать ему "Жигули", которые тот, скорее всего, собирался "загнать".
Отец пролежал-промучился и промучил дочь два года, не понимая, за что так наказан. Как и полагается коммунисту он не верил в Бога, и искренне считал, что в жизни все делал правильно, вот только почему-то не повезло. С этим осознанием прожитой жизни он и умер в конце 1989 года. В этом ему как раз повезло - не дожил до полного крушения того во что верил, что любил, хоть и без взаимности.
Крушение советской власти Екатерина Михайловна восприняла спокойно. Ее неширокого кругозора тогда на рубеже 91-92 годов не хватило, чтобы предугадать какие катастрофические потери все это принесет лично ей. А уж когда в 92-94м и после, произошла такая инфляция-девальвация, что все те кто имел накопления в советское время, их фактически потеряли... Потеряла свои деньги и Екатерина Михайловна. По достижении пенсионного возраста в 1994 году она осталась почти без средств, одна, в старом доме и с "Жигулями" в гараже, которые не умела водить. Даже брат, когда она лишилась своих БАМовских денег, сожранных инфляцией, перестал к ней ездить. С работы ее не гнали, она могла продолжать получать там свою небольшую зарплату плюс пенсию и таким образом продолжать существовать. Так поступали многие "молодые" пенсионеры, если их не гнали с работы, цеплялись за нее до последнего.
Трудно сказать, что побудило Екатерину Михайловну на пятьдесят шестом году жизни в очередной раз все резко поменять. Может быть настолько отосточертела нелюбимая работа, профессия, может сообразила, что частным образом в несоветское время можно заработать намного больше. А может доставшаяся от матери тяга к сельскому труду и то, что несмотря на свой возраст она сохранила много сил, здоровья (не пила, не курила, не рожала, никогда особо ни за кого не переживала...). Вообще-то у нее всегда было желание поработать полностью на себя одну. Да разве при таком отце и советской жизни это желание можно претворить в жизнь. Потому Екатерина Михайловна точно в срок ни днем позже вышла на пенсию, и на все что у нее тогда были деньги купила... корову. Навык обращаться со скотиной она приобрела еще с детства, но главное у нее было огромное желание, охота. Корова давала молоко, и она стала его продавать соседям и дачникам. В первый год "навар" получился небольшим. Но на второй она на все вырученные и пенсионные деньги прикупила еще бычка на откорм и продолжала продавать молоко, сметану, творог... На третий год Екатерина Михайловна прикупила второго бычка и забила первого, продав мясо. На вырученные деньги купила вторую корову, попутно завела кур и уток... Дефолт 1998 года ее фактически не коснулся, ибо к тому времени у нее было немного наличных денег, которые вновь пропали, ее деньгами было хозяйство, которое не обесценилось. Кроме всего прочего теперь она стала продавать и навоз, которого от двух коров бычков и птицы получалось немало. Она договаривалась с владельцами взрослых "дееспособных" бычков, платила им за то чтобы те "покрывали" ее коров. Таким образом отпала необходимость покупать бычков, ее коровы телились через год и бычков теперь забивали каждый год: один двухлеток шел на мясо, второй однолеток оставался до следующего года. В 2001 году ко всему этому "стаду" добавился хряк, который откармливался в течении года и забивался к зиме вместе с очередным бычком и ему на смену покупался очередной поросенок на откорм...
Для прокорма всей этой скотины требовалось много корма, особенно сена, да и помощь тоже была необходима. Как пожилая женщина в одиночку справлялась со всем этим? Справлялась проявляя не только присущее ей сумасшедшее трудолюбие, но и крестьянскую сметку, которые не смогли нивелировать ни "коммуняка" отец, ни советская "коллективная" жизнь, ни БАМ... Прознав, что сестра стала "делать" неплохие деньги с ней вновь "задружил" брат. Он стал регулярно ее навещать, да не только один, но и с семейством. Естественно угощались родственники даровыми продуктами. Иногда они даже оказывали Екатерине Михайловне какую-то помощь, например, в заготовке того же сена на зиму, починки крыши, электропроводки...
Сыновья Николая целиком и полностью пошли в него. Как ему было не дано ни хорошо зарабатывать, ни копить деньги, так и им. Впрочем, в начале двухтысячных это можно было сказать лишь про старшего сына, который отслужив армию на работу толком устроиться не мог и жил в основном за скудный родительский счет. Племянники вместе с родителями частенько ездили к Екатерине Михайловне. Все они не только там харчевались но и везли домой все что могли с собой увезти, особенно в конце года, когда забивались бычок, хряк, часть поголовья кур и уток...Таким образом племянники как старший, который уже должен был зарабатывать сам, так и младший-старшеклассник, частично жили за счет тетки. Они тоже иногда вместе с отцом ей помогали... но то была разовая и крайне нерегулярная помощь. В основном она вкалывала сама и если бы хоть раз заболела, не смогла подняться утром... Но у Екатерины Михайловны тогда еще было железобетонное здоровье, за все свои шестьдесят с хвостиком лет она вообще не знала, что такое хворь.
Главной "движущей силой" хозяйства Екатерины Михайловны кроме нее самой были конечно не родственники, а местные поселковые алкаши, которых она либо за самогон, либо за мизерные деньги нанимала на сезонную работу... Да-да, дочь пламенного коммуниста, уполномоченного по коллективизации, бывшая БАМовка превратилась в обыкновенную "кулачку", коей она по своему мировоззрению и являлась от рождения, но аж до пятидесяти шести лет вынужденно жила не своей жизнью.
4
На сенокос летом 2002 года Екатерина Михайловна наняла трех алкашей, и еще на помощь приехал брат. Племянники по какой-то причине от этой работы отговорились. Это, конечно, никак не должно было сказаться на размерах "дани" со стороны Екатерины Михайловны. Сколь бы маленькой, даже символической не была помощь со стороны родственников, они в конце года забирали за "здорово живешь" чуть не четверть всего мяса: говядины, свинины, курятины и утятины. Вот тогда они приезжали строго всей семьей, чтобы было много "рабочих рук" - увезти побольше. Кроме мяса, они когда приезжали летом и осенью увозили свежее молоко, творог, сметану, масло, яйца, овощи, фрукты и ягоды с огорода, "естественно" и это за бесплатно. Екатерина Михайловна видела, что этот "товарообмен" далеко не равнозначен, но молча мирилась, как и с тем, что когда у нее вновь появились деньги, позволяла иногда "доить" себя и брату, и племянникам. Но "доить" лишь слегка, основную часть вырученных денег она, не доверяя уже отечественной валюте и родному правительству вкупе со сбербанком, приспособилась менять на доллары и прятать дома.
Так вот, на сенокос Екатерина Михайловна встала как всегда в пять утра. Подоила коров и выгнала их вместе с бычками за ворота, пастись. В дальнейшем стадом уже руководила старшая корова "Милана". Она шла впереди, выискивая наиболее съедобную траву на улицах поселка или в его окрестностях. За ней шла вторая корова "Красавка" и бычки. "Милана" была опытным поводырем, она никогда не приближалась к железной дороге, и еще по молодости однажды заблудившись в лесу, больше туда уже не ходила. В поселке все знали ноздратенковское стадо и хоть саму Екатерину Михайловну, как и положено не склонному к накопительству людскому большинству, не любили... тем не менее никто, ни местные, ни приезжие никогда никакого вреда этой скотине не чинили. Ну, а всяких там собак, как домашних, так и бродячих "Милана" не боялась. Если какая-нибудь несознательная жучка с лаем кинется на "вверенное ей" стадо, она так рогом шибанет, что той мало не покажется. Видя уверенность "Миланы" даже бычки со временем переставали шарахаться от собак. Таким образом, стадо паслось на "автопилоте" весь день и в шесть-семь часов вечера под предводительством "Миланы" возвращалось домой. Если же хозяйки в этот момент дома не оказывалось, стадо принималось щипать траву рядом и никуда уже не уходило...
