Зинаида Зотова стояла в коридоре коммунальной квартиры и по городскому телефону разговаривала с возлюбленным.
- Как твои дела, Костя? Как самочувствие? - интересовалась она.
- Я сегодня нездоров, но я выкарабкаюсь. Зина, верь в меня! Молись за меня! Мы или вместе с тобой воскреснем или вместе погибнем, третьего не дано.
- Милый, когда ты не пьёшь, ты так хорошо выглядишь. Такой делаешься чистенький, светлый. У меня сил терпеть твоё пьянство остаётся всё меньше и меньше.
- А клялась в любви до гроба.
- Ты тоже мне клялся, а сам изменяешь.
- С кем?
- С бутылкой.
- Бутылка не в счёт, я в любой момент могу её бросить.
- Так говорят все те, кто сделать этого не в состоянии.
В этот момент сосед-подросток незаметно подкрался сзади и обеими руками схватил Зину за грудь.
- Да пустое, - успокоила возлюбленного девушка, - Сашка-молокосос, коммунальный обожатель мой, прохода не даёт.
- Передай ему, что отверну голову, когда в себя приду.
- Он смеётся. Он тебе не верит. Поэтому меня и лапает.
- Это ты мне не веришь, а я тебе докажу.
- Не будем ругаться. Давай, быстрее приходи в себя, я соскучилась.
Не успела Зотова положить трубку, и освободиться из объятий "молокососа", как раздался телефонный звонок.
- Ну, что ещё? Я же тебе сказала, что соскучилась, - крикнула Зинаида в трубку с раздражением.
- Это Василь Василич.
На другом конце провода был её престарелый друг, "покровитель".
- Я вас узнала.
- Чего у тебя голос дрожит?
- Напугали меня, своим звонком.
- Любящая женщина не должна ничего бояться, а любящий мужчина боится всего и за всё переживает. Друг мой, сможешь ли ты простить мне мои дурные мысли о тебе?
- Смогу, Василь Васильевич. Вам всё смогу простить.
- Уж не влюбилась ли ты в меня по-настоящему? Только любимых мы можем прощать.
- Или тех, кто нам безразличен.
- Что-что? Я тебя не расслышал.
- Говорю: "Или тех, кто нам не безразличен!".
- Вот и я о том же. А то мне показалось.
- Это вам, Василь Василич, показалось.
- Ты сегодня вечером можешь ко мне приехать?
- Только не сегодня, у меня стирка, уборка. Как разгребу, сразу вам позвоню.
- Ты моя радость, - удовлетворённо замурлыкал старик, - буду ждать твоего звонка.
2
Жидкова разбудил настойчивый звонок в дверь.
- Кого там ещё нелёгкая принесла? - накидывая халат и засовывая ноги в тапки, ворчал Аскольд Васильевич, направляясь в прихожую.
Он открыл входную дверь, и с восторгом в голосе сказал:
- Кого я вижу! Зина, неужели это вы? Постой! Помню, у тебя были собственные квитки с надписью "Стопорезчица No7". Ты должна была их в каждую упаковку вкладывать. Правильно?
- Я тогда работала на писчебумажном комбинате, - нехотя призналась Зотова.
- Хотя своей красотой, я тогда уже тебе об этом говорил, ты могла бы дать сто очков вперёд всем назначенным "красоткам", что глядят на нас с обложек глянцевых журналов. Чем обязан?
- Сосед-подросток подсматривает за мной, когда моюсь. Даже набрасывался несколько раз. Но он ещё не понимает не только женщину, но даже самого себя. Бесполезный кавалер. Любимый пьёт беспробудно. Звонит каждый день, извиняется: "Прости, я сегодня не в форме". Что делать молодой здоровой женщине? Не с кем поговорить.
- Что делать? Взяла бы путёвку и поехала на юг.
- Пока до юга доедешь, желание пропадёт.
- И то, правда. Проходи.
Зина по-хозяйски прошла на кухню и положила на стол принесённую с собой пачку чая.
- Ты где-то отдыхала? Тебя дома не было.