Впрочем, вернемся к Екатерине Михайловне. Отправив стадо в свободный полет, то есть пастись, она сноровисто разлила свеженадоенное парное молоко по стеклянным банкам, заранее принесенные постоянными покупателями, что осталось поставила на творог и сметану. С банками, она часа полтора бегала по поселку, доставляя молоко заказчикам. По дороге она забегала к "своим" алкашам, разбудила их, наказывая к восьми часам быть у нее. Дома она собиралась поднимать дрыхнувшего "без задних ног" брата...
Николай так и работал на своем уже "еле дышащем" оборонном заводе. После дефолта 1998 года это только называлось работой. Простои случались чуть ли не ежемесячно, а летом весь еще не разбежавшийся персонал предприятия принудительно отправлялся в не оплачиваемые полутора-двухмесячные отпуска. При такой работе денег он получал крайне мало. С учетом того, что и старший сын работал примерно так же и жена, а младший заканчивал школу... В общем, если бы не фактически безвозмездная помощь сестры, семейству Николая Ноздратенко пришлось бы совсем туго. Потому Николаю, вернее Николаю Михайловичу приходилось изредка изображать некое рвение, помогая сестре с ее многопрофильным хозяйством. Сыновей ему к этому мероприятию привлечь удавалось еще реже. Они все терпеть не могли сельский труд, так же как не могли его терпеть и их отец, и дед. Но увы Николаю Михайловичу деваться было некуда, хоть ему и очень не хотелось. Иной раз на этой почве он буквально материл сестру прямо в глаза... но продукты тем не менее забирал регулярно и безотказно. Конечно, он не являлся оригиналом в своем роде. Сколько их было, есть и будет, тех кто презирает как сам сельский труд, так и тех кто им занимается, тем не менее плоды того труда они потребляют регулярно на завтрак, обед и ужин, а некоторые и чаще.
Когда Екатерина Михайловна уже разнесла утреннее молоко и полученные за него деньги спрятала в потайное место, она стала будить брата. Николай поднялся тяжело, матерясь на чем свет стоит. Екатерина Михайловна спокойно, будто не слыша той ругани, согрела на газовой плите завтрак, собрала на стол. За столом брат уже не матерился, ел молча, глядя куда то в сторону... Постучали в ворота, то пришли алкаши-работники. Николай пошел в гараж, где рядом с "жигулями" соседствовал мотоблок с прицепом. Завел его и выехал... Екатерина Михайловна бегала из дома в сарай и обратно, задавала корм хряку, насыпала пшена курам... Потом заперев дом забралась в прицеп мотоблока, где уже сидели алкаши, а за рулем что-то недовольно гундел себе под нос Николай... Чихая выхлопами, медленно двигался мотоблок с прицепом по поселку, потом свернул в лес и дальше по неровной лесной дороге несколько километров до луга, где в свое время еще Михаилу Назаровичу Ноздратенко выделили участок в полгектара со всех сторон ограниченный лесом. Здесь и косилось то сено, которым впоследствии зимой питалась скотина Валентины Михайловны. Непосредственно для косьбы она нанимала трактор с сенокосилкой, а вот угребать, сушить и собирать сено на ночь в копны приходилось вручную.
В этот день предстояло сделать завершающую часть работы - уже просушенное и собранное в копны сено перенести в одно место - сметать стог. Причем сделать это надо было до трех часов дня, ибо на этот час заказан трактор с большим прицепом, на который должен был быть перегружен стог и перевезен на ноздратенковское подворье и оттуда перегружен на "второй этаж" сарая.
День выдался жаркий, все работали вровень и Валентина Михайловна в свои шестьдесят три и Николай Михайлович в свои пятьдесят шесть и алкаши в возрасте от сорока пяти до пятидесяти пяти. Мужчины разбились на пары, чтобы носить сено из разбросанных по всему лугу копен к месту формирования общего стога. Сначала сделали носилки. Для этого тут же в лесу срубили слеги из молоденьких березок. На эти носилки-слеги грузили где-то по полкопны и несли. Двое алкашей составили одну пару носильщиков, второй алкаш и Николай - другую.. Это было очень тяжело, от некоторых копен до стога не менее ста метров, а на носилки загружали сразу до центнера сена и тащили... А за носилками бегала Екатерина Михайловна с граблями и подгребала то что с них падало. Алкаши не впервые работали у Ноздатенок и все тяготы этого нелегкого труда сносили достаточно терпеливо, а вот Николай... Он заныл первым, требуя перекура. Алкаши молчали, но надеялись, что хозяйка откликнется на слезную просьбу родного брата... Но Екатерина Михайловна сделала вид что не слышит стенаний Николая Михайловича. Но тот не переставал скулить, и ей пришлось объяснить:
- Некогда прохлаждаться, если успевать не будем не то что без перекура, но и без обеда работать придется. Будто не знаешь, сколько я за этот трактор денег запалила? Если не успеем собрать и погрузить, на себе переть придется...
Работа продолжалась, но брат начал явно сачковать: то делал вид, что не в силах оторвать слеги с сеном от земли, то вдруг у него одна из них вырывалась по пути. Даже алкаш, что работал с ним в паре, возмутился:
- Слушай, кончай придуриваться, тащи раз взялся. Я вон из-за тебя чуть руки не ободрал!...
Наконец где-то часам к двенадцати все сено сосредоточили в одном месте и начали формировать стог. И вновь без всяких перекуров Валентина Михайловна встала в середину будущего стога и стала принимать подаваемое уже вилами со всех сторон сено, одновременно утаптывая его. И опять брат явно сачковал, на вилы сена брал меньше всех, поднимал со стонами и руганью. На него уже не обращали внимания ни сестра, ни алкаши... Часам к двум стог был сметан. Работники без сил повалились в тень под деревья, а Валентина Михайловна вновь без передыха принялась раскладывать привезенную с собой провизию.
Эй, мужики... обедать!- позвала она, когда все разложила: картошку с мясом, консервированный компот собственного приготовления из своих же яблок, и бутылку с самогоном. Она научилась и собственный самогон гнать из сливы, чтобы не тратиться на покупку магазинной водки.
Мужики с трудом доползли до импровизированного стола. Впрочем, алкаши, узрев самогон, приободрились - им было все равно что, лишь бы пить. В поллитровой бутылке было чуть больше половины мутной жидкости, на что один из алкашей и обратил внимание:
- Михаловна, это че, по сто грамулек и все?!...
- Хватит, остальное вечером, как сено привезете и разгрузите. А то знаю я вас, сейчас нажретесь, а кто загружать и разгружать будет? Давайте ешьте, а то трактор уже скоро подойдет.
Алкаши были вынуждены "наступить на горло любимой песне" и удовлетворится неполным граненым стаканом на каждого. С непроходящим мученическим выражением сглотнул свой стакан и брат. Екатерина Михайловна не пила, ей спиртное не нужно было ни в каком виде, ни в качестве обретения "радости жизни", ни в качестве поощрения к труду. Первого она вообще не знала, второе, трудолюбие присутствовало в ней постоянно, естественно, органично и не нуждалось ни в каком "допинге".
Пообедав, мужики повалились отдыхать, а Екатерина Михайловна вновь забегала по лугу, высматривая огрехи работы своей "бригады", не желая терять даже клок оброненного сена. За полчаса насобирала с полкопны, сама доволокла и вилами взгромоздила на стог. До приезда трактора она так и не присела... Во время погрузки она снова сверху командовала мужиками рассредотачивая сено на большом тракторном прицепе. За час-полтора весь стог был уложен и обвязан веревкой со всех сторон... И во время разгрузки она "верховодила" уже взобравшись на сеновал, распределяя сено по второму этажу своего сарая, не обращая внимание на дружное мычание уже пришедших и требующих дойки коров... Но вот наконец все сено перегружено и уложено. Алкаши ждут от хозяйки ужина и обещанное море самогона. Брат... Николай где-то в самый разгар разгрузки издал очередной жалостный всхлип, выронил вилы... и похоронным голосом поведал, что кажется "подсел на спину". Притворялся или нет, но сено продолжили разгружать уже одни алкаши, а Николай поплелся в дом отлеживаться...
Ужина алкашам пришлось ждать еще часа полтора. Екатерина Михайловна сначала подоила коров и распределила молоко. По вечерам у нее брали молоко те клиенты, которые приходили за ним сами, потому отлучатся не надо было. Освободилась она часам к девяти вечера, опять же предварительно пересчитав и спрятав полученные от покупателей деньги. За ужином она уже не ограничивала алкашей - пусть пьют сколько влезет, ей-то это пойло почти задаром достается. Да и работа полностью завершена, так что как эти выпивохи завтра встанут, и встанут ли вообще ее больше не интересовало. Выполз и брат, держась за спину, тоже принял пару граненых и убрался назад на свою кровать. Алкаши выжрали литра четыре самогонного пойла, съели большой чугунок отварной картошки с тушенкой из бычка забитого прошлой осенью. Уходили затемно, едва шевеля ногами и языком. Окончательный расчет Екатерина Михайловна откладывала до тех времен, когда алкаши протрезвеют. Нет, она не испытывала никакого, так называемого, чувства справедливости к своим работникам. Просто то, что она собиралась им заплатить, за вычетом того, что они съели и выпили... то были очень небольшие деньги. Она собиралась заплатить по пятьсот рублей за несколько ненормированных дней работы... Пьяным такие деньги вручать было небезопасно, даже едва стоя на ногах, они могли устроить такое... Ну, а трезвые... Она всегда находила таких алкашей, которые трезвыми вели себя очень тихо. В поселке имелось много "пьющего элемента" и выбор у Валентины Михайловны был.
5
Такое повторялось из года в год. Благодаря своему трудолюбию, двужильности и дешевой алкашеской рабсиле, Екатерина Михайловна извлекала немалую прибыль из своего животноводческого хозяйства, не имея ни мужа, ни детей. Она круглый год снабжала молоком, творогом, сметаной, яйцами как поселковых жителей, так и дачников из окрестных садовых товариществ. Также продавала навоз и мясо от забиваемых в конце каждого года бычка, хряка, кур и уток. Даже когда у нее появились немалые деньги, она крайне мало тратила на себя, большую часть года ходила в резиновых сапогах и валенках, телогрейке, продукты, кроме хлеба потребляла только свои. Пенсию, которая ей поступала на книжку, Екатерина Михайловна вообще не трогала, а то, что выручала от продажи продуктов переводила в доллары и прятала в известном только ей потаенном месте в доме. Никто не знал, сколько у нее денег, но слухи ходили сначала о тысячах, потом о десятках тысяч "зеленых". Хотя если смотреть, так сказать, посторонним взглядом на нее саму и ее дом... ну никак нельзя было поверить, что Екатерина Михайловна Ноздратенко едва ли не первая богачка в поселке. И сама она и ее жилище являли собой довольно неприглядную картину. Дом, бревенчатый сруб покосился, тес обветшал, краска на нем облупилась. На дворе от постоянного присутствия животных постоянно стояла непролазная грязь и зловоние. Екатерина Михайловна даже не стремилась навести хоть мало-мальский порядок и чистоту, то ли не хотела, то-ли для этого у нее просто не оставалось сил. Односельчане иной раз прямо в глаза ей говорили:
- У тебя денег куры не клюют, найми рабочих хоть избу почини...
Но что значит нанять рабочих? На такое дело алкаши не годятся. Нанимать надо нормальных людей и нормально им платить, с ними самогоном и пятисоткой на нос не обойдешься. Ох, как жалко было денег, и из года в год откладывала починку дома в долгий ящик Екатерина Михайловна.
Зачем, для кого надрываешься, копишь?- этот вопрос в глаза Екатерине Михайловне в открытую задавать стеснялись. Но он, что называется, витал в воздухе. Брат, племянники? Да они не стесняясь соседей и знакомых особенно по градусом во всеуслышание именовали ее старой дурой и более всего желали, чтобы она надорвалась и сдохла, в надежде потом найти ее "заначку" и "взлохматить" те денежки, лежащие без всякой пользы, на полную катушку. Но не знавшая продыха Екатерина Михайловна внешне производила куда более жизнеспособное впечатление, чем тот же ее младший брат. В поселке чуть не каждую неделю кого-то хоронили, и стариков и средневозрастных и молодых. Кто-то умирал своей смертью, кто-то по-пьяни, кто-то на охоте или рыбалке. А Екатерина Михайловна продолжала как заведенная возится со своей скотиной, огородом и, казалось, умереть ей просто недосуг... Так и шла эта непонятная жизнь Екатерины Михайловны, что называется по уши в навозе и безо всякой мало-мальской перспективы. Тем не менее, она как будто другой жизни себе и не желала, хотя видела, что многие как те же брат и племянники живут легко и чисто, хоть и бедно...
Тут случилось некое значимое для всех Ноздратенок событие. Младший сын Николая Валерий закончил школу, год проболтался, ни в какое учебное заведение не поступил, потому что и в школе учился неважно, да и денег на платное обучение у его родителей тоже не водилось. Просить помощи у Екатерины Михайловны не стали - знали, столько не даст. При таких делах по достижении восемнадцати лет Валерия естественно призвали в Армию. В 2000-х годах армейский призыв был окончательно переведен на "коммерческую" основу. Все имело свою цену. "Откос" от службы стоил немалых денег, попасть служить в нормальное место и "человеческие" войска - деньги поменьше. Ну, а если денег совсем нет, то загудишь в такое место и в такие войска... У Николая Михайловича Ноздратенко, таким уж он уродился, вроде особе не пил и никогда не гулял, тем не менее денег отродясь не было, ни в советские, ни в постсоветские времена. Не оказалось их, и когда призывался в армию его младший сын. Старший служил еще в девяностых, до начала чеченских войн и как-то проскочил, отслужил более или менее терпимо. А вот Валерию не повезло, загудел он в Дагестан, в стройбат. Ни он, ни его родня никак не могли ожидать, с чем ему там придется столкнуться. То оказалась не служба, а самое настоящее рабство, перед которым пахота на строительстве какой-нибудь генеральской дачи так, милые пустячки. Но благодаря семейной живучести младший Ноздратенко не сломался, он смог приноровиться, приладится даже к той скотской работе на кирпичном заводе, куда солдат призываемых из русских областей командование части и отдавало в это самое рабство. Так же как отец и брат презирающий тяжкий труд и почти не выказывающий желания помочь тетке даже когда гостил у нее... Здесь Валерий понял, если будет сачковать, ему просто не дожить до дембеля - сержанты кавказцы, прапорщики кавказцы этого ему не позволят. А русские офицеры, они в той части "погоды" не делали, их каждый местный прапор мог послать, а если тот возмущенно начинал "качать права", его за воротами части встречали и так "отделывали" родственники того прапора. И это еще считалось, что офицер легко отделывался, могло и семье непоздоровиться. Но Валерий все правильно и быстро понял и работал ударно и благодаря этому дожил до дембеля, хотя отдельные его сослуживцы не доживали, вешались, вскрывали вены, отрубали себе пальцы, бежали... Правда те кто бежал попадали из одного рабства в другое, их ловили местные джигиты и продавали в горы в дагестанские и чеченские аулы в еще более жуткое рабство, уже без всякой надежды на дембель, где они пропадали без следа. Итак, Валерий выдержал "кирпичный рай", вот он конец мучениям, дембель. Все, пропади она пропадом эта Армия, где он только во время принятия присяги держал в руках автомат, а все остальные два года только лопату, лом, кувалду, месил глину, грузил кирпичи...