- Была у тётки в маленьком городке. Даже название города сейчас не вспомню. Познакомилась там с её племянником Антоном. Хороший парень. Весь такой светлый, чистый. Ходили вместе с ним в клуб, он из-за меня там даже с кем-то подрался. Водил меня в церковь. Антон мне много интересного рассказал. Объяснил, чем отличается вера от суеверия.
- И чем же?
- Он объяснил так. "Суеверие - это вера в то, что мечется, в то, что не является действительно существенным, подлинным, гармоничным, красивым, истинным и полным любви. Суеверие - это то, что базируется на грехе человеческом. И этот грех человеческий затмевает истину, и истина становится непонятной. А вера действует любовью, базируется на надежде и эта вера не суетна. Эта вера стабильна, конкретна и чиста".
- Слушай, у тебя поразительная память. А он, что, священник этот твой сосед Антон? Не всякий святой отец так витиевато сформулирует.
- Да нет. Не священник. Но он, в отличие от нас, светлый, глубоко верующий человек и все эти умные, кем-то сказанные слова он не только запомнил, но и живёт, сообразуясь с законами веры, надежды и любви.
- Ты сейчас сказала лучше, чем он. Я всегда подозревал, что ты не только красивая, но и умная девушка. Чего же там подольше не пожила? Зачем в разгар лета в пыльную Москву вернулась?
- Мне нравилась спокойная, размеренная жизнь провинции, я там хорошо себя чувствовала, отдохнула. Слушая Антона, сделалась совершенно другим человеком. Он словно глаза мне открыл. Показал, какая может быть у меня новая, светлая и возвышенная жизнь. И в Москву я вернулась, с искренним желанием жить по-новому, по-человечески. Но Москва, сами знаете, тотчас закружила, понесла. Стали названивать богатые, женатые, и всякие там любовники. На работе щипал за упитанные места начальник-импотент. Стала я снова есть нездоровую пищу, всякие там гамбургеры, шашлыки, проперчённую курицу, пить непонятное вино и что ещё покрепче. У тётки была хорошая, домашняя еда. Я по ней скучаю. Стала разрываться я между жизнью правильной, замечательной и привычной, вредоносной.
- За советом ко мне пришла?
- Вроде того. Я ведь вас совсем не знаю, а человек вы, должно быть, интересный. Опять же отмечаете меня похвалой. Расскажите о себе.
- Ну, что ж. Надо же с соседями говорить. Почему бы и не рассказать о своей жизни. А будет ли тебе интересно?
- Мне хочется о вас всё узнать. Женаты вы или как?
- Ишь, следопыт какой. Ну, раз хочется, слушай. Женился я рано. Пришёл из армии, познакомился с девушкой на танцах, была такая же красивая, как и ты. Женился. Жена мне попалась хорошая, и я с ней в браке был счастлив. Первое время жили с моими родителями. Затем дом в Черёмушках, в котором она была прописана и жила с матерью, стали ломать. Я подсуетился, прописался к ней, и мы получили однокомнатную квартиру в Ясенево. Там у нас родились дети, сын и дочь. Там произошли все сладкие и горькие события нашей жизни. Жена была хозяйственной, вкусно готовила, делала наливки и всё, что только в книге "О вкусной и здоровой пищи" упомянуто. Дети были одеты, обуты, накормлены. И у жены, и у меня была стабильная, высокооплачиваемая работа. На книжке, в Сберкассе лежали деньги, отложенные на чёрный день. И всё как-то разом пропало. И моя стабильная, высокооплачиваемая работа, и счёт в Сберкассе, и безоблачная будущность. Но не это, конечно, послужило крахом для семьи. Случилось вот что. Жена была беременна и собиралась рожать третьего ребёнка. А мы решили, что пришло время пожить для себя, и жена сделала аборт. И вот тут что-то в нашей семье произошло, что-то надломилось. Мы оба поняли, что совершили вредное, плохое дело. Но как говорится, уже ничего не вернуть. Поэтому, наверное, и не говорили на эту тему никогда, не обвиняли друг друга. Наспех, сразу после её аборта, купили замечательную, ласковую собаку, но она не смогла вернуть утраченную гармонию в нашу семью. Тогда всё и началось. Я к тому времени уже не работал, - нашу организацию разогнали, как и тысячи других, - и не собирался искать работу. Жена одна работала и кормила нашу семью.