Тот октябрьский день 2005 года у Екатерины Михайловны проходил как обычно. С утра она выгнала коров и молодого бычка пастись. Второго, старшего бычка, которому до забоя оставалось жить где-то с месяц, она уже из хлева не выпускала, дабы он поменьше двигался и набрал за это время как можно больше веса, питаясь еще относительно свежим сеном и картофельным отваром. Закончив с кормом не пасущейся скотины, она пошла в огород. Чтобы сделать осеннюю перекопку грядок. Все соседи для этой цели обычно использовали либо электроплуг, либо культиватор. Екатерина Михайловна обходилась по старинке, лопатой. Едва успела разбросать навоз и несколько раз вонзить лопату в грядку, как зазвонил мобильник.
Может показаться странным, что такая без всяких преувеличений жадная особа как Екатерина Михайловна, которая не допускала никаких не то что лишних, но и нужных трат вдруг приобрела мобильник... Все объяснялось просто, тот мобильник ей ничего не стоил, ибо губернатор московской области распорядился выдать мобильные телефоны всем имеющим определенные отличия пенсионерам области бесплатно, да еще ежемесячно оплачивать абонентскую плату и переговоры в размере десяти долларов. Ну и она как бывшая БАМовка в это число входила. Конечно от бесплатного подарка Валентина Михайловна не отказалась и теперь имела возможность общаться с родственниками по телефону.
Услышав мелодию телефонного звонка из кармана своей телогрейки Валентина Михайловна отложила лопату.
- Алло, слушаю...
- Катя, привет, это я Коля!- она услышала взволнованный, даже панический голос брата.
Обычно он с ней разговаривал нарочито пренебрежительно, высокомерно, искренне считая себя куда более высокоинтеллектуальным существом нежели сестра, являвшей по его разумению живое воплощение народной поговорки: работа дураков любит. Но когда он просил у нее денег этот тон моментально трансформировался в зависимости от запорашиваемой суммы в более уважительно-вежливый. Сейчас же имело место что-то совсем необычное - брат был настолько растерян, что говорил как человек чем-то чрезвычайно напуганный.
- Катя... мне... нам... нам немедленно, срочно нужны деньги!
Она настолько часто в последние двадцать лет выслушивала от брата такие просьбы, что совсем не обеспокоилась, не определив по телефону, что его испуг на этот раз не наигранный, а искренний.. Она подумала, что это обычная просьба для удовлетворения какой-нибудь очередной блажи.
- Катя, в ноябре Валерка демобилизуется из Армии. Ему срочно нужны двадцать тысяч, иначе его не отпустят. Я тебя умоляю... нам больше негде взять!- продолжал испуганно молить брат.
- Погоди, что за ерунду ты говоришь. Я сама сколько лет в Армии проработала и впервые слышу, что для увольнения из армии солдату нужно еще платить. Ты что Коля с ума сошел?- Екатерина Михайловна здесь подошла с позиций служащей Советской Армии и естественно недоумевала, не зная, что Российская Армия начала 21 века это уже совсем иная армия.
- Ничего я не сошел... Я тоже в Армии служил, но сейчас совсем не та служба. Ты же не дала денег, когда я у тебя просил, чтобы его к чуркам служить не загнали, вот он и попал туда. А оттуда без денег никак не выбраться,- пытался разъяснить ситуацию Николай.
- Почему не выбраться?... Что-то я не пойму тебя,- по-прежнему не врубалась Екатерина Михайловна.
- Ладно, я сегодня к вечеру к тебе приеду и все объясню. Не могу больше говорить, у меня деньги на телефоне кончаются,- оборвал разговор брат.
Полдня до приезда брата Екатерина Михайловна ломала голову над тем, что услышала и в конце-концов решила, что это очередная уловка Николая, имеющая целью более эффективное "выжимание" из нее денег. Совсем обнаглели, сколько мяса и прочих продуктов отсюда бесплатно увозят, едят тут, пьют, опять же бесплатно, а сейчас им еще и двадцать тысяч вынь да положь. Нет, ну тысячу или две... такие деньги она время от времени ссужала брату, опят же без отдачи, но двадцать! - это уж слишком.
Приехал брат и по его похоронному виду сразу стало очевидным, что дело и самом деле более чем серьезно. Тем не менее, ему до поздней ночи пришлось уговаривать сестру. Николай Михайлович поведал такую невероятную историю, в которую поверить бывшей служащей Советской Армии было просто немыслимо. Но то оказалось вполне реально для двухтысячных годов, особенно для тех мест где "служил" ее племянник. Валерия как раз за месяц до предстоящего дембеля вызвал к себе в каптерку старшина его роты - дагестанец и, что называется, расставил все точки над i. Он сказал:
- Если ты хочешь живым, здоровым и вовремя уехать к себе домой, ты должен заплатить мне двадцать тысяч рублей. Если не заплатишь, то как только с документами на увольнение выйдешь за КПП части тебе накинут мешок на голову и отвезут в горы, продадут в аул, и ты там будешь рабом до конца жизни. Поверь, я тебе не хочу зла и не пугаю, так здесь бывает часто с дембелями из России. Если заплатишь мои родственники проводят тебя до трапа самолета, и ты отсюда улетишь. Если нет, с тобой может случиться все что угодно...
Дальше прапорщик сообщил, что платят все, даже офицеры ниже полковника, если они не кавказцы. Платят за свои семьи, чтобы не избивали их детей в детсадах и школах, не насиловали дочерей и жен, чтобы кто-то из местных за те деньги брал их под свою защиту...
Не сразу поверила Валентина Михайловна в эту небылицу, но брат был так непохож сам на себя, от его высокомерия не осталось и следа - он по настоящему без притворства переживал за сына. В конце-концов и до нее дошло, что над племянником нависла нешуточная, а главное реальная опасность. Однако двадцать тысяч... уж очень не хотелось просто так с ними расставаться, ведь они нелегко ей давались. Но брат просил, умолял, обещал, что на следующее лето приедет с обоими сыновьями на заготовку сена и ей не надо будет тратится на алкашей, чуть не прощения просил, что так они не делали до сих пор... Он отлично осознавал, что поступает с сестрой по-свински и к тому же приучил своих сыновей, но до этого как бы не признавался в этом самому себе. И вот перед лицом грозящей опасности сыну в нем как будто проснулась совесть... Лишь к полуночи Екатерина Михайловна, наконец, сдалась - она поверила брату. К тому же, как ни крути, а ближе родни у нее нет, и племянника надо выручать. И действительно, может быть они, наконец, оценят ее и станут лучше относиться, может и в самом деле начнут по настоящему помогать, а не просто приезжать к ней на прокорм и отдых?... На следующий день Николай Михайлович увозил полученные от сестры двадцать тысяч, ну и кроме того как обычно, яйца, творог, сметану...
Деньги он по почте отослал сыну, тот передал их прапорщику, и его, как и было обещано, под охраной вооруженных родственников старшины сопроводили до аэропорта, и посадили на московский рейс. То, что это не оказалась инсценировка, а все на полном серьезе Валерий понял, когда проходил контроль в аэропорту. К сопровождающим подошел местный милиционер и вполголоса спросил что-то на местном языке. Валерий за два года службы, вернее работы на кирпичном заводе, научился немного понимать по-аварски, во всяком случае вопрос он понял. Милиционер спросил:
- А он контрибуцию заплатил?
- Да, все в порядке, пусть летит,- ответил один из сопровождающих...
6
Когда Ноздратенки праздновали приход из Армии сына... Не позвать Екатерину Михайловну было бы конечно верхом свинства. Ее позвали. Она привезла с собой продуктов сколько смогла погрузить на складную железную тележку. С ней внешне обошлись вежливо, правда сказать спасибо за те деньги как обычно позабыли. Но она и просто хорошему обращению была рада - тоже своего рода спасибо.
- Валер... что же это сейчас в Армии-то творится, неужто правда, что деньги надо платить иначе не уедешь?- не могла не задать такого вопроса Екатерина Михайловна.
- Ааа... теть Кать, не хочу я об том даже вспоминать. Вырвался оттуда и слава Богу. Больше к Кавказу ближе чем на тысячу километров подъезжать не буду. Насмотрелся до конца жизни, и здесь их за километр обходить буду,- отмахнулся племянник.
- Но как же это... это что же там совсем никакой власти нет?- не унималась тетка.
- Какая власть? Это когда ты работала в Армии была советская власть везде. А сейчас на Кавказе российской власти нет. Они мне даже объяснили почему со всех русских эту контрибуцию берут. Обидно им, чеченцы против России воевали, столько русских убили, а теперь когда Россия вроде бы их победила, она же Чечню деньгами заваливает. Они говорят, мы не можем понять, почему Россия побежденным врагам контрибуцию платит, все там восстанавливает, чеченцам заместо их сгоревших халуп дома кирпичные строит с железными заборами. Нет, мы с Россией не воевали, мы ей не враги, но хуже чеченцев жить не хотим, пускай и нам контрибуцию платит. А если платить не хочет, мы ее сами возьмем. Вот они ее и берут. На том кирпичном заводе где мы вкалывали из того кирпича они себе дома, заборы строят. У них там этих коттеджей не меньше чем здесь в Подмосковье, хотя там считается дотационный регион, а живут они получше нас...
Не удержался племянник и чтобы попенять тетке:
- А все ты теть Кать, твоя жадность. Дала бы денег отцу, когда меня Армию призывали, он бы дал на лапу в военкомате, и я бы служить в нормальное место попал, всего бы этого не видел и не терпел, и тебе бы дешевле обошлось. А тебя жаба задушила, вот и пришлось вдвое, а то и втрое больше выложить, и мне такого досталось...
Вот такую благодарность от племянника за спасение услышала Екатерина Михайловна. И, естественно, все что слезно обещал ей тогда брат никто не собирался исполнять, и на следующий год она тянула свое хозяйство опять в основном в одиночку и с помощью наемных алкашей. Родственники же по-прежнему приезжали лишь на отдых, сходить в лес, на охоту, рыбалку, да забрать продукты, сколько в сумки войдет. А сумки и рюкзаки они с собой привозили объемистые. Впрочем, одно изменение в этом порядке вещей после демобилизации младшего племянника все же произошло. Валерий, натерпевшись в так называемой Армии, начал, "спешить жить". Он понял насколько хрупка сама жизнь и непредсказуема судьба человека. На работу он устроился на то же полуживое предприятие, где работал отец, работал так же не шатко не валко, так же и зарабатывал. Если до Армии он почти не знакомился с девушками, то сейчас стал проявлять инициативу, знакомиться и ухаживать. К лету 2006 года у него появилась постоянная, стабильная девушка по имени Валя.
Это в кино и книгах богатые сплошь влюбляются в бедных, знатные в безродных и наоборот. В жизни в основном парни встречаются и ухаживают за девушками своего круга. Так случилось и у Валерия. Валя жила в том же городе и имела таких же родителей: всю жизнь проработавших на том же почтовоящичном предприятии и совершенно не вписавшихся в постсоветскую действительность, то есть существовавшие на более чем скромные зарплаты. Не имели валины родичи и дачи и потому они имели крайне ограниченные возможности съездить куда-нибудь летом на отдых. Валера и Валя пошли в родителей и предпочли риску бизнес-жизни, малооплачиваемую работу на том же оборонном предприятии, где работали их родители. Пригласить свою девушку если не в ресторан, так хотя бы в кафе, Валерий конечно мог, но крайне редко. Потому он и предложил ей прошвырнуться, как говорили в его семье на "теткину фазенду", где и вход, и стол, и постель были бесплатные.
Валя девушка неизбалованная и за свои двадцать лет слишком уж хорошей жизни не видела, но попав в дом к Екатерине Михайловне она... Нет, определение ужаснулась было бы недостаточно, чтобы поведать о состоянии, в котором она находилась в первые часы тамошнего пребывания. Она, конечно, представляла сельскую жизнь, но такой грязищи и таких зловонных запахов во дворе не могла представить в самых кошмарных снах. После увиденного и обоняемого как-то не захотелось есть, ни эту настоящую густую сметану и только что сделанный свежайший творог, пить парное молоко... которые получали от животных являвшихся источником этой грязи и издающих такие ужасные запахи. Но совсем "сразил" городскую девушку, привыкшую к определенному минимуму бытовых удобств, это туалет в который ей предстояло сходить.
Дело в том, что туалета как такового в отчем доме Ноздратенок никогда не было, даже дощатой будки типа сортир. Здесь все ходили по естественной надобности на скотный двор и делали это там же где и коровы, быки, куры... Кто знаком со старым русским крестьянским двором, знает как это делается. На скотном дворе, рядом с сеновалом делался дощатый настил с перегородкой, уже упоминаемые "антресоли" и оправлялись прямо оттуда вниз, то есть, образно говоря "сидя на жердочке", как курица на насесте. Также обстояло дело и здесь. Да, "Жигуль" в гараже стоял, сотовый телефон был, даже ЖК телевизор Екатерина Михайловна расстаралась купить, после того как они резко подешевели. А вот нормального туалета не было. Как-то вот так за семьдесят лет жизни в этом доме ни ее отцу, ни брату, ни ей самой не пришло в голову таковой построить. Хотя у всех ближних и дальних соседей они имелись. Выкопать яму и поставить будку в огороде... Да за пару тысяч рублей ей бы его поставили и алкаши и неалкаши. Но Екатерине Михайловне на такие пустяки было жаль денег, а брату и племянникам вообще начхать, они и с жердочки не брезговали.
Валерий предупредил Валю, что у тетки вообще-то грязновато, так как во дворе скотина. О туалете, как ему казалось, вещи малозначительной, он девушку не предупредил. Когда Валя поинтересовалась, куда можно сходить в туалет, тетка Валерия повела ее в сарай на "антресоли" и небрежным жестом указала на "жердочку", то есть ребро доски.
- Вот сюда садись,- после чего повернулась и пошла в дом.
Валя не поняла, что это значит. Оправляться прямо вниз, туда где кудахча бегали куры от петуха, чуть в стороне что-то смачно жевал хряк?... Да и ворота скотного двора внизу были открыты для проветривания, и весь этот ужасный запах восходил снизу из хлева вверх... А куда деваться, нужда она не ждет... Естественно все последующее пребывание в этом доме для Вали было напрочь отравлено. Ни какие окрестные красоты, лес, луга, цветы... куда водил девушку Валерий уже не могли кардинально улучшить ее настроение. Оставшись наедине, она задала самый, что ни наесть естественный вопрос:
- Валера, а почему вы все тете своей не поможете мало мальский порядок навести? Тут ведь у вас куда не ступи везде этот навоз. И почему не сделаете ей нормальный туалет?
- А зачем?- простодушно отвечал Валерий. Ну, приедем, наведем ей чистоту, уберем все это говно. Она же все одно через неделю или две со своим скотом опять им заростет. Да и сортир, он ведь ей не нужен, да и нам тоже. Мы ведь здесь жить не собираемся. Только вот так летом или осенью приезжаем, отдохнуть, шашлыки пожарить...
Катя, видимо, не совсем уразумела такой ответ, но не могла не задать второго естественного вопроса:
- Зачем же она так живет... для чего!? Ведь у нее детей нет, сама на пенсии. Зачем столько скотины держать, так мучится, упираться?
- А черт ее знает. Тетка наша изо всех дур дура, чего с нее возьмешь,- отмахнулся Валерий.
- Ну, так вы ей хоть подскажите. Разве так можно себя истязать, да еще не понятно ради чего,- продолжала удивляться девушка.
- А вот этого никак нельзя делать,- на этот раз сказал, как отрезал Валерий.
- Почему?
- А потому, что деньжищи она на этой скотине зашибает неплохие. Ведь здесь по всей округе ни одного ни колхоза, ни совхоза не осталось, всех коров, всю скотину давно под нож пустили. Продукты только вот такие как она частники производят. А их в поселке раз-два и обчелся. Кому хочется с коровами в навозе возиться? А тетке такая жизнь в охотку. Другие вон всей семьей с одной коровой еле справляются, а у нее одной две, да еще прорва всякой скотины. Сама за троих пашет, а когда алканавтов наймет, так потом от них самогонкой откупится, который сама и гонит, то есть почти задаром - рентабельность дикая. У нее огород так унавожен, что картошка в два кулака и крупнее урождается, морковь, свекла кормовая - все прет со страшной силой. Потом в зиму она всем этим скотину кормит и сеном конечно. Видала, какие бычата откормленные ходят у нее. Потому пусть себе пашет, раз другой жизнью жить не может...