- Смеётесь? Муж не работает, организацию в которой он трудился, разогнали, а она в такой обстановке должна была рожать? Сами говорите, она одна работала. А ушла бы в декретный отпуск, на что бы тогда жили? Сами-то почему ручки сложили?
- Почему я не работал? Дело в том, что я был специалистом высочайшего класса. Специалистом в той области, которая прежде была за семью печатями и семью замками. Я работал на оборонку. Новое, страшное слово "конверсия" поставила крест и на моей работе и на мне. Идти торговать с лотков шоколадками и орешками я считал ниже своего достоинства. А за другое, как мне тогда казалось, денег не платили. Конечно, первопричиной моей апатии ко всему была не денежная реформа, и даже не конверсия, а то, что моя любимая жена взяла да сделала аборт. Это как-то разом убило меня, прихлопнуло.
- Так вы же вместе это решили. Нечестно сваливать вину на несчастную женщину.
- Ты недослушала. Я хотел сказать, что самое страшное и непростительное в этом преступлении было то, что именно я и отправил её на аборт. То есть винить, кроме себя, было некого.
- Поэтому вы в лучших наших традициях, взяли и всю вину за аборт возложил на жену. Дескать, могла бы упереться и сказать: "Нет, я твоего ребёнка убивать не стану!". Так?
- Что-то в этом роде. Короче, жена почувствовала, что я к ней охладел. Что что-то происходит нехорошее, неладное. Старалась дело поправить. А как? И чем тут поправишь? Я стал вдруг запойно пить. То капли в рот не брал, даже по самым большим праздникам, а тут такое. Стыдно вспоминать, но я воровал деньги из кошелька у жены, из детской копилки. Занимал деньги у соседей, не собираясь их возвращать. Жена стала, как мне казалось, плохо готовить. Конечно, и средства уже не позволяли покупать разносолы, да и руки у неё опустились. Обидчив я стал. Если есть не позовёт, не подаст, то сам не прошу, не ем ничего. Быстро, за год-полтора я спился. Со мной случился тот самый приступ, который запомнится надолго. Накануне вечером я один выпил литровую бутылку водки. И сердце стало биться еле-еле. А на следующее утро выпил, чтобы поправиться. Но сердце сильнее биться не стало. Я почувствовал, что со мной происходит что-то неладное. Сел на диван, согнулся пополам и не мог разогнуться. А главное остановилось сердце. Я это чувствовал. Оно не билось. Мною овладела паника. Говорю жене: "Я умираю". Она заплакала, стала гладить меня по голове, как маленького ребёнка, по плечам, по груди. И всё просила, умоляла: "Не умирай, пожалуйста". Стала щупать пульс. Пульса нащупать не может. Пульса нет. Тут, поделюсь секретом, про себя твердил: "Господи, помилуй". Как прижмёт, вспоминаем о Боге. А что жил, как последняя скотина, - вроде так оно и надо. Плачет жена, плачут дети по мне, как по покойнику. Вот был денёк! За окном жара, солнце. А прямо передо мной стоит моя смерть и не хочет отпускать из цепких, костлявых рук. "Тридцать лет пожил, - хватит".
Крепкий кофе жена сделала, я его выпил и непрестанно молился, - и Бог смилостивился, прогнал от меня смерть. Кризис прошёл. Прошибло меня потом и того страшного ощущения, что вот-вот умру, не стало. Но и выпрямился я не скоро. Приехал врач скорой помощи. Смеялся. Говорил: "Мы таких в больницу не берём. Ты - алкоголик. Если приступы будут повторяться, принимай снотворное. Оно на время снимает абстинуху". Он имел в виду абстинентный синдром. Столько пережил я за ту ночь, думал, капли в рот больше не возьму. Куда там, стал снова пить, да пуще прежнего. Допился до белой горячки, до чёртиков. Жена долго меня терпела, но тут решила судьбу не искушать. Сказала: "Даю тебе последний шанс. Будешь продолжать пить, разменяем квартиру и разъедемся". Пить я не бросил, и она своё слово сдержала. Оказался я в коммунальной квартире. А из посуды у меня было, как у солдата. Только чашка, тарелка и ложка.