Последнюю фразу Валерий произнес так, что нетрудно было догадаться, что он не договаривал: пусть заработает как можно больше денег, тратить их она все равно не умеет, все нам достанется, ждать не долго, ей ведь уже седьмой десяток идет...
Валя все это поняла сразу и задала очередной естественный вопрос:
- А много у нее денег?
- Ты думаешь она до такой степени дура, что нам говорит? Нет, она жить в удовольствие не умеет, а что касается башлей очень даже соображает, как никак бухгалтером до пенсии работала. Знаем только то, что пенсия у нее три тысячи, в год, значит, тридцать шесть тысяч получается и эти деньги она с книжки не снимает. По нашим подсчетам на той книжке у нее никак не меньше двухсот тысяч уже лежит. А вот сколько она со своего скота выручает?... Наверное, не менее полумиллиона в год. Это брат с отцом как-то прикидывали. И еще точно знаем лишь то, что она каждый месяц в райцентр ездит, рубли на доллары менять. И где она те баксы прячет... знаем, что не на сберкнижке, где-то в доме, а где...
Хоть и поужасалась при виде специфических бытовых условий, в которых проживала тетка Валерия Валя, но после его объяснений, не сразу, но постепенно стала смотреть на Екатерину Михайловну примерно так же, как и Валера с его семейством. Чего уж там, действительно, раз не умеет человек жить и жизни радоваться, а умеет лишь тяжело работать да копить... ну так и пусть, зачем ей мешать, чего-то объяснять и учить другой жизни. В такие годы человека уже не переделать. А то что вся семья Валерия ждет, когда, наконец, деньги их родственницы просто упадут к их ногам как спелое яблоко с яблони... Что ж, аморально конечно, но если она сама не способна ими воспользоваться, так пусть хоть родичи порадуются. Потому Валя вместе с Валерием уже в ранге его невесты стала регулярно приезжать к Екатерине Михайловне. Она была с ней крайне вежлива и обходительна, освоила "технику" хождения в туалет на "антрессоли". А когда Екатерина Михайловна давала им в обратную дорогу свежих продуктов, она уже не стеснялась брать и на свою семью...
7
Всему положен свой предел, и великому, и ужасному, и смешному. Предел двужильности Екатерины Михайловны стал просматриваться летом 2008 года. Она, наконец, на семидесятом году жизни стала ощущать свой возраст. Прежде всего, это выразилось в быстрой утомляемости. Она уже не могла с пяти утра до девяти вечера быть на ногах, в постоянном движении. Сон даже самый продолжительный не восстанавливал силы, не приносил бодрости. Потом, ее вдруг стали периодически мучить боли в желудке и груди. Она позвонила брату (кому же еще) пожаловалась. В ответ сквозь издевательский смех услышала:
- А чего же ты хочешь? Вспомни сколько тебе лет. Я вот на семь лет тебя моложе, а у меня чего только не болит, и ноги, и сердце, и жопа болит. А ты хочешь, чтобы у тебя в семьдесят ничего не болело!?...
В общем, утешил. Но Екатерина Михайловна за всю свою жизнь никогда серьезно не болевшая, чувствовала, что ее хворь вовсе не возрастная, что в ее организме, что-то серьезно "сломалось". Надо было ехать в районную поликлинику. Но хозяйство не отпускало, и она решила подождать, перетерпеть до зимы, чтобы сначала как обычно заколоть бычка, забить хряка... продать мясо. К тому же она надеялась, что ее чудо-организм все-таки сам переборет недуг, как он легко перебарывал все эти простуды-орз, или когда она босой ногой напарывалась на гвоздь или вилы, или когда ей своими рогами ломал ребра не в меру разбуянившийся бычок. На ней всегда все заживало, как на собаке. Может и сейчас пронесет, надо только перетерпеть, ей станет лучше и все войдет в обычную колею... Но лучше не становилось, боли не проходили, утомляемость только возрастала, пропал аппетит. И без того худощавая она стала сохнуть, превращаясь в живую мумию.
Родственники смекнули, что "яблоко" наконец вот-вот окончательно "созреет" и затаились. Екатерина Михайловна упираясь из последних сил, кое как дотянула до ноября и пригласила мужика, который всегда забивал ей скотину. Но на этот раз она решила забить сразу обоих бычков и старую корову, всех кур и уток... словно что-то предчувствуя. Родственники, конечно, за мясом приехали, и по ее внешнему виду с радостью констатировали - яблоко в виде как минимум нескольких тысяч, а то и десятков тысяч долларов вот-вот "упадет к их ногам", но вида не подали, и как обычно загрузившись мясом убрались восвояси. Таким образом распродав мясо и оставив из скотины лишь молодую корову, Екатерина Михайловна оставив ее на день под надзор соседке, которой продавала молоко дешевле чем другим, поехала в больницу... В поликлинике одним днем не обошлось. Целую неделю она моталась в райцентр, проходила обследование, сдавала анализы, делала флюорографию. Ей, никогда по настоящему не лечившейся, все эти мотания и сидения в очередях и сами лечебные процедуры показались невероятно мучительными и лишенными понятного ей смысла. К тому же они отрывали ее от дома, от хозяйства. Она даже пришла к мнению, что ее обследование затягивают намеренно, наверное, врачи, выяснив, что она по местным меркам достаточно состоятельна, таким образом подвигают ее к мысли дать им взятку для ускорение процесса. Конечно, Екатерина Михайловна никакой взятки давать не собиралась, продлись это хождение по медицинским кабинетам хоть месяц. Но ее торопила та приятельница, что оставалась за нее на хозяйстве. Она уже через три дня стоном стонала, хоть и была на двадцать лет моложе Екатерины Михайловны.
Наконец обследование завершилось и Екатерина Михайловна поехала в поликлинику в последний раз, уверенная, что ей пропишут лекарство и, возможно, какие-нибудь лечебные процедуры, диету и тому подобное. Но ее попросили пройти в кабинет к главврачу. Такого к себе внимания Екатерина Михайловна никак не ожидала. Причем здесь главврач, если ей всего лишь нужен рецепт на лекарства, да рекомендации по лечению. Неужто все-таки с нее будут вымогать взятку на самом "высоком" уровне. Но главврач завел разговор не о деньгах. Он задал совершенно неожиданный вопрос:
- У вас есть родственники?
- Есть, брат и племянники... Но они далеко живут,- отвечала удивленная Екатерина Михайловна.
- Детей нет?- продолжал задавать странные вопросы главврач
- Нет,- ничего не понимала Екатерина Михайловна.
- Ммда,- покачал головой главврач.- А этот ваш брат он смог бы сюда приехать?
- Куда, в поликлинику!?- она реагировала уже с нескрываемым раздражением.
- Ну, да.
- А зачем?... Нет, он не приедет,- голос Екатерины Михайловны вдруг сорвался. Она поняла, что врач не говорит ей что-то важное и неприятное для нее и собирается это сказать брату.- Доктор, моему брату до меня нет никакого дела. Так что вы можете то, что хотели сказать ему, сказать прямо мне, сейчас. Я что, чем-то серьезно больна?
Главврач, не ожидавший такой прямой постановки вопроса, несколько растерялся:
- Да, как вам сказать... Пока ничего конкретного мы вам сообщить не можем. Дело в том, что вам необходимо пройти обследование в специализированной клинике.
- Это еще зачем? Неужто за неделю вы не определили что со мной?... Нет, я не могу больше обследоваться, у меня дома корова.
- Господи, какая корова!- не сдержался и всплеснул руками главврач.- Да у вас самые серьезные подозрения на онкологию, понимаете. Вам надо немедленно ложиться на обследование в специализированную больницу, в Балашиху. И вообще, хозяйство... в вашем возрасте... Разве что куры, а вы корова. Сейчас об этом не может быть и речи. Вам надо серьезно лечиться, и немедленно. Может быть еще не поздно!...
Более часа продолжалась эта беседа в кабинете главврача. До Екатерины Михайловны с трудом дошло-таки, что ее организм не просто так дал сбой, есть серьезные подозрения на наличие у нее раковой опухоли, и надо как можно скорее ложиться в областную онкологическую больницу. Да, в ее жизни назревал очередной крутой поворот. Екатерина Михайловна не растерялась, не запаниковала, наоборот, вся ее предыдущая деятельность, направленная на накопление денег, сейчас, как ей казалось, обрела смысл. У нее есть деньги, немало денег, и они не пропадут даром, их не захапают со слюной изо рта ждущие ее смерти брат и племянники. Она их хоть так сумеет вложить в себя - она их потратит на лечение. Что там сказал главврач, надо ехать в Балашиху, направление выписал? Ерунда, подождет эта опухоль. Сначала надо полностью расплеваться с хозяйством. Она как и в предыдущие поворотные моменты своей жизни, готова была легко "сменить курс", без сожаления расстаться с тем, что еще месяц назад являлось смыслом ее существования.
За хлопотами по распродаже мяса от забитой скотины, Екатерина Михайловна как буд-то почувствовала себя лучше. Молодую корову, "Красавку" сразу купила та самая приятельница, что следила за хозяйством в ее отсутствие. Мясо от хряка, бычков, кур, и уток, тоже купили, а вот мясо от старой "Милану" продавалось туго. На этот раз она не сообщила брату, что распродает фактически все хозяйство. Но каким-то внутренним чувством Николай Михайлович даже через полторы сотни километров почуял, что сестра затевает нечто в тайне от него и срочно примчался. Успел и на этот раз увезти "свои" куски говядины и с бычков и с хряка и с "Миланы". Правда мясо со старой коровы было так себе, жесткое, но ведь на халяву, как говорится, и уксус сладкий. На вопрос, с чего такой аврал, Екатерина Михайловна не призналась, что собирается ложиться в онкологию, решила не доставлять брату и племянникам радости. Сказала, что в поликлинике ей предложили для поправки здоровья прекратить надрываться на хозяйстве, а поездить по санаториям, подлечиться, отдохнуть, что она и собирается сделать. Вот только оставшееся мясо распродаст и поедет. Николай не на шутку обеспокоился. Как это в санаторий? Не дай Бог и в самом деле подлечится и его переживет, дура старая, или войдет во вкус начнет по санаториям да курортам ездить деньги растрачивать... деньги, которые он уже считал своими и своей семьи... Но он все же был сыном специалиста по раскулачиванию. Как его отец в тридцатых нюхом умел выискивать спрятанный кулацкий хлеб и ценности, так и он унюхал, что сестра с ним неискренна, чего-то недоговаривает. Он не стал ее "пытать", поняв, что она намерена "водить его за нос". Он заглянул к соседям, знакомым. И хоть Екатерина Михайловна никому ни полсловом не проговорилась, и разговор с главврачем был без свидетелей, в поселке, тем не менее, знали, что у куркульки Ноздратенко подозрение на рак. В районной поликлинике работала медсестра, имевшая родственников в поселке, от них и произошла "утечка" секретной информации.
Узнав, таким образом истину, Николай Михайлович тут же перестал испытывать всякое беспокойство, напротив он воспрял духом. С сестрой же он в свою очередь решил поиграть в кошки-мышки, ни словом ей не обмолвился, что все про нее знает. Он как обычно нагрузился мясом и отбыл во свояси, неся благую весть домочадцам. Новый год все семейство встречало в уверенности, что в году грядущем им уже наверняка обломятся немалые деньги. Николай Михайлович хвастая перед сыновьями, как он хитро вызнал всю правду, как перепугался вначале. Сыновья смеялись, хвалили... Единственно чего они не одобрили в действиях отца, это то что он сразу на следующий день уехал. Нет, они беспокоились не о больной тетке одной остававшейся в доме. Они попеняли отцу за то, что он не использовал ее состояние, не проследил за ней, не разузнал, где эта скопидомка устроила "заначку", в которой прячет деньги. Они знали, что где-то в доме, но где. А так много лишних хлопот предстоит, каждый день теперь звонить надо, чтобы точно знать, когда она уедет в Балашиху. Тогда кому-то из них надо будет постоянно жить в доме, одновременно и искать и охранять заначку - наверняка поселковые ухари тоже намылятся дом "кулачки" обшмонать. Так или иначе, в ее отсутствие, или когда, наконец, умрет, придется весь дом переворошить, возможно подпол перекапывать, стены "простучать", или еще хуже, в зловонном хлеву искать. С нее станется и в навозе спрячет.
Екатерина Михайлова встретила Новый Год как и предыдущие одна. Впрочем, она уже давно ничего не праздновала, даже свои именины - ни какие праздники для нее не существовали. При этом она ничуть не страдала от отсутствия в ее жизни этого самого понятия - праздник. Только сейчас было как-то непривычно от отсутствия всякого беспокойства: не надо рано вставать, доить, кормить, собирать яйца... Такого безделья она еще никогда не переживала. Смыслом жизни на ближайшее время стала необходимость продать мясо от старой коровы. Продавать по дешевке не позволял ее особый менталитет, но требуемой ею цены за старую говядину никто не давал. Лучшие куски все-таки купили, но большая часть туши так и лежала освежеванная и разделанная в сарае.
8
Ждать покупателей с каждым днем становилось все тяжелее. И дело здесь было не столько в болезни, которая, в свою очередь, будто устав ждать, когда к ней начнут относится серьезно, вновь стала основательно напоминать о себе. Для того чтобы зимой выжить в сельской местности, необходимо каждый день топить печку, иногда по два раза в день. Екатерине Михайловне даже это становилось делать все проблематичнее. В поселке многие дома отоплялись электрообогревателями, но Екатерина Михайловна не хотела много платить за электроэнергию и все предыдущие годы предпочитала регулярно топить печку углем, который покупала с положенной пенсионерам пятидесятипроцентной скидкой. Впрочем, электрообогреватель у нее тоже был, самодельный "козел", который "сконструировал" брат. Включала она его крайне редко, когда за делами не успевала натопить печку и температура в доме была недостаточной. Когда приезжал брат, и ему казалось холодно, тогда он материл сестру за экономию и сам врубал "козла". Сейчас же Екатерина Михайловна ослабела настолько, что даже принести ведро угля с улицы стоило ей околопредельных усилий. Чтобы не замерзнуть, она просто была вынуждена пользоваться "козлом". Он работал большую часть дня, а на ночь она его выключала, чтобы с утра включить вновь.
Начало февраля выдалось вьюжным. В тот день с утра тоже мела метель, было пасмурно, потом развиднелось, потом вновь стало мести. Естественно такие частые смены погоды сопровождались скачками атмосферного давления. Никогда не реагировавшая на эти перепады Екатерина Михайловна, сейчас стала к ним очень чувствительна. К вечеру ей стало настолько плохо, что она легла в постель как никогда рано... совершенно забыв о включенном "козле"... "Козел", проработав день, продолжал работать и ночью. Где-то часа в четыре-пять утра, когда Екатерина Михайловна пребывала то ли в тяжелом полусне, то ли в полубеспамятстве... "Козел" состоял из нихромовой проволоки, намотанной на бетонную трубу, закрытые защитной стальной решеткой. За время долгой непрерывной работы защитная решетка так нагрелась, что кусочек металлической ржавчины с нее упал на нихром и перемкнул несколько витков спирали. Резко упавшее в связи с этим внутреннее электрическое сопротивление "козла" вызвало рост силы тока. Этого не выдержала розетка, пожелтевшая и рассохшаяся от постоянного присутствия в ней вилки кабеля от "козла". Розетка в свою очередь "замкнула". По идее при "КЗ" должны сразу "вырубиться" пробки. Но электропроводку в доме периодически чинил брат, так как Екатерина Михайловна не хотела вызывать штатного поселкового электрика и тратится на магазинную водку, ибо тот берег здоровье и в качестве магарыча самогон не признавал. Николай же муторной работе по замене старых обветшавших проводов и розеток, предпочитал "усиливать" пробки, так чтобы их не выбивало ни при каких условиях. То есть вместо пробок он поставил "жуки"...