Жидков вошёл в комнату с зашторенными шторами и услышал за спиной приглушённый шёпот Зотовой:
- Свет не включайте.
- Ты, Зина, напомнила мне одну женщину, - смеясь, сказал Аскольд Васильевич. - Была у меня соседка, на прежнем месте жительства, звали Лидией Николаевной. Муж в командировку, она ко мне. В дверь звонит и спрашивает: "Солью не богаты?". А сама в шёлковом халатике на голое тело. Я её пригласил на кухню, а она меня не слушает, прошмыгнула в комнату и говорит: "Свет не включай, комары налетят". Думаю: "Что это она так обо мне заботится?". А она уже командует: "Люди мы взрослые, обойдёмся без прелюдий". А в комнате у меня был бардак. Берлога холостяка. Пустые бутылки, корки от арбузов и дынь валялись прямо на полу. И, конечно, в темноте не мудрено ей было на корке поскользнуться. Другой ногой, ища опору, она наступила на валявшуюся пустую бутылку. Короче, неудачно упала и зубами в край круглого деревянного стола угодила. Зубы у Лидии Николаевны оказались крепкими, а вот губы разбила. Опухли губы. Я забыл сказать, что жили мы на первом этаже, а в подвале из-за аварии, устранением которой никто не занимался, годами наличествовала стоячая вода. Образовалось настоящее болото. Лягушки не завелись, а вот от комаров спасу не было. Так значит, лежим мы с Лидией Николаевной в постели, она, как водоочистительными дворниками на лобовом стекле автомобиля, руками машет за моей спиной, - комаров со спины моей сгоняет. А кровососы гудят, их мириады. Я потный, уставший, напряжённый до последней крайности, в этом гуле комарином забудусь и лезу целоваться. А у неё-то губы разбиты, она стонет от боли. То есть, бери камеру и готовую комедию снимай, не нужно ни режиссёра, ни сценариста.
Когда вернулся её муж и узнал обо всём, - добрые соседи доложили, - сказал, смеясь, Лидии Николаевне: "Разбить бы тебе физиономию, но она у тебя уже разбита. Придётся простить". Отходчивый, лёгкий был человек Самсон Ионович. Да видимо, и сам погуливал, поэтому сквозь пальцы смотрел на проказы жены. Меня, правда, поколотил, но это за дело, не трогай чужое. Я на него не в обиде.
- Вы, смотрю, ни на кого не в обиде.
Аскольд Васильевич всё же включил свет в комнате.
- Темно тут у вас и лампа тусклая, - пожаловалась Зинаида.
- Это современная лампа, экономит электроэнергию. Она как костёр, постепенно разгорается.
- "Купил я экономную, современную лампу, и мой окулист сказал, что зрение я не восстановлю никогда", - пошутила Зотова.
- Да, - рассмеявшись, подтвердил Жидков, - что-то вроде того.
- Подруги у меня. Одна девушкой родила в семнадцать лет. Парень запил, она его прогнала и с тех пор у неё никого. Ни одного мужика не было. В парикмахерской, в мужском зале работает. И - никого!
Другая подруга сидит дома, растолстела. Ни в один свой прежний наряд не влезает. То худой была, сорок четвёртый размер носила, а сейчас у неё пятьдесят второй размер. Тоже без мужика. Я такая же. С мужем развелась, так что бояться вам некого. Никто вас бить из-за меня не придёт.
- Ты, я вижу, уже приняла за нас двоих решение?
- Как там, ваша соседка, Лидия Николаевна, говорила? "Люди мы взрослые"?
- Да, Зина, взрослые. Именно так она и говорила. Ванна тут, туалет там. Я пойду на кухню, что-нибудь приготовлю.