Ни дым, ни гарь от загоревшейся электропроводки не смогли разбудить Екатерину Михайловну. Пожар с улицы, со своего двора увидела та самая женщина, что купила у нее "Красавку". Она как раз встала чтобы ее подоить и сначала почувствовала запах гари, а потом уже увидела языки пламени вырывавшиеся с чердака ноздратенковского дома - именно там проводка оказалась наиболее "слабой" и возник пожар. Когда женщина прибежала к дому Екатерины Михайловны, огонь с чердака уже перекинулся на сарай. Поселок еще спал, никого рядом не было. Она сорвала крючок вбежала в дом, в дыму добралась до кровати, растолкала, растормошила Екатерину Михайловну. Та еле пробудилась и, ничего не понимая, сидела на кровати с отсутствующим видом. А на чердаке уже вовсю трещали переборки, "стреляла" черепица.
Она схватила под мышки, ставшую совсем легкой Екатерину Михайловну и потащила к выходу. Та в сомнамбулическом состоянии позволила надеть на себя пальто, накинуть платок и вывести из задымленного дома. Они уже вышли во двор, когда Екатерина Михайловна воочию увидела, что ее дом и сарай охвачены пламенем, а кто-то из соседей выскочив на улице по сотовому телефону вызывал пожарных. Она наконец осознала, что ее дом горит... И сразу как по команде мобилизовались все оставшиеся в ее организме внутренние резервы. Болезнь, немочь... все сразу отступило, она вновь обрела прежнюю силу, выносливость, энергию, то есть стала такой какой была всю свою жизнь. Резко рванув рукав пальто из руки приятельницы, она повернулась и кинулась назад...
- Стой, Михайловна, куда ты... сгоришь ведь!- кричала приятельница. Но у нее женщины едва ли не вдвое крупней Екатерины Михайловны не хватило сил ее удержать. Та мгновенно скрылась в дверном проеме откуда валил дым. Приятельница кинулась следом, думая что старуха сошла с ума. Уже в доме она увидела как та, не обращая внимании на дым и треск, откинула крышку подпола... тут треск многократно усилился, это начал рушиться потолок и все "внутренности" дома в несколько секунд охватило пламя. Запылало буквально все, обои, половики, занавески... Путь назад к выходной двери оказался отрезан, и приятельница уже не побежала за скрывшейся в подполе Екатериной Михайловной. В страхе за собственную жизнь, она уже была вынуждена мобилизовать свои собственные "резервы" и с необычной для женщины сорока с лишним лет силой и проворством, ногой выбила двойную раму окна и выпрыгнула в него...
Обуглившаяся головешка - все что осталось от Екатерины Михайловны. Хоронили в закрытом гробу. Родственники на кладбище пошли не все, бросили жребий, кому оставаться караулить пепелище, чтобы кто-то со стороны не начал производить "раскопки", то есть искать деньги за которыми (никто в том не сомневался) и кинулась в дом Екатерина Михайловна. Жребий выпал на Валерия. Сыновья Николая Михайловича, несмотря на наплевательско-потребительское отношение к тетке, по отношению друг к другу и родителям сволочами не были. И то что Валерий, пока хоронят останки тетки, выроет ее деньги и все заберет себе, или большую часть... Нет, такого в их семье никогда не было. На пепелище Валерий остался с Валей. Они уже в предстоящее лето намеревались узаконить свои отношения, но все уперлось в деньги. Ни у ее, ни у его родичей денег не набралось даже на то чтобы сыграть свадьбу, не говоря уж о свадебном путешествии. Потому они очень надеялись на "наследство" так вовремя представившейся тетки Валерия. Конечно, то, что она приняла страшную смерть и сгорела вместе с домом, а не тихо умерла в своей или больничной кровати - это было совсем не хорошо. Теперь ищи эти ее деньги. Но судя по словам приятельницы, видевшей тетку последней, она скорее всего прятала деньги именно в подполе, и искать надо там. Потому и приехавшие на похороны Ноздратенки первым делом поехали не в морг, смотреть, что осталось от родственницы, а скрупулезно обследовали пепелище и облегченно пришли к выводу, что до их приезда никто ничего там не копал. Тем не менее, на их душах не могли не "скрести кошки" - а вдруг и баксы сгорели!? Но этот пессимистический "скреб" гнали оптимистическими надеждами, что Екатерина Михайловна дальновидно хранила свои накопления в жаропрочной "таре", и так они была хорошо "упакованы", что никакому огню не добраться
Валерий вместе с Валей начали поиски, когда Валентину Михайловну, вернее то что от нее осталось, опускали в землю. Сначала внимательно исследовали все сверху, все пепелище: дом, где уцелела лишь печка, гараж где остались кирпичные стены да остав "Жигулей", от сарая не осталось ничего кроме издававшей неприятный запах полуистлевшей туши коровы. Затем Валерий начал копать... Когда с кладбища пришли отец, брат и мать, принялись копать все вместе...
Искали целую неделю, ночуя у знакомых и выставляя на ночь "пост". Перекопали чуть не на метр в глубину весь периметр бывшего дома. Потом принялись за сарай, предварительно зарыв останки "Миланы" на огороде. Перерыли все и там, и в гараже... и нигде никаких следов, ни стеклянных, ни железных банок, ни ящика, ничего... В связи с этим в поселке стали поговаривать, что может, и не было в подполе никаких денег, а Михайловна полезла туда, желая там принять смерть, чем мучиться медленно угасая от рака. Но так мыслили немногие. Действительно, где же тогда деньги? Ведь более десяти последних лет Михайловна имела стабильный и по провинциальным меркам очень высокий доход от своего хозяйства и почти не тратилась на себя. На ее пенсионной книжке, как и ожидали родственники, лежало около двухсот пятидесяти тысяч рублей. Еще какая-то мелочь имелась на сберкнижке что у нее была до девяносто второго года, где лежали БАМовские накопления... И ничего больше. Куда же подевались тысячи, десятки тысяч долларов, то есть миллионы рублей. Неужто, и в самом деле сгорели вместе с ней? На том основывался еще один слух-домысел. Деньги были, но Михайловна, измученная неизлечимой болезнью и хамским отношением родственников, специально полезла в подпол, чтобы достать деньги и погибнуть вместе с ними, чтобы они не достались родственникам, никому...
Что из многочисленных домыслов хотя бы частично соответствовали правде? Эту тайну Екатерина Михайловна унесла с собой в могилу. В поселке поговорили да и затихли - у всех свои заботы на первом плане. Не нашедшие денег родственники перестали туда ездить. Тем не менее, игравшаяся летом 2009 года свадьба Валерия с Валей и их последующее свадебное путешествие в Египет... Все это стало возможным благодаря последнему "взносу" Екатерины Михайловны тем деньгам, которые лежали на ее "пенсионной" книжке и унаследованных родственниками. Родившуюся в конце года у молодоженов девочку не назвали Катей, но и она появилась не в последнюю очередь благодаря деньгам Екатерины Михайловны, которая сначала "выкупила" из Армии ее отца, а потом "заочно" содействовала свадьбе ее родителей. Когда вырастет может узнает правду и поставит свечку за упокой двоюродной бабки... А пока лишь "Красавка" когда весной и летом ее стали выгонять пастись на вольную траву по старой памяти нет-нет да и забредет не в свой новый дом, а туда где стоял ее старый. Подойдет, недоуменно посмотрит на пепелище, призывно помычит... и пойдет к своему новому месту жительства.